Летчик Девятаев. Из фашистского ада - в небо!
Глава первая
Германия; остров Узедом; секретный ракетный центр Пенемюнде; концлагерь Карлсхаген - военный аэродром
7-8 февраля 1945 года
К концу войны немцы стали относиться к пленным немного бережнее. Как-никак рабочая сила - бесплатная и крайне необходимая, потому за любую провинность уже не расстреливали, не вешали, как прежде. Так же гоняли от зари до зари, выжимая последние соки, не давали толком отдыхать, но казнили только за исключительные провинности - к примеру, за попытку побега. Тут уж если попался - готовься к самому страшному. Могут не просто расстрелять, а показательно перед строем отдать на растерзание собакам или забить до смерти прикладами. Способ всецело зависел от изуверской фантазии лагерфюрера.
Кормили в 1945-м тоже крайне плохо. Видать, нормальной провизии самим не хватало. Который день на обед в бараке, именуемым «столовой», заключенные получали по небольшой порции баланды, по три крохотных картофелины и по маленькому кусочку непонятной темной субстанции, называемой хлебом. После такого «сытного» обеда каждое движение из-за слабости давалось с трудом. А двигаться под гневные окрики охранников все же приходилось.
В этот день Девятаев с Кривоноговым работали на аэродроме. Перед побегом им надлежало определиться с составом группы, поэтому их товарищ - Владимир Соколов, занимавший должность помощника капо, включил их в одну бригаду. Здесь во время работы можно было спокойно поговорить, обсудить планы и проблемы. Вахтман обычно прогуливался чуть поодаль, держа в поле зрения подопечных, но близко к объекту работы не подходил. Другим заключенным было все равно, о чем треплются товарищи.
Разравнивая на грунтовке специальную смесь, советский летчик говорил отрывисто и с придыханием:
- Четверо нас, Ваня. Всего четверо. Костяк. Мы с тобой, Вовка Соколов да Немченко.
- Согласный я: маловато. Вдруг охранника не получится угомонить с первого раза? Тогда придется остальным навалиться. А ежели бугай попадется? Раскидает нас как детвору и ханам нашему побегу, смекаешь? Надо бы пораскинуть мозгами, - освобождал последнее ведро Ванька Кривоногов.
Девятаев еле передвигался. Болели от побоев спина, руки, голова. Напарник знал это, понимал его состояние и всячески старался облегчить страдания.
- Давай-ка сюда свои ведра. Пройдись налегке, - предложил он.
Михаил отдал товарищу пустые ведра, поглядел в серое небо и продолжил разговор о главном:
- Верно говоришь. Ничего путного не выйдет из нашей задумки, если попытаем счастья в таком составе. Чтоб немца-охранника завалить, нужен такой здоровяк как Петька Кутергин. Да и у самолета его силища нам пригодится.
- Согласный. Петька подойдет. Еще могу присоветовать Мишку Емеца.
- Я о нем тоже думал. Надежный мужик.
- Политрук - одно слово. Значит, берем?
- Берем. Итого шестеро. Еще бы надо несколько человек.
- Неужто опять мало?! - подивился Кривоногов.
- Мало.
- К чему больше-то? Охранника-вахтмана вшестером точно одолеем, а самолету хватит ли силенок поднять всех в воздух?..
Ванька Кривоногов был, как говориться, своим в доску. Чуть выше среднего роста; несмотря на худобу - крепкий и широкоплечий. Живой, подвижный, неугомонный. И что особо ценно: не падающий духом даже в самой аховой ситуации. Родился Иван в селе Коринка под Нижним Новгородом. Учился, работал, ушел на военную службу в пограничные войска, да так на границе и остался. Армейский путь начал в знаменитой Шепетовке, а в двадцать четыре года принял на себя удар гитлеровских войск на берегу пограничной реки Сан. В звании лейтенанта он командовал небольшим гарнизоном ДОТа (долговременной огневой точки) и сдерживал атаки врага под ураганными обстрелами до первых чисел июля 1941 года. Из пятнадцати защитников точки в живых осталось четверо, да и те были завалены бетонными обломками разбитого сооружения. Так тяжелораненый и обожженный Иван и угодил в плен. По лагерям скитался под вымышленным именем «Иван Корж», выдавая себя за выходца с Украины.
- Силенок-то?! Конечно, хватит! Пойми, Ванька, это ж боевые двухмоторные бомбардировщики, а не перкалевые По-2, - кивнул Девятаев в сторону самолетной стоянки. - Они по три тонны бомб на борт принимают и забираются с ним на восемь с половиной тысяч.
- Ого! Хватает же мощи!
- Вот тебе и «ого»! Так что всех поднимет - не дрейфь. А вот попотеть нам придется, чтоб завести моторы незнакомой машины и заставить ее взлететь.
Вместе они сходили к куче смеси, набрали ее в ведра и вернулись к грунтовке.
- Вспомнил! Двоих еще могу предложить! Олейник и Колька-малец! - позабыв об осторожности, воскликнул Кривоногов.
Девятаев замер с длинной палкой в руках. Покосившись на стоящего неподалеку вахтмана, тихо спросил:
- Ты чего разорался?
- Так он же ни в зуб по-нашему. И к тому же он этот… - запнулся Иван. Потом сплюнул под ноги: - Тьфу ты! Язык сломаешь! Ландесшютцен! Ополченец…
В сорок пятом году немецкие войска испытывали ощутимую нехватку личного состава. Все, кто мог держать в руках винтовку или фаустпатрон, отправлялись на фронт, а охрану таких лагерей, как Карлсхаген, поручили частям ландесшютцена. Эти военизированные части являлись территориальным ополчением, куда набирались негодные для полноценной армейской службы мужчины.
- Олейник - подходящая кандидатура, - прошептал Девятаев. - И Колька-малец - толковый парень, первый, с кем я познакомился в этом лагере. Обоих можно взять.
- А Федька Адамов? Тоже кремень-мужик. И несуетливый.
- Ага. Это девять.
- А сколько всего-то надо?
- С десяток был бы в самый раз.
- Ну, зачем же так много?! - громким шепотом возмущался Кривоногов.
- Понимаешь, аккумуляторных батарей может не оказаться на борту. Их перед холодами механики загодя в тепло относят, чтоб заряд не теряли.
- Так есть аккумуляторные тележки! Видел такие?
- Видел. А вдруг не будет такой поблизости? Придется искать аккумуляторы, таскать их и устанавливать на самолете. А они по два пуда каждая!..
В этот день на аэродроме близ испытательного полигона немецкого ракетного центра Пенемюнде проводились плановые работы по маскировке. Бригада, в которую попали Михаил Девятаева и Иван Кривоногов, состояла из десяти заключенных. Полдня они в паре таскали в ведрах специально приготовленную смесь, высыпали ее в колею на размокшей грунтовке и разравнивали деревянным приспособлением, напоминавшим широкие грабли. Смесь имела довольно темный цвет и состояла из песка, грунта и мелкой морской гальки. Поэтому после выполненных работ дорога буквально «исчезала», сливаясь с окружающим ландшафтом.
- Тогда согласный, - кивнул Иван. И тотчас припомнил: - А сосед твой по нарам - Тимоха Сердюков?
Михаил поморщился:
- Больно уж беспокоен. Хлопот с ним не оберешься.
- Так-то с виду нормальный мужик.
- Ладно, держим его про запас. Возьмем, если недобор случится…
Друзья в очередной раз вернулись к высокой куче, вооружились лопатами и принялись наполнять ведра сыпучей смесью. Рядом работала другая пара заключенных, и важный разговор о скором побеге пришлось прервать…
- Хватит-хватит! - остановил Михаила товарищ. - Бери по полведра. А я возьму полные.
Нагрузившись смесью, друзья потащили ее к грунтовке…
* * *
К концу рабочего дня состав группы определился. Помимо сложившегося костяка - Девятаева, Кривоногова, Соколова и Немченко, группа должна была усилиться Федором Адамовым, Иваном Олейником, Михаилом Емецем, Петром Кутергиным, Николаем Урбановичем и Тимофеем Сердюковым. Трое из десяти были офицерами: Девятаев, Кривоногов и Емец. Остальные - сержантами и рядовыми. А Коля Урбанович и вовсе попал в плен мальчишкой, оттого и звался Колькой-мальцом.
Построение для вечерней проверки кардинально отличалось от такого же утреннего мероприятия. Разница состояла в том, что утром узников следовало быстро распределять на работы, а вечером немецкая педантичность отступала на второй план. Можно было поиздеваться, показать «преимущество» арийской расы над всеми другими. В заключении, для тех, кто еще стоял на ногах имелось полчаса на посещение туалета и приведение в порядок одежды.
Проверка закончилась, и четверка друзей направилась в сторону деревянного сооружения с отвратительным запахом. Девятаеву нельзя было попадаться на глаза охране, так как комендант лагеря приговорил его к «десяти дням жизни». Сегодня истекал седьмой день. Семь дней сплошных побоев и издевательств со стороны охраны и сотрудников администрации лагеря. Оставалось всего три дня, в течение которых Михаила должны были добить окончательно.
Товарищи понимали: не каждый такое выдержит, и всячески оберегали его. Девятаев был летчиком-истребителем, попавшим на остров Узедом благодаря счастливой случайности. Здесь о его военной специальности никто не знал, кроме узкого круга надежных друзей. Если все получится, то завтра Михаилу придется сесть за штурвал тяжелого бомбардировщика, поднять его в воздух, пролететь несколько сотен километров и произвести посадку на занятой советскими войсками территории. И никто, кроме него это сделать не сможет.
- …Почему не сказать-то? Почему?! - кипятился Кривоногов. - Они ж все проверенные! Все в одной связке с нами!
- Чем меньше народу посвящено в наш план, тем лучше, - резонно заметил Соколов. - Предлагаю объявить им о побеге в последний момент.
- Мы же сами их цельный день отбирали!
- Не важно. Ты же знаешь, сколько среди заключенных провокаторов и как проворно они работают.
- Да какие же они провокаторы, ежели мы с Мишкой лучших выбрали?!
- Не заводись, Ваня, - поддержал Соколова Девятаев. - Чего торопиться? И зачем людей понапрасну волновать? Завтра по пути на аэродром и скажем. Главное - попасть в одну аэродромную команду…
- Тихо, братцы, - предупредил Володя Немченко.
После неудачного побега Немченко лишился одного глаза. Однако и оставшимся он пользовался на все сто, подмечая порой весьма полезные вещи.
Подтягивая на ходу штаны, из туалета выскочил юркий мужичок из соседнего барака - дружок бандита Кости-моряка. Над расстегнутым воротом робы чернела наколка «Слон 1930-1940 ББК». Кажется, это означало, что данный «стахановец» некоторое время жил на Соловках, а также строил Беломорско-Балтийский канал. Проходя мимо, он злобно зыркнул на молчавших мужиков, сплюнул сквозь зубы и, насвистывая что-то из репертуара криминальной Одессы, двинулся по галечной дорожке.
- Еще один блатной, - процедил Девятаев.
А Кривоногов, думая о своем, отмахнулся:
- Ладно, братцы, чего спорить из-за ерунды? Завтра, так завтра. Только ты одно скажи: те обязанности, что ранее перечислил, остаются на нас троих?
Весь прошедший месяц Михаил посвящал товарищей в тонкости летной работы. Рассказывал о предполетной подготовке машины, о запуске, о выруливании и взлете. Заодно заранее распределил обязанности: кто свинчивает с рулей высоты ограничительные струбцины, кто снимает с моторов брезентовые чехлы, кто выбивает из-под колес колодки и открывает люк грузового отсека…
- Да, Ваня, все это предстоит сделать вам троим. А я буду заниматься в кабине подготовкой к запуску моторов, - ответил летчик.
- Успеем ли? Каждая секунда будет на счету.
- Надо успеть.
- Ладно. Согласный я. Лишь бы утечь отсюда поскорее.
- Давно бы так, - проворчал Соколов. - Дальше нам с Володькой нужно сделать так, чтобы утром вся группа попала по разнарядке на аэродром в одну бригаду.
Немченко уверенно кивнул:
- Сделаем. Охранникам наплевать, кто из нас, где работает.
Замечание было справедливым. За распределением нарядов на работу куда ревностнее следили блатные, коих в лагере Карлсхаген набиралось около трех сотен. Эти наглые типы сбивались в дружные банды и были довольно организованы. Они захапывали самые легкие наряды и вообще умели обеспечить себе приемлемую жизнь за счет других. К примеру, ходили истопниками в котельную, подряжались дежурить по кухне или подметать жилые бараки. Остальным же доставалась каторжная работа на «свежем воздухе». Так военнопленные называли плановые мероприятия по маскировке аэродромных объектов и техники, засыпку воронок от разрыва авиабомб, разгрузку
грузовых железнодорожных вагонов, тяжелые ремонтные и восстановительные работы.
- Сделаем, - еще раз повторил Немченко. И легонько хлопнул по плечу Девятаева: - А дальше, Миша, все будет зависеть от тебя.
- Если бы, - посмотрел тот на низко плывущие тяжелые облака. - Если завтра будет такая же низкая облачность, или опять сыпанет снежный заряд, то побег придется перенести. На сутки, а то и на двое. Ну и как удача повернет, мужики. Без удачи нам не обойтись.
Товарищи понимающе молчали. В летном деле соображал один Девятаев - летчик-истребитель с немалым опытом полетов и воздушных боев. Потому и не спорили.
Лишь авторитетный Соколов заметил:
- Если бы не твои «десять дней жизни» - спокойно дождались бы летной погоды и рванули. А так… каждый час дорог. Как бы не убили тебя прежде, чем мы решимся на побег.
- Ладно вам про смерть, - проворчал Девятаев и двинулся к бараку. - Пошли отдыхать, мужики, завтра трудный день. Надо выспаться…
* * *
Рядом с засекреченным ракетным центром Пенемюнде, где производились и испытывались новейшие ракеты «Фау», находились одноименная авиабаза с аэродромом и два лагеря с названием «Карлсхаген».
В первом лагере содержались отобранные по всем немецким концлагерям высококлассные специалисты, занимавшиеся производством ракетных узлов в сборочных цехах завода. В их обители режим был сносный, да и кормили их гораздо лучше.
Другой лагерь принадлежал люфтваффе, и его заключенные использовались для различных аэродромных работ. Девятаев и его товарищи были приписаны ко второму.
Ранним утром 8 февраля все десять человек стараниями Соколова и помощника капо Немченко были отобраны в одну бригаду для засыпки бомбовых воронок вблизи взлетно-посадочной полосы аэродрома. Еще на утреннем разводе на работы, Девятаев стоял во второй шеренге, внимательно оглядывал небо и оценивал погоду.
Слой облачности приподнялся метров на триста, посветлел и стал заметно тоньше, местами к острову и к холодному морю пробивалось бледное февральское солнце. Но больше всего Михаила порадовал ветер. Несколько дней подряд он дул с севера, а сегодня сменился на западный. «Взлетать удобнее в сторону моря с курсом двести пятьдесят градусов, - размышлял он, наблюдая за трепыхавшимся флагом с черной свастикой, - и ветерок аккурат будет встречный. Поможет…»
После развода бригада заняла места в кузове грузовика, отправившегося на аэродром по извилистой лесной дороге. Сопровождал бригаду заспанный немецкий солдат с крупной и нескладной фигурой. Девятаеву с товарищами уже приходилось быть под присмотром этого молчаливого и с виду довольно добродушного немца. Однако внешний вид часто бывал обманчив, и заключенные об этом помнили.
Первым, кто взялся оценивать габариты и физическое состояние охранника, был Кривоногов. Именно ему было поручено по сигналу расправиться с вахтманом.
«Ну, как он тебе?» - задал вопрос выразительным взглядом Девятаев.
«Справлюсь», - незаметно кивнул тот.
Четверо, составлявшие костяк группы, едва скрывали волнение перед важным и крайне рискованным делом. Остальные пока находились в неведении. Для них эта поездка на аэродром была обыденной и не предвещавшей потрясений, а хмурое февральское утро с влажным пронизывающим ветром заставляло привычно кутаться в тонкие арестантские куртки.
За прошедшую ночь, слава Богу, ничего страшного не произошло - охрана Девятаева ни разу не тронула. То ли забыла о приговоре коменданта лагеря, то ли отложила экзекуцию на сегодняшний день. После подъема товарищи поинтересовались его самочувствием.
- Нормально, - ответил он. - Бывало и хуже…
Повторяя изгибы бетонной дороги, грузовик ехал через лес в сторону аэродрома. Молчаливый диалог меж друзей продолжался. Теперь Кривоногов, поймав взгляд Девятаева, многозначительно посмотрел в пасмурное небо, маячившее сквозь верхушки старых сосен.
Летчик понял вопрос и ответил: «Все по плану. Летим…»
Первый пункт плана побега стал самым легким: сформированная группа в полном составе отправилась на аэродром. Все десять человек: костяк из четверых и шестерка тех, кого накануне выбрали Михаил с Иваном. И ни одного лишнего.
Погода полету не препятствовала, значит, вступал в силу пункт №2, согласно которому необходимо было улучить момент и избавиться от вахтмана, как величали здешних охранников. По приказу коменданта авиационного гарнизона Карла-Хайнца Грауденца вахтман обязан был сопровождать заключенных каждый раз - независимо от численности бригады и характера назначенной работы.
Был также выполнен и третий пункт, касавшийся орудий убийства. Кривоногов вооружился удобной металлической клюшкой, а Соколов - тяжелой гайкой с привязанной к ней проволокой. Без этих «инструментов» справиться с крупным охранником было затруднительно.
- Приехали, - пробурчал Кривоногов.
Высокий и густой сосновый лес закончился. Дорога петляла дальше, но путь грузовику преградил полосатый шлагбаума. Пока заключенные покидали кузов, из примостившегося рядом с дорогой бетонного здания вышел дежурный офицер в сопровождении автоматчика.
- Господин лейтенант, бригада в количестве десяти заключенных из лагеря номер два для проведения ремонтных работ прибыла, - отрапортовал сопровождавший охранник.
Офицер пересчитал заключенных и кивнул в сторону летного поля:
- Проходите. Окончание работ ровно в девятнадцать часов.
Вахтман поправил висящую за спиной винтовку.
- Слушаюсь.
Привычно построившись в колонну по два, заключенные двинулись по дороге к месту работы. Михаил осторожно присматривался к сопровождавшему солдату.
Это был ополченец из военизированных частей ландесшютцен. Неуклюжий, но довольно высокий и широкоплечий мужчина лет тридцати. Полноценных солдат и унтер-офицеров, призванных для службы в люфтваффе, на острове Узедом оставалось мало - человек сорок-пятьдесят. Имея соответствующие допуски, все они служили младшими авиационными специалистами, при штабе или в секретной части. А охрана заключенных из лагеря №2 была полностью возложена на ополченцев.
«С коленкой непорядок, - заключил Михаил, наблюдая за необычной походкой сопровождавшего. - То ли от рождения колченогий, то ли покалечен ранением…»
Входящие в костяк группы товарищи также приглядывались к нескладному немцу, покуда бригада топала на аэродром. Все они хорошо знали: уровень военной подготовки ополченцев оставлял желать лучшего, да и рвения в службе никто из них не проявлял. Вдобавок в конце зимы 1945 года персонал полигона, аэродрома и двух лагерей готовился к эвакуации с острова, так как части Красной армии находились в опасной близости. Неразбериха с «чемоданным настроением» вносили свою лепту в общий настрой персонала. Поэтому к каждой бригаде заключенных приставлялся всего один охранник, да и тот, как правило, думал лишь о том, как укрыться от пронизывающего ветра и поскорее дождаться окончания рабочего дня.
На аэродроме пришлось разделиться. Здесь всегда находилась работа для заключенных: очистка стоянок и рулежек от снега, засыпка воронок, починка капониров, разбор завалов после бомбардировок, маскировка военной техники. Сегодня дежурный авиационный инженер приказал одной пятерке засыпать воронки от разорвавшихся бомб, а другой замешивать бетон для ремонта взлетно-посадочной полосы. Благо объекты и той, и другой работы находились поблизости.
Охранник уселся на земляной бруствер, а заключенные, не упуская друг друга из поля зрения, взялись за дело…
* * *
Девятаев, Кривоногов и Сердюков возили грунт от края леса до разбросанных по летному полю воронок. Каждый раз, толкая перед собой тяжелую одноколесную тачку, Михаил внимательно осматривал стоянки с суетившимся вокруг самолетов техническим составом.
Вся техника, размещенная на военном аэродроме, делилась на два типа: бомбардировщики и истребители. Штурмовиков, разведчиков и транспортных самолетов здесь не было. Изредка из Берлина прилетал связной самолет «Шторх», но надолго он здесь не задерживался. Два звена «мессеров» и «фоккеров» поочередно заступали на дежурство и находились в готовности №1. Это означало, что истребители стояли с заправленными баками и с полными боекомплектами; пилоты дежурили в кабинах, готовые в любую минуту взлететь навстречу эскадрам британских бомбардировщиков. Имелись на стоянках и другие самолеты - бомбардировщики Хейнкель He 111 и Юнкерс Ju 88. Несколько этих больших двухмоторных машин использовались для испытаний ракет «Фау». Внутри фюзеляжей была установлена сложная телеметрическая аппаратура, позволявшая следить за поведением ракет после запуска.
На некотором отдалении от истребителей стоял новенький Хейнкель с вычурным вензелем на фюзеляже в виде двух сплетенных букв «G» и «A», что обозначало «Gustav Anton». Летал на этом самолете опытный пилот - тридцатитрехлетний Карл-Хайнц Грауденц. Этот прославленный немецкий ас служил в секретном центре «Пенемюнде» комендантом авиационного гарнизона. Он отвечал за четкую работу всех аэродромных служб и лично принимал участие в летных испытаниях «Фау». Также Грауденц занимался подготовкой молодых пилотов, выполняя с ними учебно-тренировочные полеты на «Густаве Антоне». С лета 1944 года «Густав» использовался для воздушных пусков крылатых ракет «Фау-1». Однако чуть позже из-за больших потерь и низкой эффективности от данной идеи отказались, и с тех пор самолет поднимался в небо в качестве учебного.
Для успешного побега с острова группе Девятаева требовался именно бомбардировщик. Истребили были слишком малы даже для того, чтобы разместить в любом из них костяк группы из четверых заключенных. Да и постоянно дежурившие в кабинах пилоты наверняка не позволили бы осуществить столь дерзкий план. Поэтому Михаил высматривал подходящий двухмоторный самолет.
- Везде копошатся, - прокряхтел Кривоногов. Его тачка поскрипывала колесом чуть позади. - До обеда ничего не выйдет.
- А я до обеда и не рыпаюсь пробраться в самолет, - признался советский летчик. - Вот в полдень склянки пробьют, тогда и…
Ровно в полдень дежурный унтер-офицер подавал долгожданный сигнал - трижды ударял молотком по висящему возле аэродромной столовой куску рельса. Звон от ударов разносился ветром по самым дальним уголкам острова, и педантичные немцы, прервав работы, отправлялись на обед.
На этот перерыв Девятаев и рассчитывал.
* * *
Часов никто из заключенных не имел, поэтому, работая на аэродроме, они всегда ориентировались по звуковым сигналам дежурного унтера или по командам охранников.
Наконец три звонких удара оповестили о начале обеденного перерыва. Для немецких младших чинов и офицеров прием пищи всегда оставался делом радостным и первостепенным. Техники, механики, водители автомобилей и прочие спецы из наземной обслуги, заслышав сигнал, тут же прекращали любую работу и торопливо шагали в сторону столовой. Дежурные летчики также дружно откидывали граненые фонари, ловко выбирались из тесных кабин и топали в летный зал большой столовой.
Работу в этот день бригада заключенных организовала так, чтобы аккурат к обеду закончить ее у нужного капонира. Получилось.
Стали готовиться к приему пищи. Военнопленных, разумеется, в местную столовую не пускали. К шлагбауму главной дороги, ведущей на аэродром, из лагеря подъезжал грузовик. Прямо в его кузове парочка заключенных разливала из бидонов по котелкам жидкую баланду. К автомобилю выстраивалась очередь из представителей работавших на летном поле бригад. Таковых, как правило, было четыре или пять. Нагрузившись котелками, ложками и буханками так называемого хлеба, они торопились к голодным товарищам…
В ожидании своих гонцов заключенные из бригады Соколова разожгли между двумя соседними капонирами костерок. Вообще-то на территории военного аэродрома разводить открытый огонь запрещалось, но вахтманы смотрели на данное нарушение сквозь пальцы, так как невкусную баланду доставляли на аэродром холодной, и есть ее в таком виде было практически невозможно. К тому же после обеда промерзшие на пронизывающем ветру ополченцы оставались у догоравших костерков, дабы погреться и перекусить.
С кормежкой им приходилось хуже всех, ведь покидать подопечные бригады они не имели права. Да, с острова Узедом еще никто из заключенных не сбежал, и даже не было зафиксировано ни одной попытки побега. Тем не менее, немецкие уставы охраной службы либеральностью не отличались, а в военное время за их нарушение могли и расстрелять. Поэтому ополченцы запасались на весь день хлебом, галетами и кусками того, что им перепадало в солдатской столовой Пенемюнде.
Тачки застыли у тропинки, по которой их гоняли в лесок. Лопаты лежали на склоне капонира. Меж двумя земляными буграми над собранным хворостом понемногу разошлось пламя.
- Где ж гонцы-то? - шевелил скудные дровишки Колька Урбанович. - В животе урчит и ветер гуляет…
Голод постоянно сопровождал заключенных второго лагеря, но более других от него страдали молодые парни. А Колька Урбанович был именно таким - самым юным членом бригады. Старшие товарищи вели себя поспокойнее.
Рассевшись вокруг костра, они грели руки и радовались редким минутам покоя. Все радовались, кроме тех, кто знал о намеченном побеге. Эти четверо нервничали, переглядывались и беспрестанно зыркали по сторонам, словно боясь, что их замысел раскусят эсэсовцы.
Начало операции Девятаев назначил на полдень, а шестеро из десяти о ней даже не догадывались. Говорить о побеге в бараке после отбоя никто из костяка группы не решился - не дай бог услышат чужаки или провокаторы.
Завтрак и развод на работы в лагере проходили настолько стремительно, что люди не имели ни одной свободной минуты. Сразу после развода бригада разместилась в кузове грузовика, а рядом уселся охранник. И опять стало не до разговоров - вдруг этот фриц понимает по-русски? Оставался последний вариант: начать операцию, а потом уж по ходу дела поделиться с товарищами планами побега с проклятого острова.
Охранник забрался по округлому склону на вершину длинного капонира, внутри которого технический состав ремонтировал двигатели для истребителей. Достав из-за пазухи галеты, он принялся жевать… Занятые в охране заключенных немецкие солдаты часто забирались повыше, чтоб лучше видеть окрестности и работающих членов подопечных бригады. Ну и чтоб не застало врасплох начальство. Его они тоже побаивались.
Расстояние от костерка до немца было небольшим: шагов двадцать. Разве что шагать придется вверх по крутому склону.
Кривоногов вопросительно поглядел на Девятаева. «Я готов. Жду твою команду», - прочитал в этом взгляде Михаил.
«Погоди. Дождемся гонцов», - ответил он.
Внезапно Соколов толкнул в бок и прошептал:
- Может, завтра?
Девятаев показал ему кулак.
- Только сегодня! И никакой слабины!
Побрякивая котелками, гонцы появились минут через пять. По традиции уселись попарно, так как в одном котелке находилось две порции баланды. Поделили куски хлеба, разобрали ложки и приступили к обеду…
Девятаев, Кривоногов, Соколов и Немченко работали ложками и поглядывали вверх на охранника. Дело они затеяли не шуточное, и не дай Бог, где-то произойдет сбой. Пока производственные процессы в Пенемюнде и его окрестностях укладывались в рабочие планы, администрация и охрана ракетного центра казалась благодушной, лояльной. Но стоило привычному ходу событий нарушиться, как тут же следовал ответ в виде репрессий. К примеру, несколько раз на плацу провинившихся узников рвали на части собаки. А оставшиеся от тел лохмотья были развешаны на колючей поволоке.
Беспокойные взгляды товарищей заметил Ваня Олейник.
- Чего это вы на него пялитесь? - облизал он ложку.
- Сейчас узнаешь, - тихо отозвался Михаил и кивнул Ивану: - Давай…
Ванька Кривоногов не в первый раз готовился бежать из плена. Во время первой попытки он убил лагерного провокатора, и даже перемахнул за периметр, но… в последний момент был схвачен. После долгих истязаний и допросов, немцы отправили его в концентрационный лагерь Найцвелер-Штутгоф под Страсбургом. Там его жизнь спасла неразбериха, связанная с переизбытком заключенных. Из Нацвейлера Кривоногова перебросили на остров Узедом, однако и тут он не успокоился, собрав вокруг себя группу единомышленников и начав подготовку нового побега.
Быстро перекрестившись, Иван вынул из-под куртки металлическую клюшку, перехватил ее поудобнее и рванул к вершине капонира…
СССР; Тамбовская губерния, Спасский уезд, село Торбеево
20-30-е годы
Девятаев родился восьмого июля 1917 года в маленьком мордовском селе Торбеево. Тогда оно состояло из полусотни дворов и входило в Спасский уезд Тамбовской губернии. В крестьянской семье маленький Миша был тринадцатым из четырнадцати детей. Отец Петр Тимофеевич был мастеровым человеком, трудился всю жизнь и погиб довольно рано от тифа, едва Михаилу исполнилось два годика.
На селе в большой семье без взрослого мужика-кормильца - никак. Либо голодная смерть, либо идти по миру. Семья бедствовала, но выжила и милостыню ни у кого не просила. Основная заслуга в этом принадлежала, конечно же, матери семейства Акулине Дмитриевне - строгой, несгибаемой, но вместе с тем, заботливой и бесконечно доброй женщине.
Михаил рос хулиганом, учился плохо. Однако по заведенному в семье правилу всегда и во всем помогал матери и старшим братьям. А в школу, меж тем, ходил только по весне и по осени, ибо не имел подходящей для зимнего времени одежды.
Трудно сказать, кем бы вырос непоседливый и хулиганистый подросток, если бы однажды на поле рядом с глухим селом не произвел посадку почтовый самолет. Небольшой двухместный летательный аппарат моментально облепили сельские мальчишки, а юный Михаил, будто зачарованный, глядел на спрыгнувшего на землю пилота. Могучего телосложения, в кожаном плаще и шлемофоне тот представлялся совершенно особенным человеком. Инопланетянином. Или спустившимся с небес Богом.
Михаилу удалось поговорить с летчиком и задать ему несколько вопросов. Что нужно сделать, чтобы получить профессию авиатора? Легко ли поднять самолет в воздух? Каково там - высоко в небе? Какие еще бывают самолеты?..
Дядька-пилот оказался добряком и, усмехаясь в пышные усы, подробно отвечал на вопросы. Услышав его ответы, юноша дал себе слово, что обязательно станет таким же пилотом. И с тех пор, обретя высокую и ясную цель, стал относиться к учебе по-другому.
В 1933 году он окончил семь классов средней школы и вместе с другом - Сашкой Учватовым - отправился в Казань, страстно желая поступить в авиационный техникум. Но… не судьба. Во-первых, экзамены в этот техникум уже закончились. А, во-вторых, Михаил забыл дома аттестат об окончании семилетки.
Однако сдаваться он не собирался, ведь матери перед отъездом поклялся, что вернется в Торбеево только летчиком.
- Айда в речной! - заявил товарищу Девятаев.
И они отправились поступать в Казанский речной техникум…
* * *
- А вы, собственно, кто такие? - директор техникума смерил мальчишек строгим взглядом.
Он намеревался спуститься в столовую, а тут вдруг под дверью незваные гости.
Впрочем, помимо строгости во взгляде пожилого директора присутствовали и удивление, и добрая усмешка. Ведь оба пацана стояли перед ним босые, да и одежка на них была простенькая и весьма потрепанная. В частности Девятаев был одет в полинялую рубаху, сшитую из украденного красного флага.
- Мы… из рабочего поселка Торбеево, - пролепетали юнцы.
- Это который в Мордовии?
- Точно, в Мордовии.
- Почему ж в Казань приехали? Неужто в Пензе или Тамбове подходящего заведения не нашлось?
- Мы в авиационный хотели, а там уж приема нет. Опоздали, - развел руками Девятаев. И хмуро добавил: - А я еще и аттестат дома позабыл.
- Экий ты растеряша… Как же я тебя допущу до экзаменов без аттестата?!
Сашка Учватов молчал и только изредка шмыгал носом. А Мишка вдруг подбоченился и мальчишеским фальцетом нахально заявил:
- Так вы же все равно кого-нибудь отчислите из тех, кто с аттестатом! А я буду хорошо учиться - обещаю! И аттестат по почте затребую из дома - мама его обязательно вышлет!
Директор не сдержал улыбки.
- Как же тебя зовут?
- Михаил Девятаев. А он - Сашка Учватов.
- Хорошо. Поверю, - сказал он, потрепав Мишку по упрямым темным вихрам. - Бегите в учебный отдел к секретарю Анне Николаевне и запишитесь в группу на завтрашний экзамен. Скажите: я допустил…
Глава вторая
Германия; остров Узедом; аэродром секретного ракетного центра Пенемюнде
8 февраля 1945 года
Резко взмахнув клюшкой, Иван нанес немцу сокрушительный удар. Целил в затылок, а попал в правую височную область. Не издав ни единого звука, тот откинулся на спину. Действуя наверняка, Кривоногов запрыгнул ему на грудь и трижды маханул своим орудием.
- Все, Ванька, остановись! - вскочил Девятаев. - Одежду замараешь кровью!
Согласно разработанному плану, один из заключенных должен был переодеться в немецкий мундир и отконвоировать остальных до самолета. Стало быть, немецкую форму следовало поберечь. Меж тем, из размозженной головы охранника в разные стороны летели мозги и брызги крови.
Тяжело дыша, Кривоногов опустил железяку.
- Готов, гад. Раздевайте…
Но тут же случилась другая напасть. Не знавшие о намеченном побеге заключенные дружно взвились:
- Ты спятил?!
- Ванька, ты что наделал?!
- Нам же смерть за это! Ты же нас всех подвел под расстрел!..
Один даже подскочил и с силой оттолкнул Кривоногова. Ведь убийство вахтмана - это минимум виселица. А могут и собаками затравить до лютой смерти.
- Отставить, е… вашу мать! А ну, становись! - рыкнул на товарищей Михаил. Подняв немецкий карабин и передав его Кривоногову, приказал: - Расскажи им о нашем плане…
После короткой разъяснительной беседы кипишь утих. Никто не бранился, голос не повышал. Замысел побега отобранным в группу товарищам стал понятен, однако не все поддержали рискованную затею. Высокий сибиряк Петя Кутергин в свойственной ему манере протянул:
- А ежели нас это… поймают? Дале с острова отправлять некуда.
Добавил сомнений и беспокойный сосед Девятаева по нарам - Тимофей Сердюков:
- Дале только в общую могилу. Расстреляют ведь нас, мужики! Ей Богу расстреляют!
- Нас все равно всех расстреляют! - понемногу заводился Кривоногов. - Корячитесь на секретной немецкой базе и надеетесь выжить?! Вы в своем уме?! Наши уже на подходе - через день другой начнут наступление и захватят остров. Неужто думаете, что немцы нас оставят в живых?! Всех в расход пустят!
- Ну, можа не успеют…
- Ну и оставайтесь, коли так!
Кутергин поглядел на убитого фашиста, с которого Соколов проворно стаскивал шинель, и вздохнул:
- Как же теперь оставаться-то?.. С вами пойдем…
* * *
От трех звонких ударов по куску металлической рельсы прошло не более четверти часа. Это подтвердил и Соколов, снявший с запястья мертвого вахтмана наручные часы.
- Двенадцать часов, пятнадцать минут, - сказал он.
Следовало поторапливаться. Не дай Бог, на аэродроме объявят тревогу или прилетит транспортный самолет с важными чинами, коих встречает все здешнее начальство.
Девятаев и Соколов лежали у вершины капонира, спрятавшись за выступающий бетонный блок. Все фасадные части подобных сооружений были выложены из массивных бетонных блоков. А нутро с огромным сводчатым потолком закрывалось столь же массивными створками стальных ворот.
Володька глазел по сторонам, дабы не проворонить внезапное появление немцев, Михаил выбирал пригодный для побега самолет.
Ближе других к «наблюдательному пункту» заключенных стоял Юнкерс Ju 88. Это был один из самых универсальных самолетов Люфтваффе. Бомбардировщик, торпедоносец, разведчик, ночной истребитель. В секретном ракетном центре Пенемюнде этот тип самолетов использовался для летных испытаний новых ракет.
«Нет, Юнкерс не подходит - возле него возятся два механика», - заметил Девятаев фигурки в черных комбинезонах. Механики перетаскивали стремянку и не видели того, что происходило за капониром.
Слева за Юнкерсом пару стоянок занимали многоцелевые бомбардировщики Дорнье Do 217. Какой-нибудь из них тоже подошел бы для осуществления дерзкого плана. Однако о порядке запуска моторов и о том, как управлять Дорнье Девятаев не знал ничего.
А вот справа от Юнкерса - в двухстах метрах от капонира, поблескивал плоскостями тот самый «Густав Антон» - Хейнкель 111 с красивым вензелем на фюзеляже в виде двух сплетенных букв «G» и «A». Самолет коменданта авиационного гарнизона Карла-Хайнца Грауденца всегда содержался в идеальном порядке. Команда техников и механиков каждый рабочий день копалась в его открытых лючках, проверяла уровень масел, мыла фюзеляж и хвостовое оперение, облизывала ветошью остекление кабины. Вот и сегодня, прогрев его двигатели, техническая обслуга вместе с пилотом отправились в столовую на обед.
Размышляя над сложным выбором, Девятаев часто сравнивал Юнкерс с Хейнкелем. Тактико-технические параметры этих машин практически полностью совпадали, даже двигатели были одинаковыми. Юнкерс являлся чуть более современной разработкой, Хейнкель представлялся попроще, а за счет конструкции фюзеляжа часто использовался в качестве транспортного самолета.
И все же Девятаева склонялся в пользу Хейнкеля, наилучшим образом подходящего для воплощения дерзкого плана. Не благодаря безукоризненному внешнему виду или выдающимся летным характеристикам, а потому, что Михаил успел с ним поближе познакомиться - понаблюдал через остекление кабины, как немецкий пилот осуществлял запуск моторов.
Когда выбор был окончательно сделан, и летчик рассматривал стоящий поблизости двухмоторный самолет, в голове начали всплывать тревожащие вопросы: «Есть ли на борту бомбардировщика аккумуляторные батареи? Смогу ли самостоятельно включить все системы и запустить двигатели? Справлюсь ли с управлением на рулении и на взлете?..»
- Все, мужики, операция стартовала, и обратного пути у нас нет, - плюхнулся рядом с друзьями Кривоногов. - Надо действовать!
- Да. Сегодня, или никогда, - прошептал Девятаев в ответ.
- Выбрал?
- Вон стоит.
- «Густав»?
- Он самый.
- Согласный я. Ты с самого начала в его сторону поглядывал. Надо подумать, кого в охранники нарядить.
- Петька Кутергин самый высокий - его и наряжайте.
- Да ну его! Вялый он какой-то и не верит в успех нашего плана, - отмахнулся Иван. - Сам пойду.
- Тогда поторопись, моторы еще запустить надо. Да и погода снова портится, будь она неладна.
- Ладно. Рвите с Володькой к самолету, а я переоденусь и приведу остальных…
* * *
Просветов в облачности действительно становилось меньше. День потускнел, облака опять налились свинцовой серостью и опустились до высоты метров двести - двести пятьдесят. Правда, скорость и направление ветра не поменялись, что было на руку летчику Девятаеву.
«Главное - оторвать машину от земли и взять курс на юго-восток, к нашим, - рассуждал он, вместе с Соколовым передвигаясь короткими перебежками к Хейнкелю. - Остальное решим по ходу дела…»
Стрелки немецких часов показывали 12.20. Все пилоты и аэродромная обслуга по-прежнему находились в столовой. Ближайшая бригада заключенных вместе с охранником обедала метрах в пятистах от выбранного Девятаевым самолета и вряд ли заметила бы странное поведение своих коллег. Имелись на острове и подразделения СС, занятые общей охраной секретной базы. Однако эсэсовцы патрулировали ее внешние границы и на аэродроме появлялись крайне редко.
Вездесущий Ванька Кривоногов уже находился внизу и торопливо скидывал с себя полосатую робу. Энергия и решительность этого человека восхищали Девятаева, без него удрать с проклятого острова наверняка не получилось бы. Недаром группа собралась вокруг двух авторитетных и активных товарищей - Соколова и Кривоногова. Надо подобрать группу единомышленников? Сделают. Нужны таблички на немецком языке с приборных досок разбитых немецких самолетов? Добудут и переведут на русский. Устранить охранника? Запросто. Нацепить мундир и изобразить конвоира? Пожалуйста.
Однако на этот раз чрезмерная инициатива натолкнулась на железный довод здоровяка Кутергина.
- Ну, куда ты лезешь? - пробасил тот, отбирая у Кривоногова немецкие шмотки. - Али не видишь, какого он роста? Дай сюда. Сам надену…
- Забирай, - не стал возражать Иван.
Вначале Петр натянул брюки серо-зеленого цвета. Но даже ему они оказались чуть великоваты - пришлось запихать лишнее под голенища сапог.
- Подайте китель, - попросил Кутергин.
Первоначальный испуг и волнение у новичков группы, связанные с убийством немца поугасли. Теперь на первый план вышло понимание ответственности момента. Ежели одолеют страх, сумеют действовать слаженно и быстро - появится шанс не только выжить, но и вырваться из этого ада. А не сумеют, так все без промедления будут расстреляны. Здесь же, в ближайшем лесочке за крайним рядом капониров.
Петр застегнул последнюю пуговицу на шинели, приспособил на поясе ремень, притопнул по мерзлой земле сапогом.
- Ну как?
- Сойдет, - отойдя на пару шагов оценил Немченко. - Издалека подмены не заметят, а близко мы сами не подойдем.
Миша Емец нахлобучил на голову товарища суконную пилотку с козырьком, а Федя Адамов подал винтовку.
- Держи…
* * *
Первыми, скатившись с капонира, к самолету рванули Девятаев и Соколов. Следом готовились покинуть укрытие и остальные заключенные.
- Никакого волнения! Идем так, как всегда передвигаемся по аэродрому: без спешки, не в ногу, - инструктировал товарищей Кривоногов.
- Ты сам, Ванька, не подведи, - недовольно откликнулся Кутергин. - Вечно выкидываешь фортели.
- Чего пристал? Какие еще фортели?
- То шутками сыплешь не вовремя, то окурок на краю бетонки заметишь и кинешься за ним…
- Тише, братцы, - остановил перепалку политрук. И по-доброму посоветовал «охраннику»: - Петя, держись сбоку от строя, немного приотстань. Ссутуль спину, воротник шинели подыми. И приклад винтовочки лениво так ладошкой придерживай, чтоб по ляжке не хлопал.
- Постараюсь, - выполнял сибиряк наставления более опытного товарища. - Помню я, как они ходят. Не первый год на их рожи ненавистные «любуюсь»…
Образовав подобие строя, заключенные топтались у края земляного холма, скрывающего под собой мастерскую по ремонту авиационных моторов. Все было готово для передвижения к Хейнкелю, но… никто не решался дать команду к началу движения. Казалось бы, что проще? Пройди двести метров, и ты у цели. Но мужикам было страшно. Кашу они заварили непростую; цена любой ошибки - жизнь. Каждый про себя представлял, как часовые на вышках подозрительно глядят в их сторону; как лязгают пулеметные затворы, загоняя в патронники мощные винтовочные патроны; как огненные трассы тянутся к маленьким беззащитным фигуркам в полосатых робах…
- Шаго-ом марш! - собравшись, скомандовал политрук Емец. - Левое плечо вперед!..
Он стоял первым в строю, и сам же, повинуясь собственной команде, решительно зашагал в указанном направлении. Федор Адамов был вторым; перекрестившись, он ринулся следом. За ними потянулись и остальные.
Неровная колонна из семи заключенных и одного «охранника» появился из укрытия, тут же повернула и двинулась вдоль линейки авиационных капониров…
Шагов триста, что разделяли догоравший костерок и блестевший новенькой краской Хейнкель, преодолели успешно, хоть и с изрядной тряской. Легко было бросить: «Никакого волнения! Идем как всегда…» А вот пройти две сотни метров как ни в чем не бывало по равнине аэродрома оказалось не так-то просто. Ведь на том месте, где только что находилась бригада, остался лежать фриц с размозженной головой.
Тем не менее, они дошли до заветной стоянки с Хейнкелем, куда несколькими минутами ранее прошмыгнули Девятаев с Соколовым.
* * *
Володька Соколов родился в небольшом селе Вологодской области. Его внешность была самой обыкновенной: чуть ниже среднего роста, худощавый, с выразительными зеленоватыми глазами и лицом, обильно усыпанным веснушками. Из особых примет - разве что сильно вздернутый нос, «украшенный» довольно заметным шрамом. Обладая великолепной памятью, в школе Володька учился хорошо, предметы давались ему с легкостью. К слову, он неплохо выучил немецкий язык, не предполагая, что его знание в будущем спасет жизнь. На войне Соколов получил специальность артиллериста, однако повоевать толком не получилось - уже в феврале 1942 года он угодил в плен. Дважды он пытался бежать, но оба раза был пойман и в итоге отправлен в концлагерь, где судьба свела его с Кривоноговым. Вместе с Иваном, как непокорных и склонных к побегу, Соколова переправили на остров Узедом. Обратной дороги с острова не было - все работавшие здесь заключенные умирали от истощения, болезней. Или попросту расстреливались за малейшие провинности. В здешних бараках у друзей и родился рискованный план побега через балтийский пролив. Да, сначала побег с проклятого острова планировался на лодке или вплавь через довольно широкий пролив, покуда к парочке заговорщиков не примкнул летчик Девятаев со своей идеей угнать самолет.
Несмотря на крепкую дружбу Кривоногова и Соколова, их характеры разительно отличались. Оба выросли в сельской глубинке, но Иван был непоседливым, вспыльчивым, вечно куда-то спешил. Владимир куда более походил на сельчанина: хозяйственный, вдумчивый, обстоятельный и на удивление находчивый. Он напротив никогда и никуда не торопился. Прежде, чем что-то сделать - долго «кумекал и смекал».
До стоянки Хейнкеля Девятаев с Соколовым бежали, согнувшись пополам. Полосатая роба на аэродромной равнине была приметна, поэтому приходилось прятаться и все делать быстро. Бежали к металлическим контейнерам - большим серым ящикам, стоявшим рядком возле каждого самолета. В них техническая обслуга хранила инструменты, масла, ветошь, краску, мелкие запчасти.
Присев у контейнеров, друзья осмотрелись.
Вроде никто не заметил их рывка. Вокруг по-прежнему все было спокойно.
Михаил подобрался к краю ящика, осторожно высунул голову и посмотрел на самолет.
- Ну что там? - шепотом спросил Володька.
- Пока тихо.
- Ты уверен, что в самолете никого?
- В пилотской кабине точно пусто.
- А внутри фюзеляжа?
- Да почем же я знаю?! Должны были умотать на обед.
- Тогда надо поторапливаться.
- Рвем. Нам нужно к левому борту…
Обоих колотила нервная дрожь, ведь друзья понимали, насколько рискованной была их затея и насколько мизерным оставался шанс на успех. Убить часового и добраться до самолета - это не полдела и даже не треть. Это лишь начальный этап невероятно трудной затеи, в которой наряду с точным расчетом, слаженными действиями и летными навыками Девятаева, обязательно должна присутствовать удача.
Оставив временное укрытие, два заключенных снова побежали.
Преодолев последние метры, они оказались у левой плоскости.
У обычных бомбардировщиков Хейнкель He 111 вход во внутренние отсеки осуществлялся через люк подфюзеляжной гондолы нижнего стрелка. Ранее наблюдая за самолетами, Михаил подметил, что «Густав Антон» немного отличался от своих собратьев, в частности основной вход в его фюзеляж находился над левым крылом и представлял собой квадратный люк с открывавшейся внутрь дверцей.
Специальной стремянки Девятаев поблизости не увидел, а забраться без нее на плоскость было проблематично.
- Ну-ка, подсоби, - попросил он.
Соколов подставил сцепленные ладони и помог товарищу залезть на широкое основание крыла. Тот на четвереньках, с осторожностью - дабы не скатиться по скользкой металлической поверхности - стал продвигаться к закрытой дверце.
Вдруг оба замерли. С противоположной стороны Хейнкеля кто-то спрыгнул с крыла на бетон площадки…
СССР; Казань
30-е годы
- А помнишь, какие оладушки пекла моя бабуся? - мечтательно вопрошал Сашка Учватов.
Небо угасало. Над портовыми сооружениями повис щербатый месяц. Друзья возвращались в общежитие с разгрузки баржи. Оба были уставшие и расстроенные, потому как народу на разгрузку в этот вечер собралось много, и каждый получил на карман всего по полтора целковых.
На секунду прикрыв глаза, Михаил представил миску, наполненную деревенскими оладушками, и протяжно вздохнул.
- Еще-е-е бы. С тех пор не ел ничего вкуснее…
Бабушку со старым мордовским именем Атюта внуки из уважения и любви величали «бабусей». Все немалое хозяйство она поднимала сама своими натруженными руками. Трое ее сыновей работали в городской артели и в рабочем поселке Торбеево появлялись редко. Одна невестка жила своим домом, две других держались при свекрови, ну и дети всем гуртом обитали в одном большом доме. Сашка в семье был едва ли не самым младшим.
Когда сыновья наведывались в родное село или передавали с кем-то часть от заработка, бабушка Атюта шла на единственный рынок в центре поселка и закупала продуктов. Дома в этот день непременно шипели сковородки, а на большом плоском блюде росла гора небольших оладушков. Они выходили у нее одинакового солнечного цвета с темно-коричневой подгорелостью по краям. Атюта добавляла в тесто воду, сахар и немного сливочного масла, отчего оладьи получались пышными и сладкими. Их с превеликим удовольствием уплетала вся семья и даже угощались соседские ребятишки.
- Не отставай, - поторопил Сашка. - Вдруг пирожки закончатся? Придется опять укладываться спать голодными…
* * *
Поступив на судоводительское отделение Казанского речного техникума, юный Михаил взялся за учебу самым серьезным образом. «Раз пообещал директору - должен держать слово», - говаривал он другу Сашке, допоздна засиживаясь за учебниками. Тот звал его прокатиться на трамвае или пройтись до порта в поисках заработка. Вдруг подвернется какая работенка по разгрузке пришвартованной баржи? Питались студенты техникума скудно, поэтому никто из них не отказывался подзаработать два-три рубля на вкусные пирожки, продававшиеся рядом с учебным корпусом. Когда брюхо совсем сводило от голодухи, Михаил соглашался, и друзья по несколько часов кряду таскали по узким деревянным сходням тяжелые мешки с рожью. Потом усталые, но счастливые с аппетитом жевали хрустящие пирожки и запивали их сладким чаем…
В целом учеба и будущая профессия речника Девятаеву нравились. Ведь работать предстояло на просторах величественной Волги, которую до переезда в Казань юноша видел лишь на картинках. Однако не оставляли его и мечты о небе. Над большим городом самолеты появлялись довольно часто, перевозя пассажиров, почту и всевозможные срочные грузы. И каждый раз юноша замирал, провожая их восторженным взглядом.
* * *
В напряженной учебе и постоянных заботах пролетел год. Девятаев и Учватов успешно сдали экзамены, и перешли на второй курс Казанского речного техникума.
В один из холодных осенних вечеров друзья решили остаться в общежитии. За окном вечерело, моросил нудный мелкий дождь, повсюду валялась опавшая желтая листва. В такую погоду не хотелось выходить на улицу. Даже чувство голода - вечный спутник студентов - не могло выгнать молодых людей из небольшой комнатки, находившейся на втором этаже старого кирпичного здания. Ведь приходившие с Нижней Волги баржи с зерном в дождь не разгружались.
Михаил наглаживал тельняшку взятым у соседей по общежитию угольным утюгом. Погода была сырой и «тельник» никак не желал высыхать. Сашка лежал на кровати и шелестел газетой «Казанский рабочий». Шевеля пухлыми губами, он бубнил, изучая последнюю страницу с объявлениями и рекламой, а когда попадалось что-то интересное - громко прочитывал заметку с самого начала.
- Государственному тресту «Госшвеймашина» требуются на постоянную работу масленщики с месячным окладом в шестьдесят рублей, и мастера швейного производства, оклад - семьдесят пять, - ползал он пальцем по строчкам. - Нет, это нам не подходит. Так… напротив железнодорожного вокзала открылся торговый зал «Красный кооператор». Мясо говяжье - два рубля за килограмм, десяток яиц - один рубль двадцать копеек, масло сливочное - четыре рубля, девяносто копеек. Ну и цены…
Сглотнув слюну, Михаил помахал утюгом, раздувая остывающие угли.
- …Курсы счетоводов производят набор из татар, стипендия - восемьдесят рублей. Ого, вот это стипендия! - возмутился Сашка. - Не то, что наша. Им и подрабатывать нет надобности…
Студентам речного техникума приходилось не сладко. В месяц они получали по сорок рубликов - всего на пять рублей больше, чем будущие слесари из соседнего ремесленного училища. Речники иногда ворчали: дескать, почему мы получаем как в ремесленном? На что администрация техникума резонно отвечала:
- В ремесленном нет столовой и не полагается форма.
При техникуме действительно имелась бесплатная столовка, правда кормились в ней преподаватели со студентами только раз в день - на большой перемене с полудня до часу. Выдавалась будущим речникам и одежка с обувкой сроком на один год. Это, конечно, было большим подспорьем в их нелегкой жизни. Два тельника (летний и зимний), роба, пара ботинок, три пары носков. Учебниками обеспечивала техническая библиотека, там же студенты получали шесть чистых тетрадок - по одной для каждого изучаемого предмета.
Поступив в техникум, Девятаев с Учватовым обрадовались, полагая, что наконец-то заживут сытно. Но через месяц учебы пришло разочарование: скудный обед в столовке сытостью не радовал, он лишь приглушал постоянное чувство голода; а сорок рубликов таяли, словно первый снежинки на теплой ладошке. Уже через две недели от стипендий у ребят не оставалось ни копейки, при том, что никаких развлечений и глупостей они себе не позволяли. Потому и приходилось вместо отдыха искать приработок, и экономить буквально на всем.
- …Переправа через Волгу от Слободы Гривка в Верхний Услон на моторной лодке, цена - пятьдесят копеек. Закрытый промтоварный рабочий кооператив продает мыло туалетное по девяносто копеек за кусок. Отпуск по рабочей карточке. Всюду эти карточки… - негодовал Сашка.
Поставив утюг на самодельную подставку из пары сломанных гаечных ключей, Михаил поднял тельняшку и оценил ее готовность к завтрашним практическим занятиям. Та полностью высохла под раскаленным утюгом. Утром ее можно было надеть под робу и не мерзнуть на свежем осеннем ветре. Роба уже висела на вбитом в стену гвозде, оставалось почистить ботинки.
- …Образованный 3 мая 1933 года Казанский центральный аэроклуб подготовил первых покорителей неба. Вчера в торжественной обстановке на летном поле аэроклуба состоялся выпуск девяти летчиков…
- Что?.. Что там написано? - замер Михаил с сапожной щеткой в руке. - Ну-ка, Саня, зачитай еще разок.
- Да здесь фотография, а под ней всего три строчки, - пожал тот плечами.
Отшвырнув ботинок и щетку, юноша подлетел к товарищу и выхватил из его рук газету.
На бледной черно-белой фотографии, сделанной вероятно на краю летного поля, стоял простенький учебный самолет. На фоне его левого крыла красовались выпускники - молодые ребята, возрастом чуть постарше Михаила и Александра. Все они были одеты в летные комбинезоны и специальные головные уборы. На задорных и довольных лицах - улыбки; взгляды устремлены вдаль.
- Значит, в Казани есть аэроклуб! - воскликнул Девятаев. - Почему же я раньше не сообразил!
- Да когда нам было соображать? - отмахнулся товарищ. - То на занятиях торчим, то практика в порту, то учебники дома читаем, то таскаем мешки на горбу…
Сашка был прав - свободного времени у студентов техникума практически не оставалось. Ведь помимо учебы приходилось ходить в наряды на дежурства, стирать и гладить вещи, прибираться в комнатах общежития, искать в магазинах дешевые продукты…
- Завтра же расспрошу на практике местных - может, кто знает адрес аэроклуба, - аккуратно свернул газету Михаил. - А после рвану в него записываться. Пойдешь со мной?
Друг заложил руки за голову и, глядя в потолок, мечтательно протянул:
- Не-е, Миш. Я по речному делу пойду. Уж больно мне нравиться ходить на баркасах по Волге…
* * *
Постепенно юноши обживались в большом городе: привыкали к широким и мощеным улицам, к толпам горожан, к звенящим трамваям, к обилию автомобилей, магазинов, скверов. Однако в следующем году свободного времени у Михаила стало еще меньше - помимо учебы в речном техникуме прибавились теоретические занятия в аэроклубе, куда его приняли после прохождения медицинской комиссии.
Изучение теории продолжалось довольно долго, но никто из курсантов не роптал. Летное дело в тридцатые годы только набирало обороты; самолетов было мало, а к пилотам простое население относилось как к настоящим героям.
И вот как-то по весне небольшая группа учлётов завершала сдачу объединенного экзамена на допуск к выполнению программы учебных полетов. В самом большом классе сидела комиссия из преподавателей и руководителей аэроклуба. В класс запускали по одному учлёту, он вставал перед длинным столом и отвечал на многочисленные вопросы. «Гоняли» сразу по всем предметам, причем вразнобой, неожиданно, без какой-либо последовательности. На ответ давалось всего несколько секунд.
Пройти подобный экзамен мог лишь хорошо подготовленный человек. Учлетов с такой качественной подготовкой комиссия и отбирала для будущих полетов.
Дверь класса приоткрылась. В щель высунулся секретарь комиссии и объявил:
- Учлёт Иванцов. Приготовится учлёту Девятаеву.
Иванцов проскользнул внутрь, дверь за ним закрылась, и сердце Михаила неистово затрепыхалось в груди. Вот и настала его очередь. Через несколько минут решится главное в его жизни: сдержит он данное матери слово, освоит профессию летчика или… навсегда останется речником.
* * *
- …Неплохо. Следующий вопрос. Скорость ветра в районе аэродрома - десять метров в секунду. Переведите в уме это значение в километры в час, - постукивал карандашом по журналу преподаватель самолетовождения.
Михаил наморщил лоб, производя расчеты. Но преподаватель уточнил задание:
- Порассуждайте вслух, Девятаев, чтоб нам стало понятно: знаете вы формулу перевода или нет.
Тот кивнул.
- Десять метров умножаем на четыре, из полученного результата вычитаем одну десятую. То есть сорок минус четыре. Получаем тридцать шесть километров в час.
- Верно, - удовлетворился ответом специалист по навигации. - У кого еще есть вопросы? Прошу.
- Товарищ Девятаев, перечислите, что вы должны сделать во время подготовки к вылету по учебному маршруту? - взяла слово единственная женщина из комиссии, летавшая в инструкторском звене.
- Вначале летной смены я обязан пройти медицинский контроль, ознакомиться с полетным заданием и метео-обстановкой, проложить на карте маршрут, рассчитать поправки на ветер и количество топлива, необходимое для выполнения задания, - четко ответил Михаил.
Женщина хитро прищурилась.
- И все?
- Нет. О завершении подготовки я обязан доложить летчику-инструктору, а также выставить на часах точное время.
Ответ присутствующих удовлетворил.
- Что будете делать, товарищ Девятаев, если ваш самолет свалится в штопор? - поинтересовался председатель комиссии.
Действия в этой нестандартной ситуации знали, пожалуй, все учлёты. Не подвел и Михаил.
- Для вывода самолета из штопора нужно энергично и полностью отклонить противоположную вращению педаль, - четко ответил он. - Через две секунды отдать от себя ручку управления примерно на четверть за нейтральное положение. Едва самолет прекратит вращение - выровнять педали. А когда самолет наберет скорость - плавным движением ручки вывести его из пикирования. При подходе к «горизонту», увеличить обороты двигателя…
Ближе к вечеру все юные учлёты были приглашены в класс, где выстроились во фронт перед членами комиссии.
Сказав короткую речь, председатель принял от секретаря список тех, кто справился с экзаменом.
- Итак, к летной практике допущены следующие учлёты, - сказал он, поправив очки. И принялся зачитывать фамилии.
Те, кого он называл, воспринимали успех по-разному. Кто-то шумно выдыхал, кто-то незаметно крестился, кто-то беззвучно тряс за руку стоящего рядом товарища.
Михаил услышал свою фамилию в самом конце списка. Все это время он стоял в первой шеренге неподвижно и едва дышал. Услышав же, расцвел в улыбке и расслабился.
- Еще один шаг, - еле слышно прошептал он, думая о приближении своей мечты.
* * *
Приступив к программе учебных полетов, Михаил сразу возмужал, повзрослел. Да и как было не повзрослеть?
Сначала большую часть его жизни заполнили занятия в речном техникуме и общение с наставниками - опытными речниками. Затем добавились вечерние посещения аэроклуба, где пришлось изучать материальную часть и теорию полетов. В клубе Девятаев также повстречал настоящих специалистов, влюбленных в свою профессию. А к лету теорию заменила практика на учебном аэродроме.
Правда, к полетам допустили не сразу. На первом же построении командир самолетного звена приказал учлётам изучить район полетов и собственноручно подготовить навигационные карты с обозначением пилотажных зон и учебных маршрутов. В общем, детское озорство и непоседливость, коими Михаил отличался в семилетней школе, остались далеко позади. Ведь надо было держать данной матери слово и осваивать одну из самых престижных на тот момент профессий.
Времени на отдых у Девятаева вообще не оставалось. В редкие вечера, когда не нужно было бежать в аэроклуб, он предпочитал отсыпаться или прогуливаться с другом Сашкой до берега Волги в поисках случайного заработка.
Как-то раз в середине 1936 года руководство техникума собрало студентов в небольшом актовом зале и объявило о грядущем открытии клуба Речников. Такое событие Михаил пропустить не мог и, как следует вычистив и нагладив одежду, отправился с Сашкой на торжественное мероприятие.
Народу у новенького здания собралось великое множество. Парадный вход в клуб был украшен цветами и транспарантами, сбоку играл оркестр, а перед собравшимися гостями в открытом кузове грузового автомобиля рабочие соорудили трибуну.
Поочередно по короткой лесенке к этой трибуне взбирались два строителя, начальник порта и представитель городского партийного комитета. После их выступлений в клубе состоялся небольшой концерт, а потом всех желающих пригласили на танцы под настоящий духовой оркестр.
Михаил с Александром, разумеется, остались и не пожалели. Сначала в главном зале было не протолкнуться. Но как оказалось, возрастная публика страстно желала станцевать вальс, которым оркестр открывал свою программу. После вальса народу поубавилось, так как помимо танцев в новом клубе имелись и другие развлечения: выставка народного творчества, библиотека, небольшая картинная галерея, а рядом с фойе гостей бойко обслуживал буфет.
- Смотри, какие барышни скучают у третьего окна! - восторженно зашептал на ухо Сашка. - Пригласим?
- Не, мне вон та понравилась, - указал Михаил в другую сторону.
- Какая? Там целая компания девчонок.
- В центре - темноволосая, круглолицая.
- А, которая заливается смехом?
- Ну да. Веселая, - улыбнулся Девятаев. - Мне такие всегда нравились…
Спустя несколько минут Михаил переборол волнение и, подойдя к незнакомой девушке, пригласил ее на танец. Та с интересом глянула на высокого крепкого парня с пышной темной шевелюрой и приняла приглашение.
- Тебя как зовут? - спросил он, когда музыка смолкла, и танец завершился.
- Фаина. А тебя?
- Михаил…
Живая, жизнерадостная и улыбчивая шестнадцатилетняя девушка ему очень приглянулась. В конце танцевального вечера Девятаев набрался храбрости и предложил юной девушке встретиться через пару дней.
Та согласилась.
Глава третья
Германия; остров Узедом; аэродром секретного ракетного центра Пенемюнде
8 февраля 1945 года
Соколов испуганно смотрел на Девятаева.
«Кто-то спрыгнул с крыла?! Или мне показалось?..»
Во взгляде товарища помимо испуга были и вопрос, и восклицание, и ужас.
Донесшийся с противоположного борта звук действительно походил на то, что кто-то спрыгнул с небольшой высоты на бетонную стоянку.
Находясь на левой плоскости, Михаил жестом показал: «Загляни под брюхо самолета». Тот моментально исполнил приказ и через секунду расплылся в улыбке.
- Обувка. Кто-то из механиков забыл на крыле суконную обувку.
Фюзеляж и плоскости «Густава Антона» блестели новенькой краской и чтобы не царапать покрытие, технический состав во время его обслуживания переобувался в специальную суконную обувь. Пара таких «валенок» и стояла у основания правой плоскости, покуда один не сдуло сильным порывом ветра.
Опасения оказались напрасными. Развернувшись, Девятаев снова пополз к квадратной дверце, располагавшейся точно под верхней огневой точкой - прозрачной кабиной стрелка-радиста. Добравшись до нее, взялся за ручку, повернул, дважды дернул.
- Заперли, суки! - проворчал он и обернулся к Соколову. - Подай-ка заземление.
- Это? - поднял тот с бетона заостренную железяку с прицепленным к нему металлическим тросиком.
- Давай…
Ухватив поудобнее стальной штырь, Михаил несколько раз ударил острым концом по обшивке, оставляя на ней неровные округлые дыры. Через минуту рядом с дверцей образовалось рваное отверстие. Просунув сквозь него руку, летчик нащупал на внутренней стороне дверцы фиксатор и повернул его.
После этого механизм замка послушно щелкнул, открыв проход в отсеки бомбардировщика. Прежде чем протиснуться внутрь, Девятаев снова обратился к Соколову:
- Где наши?! Чего тянут?! Зови!
- Идут, - заметил Володька товарищей. И неистово замахал руками: - Быстрее, братцы! Быстрее!..
- Володька, пусть народ размещается в отсеках, а вы с Кривоноговым сделайте все то, о чем я говорил…
* * *
Ранее Девятаеву не приходилось заглядывать внутрь больших бомбардировщиков - ни советских, ни тем более, немецких. Однажды истребительный полк, в котором он воевал, базировался на аэродроме по соседству с ДБ-3. Михаил подружился с некоторыми коллегами, летавшими на бомберах, однако посмотреть на них вблизи не успел - слишком много выпало в те жаркие дни работы. Одним словом, он привык к тесноте и скромным размерам истребителей И-16, Як-1, P-39 «Аэрокобра» и маленького санитарного По-2. А в Хейнкеле Михаил обнаружил приличные отсеки, сравнимые с внутренностями автобуса или железнодорожного вагона.
- Ого! - огляделся он, оказавшись внутри фюзеляжа. - Да тут целый ангар!..
Центральный отсек являлся проходным. На полу у дальней стенки были встроены аккумуляторные ящики, чуть выше зияли пустотой многочисленные ниши для пулеметных патронных коробок, по бокам висели два огнетушителя. Под прозрачным колпаком на специальной подвесной системе болталось «гнездо» стрелка-радиста; рядом с основанием колпака был устроен рабочий столик, а над ним темнела панель радиостанции. Внизу виднелась подфюзеляжная гондола нижнего стрелка. Справа через проход в дюралевой переборке Девятаев заметил последний отсек с боковыми иллюминаторами для двух бортовых стрелков, отвечавших за безопасность задних боковых секторов. Заглянув в проем слева, он увидел длинный узкий коридор в пилотскую кабину. По обе стороны от коридора располагались бомбовые отсеки с вертикальным расположением бомб и кислородные баллоны на случай выполнении высотных полетов.
- Пару отделений можно разместить! А то и взвод!.. - удивлялся советский летчик, пробираясь в носовую часть самолета.
Сзади послышались возня и голоса товарищей. Соколов с Кривоноговым помогали им подниматься на крыло. Затем они должны были выполнить поручение Михаила: снять с двигателей чехлы и струбцины с закрылков, а также убрать из-под колес колодки.
Часы убитого охранника оставались у кого-то из товарищей Девятаева. Добравшись до пилотской кабины, он попытался представить, сколько минут прошло с момента убийства охранника. Не получилось. Он всегда неплохо ориентировался во времени, но сейчас внутреннее напряжение достигло предела, и можно было легко ошибиться.
Пилотская кабина порадовала относительным простором и великолепным обзором. Хотя рабочих мест в ней имелось всего два: для пилота и для штурмана, места было с избытком. В передней части торчал пулемет, а под ним и чуть правее поблескивала оптика верхней части бомбового прицела. Чашки сидений пустовали - парашюты для лучшей сохранности между полетами перемещались техническим составом в специальное сухое помещение.
- Не беда, - принялся Девятаев скидывать с себя полосатую робу. Уложив ее на дно чашки, уселся сверху и окинул внимательным взглядом органы управления. - Так… где тумблер включения электросети?.. Вот он.
Протянув руку, он щелкнул тумблером.
- Ну?! Что за черт?..
Ни одна из стрелок не шелохнулось. Не загорелись и лампочки сигнальных табло. Напряжения в электросистеме не было.
Стиснув зубы, летчик процедил:
- Аккумуляторы…
Соскользнув с пилотского кресла, он ринулся по узкому кори-дору обратно в центральный отсек. Отодвинув кого-то из товарищей, трясущимися руками поднял крышку одного ящика, второго…
Пусто. Ни одного аккумулятора.
В проеме открытого входного люка показались Кривоногов с Соколовым.
- Порядок! Двигатели расчехлили, струбцины сняли, колодки убрали, - доложили они. И вдруг заметили бледное лицо Девятаева. - Что случилось, Миша?
- Аккумуляторы!
- Что «аккумуляторы»?
- На борту нет аккумуляторов!
Заключенные растерянно взирали на человека, которому намеревались доверить свои жизни.
- Как нет?! - хлопал светлыми ресницами Кривоногов.
- Некогда объяснять! Надо искать!
- Где ж их найти-то?
- Я видел, как для запуска моторов техники используют тележки с батареями! Быстро ищите!
- Я знаю! - воскликнул Немченко. - Заметил такую, когда шли сюда!
- Далеко?!
- На соседней стоянке у металлических контейнеров!
- Быстро за ней! - скомандовал Девятаев. И, обернувшись к Кутергину, попросил: - Петя, возьми винтовочку и посиди на крыле.
- Поглазеть по сторонам?
- Точно. А я покуда найду разъем для подключения…
* * *
Тележка с аккумуляторами действительно стояла в метрах в семидесяти от Хейнкеля. Ухватившись за дышло, Соколов с Кривоноговым живо покатили ее к бомбардировщику.
Емец вызвался помочь Девятаеву в поисках злосчастного разъема для подключения кабеля питания. Михаил не раз наблюдал за процессом запуска и прогрева моторов; отмечал про себя, что кабель тянется от тележки к левому борту самолета.
- Как он выглядит? - интересовался на ходу политрук.
- Я вблизи его не видел, - отвечал Девятаев. - Одно знаю: снаружи он прикрыт небольшим лючком…
Лючок отыскался довольно быстро. Открыв его, заключенные обнаружили разъем круглой формы.
- Давай сюда! - крикнул пилот товарищам.
Те подкатили тележку, размотали кабель. Бакелитовый штекер круглого сечения идеально подошел к такому же по форме разъему.
- Забирайтесь в отсек! - приказал Девятаев Соколову и Кривоногову. И повернулся к политруку: - А ты, Миша, пока останься здесь.
- Зачем?
- Как только я заведу оба мотора и махну тебе из кабины, ты вытащишь разъем из штекера, откатишь тележку и бегом в самолет.
- Понятно. Сделаю.
- Только будь острожен - не подлезь под винты…
* * *
Теперь ток поступал в бортовую сеть, и стрелки приборов с лампами сигнальных табло моментально отреагировали на включение тумблера питания.
- Так-то лучше, - потянулся Михаил к топливному насосу.
Топливные баки всех самолетов на аэродроме секретного центра Пенемюнде, как правило, были полностью заправлены. Так что по поводу бензина советский летчик не переживал. Если топлива окажется не много, то беглецы перелетят через Балтийское море и сядут в Скандинавии. Она рядом, всего в ста сорока километрах. Если его будет в достатке - повернут на юго-восток. Сейчас главным было другое: запустить моторы и пока на аэродроме никого нет - вырулить на бетонную полосу для взлета. И то, и другое представлялось чертовски сложным делом.
Занимаясь левым мотором, Девятаев поглядывал на стоящего неподалеку Мишу Емеца. Тот ждал условного сигнала и, конечно же, нервничал. Правда, виду не показывал. Держался.
«Наш мужик. Кремень, - думало про него пилот. - Хорошо, что взяли его в группу. Такой не стушуется, не подведет…»
Емец был худощавым и невысоким, что однако не мешало ему иметь весьма твердый характер. Он родился в селе Борки Гадячского района Полтавской области. С самого начала войны служил политруком в пехотном подразделении, носил звание старшего лейтенанта. В плен попал в июне 1942 года.
Выпустив облако темного дыма, ожил левый мотор. Обороты вала росли, все быстрее и быстрее раскручивая воздушный винт…
Тем временем никто из немецких авиационных специалистов рядом с Хейнкелем не появился. От столовой никто не бежал, а дежуривший на левом крыле Кутергин об опасности не сигнализировал. Значит, немцы еще не поняли, что у них под носом готовится побег, и тревога на аэродроме не объявлена.
Левый вышел на обороты малого газа. Включив в работу его генератор, Девятаев приступил к запуску правого мотора…
* * *
«Спокойнее, спокойнее. Я должен во всем разобраться. Только не паниковать. Только не нервничать. Я же видел, как тот фриц запускал моторы», - подбадривал сам себя советский пилот.
И вот уже вращаются винты обоих моторов. Емец отсоединил электрический кабель, откатил шагов на двадцать тележку, запрыгнул на крыло и исчез в темневшем проеме входного люка.
Пока моторы прогревались, сердце в груди трепыхалось от волнения так, что в глазах помутнело.
- Быстрее, быстрее, - поторапливал Михаил стрелку температуры масла.
Наконец, маслосистемы обоих моторов прогрелись, и Михаил осторожно увеличил рычагами раздельного управления обороты. Моторы послушно взревели, по фюзеляжу самолета прокатились волны легкой вибрации.
- Ну что у тебя?! - нетерпеливо прокричал над ухом Кривоногов.
- Сейчас будем выруливать на полосу, - ответил летчик. - Наши все на борту?
- Все! Входной люк закрыт!
- Понял. Держись!
- Это я завсегда согласный, - ухватился Ванька за спинку штурманского сиденья.
Девятаев бегло осмотрел приборы, органы управления. Агрегаты, назначения которых было не понятно, он намеренно не трогал. В эти ответственные и до предела напряженные минуты вспомнились наставления первого летчика-инструктора из Казанского аэроклуба Александра Мухамеджанова. «В авиации спешить нельзя ни при каких обстоятельствах, - говорил он юным учлётам. - Все предусмотри и трижды проверь! И только после этого отправляйся в небо».
Михаил осторожно прибавил газ. Моторы взревели, самолет дернулся и плавно покатил к рулежной дорожке.
Теперь попробовать управляемость на рулении. Тормоз правого колеса, затем левого. Машина послушно повела носом из стороны в сторону.
Ощутив свою власть над тяжелым бомбардировщиком, пилот повеселел, почувствовал уверенность. Как ни крути, а начальная фаза побега была позади: охранника устранили, до самолета добрались, моторы запустили. И вот теперь самолет резво рулит на взлетно-посадочную полосу. До нее, правда, было не близко, и к тому же путь лежал мимо стоянок находившихся в готовности №1 истребителей.
Никакого замешательства или движения на летном поле не было. Местная обслуга привыкла к тому, что «Густав Антон» летал по два раза в неделю, тренируя молодых летчиков, потому и не обращала на него внимания.
Приближаясь к стоянкам Мессершмидтов, Девятаев быстро стянул с себя последний элемент полосатой робы - штаны. «Уж лучше сидеть в кабине голым. Это даст хотя бы маленький шанс, - решил он. - А если пилоты истребителей заметят за управлением Хейнкеля человека в робе, то вырулят следом и сразу после взлета собьют…»
И вот тяжелый бомбер медленно катится между стоящими «мессерами» и «фоккерами». В это время сзади чья-то рука тормошит плечо летчика.
- Гляди, Мишка, транспортные садятся! - кричит Кривоногов.
Летчик поворачивает голову к взлетно-посадочной полосе и чувствует, как холодеет в груди.
Точно! На бетонку друг за другом приземляются два транспортных самолета. Первый добежал до конца полосы и повернул влево к свободным стоянкам. Второй намеревался последовать его примеру. Девятаеву пришлось уменьшить скорость руления, чтобы пропустить прилетевшие транспортники.
- Спрячься, Ваня! - приказал он, заметив неподалеку фигуру в черном комбинезоне.
- Согласный! Сейчас им лучше на глаза не попадаться…
Это была немка, выполнявшая обязанности руководителя старта-финиша. Она часто дежурила на этом месте и довольно ловко «дирижировала» потоком взлетавших или приземлявшихся самолетов. Особенно ее талант проявлялся при интенсивных полетах, когда за несколько минут по взлетно-посадочной полосе проносилось по десять-пятнадцать самолетов.
В правой руке немецкая баба сжимала ракетницу и, несколько раз пальнув из нее в небо, подавала экипажу Хейнкеля какие-то команды. Какие - Михаил не понимал. Да и плевать ему было на «дирижера», потому как до заветного начала взлетной полосы оставалось несколько десятков метров.
Стараясь копировать действия пилотов Люфтваффе, Девятаев неспешно вырулил на исполнительный старт, но специально остановился чуть подальше от бабы в черном. На всякий случай. Ей ведь никто о взлете «Густава» не сообщал.
Все, впереди - ровная бетонная ленточка. Этакий трамплин к свободе. Перед стартом сердце опять заходится в неистовом ритме.
Левая ладонь толкает рычаги раздельного управления, выводя моторы на максимальные обороты. Машина дрожит и готова рвануться вперед, но на месте ее удерживают тормоза.
- Мишка, чего ждешь?! Сейчас очухаются!! - кричит позади Кривоногов.
Кивнув, летчик крепко сжал ладонями штурвал и плавно отпустил тормоза.
СССР; Казань
1937?1940 гг
- Не торопись и делай все вдумчиво, обстоятельно. Главное правило в авиации не забыл?
- Помню. Все предусмотри и трижды проверь! И только после этого отправляйся в небо.
- Верно. В последних контрольных полетах у тебя все получалось нормально. Не дрейфь, - получится и сейчас…
Летчик-инструктор Александр Мухамеджанов прохаживался вдоль правого борта учебного самолета У-2 и давал последние наставления Михаилу Девятаеву, готовому выполнить свой первый самостоятельный вылет. Погода в районе аэродрома Казанского аэроклуба стояла отличная: тепло, безоблачно, легкий ровный ветерок. Под стать погоде было и настроение молодых учлётов, допущенных инструкторским составом до самостоятельных полетов. Лица у них светились от счастливого и крайне приятного волнения. Целый месяц до сегодняшнего дня они летали на У-2 под присмотром инструктора, сидевшего в задней кабине. Опытный наставник подсказывал, объяснял, а иногда и брал на себя управление, если машина не слушалась юного авиатора.
Наконец, дежурный по старту дал отмашку белым флажком.
- Ну, все, Михаил. Действуй, - хлопнул инструктор ладонью по борту и направился к штабной палатке под едва колыхавшимся черно-белым рукавом «колдуна».
Учлёт сидел в передней кабине самолета. Задняя, где обычно размещался инструктор Мухамеджанов, на этот раз пустовала. Лишь впереди у винта ожидал команду техник-моторист Фарид Абашев.
Девятаев ощутил пробежавшую по телу мелкую дрожь. Подняв левую руку, он крикнул:
- Готов!
Фарид ухватился за лопасть, сделал шаг в сторону и хорошенько крутанул воздушный винт. Мотор выплюнул из выхлопных патрубков клуб сизого дыма и тотчас забормотал на низких оборотах.
Прогрев с минуту мотор, а также проверив работу органов управления, Михаил просигнализировал дежурному по старту о готовности вырулить на исполнительный старт.
Взмах флажка в направлении старта. Учлёт увеличивает обороты двигателя до восьмисот, отпускает тормоза. Легкий самолет послушно катится по ровному травянистому полю…
Вот и «старт». Слева выложенная белыми полотнищами огромная буква «Т», указывающая направление ветра и одновременно обозначающая точное место касания колесами при посадке.
Последняя проверка рулей и показаний приборов. Правая ладонь крепко сжимает ручку управления, левая устремляется вверх, сигнализируя о готовности к взлету.
Дежурный по старту держит поднятым красный флажок. Получив доклад о готовности, он поворачивается точно по курсу взлета; красный флажок в его руке сменяется белым.
Энергичный взмах. Взлет разрешен.
Выдохнув, Михаил поправляет полетные очки, защищающие глаза от встречного воздушного потока. Дав мотору полный газ, он отпускает тормоз и удерживает педалями взлетный курс.
Самолет бежит навстречу слабому ветерку, с каждой секундой набирая скорость.
Шестьдесят километров в час. Ручку немного от себя, чтоб приподнять над землей хвост, уменьшив, тем самым сопротивление воздуха и дать возможность машине еще немного разогнаться.
Отлично!
Скорость - восемьдесят. Теперь ручку плавно на себя и…
Самолет легко оторвался от земли и стал набирать высоту. Бегущая по траве тень быстро уменьшается в размерах.
- Лечу! - громко крикнул Михаил. - Мама, я лечу! Сам! Без инструктора!..
* * *
Первый самостоятельный полет молодого учлёта состоял всего из двух кругов над аэродромом. Один венчался проходом над летным полем, после второго следовала посадка. Приземлившись точно в районе буквы «Т», У-2 заруливал на стоянку. Учлёт выключал двигатель, покидал кабину и докладывал о выполнении программы полета своему летчику-инструктору. Тот поздравлял подопечного и принимал от него в дар пачку папирос. И только после этого новоявленный пилот попадал в объятия товарищей - таких же учлётов, как и он сам.
Следуя данной традиции, сиявший Михаил расстегнул привязные ремни, выпрыгнул из кабины самолета, шагнул навстречу подходившему Мухамеджанову и лихо доложил:
- Товарищ летчик-инструктор, учлёт Девятаев программу первого самостоятельного полета выполнил полностью! Замечаний к работе матчасти нет!
- Молодец, - пожал тот Михаилу руку. - Посадку выполнил на «отлично».
Девятаев выудил из кармана коробку папирос.
- Это вам. Закуривайте…
И тут же оказался в окружении ребят из летного звена.
Отовсюду сыпались поздравления. Каждый хотел похлопать по плечу, пожать руку, пожелать чистого неба…
Когда стихли поздравления и товарищи разошлись по своим делам, Девятаев задержался у штабной палатки и, глубоко вздохнув, поглядел в чистое небо.
- Нет, - со счастливой улыбкой покачал он головой. - Работа на реке - дело хорошее и нужное, но я хочу летать.
* * *
Красавицу Фаузию он называл «Фая» - именно так она представилась при знакомстве на открытии Клуба речников. Ну, а что? Красивое и довольно распространенное в здешних местах девичье имя.
Встречались молодые люди не так уж часто, ведь свободного времени у обоих не хватало. Юноша по-прежнему учился в Речном техникуме и летал в аэроклубе, а девушка, мечтая стать историком, готовилась к поступлению в институт. В основном встречи происходили на танцевальных площадках Клуба речников или в самом центре Казани - на улице Баумана в кинотеатре «UNION». До начала вечернего сеанса в большом фойе кинотеатра играл джазовый оркестр, и молодежь с удовольствием танцевала. Любила потанцевать и жизнерадостная подвижная Фая.
Летом 1937 года Михаила в составе группы студентов Речного техникума отправили участвовать в переписи рабочих лесозавода, разбросанных по дальним поселкам Татарской Республики. Работа была непростой: жили в палатках, питались в основном консервами, в отдаленные населенные пункты добирались на лошадях. Вечерами же, как правило, собирались у костра: пели песни, рассказывали истории, шутили. Однажды Михаил несколько неудачно пошутил над новой подружкой товарища. Пошутил без злобы и, как говорят: без задней мысли. А та затаила обиду и вскоре отомстила…
После возвращения в Казань, молодой человек поспешил навестить Фаю, вместе они пришли потанцевать кинотеатр «UNION». После первого же танца его кто-то бесцеремонно ухватил за плечо.
- Вы Михаил Девятаев?
- Ну, я. Чего надо? - недовольно повернулся тот.
Перед ним стояли три мужика в гражданских костюмах. Крепкие, с короткими стрижками, с одинаково бесстрастным выражением на лицах.
Он почему-то сразу догадался, откуда эти люди.
- Пройдемте с нами, - сказал один из них.
В актовом зале Клуба речников было много народу. Гремела музыка, все веселились, танцевали. Это был первый субботний вечер сентября. Михаил только вернулся с переписи рабочих лесозавода и хотел провести этот вечер с любимой девушкой. И вдруг эти люди…
- Куда пройти? Что случилось? - попытался он высвободиться.
- Вам все объяснят, - еще крепче сжал мужик его плечо.
Два других приблизились вплотную и взяли Михаила в кольцо. Сопротивляться было бессмысленно.
- Я скоро вернусь, Фая, - пообещал он растерявшейся девушке. - Никуда не уходи…
Троица незнакомцев сопроводила Девятаева из клуба на улицу, подвела к черному «воронку», усадила на заднее сиденье. Через несколько секунд автомобиль ехал неизвестном направлении…
Если бы Михаил мог тогда предположить, что брошенное девушке «скоро» затянется на целых пять лет!
* * *
Михаила арестовали по доносу той самой подружки товарища. Оказывается, она работала осведомительницей НКВД и не раз оправляла письменные доклады о поведении и высказываниях своих коллег-студентов. Шутка молодого человека у костра ей крайне не понравилась. В отместку она выкрала и сожгла его подписные листы, с которыми тот объезжал дальние поселки. А в доносе «предположила», будто он продал их немцам.
Арест с постоянными допросами длился семь месяцев. Обвинение было нешуточным: измена Родине.
Не известно, что, в конце концов, послужило причиной оправдания Михаила. То ли его молодость. То ли очевидная абсурдность обвинения в связях с немецкой разведкой.
Как бы там ни было, но весной 1938 года уголовное дело прекратили, Девятаева отпустили на свободу. Но не просто отпустили, а прямиком из следственного изолятора переправили в Свердловский районный военный комиссариат города Казани. Там неулыбчивый майор, перебирая бумаги, сообщил о достижении Михаилом призывного возраста. И неожиданно предложил:
- В летное училище пойдешь?
Еще пару часов назад сидевший в камере и прощавшийся с нормальным будущим юноша от неожиданности потерял дар речи.
- Как?.. В училище?..
- Ну а что? Ты ведь окончил летный курс Казанского аэроклуба, - спокойно листал личное дело призывника майор. - Вот и характеристики тут твои… В них все прописано: уравновешенный, технически грамотный, летными навыками овладевает легко и с желанием, летает уверенно… Так пойдешь? Согласен?
- Конечно, товарищ майор! - придя в себя, выпалил Михаил.
- Вот и славно. Через час уходит поезд в Оренбург. Поедешь учиться в Первое Чкаловское военное авиационное училище летчиков имени Ворошилова. Доволен?
- Да! То есть… так точно!
- Тогда подожди в коридоре. Сейчас подготовлю документы, и побежишь на вокзал…
* * *
В Оренбурге жизнь, а точнее - служба, закрутила Михаила Девятаева еще круче. Если в Казани, разрываясь между учебой в Речном техникуме и занятиями в аэроклубе, он как-то исхитрялся находить несколько часов в неделю для отдыха, для встреч и общения с Фаей, то в училище минуты покоя наступали только после отбоя.
Каждый день (даже в воскресенье!) начинался с физической зарядки. После завтрака в летной столовой курсанты перемещались в учебно-летный отдел - красивое старинное трехэтажное здание. Здесь занятия по изучению теории продолжались до обеда. После часового обеденного перерыва часть курсантов отправлялась в казарму для подготовки к наряду или караулу. А другая часть следовала на стадион для спортивных мероприятий или на большой прямоугольный плац, где полным ходом шла строевая подготовка.
Зимой в курсантский распорядок добавлялись лыжные кроссы и уборка территории от снега. Летом большую часть времени Михаил с товарищами проводил на аэродроме. Довольно часто курсантов летного училища привлекали к хозяйственным и строительным работам за пределами училища. К примеру, в течение нескольких месяцев курсантские подразделения поочередно направлялись в помощь строителям при возведении моста через реку Урал.
Полностью пройдя программу летной подготовки в Казанском аэроклубе, училищную программу Девятаев постигал с необычайной легкостью. Когда знаешь азы, более сложный материал ложится на благодатную почву.
- Молодец, - бросил ему летчик-инструктор после первого же контрольного полета. - Тебя хоть сейчас переучивай на истребитель…
Девятаев не отказался бы пересесть в кабину юркого и быстрого И-16 - знаменитого «Ишачка», но… всему было свое время. Обучение в Первом Чкаловском проходило в течение двух лет. Данный срок определялся для всех и без каких-либо исключений. Михаил хоть и успел «понюхать» небо в аэроклубе, однако, полеты полетам - рознь. В Казани он изучал «классику» летного дела: аэродинамику, конструкцию самолета и двигателя, навигацию, метеорологию; затем с инструктором овладевал взлетом и посадкой. А в Оренбурге из него делали боевого летчика-истребителя. Конечно, некоторые предметы и материалы приходилось изучать повторно, но ведь добавилось
и много нового! Теперь он с интересом внимал преподавателю тактики воздушного боя, учился снаряжать патронами ленту авиационного пулемета, повторял действия пилота после вынужденной посадки на территории противника, стрелял из винтовки и пистолета. А на втором году обучения впервые уселся в кабину настоящего истребителя. У замечательной на тот период времени боевой машины И-16 имелись определенные проблемы по части простоты пилотирования: самолет обладал прекрасными маневренными качествами, но чтобы использовать их в воздушном бою, требовалась высокая квалификация летчика. Иначе строгий в управлении «Ишачок» норовил сорваться в штопор.
В 1940 году Михаил успешно сдал выпускные экзамены, получил офицерский мундир и диплом об окончании Первого Чкаловского училища, после чего был направлен для прохождения дальнейшей службы в учебно-авиационную часть города Торжка.
Пройдя соответствующую подготовку в Торжке, он был назначен в боевую истребительную часть, расположенную на окраине Могилева.
Глава четвертая
Германия; остров Узедом; аэродром секретного ракетного центра Пенемюнде
8 февраля 1945 года
Оба мотора ревели на максимальных оборотах; винты образовали сплошные еле видимые диски. Тяжелый Хейнкель подрагивал и рвался вперед - по простиравшейся до самого моря взлетной полосе. Девятаев удерживал его на месте зажатыми тормозами и изо всех сил тянул на себя штурвал, дабы самолет не скапотировал.
Когда он отпустил тормоза, и бомбардировщик послушно начал разбег, по спине пробежала мелкая дрожь - точь-в-точь как в далеком тридцать седьмом, когда впервые самостоятельно поднимал самолет в небо.
Взлетно-посадочная полоса имела общую длину около двух километров. Казалось бы - вполне достаточно для взлета любого загруженного бомбовоза. Вначале разбега скорость и вправду увеличивалась быстро, однако пробежав половину полосы, лишенный бомбовой нагрузки Хейнкель вдруг перестал ее набирать.
Михаил не знал, какая именно должна быть скорость для отрыва от бетонки - в данный момент он надеялся на интуицию и опыт. А потому начал толкать штурвал от себя в надежде приподнять хвостовое оперение над бетонкой. Только в таком положении самолет продолжит разгоняться и, в конце концов, наберет нужную для взлета скорость.
Но не тут-то было. Штурвал был невероятно тяжел и сдвигался лишь на несколько сантиметров от своего нейтрального положения. Да еще эти руки… Все мышцы на руках были отбиты проклятой немчурой!
Тогда Девятаев налег на штурвал всей грудью.
Не помогло. Машина продолжала бежать на трех точках, и отрывать их от бетонки не желала. По оценкам Михаила почти две трети взлетной полосы остались позади.
Он уперся ногами в чашку кресла и предпринял последнюю попытку победить штурвал.
Самолет отделился от полосы, но из-за отсутствия необходимой скорости и подъемной силы снова рухнул вниз и, переваливаясь с левого на правое шасси, покатился дальше.
- Полоса! Полоса кончается!.. - простонал летчик. - Надо принимать решение!
То, что самолет не сумеет оторваться от земли, с каждой секундой становилось все очевиднее. Надо было прерывать взлет, иначе впереди ждала катастрофа.
Перестав давить на штурвал, Девятаев крикнул:
- Один раз помирать, братцы! Держитесь!..
Резко убрав газ, он включил тормоза…
* * *
Девятаев был опытным летчиком и отлично знал: на больших скоростях пользоваться тормозной системой колес следует с крайней осторожностью. Резкая работа тормозами может привести к аварии, в которой пострадают и люди, и машина. Но промедление грозило еще большей опасностью - если бы пилот принял решение прервать взлет на пару секунд позже - тяжелому бомбардировщику не хватило бы полосы, и он вместе с заключенными навсегда сгинул бы в темных волнах холодного Балтийского моря.
Машина продолжала по инерции мчаться под уклон. Завизжали тормозные колодки основных колес шасси, и хвост самолета начал угрожающе подниматься над бетонкой.
Еще немного и машина скапотирует - перевернется через моторы и завалится на «спину». И тогда - конец.
Михаил отпустил тормоза. Хвостовая часть фюзеляжа тут же грохнула о полосу небольшим колесом, и самолет продолжил стремительное движение в сторону моря. Но теперь уже на всех трех колесах.
- Сука… как же тебя остановить?.. - бормотал Михаил и снова нажал на оба тормоза.
Ситуация повторилась: плавный кивок самолета под невыносимый визг тормозных колодок.
«Не получается! Ни черта не получается! - лихорадочно соображал Девятаев. - Ее успею погасить скорость!..»
До конца взлетно-посадочной полосы оставалось метров пятьдесят, когда он толкнул ногой левый тормоз и одновременно увеличил обороты правому мотору. То ли сработал инстинкт, то своевременно осенила нужная мысль.
Хейнкель повел носом влево. Да так послушно и резво, что образовался нешуточный правый крен. Левое колесо подскочило на метр над бетонкой, а консоль правой плоскости опустилась и пропахала по мерзлой земле за пределами полосы.
В кабине моментально сделалось темно.
«Неужели горим?!» - ужаснулся летчик.
Он поспешил убрать газ и вернуть педали в нейтральное положение. Самолет остановился, покачался на правой основной стойке и хвостовом колесе, затем с громким треском бухнулся левым о край бетонной ВПП. И замер.
Ни огня, ни дыма не было. Вокруг самолета оседала пыль.
- Шасси… Шасси не поломались? - прошептал Михаил и осмотрелся сквозь просветлевшее пыльное облако.
Бомбардировщик стоял без крена на целых колесах. А рядом - буквально в нескольких метрах от фюзеляжа - зиял обрыв, под которым одна за другой накатывали темные волны с седыми пенистыми гребнями.
«Цел! Цел наш самолет! - возрадовался Девятаев. Но опять закрутил головой: - Но почему, черт возьми, он не хочет взлетать?!»
- Володька, - крикнул он в темноту узкого коридорчика.
Не на шутку взволнованный товарищ появился через секунду.
- В чем дело, Миша?! Почему не взлетели?! - выпалил он.
- Сам не понимаю. Вы в порядке?
- В порядке. Кривоногов только затылком приложился…
- Володя, сбегай к хвосту - глянь, не стоят ли на рулях стабилизаторов струбцины.
- А как они выглядят?
- Красные железяки - я ж тебе объяснял! Они не позволяют рулям двигаться!
Товарищ исчез.
В те несколько секунд, пока тот отсутствовал, летчик еще дважды пробежал взглядом по кабине в поисках возможной причины неудачного взлета. Заодно энергично подвигал штурвалом. Тот с трудом, но повиновался.
«Закрылки! А что если дело в них?! - вдруг пришла догадка. - Где управление закрылками?..»
Рукоятку гидравлического управления закрылками с четырьмя положениями он нашел сбоку от пилотского кресла - рядом с рычагами раздельного управления моторами. Напротив каждого положения металлического рычажка имелись цифры: «0», «15», «30» и «60». Ошибка исключалась. Цифрами обозначались градусы углов, на которые устанавливались закрылки для различных режимов полета. «0» соответствовал нормальному горизонтальному полету. «15» - для взлета. «30» - для гашения скорости перед посадкой. И «60» непосредственно для посадки.
- Вот оно! Надо поставить во взлетное положение!
Девятаев перевел рукоятку на одну защелку вниз и зафиксировал напротив цифры «15».
- Теперь точно взлетим.
Вернувшийся Соколов крикнул:
- Все осмотрел! Нет на рулях никаких струбцин!
Летчик и сам уж понимал, что рули свободны. Если б их удерживали струбцины, так и штурвал не сдвинулся бы с места. А тот все же имел некоторый свободных ход.
- Мишка, чего стоим?! Взлетай! Мишка, немцы бегут со стоянок!.. - послышались встревоженные голоса товарищей.
Посмотрев в противоположную от моря сторону, Девятаев увидел, как темные фигурки покидают стоянки, зенитные батарей и быстро двигаются в сторону конца ВПП.
«Они еще не догадываются о захвате и угоне «Густава»! - понял Девятаев. - Если б догадались - уже открыли бы ураганный огонь из пулеметов и зенитных орудий. Или же выкатили бы на полосу пару грузовых автомобилей и перегородили бы ими полосу. А раз бегут к самолету, значит, уверены в том, что внутри немецкий экипаж…»
Данный вывод давал некую надежду на вторую попытку.
- Это меняет дело, - тихо процедил летчик, наблюдая за приближавшимися фашистами. И, обращаясь к товарищам, успокоил: - Не паникуйте, ребята. Сейчас повторим взлет…
* * *
Техники, зенитчики, члены летных экипажей и еще какие-то люди в темных комбинезонах бежали к самолету и махали руками. Между Хейнкелем и этой бегущей толпой оставалось не более двухсот метров.
- Мишка, ты чего ждешь?! Взлетай или погибнем! - волновались за спиной товарищи.
Девятаев держал ноги на тормозах, а левую ладонь на рычагах раздельного управления моторами.
«Как влетать?!» - мучил его последний и самый важный в роковую минуту вопрос.
Он мог попробовать разогнать бомбардировщик с обратным курсом - в ту сторону, откуда только что осуществил неудачный взлет. Но если самолет не смог оторваться от полосы, разбегаясь против ветра, то появится ли шанс при разбеге по ветру? Да, теперь закрылки поставлены во взлетное положение, только даст ли это нужный прирост подъемной силы? К тому же впереди виднелись препятствия: ангары, капониры, радиомачты, высокие деревья на краю леса… Может быть, шанс взлететь и улыбнется, но появится и другой - сразу после взлета воткнуться в какое-нибудь здание или зацепить крылом за растяжку антенны.
Немецкие зенитчики и аэродромная обслуга подбегали все ближе. У толпившихся позади пилотской кабины заключенных начали сдавать нервы.
- Мишка, б…, ты хочешь, чтоб мы все погибли?! Взлетай или!..
Летчик почувствовал, как в спину уперся холодный клинок штыка от немецкого карабина.
- Да вы охренели?! - рявкнул он на товарищей. - А ну, два шага назад!!
Те шарахнулись в указанном направлении.
Девятаев вернулся к управлению самолетом. Правая ладонь сжимала штурвал, левая была готова двинуть вперед рычаги раздельного управления моторами. Ноги на педалях зажимали тормоза. Сквозь круговое остекление кабины он глядел на окружавших самолет фашистов и скрипел зубами от накопившейся злости…
Решение в его голове созрело. Взлетать нужно только против ветра - в сторону моря. Чтоб наверняка! Но для этого он должен прорулить по всей длине взлетно-посадочной полосы и вернуться на исходную позицию. А это почти два километра!
- Вперед! - крикнул Михаил, увеличив обороты моторов и отпустив тормоза.
«Густав» сорвался с места. Переваливаясь на неровностях грунта, он вернулся на бетонку и… на приличной скорости въехал в толпу гитлеровцев.
- Дави сволочей! - кричал позади Кривоногов. - Дави, Миша!!
Не ожидавшие такого развития событий немцы тут же бросилась врассыпную. А самолет резво помчался к началу полосы…
* * *
- Минута! У нас одна минута! - шептал Девятаев, корректируя курс движения педалями. - Через минуту очухается аэродромная обслуга и нам конец!..
О том, что самолет захвачен заключенными, догадались лишь те гитлеровцы, что прибежали к месту его разворота на дальнем конце ВПП. Остальные пока пребывали в неведении. Тем не менее, Михаил понимал: все внимание аэродромного персонала приковано к «Густаву».
А «Густав Антон» мчался к началу полосы, откуда взял свой первый завершившийся неудачей старт.
«Стрелять пока не будут. Кишка тонка, чтоб вот так взять и начать палить по личному самолету коменданта авиационного гарнизона. Приказ им нужен. Личный приказ коменданта! А его еще нужно дождаться. Лишь бы не перекрыли полосу грузовиками! - волнуясь, рассуждал Девятаев. И снова хмурился от проклятой дилеммы: - Получится взлететь или нет? Закрылки стоят во взлетном положении, но почему не вышло отдать штурвал от себя? Почему он не слушается? Неужели я настолько обессилил, что не могу одолеть сопротивление механизмов?..»
Он мельком оглянулся на товарищей, сидевших позади пилотского кресла в узком коридорчике бомбового отсека. Все были худые, бледные, изможденные. Кожа, да кости. Особливо среди остальных выделялся Володька Немченко - белорус, уроженец местечка Новобелицы, что напротив Гомеля через реку Сож. Шестнадцатилетним мальчишкой он был угнан фашистами на каторжные работы. Пытался бежать, но где там… Поймали и долго истязали. Во время пыток изверги выбили ему один глаз, изуродовали лицо. В лагере смерти Володька стал до того худым, что полосатая роба висела на нем бесформенным мешком, а сам он походил на шестидесятилетнего старика. И
весил не больше тридцати пяти килограмм.
«Вот и я, небось, такой же, - вздохнул Михаил. - Неудивительно, что не справился со штурвалом…»
* * *
Дежурившая у старта немка в черном комбинезоне продолжала шмалять в небо красными ракетами. Похоже, она догадывалась о захвате самолета, да сделать ничего не могла.
Не обращая на нее внимания, Девятаев подкатил самолет к торцу полосы и осторожно - чтоб опять не завалиться на крыло - начал разворачивать бомбардировщик носом к морю. Одновременно, просунул в коридорчик руку и, нащупав кого-то из товарищей, дернул за воротник робы:
- Один вперед - на место штурмана.
На «лежанку, которую штатный штурман занимал в боевом положении, работая с бомбовым прицелом, проскользнул Володя Соколов.
- Еще двое сядьте рядом - будете помогать со штурвалом.
И этот приказ был выполнен моментально. Кривоногов и Кутергин уселись на штурманскую чашку. Оба относительно крепкие, с сильными и цепкими руками.
Все, больше ни секунды промедления!
Михаил дает полный газ и сразу отпускает тормоза.
Как и в первый раз машина послушно срывается с места и бежит по бетонке, довольно быстро набирая скорость.
Мелькающая под кабиной поверхность земли сливается в сплошную серую массу.
«Пятьдесят… семьдесят… девяносто… - поглядывает на указатель скорости летчик. - Пора!..»
СССР
1941-1942 гг
Прибыв в авиационную истребительную часть, расположенную в Могилеве, Девятаев приступил к офицерской службе. Стало полегче, чем в Оренбургском училище, но забот не убавилось: наряды, полеты, ночные учебные тревоги, летние лагеря…
Тем не менее, Михаил уже носил офицерскую форму, и отношение к нему и таким же выпускникам училища стало другим. Больше никто не кричал по утрам «Рота, подъем!», никто не отправлял с метлой и лопатой на уборку территории, никто не назначал дневальным по роте. На складе он получил новенькое летное обмундирование, в офицерской летной столовой прекрасно кормили три раза в день, да и денежное довольствие по тем временам государство положило ему немаленькое. К слову, на свою первую офицерскую зарплату Девятаев купил в кулинарии торт. Принеся его в свою комнату общежития, он заварил чай, отрезал от торта большой кусок и впервые в своей жизни попробовал это лакомство. А между тем, на тот момент ему шел двадцать третий год…
Торт ему очень понравился. Не удержавшись, он съел его полностью…
В воздухе у западных границ СССР уже отчетливо пахло войной, поэтому в отпуска летный и технический состав отправлялся начальством неохотно и только при крайней необходимости. Написал рапорт о предоставлении отпуска и Михаил, ведь к лету 1941 года он не был дома довольно долго. Ему пообещали - в июле или в августе. Не получилось…
Войну исподволь ждали, о ней шептались, к ней готовились. Но началась она все-таки неожиданно.
Ранним утром 22 июня истребительный полк подняли по тревоге. Две эскадрильи, ведомые заместителем командира полка, вылетели с аэродрома, набрали высоту и повернули к Минску…
По сути, это был первый боевой вылет Михаила Девятаева. Встречи с противником в небе в тот день не произошло. Однако враг уже продвигался по советской территории - по-над землей стелился черный дым, в городах и промышленных центрах бушевал огонь.
Наши войска повсеместно отступали…
* * *
В могилевской истребительной части лейтенанта Девятаева распределили в эскадрилью Захара Васильевича Плотникова. Это был опытный военный летчик, успевший повоевать в Испании и на Халхин-Голе. Его летным мастерством не раз восхищались коллеги.
С первых часов войны многим летчикам стало понятно: драться придется с более опытным противником, летающим на современных, скоростных машинах. Те элементы тактики, которым обучали преподаватели и командиры ранее, уже устарели, и было необходимо учиться заново. Не в аудитории, не за столом, а непосредственно в воздухе.
- Не надо тягаться с «мессерами» там, где мы им проигрываем, - учил он на земле молодых пилотов. - Неужели не ясно, что у них более мощные моторы? Следовательно, в скорости по прямой состязаться с ними бесполезно! К тому же кроме пулеметов у «мессера» имеется пушка, так что подставлять им свою машину - смерти подобно…
В первых же воздушных боях авиационные соединения Красной Армии понесли значительные потери, и объяснялось это, прежде всего отсутствиям боевого опыта у большинства наших летчиков. Если в люфтваффе почти две трети летного состава прошли через мясорубку воздушных боев в небе над Испанией и через жестокие битвы за Британию с Королевскими ВВС, тот в ВВС РККА опыт боев в Испании имелся лишь у единиц. Кроме того, превосходство люфтваффе обеспечивалось новой тактикой, более качественной подготовкой летного состава, а также современными технологиями.
- …Поэтому в воздушном бою необходимо использовать те немногочисленные преимущества, которыми обладает наш истребитель, - продолжал Захар Плотников. - А именно его легкость! Благодаря своей легкости, он выигрывает у Мессершмидта в маневренности и в скорости набора высоты…
Но были и победы. В первый же день войны эскадрилья Плотникова уничтожила девять самолетов противника. Михаил Девятаев сумел одержать первую победу на третий день. Пилотируя свой И-16, он патрулировал небо над Могилевом, и вдруг в разрыве облачности увидел силуэт вражеского самолета.
- Юнкерс! - дал он полный газ и устремился к фашисту.
Это был немецкий легкий пикирующий бомбардировщик Ю-87. «Певун», «Лаптежник» - так называли его бойцы Красной армии за характерный внешний вид и противное завывание во время пикирования.
Заметив советский самолет, немецкий летчик попытался скрыться в облаках. Не вышло - Девятаев догнал его и прочно обосновался на хвосте.
Сократив дистанцию до приемлемой, он поймал его в перекрестье, нажал на гашетку.
Очередь из десятка пуль повредила хвостовое оперение. В воздухе остался след из мелких обломков, но сам самолет продолжал лететь.
Вторую очередь советский летчик выпустил подлиннее. И почти все пули впились в фюзеляж и в правое крыло немецкого легкого бомбардировщика.
Опять крошево осколков и… вероятно, одна из пуль угодила в бензобак - самолет вспыхнул, дважды перевернулся в воздухе и камнем устремился к земле.
- Получил, стервец?! - радостно воскликнул Михаил. И, проводив взглядом поверженного противника, развернул истребитель к своему аэродрому…
* * *
Новый советский истребитель Як-1, поступавший на смену устаревшим «Ишачкам», производился с 1940 года на трех авиационных заводах: в Саратове, Оренбурге и Химках. Истребительных полков к началу войны было немало, и эти три завода не могли обеспечить сазу всех. Поэтому современные машины поступали в боевые части небольшими партиями - по три-четыре штуки в месяц. Летать на них доверяли самым лучшим.
Як-1 заметно отличался от «Ишака». Скоростной - на высоте развивал более пятисот километров в час. С усиленным вооружением, состоящим из пушки и двух пулеметов, с закрытой кабиной и надежной радиосвязью. Практическая дальность в два раза превышала дальность «Ишачка». Он был легок в управлении, легко осваивался молодыми летчиками, и нравился опытным мастерам воздушного боя.
Примерно через неделю после того, как Девятаев сбил своего первого Юнкерса, в могилевский истребительный полк прибыли три новеньких «яка». Все они стояли на лесной опушке - на краю широкого поля, где располагался аэродром.
Ранним утром полк построился у самолетных стоянок. Начальник штаба принял рапорты комэсков и доложил о построении командиру полка.
Поздоровавшись с личным составом, тот произнес короткую речь:
- Товарищи! Вот уже десять дней мы сражаемся с гитлеровскими полчищами, вторгшимися на территорию нашей советской Родины! Не все у нас пока получается. К сожалению, несем потери и отступаем. За короткий срок наш истребительный полк выполнил огромный объем работы: мы совершили более шестисот боевых вылетов! Наши летчики вылетали на разведку, на прикрытие своих войск, на перехват воздушного противника, на блокировку. К огромному сожалению, при выполнении боевой работы полк потерял восемь самолетов и шесть летчиков. Шесть наших с вами товарищей погибли, защищая родное небо. Победы в воздушных боях тоже имеются. И что особенно радует: с каждым днем их становится все больше и больше. Это означает, что в скором времени мы научимся бить фашистских гадов так, что они проклянут тот день, когда им пришло в голову напасть на нашу мирную страну…
Михаил стоял в первой шеренге среди пилотов эскадрильи Захара Плотникова. Слушая командира полка, он поглядывал на блестевшие плоскости новеньких «яков». Самолет действительно завораживал совершенной стремительной формой. Удлиненный фюзеляж с блестевшим фонарем закрытой кабины, был выкрашен в светло-зеленый цвет, на котором темнели красные звезды. Красавец!
Пока Девятаев любовался новыми машинами, комполка перешел к главной части короткого выступления.
- …Вчера с авиазаводов, расположенных в нашем тылу, пришли очередные истребители Як-1. Посовещавшись с комиссаром и начальником штаба, приказываю: одну из новых машин передать командиру эскадрильи капитану Плотникову. Второй истребитель получает командир звена старший лейтенант Носовец. На третьей машине будет летать молодой летчик - младший лейтенант Девятаев, сбивший несколько дней назад немецкий Юнкерс…
Услышав свою фамилию, Михаил обомлел, ведь не ему одному удалось сбить фашиста!
Сзади кто-то из товарищей одобрительно похлопал по плечу:
- Доверяют, Миша. Молодец!..
- Так держать, Михаил, - поддержал стоявший рядом командир звена.
* * *
Первый месяц войны истребительный полк дрался с немецкими асами без передышки. Каждый день дежурные звенья, сменяя друг друга, поднимались в воздух по пять-шесть раз и вступали в бой с превосходящими силами Люфтваффе. Иногда для сопровождения наших бомбардировщиков или для перехвата самолетов противника, с аэродрома взлетала и уходила на запад целая эскадрилья.
В конце июля 1941 большую группу летчиков из могилевского полка внезапно вызвали в Москву. Был в списках вызванных и лейтенант Девятаев.
В столице в торжественной обстановке состоялось награждение орденами и медалями тех, кто отличился в первые дни войны. В этот день Михаил Девятаев получил свою первую награду - орден Красного Знамени.
* * *
Через шесть дней из-за отступления наших войск могилевский полк покинул свой аэродром и перебазировался ближе к Москве. Перелетев в район Тулы, авиаторы получили еще несколько истребителей Як-1 и приступили к выполнению новой задачи: охране московского неба.
Основной задачей являлся перехват вражеских бомбардировщиков, летевших к советской столице и пытавшихся сбросить на ее жилые кварталы свой смертоносный груз. Регулярно вылетал на перехваты и Девятаев.
К середине августа 1941 года Михаил выполнил не один десяток вылетов и принял участие во множестве воздушных боев. Все складывалось хорошо: он мужал, набирался опыта и постепенно превращался в матерого бойца, готового сцепиться с любым фашистским асом. Но неожиданно произошло несчастье.
В один из жарких августовских дней Девятаев патрулировал небо над Тулой с напарником Яковом Шнейером. В первые двадцать минут патрулирования обстановка была спокойной. А потом советские летчики заметили большую группу бомбардировщиков, летящих в сторону Москвы. Пара истребителей набрала высоту и ринулась в атаку…
После первого же захода ровный строй немецких самолетов рассыпался, а один отвалил в сторону, оставляя за собой дымный след.
- Готов! - проследил за ним Михаил и развернул истребитель для повторной атаки.
- «Мордвин», захожу на крайнего слева. Прикрой! - крикнул напарник.
Новые Як-1 были оборудованы радиостанциями, и для поддержки святи в воздухе Девятаев выбрал себе позывной «Мордвин».
- Понял, прикрываю, - ответил он, направляя свой самолет за ведущим.
Опомнившись после первой атаки, экипажи немецких бомбардировщиков начали огрызаться - к советским истребителям потянулись пулеметные трассы. Уклоняясь от них, Яки влетели в самую гущу немецких самолетов.
И в этот момент несколько пуль впились в обшивку машины Девятаева.
- Черт… - поморщился летчик, ощутив острую боль. – Зацепило…
- «Мордвин», ты цел? Ответь, «Мордвин»! - беспокойно запрашивал ведущий.
- Ранен, - ответил Михаил.
- До дома дотянешь?
- Постараюсь.
- Понял. Выходим из боя. Возвращаемся…
Задача была выполнена. Потеряв строй и рассыпавшись в разные стороны, немецкие бомбардировщики сбрасывали бомбы куда попало и поворачивали на запад. Больше в этот день авианалетов на Москву не последовало.
* * *
Получив ранение, Девятаев угодил в госпиталь. До чего же ему было обидно находиться в далеком тылу на госпитальной кровати, покуда его товарищи били в небе врага!
Но деваться было некуда - рана оказалась серьезной, и начальник медицинской службы, производя ежедневный обход, подолгу задерживался возле молодого летчика.
За первую неделю спокойной и размеренной жизни Михаил отоспался, прибавил в весе несколько килограммов, посвежел. На десятый день он понял: долго в госпитале не продержится. А на тринадцатый, когда военврач пообещал полтора месяца реабилитации, решил: пора бежать на передовую - в свой полк.
И сбежал. В одном халате и тапочках.
Но первыми, кого он повстречал на просторах аэродрома, где базировался родной полк, были командир полка и комиссар.
- Девятаев?! - изумленно оглядел внешний вид подчиненного майор.
- Так точно. Вот… прибыл, - мямлил лейтенант, стыдливо поправляя полу халата.
- А где твоя форма? Где медицинские документы с заключением о годности?
- Нет документов, товарищ командир. Не отпускали меня. Пришлось сбежать.
- Ты что о себе возомнил, лейтенант?! - взвился майор. - Полагаешь, без тебя фашистскую сволочь не одолеют?!
Комиссар поддержал командира:
- Михаил Петрович, вас же все равно не допустят к полетам, пока не пройдете медицинскую комиссию. Так зачем же покидать госпиталь таким странным образом и в таком жалком виде?
Молодой человек стоял, понурив голову. Да, начальство негодовало по делу - вину за собой он, конечно же, чувствовал. Но и оправдывающие обстоятельства также имелись. Ведь не на гулянку он рвался из госпиталя! Помочь хотел товарищам в борьбе с проклятым фашистом!
- Ладно, - успокоившись, поморщился комполка, - чего теперь глотку рвать?..
- Согласен, - едва заметно улыбнулся комиссар. - Не отправлять же его обратно.
- В общем, поступим так, Девятаев. Сейчас ты отправишься к полковому врачу и расскажешь ему все как есть. Пусть подумает, как вызволить из госпиталя твои вещи, и как побыстрее поставить тебя в строй.
- Слушаюсь, товарищ подполковник! - радостно выпалил Михаил.
- Только уговор: не торопиться. Сперва залечишь рану, потом пройдешь комиссию. И тогда уж приступишь к полетам. Уяснил?
- Так очно!
* * *
Походить по земле-матушке, с завистью поглядывая, как летают товарищи, пришлось целых две недели. Тем не менее, молодой организм быстро шел на поправку, и комиссию на допуск к полетам Девятаев успешно прошел.
Полк к этому времени получил два десятка новых самолетов, пополнился молодыми летчиками. Михаила после выздоровления определили в эскадрилью прославленного летчика - Владимира Боброва.
Владимир Иванович был всего на два года старше Девятаева, но так сложилось, что в 1936 году, когда юный Михаил еще только мечтал о небе, Бобров уже отправился добровольцем в Испанию, где очень быстро наловчился сбивать фашистских стервятников. О его мужестве и невиданной смелости не раз писали газеты испанских республиканцев. Всего советский ас уничтожил в Испании тринадцать вражеских самолетов, и к началу Великой Отечественной войны имел огромный боевой опыт.
По старой привычке, взятой на вооружение еще в Испании, перед каждым боевым вылетом он повязывал на шею мягкую косынку. А когда его спрашивали, для чего она нужна, отвечал:
- Кто первый заметит в небе противника, тот захватит инициативу и получит преимущество. Противника надо искать постоянно - как только сел в машину. Впереди, слева, справа, сзади, снизу, сверху. В облаках, за облаками и под ними. Везде! И всегда! А шелковая косынка… Всегда ее подвязываю под ворот кожаной куртки и все равно натираю шею. Натираю, потому что каждый полет башкой верчу на триста шестьдесят. А если перестану вертеть - снесут мне ее. Ясно?..
* * *
И снова для Девятаева начались боевые будни. Август 1941 года в Тульской области и южном Подмосковье выдался жарким и солнечным, а потому летать приходилось часто. Первый осенний месяц затянул небо сплошной облачностью, сменил жару на прохладу и обильно поливал землю затяжными дождями.
Из-за непогоды эскадрилья Боброва по несколько суток не поднималась в воздух. Зато в другие дни - когда облачность редела и сквозь нее пробивалось солнце - выпадала очень интенсивная работа. Случалось так, что садится дежурное звено, заруливает ближе к лесу на стоянку. Летчики глушат моторы, покидают кабины, спрыгивают с крыльев на траву, желая покурить или пообедать, а в воздух взвивается сигнальная ракета. И снова на вылет!
В один из последних дней сентября Девятаева вызвал комэск Бобров.
- Михаил, метео обещает на сегодня хорошую погоду, - сказал он, подводя подчиненного к разложенной на столе карте. - Гляди… вот здесь расположен штаб наземного соединения. Нужно слетать туда и доставить начальнику штаба пакет с важными документами.
Девятаев склонился над картой.
- С удовольствием слетаю, товарищ командир. Только вот с местом посадки бы разобраться…
- Вот смотри… - провел Бобров пальцем по карте, - севернее вдоль населенного пункта тянется шоссейная дорога с неплохим покрытием.
- Так… вижу.
- Пройдешь пониже, определишь ветер и выполнишь посадку.
- Понял.
- Теперь далее. На обратном пути заверни вот сюда, - комэск обозначил на карте интересующий район. - Нам поставлена задача произвести здесь разведку. Погляди на дороги, которые идут в Прилуки и Ромны. Двигаются ли по ним немецкие войска, и в каком количестве. Задача ясна?
- Так точно, Владимир Иванович.
- Тогда держи пакет и бегом на стоянку. Взлет по готовности…
Через пятнадцать минут самолет Девятаева разбежался по полю и взмыл в небо…
* * *
Михаил отлично справился с поставленной задачей: произвел на своем истребителе взлет, без труда нашел расположение наземного соединения, выполнил посадку на шоссе рядом со штабом и передал пакет лично в руки его начальнику.
Козырнув, запрыгнул на крыло, занял место в кабине. Крикнул на всякий случай «От винта!» - чтоб любопытная пехота случайно не подлезла под лопасти. Запустил мотор. Газанув, разогнался по узкому и мокрому шоссе. Взлетев, помахал крыльями и взял курс на обозначенный командиром квадрат, где предстояло осуществить визуальную разведку…
И над лесистым районом, сквозь который проходили ломаные линии дорог на Прилуки и Ромны, он пролетел дважды, вглядываясь в каждый дорожный излом.
Заметив двигавшуюся немецкую технику, Михаил приблизительно оценил ее количество и состав.
Закончив осмотр района, он развернул самолет в сторону аэродрома и вдруг увидел слева километров в пяти перемещавшиеся на фоне светлого облака черные точки.
- «Мессеры», - догадался он. И принялся считать: - Один, два, три, четыре…
Получилось шесть или семь машин. Все они встали в круг и, выполняя заходы на какую-то наземную цель, методично поливали ее свинцом.
Девятаев сдавил ладонью ручку управления:
- Ах вы, сволочи!..
Ему вдруг стало жутко обидно. Это была территория его страны, его родное небо. Всего в девяноста километрах к северу находилась красавица Москва. А тут летает какая-то гитлеровская погань и убивает его сограждан.
Советский истребитель резко довернул в сторону неприятеля и начал набирать высоту для внезапной атаки со стороны солнца…
Первая атака вышла на загляденье - в точности, как учили опытные командиры. В прицеле появился один из «мессеров». Удерживая его и взяв упреждение, Михаил нажал на гашетку.
Немецкий истребитель кувыркнулся в воздухе, задымил, выбросил язык пламени и пошел к земле.
Девятаев тут же переключился на следующего врага. Тот оказался чуть в стороне, и пока он ловил его в прицел, немецкие асы перегруппировались и сами пошли в атаку.
К советскому истребителю потянулись огненные трассы.
Дав короткую очередь по «мессеру», Михаил бросил самолет в сторону. Первый рой пуль и снарядов пронесся мимо. Но уже на втором вираже одна из трасс задела наш «Як».
Самолет трясло от попаданий в фюзеляж и плоскости. А когда летчику удалось увести машину из-под огня, одна из пуль впилась в его ногу.
* * *
Постепенно снижаясь и резко меняя курс, Девятаев пытался уйти от преследования. Самолет и его управление, к счастью, почти не пострадали. А вот правая нога пилота едва слушалась - вероятно, пуля перебила мышцу и связки. Весь правый сапог был залит кровью, расползалась красная лужица и по полу кабины…
У самой земли Михаил выполнил головокружительный маневр и оторвался от погони. В этот момент в глазах помутнело, показания приборов стали расплываться.
- Кровь… черт… Надо остановить кровотечение, - отрывал Михаил от планшета тонкий ремешок.
Одной рукой он кое-как перетянул бедро, но завязать крепкий узел не получалось.
- Надо куда-нибудь подсесть, иначе не дотяну, - начал искать летчик пригодную для посадки площадку.
Вскоре прямо по курсу он заметил заброшенный аэродром - ровное поле, с полуразрушенными служебными постройками у леса. Чуть дальше за лесом вился дымок над крышами деревянных домишек небольшой деревни.
Выпустив шасси и выполнив разворот, Девятаев зашел на посадку. Во время снижения на высоте сорока метров он заметил, как сбоку на земле что-то мелькнуло.
Женщины! Три пожилые женщины бежали от лесной опушки и махали ему светлыми платками: «Не садись! Улетай!»
Разобрав их сигналы, Михаил понял, что в этой деревушке находятся немцы и, прекратив заход, дал полный газ.
Пролетая над краем селения, он и вправду увидел несколько грузовиков и около сотни немецких солдат…
До своего аэродрома пилот все-таки дотянул. Садился в полузабытьи, а когда самолет коснулся колесами пожухлой травы, он потянул на себя рычаг газа и… уронил голову на грудь, потеряв сознание.
Прибежавшие товарищи вытащили бесчувственного пилота и уложили на крыло. Вся кабина была забрызгана и залита кровью. На дюралевом полу валялся окровавленный планшет без ремешка.
- Он потерял много крови. Ему нужно срочное переливание! - объявил после осмотра раненного доктор. - Срочное! Прямо здесь! До медсанчасти можем не донести…
Отдать свою кровь вызвались многие. Доктор выбрал командира эскадрильи Боброва.
Владимир Иванович закатал рукав гимнастерки, лег на плоскости рядом с подчиненным, закрыл глаза. И лежал так, покуда доктор не закончил свои манипуляции.
- Вот теперь порядок. Давайте-ка, товарищи, его аккуратно переложим на носилки, - скомандовал военный врач.
Девятаева осторожно сняли с крыла, уложили на брезентовые носилки и понесли прямиком в медсанчасть…
- Не в ногу! Не в ногу! - командовал семенящий позади доктор.
Через час, когда врачи обработали его рану и зашили, он пришел в себя. А ближе к вечеру был отправлен на санитарном У-2 в ближайший госпиталь.
Глава пятая
Остров Узедом; ракетный центр Пенемюнде
8 февраля 1945 года
«Это вторая и последняя попытка. Если не получиться взлететь - тормозить не буду. Скачусь на большой скорости с полосы и направлю самолет в море. Лучше умереть так, чем под пытками», - твердо решил про себя Девятаев.
Полоса неслась навстречу бомбардировщику, а по ее бокам мелькали маленькие фигурки немцев из технической обслуги. Летчик не обращал на них внимания. Он был целиком поглощен отсчетом скорости и взлетом:
- Пятьдесят… семьдесят… девяносто… Пора!..
С равномерным усилием он оттолкнул штурвал от себя. Тот послушно отодвинулся на несколько сантиметров и вновь заупрямился.
- Да чтоб тебя! Двигайся же ты, сука!! - налег летчик на него всем телом.
Штурвал упруго, с неохотою поддался и ушел вперед еще немного.
Не помогло. Самолет продолжал бежать по бетонке на трех точках. Это означало, что нужной для взлета скорости он набрать опять не успеет. Ситуация повторялась. С той разницей, что попытаться взлететь в третий немцы уже не дадут.
- Чего сидите?! Помогайте, мать вашу!! - крикнул Михаил товарищам. - Давите на штурвал!
Кутергин с Кривоноговым безропотно подчинились.
Трое заключенных, навалившихся на штурвал, были невероятно худы и весили по сорок - сорок пять килограммов. Тем не менее, сдаваться они не собирались и продолжали давить из последних сил…
«Триммеры! - вдруг припомнил Девятов. - В управлении всех больших самолетов имеются триммерные механизмы, снимающие нагрузки с органов управления. Как же я раньше не догадался?!»
Догадка посетила потому, что и на его Аэрокобре американскими инженерами было установлено колесо управления триммерным механизмом. На советских истребителях такой механизм, к сожалению, отсутствовал.
В эти напряженные секунды искать проклятое колесо было бессмысленно. Следовало действовать, как бы тяжело не приходилось.
Слаженных усилий троицы все же хватило - хвостовая часть фюзеляжа нехотя приподнялась над взлетной полосой, и благодаря этому стрелка указателя скорости не замедлила своего движения, как в прошлый раз, а продолжала плавно скользить вдоль округлой шкалы.
Скорость нарастала. Мелькавшая под самолетом белая разметка слилась в сплошные линии. Береговая линия и темневшее за ней море неумолимо приближались.
Девятаев не сводил взгляда с приборов: «Сто двадцать… сто тридцать… сто сорок… Теперь тяжелый самолет не остановить и не развернуть. Только вперед! И только взлет!»
Стрелка указателя скорости перевалила за «150».
- Все, мужики! Тянем на себя!!
И опять три пары рук, объединив усилия, начали борьбу с неподатливым штурвалом.
Самолет самую малость оторвался от бетонки и тут же снова коснулся ее основными колесами.
Затем он подпрыгнул второй раз, третий… Наконец, последовал четвертый - едва ощутимый толчок, и бомбардировщик стал медленно отдаляться от полосы.
- Летим!! - неистово заорал кто-то из товарищей.
Когда Хейнкель оторвался от земли, взятые у убитого охранника часы показывали «12.36». То есть на то, чтобы осуществить план побега, группе заключенных понадобилась всего двадцать одна минута. Двадцать одна минута, которым предшествовала напряженная полугодовая подготовка.
* * *
Внизу мелькнул торец взлетной полосы. Поверхность за полосой резко ушла вниз и сменилась скалистым обрывистым берегом, возле которого несколько минут назад завершился неудачный разбег. Последний клочок суши местами был покрыт пожухлой прошлогодней травой с островками матового сероватого льда.
Через секунду под брюхом самолета проносилась вода. Темная, почти черная с едва заметной рябью. В феврале ее температура была чуть выше нуля - истощенный человек в такой не продержится и минуты. За мелкой рябью мелководной бухты понеслись седые горбы медленно кативших к берегу волн. Видимость была неважной и во все стороны - насколько позволяла прозрачность воздуха - простиралось холодное море с нависшей над ним свинцовой облачностью.
При других обстоятельствах эта картина заставила бы поежиться и непременно навеяла бы страх. Но сейчас души десяти заключенных распирало от великой радости. Наконец-то, свершилось! Они осуществили невероятно сложный и рискованный план! Они сбежали с этого проклятого острова, где им суждено было погибнуть!
Тем не менее, каждый из них понимал: это еще не победа. Удачный угон «Густава Антона» и его взлет с немецкого аэродрома - только полдела. Девятаев первый раз в жизни поднял в воздух тяжелый бомбардировщик, управление и оборудование которого почти не знал. Дабы долететь невредимыми до своих, следовало во всем разобраться. Да и погоню немцы непременно организуют - в этом никто из беглецов не сомневался. Так что забот на ближайший час хватало с избытком.
- От себя, ребята. Штурвал плавно от себя! - скомандовал Михаил, заметив, что самолет слишком резко пошел вверх и начал терять скорость.
Троица направила усилия в противоположную сторону. Хейнкель наклонил нос, выровнялся.
Моторы надрывно гудели. Зная, что время их работы на максимальном режиме ограничено, летчик уменьшил обороты, а заодно перевел закрылки в положение «0». Порядок уборки шасси он не знал, поэтому решил не экспериментировать и не трогать незнакомые рычаги. Мало ли что…
Полет происходил на высоте ста пятидесяти метров. Нижний край облачности находился чуть выше, но некоторые клочки серых облаков встречались ниже, и самолет цеплял их крыльями. Видимость по-прежнему оставалась плохой - три-четыре километра по горизонтали.
Хейнкель летел без снижения или набора высоты; два помощника Девятаева отпустили штурвал. Сам летчик полез разбираться с управлением, пытаясь отыскать колесо управления триммерным механизмом…
* * *
- Получилось! Ура, мы летим!!
- Вставай, проклятьем заклейменный…
Из бомбового отсека доносились дружные голоса - обнявшись, счастливые заключенные от переполнявшей радости запели Интернационал. Соколов с Кривоноговым расположились на месте штурмана и энергично дирижировали громким пением из кабины пилотов. Сам Девятаев сидел на месте командира экипажа и, не теряя времени, искал управление триммерным механизмом.
- Вот оно! - нашел он проклятое колесо.
К его удивлению, оно находилось не слева у рычагов раздельного управления моторами, а справа - рядом с чашкой пилотского кресла.
Однако разобраться с находкой Михаил не успел: подняв взгляд, он вдруг обнаружил, что самолет опять начал снижаться. Управляя штурвалом одной рукой, летчик переключил внимание на поиски триммера и упустил положение машины.
Запас высоты оставался небольшим, и ее стремительная потеря могла закончиться катастрофой.
- Помогайте! - крикнул Девятаев так, что песня вмиг оборвалась.
И снова троица изо всех сил тянула штурвал на себя, чтобы вывести самолет из пологого пикирования. Михаил тянул его одной рукой, другой же подкручивал колесо триммера.
Получилось. Холодная пучина свинцового цвета больше не приближалась и рябила под брюхом быстро летящего самолета на постоянном удалении.
- Ф-фу-ух, - выдохнул летчик. - Вывели… на десяти метрах вывели…
И снова у него тряслись от напряжения искалеченные надзирателями руки, а по лицу стекали капельки пота.
Обнаруженное управление триммерным механизмом стало настоящим спасением. Чуть подкрутив колесо, Девятаев сразу ощутил, как уменьшилась нагрузка на штурвале. Поработав с ним, он довольно легко добился устойчивого полета на высоте ста пятидесяти - ста восьмидесяти метров. Штурвал стал мягок и послушен, невероятных усилий для движения им боле не требовалось.
Однако теперь нужно было разобраться с курсом полета. И чем быстрее, тем лучше. В эту минуту, судя по расположению едва пробивавшегося сквозь облачность солнца, Хейнкель летел строго на север. Самолет обладал приличной скоростью и всего за несколько минут полета мог достичь Дании или Швеции. А если замешкаться, то можно было оказаться и в Норвегии.
* * *
Находясь под впечатлением от опасного пикирования, товарищи помалкивали. Им стало не до радостного пения и они тихо наблюдали за каждым действием летчика. А тот, перед тем как продолжить изучение управления самолета, решил определиться с курсом дальнейшего полета…
С немецкого военного аэродрома «Густов Антон» взлетел на запад с курсом двести пятьдесят градусов. Сразу после набора высоты Девятаев довернул на север, чтобы не заходить на территорию Германии, располагавшуюся к северо-западу от острова Узедом. Возможно, там находились зенитные батареи, и рисковать советский летчик не хотел.
- Нет, над сушей нельзя - перехватят. Заметят, сообщат и нас перехватят. Не для того мы столько выстрадали, - повторял он, удерживая штурвалом выбранный курс.
Некоторое время стабилизированный полет проходил мимо береговой черты самых северных немецких островов. Слева по борту проплывали крохотные селения: Зеллин, Засниц, Ломе… Наконец, Германские земли остались позади, а вокруг - насколько хватало видимости - раскинулось холодное Балтийское море.
Настала пора решать, в какую сторону крутить штурвал.
* * *
- Господин комендант, вас к телефону, - негромко сказал подошедший лейтенант.
Грауденц сидел в столовой за отдельным столиком, за которым питался командный состав ракетного центра и аэродрома. За соседним столиком обедали летчики дежурного звена.
- Кто? - лениво орудовал комендант ножом и вилкой.
- Начальник ПВО. Говорит: срочно.
Грауденц неспешно промокнул губы салфеткой, поднялся, подошел к висящему на стене телефонному аппарату.
- Слушаю.
- Приветствую, Карл-Хайнц. Я вот по какому поводу… Кто это вытворяет кульбиты на твоем самолете?
- Кульбиты? На «Густаве»?
- Да, на «Густаве Антоне». Он только что выполнял взлет, но, не успев набрать нужной скорости, остановился в конце полосы. Да так резко, что едва не опрокинулся.
- Это неудачная шутка, Отто, - усмехнулся Грауденц. - Мой «Густав» со вчерашнего дня скучает на стоянке. Сегодня по плану у меня вылетов нет.
- Я не шучу, дружище! Там поднялось огромное облако пыли! К самолету побежали техники, охрана и мои зенитчики, чтобы выяснить, все ли в порядке у экипажа.
Комендант побледнел.
- Ты серьезно?
- Серьезно, Карл! Абсолютно серьезно!
- Спасибо, Отто. Я сейчас выясню, в чем дело…
Постучав по рычажку телефонного аппарата, Грауденц хотел переговорить с дежурившим на «вышке» диспетчером, но внимание привлек торопливый топот в фойе.
В зал столовой вбежал дежурный унтер-офицер.
- Тревога! - выкрикнул он. - Кто-то пытается без разрешения взлететь на Хейнкеле!..
Предчувствуя беду, Грауденц выскочил из столовой и увидел стоявший в начале полосы Хейнкель. В кабине кто-то находился, двигатели гудели на максимальных оборотах. Все еще сомневаясь - «Густав» ли это (надписей на борту от столовой видно не было) - комендант запрыгнул в свой автомобиль и быстро домчался до самолетной стоянки. На месте «Густава Антона» он обнаружил тележку с аккумуляторами, разбросанные колодки из-под шасси и перепачканную в крови металлическую клюшку, которой обычно размешивали топливо.
Глядя, как его самолет разбегается по полосе, отрывается от нее и начинает набирать высоту, немецкий ас едва не задохнулся от охватившего душу леденящего ужаса. Кто находится за его штурвалом?! Куда он летит?! Что теперь будет?! Это же катастрофа!..
- Немедленно поднять в воздух дежурное звено! Догнать и уничтожить! - кричал он вскоре под командно-диспетчерской вышкой.
* * *
Тревога была объявлена одновременно с повторным разбегом Хейнкеля по взлетно-посадочной полосе военного аэродрома секретного ракетного центра Пенемюнде. Из столовой, мастерских, ближайших казарм и технических зданий стали выбегать немецкие военнослужащие и гражданские специалисты. Большинство из них имело при себе оружие: винтовки и автоматы.
Однако перехватить резво катившийся к началу повторного старта бомбардировщик они не успели. На этот раз самолет сумел на разбеге набрать нужную скорость, оторвался от бетонки и, уходя в сторону моря, стал плавно набирать высоту. Вскоре он исчез в серой мутноватой дымке, и на аэродроме снова стало тихо.
Летчики дежурного истребительного звена отреагировали на сигнал тревоги моментально. Его командир - обер-лейтенант Люфтваффе Гюнтер Хобом был профессионалом своего дела, недаром его мундир украшали два «Железных креста», а на шее висел «Немецкий крест в золоте». Все действия его подчиненные - как в небе, так и на земле - отработали до автоматизма.
Пока бежали от летной столовой, Хобом распределял направления и районы, которые следовало проверить.
- Алоис, ты ищешь беглецов над Балтийским морем от наших северных островов до Скандинавского полуострова, - приказал он своему заместителю - лейтенанту Кауфману.
- Сделаю, Гюнтер.
- Ты, Лоренц, отправишься на две сотни километров в восточном направлении. Внимание и еще раз внимание! Видимость плохая, лететь будешь только над морем, поэтому постоянно следи за высотой.
- Понял, - ответил белокурый лейтенант Майер.
- Франц, ты после взлета возьмешь юго-восточный курс и долетишь до Восточной Пруссии. Далеко вглубь ее территории не забирайся. Двадцать-тридцать километров - вполне достаточно. Если «Густав» ушел в том направлении, то ты его нагонишь.
- Слушаюсь, господин обер-лейтенант! - выпалил самый молодой летчик звена - фельдфебель Нойманн.
- Ну, а я прошвырнусь на северо-запад, - завершая инструктаж, сказал Хобом, - до берегов Дании и западной Швеции.
- Полагаешь, Хейнкель угнали британские военнопленные? - разгадал задумку Кауфманн.
- Есть такое подозрение. Все, парни, по машинам! Взлет по готовности…
Летчики повернули к своим машинам, возле которых уже торчали техники и механики. Спустя несколько минут четыре истребителя один за другим пробежали по бетонке, взлетели и разошлись в разные стороны. Приказ у летчиков дежурного звена был категоричным и недвусмысленным: разыскать самолет беглецов и уничтожить.
СССР
1941-42 годы
В тот же роковой день раненого Девятаева отправили в ближайший госпиталь. Там изувеченную пулей ногу еще раз осмотрели хирурги, что-то подправили, подшили, назначили лечение.
Из-за большой потери крови летчик был крайне слаб. Примерно через неделю его переправили в эвакогоспиталь Ростова, затем санитарным поездом отвезли в Волгоград, а через день еще дальше - в Саратов. Потянулись однообразные будни в тихом тылу.
Впрочем, совсем уж тихими их называть было трудно. Именно в Саратове на большом авиационном заводе изготавливали знаменитые истребители Як-1. Именно здесь находилась железнодорожная переправа через широкую Волгу, по которой в осажденный Сталинград и на Кавказ шли важнейшие грузы. По соседству с ней в 1934 году построили и запустили огромный нефтеперерабатывающий завод, поставлявший фронту топливу. Рядом находились элеваторы и мельницы, а южнее раскинулись цеха недавно построенного подшипникового завода. И поэтому в небе над крупным волжским городом регулярно появлялись немецкие бомбардировщики, пытавшиеся сбрасывать свой смертоносный груз на эти важные объекты.
В минуты опасности в городе начиналась суета: завывали сирены, ойкали зенитки, горожане прятались под стенами домов, а с заводского аэродрома взлетало дежурное звено истребителей и атаковало бомбардировщики.
В такие моменты, лежавший у окна Михаил всматривался в небо. А завидев знакомые силуэты «яков», приподнимался на локтях, сжимал кулаки и приговаривал:
- Давайте, мужики! Давайте! Жгите этих сволочей!..
В спокойные дни, когда небо над Саратовом оставалось чистым, он подолгу глядел в беленый потолок палаты и вспоминал свой полк, товарищей, командира эскадрильи Владимира Боброва. И, конечно же, оставшуюся в Казани любимую Фаю…
* * *
Время шло. В общей сложности Михаил провалялся по госпиталям несколько долгих месяцев. Было ужасно обидно, ведь в ходе ожесточенных боев наши войска терпели поражения и отходили все дальше на восток.
Немецкая пуля задела на ноге не только артерию, но и сухожилие. Восстанавливалось оно медленно, несмотря на то, что летчик по совету врачей ежедневно выполнял лечебную гимнастику и подолгу гулял по госпитальному двору, опираясь на костыли.
Наконец, настал день, когда врачебная комиссия должна была определить степень выздоровления летчика Девятаева, а заодно решить его дальнейшую судьбу.
- …Нет, лейтенант, в таком состоянии на фронт вы не вернетесь, - спокойно парировал возмущение председатель комиссии - сорокалетний военный врач. Поглядев на рассерженного молодого человека, он снял пенсне, провел ладонью по усталому лицу и добавил: - Вам сейчас не только летать, вам даже обслуживать самолеты никто не позволит.
- Да я пока и не прошусь летать! Глупо в таком виде… на костылях… - удивленно пожимал плечами Михаил.
Он стоял перед комиссией при полном параде: наглаженная гимнастерка с новенькими голубыми петлицами и лейтенантскими кубарями, сверкающий орден Красного знамени, надраенные сапоги. Короткая стрижка, чисто выбритое лицо. Вылитый сталинский сокол! Если б не костыли - хоть сейчас на фронт.
- Могу пока при штабе полка… - неуверенно предложил он. - Или на грузовике с вооруженцами развозить по стоянкам пулеметные ленты.
- Нет, голубчик, так не пойдет, - стоял на своем Председатель. - Мы не можем написать в вашей медицинской книжке заключение «Годен для службы в действующих частях». Не можем - понимаете? Это, в конце концов, подсудное дело! Даже ваш командир полка, увидев подчиненного на костылях, подумает про нас - врачей - не бог весть что!
- И как же мне быть? - окончательно расстроился Девятаев.
- Отдыхать, любезный. Отдыхать и понемногу разрабатывать поврежденную ногу. На медицинском языке это называется «реабилитацией». На военном - «отпуск по ранению». Куда вам выписать отпускные документы?
- Надолго эта… реабилитация?
- Судя по ранению - пара месяцев как минимум.
- А потом?
- А потом повторная врачебная комиссия. Без нее никак.
- Ясно, - тяжело вздохнул лейтенант. - Ладно… выписывайте в Казань.
- В Казань, говорите?.. Что ж, хороший город. Я бывал там до войны, - улыбнулся Председатель, водружая пенсне на место. - Кстати, комиссию можете пройти в Эвакогоспитале №361, расположенном в центре Казани.
- Понял. Разрешите идти?
- Идите, лейтенант. И не расстраивайтесь. Хватит на вашу долю фашистов…
* * *
И вот в 1942 году Михаил снова оказался в Казани. В этом городе он провел лучшие годы своей студенческой молодости, получил профессию в речном техникуме. На казанской окраине он впервые поднялся в небо и научился летать. Наконец, здесь жила та девушка, которую он любил, и чьи письма с нетерпением ждал на фронте.
Но первым делом - как того и требовал Устав - он отправился в Эвакогоспиталь, адрес которого значился в отпускном листе. Доложив о своем прибытии начальнику медицинской службы и сдав пакет с документами, Девятаев получил указание явиться для углубленного медицинского осмотра утром следующего дня.
Лихо козырнув, он покинул территорию госпиталя и неспешно прогулялся по центру города. Здесь он не заметил каких-либо больших изменений. Разве что не было видно новых строек, стало меньше автомобильного транспорта. Пропали флаги и праздничные транспаранты, закрылись некоторые магазины, а к продуктовым лавкам наоборот стояли длинные очереди.
Ближе к одиннадцати часам вечера он подошел на улицу Баумана к кинотеатру «Родина». Это был тот самый «UNION», где Михаил и Фая проводили некоторые вечера. В 1938 году кинотеатр закрылся на реконструкцию, а уж после открылся под новым названием.
Общественный транспорт в вечернее время не ходил, улицы города были затемнены. Однако, как и в довоенное время, народу возле кинотеатра собралось немало, а в его фойе перед началом двух вечерних сеансов играл джазовый оркестр. Все было по-старому: и музыка, и танцы. Вот только одевались люди поскромнее, а на больших окнах для маскировки висел плотный темный материал.
Опираясь на костыли, Михаил шагнул внутрь кинотеатра, осмотрелся. К трем кассам стояли длинные очереди на фильм «Девушка с характером».
Вдруг его окликнули:
- Товарищ лейтенант! Проходите к кассе!
Звал незнакомый невысокий паренек, стоявший у самого окошка; отодвинувшись, он пропускал Михаила вперед.
Девятаеву стало неловко от устремившихся к нему взглядов.
Но люди вокруг поддержали:
- Проходите без очереди! Проходите, товарищ летчик!..
Купив билет, он вошел в фойе. Встал в сторонке у стены, сложил вместе костыли, поставил рядом. После ранения в ногу ему, разумеется, было не до танцевальных па. Но он точно знал, где искать ту, которая любила танцы больше жизни.
Многие танцующие пары состояли из девушек. Парней в фойе вообще было очень мало, ведь большинство сверстников Девятаева воевало на фронте.
Когда он заметил в центре Фаю, кружившую со своей давней подругой, сердце застучало, как в тот день, когда он повстречал ее впервые. Когда музыка стихла, Михаил подошел к ней.
- Ну, здравствуй, Фая.
Оглянувшись и тотчас узнав молодого человека, она едва не задохнулась от счастья.
- Миша! Миша!.. - повторяла девушка, обнимая его. - Почему же так надолго пропал?..
Она почти не изменилась: те же смоляные волосы, та же искрящаяся радостью улыбка. Разве что в глазах поугасли искорки беззаботной студенческой жизни.
На танцах они не остались, да и на сеанс не пошли. Покинув кинотеатр, молодые люди прогулялись по центру города, посидели на лавочке в сквере. А потом молодой человек отправился провожать Фаю домой, так как на следующий день ей нужно было идти на работу.
Расстались они за полночь, договорившись встретиться на следующий день.
* * *
Целых три месяца Девятаеву пришлось долечиваться, регулярно посещая Эвакогоспиталь №361. Он упорно разрабатывал раненую ногу, как советовали ему врачи. В процессе реабилитации он постепенно отказался от костылей, а затем и от палочки. Едва заметная хромота оставалась, но летчик продолжал ежедневно выполнять комплекс упражнений, в надежде на ее полное восстановление.
Он действительно восстановился и горел желанием вернуться на фронт в свой истребительный полк. Однако комиссия, перед которой пришлось предстать в назначенный день, считала по-другому.
Ознакомившись с историей из медицинской карты, Председатель - на этот раз строгая пожилая женщина с петлицами военврача первого ранга - подняла взгляд, пристально посмотрела на Девятаева и приказала:
- Пройдитесь до окон и обратно.
Тот послушно прошагал до стены с окнами и вернулся на прежнее место. При этом, опираясь при ходьбе на поврежденную ногу, старался не выказывать отголоски саднившей боли.
- Теперь вытяните вперед руки и присядьте на корточки, - последовал новый приказ.
Вытянув руки, он присел и… едва не упал. Суставы обеих ног благодаря систематическим упражнениям гнулись без проблем, но поврежденные пулей мышцы работать как прежде не желали.
Женщина-военврач заметила неловкое движение, нахмурилась.
- Согните левую ногу в колене и поднимите колено как можно выше, - попросила она. - Так… Теперь другое…
И снова гибкость с послушностью поврежденной ноги подвели - здоровое колено поднялось выше.
- Теперь попрошу попрыгать сначала на одной ноге, затем на другой.
Девятаев выполнил по пять прыжков.
- Вы свободны, лейтенант, - сухо кивнула женщина. - Вас вызовут…
Ровно через четверть часа Девятаева и еще двух летчиков попросили пройти в зал, где заседала комиссия. Встав в шеренгу перед длинным столом, летчики замерли в ожидании.
- Герман Иван Моисеевич, - взяв из стопки верхнюю медицинскую книжку, прочитала Председатель.
- Я, - шагнул вперед высокий старший лейтенант.
- Если не ошибаюсь, летчик-штурмовик?
- Так точно. Летаю на Ил-2.
- Годен к летной работе без ограничений, - подала ему книжку пожилая женщина. - Можете возвращаться в часть.
- Благодарю вас, товарищ военврач первого ранга! - выпалил старший лейтенант.
- Желаю удачи… Васин Иван Ильич.
- Я, - пробасил коренастый майор.
- Годны для прохождения воинской службы в наземных тыловых частях. Возьмите, - потянула Председатель медкнижку.
- Как в наземных?.. - нерешительно шагнул к столу майор. - Я же боевой летчик… Я же на бомбардировщиках…
- Иван Ильич, к сожалению, нет, - с неожиданной мягкостью возразила женщина. - У вас было очень серьезное ранение. Искалечен пищеварительный тракт, осталось половина желудка. Мы вас еле выходили. Отныне у вас должна быть жесткая диета и никаких нагрузок. Все мы прекрасно понимаем, но поймите и вы: что в боевых частях фронтовой зоны эти условия невыполнимы.
- Но я ведь отлично себя чувствую! - попытался возразить опытный летун. - Честное слово!..
Она решительно мотнула головой.
- Нет. Скажите спасибо, что оставляем в армии. По добру вас следовало бы немедленно комиссовать.
Майор хотел еще что-то сказать, но военврач опередила:
- Свободны.
С понуро опущенной головой теперь уж бывший летчик бомбардировочной авиации поплелся к двери.
- Так… теперь вы…
Строгий взгляд вцепился в Девятаева. На столе оставалась последняя медицинская книжка. Женщина взяла ее, полистала…
Взирая на строгого Председателя, которого в Эвакогоспитале уважали и боялись все, Михаил буквально перестал дышать. «Ну, пожалуйста! Ну, что вам стоит, миленькая?! Пожалуйста, скажите, что годен без ограничений!» - молил он про себя.
Но внезапно услышал совсем другое.
* * *
После завершения лечения в Эвакогоспитале №361 лейтенант Девятаев был направлен на курсы переподготовки, расположенные здесь же в Казани. Спор со строгим военврачом первого ранга толку не принес. «Для службы в истребительной авиации РККА не годен, - стояла недвусмысленная резолюция в медицинской книжке. Далее значилось: Допущен к полетам на самолетах с максимальной скоростью не выше 150 километров в час».
Эта запись была сродни приговору. На таких скоростях летал лишь старичок У-2.
Свои первые шаги в небе Михаил делал на учебной модификации данного самолета. И вот теперь ему - боевому летчику-истребителю - предстояло вновь сесть за парту в учебной аудитории и проштудировать от начала до конца тактику с боевым применением тихоходного военного У-2.
Снова жизнь Михаила потекла по накатанной когда-то колее: весь день он слушал преподавателей по различным предметам, задавал вопросы, записывал лекции, отчитывался по пройденному материалу, выполнял практические работы и сдавал экзамены. А вечером спешил на свидание с любимой девушкой.
Все было неплохо за исключением одного: его друзья-однополчане били в небе фрицев, а он изучал У-2 и готовился продолжить войну на этом тихоходном аппарате.
Так продолжалось целых три месяца. В последних числах ноября Девятаев должен был окончить курсы переподготовки и отбыть к новому месту службы.
* * *
Примерно за неделю до окончания курсов Михаил в очередной раз прогуливался с Фаей по центру Казани. Осень выдалась теплой и сухой, лишь по ночам становилось прохладно, а с Волги дул пронизывающий ветерок.
В этот день молодой человек почему-то был молчалив и задумчив, словно готовился к крайне важному событию в своей жизни. Когда настала пора прощаться, он хитро прищурился:
- Фаечка, а в твоем институте сотрудники пользуются спиртом?
- Странный вопрос, - пожала она плечиками. - Как в Институте микробиологии можно обойтись без спирта?
- Значит, ты можешь им разжиться?
- Ну, смотря в каком количестве. А зачем тебе?
- Да у друга намечается свадьба, а со спиртным сейчас сама знаешь… - неопределенно ответил молодой человек.
- Хорошо, постараюсь немного раздобыть. Когда он вам нужен?
- Завтра и пригодится.
- Ладно. Будет вам спирт…
Девушка и предположить не могла, что спирт будет распит прямо завтра у нее во дворе.
На следующий день около семи часов вечера она как всегда возвращалась с работы домой. В сумочке лежал небольшой медицинский пузырек со спиртом. Пройдя через арку во двор, Фая вдруг увидела на крыльце плачущую маму. От удивления она даже сбавила шаг…
И вдруг все поняла.
Перед крыльцом стояли два молодых парня с большим букетом цветов. Фая узнала ребят - они были товарищами Михаила.
- Так это сваты! - рассмеялась она и подошла к маме и молодым людям.
* * *
Конечно же, Фая дала согласие стать женой Михаила. 29 ноября 1942 года молодые отправились в ЗАГС и зарегистрировали свои отношения. Сразу после регистрации брака они зашли в небольшое фотоателье, располагавшееся в соседнем здании.
Пожилой мастер, любуясь красивой парой, порхал вокруг, помогал, подсказывал. Наконец, сделал несколько снимков.
Увы, но полноценного медового месяца у Михаила и Фаи не получилось. Через неделю лейтенант окончил курсы и вместе с остальными летчиками подал рапорт об отправке на фонт. Никаких отпусков в военное время не полагалось, и его распределили в воинскую авиационную часть под Ржевом, куда он обязан был прибыть через сутки.
Молодые люди, только что ставшие мужем и женой, прощались на перроне железнодорожного вокзала.
Эшелон из теплушек, из госпитальных и пассажирских вагонов, а также из двух низких платформ с мешками и ящиками уже подали; вагон Михаила стоял аккурат напротив будки с надписью «Кипяток». Почтенная женщина в белом фартуке поварским мерным черпаком раздавала кипяток всем страждущим из длинной очереди. По другую сторону перрона, лязгая буферами и протяжно шипя тормозами, елозил легкий маневровый паровоз. Повсюду был народ: военные, гражданские, путейцы, патруль… Кто-то уезжал, кто-то провожал. Кого-то встречали. И никакой суеты, криков, истерики.
Фая тихо плакала. Михаил обнимал ее, успокаивал и обещал регулярно писать письма. Она не могла говорить, только кивала. В левом нагрудном кармане его гимнастерки по соседству с документами лежала их свежая совместная фотография.
Глава шестая
Западная акватория Балтийского моря
8 февраля 1945 года
Скоростной Хейнкель летел довольно быстро. Установив моторам номинальный режим и поглядывая на приборы, Михаил удивился: самолет выдавал почти четыреста километров в час. Для бомбардировщика это было очень прилично, ведь И-16 - первый истребитель Девятаева - летал чуть быстрее.
В начале войны он от кого-то слышал, будто облегченную версию этого самолета немцы используют в качестве тяжелого истребителя. Ну, а что? Если из него демонтировать все лишнее, включая бомбовое оборудование, уменьшить экипаж, а вооружение наоборот усилить, то Хейнкель, возможно, даст фору некоторым истребителям. И по скорости, и скороподъемности.
На номинальном режиме работы моторов Михаил пилотировал бомбардировщик около пятнадцати минут, тем не менее, вокруг по-прежнему бурлило море - ни островка, ни полоски суши. Порой летчику представлялось, будто они уже не над Балтикой, а над Северным морем. «Эта чертовщина, эти навязчивые мысли - из-за плохой видимости, - успокаивал он себя. - При нормальной погоде я обязательно увидел бы шведский берег…»
Наверное, так бы оно и было. Но в случае улучшения погоды возрастал шанс и того, что угнанный бомбардировщик заметил бы один из немецких летчиков звена Гюнтера Хобома. И тогда беглецам пришлось бы туго.
Пока все складывалось нормально: укрощенный Хейнкель устойчиво шел на высоте ста пятидесяти - двухсот метров, изредка цепляя килями косматые облака; немецких истребителей ни Михаил, ни его друзья не наблюдали.
Практика слепых полетов по приборам у старшего лейтенанта Девятаева была небольшой, да и тяжелым бомбардировщиком до сего дня управлять ни разу не приходилось. Поэтому надолго в облака он соваться остерегался, намеренно придерживаясь их нижней кромки.
Прикинув время, он прошептал:
- Пора.
И крутанув штурвал, ввел самолет в правый вираж.
Он понимал: после объявления тревоги, охрана концлагеря оперативно проведет проверку и быстро определит беглецов. А когда командованию аэродрома станет ясно, что «Густав» угнан советскими заключенными, то в воздух моментально поднимется стая истребителей, и те ринутся в погоню в восточном и юго-восточном направлении. Куда же еще лететь бывшим советским воякам? Не в Скандинавию же! И уж тем более не к британцам.
Исходя из этих умозаключений, Девятаев не стал сразу поворачивать в сторону своей страны. Оценив запас горючего в баках (а его было более чем достаточно), он решил сначала пролететь несколько десятков километров в сторону Швеции - на север и северо-восток. Ведь над морем, да еще в плохую погоду обнаружить одиночный самолет намного сложнее.
И вот теперь, по его мнению, настала пора доворачивать на юго-восток - туда, где находилась их советская Родина.
- Мужики! - крикнул он, выровняв самолет.
Из коридорчика показалась голова Кривоногова.
- Да, Миш!
- Обыщите отсеки. Нужна полетная карта!
- Понял! Сделаем!..
За несколько лет войны Девятаеву довелось полетать над приличной территорией европейской части Советского Союза. Он хорошо знал Белоруссию, Московскую, Тульскую, Тверскую, Воронежскую области, а также Украину и западную Кубань. А Восточная Померания и Пруссия, через которые предстояло лететь до линии фронта, для него оставались белыми пятнами. В этих краях он не бывал ни разу и не знал, как выглядит береговая черта, над которой скоро предстояло пролетать.
Пока он глядел на приборы, раздумывая, в каком же направлении безопасней всего продолжить полет, из соседнего отсека послышался встревоженный голос Соколова.
- Мишка, сзади и слева немец!
- Один? - закрутил летчик головой.
- Да. Пока заметили только одного!
Вскоре Девятаев тоже увидел хищный контур Мессершмидта.
Резкое движение штурвала на себя. Самолет послушно поднимает нос и «врезается» в тяжелую серую облачность.
- Ушли. Хрен ты меня здесь достанешь, - тихо бормочет Девятаев и для верности немного изменяет курс.
Прошло несколько минут. Немецкий истребитель больше не появлялся, побоявшись лезть за Хейнкелем в густую облачность. Зато у Михаила в облаках начались неприятности, связанные с недостатком опыта полетов по приборам. Ему и при нормальной видимости приходилось несладко с управлением незнакомой машиной. А уж когда в кабине и вокруг самолета стало темно, как ночью, то пилота и вовсе охватила дрожь. К тому же в плотной, насыщенной влагой облачности началась сильная болтанка.
Слева и справа надрывно гудели моторы. Взгляд метался от авиагоризонта к высотомеру, от указателя скорости к вариометру, от компаса снова к авиагоризонту. Меж тем в голову опять лезли нехорошие мысли. «Что если приборы неисправны?.. А ну как сейчас в полусотне метров перед кабиной проступит из серой мглы скала?.. А компас! Вдруг он врет, а я ему доверяю и веду самолет не в ту сторону!..»
Состояние было отвратительным. Ладно, если б он летел один, но ведь за спиной в трех отсеках Хейнкеля разместились его товарищи. Они верили в него. Ждали спасения.
Кто-то потрепал за плечо и отвлек от мрачных дум.
- Держи! - потянул Кривоногов карту. - На рабочем столике стрелка-радиста нашли!
Летчик схватил ее, развернул и стал рассматривать…
Но через несколько секунд в сердцах отбросил:
- Выкинь ее на хрен.
- Почему?
- Западная Европа…
* * *
Первым на военный аэродром острова Узедом вернулся Мессершмидт лейтенанта Алоиса Кауфмана. Он искал беглецов над Балтийским морем от северных германских островов до Скандинавского полуострова.
- Погода - дрянь, но я прочесал весь район, господин комендант, - докладывал он после посадки Карлу Грауденцу.
- И ничего?
- Пусто.
- А в море? В море обломков или пятен бензина не замечал?
- Нет.
- Иди, отдыхай…
Следующим коснулся колесами полосы истребитель лейтенанта Лоренца Майера. Он искал угнанный Хейнкель к востоку от острова Узедом и так же, докладывая коменданту о результатах, сетовал на отвратительную видимость и низкую сплошную облачность.
Фельдфебель Франц Нойманн вернулся на базу позже двух лейтенантов. Грауденц едва узнал его, подойдя к подрулившему на стоянку Мессершмидту. Из его кабины вылез уставший, бледный и совершенно не похожий на себя молодой мужчина. Вытирая мокрое от пота лицо, тот сообщил:
- Господин комендант, через двадцать минут после взлета мне показалось, будто я заметил ваш Хейнкель с вензелем на фюзеляже.
- Так-так! - оживился Грауденц. - Продолжай.
- Он летел прямо под облаками юго-восточным курсом. Я уменьшил скорость и повел свой истребитель в том же направлении. Но, к сожалению, нижний край облачности постоянно опускался, и за десять-пятнадцать километров до береговой черты мне пришлось войти в облака. Далее весь полет происходил вслепую. Я пролетел с тем же курсом еще пятнадцать минут и повернул обратно, когда понял, что топлива осталось только на обратный путь.
- То есть больше ты его не видел?
- Нет.
Комендант пожал пилоту руку и быстрым шагом направился к Командно-диспетчерской вышке…
Спустя несколько минут Грауденц связался по радио с еще одним воздушным асом - подполковником Вальтером Далем. Тот возвращался с боевого задания как раз из Восточной Померании, куда по докладу юного фельдфебеля Нойманна направлялся Хейнкель.
- «Сто семнадцатый», вас запрашивает «Баден»! - несколько раз повторил в микрофон Грауденц, наблюдая через окна вышки, как выполняет посадку командир звена Гюнтер Хобом.
Кажется, Гюнтер прочесывал акваторию к северо-западу от острова Узедом, и надежд на успех его поисков не было.
- «Баден», я - «Сто семнадцатый», - ровным голосом ответил Вальтер.
Обрадовавшись наличию связи с давним товарищем, комендант запросил его место. Узнав же, что Фокке-Вульф Вальтера все еще находится над Померанией, объяснил суть проблемы и попросил поискать захваченный Хейнкель.
- Постараюсь, «Баден», - сказал Даль, - но есть одна неувязка.
- Какая?
- Боеприпасы на исходе. Осталось на пару коротких очередей.
- И все же попробуй его найти, - повторил Грауденц.
- Сделаю все возможное…
* * *
Девятаев продолжал бороться с самолетом, вдруг ставшим в облаках непослушным и упрямым. Через двадцать минут слепого полета он почувствовал невероятную усталость. Сил и без того было мало, руки после побоев болели, а от громадного напряжения конечности налились тяжестью, тряслись и казались чужими. Движения штурвалом и педалями получались несоразмерными, из-за чего самолет норовил войти в скольжение и потерять высоту. Несколько раз Михаил «выхватывал» его, выводя из пологого пикирования у самой воды. Выровняв полет, и немного отдышавшись, он снова уводил машину в облаках, дабы ее не обнаружили немецкие истребители…
Еще через десять минут полета по приборам Девятаев выдохся окончательно. В результате Хейнкель вывалился из облачности и едва не коснулся воды колесами.
- Хватит, - вытер летчик вспотевшее лицо. - Дальше пойдем под облаками…
Но и под облачностью было не лучше. Метеоусловия с каждой минутой становились сложнее: видимость ухудшалась, а рваный нижний край опускался все ниже и ниже, вследствие чего бомбардировщику приходилось лететь в опасной близости от воды.
Наконец, стрелка высотомера обосновалась на делении с цифрой «0». Вода под фюзеляжем проносилась с бешеной скоростью, не убранные шасси несколько раз цепляли за гребни волн. Видимость стала настолько отвратительной, что море слилось с облаками.
Судя по времени, Хейнкель вот-вот должен был пересечь береговую черту, а вокруг темнела только вода. Летчик до боли в глазах всматривался в серую мглу, но ничего не видел.
Однажды показалось, будто спереди надвигается и вырастает из ничего огромная темная стена. Скала или еще бог весть что. Руки инстинктивно дернули штурвал, но… никакой скалы впереди по курсу не оказалось. Самолет просто «врезался» в более плотную облачность и полетел дальше.
Продолжать полет на минимальной высоте стало действительно опасно. Ради сохранения жизни товарищей Михаил был готов еще несколько минут потерпеть муки слепого полета.
- Вверх. Только вверх, - потянул он на себя штурвал.
Подняв нос, Хейнкель начал послушно - метр за метром - набирать высоту…
* * *
В пилотской кабине и в отсеках самолета снова стало темно. По прозрачному плексигласу побежали струйки дождевой воды. Машину трясло и бросало из стороны в сторону, но моторы работали исправно, а стрелка высотомера равномерно ползла по круговой шкале…
Иногда Девятаеву казалось, что тяжелый бомбардировщик не набирает высоту, а наоборот теряет ее. Что земля приближается с угрожающей скоростью и через несколько мгновений произойдет катастрофа.
«Коль придется влезть в облака - забудь об ощущениях и доверься приборам, - повторял он про себя слова летчика-инструктора Александра Мухамеджанова. - Много будет чего мерещиться, а ты приклей взгляд к стрелкам и боле ни о чем не думай…»
Следуя мудрому совету, Михаил не спускал глаз с группы пилотажных приборов.
И вот, наконец, небо впереди немного просветлело, сверху стали появляться «окна», сквозь которые виднелось чистое голубое небо.
- Солнце! - крикнул кто-то из бомбового отсека.
Тотчас одновременно с криком по остеклению кабины брызнуло солнечным светом - яркий луч прорвался сквозь свободный от облаков «тоннель» и ослепил находящихся в самолете людей. После надоевшего сумрака в кабине вдруг стало настолько светло, что летчик на мгновение зажмурился.
И улыбнулся:
- Нормально. Нормально летим…
Через несколько секунд «Густав» окончательно выбрался из плена серой облачности. После ужасной болтанки, после тягостных и страшных минут ожидания товарищи в отсеках самолета ликовали. Вымученно улыбался и Михаил. На душе у него стало радостно и так же светло - он вырвал самолет из ненавистного мрака, и теперь беглецам светило солнце свободы.
* * *
Используя трофейные немецкие часы и положение солнца, Девятаев вычислил точный курс и немного подвернул нос самолета на восток. Горючего в баках оставалось достаточно - при желании на нем можно было долететь до Ленинграда или до Москвы. Да только допустят ли немецкий бомбардировщик до больших советских городов?
Михаил представил реакцию артиллеристов ПВО на появление Хейнкеля с фашистскими крестами на крыльях и снова улыбнулся.
Однако скоро улыбка на его лице растаяла. В отсеках бомбардировщика продолжалось веселье, а летчик уже думал о том, как пробивать облака при снижении и восстанавливать визуальный контакт с землей. Сейчас под самолетом простиралось безбрежное море из сплошной облачности, и Девятаев понятия не имел, насколько обширный циклон расположился над Балтикой, как долго над ним предстоит лететь, прежде чем внизу покажется поверхность земли.
Но видно в этот день удача решила не отворачиваться от десяти отважных заключенных.
- Море! - радостно воскликнул Михаил, обнаружив в облаках «окно», сквозь которое виднелась темная поверхность воды.
Через четверть часа спокойного полета, облачность значительно поредела - мощный слой толщиной почти в три километра превратился в хаотично разбросанные отдельные облака. Теперь море просматривалось хорошо, и летчик заметил плывущие в ордере корабли.
- Ого, да внизу целый караван!.. - рассматривал он грузовые суда и военное сопровождение.
- Мишка, там еще и самолеты! - предупредил появившийся в кабине Кривоногов.
Над ордером и впрямь мелькали крохотные силуэты немецких истребителей.
- Вижу, - нахмурился летчик и закрутил головой.
Теперь облачность вокруг была разряженной - в такой не спрячешься. А далеко впереди и вовсе виднелся чистый горизонт. Там погода вообще была шикарной: хорошая видимость и полное отсутствие облаков.
«Может быть, забраться на максимальную высоту? Вдруг не достанут? - предположил Девятаев. И тут же отмел эту идею: - Нет, не выйдет. Я не знаю, есть ли в баллонах кислород. Да и пользоваться кислородной системой Хейнкеля не умею. А без кислорода на высоте мы не продержимся и пяти минут. Враз потерям сознание!»
Пока он перебирал в голове варианты, три Мессершмидта отделились от общей группы истребителей сопровождения и поднялись до высоты, на которой летел «Густав».
- Не свети полосатой робой! - приказал Девятаев Ивану. - Смойся!
Тот моментально исчез в бомбовом отсеке.
Сам Михаил сидел в пилотской кабине по пояс голый, что тоже могло вызвать у немецких летчиков подозрение.
«Да какое к черту подозрение! - поморщился он. - Если они получили по радио информацию о нашем побеге, то нам конец. Резанут из пулеметов, и поминай, как звали…»
- Всем спрятаться! В окна не глазеть! - крикнул он в отсек и крепче сжал рукояти штурвала.
Три «мессера» прошли над Хейнкелем. Два в тридцати метрах, а третий и того ближе. Летчик последнего буквально заглядывал в пилотскую кабину.
Михаил выдерживал курс полета, показывая всем видом, что свой и на борту полный порядок.
Почти уровняв скорость с бомбардировщиком, «мессеры» прошли рядом еще разок. Огонь они не открывали, а летчиков, похоже, более всего удивлял тот факт, что Хейнкель летел на большой высоте с выпущенными шасси.
Да, шасси Девятаев так и не убрал. Кое-как разобравшись с управлением, он поискал рычаг уборки. Всего рычагов непонятного назначения рядом с пилотским креслом нашлось аж четыре штуки. Тогда Михаил позвал на помощь знавшего немецкий язык Соколова. Тот почитал надписи на табличках, попытался перевести.
- Здесь что-то о воздушной системе, - указал Володька на первый коротенький рычаг с синим набалдашником.
- Не то. А этот? - ткнул Михаил пальцем в следующий.
- Кран гидравлической смеси.
- Этот?
- Заслонка… Отбор горячего воздуха…
На четвертом рычаге табличка вообще отсутствовала.
В общем, информации по уборке и выпуску шасси в кабине не оказалось, и советский летчик решил не рисковать.
- Хрен с ними! - отмахнулся он. - Пускай торчат. Нам они не мешают…
Главное, что самолет исправно летел. Остальное представлялось сущей ерундой.
* * *
Отстав от бомбардировщика, три «мессера» вернулись к ордеру и к другим самолетам сопровождения. Опасность миновала, беглецы с облегчением вздохнули. Кривоногов с Соколовым обосновались на штурманском кресле пилотской кабины. Вид из нее открывался шикарный, а посмотреть теперь было на что.
Впереди показалась тонкая полоска береговой черты.
Долгожданный берег! Еще немного и линия фронта. А за ней свои - советские люди!
Хейнкель легко преодолел последние километры над неизвестным заливом Балтийского моря. Внизу поплыла суша: темные пятна леса, заснеженные поля, небольшие населенные пункты, соединенные ленточками дорог.
Что это была за местность - ни Михаил, ни его друзья не знали. То ли восточная Германия, то ли Польша. А если сильный ветер отнес самолет к востоку, то теперь под его крыльями запросто могла простираться Литва.
Пока летчик рассматривал проплывавшие внизу пейзажи, навстречу пролетел истребитель. Он пронесся с такой большой скоростью, что Девятаев даже не успел зацепить его взглядом.
- Чей это был самолет? - обратился он к сидевшим рядом товарищам.
Кривоногов пожал плечами, а Соколов неуверенно предположил:
- По-моему, немец…
И опять Девятаев вертел головой, в поисках фашиста.
А тот, пролетев навстречу, быстро разворачивался для захода в хвост Хейнкелю.
Подобный маневр Девятаеву был хорошо знаком - он и сам много раз использовал его перед атакой вражеских бомбардировщиков. Как ни старались авиационные конструкторы защитить задний сектор тяжелых машин, а он все одно оставался самым уязвимым от огня истребителей.
Взволнованный Кривоногов исчез в темном проеме бомбового отсека. Вернувшись через минуту, доложил:
- Фокке-Вульф! Сидит, сволочь, у нас на хвосте.
«Странно, - подумал Михаил. - Немец не летел рядом, не заглядывал в кабину, не любопытничал. Значит, информирован. И наверняка получил приказ уничтожить «Густава». Тогда почему не стреляет?..»
На всякий случай он резко крутанул штурвал вправо. И тут же заметил, как несколько огненных точек друг за другом пронеслись слева от Хейнкеля.
«Пушечные снаряды! Или пули крупнокалиберного пулемета!» - догадался Девятаев.
Хейнкель был слабо защищен от атак истребителей. Бронеспинка кресла пилота, пара вертикальных бронеплит в фюзеляже, пол стрелка и штурмана из броневой стали. Плюс минимальная защита водо- и маслорадиаторов. Двигатели выходили из строя и загорались, как правило, от первого же попадания. Погибали от пуль и члены экипажа.
Продолжая крутить штурвалом, Михаил бросал самолет то в одну сторону, то в другую.
- Хрен тебе, фашистская сволочь! - приговаривал он. - Так просто нас не возьмешь! Мы с тобой еще потягаемся!..»
СССР
1942-44 годы
Первое время Девятаеву было очень непривычно летать на стареньком тихоходном У-2. На подобном самолете он делал в небе свои первые шаги, а теперь приходилось выполнять на нем довольно серьезную работу. Одно утешало: он все-таки добился своего и вернулся к летной практике!
Самыми скучными с точки зрения Михаила являлась переброска срочных донесений. Происходило это так: на небольшой грунтовый аэродром, где располагалась эскадрилья У-2, приезжал юркий Виллис с офицером оперативного отдела штаба армии. Офицер вручал летчику запечатанный конверт, называл координаты адресата и крайний срок доставки. А дальше вся ответственность ложилась на плечи авиатора. Он сам выбирал время вылета, маршрут, высоту полета, площадку для посадки. И так каждый раз…
Относительное разнообразие пришло лишь осенью 1943 года, когда советское командование начало использовать тихоходные У-2 для ночных бомбардировок фашистской передовой линии. Ночные налеты здорово изматывали врага, и на душе молодого летчика полегчало: отныне он тоже принимал непосредственное участие в разгроме оккупантов.
Вскоре к бомбардировкам добавились и другие боевые задачи, полные риска и опасности. Поднакопившему опыт Девятаеву поручали вывозить с передовой раненых бойцов, доставлять в партизанские соединения оружие, боеприпасы, медикаменты, продовольствие.
Выполняя санитарные рейсы, Михаил в общей сложности перевез восемьсот литров крови, восемьдесят медицинских групп для выполнения хирургических операций, вывез с передовой и из районов действия партизанских отрядов огромное количество раненых. За этими сухими цифрами - тысячи спасенных человеческих жизней.
Девятаев прекрасно справлялся с этой нелегкой работой и в конце 1943 года был заслуженно представлен ко второму ордену Красного Знамени.
* * *
По счастливому совпадению наибольшее количество самолетов У-2 производилось в военное время на Казанском авиационном заводе №387. В 1944 году - после смерти авиационного конструктора Николая Поликарпова - знаменитый самолет переименуют в его честь, и он станет называться «По-2». А пока в тылу и на фронте его называли по-старому - «У-2».
В прифронтовой зоне этот безотказный работяга был очень востребован. Разумеется, случались и потери, поэтому Михаилу Девятаеву приходилось ездить на Казанский завод по несколько раз в год для приемки новых партий У-2. Впрочем, он не роптал и от поездок в родной город не отказывался, ведь в Казани проживала любимая супруга. Каждая встреча с ней становилась великим праздником.
Однажды поздней осенью 1943 года Девятаева вызвали в штаб дивизии и приказали срочно вывезти с передовой раненного советского генерала. Погода в ноябре стояла отвратительной; два санитарных самолета вернулись ни с чем, третий разбился при посадке на размокшем от дождей поле. Рана была серьезной, жизнь генерала висела на волоске. Спасти его могли лишь в столице, но санитарный поезд довезти просто бы не успел.
Пока снаряжали в полет Девятаева, генерала все-таки загрузили в вагон поезда и отправили в тыл. Вероятно, от безнадеги. Михаил вылетел и, прижавшись к железной дороге, помчался навстречу…
Погода была настолько ужасной, что вернись он обратно - никто не посмел бы упрекнуть. Но он знал: счет идет на минуты. Опоздает или не найдет поезд, и генералу не выжить.
Нашел. И решил остановить. Сделал несколько заходов в лоб паровозу, махал крыльями, приказывал остановиться жестами. Однако бригада машинистов задумку пилота не поняла, приняв его выкрутасы за лихачества и воздушное хулиганство.
Тогда он подобрал подходящее место, приземлился рядом с насыпью «железки», покинул кабину самолета и встал на рельсах с поднятыми руками.
Поезд остановился. Генерала вынесли из вагона и погрузили на единственное пассажирское место в У-2.
Ближе к вечеру Михаил произвел посадку на подмосковном аэродроме. К самолету тотчас подъехала машина с красным крестом на боку.
- Спасибо тебе, лейтенант, - еле слышно прошептал генерал, прощаясь с пилотом. Протянув свой пистолет, добавил: - Возьми на память. А я, сколько буду жить - столько буду тебя помнить…»
* * *
Разного натерпелся в воздухе Девятаев, летая на простеньком У-2. Служба эта также была и нужной, и порой очень опасной. Однако в душе он по-прежнему оставался летчиком-истребителем. И по-прежнему страстно желал вернуться к своим товарищам, громившим неприятеля на больших высотах и огромных скоростях.
Михаил часто напоминал о себе врачам и командованию, забрасывая их рапортами с просьбами направить его в истребительную авиацию. В рапортах он уверял, что здоровье полностью восстановилось, а сам он готов выполнить любой приказ Родины. Но Родина требовала от него другого, и врачи с командованием рапорта заворачивали.
В 1944 году Девятаеву довелось летать на юге воюющей страны.
Однажды он посадил свой санитарный самолет возле населенного пункта Пятихатки, в котором располагался передвижной военный госпиталь. Подхватив специальный ящик с пузырьками, он стал искать врача, чтобы сдать привезенную кровь.
Вдруг кто-то окликнул:
- Старший лейтенант! «Мордвин», ты?!
«Мордвин» - был позывным Девятаева, когда тот воевал на истребителях. И знали об этом позывном только боевые товарищи.
Оглянувшись, Михаил обомлел - перед ним стоял бывший командир эскадрильи Бобров.
- Как же я рад тебя видеть! Откуда ты свалился?! - пробасил тот.
Товарищи крепко обнялись. Оба были довольны этой случайной встречей.
- Где же ты столько времени пропадал? Я уже не чаял увидеть тебя в живых! Ну, рассказывай, где ты сейчас? Летаешь?.. - засыпал Бобров вопросами.
Девятаеву казалось, будто Владимир Иванович стал еще выше, еще больше раздался в плечах: на груди позвякивали многочисленные ордена, на плечах - новенькие майорские погоны.
- Да нечего мне рассказывать, - грустно улыбнулся Михаил. - Я давно уж не истребитель. Я - скорая помощь.
- Как? - не понял Бобров. - Какая еще «скорая помощь»?
- Летаю в санитарной авиации. Вон мой У-2 стоит на окраине. Каждый месяц пишу рапорта с просьбой о переводе в истребители. А медики не пускают.
- Вот те раз! Такого летчика заставляют летать на У-2! Ладно, не переживай, - засмеялся Владимир Иванович. - Постараюсь помочь. Я ведь знаешь, у кого теперь служу?
- У кого?
- Командую полком в соединении Покрышкина.
- Да вы что! У самого Покрышкина?!
- Так точно. Полагаю, он сумеет переубедить твоих упрямых медиков…
* * *
Бобров был человеком слова. Переговорив с Александром Ивановичем Покрышкиным, он заручился его поддержкой и вскоре добился перевода старшего лейтенанта Девятаева в 104-й Гвардейский истребительный авиаполк 1-го Украинского фронта. Причем на каком-то этапе ему пришлось встречаться с врачами и пускать в ход хитрость.
Получилось. И с этого момента «Мордвин» вновь воевал бок о бок со своим командиром. С ним он начинал войну, с ним посчастливилось ее и продолжить.
Старые и надежные товарищи довольно быстро ввели в строй Михаила. Полк летал на новых американских истребителях Bell P-39 «Аэрокобра». Из-за нестандартного расположения двигателя, центр тяжести у этого самолета был смещен назад, и техника пилотирования немного отличалась от отечественных «яков», «мигов», «лавочкиных». Носовая стойка шасси вместо небольшого хвостового колеса также добавляла особенностей на рулении, взлете и посадке. Тем не менее, Девятаев уверенно освоил новый самолет.
Он вообще пребывал на седьмом небе от счастья. Он снова находился в родной стихии, в дружном коллективе летчиков-истребителей. Снова бил фашистов и был невероятно горд тем, что выдалось служить под началом самого Покрышкина. Ведь одна только фамилия Александра Ивановича приводила немецких асов в ужас.
Приблизительно в это же время Михаил Девятаев написал заявление в партийную организацию эскадрильи с просьбой рассмотреть вопрос о его вступлении в ряды Коммунистической партии. И коммунисты эскадрильи на своем собрании единогласно проголосовали за Михаила.
* * *
К середине сорок четвертого года наша страна почти полностью была очищена от немецко-фашистских захватчиков. Лишь несколько территорий на западе Советского Союза еще занимали оккупанты, и за эти территории шли ожесточенные бои.
В это время штаб 1-го Украинского фронта перебросил дивизию Александра Покрышкина на западную Украину, где советские войска готовились к масштабному наступлению. Летчикам поставили ответственную задачу: прикрывать главное направление будущего прорыва.
Наступление началось ранним утром 13 июля 1944 года. В этот день летчики дивизии совершили более ста боевых вылетов и сбили в районе города Львов двадцать немецких самолетов. Несколько раз группу истребителей возглавлял сам Покрышкин.
Трижды поднимался в небо и Владимир Бобров, прикрывал которого ведомый Михаил Девятаев. Как и в начале войны у Боброва был позывной «Выдра», у Девятаева - «Мордвин».
Во время третьего вылета западнее украинского города Горохова наши истребители повстречали большую группу немецких Мессершмидтов и Фокке-Вульфов. Завязался тяжелый воздушный бой.
Девятаев постоянно находился на связи, вертел головой и ни на метр не отдалялся от командира, прикрывая его атаки. Немецких истребителей было в несколько раз больше наших, приходилось туго.
Самолеты выделывали боевые виражи, петли, крутились в «бочках». Повсюду мелькали трассы пуль и снарядов. От огромных перегрузок у Михаила порой темнело в глазах. Несколько раз в перекрестье прицела он видел контуры вражеских самолетов, но отвлекаться на них он не имел права и четко выдерживал свое место.
- «Мордвин», я - «Выдра», - время от времени слышал он в наушниках шлемофона. - Прикрой, атакую!
- «Выдра», я - «Мордвин». Прикрываю! - отвечаю Девятаев и бросал машину вслед за командиром.
Володька Бобров после сумасшедшего виража удачно зашел в хвост «фоккера» и «облобызал» его длинной пулеметной очередью. Задымив, тот провалился вниз.
А Бобров, выполнив полу-петлю с переворотом, уже подбирается к зазевавшемуся «мессеру». Две коротких очереди из пушек и тот, теряя куски плоскостей, уходит к земле.
В запале жаркого боя Михаил ни на миг не упустил из виду своего командира, и не дал ни одному немецкому самолету зайти ему в хвост. Он настолько был занят выполнением своей главной задачи, что не заметил, как один из проворных фашистов обосновался позади. Это был «Фокке-Вульф» с черно-желтым коком воздушного винта.
Прицелившись, фашист выпустил по самолету Девятаева очередь.
Одна из пуль разбила остекление фонаря, другая попала в приборную доску, третья ударила в бронеспинку сиденья. А четвертая обожгла левое плечо. Штурвал и панели окрасились кровью, двигатель загорелся, в кабине запахло дымом.
- «Мордвин», я - «Выдра»! - услышал Михаил встревоженный голос Боброва. - Прыгай!
Морщась от боли и удерживая самолет, раненый летчик пытался рассмотреть сквозь дым землю.
«Как же прыгать?! Мы же над оккупированной территорией! Как?!» - лихорадочно размышлял он.
- Прыгай, «Мордвин»! Как меня понял?! Прыгай! - кричал командир.
«Надо дотянуть до своих!» - решил Девятаев.
Но в процессе сумасшедшего боя он потерял ориентировку, а сейчас сквозь дым и подавно не мог понять, где восток, а где запад.
- Я - «Мордвин». Я - «Мордвин», - проговорил он в эфир. - Потерял ориентировку! Наведите на восток!..
Огонь уже вырвался наружу и облизывал фюзеляж. Еще немного, и он доберется до баков с горючим. И тогда уже будет поздно помышлять о спасении.
- Миша! Приказываю: прыгай! - открытым текстом кричал в эфир Бобров.
Кабина полностью заполнилась дымом, сзади из двигательного отсека в нее прорывались языки пламени.
Дальше медлить было нельзя. Сбросив дверцу, летчик вывалился на крыло и дернул вытяжное кольцо парашюта.
Глава седьмая
Западная Померания
8 февраля 1945 года
После объявления тревоги, все заключенные моментально были отозваны со своих рабочих мест и построены на плацу. Эсэсовцы и надзиратели проводили поголовную проверку каждого отряда и каждого барака. Цель была одна: выяснить, кто осуществил захват бомбардировщика.
Обер-лейтенант Люфтваффе Гюнтер Хобом вернулся на базу последним из своего звена. Спрыгнув с крыла на землю, он пожал руку встречавшему механику.
- Все нормально, Курт. Техника работала хорошо, сказал он и быстрым шагом направился к вышке, где его ждал комендант авиационного гарнизона.
- Увы, Карл, твой «Густав» словно провалился сквозь землю, - доложил он о результатах вылета Грауденцу.
- Ты все осмотрел?
- Все. На максимальной скорости я долетел до берега Дании, прошел вдоль него до Швеции. И, дважды пройдясь над островом Борхольм, повернул назад. Дальше искать «Густава» я не мог - топлива в баках моего самолета почти не осталось.
- Благодарю, Гюнтер. Кажется, я знаю, в какую сторону смылись эти ублюдки.
- В какую?
- Твой самый молодой пилот доложил, что видел «Густава», летящего в облаках на юго-восток. Я связался с Вальтром Далем, он сейчас над Померанией. Даст Бог, обнаружит беглецов и уничтожит.
- Как ты намерен поступить дальше?
- Не знаю… Надо звонить в Берлин. Докладывать…
Гюнтер с жалостью смотрел на коменданта. Еще час назад, когда тот сидел за соседним столиком в столовой и размеренно жевал кусок бифштекса, казалось, будто на свете не существует причин, из-за которых Грауденц мог бы горевать и расстраиваться. Даже близость восточного фронта не могла вышибить его из седла. А теперь он стоял на краю бетонного перрона и бездумно глядел в серое небо. Бледный, потерянный, испуганный.
- Я могу идти, Карл? - спросил обер-лейтенант.
- Да, Гюнтер, ты свободен…
Отправив летчика отдыхать, Грауденц снова поднялся на вышку и принялся ждать возвращения полковника Даля. Последняя надежда оставалась именно на него…
* * *
Девятаев раз за разом выполнял резкие маневры, чтоб не попасть под пули Фокке-Вульфа. Фашист не отставал, но и стрелять почему-то перестал. Выпустив одну очередь, прошедшую рядом с левым бортом, он предпочел просто лететь рядом, либо висеть на хвосте.
Впереди уже обозначилась линия фронта - изрытая воронками, окопами и танковыми траками местность. Слева догорало большое трехэтажное здание, справа из нескольких точек в небо поднимались столбы черного дыма.
До своих оставалось несколько километров, и все товарищи Девятаева буквально прилипли к небольшим квадратным окошкам. Напрягал лишь настойчивый фашист, продолжавший выписывать фигуры вокруг Хейнкеля.
Так продолжалось до тех пор, покуда со всех сторон от бомбардировщика не начали рваться зенитные снаряды. Это дружно заработали батареи советских зенитных орудий. Кто же еще мог с земли обстреливать бомбардировщик с немецкими крестами на крыльях и фюзеляже?..
«Фоккер» как ветром сдуло - заломив крутой вираж, он умчался на северо-запад. Михаил хотел было перевести дух, но прямо по курсу разорвался снаряд, отчего самолет сильно подбросило. Выровняв его, летчик решил уменьшить высоту полета…
* * *
Фокке-Вульф пилотировал подполковник Вальтер Даль, возвращавшийся с боевого задания. Это был настоящий воздушный ас, открывший счет своим победам во Второй Мировой войне 22 июня 1941 года. На восточном фронте он одержал семьдесят семь побед, а всего на его счету к концу войны было 128 сбитых самолетов. Даль был награжден высшими орденами Рейха: Германским Крестом в Золоте и Рыцарским Крестом с Дубовыми Листьями.
Восьмого февраля 1945 года Даль выполнил разведывательный полет над Восточной Померанией. Возвращаясь на свой аэродром, он получил с земли информацию об угнанном с аэродрома острова Узедом Хейнкеле. Он только что пересек линию фронта и, заняв удобную высоту, намеревался расслабиться. Однако переговорив с комендантом военного аэродрома секретного ракетного центра, вновь сосредоточился и принялся всматриваться в горизонт.
Небо над Померанией было чистым, но ближе к Балтийскому морю стояла сплошная стена десятибальной облачности. Там обнаружить самолет будет значительно сложнее.
Летевший навстречу бомбардировщик он заметил через несколько минут, когда до береговой черты оставалось километров пять. Чуть отвернув в сторону, он пронесся мимо бомбардировщика и без труда опознал в нем Хейнкель He-111. Круто развернув истребитель, Вальтер догнал его и рассмотрел более детально.
- «Баден», я - «Сто семнадцатый», - запросил он вышку аэродрома острова Узедом.
- «Баден» на связи! - тотчас ответил Грауденц.
- Я обнаружил твой самолет с вензелем на борту. Сейчас попытаюсь атаковать.
- Атакуй, «Сто семнадцатый»! Уничтожь его! Можешь расстрелять «Густава» в упор - на борту отсутствуют боеприпасы!
- Понял…
Уточнение о том, что на борту угнанного самолета не было боеприпасов, значительно упрощало задачу. Ведь на истребителе самого Даля снарядов к четырем пушкам оставалось на одно нажатие гашетки. Поразить цель надо было с первого раза, а значит, следовало подойти к Хейнкелю как можно ближе.
Фокке-Вульф Вальтера Даля обосновался сзади и чуть ниже бомбардировщика, чтоб не попасть в спутную струю. Далее немецкий пилот стал аккуратно сокращать дистанцию…
Сто метров.
Семьдесят.
Пятьдесят.
И вот уже темный силуэт Хейнкеля заполнил весь прицел. Промахнуться просто невозможно. Сколько бы в лентах не оставалось снарядов - все они должны точно угодить в фюзеляж, разворотив на своем пути хвостовое оперение.
Одновременно с нажатием гашетки на ручке управления, Вальтер заметил, как неподвижный доселе силуэт вдруг резко заломил правый крен и отвалил со снижением в сторону.
Летчик попытался удержать цель в перекрестье, но было поздно - пушки выпустили снаряды в «молоко». Огненные точки прошли рядом с левым бортом бомбардировщика и, обогнав его, унеслись к земле.
В сердцах немецкий ас выругался. Ну как можно было промазать с такой плевой дистанции?!
Еще оставалась слабая надежда на то, что израсходован не весь боезапас. Что пара-тройка снарядов в лентах остались.
Кто бы в данный момент не управлял Хейнкелем, новичком он явно не был. Работая штурвалом и педалями, этот парень бросал самолет то влево, то вправо. То набирал высоту, то стремительно ее терял.
Но и Даль был опытным воздушным бойцом. Снова поймав силуэт в перекрестье, он надавил на гашетку.
Пушки молчали. В лентах не было ни одного снаряда.
- М-м-м… - простонал Вальтер.
Теперь он реально пожалел о том, что выполняя разведывательный полет, позарился на беззащитный транспортный самолет с красными звездами на киле. Он припомнил, как гонял его по-над рекой, как пугал его экипаж короткими очередями. И как, в конце концов, заставил плюхнуться «пузом» в чистом поле, а потом расстреливал разбегавшихся в разные стороны людей. Вот тогда он и растратил почти весь боезапас.
Глянув на топливомер, Вальтер оценил остаток топлива в баках. Через пар минут нужно было поворачивать на свой аэродром. Иначе и ему придется подбирать с воздуха площадку и плюхаться «брюхом» самолета в грязную февральскую жижу.
- Пара минут, - прошептал он. - Пара минут…
В нескольких километрах находилась линия фронта, повторно пересекать которую немецкий ас не собирался, так как это противоречило основной боевой задаче по выполнению воздушной разведки. Он собрал кое-какую информацию по передвижению советских войск в Померании, и эту информацию следовало поскорее доставить в штаб. Поэтому и решение нужно было принимать быстро.
В воздушных боях над Западной Европой Даль проявил себя мужественным и отчаянно смелым бойцом. В частности 13 сентября 1944 года он уничтожил тараном американский бомбардировщик B-17. Сейчас можно было попытаться повторить тот подвиг, но… Вальтер почему-то медлил.
«В 44-м еще оставалась надежда на победу. Еще теплился смысл приносить себя в жертву ради фюрера, ради победы рейха и будущего великой Германии, - размышлял он, удерживая свой истребитель на безопасном расстоянии от Хейнкеля. - А сейчас от нашего героизма нет никакого проку. Как нету смысла в продолжении проигранной войны. Скоро не будет ни фюрера, ни рейха, ни великой Германии…»
Оба самолета пересекали линию фронта - под крыльями лежала изрытая сражениями земля. Пожарища, черные дымы, воронки от разрывов снарядов и мин… Решиться на таран здесь мог только умалишенный. Во-первых, таран - все равно, что рулетка в казино. Ты кромсаешь винтом истребителя самолет врага и не знаешь: выживешь ли сам. Во-вторых, даже если повезет, и ты сумеешь выброситься с парашютом, то внизу тебя ожидает очередная рулетка. Попал к своим - выиграл. К неприятелю - проиграл. 13 июля 1944 года он выиграл дважды: в момент тарана потерял воздушный винт, но удачно выбрался из кабины разваливавшегося самолета и вовремя раскрыл купол парашюта. А через час уже сидел в штабе немецкого пехотного полка и за беседой с его командиром наслаждался горячим кофе. Вальтер Даль уважал холодный расчет и презирал горячий азарт. Потому всегда действовал по принципу: сорвал хороший куш - не испытывай судьбу и больше не играй.
Окончательно из задумчивости его выдернули первые разрывы зенитных снарядов.
- Линия фронта, - глянул он вниз. - Пора сматываться…
Заложив крутой вираж, Фокке-Вульф развернулся на сто восемьдесят градусов и исчез в северо-западном направлении.
* * *
О том, что линия фронта осталась позади, и Хейнкель летел над занятой советскими войсками территорией, Девятаев с товарищами догадались по нескольким важным признакам.
Во-первых, по дорогам тянулись бесконечные вереницы автомобилей и танков, обозы, пехотные подразделения.
Во-вторых, при виде немецкого бомбардировщика пехотинцы тотчас разбегались, прячась по кюветам и приямкам.
Наконец, в-третьих, по Хейнкелю регулярно отрабатывали наши зенитные орудия, отчего со всех сторон мельтешили яркие вспышки, а самолет сильно трясло и швыряло.
Величайшая радость с ликованием пилота и пассажиров сменились страхом, опасением погибнуть от рук своих же бойцов. И, словно подтверждая эти опасения, через несколько секунд один из снарядов разорвался рядом с правым бортом. По фюзеляжу застучали осколки.
Девятаев с трудом выровнял накренившийся самолет.
- Мишка, у нас раненые! - гаркнул кто-то из бомбового отсека.
Качнув головой, тот поглядел в правое остекление кабины.
Мотор, под которым разорвался снаряд, дымил; основание крыла было изуродовано осколками. Стойка основного правого шасси с изодранным в клочья колесом свободно болталась под неровными порывами набегавшего воздушного потока.
В кабину протиснулся Кривоногов.
- Двое легко ранены, - доложил он. И добавил: - Надо бы, Миша, садиться от греха. А то, не ровен час, долбанут в бензобаки и вспыхнем, как новогодняя елка.
- Мы уже, Ваня, - кивнул Девятаев в сторону правого мотора.
Из-под капотов моторного отсека вырывались языки пламени.
* * *
Выбранное для посадки поле сверху казалось ровным и вытянутым. Однако, снижаясь и подходя к нему ближе, Михаил обнаруживал одну неровность за другой. Где-то поблескивали лужи, где-то виднелись бугры и островки снега. К тому же размеры поля оказались для тяжелого бомбардировщика недостаточными.
И это были не все проблемы, с которыми столкнулся летчик перед посадкой. Главным препятствием для благополучного приземления являлась левая стойка шасси. Она при обстреле самолета не пострадала и по-прежнему торчала из мотогондолы левого мотора.
«Сломать! - твердо решил про себя Михаил. - Сломать, иначе колесо увязнет в размокшем грунте, самолет скапотирует, рухнет и убьет половину моих товарищей».
У него не было ни времени, ни возможности определять направление ветра и строить заход по всем правилам. Правый мотор горел и дымил все сильнее, мощности одного левого для полноценного полета не хватало. Он выпустил закрылки, выполнил плавный разворот со снижением и с ходу зашел на посадку на выбранное поле.
- Держитесь! Посадка будет жесткой! - крикнул Девятаев в бомбовый отсек.
Понимая ответственность момента, товарищи притихли.
Высота тридцать.
Двадцать.
Десять.
Выравнивание. Штурвал плавно на себя.
Перед самым касанием Михаил резко дает вперед левую ногу.
Нос послушно поворачивается влево, и самолет касается земли с ощутимым скольжением.
Как и ожидалось «нога» от такого грубого приземления подламывается.
Винт работающего мотора цепляет грунт; по телу Хейнкеля проносится мелкая дрожь.
Грохот. Треск.
Самолет бьется о землю брюхом и мото-гондолами, подпрыгивает и снова бьется. Успокоившись, скользит с разворотом по грязи.
И, наконец, замирает.
Где-то в районе пилотской кабины угасает тонкий гул электрического двигателя и устанавливается непривычная тишина. Воздух насыщен гарью.
Еще несколько секунд Девятаев крепко держит штурвал. Затем отпускает его, откидывается на спинку кресла, вдыхает полной грудью.
И кричит:
- Вылезайте, черти полосатые! Мы дома!..
СССР; Западная Украина
Июль-август 1944 года
Американский истребитель Bell P-39 Aircobra советским летчикам нравился. Покрышкин, Речкалов, Гулаев, Кутахов, Глинка и другие мастера воздушного боя в разные годы Великой Отечественной войны летали на P-39 и успешно сбивали на нем фашистских асов.
Мощнейшее вооружение, состоящее из пушки, двух крупнокалиберных пулеметов и четырех пулеметов нормального калибра, не оставляли немецким самолетов шансов.
Заднее расположение двигателя поначалу настораживало, так как необычная центровка порой приводила к срыву в плоский штопор. Но вскоре летчики к ней приноровились, и оценили положительный момент такой компоновки - уникальную маневренность самолета. Имелось еще несколько плюсов заднего расположения мотора: великолепный обзор из сместившейся веред кабины и комфортная температура для летчика. Ведь в том же Як-1 спустя несколько минут после взлета температура в кабине из-за расположенного впереди мотора поднималась до шестидесяти градусов. Зимой терпимо, а летом в этой бане хоть волком вой.
Неплох был и сам мотор. Благодаря его мощности истребитель развивал отличную скорость и не уступал в этом параметре лучшим немецким самолетам.
Все Аэрокобры, поступавшие в Советский Союз по закону о ленд-лизе, были оборудованы прекрасными радиостанциями, благодаря которым, как говорил Григорий Речкалов: «…Пилоты в группе могли общаться между собой, словно по телефону».
И отдельно советскими летчиками отмечалась потрясающая живучесть «американца». Самолет продолжал уверенно лететь с поврежденной обшивкой фюзеляжа и плоскостей. Нередко летчики возвращались на родной аэродром, как пелось в песне «на одном крыле».
Но был у этой машины и один серьезный недостаток: она очень не любила, когда летчик покидал ее в воздухе. Увы, но это было так - небольшой просчет в конструкции стал причиной того, что если истребитель получал в бою сильные повреждения и пилоту приходилось прыгать с парашютом, то набегавший воздушный поток с силой швырял его на стабилизатор. Удар выходил ощутимый - порой летчики ломали себе кости и теряли сознание. Подобная напасть случилась с дважды Героем Советского Союза Дмитрием Глинкой, а годом ранее с Героем Советского Союза Николаем Искриным.
* * *
Сбросив аварийным рычагом дверцу, Девятаев вывалился из кабины Аэрокобры. Подхваченный воздушным потоком, он скользнул по правому крылу самолета и… со всего маху ударился о стабилизатор. Боли и без того хватало: пулевое ранение, ожоги… А тут еще сильнейший удар коленом и головой.
Как рванул вытяжное кольцо, как болтался под раскрывшимся куполом и как приземлялся - не помнил. Сознание то покидало его, то на короткие промежутки возвращалось.
Очнулся Михаил в полуразрушенной землянке. Точнее в воронке от взрыва снаряда, прилетевшего аккурат в землянку.
Тело ноет от боли. Вокруг полумрак, странная тишина. Летчик осторожно ощупал себя. Ни шлемофона на голове, ни ремней, ни кобуры с пистолетом; пустые карманы галифе и гимнастерки. Сам он лежал на куче осыпавшегося грунта, сверху повисло несколько неотесанных бревен, ранее служивших потолочным перекрытием. Рядом с Девятаевым расположились двое незнакомых вояк. По виду - советские.
- Живой, браток? - спросил один, заметив привставшего Девятаева.
- Вроде живой. Где мы?
- В плену, браток. В плену у проклятой немчуры…
Два товарища по несчастью также оказались летчиками. Где и как приземлился на парашюте Девятаев, они не знали, потому что оба оказались в плену на сутки раньше.
Чувствовал себя Михаил неважно. Одолевала слабость от кровопотери, болели ожоги на лице и руках, пулевое ранение в плече, ушиб правого колена и головы. Товарищи по мере возможности помогли, перетянув тряпицей руку повыше раны.
Через некоторое время немцы заставили пленных покинуть землянку и под конвоем куда-то повели. Путь оказался неблизким. По дороге к пленным летчикам добавилось полтора десятка пехотинцев, несколько артиллеристов и танкистов. Через два часа по пыльной грунтовке немецкие солдаты вели уже длинную колонну израненных и измученных советских военнопленных.
Так для Михаила Девятаева началась долгая и тяжелая жизнь в плену.
* * *
Шли несколько часов. Те, кто был поздоровее, помогал ранеными ослабшим товарищам. Хромавшего Михаила вели под руки все те же коллеги-летчики. Голова у него кружилась, дыхание постоянно сбивалось. Сил не было, хотелось упасть у дороги, расслабить мышцы, перевести дух. Но шедшие рядом с колонной немецкие солдаты постоянно покрикивали и подталкивали прикладами винтовок отстававших.
В те минуты, когда становилось полегче, Михаил старался восстановить трагические для себя события: как его сбил неожиданно повисший на хвосте фашист, как он покидал горящий самолет, как спускался на парашюте и приземлялся…
Увы, в памяти образовался глубочайший провал. Всплывали лишь отдельные и очень короткие фрагменты: застывший картины рокового воздушного боя, щелчки пуль по фюзеляжу, фонарю и приборной панели, острая боль в плече, языки пламени из моторного отсека, сброс дверцы, подхвативший его тело упругий поток воздуха, удар, боль. И ничего более.
Через несколько часов изнурительного пешего перехода колонну военнопленных остановили на краю небольшой деревни. Здесь же под брезентовым навесом раненых осмотрел и оказал первую помощь военный фельдшер. Дожидаясь своей очереди к нему, Девятаев прилег на землю - стоять сил совершенно не осталось.
Это не понравилось тучному светловолосому офицеру.
- Ауфштейн! - истошно заорал он и, подскочив, начал избивать пленного летчика.
* * *
Как долго длилось избиение, Девятаев не знал - сознание отлетело после первого же удара. Да разве же мог он что-либо противопоставить фашисту, если был весь изранен и потерял много крови?..
В себя он пришел ночью, лежа на дне глубокой известковой ямы. Сверху из темноты доносился разговор на немецком языке, на краю ямы изредка появлялись силуэты сторожевых собак. Отвратительный запах, пронизывающая до костей ужасная сырость. Он попытался привстать, дабы получше рассмотреть временное пристанище, но глухо застонал от боли.
- Очнулся, браток? - послышался знакомый голос из другого угла ямы. - А мы уж думали, хоронить тебя придется.
Отчаяние сменилось радостью: рядом с ним находятся советские люди!
- На тот свет я еще успею, - тихо ответил он. - А вы кто?
- Мы ж с тобой в воронке познакомились. Не узнал? Я - майор Вандышев. Командир эскадрильи штурмовиков, - сказал тот, что постарше.
Следом за ним подполз парень помоложе.
- Лейтенант Кравцов. Мы же тебя всю дорогу на себе тащили. Забыл?
- Простите, ребята, - повинился Девятаев. - Все как в тумане не было - не людей не помню, ни того, что со мной происходило.
Лиц в темноте он не видел, но вспомнил новых знакомцев по голосам.
- Выходит, отлетались мы с вами. Несколько часов назад парили в облаках, а сейчас сидим в яме, - грустно заметил Михаил. - Плен… Никогда не думал, что попаду в плен.
- Мы тоже об этом не думали, - отозвался Вандышев. - Но раз уж так вышло, то надо вместе как-то выбираться.
Легко было сказать: «выбираться». Девятаев действительно не понимал, как в его состоянии можно сбежать из плена. Ну, Вандышев с Кравцовым еще могли на что-то рассчитывать, а он едва стоял на ногах. Колено из-за ушиба о стабилизатор распухло и ужасно болело. Простреленное плечо саднило - рука почти не поднималась. Давали о себе знать и ожоги. Немецкий фельдшер обильно смазал их какой-то вонючей мазью, однако кожа под ней превращалась в струпья и слазила. Ни прикоснуться, ни задеть.
- Ну, с твоим плечом дело ясное: сквозное ранение. Если не занесешь инфекцию, то через пару дней боль утихнет, и пойдешь на поправку, - успокоил майор. - А с поврежденной ногой согласен: далеко не уйдешь. Давай-ка посмотрю, что с ней не так…
Придвинувшись ближе, Вандышев начал ощупывать колено. Делал он это осторожно, но в какой-то момент Михаил приглушенно вскрикнул от боли.
- Да, парень, это определенно вывих, - заключил опытный вояка. - Надо немного потянуть, чтоб сустав встал на место. Потерпишь?
Девятаев уперся локтями в землю.
- Что ж делать?.. Тяни, раз надо.
Взявшись за ступню травмированной ноги, Вандышев попросил Михаила расслабить все мышцы и резко потянул на себя.
На сей раз боль прострелила так, что сознание вновь помутилось. Но в суставе что-то хрустнуло, и буквально через минуту молодой летчик почувствовал облегчение.
Майор тем временем отыскал на дне ямы короткую палку и привязал ее к больной ноге.
- Вот так будет лучше, - сказал он, устраиваясь рядом. - Постарайся до утра не тревожить сустав. Не двигай ногой. Подживет и будет порядок…
* * *
Коленный сустав и впрямь перестал болеть, но заснуть до утра так и не получилось. Из-за высокой влажности летчики не могли согреться, поэтому несколько часов до рассвета проговорили.
А утром на краю ямы возник немецкий автоматчик.
- Раус! - скомандовал он.
- Приказывает выходить, - негромко пояснил Вандышев.
Летчики поднялись, думая, что приказ касается всех. Однако немец указал стволом автомата на Девятаева и раздраженно повторил команду.
Товарищи помогли Михаилу выбраться из ямы. Остаточная боль пока ощущалась, но коленный сустав работал и позволял передвигаться. Прихрамывая, Девятаев в сопровождении немца пошел в сторону ближайших деревянных строений…
Один из домишек тянувшейся вдоль проселка деревни был приспособлен немцами под штаб летной части 6-й армии вермахта. В единственной комнате за столом по-хозяйски расположился смуглолицый подполковник с цепким ястребиным взглядом. Рядом с ним сидел молодой очкастый переводчик из нижних чинов. Михаилу приказали встать перед столом.
Впервые он оказался с глазу на глаз перед врагом. До сего дня он видел фашистов с приличной дистанции - через прозрачный фонарь своего истребителя или сквозь его прицельное приспособление. А теперь стоял перед ними безоружным и ждал вопросов. Ведь привели его сюда не просто так, а чтоб допросить, чтоб выведать какую-то информацию.
Подполковник достал из картонной папки лист бумаги, положил перед собой, разгладил…
В этот момент Девятаев заметил лежащие на столе документы.
Это были его документы! Стало быть, скрыть воинское звание, имя и фамилию не получится.
- Ты русский? - задал подполковник через переводчика первый вопрос.
- Нет, я мордвин, - ответил Михаил.
- В первый раз слышу о такой национальности, - озвучил слова офицера переводчик.
- Мало ли чего вы не слышали.
От этой фразы сначала перекосило переводчика, затем и самого подполковника. Он полистал удостоверение личности, изъятое накануне из кармана раненого летчика, и обнаружил в нем фотоснимок.
Увидев в руках фашиста карточку, Михаил весь напрягся. Это был тот самый снимок, сделанный в казанском фотоателье в день регистрации брака. С того памятного дня прошло всего полтора года.
- Кто это? - поинтересовался офицер.
- Моя жена.
- Где она проживает?
- В Казани.
- Что ж… - внимательно посмотрел подполковник на пленного, - увидишь ты ее или нет - зависит только от тебя. Если будешь с нами откровенен, то когда-нибудь снова вернешься в свою Казань. Обещаю.
Девятаев молчал, и немцы, должно быть, восприняли это как согласие.
- Нам нужна только правда и никаких фантазий! От этого зависит твоя жизнь! Вопросы будут не сложные. К примеру, нам интересны сведения о твоей воинской части и о других авиационные полках, действующих на данном участке фронта.
Нудное вступление подполковника звучало в избе еще с минуту. Затем последовал первый конкретный вопрос:
- Сколько на твоем счету боевых вылетов?
- Сто, - назвал Михаил первую пришедшую на ум цифру.
- Сбивал ли ты немецкие самолеты? - хитро прищурившись, спросил офицер. И тут же предположил: - Ты, конечно же, скажешь: нет?
Наверное, он полагал, что советский летчик будет молить о пощаде, начнет юлить и выкручиваться. Но Девятаев спокойно ответил:
- В первые два года войны я сбил девять ваших самолетов. Три из них - бомбардировщики.
Бомбардировщики всегда были дорогой и очень ценной техникой, их потеря для воюющей стороны была чувствительна и крайне нежелательна. Поэтому Девятаев и упомянул про них.
Правдивый ответ весьма удивил подполковника. Насупив брови, он продолжил допрос.
- Каково настроение в вашей части?
- Хорошее настроение. Весь личный состав уверен в скорой победе.
Поерзав на стуле, немец достал из папки газетную вырезку с портретом командира дивизии Александра Покрышкина. Развернув, показал пленному.
- Узнаешь?
Конечно же, Михаил узнал своего командира, не без участия которого был возвращен в истребительную авиацию. Тем не менее, он равнодушно пожал плечами:
- Я не знаю этого человека.
- Как не знаешь?! - взвился немец.
- В нашей воинской части я его не видел.
- Это - Покрышкин! Ты врешь, что никогда его не видел! Только его летчики летают на американских истребителях! А тебя ведь вчера сбили именно на таком! Ты не можешь его не знать!..
Девятаев настаивал:
- Воинской частью, в которой я служил, командует другой человек.
Сбитый с толку подполковник успокоился, полистал его удостоверение личности и, не найдя в нем какого-либо подтверждения принадлежности к соединению Покрышкина, пожал плечами…
С документами у Девятаева было все в порядке - ни одного упоминания, ни одной записи о принадлежности к дивизии Покрышкина внести в них не успели. В удостоверении личности он все еще числился пилотом санитарной авиации.
- Возможно, на этот участок фронта русские перекинули неизвестную нам воинскую часть, тоже летающую на американских истребителях, - проворчал подполковник. - Что ж, мы проверим данную информацию. Если ты соврал нам - тебя ждет расстрел. Какие задачи выполняла твоя часть за последний месяц?
- Я всего лишь младший офицер - откуда мне знать о задачах полка? - сказал Михаил. - Приказывают лететь по определенному маршруту - я выполняю.
- Да, но вы значитесь летчиком санитарной авиации на самолете У-2. Почему вы были сбиты на истребителе?
- В военном училище я прошел полную подготовку и могу летать на любых самолетах. Чаще приходилось выполнять санитарные задания на У-2.
Подполковник смерил пленного презрительным взглядом и потянулся за сигаретами…
Всего допрос продлился около часа. Немецкий офицер задавал вопросы, касающиеся различных областей. Ответов он либо не получал, либо Девятаев отвечал таким образом, что суть оставалась «за кадром». В результате, дважды обозвав советского летчика «дураком», подполковник распорядился закончить допрос и передать военнопленного сотрудникам военной разведки.
* * *
От Вандышева с Кравцовым немецкий подполковник также ничего не добился, и вскоре трех летчиков перебросили на транспортном самолете вглубь Германии, где разместили в одном из сортировочных лагерей.
Лагерь был необычным. Его сотрудники обходились с пленными достаточно гуманно: вернули ордена, разрешали ходить в военной форме, обходились без криков и побоев. На допросах каждому пленному обещали свободу и сытную жизнь, если тот перейдет на сторону рейха.
Однако желающих стать изменником Родины находилось немного, и постепенно отношение немецкого персонала изменилось в худшую сторону.
Вандышева и Кравцова не покидала мысль совершить побег из немецкого плена. Мечтал об этом и Девятаев, однако пока составить им компанию не мог: физическое состояние не позволяло на равных с товарищами выдерживать большие нагрузки. И действительно: из-за оставшихся болей в колене, Михаил передвигался с палкой, рука болталась на перевязи, а обожженное лицо покрывала корка из запекшейся крови.
В один из вечеров к нему подсел Вандышев.
- Мы хотим рискнуть сегодня ночью, - тихо сказал он. - Вокруг лагеря лес, охрана слабая. В общем, все условия для побега.
- А «колючка»? - спросил Девятаев. - Я слышал, что лагерь окружен забором из колючей проволоки.
Майор кивнул:
- Есть ограда из «колючки» - она спрятана поглубже в лес. Думаю, мы сумеем ее преодолеть. Ты с нами?
Михаил тяжело вздохнул и покосился на лежавшую рядом палку.
- Нет, мужики, в таком виде я стану для вас обузой. Бегите без меня, а я чуть позже - как полностью оклемаюсь…
Ночью майор Вандышев и лейтенант Кравцов незаметно выскользнули из барака. Лежа на грубых деревянных нарах, Девятаев видел их тени. Мысленно пожелав друзьям удачи, он долго ворочался и не мог заснуть, представляя, как они перемахнули через ограду и с каждой минутой все дальше уходят от лагеря.
Он до крови кусал губы и жалел, что не смог уйти с ними. А под утро вдруг заметил, как те вернулись.
Сбежать из лагеря оказалось не так просто. Добравшись до леса, майор с лейтенантом наткнулись на забор, за которым была долгожданная свобода. Выждав несколько минут, они уже готовились его преодолеть, как вдруг с внешней стороны показался патруль с двумя злобными овчарками. Спустя некоторое время за первым патрулем проследовал второй, потом третий.
Это был опасный сигнал. Оказывается, лагерь серьезно охранялся, а мнимая лояльность персонала являлась всего лишь маской, обманом.
Посовещавшись, Вандышев с Кравцовым решили вернуться в барак и более тщательно проработать план побега. А к следующей попытке, возможно, оклемается бы и Михаил.
Глава восьмая
Западная Померания
8 февраля 1945 года
Пролетев около четырехсот километров, Хейнкель с витиеватым вензелем на фюзеляже был сбит огнем советской зенитной артиллерии и произвел вынужденную посадку, едва перевалив линию фронта. Относительно ровное поле, на котором застыл темный силуэт немецкого бомбардировщика, находилось в расположении 61-й армии. Данное оперативное общевойсковое формирование входило в состав 1-го Белорусского фронта и под командованием генерал-полковника Белова вело активные боевые действия в Варшавско-Познанской операции.
Слабые и истощенные беглецы в полосатых робах пока об этом не догадывались. Покинув через квадратный люк разбитый самолет, они посовещались возле его левого крыла по вопросу дальнейших действий.
Парадоксальность ситуации заключалась в том, что у четверых заключенных, составлявших костяк группы, имелся детально проработанный план побега с острова Узедом. В нем было продумано все до самых незначительных мелочей. А вот что делать после приземления в расположении советских войск никто из них толком не знал. То ли до конца не верилось в благой исход рискованной затеи. То ли каждый их них полагал, будто все невзгоды и ужасы разом закончатся, едва они окажутся среди своих.
И вот теперь бывшие узники лагеря Карлсхаген топтались возле самолета по холодной раскисшей земле и не знали, что делать дальше…
- Братцы, а вдруг мы не дотянули до наших? - предположил Федя Адамов.
- Да как не дотянули?! Как это не дотянули?! - ища поддержки у других, с жаром возражал Кривоногов. - Мы же все видели обозы и колонны танков! Я сам видел наши «тридцатьчетверки» и даже пытался их сосчитать!
- Вроде перемахнули, - неуверенно подтвердил Петя Кутергин.
- Танки видел, - кивнул Трофим Сердюков. - А вот звезд на башнях не разглядел. Так что всяко может быть…
От греха решили переместиться в ближайший лесочек, что чернел в трехстах метрах к юго-востоку. Где-то в той стороне перед самой посадкой Миша Емец вроде заметил небольшую деревушку.
Вооружившись винтовкой убитого аэродромного охранника (другого оружия на борту самолета не было), группа бывших военнопленных двинулась к лесу. Однако по размокшей грязи прошли всего сотню шагов.
- Стоп, братцы! - крикнул приотставший Соколов. - Не дойдем, ей богу! Сил никаких нет…
Рядом с ним тащился ослабленный побоями Девятаев. Сил и вправду ни у кого не было. Долгая жизнь впроголодь в концлагере не могла не сказаться на их физическом состоянии. Сегодня на совершение побега эти люди, мобилизовавшись, потратили последнее из того, что у них имелось. А когда пришло осознание того, что главное испытание осталось позади, силы окончательно покинули их.
- Володька прав - не дойдем, - тяжело дышал Девятаев.
Спорить никто не стал. Только Кривоногов, поглядывая по сторонам, спросил:
- Так куда же? Обратно к самолету?
- Больше некуда.
- Согласный я. Чего грязь-то понапрасну месить?..
Развернувшись, беглецы двинулись к разбитому Хейнкелю, в фюзеляже которого, по крайней мере, можно было спрятаться от холодного пронизывающего ветра.
* * *
Поначалу немцы всерьез полагали, что «Густав Антон» угнан пронырливыми британскими военнопленными. Истина вскрылась быстро - сразу после построения на плацу Карлсхагена и поголовной проверки всех узников лагеря. Не хватало десяти русских заключенных, отправленных ранним утром на аэродромные работы.
Пока летчики звена Гюнтера Хобома, а также воздушный ас Вальтер Даль пытались перехватить угнанный бомбардировщик, служба СС вовсю выясняла личности сбежавших узников. В течение нескольких минут были подняты все личные дела, прослежены пути от момента попадания в плен до побега. Поднятые на ноги эсэсовцы Заксенхаузена довольно быстро выяснили, один из бежавших заключенных вовсе не школьный учитель Григорий Никитенко, а летчик-истребитель Михаил Девятаев, служивший в дивизии Александра Покрышкина.
Это стало шоком для руководства секретного ракетного центра, и информация немедленно ушла в Берлин. Комендант Грауденц проинформировал о чрезвычайном происшествии командование люфтваффе, а старший чин СС доложил о нем в RSHA - Главное управление имперской безопасности.
Спустя несколько дней на остров пожаловал сам рейхсмаршал авиации Герман Геринг. Он приехал на роскошном черном «мерседесе» в сопровождении группенфюрера СС Филиппа Боулера. На четырех других автомобилях прибыло несколько генералов из высшего руководства люфтваффе.
Геренг пребывал в бешенстве. Схватив коменданта авиационной части за лацканы кителя, он стал трясти его и неистово орать:
- Дерьмоед! Какого черта?! Кто тебе разрешал включать пленных русских летчиков в команду аэродромного обеспечения?!
Хайнц Грауденц был бледен, руки его тряслись от волнения и страха за свою жизнь.
- Вы сволочи!! - продолжал рейсмаршал, обращаясь уже ко всем присутствующим. - Вы позволили украсть новый бомбардировщик каким-то вшивым русским!! Запомните: вы поплатитесь за это!..
Сопровождавшие Геринга генералы были ошеломлены его несдержанностью и поведением. За всю историю великой Германии ни один военачальник не разговаривал со своими офицерами в подобном тоне. Ну, а рейхсмаршал продолжал бесноваться, осыпая виновных ругательствами и проклятиями.
Комендант робко попытался что-то объяснить, но лишь усугубил ситуацию:
- Заткнитесь, Грауденц! Вы, пособник этих негодяев-беглецов! - осадил его Геринг. - С этой минуты вы сняты с должности и разжалованы в рядовые! Вы и ваши дерьмовые летчики предстанете перед военно-полевым судом, после чего всех вас расстреляют!..
Расследование чрезвычайного происшествия группенфюрер СС Боулер начал с того, что лично сорвал погоны и орденские ленты с коменданта Карла-Хайнца Грауденца. Та же участь постигла и тех лагерных охранников, которые в злополучный день захвата Хейнкеля несли службу на своих постах. Лишь Вальтер Даль отделался легким испугом и не был наказан, так как после разведывательного полета в Восточную Померанию в его машине не оставалось боеприпасов.
После завершения расследования на остров приехала многочисленная команда эсэсовцев. Всех арестованных они заковали в наручники, посадили в закрытые грузовики и увезли в неизвестном направлении. Больше их никто не видел. Правда, комендант Грауденц все же избежал жестокого наказания - личным приказом фюрера он был освобожден за былые заслуги. Вернувшись на аэродром секретного ракетного центра, он продолжил исполнять свои обязанности.
А Михаил Девятаев через некоторое время был объявлен в Германии личным врагом Адольфа Гитлера.
* * *
Вернувшись к Хейнкелю, грязные и продрогшие беглецы обосновались в отсеках его фюзеляжа. При посадке на поле, у самолета отломилась вместе с мотором часть правого крыла, была также раздавлена гондола нижнего стрелка. Зато сам фюзеляж и пи-лотская кабина практически не пострадали.
Девятаев отыскал карандаш и выброшенную им полетную карту Западной Европы. Усевшись на место штурмана, он принялся писать на ее обратной стороне, кто они, откуда осуществили побег, где проживали до начала войны. Начал же с полного списка всех бывших заключенных: Михаил Девятаев, Иван Кривоногов, Михаил Емец, Владимир Соколов, Владимир Немченко, Федор Адамов, Иван Олейник, Петр Кутергин, Николай Урбанович, Дмитрий Сердюков.
Затем указал даты рождения; воинские части, в которых довелось служить до плена. Наконец, в каких фашистских лагерях побывали.
Прочитывая свои записи, он вдруг услышал далекие крики:
- Фрицы, е… вашу мать! Хенде хох! Сдавайтесь, суки, иначе откроем огонь из орудий!
Прозвучавшая в чистом поле и в незнакомой местности русская речь, да еще и сдобренная отборным матом, буквально вдохнула в беглецов свежие силы. Это были самые дорогие слова, указывающие на то, что они снова среди своих.
- Братцы, родимые, мы не фрицы! - бросились бывшие узники к выходному люку.
Увидев высыпавших из немецкого самолета истощенных мужчин в полосатой форме, ошеломленные артиллеристы остановились. Им было непонятно, как русские оказались на борту фашистского бомбардировщика. Неужели эти изможденные, слабые, еле передвигавшиеся люди управляли тяжелой машиной?..
Десять исхудавших мужчин, на которых мешками висела забрызганная кровью и грязью концлагерная роба, шли навстречу и плакали, повторяя:
- Братцы… Да мы же свои… Братцы…
Сойдясь в двадцати шагах от самолета, они стали обниматься. У артиллеристов 61-й армии не оставалось сомнений: перед ними советские военнопленные, сбежавшие из немецкого концлагерного ада.
И вот уже бойцы на руках несут измученных, обессиленных беглецов, вес каждого из которых составлял не более сорока килограмм. И несли они их не просто в расположение своей части, а прямиком к полевой кухне, где сразу угостили вкусным солдатским обедом.
* * *
- Нет так быстро, товарищи. Кушайте спокойно, - приговаривал военный врач, расхаживая между работавших ложками беглецами.
Только что каждый из этих несчастных получил по полкотелка наваристого супа. Все они расположились здесь же, возле полевой кухни и с жадностью принялись есть. Суп был самым обычным: мясной бульон с добавлением картофеля, лука, моркови и соли. В нем и мясо-то встречалось довольно редко. Однако вкус его и аромат после лагерной баланды казались просто божественными.
Весть о севшем неподалеку в поле немецком бомбардировщике с десятком бежавших из концлагеря заключенных тут же разнеслась по всей артиллерийской части. Вокруг главных действующих лиц этой невероятной истории собрались все свободные от несения службы бойцы. С горечью и радостью наблюдали они, как те жадно хлебали из котелков.
- Это ж надо, до чего довели людей, - качал головой пожилой старшина.
- А чего ты хотел от фашистских извергов? - тихо отвечал его товарищ.
Рядом сооружал самокрутку широкоплечий сибиряк - заряжающий 152-мм гаубицы.
- Этим мужикам повезло - вырвались, - вздохнул он. - А сколько в тамошних лагерях еще таких же осталось?
- Это верно. Тысячи.
- Эх… успеть бы, освободить их, покуда живые…
Военврач заметил, как повар опустил в варочный котел черпак и намеревается разлить оголодавшим добавку.
- Нет-нет! - остановил он его решительным жестом: - Сейчас для их желудков и этого много! Пускай доедят и пока довольно…
После сытного обеда бывшие заключенные оказались в плотном кольце бойцов, желающих угостить товарищей табачком и расспросить подробности чудесного спасения.
Тут же появились и ребята из взвода снабжения, притащившие новенькие телогрейки для продрогших гостей. Переодеваясь, те рассказывали о своих злоключениях, об ужасах концлагерной жизни, о пытках и казнях, о подготовке к побегу, об угоне Хейнкеля и опасном полете через Балтийское море. Расспрашивали и сами о победах Советской Армии, и о том, как изгонялись оккупанты с родной советской земли.
Кто-то из беглецов быстро отыскал среди артиллеристов земляков. Кривоногов повстречал бойца из Горьковской области. Кутергин обнимался с ребятами из Новосибирска. Немченко оживленно болтал с белорусом. А политрук Емец делился волнительными переживаниями с братьями-украинцами. Всё в эти минуты перемешалось у полевых кухонь. Отовсюду слышались возгласы на татарском, казахском, русском, грузинском, узбекском, таджикском. Все здесь были родные, словно братья из большой и дружной семьи.
* * *
Михаил Девятаев, как старший по званию и должности среди бывших заключенных, составил объемное письменное донесение командующему 61-й армией генерал-лейтенанту Павлу Белову об обстоятельствах побега из концлагеря, а также о месте расположения секретного немецкого ракетного полигона.
Из протокола осмотра немецкого бомбардировщика: «Место посадки «Хейнкеля 111» находится в трехстах метрах южнее деревни Голлин. Самолет лежит на фюзеляже и уцелевших несущих плоскостях. В фюзеляже и крыльях имеются пробоины от осколков зенитных снарядов и пуль. Часть правого крыла отсутствует, правый мотор и его винт разбиты. Органы управления и навигационные приборы целы. Бомбовая нагрузка в отсеках и боеприпасы к бортовым пулеметам отсутствуют. Осмотр произвел старший следователь контрразведки «Смерш» 61-й армии капитан Туровский. 10 февраля 1945 года».
Стоило беглецам немного отдышаться, хорошо покушать и прийти в себя, как ими вплотную занялись сотрудники «СМЕРША», организовав так называемый «фильтрационный конвейер». Начался он с первичной проверки бывших советских военнослужащих на фронтовом проверочно-фильтрационном пункте (ПФП).
В ходе фильтрации военные контрразведчики осуществили личный досмотр и собрали со всех товарищей Девятаева письменные объяснения об обстоятельствах пребывания в плену. Не раз допрашивали и самого Михаила, не раз заставляли на трех-четырех листах подробно описывать, каким образом он попал в плен.
Начальник отдела контрразведки СМЕРШ 61-й армии полковник Мандральский докладывал во 2-й отдел: «Все перелетевшие на занятую нашими войсками территорию, одеты в арестантские робы с нашитыми номерными бирками, никаких документов при себе не имеют. Допросы задержанных Девятаева М.П. и других ведутся в направлении изобличения их в принадлежности к разведывательным службам противника. О результатах дальнейшего следствия сообщу дополнительно в ближайшее время»…
Тем временем доставленные бывшими заключенными сведения о секретном ракетном центре Пенемюнде стали для советского командования настоящей сенсацией. Британцы о его существовании, конечно же, знали, ведь их города регулярно подвергались ракетным ударам. Да, стартовые площадки для обстрела британской территории находились много западнее острова Узедом - в пределах максимальной дальности полета ракет «Фау», однако производились эти ракеты только в Пенемюнде. Британцы регулярно посылали к острову самолеты-разведчики для уточнения целей, а затем эти цели атаковали армады тяжелых бомбардировщиков. Но с Советским Союзом они делиться информацией не спешили.
После проверки сведений, полученных от группы Девятаева, наши авиаторы бомбили стартовые площадки на острове Узедом пять дней подряд. И, возможно, в том, что в середине февраля старт ракеты «Фау-2» с одной из площадок острова стал последним, есть заслуга десяти бежавших из концлагеря заключенных и конкретно Михаила Девятаева.
Однако неповоротливый и подчас несправедливый фильтрационный аппарат контрразведки работал по своим законам. После лечения в госпитале и череды допросов рядовой и сержантский состав недавних заключенных был отправлен «искупать вину» в штрафные батальоны. Снисхождение получил лишь Немченко, потерявший в плену один глаз и фактически ставший инвалидом. Однако он сумел уговорить военное начальство отправить его на фронт хотя бы в качестве санитара стрелковой роты, что и было сделано.
Офицеры - Девятаев, Кривоногов и Емец - на фронт больше не попали. Им выпало проходить дальнейшие проверки и ожидать подтверждение офицерских званий в фильтрационных лагерях.
Для завершения проверки Михаил Девятаев в конце марта 1945 года был переведен в «Спец-лагерь №7» НКВД, волею судьбы расположенный на территории бывшего немецкого концлагеря «Заксенхаузен».
* * *
По странному совпадению два советских фронта (1-й Белорусский и 2-й Белорусский) начали Восточно-Померанскую операцию через два дня после посадки захваченного Девятаевым Хейнкеля в расположении 61-й армии. С советской и польской стороны в операции участвовали около миллиона военнослужащих. Оборонялось двадцать шесть немецких дивизий. Операция длилась с 10 февраля по 4 апреля.
Остров Узедом окончательно был освобожден от немцев лишь 14 апреля 1945 года. Эвакуация всех немецких служб и сотрудников Вернера фон Брауна из центра Пенемюнде началась в феврале - сразу после захвата группой Девятаева «Густава Антона».
Германия - Польша - Восточная Пруссия
1944 год
- …Красная Армия полностью повержена доблестными частями вермахта. Полноценных боеспособных советских частей больше не существует; немецкие дивизии успешно добивают разрозненные подразделения разбитых армий, оставшиеся без командования и связи между собой. Неумолимо приближается тот час, когда Советский Союз потерпит полный крах, - неслось из расположенных на столбах и бараках репродукторов.
Запись этого уверенного, сильного и довольного приятного мужского голоса, крутили до двадцати раз в сутки. Правда, вещал этот голос вещи совсем неприятные, поэтому большинство советских заключенных старалось его не слушать. Морщились, отворачивались, занимались своими делами, переговаривались между собой…
Сотрудники лагеря не обращали на это внимания и все одно старались завербовать пленных бойцов. Их регулярно вызывали по одному на допросы, где в течение часа или двух настойчиво убеждали порвать с Советской Родиной.
- Зачем вы упираетесь, Михаил Петрович? - наигранно удивлялся немецкий офицер, хорошо знавший русский язык и обходившийся на допросах без переводчика. - Мы же все равно победим! Неужели вы сомневаетесь?..
Заключенные знали: этот офицер служит в Абвере и вербует советских граждан для дальнейшего обучения в разведшколе. Если с вербовкой не ладилось, то он пытался выведать сведения о новой советской боевой технике.
- Думаете, кто-нибудь верит в этот бред? - с улыбкой кивнул Девятаев на улицу, где репродукторы продолжали вещать голосом немецкой пропаганды. - Ваши войска терпят поражение за поражением и отступают на всех
фонтах. Как же вы рассчитываете победить?
- Откуда вы знаете о нашем отступлении?
- Все говорят, - неопределенно пожал плечами советский летчик. - Разве такую информацию скроешь?
- Верно, не скроешь. Но отступление отступлению - рознь. Мы не просто отступаем, мы выравниваем линию фронта. И скоро - после переформирования соединений - начнем масштабное наступление. Не боитесь в будущем пожалеть?
- О том, что не предал Родину? Нет, об этом я точно жалеть не буду.
- Между прочим, у нас уже имеется новейшее оружие, под ударами которого не устроит ни одна армия мира.
- Никакое оружие вам уже не поможет…
* * *
Разуверившись в попытках завербовать советских летчиков, сотрудники Абвера отправили их в лодзинский лагерь, где в основном содержался пленный летный состав. С первой же минуты пребывания в этих польских застенках, Девятаев, Вандышев и Кравцов поняли, чего стоит гитлеровская «гуманность».
Привезли их после полудня - в обеденное время. Пыхтя паром, паровоз проволок состав из специальных вагонов прямиком на территорию лагеря. Приникнув к маленьким вагонным оконцам, вновь прибывшие заключенные увидели бесконечную очередь из истощенных людей в оборванной одежде.
- Неужто это наши летчики? - удивленно воскликнул кто-то.
Дверь с грохотом отъехала в сторону, запустив внутрь вагона дневной свет и едкий запах дыма.
- Были летчиками, а теперь отлетались! - злобно прикрикнул стоявший подле вагона переводчик с погонами фельдфебеля. - Скоро и вы такими же станете! Выходи по одному!..
Покинув вагон, заключенные строились в одну шеренгу для проверки и с ужасом разглядывали вереницу скелетов, закутанных в грязные лохмотья. Все они держали в руках алюминиевые миски и по очереди подходили к стоявшей посреди двора бочке. Кто-то из младших чинов охраны черпал из бочки непонятную жижу и разливал ее по мискам. Как выяснилось позже, жижа состояла только из воды и брюквы.
Поселили новую партию военнопленных в один из многочисленных бараков. По периметру лагеря в два ряда стояли столбы с натянутой колючей проволокой, по которой был пропущен электрический ток. Через каждую сотню метров над «колючкой» возвышалась вышка с часовыми и пулеметом. Окна и двери бараков на ночь наглухо закрывались.
- Жаль, не удалось сбежать из первого лагеря, - оглядев новое «пристанище», заключил Вандышев.
- Да, отсюда умыкнуть, пожалуй, не выйдет, - поддержал Кравцов.
И только Девятаев не терял надежды.
- А я все равно попытаю счастья! - упрямо сказал он. - Вот оклемаюсь после ранения и попытаю!..
В первый же день у всех прибывших летчиков отобрали ордена, а взамен выдали бирки с номерками. Отныне каждый обязан был забыть фамилию, имя, отчество и запомнить лишь свой номер.
По совету одного из тех, кто провел в этом лагере несколько месяцев, Девятаев с Кравцовым не стали сдавать награды, а припрятали их. Рука Михаила все еще была забинтована, и два своих ордена он носил под бинтовой повязкой.
- Знаешь, Миша, это небезопасно, - сказал как-то Кравцов. - Если дознаются - забьют до смерти.
- И что ты предлагаешь?
- Давай спрячем награды подальше.
- Согласен. Надо подумать и найти подходящее место…
Свои награды они закопали под каменной стеной, отсчитав четыре шага от двери хозяйственного помещения.
* * *
Через несколько дней Девятаев повстречал в лагере товарища - летчика-штурмовика Ивана Пацулу, с которым ранее несколько раз встречался на фронте. Оба очень обрадовались этой встрече.
Узнав, что Михаил готовится по выздоровлению бежать из лагеря, Иван отвел его в сторонку и сказал:
- Побег отсюда невозможен. Даже не пытайся. Я попробовал, так меня через час поймали и вернули обратно. После чудом в живых остался.
- Да ну?! Расскажи-ка подробнее, Ваня! Твой опыт мне может пригодиться!..
Приобняв товарища, Пацула рассказал, как его допрашивали с пристрастием, как двое суток после побега пытали и не давали спать. Как затем бросили в карцер и десять дней морили голодом.
- Вот полюбуйся, - отодвинул он ворот полосатой куртки.
Грудь, шея и плечо были покрыты следами подживающих гематом и ссадин.
- Это еще ерунда, - вздохнул Иван, поправляя одежку. - На спине и на ногах вообще живого места не осталось. До сих пор все фиолетовое…
Голод, пытки, постоянные проверки, невыносимо тяжелая работа - всем этим враг старался сломить дух советских бойцов. Единственный кусочек хлебного суррогата, состоявший наполовину из мелких древесных опилок, выдавался на целый день. При этом эсэсовцы и капо цинично заявляли, что русские просто неправильно едят хлеб. Дескать, его нужно есть не сразу, а постепенно, медленно. Только тогда голод будет полностью утолен.
Особенно изгалялся в издевательствах и пытках начальник лагеря - пожилой лысеющий лагерфюрер, носивший черный эсэсовский мундир и никогда не снимавший с рук кожаных перчаток. Трудно было предугадать, что в тот или иной день явит миру его садистская фантазия. Случалось, что он заставлял заключенных часами стоять во дворе на лютом морозе; сам же, одевшись в меховую жилетку, расхаживал между шеренгами, выбирал жертв и бил их кулаком по лицу. Или же заставлял изможденных людей после обеда бегать вокруг колодца.
- Эта полезная для вас скотов зарядка, - приговаривал он, охаживая отставших стеком. - Она необходима для лучшего усвоения здоровой пищи!..
Время от времени он устраивал так называемую «карусель». Из шеренги выбегал очередной заключенный и, встав перед капо, выкрикивал по-немецки свой номер. Если выкрикивал правильно, то капо позволял занять место в шеренге напротив. Если ошибался - получал несколько ударов палкой. Из-за незнания немецкого языка, а также из-за волнения и страха многие ошибались и избитые возвращались в строй. И так продолжалось до позднего вечера. Кто-то не выдерживал подобных «развлечений» и умирал от побоев…
Не смотря на драконовскую дисциплину, мысли о побеге все же не оставляли Девятаева. Находясь на работах, следуя в барак или стоя в шеренге во дворе, он рассматривал ограждения и пулеметные вышки, запоминал время смены часовых и думал, думал, думал… Придумать что-либо в такой ситуации было не так просто. И днем, и ночью по территории лагеря и вокруг нее шныряли патрули с натасканными собаками. В бараках буквально через день проводились повальные обыски.
- Слушай, Иван, а что если подбить народ на бунт? - спросил однажды Девятаев. - Представь, что мы все разом рванем к вышкам и к воротам! Ведь ни черта они не успеют сделать!
- Успеют, - спокойно парировал Пацула.
Не понимая, Михаил глядел на него.
- Ну-ка объясни.
- Чего объяснять-то? По приказу лагерфюрера полгода назад эсэсовцы заминировали весь лагерь.
- Весь лагерь?.. - опешил Девятаев.
- Да, Миша, все кругом заминировано. Каждый барак, котельная, кухня, склады, рабочие цеха и даже главная дорога, ведущая к воротам. Так что, случись какая заваруха - комендант крутанет ручку конденсаторной машинки, нажмет кнопку и… ага. Собирай потом мятежников по кускам и лохмотьям…
Окончательно расстаться с мыслью о побеге из лодзинского концентрационного лагеря Девятаева заставил случай с двумя летчиками. Этих молодых ребят надзиратели назначили на постоянную работу уборщиками в свою столовую, находившуюся за охраняемым периметром. У многих заключенных зародилось подозрение: а не продались ли эти «товарищи» фашистам? Ведь за периметром было повольготнее, поспокойнее, да и подкормиться можно с «барского стола».
Вдруг как-то ночью завыл сигнал тревоги. К баракам бегут эсэсовцы с собаками, кричат, всех поднимают с нар, выгоняют на улицу, строят, проверяют по номерам.
Через несколько минут вдоль строя ведут тех уборщиков - избитых, окровавленных. Перед заключенными выходит злющий лагерфюрер и, брызжа слюной, объявляет:
- Несколько часов назад эти две свиньи выпрыгнули из окна столовой и решили сбежать! Но добраться у них получилось только до противоположной окраины города, где их настигли доблестные солдаты войск СС! Сейчас вы все станете свидетелями того, что бывает с теми, кто осмелился ослушаться наших приказов!..
Молодых советских летчиков долго били прикладами винтовок, натравливали на них собак. Наконец, подняли полубесчувственные, окровавленные тела, прислонили к стенке барака. И расстреляли.
Лагерфюрер пролаял еще несколько фраз. Переводчик продублировал:
- Каждого, кто попытается бежать, ждет та же участь. Всем разойтись по баракам!
В оставшиеся ночные часы Михаил так и не смог заснуть.
Во-первых, ему было ужасно стыдно за то, что как и многие другие заключенные он посчитал уборщиков предателями. А они оказались настоящими героями.
Во-вторых, ворочаясь и вздыхая, он представлял себя на их месте. Как знать - ведь и он мог опробовать вариант побега через столовую надзирателей. Выходит, пожертвовав собой, эти два парня спасли кому-то жизнь…
* * *
В один из дней августа 1944 года Пацула сообщил Девятаеву о предстоящем восстании в лагере.
- Готовься, Миша, сбылась твоя мечта о бунте, - прошептал он, оглядываясь по сторонам. - Этой ночью по сигналу все, кто здоров и может двигаться, должны покинуть бараки и бежать к воротам.
- Но там же караульное помещение и две пулеметные вышки! - возразил Михаил.
- Все правильно. Главная задача: быстро взять штурмом здание, завладеть оружием, уничтожить караул и группами разойтись в разных направлениях.
- Куда разойтись? Нас же всех переловят.
- Не переловят, - уверенно парировал товарищ. - У нас уже налажена связь с польскими партизанами. Они помогут уйти подальше в густые леса.
- А как же заминированные здания и главная дорога к воротам?
- Это тоже учли. Одна из групп рванет к зданию администрации и постарается нейтрализовать лагерфюрера, чтоб он не успел осуществить подрыв.
Идея и ее проработка понравились Михаилу.
Попрощавшись, товарищ ушел. Девятаев же был настолько возбужден новостью, что отправился искать Вандышева с Кравцовым. Сердце бешено колотилось, норовя вырваться из груди. Как же в эту минуту ему хотелось, чтобы принесенная Иваном новость ночью обязательно воплотилась жизнь!
Только в благополучный финал затеи верилось с трудом. Ведь необходимо оповестить всех военнопленных, а среди них попадались и те, которые сотрудничали с немцами. И потом эти проклятые вышки с пулеметами, вечно бродящие за проволокой патрули…
Однако по возбужденным лицам встречавшихся заключенных, по тому, как многие из них осторожно перешептывались, Девятаев скоро заключил, что все они к чему-то готовятся. А через пару часов он получил еще одно подтверждение подготовки общего бунта.
Несколько заключенных сидели у стены барака в ожидании построения для проверки перед обедом. Грелись под августовским солнцем, переговаривались. Внезапно рядом шлепнулся комок глины величиной с куриное яйцо.
Заключенные огляделись по сторонам.
Никого. Все спокойно.
Один осторожно поднял комок, разломил…
И удивленно прошептал:
- Записка.
Это было послание от польских партизан. В нем кратко сообщалось о положении дел на фронтах, а также о том, что ближайшей ночью партизаны осуществят налет на лагерь с целью освобождения всех его узников. Заканчивалось послание просьбой: «Товарищи, мы сделаем все возможное. Но и вы будьте готовы к самым решительным действиям!»
Записку тут же передали надежным товарищам, и она постепенно пошла по рукам. Заключенные ходили с горевшими глазами. Каждый понимал: этой ночью он либо погибнет, либо обретет долгожданную свободу.
Сложно предположить, чем закончился бы массовый бунт в заминированном лагере, если бы не произошло то, чего никто не ожидал. Буквально через полчаса после отбоя всех неожиданно подняли. Вся территория лагеря была освещена прожекторами, кругом стояли автоматчики с собаками. Военнопленных построили у бараков, произвели поголовную проверку и сразу же погрузили в железнодорожные вагоны. Эшелон без промедления тронулся и побежал куда-то на запад. Все посвященные гадали: совпадение или информация о готовящемся бунте дошла до руководства лагеря?..
К счастью, Девятаев, Вандышев, Кравцов и Пацула оказались в одном вагоне, разделенном на две половины сеткой из толстой проволоки. По одну сторону сидели заключенные, по другую - эсэсовские охранники.
Опытный Вандышев специально устроился поближе к сетке, чтобы при удобном случае подать сигнал к побегу. Но, к сожалению, такого случая судьба не предоставила, и на следующий день эшелон прибыл в один из лагерей Восточной Пруссии.
* * *
Новый лагерь в Кляйнкенигсберге, куда доставили пленных советских летчиков, оказался еще хуже прежних, а его охрана гораздо злее и беспощаднее всех предыдущих. Глубокий ров, несколько рядов колючей проволоки под высоким напряжением, десятки пулеметных вышек. По мнению многих заключенных, сбежать из такого лагеря было просто невозможно.
Но Девятаев со своими проверенными товарищами придерживался иной точки зрения. Пообвыкнув к порядкам на новом месте, присмотревшись к графику работы надзирателей и патрулей, он приступил к осуществлению своего плана.
Сначала Михаил расшатал и сдернул несколько половых досок, расположенных под нарами. Под подом оказалось приличное пространство. Изучив его, он решил делать подкоп прямо из барака за охраняемый периметр.
Идея его товарищам понравилась, да и других вариантов побега попросту не было.
Работа была адской. Один из товарищей сквозь щель постоянно наблюдал за обстановкой снаружи. Другие по очереди копали ложками, мисками и прочими подручными «инструментами». В одном месте украли противень, в другом - тазик. Все это пригодилось при выборке из ямы грунта, который рассыпали ровным слоем под деревянным полом барака. В узком тоннеле работали по одному и только нагишом, чтоб не запачкать одежду и не вызвать подозрений. Сил хватало минут на пять-семь, да и воздуха в узкой норе было маловато. После происходила смена.
Работа оказалась крайне тяжелой, но длина тоннеля понемногу увеличивалась. И вот, когда до конечной цели оставалось совсем немного, беглецы случайно пробили деревянный канализационный коллектор. Старая прогнившая древесина не выдержала напора, и нечистоты хлынули внутрь почти готового тоннеля.
Девятаев с товарищами пытались скрыть последствия аварии, но она стала слишком масштабной, да и вонь от нечистот разнеслась по всей округе. В конце концов, лагерное начальство узнало о подготовке к побегу.
Начались допросы, избиения, пытки…
Побег, равно как и неудавшаяся попытка к побегу, практически во всех немецких лагерях карались смертной казнью. И несчастные узники, едва державшие на ногах, вероятно, были бы счастливы, если бы казнь прервала их мучения.
Большую часть заключенных, рывших подкоп, оправили в общий карцер. Девятаева бросили в одиночную камеру размером метр на два; каждый день водили на допросы, избивали и морили голодом. Вряд ли он выдержал бы эти мучения, если бы не товарищи, умудрявшиеся иногда закидывать ему через крохотное оконце кусок хлеба.
Восемь суток провел Михаил в камере. На девятый день его перевели в общий карцер, где он повстречал избитого до полусмерти Ивана Пацулу. Тот рассказал, что не выдержал издевательств и плюнул в рожу зондерфюреру. За это зондерфюрер и комендант лагеря топтали его и колотили на виду у всего лагеря.
Все участники неудавшегося подкопа ожидали казни. Однако фашисты решили продлить их мучения и, сковав руки цепями, отправило в лагерь смерти Заксенхаузен.
Глава девятая
Германия; Фильтрационный «Спец-лагерь №7» НКВД СССР (бывший Заксенхаузен) - остров Узедом
СССР; Псковская область
1945 год
Доставленные Девятаевым и его товарищами сведения о секретном ракетном центре на острове Узедом оказались стратегически важными и предельно точными. Летчик-истребитель в деталях описывал то, что видел на острове: склады, цеха, замаскированные пусковые площадки, связывающую их железную дорогу, жилые блоки инженерно-технического состава, казармы охраны… Все описанные здания и объекты он перенес на карту острова, где также обозначил дороги, посты охраны и точки противовоздушной обороны. Подробные данные позволили осуществить несколько воздушных атак, остановивших ракетные пуски из Пенемюнде.
Случилось и еще одно обстоятельство, заметно притормозившее работы по изготовлению ракет «Фау». Вскоре после дерзкого побега группы Девятаева, на острове Узедом произошла диверсия - военнопленные совершили настоящий подвиг, взорвав заводскую линию по производству кислорода. После короткого расследования, около сотни участников этой диверсии были расстреляны эсэсовцами.
А Михаил Девятаев по иронии судьбы в это время снова оказался в Заксенхаузене. Теперь там был обустроен фильтрационный «Спец-лагерь №7», входивший в Наркомат Внутренних дел.
Следствие и многочисленные проверки обстоятельств того, как Михаил попал в плен, продолжались. Его периодически вызывали на допросы, и те, кто вел следствие, никак не желали верить в то, что до крайней степени истощенный летчик, к тому же не имеющий специальной подготовки, мог поднять в небо тяжелый немецкий бомбардировщик.
- Что-то тут не чисто, - зло усмехались дознаватели из контрразведки. - Когда летчика пересаживают с одного типа самолета на другой, то сначала он пару месяцев изучает теорию, сидит в кабине - привыкает. Потом десяток полетов выполняет с опытным инструктором. И уж после летит самостоятельно. А тут сел, запустил, вырулил и полетел. Да еще умудрился приземлиться, никого не убив из товарищей…
Высказывались даже предположения, будто Девятаев тайно прошел в плену обучение и был целенаправленно подослан немецкой разведкой.
В частности сотрудники СМЕРШа устроили Михаилу несколько очных ставок с советскими летчиками. И все эти летчики, вникнув в суть дела и видя перед собой крайне изможденного, ослабленного человека, авторитетно заявляли: «Это невозможно. При таких обстоятельствах он не мог взлететь. Никто бы не смог».
И снова выходило, что его готовили к полету немцы.
От подобной несправедливости у Михаила иной раз перехватывало дыхание, и наворачивались слезы. Как же так? Почему ему не верят? Его сбили в неравном воздушном бою, он был серьезно ранен и приземлился на парашюте без сознания. В плену оставался преданным Родине и, невзирая на уговоры и истязания, наотрез отказывался сотрудничать с врагом. Мысль о побеге из концлагерей не оставляла его ни на минуту. Один побег закончился неудачей, зато вторая попытка вышла на все сто! Он спасся сам и спас девять жизней, угнал немецкий бомбардировщик Хейнкель He 111, а советскому командованию доставил важнейшую информацию о секретном ракетном центре Пенемюнде. И после всего этого он «подослан немецкой разведкой»?.. Да в своем ли вы уме, товарищи?!
Впрочем, в глубине души Михаил понимал и принимал другую истину, забывать о которой никто права не имел. Предателей, шпионов и прочих пособников фашистской Германии на свободе оставалось действительно много. Слишком много! И каждого из них нужно было изобличить, поймать, обезвредить. Поэтому он скрипел зубами, терпел и в сотый раз отвечал на одни и те же вопросы.
* * *
- Девятаев!! Девятаев, оглох, что ли?!
- Вертухай зовет, - прекратив работу, подсказал напарник.
Распиливая с ним двуручной пилой толстый древесный ствол, Михаил задумался и не слышал окриков. Бросив пилить, он тяжело распрямился, вытер рукавицей пот со лба и вопросительно поглядел на охранника.
- Быстро к вагончику! - крикнул тот. - Начальник смены вызывает!
Сунув рукавицы в карман брезентовой робы, Девятаев зашагал вниз по расчищенному от деревьев склону…
«Что бы это значило? - щурился он от яркого сентябрьского солнца. - Неужели опять вызовут к следователю на допрос? Не надоело им терзать меня? Как будто я расскажу что-то новое…»
Ожидания не подтвердились - вместо сотрудников НКВД у вагончика стоял коренастый круглолицый дядька в новенькой форме с погонами подполковника артиллерии. Начальник смены вел себя с этим подполковником еще более заискивающе, чем с приезжавшими следователями. Это насторожило Михаила. «Кто бы это мог быть? - думал он, приближаясь к вагончику. - Не иначе как большое начальство из столицы…»
- Подследственный Девятаев по вашему приказанию прибыл, - остановился он в пяти шагах от офицеров.
- Вот он, товарищ подполковник. Пожалуйста, можете беседовать, - раскланялся начальник смены и исчез за дверью вагончика.
- Сергеев. Сергей Павлович Сергеев, - представился незнакомец и вдруг протянул руку.
Никто из навещавших ранее сотрудников НКВД заключенным фильтрационного лагеря руки не протягивал. Поэтому Михаил растерялся, но ладонь все-таки пожал.
- Давайте пройдемся, - предложил гость.
Девятаев послушно побрел следом меж пеньков в сторону нетронутого островка из молодых деревьев. Возле этой рощицы было совершенно тихо - ни далекого стука топоров, ни равномерного хруста двуручных пил, ни окриков охраны. Разве что мелкие пичуги пересвистывались меж собою.
- Вы ведь летчик, верно? - остановился Сергеев возле тонкой березы. - И зовут вас Михаил Петрович?
- Так точно. Бывший летчик-истребитель. Воевал в дивизии Покрышкина.
- Я слышал, будто вы бежали из плена на немецком бомбардировщике?
- Было дело. И девять товарищей с собой прихватил.
- А откуда бежали?
- Северо-восточная Германия, остров Узедом.
Подполковник поднял взгляд на Михаила.
- Не там ли находился секретный ракетный центр?
- Так точно, там. Он носил название «Пенемюнде». Я его подробно описывал на допросах и в своих докладных записках.
- Кое-что я читал. Очень интересный материал. Расскажите мне об этом центре, Михаил Петрович.
Кивнув, тот начал рассказывать обо всем, что довелось узнать за время пребывания в концлагере Карлсхаген…
Вскоре Девятаеву стало ясно: Сергеева интересует процесс сборки, испытания и запуска немецких ракет. Именно по этой теме он периодически просил уточнить те или иные детали.
В общей сложности их беседа длилась минут сорок. Сергей Павлович (так звали гостя) своими манерами больше походил на человека гражданского, нежели на военного. Вежливый, спокойный, но вместе с тем настойчивый и даже дотошный до интересующих мелочей. Вопросов он задавал много; ответы выслушивал внимательно, часто переспрашивал и кое-что записывал в рабочий блокнот.
А в конце беседы вдруг поинтересовался:
- Михаил Петрович, а не согласились бы вы оказать мне более конкретную помощь?
Тот непонимающе поглядел на Сергеева.
- Если бы вас доставили на остров Узедом, вы смогли бы на месте показать цеха, испытательные стенды, пусковые площадки? - уточнил подполковник.
- На остров Узедом? - не поверил своим ушам Девятаев.
- Да. Почему вы так удивлены? Это же рядом - меньше двухсот километров.
Летчик смутился.
- Просто не думал, что когда-нибудь снова придется там побывать. А так-то, конечно. Почему же не показать? Я все отлично помню, да и времени-то прошло - всего ничего.
- Вот и отлично, - спрятал Сергеев блокнот и вновь протянул руку. - Тогда до скорой встречи.
* * *
Глядя на подруливающий транспортный самолет, Девятаев размышлял о сложных виражах своей судьбы, мотавшей его по одним и тем же местам. В Заксенхаузене он побывал в качестве пленного советского летчика, теперь находился тут до окончания проверок, проводимых аппаратом НКВД. В секретном ракетном центре на острове Узедом немцы использовали его для грубой и тяжелой физической работы, а свои ныне везут то ли свидетелем, то ли консультантом…
Ли-2 сбросил обороты моторов и катился по ровному травянистому полю, слегка подворачивая влево. Михаил и подполковник Сергеев с двумя помощниками ожидали на краю этого поля, готовясь занять места в кабине этого самолета.
Сергей Павлович, по всей видимости, был наделен огромными полномочиями, потому как охрана лагеря продолжала перед ним расшаркиваться, а спешно собранный в поездку Девятаев уже через час прибыл сюда с небольшим чемоданчиком в руке. Бывший концентрационный лагерь Заксенхаузен находился чуть севернее Берлина - на окраине города Ораниенбург. От него на автомобиле до Пенемюнде - два часа езды. Но для Сергеева и двух его помощников снаряди транспортный самолет. Это говорило о многом.
- Родная стихия? - перекрикивая гул моторов, обратился он к Девятаеву.
Летчик улыбнулся.
- Так точно.
- А воздух?! Запах ощущаете?
В воздухе на самом деле витал легкий аромат авиационного бензина, а лицо окатывали невидимые теплые волны выхлопов. Для человека, большую часть жизни проведшего на аэродромах возле авиационной техники, от этих запахов перехватывало дыхание.
Сразу после беседы с Сергеевым у дальнего молодого лесочка, охрана заметалась и начала собирать Михаила в дорогу. Моментально нашелся новенький фибровый чемоданчик с блестящими углами, кто-то принес слегка поношенный темный костюм в сизую полоску, начальник смены одолжил пару ботинок.
Михаил быстренько ополоснулся в обустроенном в конце барака душе, тщательно выбрил лицо, оделся. Глянув на себя в зеркало, повеселел: он еще был ничего. Фильтрационный лагерь - конечно, не санаторий, но и не фашистский конвейер смерти. Здешняя пайка была повкуснее и побольше. Несмотря на изнурительную работу по вырубке леса, Девятаев за пару последних месяцев ощутимо прибавил в весе. А приодевшись в цивильное и вовсе стал походить на нормального человека.
Пискнув тормозами, темно-зеленый Ли-2 остановился. Из чернеющего проема открывшейся дверцы вывалился короткий трап.
Подполковник подтолкнул Девятаева к трапу.
- Смелее, Михаил Петрович. Скоро будем на месте…
* * *
В пассажирской кабине находились четверо: Девятаев, Сергеев и два его молчаливых помощника - один в гражданском костюме, другой военный и тоже в чине подполковника артиллерии. В полете Сергей Павлович сидел рядом с Михаилом. О «Фау» он не расспрашивал, а больше интересовался подробностями дерзкого побега из немецкого плена. По всему было видно, что смелость и отвага советских военнопленных при захвате немецкого бомбардировщика, а также во время полета в расположение советских войск, производили на него огромное впечатление.
Менее чем через час советский транспортник совершил посадку на том самом аэродроме, с которого Михаил взлетел на захваченном Хейнкеле.
Сложные чувства овладели им, пока он шел по грузовой кабине к выходу. Спрыгнув с последней ступеньки трапа на бетонку, он сделал несколько шагов и невольно остановился. В этот день Девятаев впервые оказался на острове Узедом не в полосатой робе бесправного узника, а прибыл сюда гражданином страны-победительницы.
Он удивленно огляделся по сторонам. Необычность пейзажа заключалась в том, что самолетные стоянки пустовали: ни многочисленных бомбардировщиков, ни дежуривших в готовности №1 «мессеров» с «фоккерами», ни обслуживающего персонала в черных комбинезонах. Вместо всего этого кругом зияли бомбовые воронки, валялись обломки металлических ящиков-контейнеров, на дальних стоянках чернели остовы двух сгоревших самолетов, а у леса торчала контрольная «вышка» с выбитыми стеклами и почерневшим от пожара углом.
Картина неживого аэродрома поражала. Ранее здесь кипела жизнь, а теперь не было ни одной живой души. Лишь на краю широкого бетонного перрона, куда подрулил Ли-2, ожидало несколько встречающих лиц в форме сотрудников НКВД.
Двое из них направились навстречу прилетевшим. Старший в звании майора окинул мужчин цепким взглядом и сразу понял, кто есть кто.
- Майор Золотов, - представился он Сергееву. Кивнув в сторону Девятаева, предупредил: - Мы должны встретить заключенного и контролировать каждый его шаг, пока он будет находиться на территории бывшего ракетного центра Пенемюнде.
- А не пошли бы вы к е… матери со своим контролем! - внезапно вспылил Сергеев. - Теперь я тут за все отвечаю. Вон с моих глаз!
Девятаев опешил от такого обращения с офицерами всесильного НКВД.
- Идемте, Михаил, - похлопал по плечу Сергей Павлович. - Работы много, а время у нас мало. Мне удалось вас выцепить всего на трое суток…
* * *
До позднего вечера, покуда солнце не село за горизонт, Девятаев водил подполковника Сергеева по острову, показывал подземные цеха завода, здания технического обеспечения, стартовые площадки. И рассказывал, рассказывал, рассказывал…
На следующий день распорядок в точности повторился. Более десяти часов (с небольшим перерывом на обед) Сергеев с Девятаевым бродили по западной оконечности острова Узедом, рассматривали брошенные узлы ракет и заправочных модулей. Потом они прошлись вдоль уцелевшей железнодорожной ветки, по которой немецкие специалисты возили готовые ракеты к испытательным стендам. Затем спустились в подземный бункер, откуда контролировались испытания и давались команды на старт.
Подполковник постоянно задавал вопросы. И даже те, ответов на которые Девятаев не знал.
- Как ракетные узлы перемещались внутри сборочных цехов? Сколько времени уходило на сборку одного изделия? Все ли ракеты проходили испытания на стенде?..
- Простите, Сергей Павлович, - виновато отвечал в таких случаях летчик, - но простых заключенных в сборочные цеха не допускали. Мы лишь обслуживали аэродром и прилегающую территорию. Убирали ее, расчищали от снега, засыпали воронки, ремонтировали разбитый бетон…
- Да-да, понимаю. Я слишком многое хочу от вас услышать, - соглашался тот. - Не сердитесь за мою дотошность. Ведь вы, Михаил, остались едва ли не единственным живым свидетелем строительства, испытаний и боевых запусков немецкого «оружия возмездия». Вы присутствовали при транспортировке ракет «Фау». Видели, как они уходят в небо; наблюдали, как некоторые из них взрываются и падают.
- Да я и не сержусь. Но разве я единственный свидетель, Сергей Павлович? Со мной ведь бежало с острова еще девять человек.
Подполковник с минуту помолчал, затем негромко сообщил:
- Я хотел повидать и расспросить каждого из тех, кто вместе с вами бежал из плена. Поставил соответствующим службам задачу, чтоб те навели справки, разыскали. В общем… не хотел сразу расстраивать. К моему сожалению, на сегодняшний день в живых из вашей команды остались лишь четверо: вы, Иван Кривоногов, Михаил Емец и Федор Адамов.
- Как?.. - у Михаила от волнения пересохло в горле. - А остальные?..
- Владимир Соколов и Николай Урбанович погибли 14 апреля 1945 года при форсировании Одера. Петр Кутергин, Тимофей Сердюков и Владимир Немченко не дожили до победы всего несколько дней - они сложили головы на подступах к Берлину. Иван Олейник погиб на Дальнем Востоке в боях с японцами.
Несколько долгих минут Девятаев молчал. Понимая его состояние, Сергей Павлович не беспокоил…
* * *
На третий день они прощались. Сергеев с помощниками оставались в Пенемюнде - им предстояло собрать наиболее ценные обломки ракетных узлов, кое-что из оборудования сборочных цехов и подготовить все это к переправке в Советский Союз. Ну, а Девятаев в сопровождении двух сотрудников НКВД возвращался под Берлин в фильтрационный лагерь.
- Спасибо вам, Михаил Петрович. Огромное спасибо, - тряс Сергеев руку бывшему летчику-истребителю. - Благодаря вашим рассказам мне удалось прояснить некоторые очень важные моменты.
- Рад был помочь, Сергей Павлович, - отвечал Девятаев. - Если понадоблюсь - знаете, где меня найти.
Глаза его были печальны. Почти трое суток относительной свободы истекли. Через несколько часов автомобиль доставит его к воротам охраняемого периметра, и он снова окажется за колючей проволокой. В эту скорбную минуту ему было все равно, как он назывался: Заксенхаузен или «Спец-лагерь №7». Ему отчаянно не хотелось туда возвращаться.
- Михаил Петрович, прошу извинить за то, что я не в состоянии освободить вас прямо сейчас, - заметил его настроение Сергеев. И добавил: - Но я буду ходатайствовать о вашем освобождении. Обещаю, что в скором времени вы вернетесь на Родину.
Офицер НКВД захлопнул за Девятаевым дверцу и уселся на переднее сиденье. Заворчал мотор. Оставляя за собой пыльный след, черный легковой автомобиль побежал по дороге к единственному мосту, связывающему остров Узедом с материком…
Сергей Павлович сдержал слово, и в ноябре сорок пятого года Михаил Девятаев был переведен из фильтрационного спец-лагеря в колонию-поселение на Псковщине. Там он провел всего несколько месяцев, после чего был окончательно освобожден, восстановлен в офицерском звании и одновременно демобилизован из армии.
Лагерь смерти Заксенхаузен - остров Узедом
1944 год
Заксенхаузен по праву считали самым страшным местом для тех, кто попал в плен. Убедился в этом и Девятаев, когда его вместе с другими летчиками привезли на северо-восточную окраину Ораниенбаума. Те лагеря, которые он прошел до сего дня, показались ему лишь преддверием ада. А настоящей преисподней стал именно Заксенхаузен. Финалом для прибывшего сюда человека была только смерть. Она могла наступить от истощения, от пыток и побоев, от невероятной скученности, разряжаемой по мере поступления новых жертв ежедневно чадящим крематорием. Здешние узники делились на «смертников» и «штрафников». Разницы практически никакой не было, однако «смертники» находились на пару шагов ближе к смерти - их еженедельно десяткам приговаривали к казни, убивали просто так или отправляли на самые непосильные работы, что было равносильно расстрелу.
Этот лагерь был построен п приказу самого Гиммлера силами политзаключенных и других узников Третьего рейха в 1936 году. В разное время число находящихся в пределах его периметра доходило до шестидесяти тысяч, а погибло за время его существования свыше ста тысяч человек.
Лагерь имел форму равностороннего треугольника, а центральные ворота венчала циничная надпись «Arbeit macht frei» - «Труд освобождает». В площади лагеря имелось двенадцать башен с пулеметными установками, каждая из которых простреливала определенный сектор; в башне «А» располагалось КПП, комендатура, кабинеты рапортфюреров и пульт управления пропущенным по внешнему забору током. Прямо за воротами раскинулась полукруглая площадь - «аппельплац», служащая для проведения перекличек и проверок. Здесь же была устроена виселица для публичных казней.
Этот специальный лагерь создавался для экспериментальной работы с «живым материалом». Здесь проходило обкатку оборудование для пыток, над людьми проводились опыты, испытывались всевозможные медицинские препараты, а также походили тренировку молодые «кадры». Через обучение в Заксенхаузене были пропущены тысячи офицеров СС и сотрудников охраны, которые позже мучали и убивали узников в различных нацистских лагерях от Дахау до Освенцима.
* * *
Вновь прибывших летчиков первым делом отправили в блок санобработки. По дороге туда они встречали группы обритых наголо и худых заключенных в абсолютно одинаковой полосатой одежде. Вид здешних узников был необычен: помимо крайнего истощения поражало полное отсутствие эмоций на лицах. Люди не верили, что когда-нибудь выберутся из этого кошмарного места живыми. Они просто готовились к смерти.
- Видать, это наше последний лагерь, - пробормотал Кравцов.
- С чего ты взял? - не согласился Вандышев.
- Предчувствие у меня такое.
- Брось хандрить, - вмешался в разговор Пацула. - Обживемся, узнаем, что к чему. Тогда уж и сделаем выводы…
Девятаев хотел поддержать Ивана, да не успел - шедший рядом надзиратель без предупреждения ударил прикладом по плечу ближайшего узника. Им оказался Вандышев.
Дальше все шли молча.
В «предбаннике» блока санобработки воняло хлоркой так, что нестерпимо резало глаза. Пленных летчиков заставили полностью раздеться и бросить старую одежду с обувью в стоявшую здесь же тачку. Далее их провели в помывочное помещение, где несколько раз окатывали едким мыльным раствором и заставляли мыться под холодным душем.
После им выдали полосатую робу и повели к парикмахеру. Покуда шли, в длинном коридоре наткнулись на окровавленный труп, лежавший под выкрашенной темной краской стеной. Из разбитой головы трупа растекалась большая лужа крови - вероятно, бедняга был убит несколько минут назад.
Первым к пожилому парикмахеру - такому же узнику, как и все остальные - уселся Вандышев. Ловко работая опасной бритвой, парикмахер обрил его наголо буквально за одну минуту.
- Пройдите в соседнее помещение. Там есть нитки с иголкой - пришейте на левую сторону робы бирку с номером, - смахнул он срезанные волосы с плеч Вандышева. - Следующий!
Следующим на табурет уселся Пацула, за ним Кравцов.
Последним подставил свою пышную шевелюру Девятаев. Охранники переместились в соседнее помещение, поэтому Михаил рискнул осторожно поинтересоваться:
- Что за человек лежит в коридоре?
Парикмахер коротко оглянулся на открытую дверь и тихо ответил:
- Мой напарник. Четверть часа назад рапортфюрер Зорге ударил его лопатой по голове за то, что он курил в неположенном месте.
- Сволочь, - пробормотал летчик.
- Ничего… Это ему зачтется. Когда-нибудь я сам перережу ему глотку вот этой бритвой…
Заканчивая стрижку, пожилой парикмахер спросил:
- За что вас перевели в Заксенхаузен?
- Подкоп делали из барака. Хотели сбежать.
- Значит, вас четверых определят в «смертники» и обязательно казнят.
Летчик даже не успел ничего на это ответить.
- Где твоя бирка с номером? - шепотом спросил старик.
- Вот, - разжал Михаил кулак.
- Давай ее сюда. А ты пришьешь на свою робу вот эту…
Снова оглянувшись на дверь, он сунул ему другую бирку.
- Чья она?
- Моего напарника. Она ему теперь ни к чему. Он был «штрафником», и у него имелся небольшой шанс выжить. Запомни: ты теперь Никитенко. Бывший учитель из Дарницы - Степан Григорьевич Никитенко…
Внезапно в помещение заглянул рапортфюрер.
Парикмахер тотчас преобразился. Он успел полностью обрить голову Михаила, поэтому схватил его за ворот робы и толкнул в сторону двери.
- Быстрее! Следующий!
Большой некрасивый рот ротенфюрер расплылся в улыбке.
- So! So! Gut! - одобрительно посмеиваясь, оценил он поведение старика.
После санобработки «штрафников» отфильтровали от «смертников» и построили между двумя бараками карантинного блока-изолятора. Так благодаря человечности и смелости пожилого парикмахера Девятаев оказался среди «штрафников».
* * *
Выжить на конвейере смерти, именуемом «Заксенхаузен», было чрезвычайно сложно. В бараках, рассчитанных на двести-триста человек, размещалось по девятьсот узников. Трехэтажные нары, теснота, духота, вонь, постоянные болезни от недоедания и инфекций. Любой из заключенных находился в полной власти надзирателей, эсэсовцев, коменданта и его помощников. За малейшее опоздание в строй или любую другую провинность могли избить, искалечить или приговорить к показательной казни. Суточное довольствие состояло из двухсот граммов хлебной субстанции, кружки баланды и трех картофелин. Зато на ногах люди находились по восемнадцать часов в сутки; работа была тяжелая, однообразная, подчас бессмысленная.
Ежедневно по территории лагеря, невыносимо скрепя колесами, проезжала запряженная людьми большая повозка. Она курсировала по сложному маршруту, огибая один за другим бараки, боксы, блоки. В повозку укладывали трупы тех, кто не выдержал голода, побоев или непосильного труда. Живые заключенные провожали умерших товарищей скорбным взглядом. Каждый из них думал: возможно, завтра и я отправлюсь на этой скрипучей повозке в свой последний путь…
Думал об этом и Михаил Девятаев. Забираясь на нары после тяжелого дня, он долго ворочался, вспоминая своих близких и друзей. «Товарищи продолжают летать, бить в небе фашистских гадов, а я тут… Матери и Фае, наверное, написали: «Пропал без вести…» А я не пропал. Я жив. И еще поборюсь…»
* * *
Через некоторое время в лагерь смерти приехала группа офицеров СС. «Смертники» продолжали работать, а «штрафников» построили на плаце, после чего «эсэсовцы» долго ходили вдоль шеренг и придирчиво осматривали каждого заключенного.
- Zwei schritte voraus! - командовал старший офицер тем, кто его заинтересовал.
Услышал эту команду и Девятаев. Сделав два шага вперед, он переглянулся со стоящим рядом товарищем: «Куда это нас?»
Тот недоуменно пожал плечами: «Не знаю…»
Отобранную команду построили в колонну по три и отвели к ветке железной дороги. Через двадцать минут подошел короткий состав, заключенных погрузили в вагоны, двери заперли и опечатали. Оставляя в бледно-голубом небе черный дым, паровоз потащил состав из десятка двухосных товарных вагонов куда-то на север…
В каждый вагон относительно небольшого размера гитлеровцы набили по семьдесят человек. В страшной тесноте ни присесть, не повернуться. Да что там присесть - дышать было трудно. Но Девятаев терпел и всю дорогу думал только об одном: лишь бы рядом с новым лагерем имелся аэродром!..
Проехал эшелон не так много - всего-то километров двести. Он дольше стоял из-за ремонта разрушенных бомбардировками железнодорожных путей. За двое суток дороги заключенных ни разу не покормили, только дважды разносили воду. В итоге в том вагоне, где ехал Девятаев, скончалось от ужасных условий и голода шесть человек. Ведь раньше и в Заксенхаузене никто из них досыта не питался.
- Концлагерь «Карлсхаген», - прочитал Михаил, когда поезд, наконец, остановился, двери вагонов отъехали назад, и охранники приказали построиться на щебне узкого перрона.
Спрыгнув на щебень насыпи, он вдруг ощутил высокую влажность воздуха и запах моря. «Ехали на север, - подумал он. - Значит мы на берегу Балтийского моря».
После проверки по головам всех живых и умерших, прозвучала команда:
- В колонну по два, на территорию лагеря шагом марш!
Перестраиваясь на ходу, заключенные двинулись в сторону раскрытых ворот…
* * *
Оставшимся в живых после тяжелейшего переезда из Заксенхаузена предстояло работать в сверхсекретном ракетном центре Пенемюнде, называемом также «Заповедником Геринга». Центр располагался на западной оконечности острова Узедом, затерявшегося на побережье Балтийского моря.
Северная часть острова, где размещался секретный центр, почти полностью была покрыта густым лесом. Деревья отсутствовали лишь в площади аэродрома и на западной оконечности, выходившей на широкий пролив, отрезавший остров от материка.
В этом зловещем месте с благословения самого Гитлера работал профессор Вернер фон Браун, которому через несколько лет придется возглавить ракетную программу США. Пока же он совместно с административным руководителем Вальтером Дорнбергером трудился здесь: дорабатывал, испытывал и запускал своих монстров - ракеты «Фау-1» и «Фау-2». Также на аэродроме острова проходила часть испытательной программы первого реактивного истребителя Ме-262.
До 1936 года на острове ютилось лишь несколько старых морских курортов, да рыбацкая деревушка. Его северо-западная часть оставалась пустынной и прекрасно подходила для целей исследовательской группы майора Вальтера Доренбергера и фон Брауна. На тот момент майор являлся основателем и фактическим главой ракетостроения - молодой и перспективной отрасли военной промышленности Третьего рейха. А фон Браун был его техническим помощником.
В 1936 году на острове закипела грандиозная стройка, и в течение всего трех лет среди дюн и вековых сосен Узедома появился современный экспериментальный ракетный центр. В общей сложности в строительство было вложено более полумиллиарда рейхсмарок - колоссальные по тем временам средства. Центр состоял из трех площадок: «Западный завод» (подчинялся люфтваффе), «Восточный завод» и «Южный завод» (подчинялись сухопутным войскам). Удивительно, но огромный комплекс долгое время удавалось скрывать от разведок всего мира. А между тем, здесь осуществлялся полный цикл по изготовлению «оружие возмездия», с помощью которого Адольф Гитлер рассчитывал выиграть Вторую мировую войну.
«Заводами» эти три объекта назывались условно. На самом деле на территории центра располагалось несколько десятков объектов различной величины. Два конструкторских бюро, производственные и сборочные цеха, электростанция, аэродромный комплекс, крупнейший в мире завод по производству жидкого кислорода, крупнейшая в мире аэродинамическая труба, десяток испытательных стендов и столько же стартовых площадок, два узла связи, бункеры управления ракетными пусками, артиллерия ПВО, продуктовые склады, жилой городок специалистов-ракетчиков, казармы и, наконец, концлагерь Карлсхаген. Кроме того все объекты связывали бетонные автомобильные дороги, а также пара железнодорожных веток.
За первыми успешными пусками ракетных изделий последовала длинная серия аварий и катастроф. Затем удачи чередовались с пожарами, взрывами, отказами систем управления.
Поначалу ракета и в самом деле была крайне ненадежной. Но к апрелю 1943 года инженеры фон Брауна проделали кропотливую работу над ошибками. А в мае этого же года вермахт окончательно определился с заказом ракеты: между крылатой «Фау-1» и баллистической «Фау-2» был сделан выбор в пользу последней. Причина подобного выбора заключалась в том, что английские средства ПВО научились бороться с низколетящими, медленными и шумными «Фау-1». А против «Фау-2» они оставались бессильны.
7 июля в своей ставке «Вольфшанце» Адольф Гитлер принял руководителей ракетной программы. Верхушке рейха показали цветную документальную кинохронику, посвященную запуску ракеты. Фюрер и его приближенные впервые увидели величественную картину оторвавшейся от стартовой площадки и быстро ушедшей в стратосферу ракеты. Стоявший возле экрана Вернер фон Браун без малейшей робости и с искренним энтузиазмом комментировал отснятые кадры. И сумел покорить своим изобретением Гитлера.
Несомненно, фюрер находился под сильным впечатлением, и с необычайной сердечностью прощался с Брауном и его инженерами. В тот роковой день и было принято решение о массовом производстве «оружия будущего».
* * *
После одобрения Гитлером программы по массовому производству ракетного оружия, в Пенемюнде были собраны лучшие технические умы люфтваффе и самые выдающиеся представители авиационной и инженерной мысли Германии. Конструкторы, инженеры и техники трудились круглые сутки, поскольку фюрер хотел применить новейшее оружие уже зимой 1943-44 года.
К середине лета 1943 года британская разведка окончательно установила местонахождение секретного ракетного центра. Командование Королевских ВВС решило провести внезапный ночной рейд и нанести бомбовый удар. Предстоящую операцию назвали «Гидра», а ее старт назначили в ночь с 17 на 18 августа 1943 года, когда должно было наступить полнолуние.
В назначенный час почти шестьсот тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков британских ВВС нанесли сокрушительный бомбовый удар по объектам острова. За сорок минут бомбардировки весь остров оказался охвачен огнем.
Немецкие ночные истребители были задействованы в защите берлинского неба, поэтому прибыли в район острова Узедом с опозданием, когда последняя волна британских самолетов отбомбилась и легла на обратный курс. И все же британцы потеряли сорок один бомбардировщик.
Последствия этого рейда стали для немцев весьма ощутимыми. Погибло более семисот человек, включая главного конструктора двигателей доктора Вальтера Тиля и главного инженера Эриха Вальтера.
После налета гестапо сбилось с ног, опрашивая уцелевших и прочесывая округу в поисках предателей и сигнальщиков, якобы корректировавших работу британских бомбовозов. Руководить ходом восстановительных работ в секретном центре был назначен генерал СС Шрекенбек. Но теперь, дабы исключить подобные потери, решено было строить новые лаборатории и производственные корпуса под землей, используя труд узников концлагерей. Поэтому любой заключенный, попавший на остров Узедом, по сути, обрекался на смерть.
Секретный ракетный центр Пенемюнде немцы называли «Заповедником Геринга». Заключенные меж собой использовали другое название - «Остров дьявола». Впрочем, понапрасну в лагере Карлсхаген узников не убивали. Все-таки этот лагерь обеспечивал ракетчиков и аэродромное хозяйство рабочей силой, да и порядки в нем были чуть более человечными по сравнению с Заксенхаузеном. Смыслом здешнего пребывания узников была тяжелая работа, а не исправление или уничтожение. Да и дефицит дармовой рабочей силы к концу войны становился все более очевидным.
Тем не менее, заключенных с каждым днем становилось меньше. Кого-то выкашивали болезни, кто-то умирал от истощения и непосильной каждодневной работы, других администрация лагеря казнила за провинности. Причем в Карлсхагене был популярен очень странный и изощренный метод казни, когда обреченному узнику объявляли «десять дней жизни». В эти оставшиеся дни его лишали пищи, всячески избивали, охрана измывалась над ним как хотела. До десятого дня, как правило, не дотягивал никто, а если такое и случалось, то едва живого приговоренного просто вешали или расстреливали.
Уцелевшие и продолжавшие работать узники понимали: рано или поздно очередь дойдет и до них. Гитлеровцы не оставят в живых свидетелей своих преступлений и обязательно уничтожат всех.
Понял это и Девятаев, попав на остров Узедом в 1944 году.
* * *
Остров встретил отвратительной погодой. С севера дул промозглый холодный ветер, не переставая, шел мокрый снег. Темно-серое неспокойное море, покрытое седыми бурунами, сливалось с таким же серым осенним небом.
После каждого воздушного налета союзной авиации, немцы строили заключенных и распределяли их на работы по обезвреживанию неразорвавшихся бомб, по засыпке воронок на взлетной полосе и восстановлению пострадавших дорог. В одну из рабочих команд попал и Девятаев в первый же день пребывания в лагере. Какого же было его удивление, когда команду привезли на… аэродром.
- Самолеты?! - удивленно выдохнул он.
- Да, самые настоящие, - отозвался идущий рядом мальчишка. - Только что от них проку - никто ж из заключенных летать не умеет…
Вот так хваленая помесь немецкого педантизма с арийской аккуратностью дала сбой и не заметила подмены, когда эсэсовский фильтр не сработал и пропустил советского летчика на секретный ракетный полигон с действующим аэродромным хозяйством.
Ничем не выдавая свое умение пилотировать самолеты, «учитель из Дарницы» покосился на соседа. Тот и впрямь был молод - от силы лет двадцать. Среднего роста, тощий, усыпанный конопушками вздернутый нос. Упрямый взгляд карих глаз располагал. Такие упрямцы с врагом сотрудничать не станут. В лепешку расшибутся, а не станут!
- Я все равно отыщу способ сбежать отсюда, - тихо проговорил Девятаев.
- А чего его искать? - вдруг быстро заговорил паренек. - Вплавь отсюда надо! Или на лодке! Но обязательно ночью во время бомбежки!
- Почему же во время бомбежки?
- Потому что немцы свет гасят, и весь остров проваливается в такую темень, что хоть глаза выколи - ничего не увидишь. Понял?
Девятаев улыбнулся.
- Дельная мысль. Тебя как кличут-то?
- Николаем. Николай Урбанович я, с Белоруссии, - протянул он ладонь. - А ты откуда?..
Договорить им не дали - прозвучала команда разобрать инструменты и построиться в колонну по два. Вооружившись лопатой, Михаил занял место в строю.
Весь день ему пришлось трудиться на продуваемом всеми ветрами аэродроме: таскать мешки с цементом, подвозить на тачках песок, засыпать грунтом бомбовые воронки и бетонировать рулежные дорожки. Руки и ноги стыли от холода, тело изнывало от непосильной нагрузки, но Девятаев скрипел зубами и работал. Теперь его мечта о побеге находилась совсем рядом - всего в нескольких сотнях метров на стоянках замерли немецкие самолеты. «Месеры», «фоккеры», «юнкерсы» и даже один Хейнкель с вычурными вензелями на длинном фюзеляже.
До конца рабочего дня малец по имени Николай на глаза Девятаеву не попадался, словно избегая общения. «Видать, жалеет о том, что доверил мне свою тайну», - подумал летчик.
Но он ошибался. Вечером после ужина Николай сам подошел к Михаилу и их знакомство продолжилось…
Глава десятая
СССР
1946-1957 гг
С Псковской области до Татарии Михаилу пришлось добираться тремя поездами, подолгу ожидая их на вокзалах и станциях среди пассажирской суеты. Страна полным ходом восстанавливалась от последствий жестокой войны и приоритетом пользовались грузовые эшелоны, перевозящие строительные материалы, лес, оборудование возвращавшихся из эвакуации промышленных предприятий. Люди с пониманием относились к временным трудностям и не роптали.
Последняя пересадка на вокзале города Арзамаса заняла почти трое суток. Обосновавшись с вещмешком на краю деревянной лавки, Девятаев дремал или же наблюдал за соседями по залу ожидания - такими же горемычными пассажирами, как и он сам. Иногда окатывали волны воспоминаний, и он заново переживал ужасы плена, подготовку к побегу и свой последний, наполненный риском и опасностью полет.
Последние месяцы Михаил провел в колонии-поселении в Псковской области. Колония представляла собой обычный городок из бараков и хозяйственных построек на краю небольшого районного центра. Минимальная охрана, отсутствие периметра из колючей проволоки, столовая, клуб, обычная ежедневная работа и даже выходной день в конце рабочей недели. Контингент был подстать Девятаеву: прошедшие через плен или репатриированные на Родину после принудительных работ в оккупированных нацистами странах. В колонии-поселении все они ожидали решения Комиссии по своей реабилитации. Здесь уже не допрашивали, не терзали подозрениями; администрация
относилась к поселенцам со спокойным равнодушием. Через оперативника НКВД Михаилу даже удалось навести справки о судьбе выживших товарищей. Федор Адамов воевал в штрафной роте, был ранен, после чего с него сняли все обвинения. Вылечившись в госпитале, он вернулся в поселок Белая Калитва Ростовской области, где стал шофером. Михаил Емец после фильтрационного лагеря проживал в Сумской области и руководил бригадой в колхозе имени Ворошилова. Иван Кривоногов в конце сорок пятого года обосновался в Горьком, и проходил испытательный срок в одном из портовых подразделений Волжского речного порта.
Воспоминания о товарищах вновь вызвали теплую улыбку на лице Михаила. «Слава Богу, что хоть эти трое остались живы», - подумал он и вздохнул.
Прошел всего год, как сломали хребет фашизму. Страна пока не оправилась от войны. Города на западе ее еврейской части еще стояли в руинах, повсюду виднелись зарастающие травой воронки, валялись остовы сгоревшей техники. Люди тоже не успели прийти в себя и перевести дух. Кому-то приходилось возвращаться домой из далекой эвакуации, кто-то разыскивал пропавших родственников, кто-то продолжал ударно трудиться, как и в дни войны. Работы по восстановлению народного хозяйства шли без выходных и праздников, ценой невероятных усилий.
- Ваши документы, - заставил вернуться в реальность поставленный мужской голос.
Девятаев приоткрыл глаза. Напротив стоял военный патруль: капитан из транспортной комендатуры и два солдата с петлицами танкистов.
На Михаиле была шинель без погон - по сути гражданский человек. Но спорить и задавать вопросов он не стал. Порывшись в кармане, протянул документы.
Ознакомившись с ними, начальник патруля вернул удостоверение, сухо кивнул и направился дальше. А Девятаева легонько пихнул в локоть сидевший рядом седобородый старик.
- Отвоевался, служивый?
- Отвоевался.
- Домой, стало быть, едешь?
- Домой, отец.
- Ну и славно. Главное - жив да не калека. А то вон, сколько их, сирых, - кивнул старик на ковылявшего на костылях мимо лавок одноного солдатика. - Куда ж им теперь, бедным? Только в богадельню.
Оба проводили взглядами вернувшегося с войны героя, сочувственно вздохнули.
- Ну а вы-то, отец, откуда и куда?
- Я, милок, с супружницей был эвакуирован из Смоленской области в Башкирию. Работал в Стерлитамаке на содовом заводе сторожем. Годков-то мне уж много и другой работы не осилю. Там же в Башкирии схоронил свою Клавдию Федоровну. Теперь вот возвращаюсь, значит, на место давешнего проживания. Даже и не ведаю, что с моим домом: цел ли, устоял ли перед фашистом…
Михаил хотел поинтересоваться насчет детей, внуков и других родственников, да побоялся расстроить старика. Не похоже было, что кто-то у него остался.
- Ты сходил бы на перрон, милок, разжился кипяточком, - протянул сосед облезлый котелок. - А я вещички твои постерегу. Вернешься - чайком побалуемся. У меня и сахарок комковой имеется…
Через четверть Михаил вернулся с полным котелком кипятка. Дед соорудил хорошего чаю и угостил молодого соседа. Прихлебывая его из кружки, Михаил неторопливо отвечал на вопросы старика: кто таков, куда держит путь, почему один без семьи?..
Рассказывая о себе, он предпочитал не вдаваться в подробности и сознательно умалчивал о дерзком побеге из лагеря. Был уверен: в такое чудо никто не поверит.
Эшелон, следующий на Казань, подали на второй путь только к вечеру. Михаил тепло попрощался со стариком, пожелав ему поскорее добраться до родной Смоленщины, закинул на спину тощий вещмешок и зашагал к выходу из шумного вокзала…
* * *
Из десяти сыновей Акулины Дмитриевны Девятаевой семеро с войны не вернулись. Принесли ей похоронку и на восьмого - на Михаила.
После окончательного освобождения в 1946 году, Михаил Девятаев приехал в ставшую родной Казань и, наконец, встретился с любимой женой Фаей. Она знала о пришедшей похоронке на мужа, но не верила в его смерть и продолжала ждать.
Дождалась. Счастью воссоединившихся супругов не было предела. Они взялись налаживать быт, думать о пополнении семейства, потому что оба справедливо полагали: все страхи и испытания остались далеко позади. Но, увы, скоро пришло разочарование, ибо сбежав из фашистского плена, Девятаев внезапно оказался в другом плену - в плену всеобщей подозрительности.
Для того чтобы прокормить молодую семью, Михаил должен был устроиться на работу. А для побывавшего у фашистов человека работа не находилась - его попросту никуда не брали. О возвращении в авиацию он даже не мечтал. Небо для него было навсегда закрыто - об этом ему намекнули еще в колонии-поселении на Псковщине.
Походив по предприятиям, поговорив с кадровиками, Девятаев согласен был наняться кем угодно - хоть грузчиком, хоть дворником, хоть ночным сторожем! Но везде следовали отказы. Товарищи, с которыми он бок о бок воевал с фашизмом, звались победителями, героями, а на него смотрели с презрением - как на изгоя и врага народа. Странно это было и обидно едва ли не до слез. Ведь прошел десятки проверок! Все про него выяснили; буквально каждый день, проведенный в плену, был подробно им описан; найдены немецкие протоколы допросов, из которых становилось ясно, что он не предатель и никаких тайн не выдавал. После проверок в фильтрационном лагере его освободили, вернули офицерское звание. Тем не менее, для своего же народа он оставался чужим. Многие из тех, кто знал его раньше, отвернулись. Несколько раз Михаил встречал на улице однокашников по речному техникуму, но, завидев его, те поспешно переходили на другую сторону улицы…
Такое отношение к пленным целенаправленно воспитывала власть. В 1941 году были изданы и действовали после войны два приказа Сталина: №270 «О борьбе со случаями трусости и сдачи в плен», и №229, согласно которому член летного экипажа, оказавшийся на вражеской территории, должен был покончить жизнь самоубийством. Для чего ему и выдавалось личное оружие. Нарушители данных приказов признавались дезертирами и могли быть расстреляны, либо осуждены на двадцать пять лет заключения. Их семьи подлежали аресту, а также лишались любой государственной поддержки. Одним словом, к бывшим пленным относились крайне жестоко. В каждом из них видели потенциального врага и считали, что лучше отправить в лагеря десять невиновных, чем оставить на свободе одного виновного.
После освобождения Девятаев, конечно же, побывал и на своей родине - в Торбеево. Встретился с матерью, с другими родственниками. Заодно навестил местное начальство и тоже расспросил о возможности трудоустройства. Но и там отказали, хотя и объяснили отказ вполне уважительной причиной: рабочих мест в небольшом поселке не было.
Время шло, а устроиться на работу не получалось. Вскоре на вернувшегося из плена летчика могли завести уголовное дело за тунеядство. А там снова пересылка, лагеря, колючая проволока. Михаил пребывал в отчаянии…
Послевоенный период стал для него очередным тяжелым испытанием. Находясь в фашистских застенках, он мечтал вернуться на Родину и никак не предполагал, что она встретит его таким образом. Словно он был предателем и служил врагу.
После очередного неудачного похода по предприятиям Казани, Девятаев вернулся домой совершенно разбитым и расстроенным. Не хотелось никого видеть, не хотелось ни с кем говорить.
Понимая его состояние, Фая подошла, обняла.
- Пойдем ужинать, - пригласила она.
За столом она сумела разговорить супруга, кое-как успокоить. А, разливая по чашкам чай, мягко посоветовала:
- Почему бы тебе не обратиться в речной порт? Ведь это самое крупное предприятие нашего города - там наверняка найдется какая-нибудь работа.
Казанский порт действительно был ключевым транспортным центром Татарии. В многочисленных корпусах речного вокзала, грузовых терминалов, ремонтных мастерских, а также на различных судах работали тысячи людей.
Подумав, Михаил согласился. И ранним утром отправился в порт…
Вечером следующего дня Фая вернулась с работы домой и сразу поняла: произошло что-то серьезное.
- Что случилось, Миша? - взволнованно спросила она.
Повернувшись, он обнял жену и… заплакал.
Фая была поражена до глубины души. Михаил редко давал волю эмоциям, а уж его слезы жена и вовсе увидела впервые.
По-детски руками вытирая слезы, он сказал:
- Фаечка, меня приняли. Завтра я выхожу на работу…
Его зачислили в штат речного порта, но с условием, что сначала он некоторое время будет трудиться грузчиком. Девятаев и этому предложению несказанно обрадовался и стал работать. Как когда-то в юности он разгружал баржи, пришедшие в Казань с Нижней Волги, таскал на себе мешки с рожью, ящики, тюки…
Наконец, его перевели на должность ночного дежурного по вокзалу. Это была самая простая работа с мизерным окладом, но Михаилу пообещали, что после испытательного срока на этой должности, его, возможно, отправят учиться на капитана речного судна.
До войны по всей Волге «бегали» так называемые «речные трамвайчики» - простенькие пассажирские суда небольшого водоизмещения, работающие в экскурсионном режиме или режиме общественного транспорта на ближних пригородных маршрутах. Казанцы их очень любили, и сразу после войны судоремонтные мастерские приступили к восстановлению этих замечательных судов. Капитанами на них, как правило, назначали бывших фронтовиков.
Конечно же, Девятаеву хотелось по окончанию годового испытательного срока стать капитаном такого «трамвайчика». Но, увы, в назначенный день у грузового причала его ждал списанный буксир «Огонек».
* * *
Невзирая на все невзгоды, Михаил Петрович продолжал исправно и без нареканий работать на благо Родины. В период навигации его буксир сновал по акватории речного порта, помогая большим судам перемещаться в узкостях, швартоваться к причалам или же выполнял другую необходимую работу. В зимнее время капитан буксира занимался вопросами ремонта вверенного ему судна.
Жизнь продолжалась. В семье Девятаевых подрастали сыновья. Сначала семья ютилась в маленькой квартирке на улице Лесгафта, позже поселилась близ Октябрьского городка.
В 1955 году практически всем работникам Казанского речного порта повысили заработную плату. Заметно увеличили ее и капитанам судов различного класса. Вот только у Девятаева она осталась прежней. Он не роптал: не повысили, значит, не положено.
Однако эта несправедливость сильно задела Фаю. Ведь она была уверена: ее муж ни в чем не повинен ни перед страной, ни перед народом.
- Почему бы тебе не сходить к начальнику порта? - заметила как-то она. - Может быть, нет никакого дурного умысла, а просто забыли?
На следующий день Михаил встретил начальника порта и задал ему вопрос, касавшийся зарплаты.
А в ответ услышал:
- Скажи спасибо, что тебя, побывавшего в плену, вообще взяли на работу…
Фраза больно резанула по самому сердцу. Промолчав, он ушел.
А вечером дома сказал:
- Довольно! Больше никуда не пойду и ни у кого просить не стану!..
Двенадцать тяжелых послевоенных лет Михаил Девятаев ловил на себе подозрительные взгляды. В стране продолжались репрессии, и каждый стук в дверь заставлял волноваться, исподволь ожидать ареста.
* * *
Как известно, даже самые темные тучи в небе со временем рассеиваются, освобождая путь солнечным лучам. В стране заканчивались тяжелые времена, и постепенно наступала оттепель.
Однажды весенним вечером 1957 года в дверь квартиры Девятаевых позвонили. На пороге стоял видный мужчина с открытым, приятным лицом; добротный костюм, начищенные туфли, в руке - кожаный портфель.
- Здравствуйте. Меня зовут Ян. Ян Борисович Винецкий. Я работаю в отделе литературы и искусства газеты «Советская Татария», а также сотрудничаю с некоторыми московскими изданиями, - представился он.
- Здравствуйте, - настороженно глядел на незваного гостя Михаил.
- Я хотел бы повидать Михаила Петровича Девятаева.
- Я Девятаев. Проходите…
Часть своей молодости Винецкий также посвятил авиации - был, так сказать, родственной для Михаила Девятаева душой. Окончив Ленинградскую военно-техническую школу, он стал воентехником 2-го ранга, служил в Белорусском военном округе в эскадрилье «Ультиматум» на должности инженера. В составе технического персонала республиканской авиации участвовал в гражданской войне в Испании. Затем работал военпредом на заводах Ленинграда и Казани. Потом Великая Отечественная война, испытание боевых образцов новейших самолетов. После войны учеба в Казанской юридической школе и работа прокурором. Все это время Винецкий пробовал себя на литературном поприще, написав книги: «Верность», «Соловей» и «Мадридская повесть». С 1956 года перешел на постоянную работу в газету «Советская Татария».
- Присаживайтесь, - предложил гостю стул Девятаев. Еще не зная, зачем тот пожаловал, все же предложил: - Не хотите ли чаю?
- Не откажусь. Ибо разговор у нас с вами выйдет долгим. Если не прогоните, конечно, - засмеялся Винецкий.
* * *
Два авиатора и фронтовика быстро нашли общий язык. Всю ночь напролет летчик Девятаев и писатель Винецкий проговорили за кухонным столом. Яна Борисовича интересовало все, что было связано с пребыванием советского летчика в плену, с подготовкой к побегу, с захватом самолета и с самим перелетом с острова на родную землю.
И снова Михаилу Петровичу пришлось час за часом и день за днем восстанавливать свою жизнь до и после рокового воздушного боя в небе над Львовом, рассказывать о товарищах, отвечать на многочисленные вопросы писателя и журналиста. Винецкий внимательно вслушивался в каждую фразу и подробно записывал воспоминания в свой блокнот.
Попрощались на рассвете. А потом потекли долгие недели томительного ожидания…
Наконец, в июне 1957 года вышел свежий номер Литературной газеты с большим очерком Яна Винецкого под названием «Мужество», главными героями которого были Михаил Девятаев и его товарищи. Очерк произвел на советских читателей неизгладимое впечатление. В редакцию Литературной газеты и в Центральный Комитет партии посыпались многочисленные письма от граждан с требованием восстановить справедливость.
Как же бывают сложны и непредсказуемы повороты человеческой судьбы. Еще вчера некоторые сослуживцы и однокашники не подавали Девятаеву руки. А после выхода в центральной прессе большого материала о его подвиге, тотчас «прозрели», начав улыбаться и заискивать. Да и портовое начальство моментально сменило гнев на милость, предложив Михаилу Петровичу пересесть со старого судна на новенькую «Ракету» на подводных крыльях.
В августе того же года Михаила Девятаева неожиданно вызвали в Москву, в Кремль, где сообщили о высокой Правительственной награде. Указ о присвоении звания Героя Советского Союза был подписан Ворошиловым 15 августа 1957 года.
Получая Золотую Звезду и орден Ленина, Михаил Петрович, конечно же, испытывал неимоверную радость и столь же огромное облегчение - ведь отныне его ни в чем не будут подозревать. Но вместе с радостью в сознании сам собой всплывал вопрос: «Неужели вы, товарищи начальники, не понимаете, что все нужно делать вовремя?..»
Одновременно с Девятаевым награды получили и те, кто выжил из команды беглецов. Михаил Емец был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. А Иван Кривоногов и Федор Адамов - орденами Красного Знамени.
Всего через несколько дней после награждения в центральных газетах появилось сообщение об успешном испытании советской сверхдальней многоступенчатой ракеты. Этой ракете в октябре того же года предстояло вывести на орбиту первый в мире искусственный спутник Земли.
В те дни Михаил Петрович не догадывался о том, что имеет к этим испытаниям самое прямое отношение. Ведь ракета Р-1 была создана в конструкторском бюро Сергея Павловича Королева на основе захваченных в секретном центре Пенемюнде образцов ракеты «Фау-2». Впрочем, пока Девятаев ничего не знал о создателе советской ракеты, хотя провел с ним целых трое суток, разговаривая у молодой рощи рядом с Заксенхаузеном, потом разгуливая по развалинам Пенемюнде и обращаясь к нему не иначе как «товарищ Сергеев». Не ведал он и том, что инициатором присвоения ему высокого звания «Герой Советского Союза» стал все тот же Сергей Павлович «Сергеев».
* * *
События конца августа 1957 года стали для Михаила Петровича настоящим нервным потрясением. Возвратившись из Москвы в Казань, он внезапно покрылся язвами. Восемьдесят процентов тела были поражены этим недугом, начали выпадать волосы.
Хождения по больницам и врачам результатов не давали - никто не знал, как лечить эту странную и редкую болезнь.
Помог один местный профессор.
- Вам необходим температурный шок, - заключил он. - Только это остановит развитие болезни и, возможно, полностью вас излечит.
На дворе стояла поздняя осень, температура воздуха «гуляла» возле нуля градусов. Раздевшись на берегу Волги, Девятаев прыгнул в ледяную воду. Затем медленно вышел и намеренно несколько минут простоял на холодном ветру.
Результат не заставил себя ждать: сильная простуда. Несколько дней Михаил Петрович горел в жару, пил аспирин и горячий чай с малиной.
Но профессор оказался прав: язвы на теле стали заживать.
Германия; остров Узедом; секретный ракетный центр Пенемюнде; концлагерь Карлсхаген - военный аэродром
1944 год
Каждое утро охранники Карлсхагена набирали команду из сорока пяти человек для хозяйственных работ на аэродроме. Тамошний труд среди заключенных считался каторжным, и охотников до него не находилось. «Тем лучше, - решил про себя Михаил. - Мне же при надобности будет проще записаться в эту команду».
Понемногу он обживался на новом месте, присматривался к соседям, слушал, о чем они говорят. В большинстве своем народ здесь был нормальный, все мечтали об одном: как бы организовать побег да вырваться из гитлеровского ада.
Получалось, что в лагере Карлсхаген имелись все условия для реального побега. Во-первых, здесь было в разы меньше доносчиков и предателей, работающих на немецкую администрацию. Во-вторых, по соседству с лагерем размещался аэродром, на котором базировались различные типы самолетов. И, в-третьих, в лагере можно было найти единомышленников. Они были нужны хотя бы потому, что в одиночку угнать самолет не представлялось возможным.
Сделав эти выводы, Михаил начал поиск надежных товарищей…
Однажды в процессе разгрузки железнодорожного вагона он увидел, как заключенный быстро засыпал песком колесные буксы. Заключенный заметил, что Девятаев за ним наблюдает и поспешил скрыться. «Этот человек мне пригодится!» - решил летчик и принялся его разыскивать.
Поиски длились два дня. Проворный парень со шрамом на носу, вероятно, решил, будто «учитель из Дарницы» работает на немцев и всячески избегал встреч с ним и, в конце концов, едва не пырнул заточкой. Только через некоторое время они сошлись поближе и стали друзьями. Это был Владимир Соколов, по прозвищу «курносый». Владея немецким языком, он вольется в группу и окажет неоценимую помощь в организации и в подготовке побега. Пока же он прикидывался лояльным к немецкой власти и опять же благодаря знанию языка дорос до должности помощника «капо» (бригадира), что позволяло формировать команды для исполнения рабочих нарядов. Это тоже в будущем здорово пригодится.
- А ты знаешь, что в лагере имеется группа товарищей, готовящих побег? - признался как-то Соколов, когда рядом не было ни одной живой души.
- Впервые слышу, - честно ответил Девятаев.
- Только имей в виду: говорю тебе это под строгим секретом. Никому, понял?
- Да что ты, Володя! Неужто я не соображаю?!
- Так вот. Группу возглавляет Иван Корж. Подготовка идет серьезная. Совершить побег вплавь через пролив группа намерена во время налета авиации, когда надзирателям станет не до пленных…
Информация чрезвычайно заинтересовала. Он уже слышал что-то подобное от Николая Урбановича. Выходило, что в лагере создан сплоченный отряд, готовый к решительным действиям.
И Михаил тоже частично раскрыл карты.
- Знаешь, Вовка, вплавь через пролив - опасная затея, - сказал он. - Ширина пролива в самом узком месте - четыреста метров. Ты сумел бы проплыть в ледяной воде четыреста метров?
Соколов вздохнул.
- Не знаю. Скорее, замерз бы. Но ведь других способов нет!
- Есть.
- Какой? - опешил Владимир.
- Можно угнать самолет.
Идея понравилась - лицо Соколова на пару секунд просияло. Но потом вновь потемнело.
- А летчик?! Где мы отыщем летчика?
- Есть среди нас такой, - ответил Девятаев. - Только об этом никому! Если немцы дознаются - нам всем несдобровать. И летчику - в первую очередь…
Через пару дней Михаил попал по разнарядке в бригаду рубщиков леса, занятую заготовкой дров. В густой роще, что лежала к северу от лагеря, к нему подошли пятеро заключенных, среди которых был и Соколов. Другой заключенный - высокого роста, худощавый и широкоплечий, с живыми горящими глазами - безо всяких вступлений негромко сказал:
- Я - Иван Корж. Укажи нам летчика. Надобно с ним переговорить.
Незачем было отпираться, раз Соколов передал готовящейся к побегу группе весь недавний разговор.
Девятаев признался:
- Летчик - я.
- Другое дело, - улыбнулся Корж. - Свой летчик - это здорово!..
Как оказалось, «Иван Корж» - вымышленные имя и фамилия лейтенанта пограничных войск Ивана Кривоногова. Придуманы они были для конспирации, так как план побега через пролив прорабатывался им на полном серьезе и вполне возможно, осуществился бы. Военную службу Иван начал в приграничной Шепетовке, где ранее прошла боевая молодость писателя Николая Островского. Кривоногов стал одним из тех, кто первым принял на себя вероломный удар гитлеровских войск. Двадцатичетырехлетний лейтенант-пограничник сдерживал натиск фашистов до тех пор, пока его укрепленная точка не превратилась в развалины. Так в бессознательном состоянии с сильно обгоревшей головой он угодил в немецкий плен и все эти годы жил мечтой вырваться на свободу, чтоб отомстить врагу за пролитую кровь и жизни товарищей.
В одном из лагерей Лотарингии на юге Франции Кривоногов убил работавшего на немцев провокатора и совершил попытку побега, за что администрация приговорила его к смерти. К счастью, Ивана спасли французские подпольщики, работавшие в том же лагере.
После Франции были тюрьмы и другие концлагеря. В ноябре 1943 года он попал в Карлсхаген, где познакомился с Соколовым. Вместе они начали разрабатывать план нового побега.
* * *
Идея сбежать из лагеря, угнав самолет, не сразу пришлась по вкусу Кривоногову и Соколову.
- А ты взаправду летчик? - интересовался один.
Другой вторил:
- Смотри, если врешь! Лучше сразу открой правду, а то хуже будет!..
Девятаев чувствовал, что его внешний вид и физическая форма не внушают товарищам доверия. Из-за ежедневной тяжелой работы и скудной пайки он действительно изрядно похудел, осунулся, ослаб. В общем, совершенно не походил на сталинского сокола.
Вместо споров и убеждения, он пошел по другому пути: начал теоретически готовить друзей к угону самолета. Посвящал их в тонкости летной работы, распределял обязанности во время захвата воздушного судна, перед запуском моторов, перед взлетом…
Володька Соколов оказался смекалистым, поэтому и обязанностей ему досталось больше. В день побега он должен был сделать так, чтобы вся группа беглецов оказалась в одной команде. Затем ему предстояло проверить хвостовое оперение на наличие ограничительных струбцин, а в заключении занять место штурмана в кабине пилотов и по возможности во всем помогать пилоту.
Ивану Кривоногову Девятаев объяснил, как сподручнее расчехлить моторы, убрать из-под колес шасси колодки, закрыть входной люк в фюзеляже. Эти обязанности выглядели попроще, но без них тоже было не обойтись. К тому же Ивану поручили разобраться с конвоиром-вахтманом.
Наконец, оба поверили в успех и отказались от побега вплавь через холодный балтийский пролив.
- Ты прав, Миша, на самолете вернее, - работая на аэродроме, сказал Кривоногов. И кивнул в сторону самолетной стоянки: - Давай, выбирай, на каком полетим. Их тут вон сколько стоит и все разные.
* * *
Всю последующую неделю Соколов включал Девятаева в аэродромную команду, занятую маскировкой стоянок и ремонтом бетонных рулежных дорожек. За работой советский летчик внимательно присматривался к немецким машинам.
Первоначально - едва узнав о наличии на острове аэродрома - он хотел захватить один из истребителей, стоявших по обе стороны от восточной рулежки. Теперь этот вариант отпадал - на истребителе он мог улететь сам и взять с собой максимум одного товарища. А ведь только костяк готовившейся к побегу группы состоял из четверых: Кривоногова, Соколова, Немченко и самого Девятаева.
Посему, отбросив идею с «мессерами» и «фоккерами», он стал посматривать в сторону бомбардировщиков. Благо их на аэродроме стояло немало.
Опыта полетов на больших двухмоторных самолетах у него не было и поэтому интересовало буквально все: состав экипажа, время заправки топливом, продолжительность прогрева моторов, порядок запуска и руления…
У товарищей также забот хватало. Если все, что касалось самолета, легло на плечи Девятаева, то остальное изучали они. И этого «остального» было с избытком: охрана аэродрома, количество пеших патрулей, расположение точек ПВО, время прибытия на аэродром технического персонала, с какого часа начинается обед и как долго он продолжается, время окончания рабочего дня…
Над воплощением идеи захвата самолета в поте лица работали все. Ближе к вечеру собирались в укромном месте за бараком и делились добытой информацией. Досконально изучив распорядок дня летного состава и аэродромных служб, группа пришла к выводу, что наилучшим временем для захвата бомбардировщика является обеденный перерыв. По сигналу дежурного унтер-офицера, педантичные немцы оставляли все свои дела и перемещались в столовую, где оставались все отведенное для приема пищи время. Аэродром в это время заметно пустел, бдительность охранников-вахтманов ослабевала. Подобная пунктуальность давала заключенным неплохой шанс на успех.
В конце концов, и Девятаев определился с типом самолета. Боле всего его привлекал стоящий у леса и блестевший новенькой краской Хейнкель He 111 с вычурным вензелем на фюзеляже в виде двух сплетенных букв «G» и «A». «Густав Антон» - называли его немцы. На этом бомбардировщике летал исключительно комендант авиационного гарнизона Карл-Хайнц Грауденц. Он имел высокий чин, его грудь украшало несколько крестов. Из-за большой загруженности на земле, в воздух он поднимался редко - раз или два в неделю, и заправленный «Густав» чаще простаивал. Технический состав регулярно расчехлял его моторы, подключал к сети аккумуляторную тележку, копался под открытыми капотами, проверял маслосистему, гидравлику, шасси, управление… В общем, поддерживал машину в исправном состоянии. Вот его-то Михаил и решил «одолжить» у немцев.
Постепенно информации становилось все больше, а белые пятна из сложного плана побега исчезали. Вместе с тем росла и уверенность в успехе. И только сам Девятаев почему-то оставался мрачен.
- Ты чего, Миша, такой смурной? Ведь наше дело движется! Что случилось? - пытал Кривоногов.
- Понимаешь, Иван, мне нужен доступ в кабину самолета, - признался тот. - Да не на минуту, а хотя бы на полчасика. Так чтоб посидеть, покумекать, изучить приборы и управление, пощелкать тумблерами.
- Боишься, не справишься?
- Справлюсь. Но когда завладеем самолетом, дорога будет каждая секунда.
- Согласный. Это ты верно подметил, - кивнул Кривоногов. - Только никто тебя к этому бомберу не подпустит. Разве что рискнуть и улучить момент в обеденный перерыв?..
Подумав, друзья отказались от рискованного шага, последствия которого могли перечеркнуть все их планы.
* * *
В успешном захвате самолета заключенные практически не сомневались. Если все рассчитать по секундам и сделать по уму - получится. А вот дальше все зависело от пилота.
«Сумею ли определить нужный порядок действия с арматурой кабины и запустить моторы? Смогу ли справиться с тяжелой двухмоторной машиной на рулении, а затем поднять ее в воздух?» - сомнения не давали Михаилу покоя ни днем, ни ночью. Как же он сожалел, что ранее мало уделял времени изучению немецких самолетов! А ведь такая возможность имелась. Сколько раз командир эскадрильи Бобров говорил своим подчиненным: «Мы должны до тонкости знать технику врага! Изучайте ее, пока есть время - пригодится!» Теперь Девятаеву приходилось горько раскаиваться в том, что лишь бегло и недостаточно интересовался «мессерами», Хейнкелями и Юнкерсами.
Конечно, забраться в кабину самолета военнопленному никто из охраны или технической обслуги не позволил бы. Скорее пристрелили бы на месте, ведь все работы на аэродроме происходили исключительно под наблюдением вахтманов. Пришлось идти на хитрость.
Рабочим бригадам довольно часто приходилось убирать со стоянок обломки пострадавших от бомбардировок самолетов и таскать их на так называемое «кладбище». Много раз под бомбами погибали истребители, горели или взрывались бомбардировщики Юнкерс Ju 88 и Хейнкель He 111. «Кладбище», состоявшее из самолетных узлов и фрагментов, было поистине огромным. Когда бригаде выпадало работать поблизости, Девятаев улучал удобный момент и посещал это место. Разгребая искореженный металл, он изучал фрагменты, запоминал расположение уцелевших приборов и рычагов, сдирал с приборных панелей таблички с надписями и незаметно прятал их в карманы или в котелок. Вернувшись с работы в барак, он разбирался с табличками. Володя Соколов помогал - переводил немецкие слова и фразы, а советский летчик по памяти сопоставлял названия с приборами и агрегатами, рядом с которыми эти таблички крепились. Так по крупицам он собрал кое-какие знания о пилотских кабинах Юнкерса и Хейнкеля.
Оставался невыясненным порядок запуска моторов, и это крайне огорчало Михаила. После захвата самолета времени действительно будет в обрез - успеет ли он разобраться? Самолет - не автомобиль. Одних кнопок и тумблеров несколько десятков.
Помог случай.
В один из зимних дней Девятаев опять с помощью Соколова попал в аэродромную бригаду. После сильного снегопада надлежало расчищать снег на рулежных дорожках, стоянках и маскировать самолеты.
И тут Михаилу отчаянно повезло. Он стоял на высокой стремянке и осторожно очищал метлой от снега правую плоскость Хейнкеля. В кабине в это время находился немецкий экипаж, который намеревался запустить и прогреть моторы. Техники и механики привычно расчехлили мото-гондолы и лопасти винтов, подключили к бортовой сети кабель аккумуляторной тележки. Все посторонние перед запуском обычно покидали стоянку, но Девятаев прикинулся любопытным новичком и остался стоять на стремянке.
Наклонившись над задней кромкой крыла, он заглянул в кабину, чтоб получше разглядеть действия летчика во время запуска. Немецкий пилот заметил интерес заключенного, но не рассердился и не поднял шум. Видать, находился в хорошем расположении духа и даже решил покуражиться: посмеиваясь и показывая свой указательный палец, продемонстрировал порядок действия с кнопками, тумблерами и рычагами. Дескать, смотри, русский дикарь, как мы легко справляемся с такой сложной машиной! Сначала под внимательным взглядом Девятаева он оживил левый мотор, потом правый. Подрегулировал обороты винтов, поработал педалями, включил подсветку приборов и бортовые огни. И под конец расхохотался.
Вида Михаил не показывал, но в душе он тоже ликовал. В этот пасмурный зимний день перестало существовать последнее белое пятно в грандиозном плане побега. Его не огорчил даже удар палкой, который нанес по спине вахтман, заметивший стоявшего без дела заключенного.
* * *
К концу января 1945 года группа была готова к осуществлению своего грандиозного плана, но как назло небо заволокло тяжелой низкой облачностью. Часто шел мокрый снег, дул сильный ветер, а видимость не превышала трехсот метров. В такую погоду над островом не появлялись британские бомбардировщики, да и немцы не рисковали поднимать самолеты в воздух.
- Погодите, братцы, - отвечал на вопросительные взгляды товарищей Девятаев. - Облачность нам, конечно, нужна, чтобы прятаться от огня зенитных орудий и погони. Но в такую погоду лучше в небо не соваться.
- Неужто не взлетишь? - удивлялся Соколов.
- Взлететь-то можно. Но как вести ориентировку, если ни черта не видно? И как потом садиться?
- Согласный, лучше потерпеть, - поддержал летчика Кривоногов.
- Предлагаю подождать еще пару дней - до первых чисел февраля.
На том и сошлись.
Впрочем, надолго откладывать побег было нельзя. Наши войска наступали, линия фронта неумолимо приближалась, и оставлять в живых узников секретного ракетного центра перед приходом Красной Армии немцы не собирались. Это было понятно всем.
Наступил февраль. Погода понемногу улучшалась. Скорее всего, к десятому числу подоспел бы самый благоприятный момент для полета на захваченном бомбардировщике. Однако обстоятельства заставили скорректировать дату побега.
Нервы у Михаила Девятаева были напряжены до предела, и в первый день февраля он сцепился с бандитом и негодяем по кличке Костя-моряк. Комендант лагеря в действиях Девятаева усмотрел «политический акт», объявив перед строем:
- Десять дней жизни.
Тем же вечером Михаила жестоко избила охрана, которой помогал и виновник приговора - Костя со своими дружками.
В последующие дни товарищи спасали Девятаева как могли: прятали в прачечной и менялись с ним местами на нарах; в строю на перекличках становились так, чтобы принимать часть ударов на себя; делились пайками хлеба… Однако десяти дней он, конечно же, не протянул бы.
И на седьмой день - после очередной экзекуции - заговорщики решили: либо они назначают захват самолета и побег на восьмое февраля, либо их плану состояться не суждено.
* * *
Седьмого февраля на аэродроме секретного ракетного центра Пенемюнде проводились плановые работы по маскировке прилегающей местности. Стараниями Соколова, двух его товарищей - Михаила Девятаева и Ивана Кривоногова - распределили в одну бригаду. Сегодня во время работы они должны были определиться с составом группы.
Несколько часов друзья таскали в ведрах специально приготовленную смесь, высыпали ее в колею на расквашенной грунтовке и разравнивали деревянным приспособлением, походившим на широкие грабли. Смесь имела темный цвет и состояла из мелкой морской гальки, песка и грунта. После выполненных работ дорога будто «исчезала», сливаясь с окружающим ландшафтом. С высоты полета британских бомбардировщиков заметить ее было невозможно.
Девятаев после семи дней побоев еле передвигался. Болели руки, ноги, спина и голова. Повсюду на теле темнели гематомы, ссадины, синяки. Понимая состояние товарища, Иван наполнял смесью его ведра только наполовину, сам же носил полные.
Разравнивая грунт, Девятаев говорил тяжело, с придыханием:
- Четверо нас, Ваня. Всего четверо. Костяк. Мы с тобой, Вовка Соколов да Немченко.
- Согласный я: маловато. Вдруг охранника не получится угомонить с первого раза? Тогда придется остальным навалиться, - освобождал последнее ведро товарищ. - А ежели бугай попадется? Раскидает нас как детвору и ханам нашему побегу, смекаешь? Надо бы пораскинуть мозгами.
- Верно говоришь, - согласился Михаил.
- Давай-ка сюда свои ведра. Пройдись налегке, - предложил Иван.
Он отдал пустые ведра и посмотрел в тяжелое серое небо.
До побега с острова Узедом оставалось чуть более двадцати часов.
Эпилог
Германия; остров Узедом; бывший секретный ракетный центр Пенемюнде
2002 год
Незадолго до смерти Михаил Петрович Девятаев вместе с семьей посетил остров Узедом и аэродром бывшего ракетного центра Пенемюнде. Он показал сыновьям, где размещались бараки, откуда производились запуски ракет, где стоял «Густав-Антон» с красивым вензелем на фюзеляже. Вместе с сыновьями Михаил Петрович прошел весь путь по рулежной дорожке и по взлетной полосе до самого обрыва. Его переполняли воспоминания. Он долго стоял на краю полосы и глядел вдаль, куда угнанный им самолет унес из Ада десять человеческих душ.
О чем тогда думал бывший летчик-истребитель Девятаев? О ком вспоминал? Может быть, о роковом воздушном бое в небе над Львовом, когда фашистскому асу удалось сесть на хвост его машине и полоснуть очередью по фюзеляжу. Или о несостоявшемся подкопе в лагере Кляйнкенигсберга. Или же о старом парикмахере, подменившем бирку «смертника» и фактически спасшим его жизнь.
Здесь на острове он поставил сто свечей своим друзьям по плену - Кривоногову, Соколову, Немченко, Урбановичу, Емецу, Олейнику, Сердюкову, Кутергину, Адамову. Никого из них уже не было в живых, Михаил Петрович оставался единственным участником тех далеких событий.
На взлетной полосе аэродрома он встретился со старым немцем. Это был Гюнтер Хобом, впервые вблизи увидевший того, кто наделал столько шума в Пенемюнде в феврале 1945 года. Именно Хобом со своим звеном, посланный в погоню за Девятаевым, должен был догнать и сбить его над морем. Но советскому летчику удалось тогда сделать невозможное - умело маневрируя и запутывая противника, он скрылся в облаках. Обер-лейтенант Хобом искал пропавший Хейнкель дольше всех, но вынужден был вернуться на базу ни с чем.
Они долго сидели вдвоем за столиком, медленно пили по глоточку легкое белое вино и вспоминали давнюю войну. Потом встали и обнялись. У обоих на глазах навернулись слезы.
На фронте они были врагами, и вот много лет спустя пили за мир в аэропорту Пенемюнде. Только тут Хобом признался несостоявшейся жертве, что вел поиски «Густава Антона» далеко на севере – у берегов Швеции, будучи уверенным, что пилот захваченного бомбардировщика полетит по кратчайшему маршруту в нейтральную страну. А тот выбрал курс на юго-восток – в сторону линии фронта и своей Родины.
Два военных летчика, два бывших врага, поднимали бокалы за мирное небо, за удачу, за удивительное спасение Михаила и его девяти товарищей. Да, конечно, если бы Гюнтер в феврале 45-го года обнаружил «Густав», то твердой рукой нажал бы на гашетку и выпустил очередь по беглецам. Но судьба в 1945-м распорядилась иначе, и в 2002-м эта рука держала бокал.
– Zum wohl! - поднимал его Гюнтер.
– Ваше здоровье! - отвечал Михаил.
Они долго вспоминали те далекие военные годы и сходились в одном: больше подобного в мире повториться не должно. Расставаясь, они крепко пожали друг другу руки.
По дороге домой Девятаев пошутил:
– И все-таки я его свалил! Сломался Гюнтер на пятом тосте…
Что ж, это была еще одна победа летчика Девятаева.
Кстати, ветераны из дивизии Александра Покрышкина на одной из послевоенных встреч единогласно проголосовали за то, чтобы угнанный Михаилом Девятаевым Хейнкель был засчитан как сбитый им лично самолет. Десятый!
И еще. В свое время отважного советского летчика занесли в Книгу рекордов Гиннесса с формулировкой: «Странным образом отмечен подвиг советского летчика-истребителя лейтенанта Михаила Девятаева, сбитого над Львовом 13 июля 1944 года. Он - единственный в мире летчик, который за один подвиг сначала посажен в тюрьму, а затем удостоен высшей государственной награды».
© Copyright: Валерий Рощин, 2020
Свидетельство о публикации №220092901767
Свидетельство о публикации №220092901767
Рецензии
Всё сразу прочитать не удалось, дочитаю потом. Девятаев- герой, вот такие и выиграли войну.
Борис Дьяков 01.10.2020 21:07 • Заявить о нарушении
Борис Дьяков 01.10.2020 21:07 • Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.