Особняк Мэтта Гибболсона

31 октября 1979 год

—Буу!
Скрючив пальцы, Лаки состроил злобную гримасу и засмеялся. Он мечтал походить на Джокера, но спустя час гримирования в ванной из зеркала на него смотрело ублюдочное отражение какого-то зарёванного клоуна, опечаленного тем, что цирк уехал без него.
Лаки хохотал.
Будь ему двенадцать, он бы расстроился.
В двадцать пять все неудавшиеся образы кажутся искусством.
—ЛААААКИ!
Лаки улыбнулся.
Впрочем, если убрать с лица серьёзную мину и загадочно улыбаться, можно сойти за ранимого психопата.
—ЛАКИ СЫН ПОМОЙНОЙ ШЛЮХИ ТАЩИ СВОЮ ЗАДНИЦУ ВНИЗ!
—Когда же ты уже сдохнешь, старый говнюк.
Лаки сгрёб в сумку краски, которые ему одолжил Чик, подмигнул самому себе и с грохотом спустился в гостиную.

—ЛАААКИ!
—Чего тебе?
Его отец оторвался от телевизора.
—Ты для кого так вырядилась, принцесса? Для своих дружков-гомиков?
Лаки закинул сумку на плечо.
—Катись к чёрту, урод.
—Эй, повежливей!—затрясся старик и расплескал пиво.—Я, между прочим, твой отец, и ты должен быть мне благодарен, щенок, за то, что я не вытер тебя об твою мамашу двадцать пять лет назад!—он уставился в экран.—Твои дебильные дружки действуют мне на нервы. Передай своему лохматому принцу, что я засуну ему клаксон в задницу, когда он заявится на Олм стрит в следующий раз.
Лаки бросился к двери.
—Предохраняйся, детка!
Выскочив на крыльцо, Лаки замер; боролся с желанием вернуться в дом, достать из подвала ружьё и пристрелить, наконец, старого хрыча, испортившего жизнь ему и покойной матери. Он полагал, что за убийство ублюдка много не дадут, если не удастся списать парочку смачных выстрелов в седую голову на самооборону.
Чёрный ситроен, припаркованный у дома Лаки, затарахтел и из открытых окон раздался звук, сопоставимый с отрыжкой дьявола.

—ЛАААКИИИ!
Лаки сбежал по ступенькам, запрыгнул на заднее сиденье ситроена и похлопал водителя по спине.
—Гони, гони, пока мой папаша не отстрелил нам яйца!
Бен растерялся и нажал на клаксон.
—ЛАААКИИ!
Лаки прыснул от смеха.
—На газ, Бенджамин, дави на газ,—он бил приятеля по спине,— а не на эту пердушку. Ты слышишь, как он орёт? Он пообещал засунуть её тебе в задницу, и поверь, он это сделает, если мы сейчас же не свалим отсюда.
—Наш Бенджамин, видимо, хочет разозлить миссис Хэмфулл,—отозвался Чик с пассажирского сиденья,— или поднять Эвансов из гробов. Или в чём они там спят.
Бен хрюкнул и покатил к окраине города.
—Как дела, пёсик?— Чик повернулся к Лаки.
Лаки ненавидел имя, которое ему придумал полоумный папаша. Старый придурь отчего-то решил, что бесплоден, и не предохранялся, однако, когда мать Лаки забеременела, обрадовался; большая удача, что в сорок три года он станет отцом, а не умрёт от гонореи. Позднее выяснится, что впервые отцом он стал ещё в четырнадцать лет (через год после того, как начал трахать тридцатилетнюю соседку) и наплодил детей как минимум в десяти штатах, но прицепился он именно к матери Лаки.

Она была мягкохарактерной и слабой, и старый придурь присосался к ней как клещ и не отпускал, и преследовал их с Лаки по всей стране, исчезнув из их жизни лишь однажды, когда они переехали к родителям матери в Деренвиль. Но через полгода после побега мать и старый придурь (Лаки перестал называть его отцом в семь лет) столкнулись в магазинчике Вениса, и она притащила урода в Деренвиль, и всё началось по новой: ругань, избиения и его нескончаемое пьянство, и в конце концов измученная женщина перерезала себе горло на глазах у сына, спустившегося ночью в туалет.
Одиннадцатилетний Лаки остался на попечении убийцы.
Убийца. Это слово Лаки вырезал ножом на двери родительской спальни после похорон матери, и старый придурь сломал ему нос. И руку, когда Лаки пожаловался шерифу.
Взрослые пожимали плечами: они не могли ему помочь, а дети омрачали и без того унылое существование. Они смеялись над Лаки, называли его из-за имени псом, портили вещи и избивали в раздевалке. Никто не хотел дружить с мальчиком, получившим при рождении собачью кличку. Никто, кроме долговязого худого парнишки и его очкастого приятеля. Никто, кроме Чика и Бена.

Лаки кивнул.
—Порядок.
—Папаша достаёт?
—Он ждёт, когда я найду работу. А я жду, когда он сдохнет. Почему вы без костюмов?
—Я в костюме. Мистер Норвилл Роджерс к вашим услугам, сэр…ээ…клоун?
Бен крякнул, за что получил по плечу от Лаки.
—Вообще-то Джокер.
—Джокер, да,— кивнул Чик.—Не зарёванный клоун, а Джокер.
—А ты кто, Бенджамин?
—Полудурок из Гарварда,—Чик развалился на сиденье,—папкины потёртые штаны, свитер, связанный мамкой с любовью, и очки, которые вышли из моды двадцать лет назад. Да, очкарик, ты определённо сойдёшь за студента Гарварда.
—Мы по дороге к тебе чуть детишек не сбили,—ухмыльнулся Бен.—Маленькие черти бросились под колёса, представляешь.

—Я думаю, они помчались к Лизе.
—Я думаю, что они пожалеют, что я их не задавил, когда постучатся к ней в дверь. Вы помните, как мы к ней ходили?
—Я помню, как обоссал штаны,—хохотнул Чик.—Я узнал одного из мальчишек. Арчибальд. Родители приводили его на приём к моему отцу, где свято клялись, что их малыш не лопает конфеты. Папочка разозлится, когда я расскажу, что его пациент нарушает диету.
—Папочка разозлится, когда узнает, что его малыш вновь не нашёл работу.
—Заткнись, Бенджамин. Мы с пёсиком твоей зарплаты ещё тоже не видели.
—Мне родители хотя бы имя нормальное дали,—засмеялся Бен, и Чик толкнул его в плечо.
Чик ненавидел своё имя не меньше, чем Лаки ненавидел своё. Отец Чика — страстный поклонник Великобритании — прожил восемь лет в Лондоне и назвал единственного сына в честь принца Чарльза, о чём Чик похвастался в школе, когда их семья осела в Деренвиле. Но в Деренвиле не любят хвастунов. Так Чарльз стал принцессой, затем принцем, а после Чиком.
—Я принёс тебе краски,—Лаки приподнял сумку.
—Чёрт с ними,—отмахнулся Чик,—у меня есть кое-что получше.
Он достал из кармана три приглашения и поцеловал их.
—Боже, храни Америку!
—Как ты их достал?—спросил Бен.
—Мэтт Гибболсон прислал. Это будет незабываемый Хэллоуин. Лучший в вашей убогой жизни, я обещаю.

Мэтт Гибболсон был их ровесником, но Лаки его никогда не видел. Мэтт жил с отцом в огромном особняке, принадлежавшим до Войны за независимость тем, кто называл себя правящей династией, обучался на дому и в восемнадцать лет прославился масштабной вечеринкой на Хэллоуин, приглашения на которую получили лишь самые популярные ученики старшей школы. С тех пор он каждый год выборочно отправлял двадцать приглашений: молодые люди ждали заветную карточку от Мэтта Гибболсона на Хэллоуин больше, чем дети ждали подарок от Санта-Клауса на Рождество.
—Почему он прислал их именно нам?—ухмыльнулся Лаки.
—Что ты имеешь в виду, пёсик?
Бен посмотрел на Лаки в зеркало заднего вида и покачал головой.
Лаки знал, что Чик не любит это слово.
Лаки знал, что при Чике об этом нельзя говорить вслух.
Лаки знал, но сказал:
—Мы неудачники,—Бен прибавил скорости.—Мы двадцатипятилетние безработные придурки, над которыми смеются даже дети. Почему Мэтт Гибболсон внёс нас в список приглашённых?
Чик, любовавшийся красочными приглашениями, посмотрел на Лаки.
—Как ты нас назвал?

Бен вновь покачал головой.
—Неудачники,—выдохнул Лаки.—Мы неудачники, Чик. Смирись с этим.
—Вы,—Чик указал пальцем на друзей,—неудачники, понятно? Я не собираюсь как вы гнить здесь, пока не издам последний пердёж в своей жизни.
—Можно подумать, у тебя есть выбор.
—Есть, пёсик. В отличие от вас с очкариком у Чика всегда есть выбор.
—И куда вы поедете, сэр принц Чарльз? Под юбку английской королевы как ваш папочка?
Чик надулся. Он водил пальцем по буквам приглашения, словно ребёнок, учившийся читать, и что-то бормотал себе под нос.
—Серьёзно, Чик, куда ты собрался?
Из Деренвиля не хотели уехать только те, кто жил здесь целыми поколениями как Бенитосы, или те, кто владел огромным состоянием, как Гибболсоны, остальные же мечтали однажды проснуться в другом штате или даже стране.
Некоторые вырывались из города, но ненадолго: Деренвиль поглощал всех, и люди, покинувшие его в двадцать, возвращались обратно в тридцать с супругами, любовниками и детьми. Возвращались и, как сказал Чик, гнили до последнего пердежа.
—В Калифорнию.

—Куда?
—В Калифорнию,—Чик сжал приглашения.—Я буду жрать дерьмо, биться головой об стены киностудий, но найду Уильяма Ханну. Я должен его найти, понимаете? Я должен сняться в этом фильме!
Лаки встретился взглядом с Беном и промолчал.
Как-то весной 1970 года, когда Лаки болел, а Бен был под домашним арестом, пятнадцатилетний Чик убивал время в маленьком магазинчике, где ему на глаза попался забавный комикс под названием «Скуби-Ду, где ты!», в который он влюбился с первых страниц. Спустя неделю Чик с упоением рассказывал Лаки и Бену о приключениях четвёрки друзей и их говорящей собаки, а ещё через месяц начал пропускать ежедневные посиделки в «трясине» ради очередной серии одноимённого мультсериала.
Ни Лаки, ни Бен не помнили, когда интерес Чика перерос в зависимость. Не помнили, когда все его футболки стали красными и зелёными, когда он начал сутулиться и есть за троих. Он грыз собачье печенье, от которого блевал полдня, выщипывал волосы на подбородке и жаждал завести немецкого дога. Они не помнили, когда их друг Чик превратился в Шэгги, заявившего в двадцать лет, что мечтает познакомиться с одним из создателей мультсериала, чтобы убедить его снять полнометражный фильм, в котором Чик сыграет роль Норвилла Роджерса.
Лаки поджал губы.

—Когда ты уезжаешь?
—Завтра я еду в Таллахасси: подзаработаю там немного и рвану в Калифорнию. Не расстраивайся, пёсик, я пришлю тебе открытку из Голливуда!
—Твои краски,—пробормотал Лаки.
—Оставь себе. На память. О неудачнике Чике из Деренвиля. Вряд ли я когда-нибудь сюда вернусь.
Чик не считал себя неудачником. Отсутствие работы он связывал с поиском творческого «я» (в последний год Чик увлёкся гримом), а неуспех у девушек — с их глупостью и продажностью. Каждого, кто относил его к неудачникам, Чик поливал дерьмом: поливал дерьмом, а после, стиснув зубы, перебивался нищенскими заработками и верил, что через год или два, или десять все продюсеры Лос-Анджелеса будут умолять его хотя бы мельком взглянуть на сценарий их проектов.
Чик верил в себя.
А Лаки верил в Чика.
—И куда дальше?—спросил Бен, припарковавшись у кованых ворот.
—Ты задаёшь странные вопросы, очкарик.
—Ты уверен, что Мэтт Гибболсон прислал приглашения нам? Ты смотрел на имена адресатов?
—Конечно, я смотрел на имена адресатов, очкарик. Что за идиотский вопрос?
—Тогда почему ворота закрыты?
Чик высунул лохматую голову в окно.

—Они не думали, что такие красавчики как мы приедут на машине.
—Или в этом году они устроили Хэллоуин для бомжей, и все приглашённые прут через весь город пешком. Иначе я не знаю, как объяснить, что мы здесь делаем.
Чик вылез из ситроена и постучал по крыше автомобиля.
—Вылезайте, девочки! Первоклассный виски сам себя не выпьет!—насвистывая, он направился к воротам.
—Впечатляет, не так ли?—спросил Бен, когда они с Лаки выбрались из ситроена.
Лаки смотрел на мерцающие огни в окнах старого особняка и гадал, сколько билетов до Калифорнии можно купить, если его продать. Тысячу, две, десять тысяч?
—Он пошутил, да? Про Таллахасси.
—Ты знаешь, кому принадлежал особняк раньше? — Бен проигнорировал вопрос Лаки.
—Чик не уезжает, правда? Он сказал так, чтобы позлить меня.
—Когда Флорида ещё была частью английских колоний…
—Бенджамин, мне насрать, кому принадлежал этот домишко. Чик уезжает завтра в Таллахасси или нет?
Бен дёрнул плечом.
—Да.
—Почему ты не сказал мне?
—Я сам об этом узнал полчаса назад.
Лаки засунул руки в карманы.
—Понятно, Бен. Понятно.
—Думаешь, что сможешь его отговорить?
—Нет.
—Поедешь с ним?
—Нет.
—Тогда чего ты бесишься, Лаки? Чик уезжает в Таллахасси, ты остаёшься в Деренвиле. Он жаждет новой жизни, а ты ничего менять не хочешь.
—Я хочу.

—У тебя кишка тонка, Лаки. Ты сам сказал: мы неудачники, смирись. Будущее за пределами этой помойки — оно для смелых, Лаки. Не для нас. Для него,—Бен кивнул в сторону Чика, который смылся от приятелей на добрую милю.—У нас ума маловато.
—ХВАТИТ ЖЕВАТЬ СОПЛИ,—негодовал Чик,—ВЫ КРАДЁТЕ ДРАГОЦЕННЫЕ МИНУТЫ МОЕЙ МОЛОДОСТИ!!!
—Если бы у меня были деньги, я бы поехал с ним,—Лаки рванул вперёд.
—Эй, — Бен схватил Лаки за руку,—если дело только в зелени, то я могу тебе помочь.
Лаки остановился.
—Чем? Дашь мне денег?
—БЫСТРЕЕ УРОДЫ!
Бен толкнул Лаки в спину, и они продолжили подниматься по тропинке.
—Когда Флорида ещё была частью английских колоний, один из жителей Деренвиля объявил себя королём, а свою семью — правящей династией. Они управляли городом даже после того, как Флорида вновь перешла к Испании. А летом 1821 года американские солдаты расстреляли всех, кто находился в особняке, и передали здание Гибболсонам.

—И что?
—Поговаривают, что после правящей династии в особняке осталось столько золота, что пройдёт не одно столетие прежде, чем Гибболсоны смогут его потратить. Сечёшь?
—Ты предлагаешь мне ограбить Гибболсонов? —встрепенулся Лаки.
—Я предлагаю тебе что-нибудь незаметно утащить на вечеринке, чтобы поехать с Чиком в Таллахасси. Тут больше сотни комнат, Гибболсоны не заметят пропажу одной безделушки. Подумай над моим предложением, Лаки,—прошептал Бен, когда их от Чика отделяло несколько шагов,—второго шанса, возможно, не будет.
Чик, вытянув губы, прижимался к дверному косяку.
—Что вы там так долго делали?
—Мы разговаривали,—ответил Лаки.
—Разговаривали они,—буркнул Чик и постучал в дверь,—да задницы вы друг другу полировали, херовы гомики. Не смейте позорить меня при девчонках, вы поняли? Шнурки завяжи.
Лаки спрятал выпавшие шнурки в кроссовки.
—Подумай, Лаки,—повторил Бен.
—Что ты там шепчешь, очкарик?

Бен хмыкнул.
—Постучи ещё раз.
—По очкам твоим я сейчас постучу,—фыркнул Чик и пнул дверь.
Лаки пожал плечами.
—Давайте просто зайдём внутрь и всё.
—Какой ты умный, пёсик. По-твоему, Гибболсоны дверь не закрывают?—Чик дёрнул ручку.—Не закрывают.
—Ставлю десять баксов на то, что украшением дома занимались Эвансы,—хихикнул Бен.
Лаки поднял глаза: с потолка свисали пыльные дырявые простыни и гнилые тыквы, а свечи, расставленные на накрытом обеденном столе, внушали неподдельный ужас. Лаки чувствовал, как к горлу подступает тошнота.
—Нет, Лаки, не смей блевать,—сказал Чик, когда Лаки, закрыв рот рукой, согнулся пополам.
—Почему здесь никого нет?—спросил Лаки, прокашлявшись.—Где остальные приглашённые?
Чик заржал.
—Вон сидят. А вот и главный гость вечеринки,—Чик погладил по голове скелет, стоявшего у двери.
Уродливые восковые фигуры, ростом со взрослого человека, сидели за столом и от свеч медленно плавились на серебряные тарелки. Иногда тихо. А иногда от них отваливались целые куски и с грохотом, с каким хозяин кидает псу в железную миску кусок протухшего мяса, падали на блюдо.
—Как думаете, они настоящие?—спросил Бен.—Я имею в виду, живые, как в фильме «Дом восковых фигур» с Винсентом Прайсом?

Фигуры вызвали восторг у Бена, хотя подойти к ним, чтобы рассмотреть, он так и не решился.
—Мне здесь не нравится,—протянул Лаки, держась за живот.
—Хватит скулить, Лаки!—разозлился Чик.—Чего ты вообще сюда припёрся, если тебя всё пугает?
—Нет, они точно живые,—посмеивался Бен и задавал всё новые и новые вопросы о фигурах, чтобы отвлечь приятелей от перепалки.
Лаки выпрямился.
—Ха-ха,—сказал он.—Ха-ха. Ты поверил, что я испугался старого особняка. Круто я тебя провёл, да?
—Смотрите,—Бен бросился к скелету, —кажется, у костлявого дружка есть послание для нас.

Бен стащил с деревянной шкатулки, которую скелет держал в руках, конверт, раскрыл его и с важным видом зачитал вслух:
—Дорогие друзья — Бен, Чик и Лаки…
(Чик присвистнул)
Приветствую вас на вечеринке, посвящённой Хэллоуину 1979.
(снова свист)
В этом году я подготовил для вас особенный сюрприз. Я подготовил его СПЕЦИАЛЬНО для вас.
(свист)
Но сначала — профессиональный грим.
(свист)
(свист)
(свист)
Всё, что требуется от вас — вытащить из шкатулки бумажку и проследовать в комнату, номер которой там указан.
—Посторонитесь, я первый, —Чик закатал невидимый рукав и засунул руку в шкатулку.—Номер семьдесят девять. «Гость, подвешенный на крюках». А что, звучит,—он повернулся к Бену.—Можно клеить девчонок фразой: «Эй, детка, не хочешь подержаться за мой крючок»?

Бен покачал головой.
—Ты умрёшь девственником,—нахмурившись, он вытащил листок из шкатулки.—Тридцать четыре. «Гость с отрубленной головой».
—Не повезло, очкарик. Пёсик?
Лаки, ухмыльнувшись, схватился за первую бумажку, которую нащупал, казалось бы, в бездонной шкатулке.
—Одиннадцать. «Гость с отрубленными руками». Просто отлично.
—Ты всё равно ими не пользуешься,—отмахнулся Чик и рванул к лестнице.
—Эй,—Лаки схватил его за футболку,—мы можем поговорить, пока они у меня ещё есть?
—Что ты хочешь, пёсик?
—Я пошёл искать комнату «тридцать четыре»,—сообщил Бен, стукнул по одной из восковых черепушек и скрылся в тёмном коридоре.
Чик прислонился к периллам.
—Таллахасси,—сказал Лаки,—я хочу поехать с тобой в Таллахасси.
—А деньги?
—Я найду.
Чик кивнул и побрёл вверх по ступенькам.
—Позже поговорим, Лаки.
—Если ты не хочешь…
—Завтра в восемь утра я буду ждать тебя возле своего дома. Опоздаешь — добирайся до Таллахасси сам и на чём хочешь.
—Я понял, Чик! Я приду!
—Я надеюсь.

«Тут больше сотни комнат, Гибболсоны не заметят пропажу одной безделушки»
«Завтра в восемь утра я буду ждать тебя возле своего дома»
Лаки сел на нижнюю ступеньку и, закрыв лицо руками, рассмеялся.
«Больше сотни комнат»
«Завтра в восемь»
Наконец-то он сможет убить двух птиц одним камнем: свалить из Деренвиля с Чиком и избавиться от брюзжания старого придуря.
«Больше»
«Завтра»
Вопль, раздавшийся из коридора, в котором пару минут назад скрылся Бен, побудил Лаки вскочить на ноги и рвануть вверх по лестнице; Лаки не был трусом, но обстановка, как сказал Бен «в духе Эвансов», его напрягала.
Комнаты с номерами, написанные красной краской, располагались в хаотичном порядке; за апартаментами под номером восемь следовала комната тридцать семь, а за тридцать седьмой — шестая.
Лаки без труда нашёл комнату Чика — номер семьдесят девять (хотел ворваться туда и напугать приятеля, но передумал), но никак не мог отыскать свою и потому блуждал по бесконечному пространству цифр, пока не добрался до двери без номера, из-за которой доносилась скрипка.
Лаки постучал.
Тишина.
Стук.
—Извините, вы не могли бы мне помочь?
Стук.
Тишина.
Скрипка.

—Извините,—Лаки внаглую открыл дверь и вошёл в комнату.
В её центре в кожаном кресле сидел молодой человек с закрытыми глазами и вращал запястьями, имитируя действия дирижёра, а скрипач — лысая громила в четыре раза больше самого Лаки — выдавливал из скрипки жалостливые звуки.
—Извините,—пробормотал Лаки и припечатался спиной к двери.
Молодой человек открыл глаза и повернул голову к Лаки.
—Заблудился, Лаки?
Лаки вздрогнул.
—Вы…ээ…мистер Гибболсон? Мистер Мэтт Гибболсон? Хозяин вечеринки?
Лаки шагнул в сторону юноши, но тот вытянул руку и Лаки замер.
—Не нужно ко мне подходить, Лаки. Какую комнату ты ищешь?
—Одиннадцатую.
—Одиннадцатую,—Мэтт Гибболсон улыбнулся и обратился к громиле-скрипачу.—Моя любимая карточка — «гость с отрубленными руками». Она была первой из придуманных мной в сентябре. Тебе направо, Лаки,—он закрыл глаза и вновь принялся вращать запястьями.
Лаки кивнул, вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
Вопли с первого этажа перетянулись на второй (раздавались где-то совсем близко), и Лаки, проклиная идиота, предложившего пугать на Хэллоуин окружающих, поплёлся в правое крыло коридора; дверь с криво нарисованными на ней единицами располагалась в самом конце.

Лаки дёрнул ручку, шагнул вперёд и тут же прилип носом к полу.
Порожек.
В этой сраной комнате есть порожек, о котором Мэтт Гибболсон не предупредил.
Порожек и люк, не заметный для тех, кто не распластался на ковре.
«Тут больше сотни комнат»
И половина из них замаскирована под люки в стенах и полах.
«Но комнаты не должны пустовать,—голос Бена в голове Лаки заглушал его собственный.—Как думаешь, что они там прячут, Лаки?».
Хороший вопрос. Старый придурь, например, прячет в пустом подвале ружьё, потому что боится, что его пристрелят, если ружьё будет находиться на видном месте.
«Но Гибболсонам не нужно прятать оружие. У них есть громила-скрипач и таких как он в особняке наверняка с десяток».
Точно. За порядком в особняке следит скрипач и остальные громилы.
«Тогда что они прячут в люках, Лаки?».
Сокровища?
СОКРОВИЩА?
ДА! ОНИ ПРЯЧУТ В ЛЮКАХ СВОИ НЕСМЕТНЫЕ БОГАТСТВА!
«Ты должен это проверить, Лаки».
Лаки подполз к люку и перед тем, как его открыть, задержал дыхание и прислушался: кто-то ходил по коридору и хлопал дверьми.
«Если тебя поймают, скажи, что хотел напугать Чика».
А если не поймают, то сокровища, спрятанные в люке, позволят на всю оставшуюся жизнь забыть о бедности, старом придуре и Деренвиле.
«Ты делаешь это не ради себя, а ради Чика».

—Я делаю это ради Чика,—пробормотал Лаки, дёрнул дверцу и залез в узкий люк. В узкий люк, оказавшийся просто узким проходом в другую комнату.
«Ты болван, Лаки»
—Я тот ещё болван,—хмыкнул он.
Пол в комнате под номером одиннадцать скрипнул.
«Пришёл твой гримёр, Лаки»
—Я уронил монетку. Подумал, может, она закатилась в щель между…
«Гримёр» схватил Лаки за ногу и вытащил парня из люка.
Лаки, приняв происходящее за глупую шутку, хохотнул.
—Искать монетку в люке было плохой идеей, согласен, но…
«Гримёр» — гора жира, перемешанная с мышцами (как говядина для бургеров, перемешанная с потрохами), в мясницком фартуке и в идиотской маске неизвестного животного, скрывающей жирное лицо — ударил топором, но промахнулся, и лезвие застряло в дощатом полу.
Лаки нырнул обратно в люк, но мужчина вновь уцепился за его ногу и потянул назад.
—Какого чёрта ты творишь?!
Лаки скрёб ногтями по железному лазу, тянулся вперёд, но вырвать ногу из рук «гримёра» не получалось.
«Я знал, что ты так кончишь. Как эта помойная шлюха, как твоя мамаша. Нужно было прострелить себе башку, как она, и не мучиться. Да, сынок?»
—НЕТ!

Лаки дёрнулся, и его старый вонючий кроссовок остался в руках «гримёра».
—Дерьмо, дерьмо, дерьмо.
Лаки не знал, сколько по времени и куда он полз, но он полз до тех пор, пока не уткнулся головой в люк.
—Выход, выход, выход.
Он барабанил по дверце кулаками, но она не поддавалась; тогда Лаки завалился на пол и принялся бить по ней плечом.
—Откройте, откройте, откройте.
Эхо, раздававшееся по железной коробке, представлялось Лаки дыханием «гримёра» или набегом мутировавших крыс, которые раздерут его, если он издаст ещё хотя бы один звук.
—Откройте, откройте, откройте.
«Я говорил тебе, чтобы ты никуда не ездил со своими дружками-гомиками. Говорил, Лаки?»
—Откройте, откройте, откройте.
«Но ты не послушал меня и теперь будешь гнить здесь до скончания веков»
—Откройте, откройте, откройте.
«Если бы ты остался дома, то мы могли бы пить вместе пиво и смотреть телек»
—Дерьмо.
«Но ты выбрал гомиков, Лаки»
—Выход.
«Ты сгниёшь здесь, Лаки»
—Откройте.
«Ты сгниёшь здесь и встретишься со своей мамашей в аду»
—ПОМОГИТЕ!
Лаки ударил по дверце локтем и вывалился из люка.
—Я смог, я смог, я смог.
Он грохнулся на спину.
—Я открыл, я открыл, я открыл.

Лаки приподнял руки, словно воздавал хвалу Господу, и брезгливо поморщился: они были в крови.
Не в его крови.
Он вскочил на ноги и прижался мокрой спиной к люку.
—Чик,—прошептал Лаки и зажал рот рукой, хотя тут же вытер окровавленные губы тыльной стороной ладони.
Чуть поодаль от него на крюках висел полуживой Чик. А у двери стояли Мэтт Гибболсон, державший в руках ту самую шкатулку, из которой они вытащили номера комнат, скрипач и «гримёр».
—Ты испачкался, Лаки,—сказал Мэтт.
Лаки юркнул в лаз, но «гримёр» вытащил его оттуда быстрее, чем Лаки успел моргнуть.
—Если ты спрячешься от нас в проходе, мы закроем его с двух сторон, и ты задохнёшься, Лаки.
«ТЫ СГНИЁШЬ ЗДЕСЬ»
—Ты больной ублюдок! — завизжал Лаки, но на хозяина не набросился. «Гримёр» стоял рядом с Лаки у люка и караулил его.
—Произошло досадное недоразумение, Лаки,—продолжил Мэтт,—твой «гримёр» решил, что ты вытащил другую карточку, и по ошибке чуть не отрубил тебе ноги, представляешь. Но не волнуйся, я обязательно накажу его, когда вечеринка закончится.
—Какая вечеринка?—пропыхтел Лаки.

—Вечеринка в честь Хэллоуина, конечно же! Смотри,—Мэтт кивнул в сторону Чика,—Чик и Бен уже загримированы, остался только ты,—он протянул коробку Лаки,—в качестве извинений я хочу предложить тебе перетянуть карточку.
—Я не буду ничего перетягивать! Выпусти меня отсюда, больной ублюдок!
—Вытяни карточку, загримируйся и уходи. Тебя здесь никто не держит, Лаки.
—А если я откажусь?
Мэтт покачал головой.
—У тебя нет выбора, Лаки. Мы не дадим тебе уйти без грима. Перетягивай, —он потряс шкатулкой.
Лаки посмотрел на Чика, и ему показалось, что тот слабо улыбнулся и прошептал то ли «беги, пёсик», то ли «давай, пёсик».
Перебирая пальцами в шкатулке, Лаки прошипел Мэтту:
—Надеюсь, ты сдохнешь в муках.
Мэтт передал шкатулку скрипачу.
—Какая комната, Лаки?—Лаки перевернул карточку, чтобы Гибболсон увидел номер, и Мэтт, подпрыгнув, захлопал в ладоши.—Одиннадцатая! Снова одиннадцатая комната! «Гость с отрубленными руками!».

Лаки, воспользовавшись возбуждённой истерией Мэтта, просунул голову и руки в люк и тут же лишился правой руки: Мэтт отвлёкся, а его громилы — нет.
—Сука! — заорал Лаки и упал на колени. Его правая рука, оставшаяся в люке, соскользнула и шмякнулась на пол.
—Нет!—закричал Мэтт.— Не в этой комнате! Эта комната «подвешенного на крюках»! Никакой импровизации на моей вечеринке! Ты должен отрубить ему руки в одиннадцатой комнате!
«Гримёр» схватил Лаки за воротник и поставил на ноги.
—Не трогай меня, ублюдок!
—Не трогай его. Лаки пойдёт в свою комнату добровольно. Правда, Лаки?
—Да.
Мэтт и скрипач вышли из комнаты, а Лаки задержался возле изуродованного тела Чика, которое издало последний хрип.
«Завтра в восемь утра я буду ждать тебя возле своего дома»
«Гримёр» толкнул Лаки в спину.
—Осторожно, порожек,—предупредил Мэтт, когда Лаки уже споткнулся.
«У нас ума маловато»
—Не маловато!

Сымитировав падение, Лаки обогнул «гримёра», которого во второй раз реакция подвела, и помчался к лестнице.
—Выход, выход, выход.
Заветные ступеньки были уже совсем близко.
Ближе.
Ещё ближе.
«Шнурки завяжи, пёсик»
—Что?
Наступив на вывалившийся из кроссовка шнурок, Лаки скатился с лестницы и ударился головой об ногу скелета; от удара скелет развалился, и голова Бена, которую скелет держал в руках вместо шкатулки, приземлилась напротив лица Лаки.
«Они живые, Лаки. Восковые куклы за столом живые, представляешь? Посмотри, я сижу рядом с ними. Ха-ха, и кто теперь тут главный гость?»
Лаки взглянул на почти развалившиеся восковые фигуры, сдержал рвотный позыв, когда увидел среди них обезглавленное тело Бена, и пополз к выходу.
«Он здесь! Он здесь! — хрипела голова. — Он хочет уйти! Не дайте ему уйти! Вечеринка только началась!»
Фигуры, включая тело Бена, поднялись из-за стола и направились к двери.
«Вечеринка в честь Хэллоуина 1979 объявляется открытой! Йехуу!» — веселилась голова, пока Лаки безрезультатно дёргал ручку.

—Откройте, откройте, откройте.
«Тут больше сотни комнат, —голова подкатилась к Лаки,—Гибболсоны надёжно спрячут тебя от старого придуря. Подумай над моим предложением, Лаки. Второго шанса, возможно, не будет».
—Помогите, помогите, помогите.
«Чик выбрал особняк, Лаки. А ты? Ты по-прежнему хочешь уехать в Таллахасси?»
—Заткнись!
Лаки, вскарабкавшись на ноги, пнул голову друга.
«Не будет, не будет, не будет,— голова крутилась на месте, — второго шанса у тебя не будет»
—Заткнись! Заткнись! Заткнись!
«Он пришёл, он пришёл, он пришёл. Возвращайтесь на свои места!»
Голова запрыгнула в руки скелета, валявшегося на полу, а фигуры уселись за стол.
Дверь.
Лаки открыл дверь.
«Грим! Грим! Грим!»
—Да, твою мать!
«Гримёр», спустившийся вслед за Лаки на первый этаж, отрубил ему вторую руку, и Лаки, согнувшись пополам, выскочил на улицу.
Его рука всё также крепко держалась за ручку двери.
«Грим! Грим! Грим!»
Она же и закрыла за ним дверь особняка.

—ПОМОГИТЕ МНЕ! ПОМОГИТЕ!
Лаки бежал вниз по тропинке и остановился лишь, когда столкнулся с зарёванной маленькой девочкой в заблёванном платье феи у ситроена Бена.
Мэри.
Она дрожала так, будто пару минут назад стала свидетелем не менее страшных вещей, чем те, что произошли в особняке Мэтта Гибболсона.
—Помоги мне,— прошептал Лаки и замертво рухнул лицом вниз.
Ночь Хэллоуина 1979 года закончилась криком Мэри на Олм стрит.

*
Мэтта Гибболсона признали невменяемым и определили в психиатрическую лечебницу Деренвиля.