Рассказы о войне ветерана 427

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор  повести Олесь Гончар.

  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар — украинский советский писатель, публицист
и общественный деятель. Участник Великой Отечественной войны. Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы второй половины XX века.
Академик АН Украины (1978). Герой Социалистического Труда (1978).
Герой Украины (2005 — посмертно). Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени (1948, 1949)
и Государственной премии СССР (1982).
 
                Н А Ч А Л О  П О В Е С Т И

  Происходит это там, где одна улыбка Ольги могла сделать тебя счастливым, а один её посуровевший взгляд переживался как драма... Где нам с Кириком по шестнадцать, где мы уже с раннего утра царапаем в редакции перьями, готовя очередной номер нашей «Красной степи». Трудимся и тайком ожидаем, когда, будто шаровая молния, влетит к нам. из типографии наша неизвестно в кого влюблённая Ольга Байцур.
Она в тёмном рабочем халате, туго стянутом поясочком, щёки её горят, глаза полны шального блеска, весёлости и жизни. В одной руке — металлическая наборная каретка, в другой — текст, размашисто исписанный лист газетной рыжеватой бумаги. Стрельнула оком туда-сюда и — нашему старшему коллеге:
— Дядько Кочубей, что это вы здесь накарябали?
— Не разберёшь? Ах ты ж, ягодка! — И Кочубей пробует потянуться рукой к девушке через стол.
— Прочь! Писать надо разборчивее, а не дурачиться... Что это за гусеница длиннющая?
— Да простое же слово: двадцатипятитысячник... Неужели не понятно?
— Такая уж непонятливая, — смеётся, и в глазах скачут тёмно-карие чертенята.
— Ну а это что?
— Чёрным по белому: «наверстать...» Наверстать упущенное, понимаешь?
И внезапно вытянувшись из-за стола, Кочубей уже хвать Ольгу пятернёй за локоть. Заламывая ей стан, тянет девушку к себе, она отбивается, Кочубей, однако, привлекает её все ближе, хищно- вато прикушенные губы его бледнеют в напряжении.

  Высвобождаясь из железных объятий Кочубея, Ольга всё время смеётся, видно, что, ей даже по душе эти шалости. Выскользнула наконец из объятий, отскочила и остановилась у порога, весело взбудораженная, поправляет растрепавшиеся волосы, а Кочубей, всё ещё с прикушенной губой, исподлобья смотрит на раскрасневшуюся шалунью, на её невысокую, стройненькую фигуру в сатиновом, стянутом поясочком халате, пропитанном керосином и заляпанном типографской краской. Рукава халата по-рабочему закатаны до локтей, чтобы удобнее было выхватывать буковки из ячеек наборной кассы, кисти рук хоть и испачканы, но какие они красивые, эти тугие, налитые силой Ольгины руки. И мне, и Кирику знакомо их волнующее прикосновение: когда, закончив рабочий день, Ольга выскочит на крыльцо, случается, она и нас озарит своим вниманием на лету, шутливо прижмёт к себе одного и другого:
— Ну, хлопцы, проводите меня сегодня домой? Али ещё трусите?

  Мы знаем, что это шутка, Ольга ведь не принимает нас всерьёз —
.что для неё зелёные эти юнцы?
Впрочем, иногда мы всё же идём её провожать, доходим до самого полустанка, где Ольга живёт. — она дочь железнодорожника. Чаще же всего девушка, торопясь домой, промелькнёт мимо нас, даже не заметив, что мы вертимся возле крыльца, ожидая её. Да вот и сейчас заскочила из типографии — мы для неё не существуем: всё её внимание Кочубею, нашему редакционному баламуту, который в небрежной позе сидит за столом и, ухмыляясь, манит Ольгу пальцем:
— Не бойся, рыбонька, подойди, что-то на ушко тебе скажу...
— Как вам не стыдно, дядько Кочубей, — притворно мрачнеет Ольга.— Услыхала бы эти ваши речи Олимпиада Афанасьевна... О, да вот и она как раз появилась на улице!
— Где ты там увидела мою каракатицу? — обеспокоенно поворачивается Кочубей к окну. — Она ведь сейчас в школе...
Ольга прыскает:
— Что — испугались? Знаем, как вы дрожите перед своей законной!

  Лукаво сверкнув глазом, плутовка опрометью выскакивает в коридор, а вскоре из типографии до нас через открытую дверь доносится её смех, она громко рассказывает своей напарнице Ирине и метранпажу Генриху Теодоровичу, как ей только что удалось разыграть Кочубея, напугав его неожиданным визитом Олимпиады.
— Вот чертовка! — прислушиваясь к её словам, говорит с затаенным восторгом Кочубей и всё-таки невольно опять поглядывает в окно, не появится ли в самом деле на горизонте Олимпиада Афанасьевна. Особа она весьма суровая, по его словам, просто-таки сущая ведьма, которая, кажется, и на расстоянии держит Кочубея в страхе господнем и под своим пристальным наблюдением. Олимпиада Афанасьевна по возрасту старше своего супруга, её никак не причислишь к нашим районным красавицам: когда по улице идёт — переваливается с ноги на ногу, будто гусыня, к тому же природа наделила эту женщину сварливым характером, и хотя в школе Кочубеиха занимает должность директора и по роду службы ей надлежало бы проявлять сдержанность, быть выше будничных страстей нашего городка, она, наоборот, сама разжигает эти страсти пуще других. Вечно сердитая, крикливая, Олимпиада ревнует своего Кочубея «к каждому телеграфному столбу», она убеждена, что «за этим Дон-Жуаном» нужен глаз да глаз, и если вечером шелестят, бывает, кусты монастырской сирени, которая как раз буйно расцвела своим весенним цветом, если крадётся там кто-то подозрительно, можно не сомневаться: это Олимпиада Афанасьевна уже вышла на вечернюю охоту, уже дежурит, распалённая ревностью, выслеживает своего «товарища Песню».

  Лаврин Песня — это псевдоним Кочубея, которому он в газете всегда отдаёт предпочтение перед собственной фамилией, да и нам кажется, что «Харитон Кочубей» — это вовсе не то, что «Лаврин Песня».
— Впрочем, своей фамилии вы могли бы не стыдиться, — заметил однажды нашему коллеге Кирик. — Вот у Пушкина: «Богат и славен Кочубей»...
— Я не из тех Кочубеев, — последовал недовольный ответ.
— А из каких?
—- Не знаю из каких, но знаю, что не из тех.
Сказано как отрублено — на этом разговор обрывается. Несмотря на некоторые странности Кочубея, мы с Кириком находим в нём и немало таких качеств, которые нам по душе. Теперешнее положение заведующего отделом далось Кочубею нелегко: из рядовых селькоров вышел. В своё время на него якобы даже покушение было совершено. После загадочных ночных выстрелов Кочубей стал ещё непримиримее к тем, кого следует разоблачать; не уклоняется от опасностей он и сейчас: где вдруг прорыв, отсталый участок или свили гнездо чуждые элементы — Кочубей на велосипед и туда, в бой! Смельчак, искоренитель зла — вот кто он для нас!

  В поисках фактов целыми днями рыщет по району товарищ Песня, а когда возвратится, вид у него обветренный, взбудораженный, будто с поля боя вернулся человек. Бросив велосипед в коридорчике, заглянет в редакцию, потом и в типографии гоголем пройдётся в своей припорошенной пылью дорог юнгштурмовке, девчатам о трудностях дороги напомнит. Прищепка внизу на одной штанине Кочубеевых брюк — прищепкой он обязательно пользуется, чтобы не прихватило штанину цепью передачи во время езды.
— О, с прибытием! — завидев товарища Песню, воскликнет со своего рабочего места Ольга. — Мы тут без вас уже заскучали!..
— Разве? —- Кочубей останавливается, окидывает Ольгу с ног до головы своим прищуренным, чуть насмешливым взглядом. — Смотри, а то ещё и поверю...
— Кто поверит — не пожалеет...
— Загулялись вы где-то, товарищ Песня, — подаст голос от своей кассы и Ольгина подруга Ирина. — Не причаровала ли вас там какая- нибудь вдовица?
— Не до чар, девчата, если район в прорыве, — нахмуривается Кочубей, и эта хмурость не сходит с его лица даже когда он возвращается в редакцию, к своему рабочему месту. Здесь он с озабоченным видом принимается доставать из полевой сумки свои записи, небрежно бросает на стол все эти собранные для газеты факты.

  Бывает, что каких-то фактов Кочубею всё же не хватает, потому-то, подойдя к телефону-бандуре, висящему в углу на стене, товарищ Песня возьмётся «навёрстывать упущенное»: долго и упорно крутя ручку, будет он кого- то вызывать, требовать добавочных сведений, фамилий, а потом станет одной рукой что-то даже записывать, склонившись над аппаратом своим ястребиным носом. Порой голос его звучит совсем угрожающе, тон становится ядовитым, особенно когда с ехидцею следователя Кочубей пытается поймать на неточностях какого-нибудь несчастного председателя, улавливая все его увертки.

  Но самое тяжкое для Кочубея начинается, когда собранные факты надобно изложить на бумаге. Пишется ему мучительно-трудно, во время работы шея напряжена, тонкие губы плотно сжаты. Эти сомкнутые, побелевшие от напряжения губы предвещают отрицательным героям гнев и ярость разоблачений, посыплется тогда на них сила разящих ударов, желчных намеков, угроз в ближайшее время «выжечь зло калёным железом»; зато когда работа завершена, искоренитель зла наконец расправит плечи, вздохнёт облегчённо и даже подмигнёт весело, обращаясь к нам:
— Вот так, хлопцы: если уж ударить, так ударить! Чтоб до новых веников не опомнились... Чтоб и внукам было неповадно.

               
                Продолжение повести следует.