Небо. Часть 1

                Рассказ из эпохи великих морских походов Чжэн Хэ. XV век

   Птицы куда-то летят. Может даже и гуси. Но не наши, увы... Всё не наше, чужое. Остальные привыкли. Я – нет. А ведь где-то цветёт мэйхуа – иль давно перестала цвести? И страны, может, нет – или не было вовсе? И меня, может, нет – только в памяти тень?.. Нет, я есть! Уж не знаю, надолго ль, – но есть! Мчит гусиная стая над страной – над моею страной! – и страна, значит, есть – всё же есть! Ни единую весточку к нам не несут – но осталась страна!.. А какие-то вести дошли. Лучше б им утонуть!.. Флот стоит. Флот не мчится вперёд – а потом ему сгнить! Жизни сгнить, сгнить всему, для чего была жизнь. Паруса кораблей над громадами волн, озарённые светом судьбы. Не судьбы, оказалось, – мечты. Что не стала судьбой. Но должна она стать! Я не верю, что кончилось всё. Сколько сил, сколько жизней – всё зря? Нет, не может так быть!

   Гуси, гуси летят – в моей памяти, в мыслях моих. Грустен клич их, летящих, – и страшен порой. Не хочу вспоминать – только мысли идут, как тогда янычары в бою. Грозным строем на нас – и вперёд, и вперёд. Не сраженье – резня: теснота, кровь и боль – бесконечная боль! – и стремленье убить. Бил, душил, убивал – и был ранен не раз – только жив. Всё же жив! И победу я видел, и крушенье врага. Властелин полумира шёл в пыли и крови к властелину другой половины. Баязид к Тамерлану. Да – кривой и хромой не могли поделить этот мир – так сказал Баязид. Остроумно сказал… Чтобы мёртвым смеяться, раззявив разбитые рты? Что им толку в его остроумье?.. И ему самому. Хохотать в гнусной клетке, получая пинки и питаясь объедками? Страшно видеть качанья судьбы, а страшней – направлять. Видеть злые плоды самой светлой мечты… Нет – не я направлял. Здесь – не я. Лишь готовился. Мыслил. Служил. Воевал. Воевал за врага! Ведь Тимур был возможным врагом. И разведка нужна – сообщать, упреждать. Я – из многих – один. Для любимой страны – той, где я не бывал. Иль бывал – так, что лучше не быть!.. Той, которая есть, – всё же есть! Хоть почти незнакомая мне. Да и чужд ей совсем – даже мыслю иначе – изменился за долгие годы, за эпохи скитаний, после многих бесед на других языках. Тихо, медленно, капля за каплей – но душевно стал чужд и чужим, и своим. Хотя внешне – всем свой. А страна, может быть, – лишь моё представленье о ней. Я родился на дальней границе её – во владениях северных варваров, позже отбитых у них. Повезло появиться на свет при правленье династии Мин, вновь принесшей величие нам. Только снова раздор. Император немолод, вот-вот отойдёт к небесам – и потомки его будут грызться, как псы, – хотя даже сейчас, в отдаленье от всех, в дрожь бросает от этаких мыслей!.. Но они стали явью – и спасибо судьбе, что не бросила в явь, что не принял участие в междоусобной резне! Я был молод, я знал языки, управлялся с оружием – чужеземным и нашим – и Ма Хэ – мудрый евнух из близких друзей претендента на трон – приказал мне идти к новым страшным врагам – к тем, кто губят пока что не нас, – но пойдут и на нас. Он был мудр – и его господин – полководец Чжу Ди, отражая монголов, ожидая кровавую смуту в стране, неуверенный в завтрашнем дне, – всё же видел грядущее, верил: Поднебесной – стоять! И меня посылал – как и многих других – чтоб грядущему – быть! И пошёл я туда, где решалась судьба, где копил силы враг. Не на нас пока тратил – копил же для нас! Я пошёл. Я вступил в сонм кровавых убийц – и с войсками Тимура ходил на войну. Был один среди тысяч – и всё делал, как все. И всё думал: зачем? Для спасенья страны, где я даже пожить не успел? Чтобы знала угрозу, готовилась к ней? А угроза была. Что могло с нами стать!.. Видел я – на индийской войне. Взяли множество пленных – говорят, тысяч сто – и Тимур испугался, что могут восстать. И велел всех убить. До сих пор снится мне. Это хуже, чем бой с янычарами, – всё-таки бой! Смерть грозит, но солдат – не палач!.. Как кричали глаза «Пощади!» – страшен взгляд чёрных выпуклых глаз – не таких, как мои, – но моих! – но я бил! Я себя убивал… И убил… Не убил! Жив, я, жив! Помню всё, проклинаю себя – но живу… Что, покончить с собой? Никогда! Знал теперь я, зачем моя жизнь. После этого знал. Чтоб не стала кровавой земля. Чтоб не вторгся Тимур – покорять, истреблять. Чтоб жила Поднебесная тысячи лет!.. Да, легко отыскать оправданье себе. Просто жить я хотел. Не исполнил приказа бы – сдох – не спася никого. Или даже спася… Нет, я верю: тогда – всё ж не так: не из страха – из долга. Пред своею страной. А средь тех – единица средь тысяч – делал я то, что все, – а точней – почти все: отказался один – и казнён был – да так, что казнь тысяч мелка перед тем. И он снится мне тоже – и молюсь за него, как за близких своих, – коих в мире уж нет… Есть лишь друг за стеной... Не за нашей Великой стеной! Там уж нет никого – лишь наставник Чжэн Хэ – если жив он ещё... Есть идея моя, для которой я жил. А сейчас – для чего? Я не знаю. Темнота и тоска. Всё черно, словно кожа у местных людей. Всё чужое совсем. А другие находят подруг, завели уж детей. Горько, больно смотреть! Сам бы мог завести… Не могу! Где ты – та, что я видел лишь раз, с кем сейчас, скольких любишь детей? Вспоминаешь меня ль – иногда, в смутных снах – чужеземца из дальней страны? Бедолагу, идущего в бой, – для которого ты не нашла хоть какого-то доброго слова, – как для нищего – горсточки риса? Да, Чжэн Хэ хорошо – жить в молитвах к Тяньфэй ["Небесная супруга" – богиня-покровительница моряков]. Он – в мечтах о небесной супруге. Я – в мечтах о земной. Я ж не евнух, как он! А живу, как кастрат. И душою – кастрат. Нет мечты, нет страны. Тьма вокруг – и летящие птицы. Мне б светильник зажечь – и писать. И пишу – тушью льётся душа. Эта тушь – моя кровь, а слова – моя боль.

Птицы здесь не такие, как наши, –
Только наших напомнили птицы:
Улетают куда-то и снова
Возвращаются – мне ж не вернуться.
Я затерян, как птица, в пространстве
Без земли и без неба – в пустыне,
В безнадёжном и тягостном мире,
В мире душ, потерявших надежду.
Я один в человечьей пустыне,
Я иссох от тоски и от жажды.
Ах, как небо бездонное сине! –
О, туда б мне подняться однажды!
Только я, как подбитая птица, –
Не лететь мне к родимому краю!
И тоска безнадёжная длится –
В днях тягучих бесплодно сгораю!
И взлететь бы мне в небо большое –
Только я лишь бессмысленно ною.
Как же помню страну хорошо я! –
Как забыт я моею страною!
И, быть может, страны не осталось –
И из праха стране не родиться!
Я последний, кто помнит хоть малость.
Я сдыхаю, как старая птица.
Я сдыхаю, как участь пустая.
Без надежды, без смысла, без цели.
В землю мчится гусиная стая,
И все перья с гусей облетели.
                - - -
А светильник горит – мне тоскливо –
Не гори, не томи мою душу!
Перепахана копьями нива –
В ней лишь зёрна тоски обнаружу.

   Я вскочил. Загасил светильник, вышел из дома. Море, море вдали – то, откуда я прибыл сюда. То, куда мне не плыть, – ибо незачем плыть…

   А тогда, разгромив Баязида, мы пошли по турецкой земле, истребляя там всё. И собаки не грызлись за трупы, ибо не было даже собак. И не в силах людских удержать наш поток. Навалились всей мощью на Смирну – на твердыню из камня, с трёх сторон окружённую морем. Там увидели рыцарей Запада. Храбро бились они, до конца. Но не знали, кто встал против них!.. Баязид сколько лет не мог взять! А Тимур быстро смог. Камнемёты, подкопы, огонь – и подрытые башни упали – и мы хлынули в город. И нас больше – и нас не сдержать!.. И из рыцарей часть прикрывала отход, часть спасалась – бегом на галеры. И успели отплыть. И спаслись. Не успевшим и жителям – смерть. Пирамиды из тел и голов… Не хочу вспоминать!

   А Тимур ликовал. И к галерам врагов, с опозданьем в полдня подоспевшим на помощь к защитникам Смирны, полетели подарки – камнепад из голов. Катапульты стреляли, оскверняемый воздух гудел – и Тимур, торжествуя, смотрел, как на лицах плывущих появляются горе и гнев, омерзенье и жалость… А ведь головы были живые! Их на месте рубили – и – ввысь! Сам не видел – хоть в том повезло! – но рассказывал кто-то. Может, врал?.. Хорошо, если б врал! А как страшно представить: взлетает душа – верит, думает: в небо! – и падение с грохотом в воду – иль с ударом о палубу… Жуть!.. А Тимур, может, думал: пристанут суда – чтоб спасти, отомстить – и захватит он флот!.. Ну конечно же, нет. Понимал: если высадят войско – то на лодках. И галерам опасности нет. Потопить катапультами, пушками – да. Взять же в плен – ну никак! Впрочем, воин степей – мог не знать. Или я мог чего-то не знать. Тоже – воин степей. А он – зная, не зная – хотел захватить. Флот ему б – и на запад – и неверным конец! Под неверными он понимал христиан. Да, тогда – христиан. А потом – нас, живущих в Срединной стране, нас, кого он хотел истребить! Вот зачем я был послан сюда. Вот зачем через всё я прошёл. Чтоб ему помешать! Мудрым был – нет, тогда не правитель – полководец Чжу Ди. Видел всё наперёд. Я ж увидел другое в те дни. Смысл всей жизни моей. Нынче ж – сгубленный смысл… Корабли. Получи Тамерлан в Смирне флот – был бы Запад сметён. Ждал Тимур кораблей – так их ждал… Обещали ему византийцы, которых он спас, – их громил Баязид! – и не дали – спасая себя. И весь западный мир. И зубами скрипел он, Тимур! Я стоял далеко – только слышал тот скрип! Видел взгляд – он скользнул и по мне – и, будь морем я – высох бы, сдох! Только сдохли другие… Высечь море? Смешно! Древний царь их какой-то так сделал – и смеются над ним сквозь века. Здесь же – плач – кровь и плач, как всегда – нет, страшней, чем всегда! Скрежетал он зубами – и грыз – всё живое – дотла. И мы шли – и собаки не грызли тела – ибо не было тел. Ибо не было жизни за нами – лишь прах. Да, пришлось возвращаться назад – и крушил он и жёг, чтоб не лопнуть от злости!.. Эх, как жаль, что не дали ему кораблей! Вышел в море б Тимур – со всем войском – и вот тут-то – галеры людей, получивших дары из его катапульт! И они б потопили суда – вместе с войском, Тимуром – и вместе со мной! И всем было бы лучше. И мне! Только вышло не так. Почему?.. Ради мысли моей – чтоб возникла она. Столько жизней – за мысль!.. А не слишком ли горд?.. Если б всё получилось – не слишком. А теперь…

   А тогда я писал – быстро, нервно – скорей! Не стараясь изящно писать, хоть писал Самому… Он поймёт, он простит! Да, я дерзок – писать Самому… – но писал Сыну Неба, писал! Сыну Неба – Чжу Ди – хоть он не был ещё Сыном Неба. Только знал я, что будет, – и писал с этим титулом. Да! О подобной идее – лишь владыке страны. Ибо мысль велика. Флот – надежда державы, путь в грядущее. Флот! Строить много судов – грандиознейший флот – и по морю – сюда. Предварительно всё покорив по пути – порты Индии, порты арабских земель. И не силой оружия – силой дэ императора – животворной, дарящей гармонию силой, неразрывно связующей Небо с Землёй. На больших кораблях, самим видом своим вызывающих трепет – восхищенье и страх, с мощным войском – не ради захвата – но чтоб в мощи его ощущалось величье державы. Чтоб все сами склонялись пред ним. Через море – господство Срединной страны! Для чего – через степь, через пыль и безводье? Зачем? По волнам – в красоте парусов, в блеске моря и свете небес! Я, увидевши море, его полюбил – и писал Сыну Неба: «Владей! Пусть не только земля – пусть вода будет тоже твоей!» И учёность свою проявил: «"Мин" – огонь, побеждающий воду, – и империи Мин плыть вперёд по навеки смирённой воде в алом свете огня! И ведь суть не в захвате, а в гармонии мира, в единенье его! Говорят мудрецы – с легендарных эпох и до наших времён: стоя в центре страны, император даёт свою мощь Поднебесной. Его сила идёт за пределы страны, изливает великое благо. И из чуждых земель приезжают послы, чтоб склониться к нему, чтоб нести животворную силу владыки народам, удалённым за многие тысячи ли [китайская мера длины, около полукилометра]. И приходит чудесный цилинь – мирный зверь высотой в два и более чжан [китайская мера длины, около трёх метров] – и вся жизнь, от букашки до тигра, принимает творящую силу владыки». Не с моими познаньями лезть в эти дебри, засмеют мудрецы – но Сын Неба велик – он поймёт… Может, где-то ошибся – в описанье цилиня, в описанье воды – но пишу я, как помню, – ибо нет рядом книг. Пусть владыка простит!.. Первый раз посылал Сыну Неба – дерзновенно притом: ведь не сведенья – мысль! Но обязан послать!.. И я всё же старался изящно писать, но рука загрубела, тушь ложилась неровно – и противно смотреть на мазки!.. Диктовать каллиграфу – своим собственным шифром, предназначенным лично Чжу Ди, данным мне для особенно важных посланий, о которых не должен знать даже Ма Хэ?.. Диктовал бы. Увы… Не найти каллиграфа. Безобразность листа оскорбит Сына Неба – но я должен послать!.. И отправил, как есть.

   А идея громадней ещё – и об этом писал. Коль наступит гармония мира, единение Неба с Землёй – то гармония жизни придёт в этот мир – и бессмертье придёт. Из согласья созданий земных, по следам кораблей – вслед за мыслью моею! Почему?.. Да всё просто и ясно. До сих пор император сводил воедино лишь кусочек Земли с небольшой частью Неба – и давал благо людям и птицам, насекомым и травам, посылал в надлежащее время и дожди и живительный свет, продлевал годы жизни для многих – и вносил в них и благо и смысл. Величайшее дело – но ничтожная часть исполинской картины. Да, Сын Неба, прости – это так! И итог небольшой: не бессмертье, а жалкие годы... Пусть десятки годов... Завершённость картины – иное: овладение всем. И не годы тогда – бесконечность времён. Вместо жалких, бессмысленно-льстивых словес к Сыну Неба – "десять тысяч годов!" – столь почтительных с виду, но коробящих душу того, кому жить двадцать, тридцать – пусть сто – но не больше! – и ему, и всем нам будет вправду дарована вечность.
И придумал сравненье, видя здешние храмы. Без замкового камня свод – лишь груда камней. Снять опоры – обвалится, станет ничем. А придёт к завершённости – будет стоять, укрепляемый собственным весом. Так и здесь: мельтешенье столетий и стран – жалкий хаос без смысла, без цели – обретя совершенную форму, станет связан единой идеей – и бессмертье придёт!
   
   И ещё добавлял – уж старался, как мог, – всё, что выскреб из памяти, вбил в силу слов, вспоминая о древних делах, о стремленьях владык. Ведь когда-то У-ди, император династии Хань, устремился на запад, в Давань [Фергана],– чтоб коней отыскать, – знаменитых «небесных коней», воплощений драконов, – и на них доскакать, долететь до дворца Си-ван-му – Бабки Запада – страшной богини – но хранящей напиток бессмертья и способной его подарить. Да, конечно же, кони нужны для войны, для сраженья со степью. Но для поисков вечности тоже. В этом мудрость владыки: совместить идеальную цель и реальные средства. Не достигнута цель? Всё равно мир стал лучше. Ибо путь был благой, и достойная цель порождает достойные средства. Цель "бессмертье" – благая. Устремись же, Чжу Ди, устремись! Путь по морю? Я знаю, что должен быть путь. Из обрывков легенд, из почти позабытых, но слышанных в детстве сказаний – понимаю: он есть, его можно найти. Вот Му-ван находил. Верь, не верь – находил! Собери же все книги, Чжу Ди, отыщи путь на запад! Цин Ши-хуанди книги сжёг – потому-то и умер, ничего не найдя. Ты ж храни и вели изучать – и отыщется путь... Думал так – но писал по-другому – с безграничным почтеньем, не с напором – с мольбой.

   И посланник скакал – нёс рассказ о Тимуре – и идею мою. Да, я знаю – скакал он, скакал – и донёс мою весть – верю – всё же донёс! А Тимур тоже шёл на восток. Нас хотел уничтожить он – нас! Стар он был – и хотел оправдаться пред богом своим. А для этого – нас перебить – иль заставить принять его веру. И он шёл, и я знал: он придёт. И не верил я в силу страны – и не верил, что мой император его победит. И я сделал, что мог. Мой ли яд уничтожил его или нет – я не знаю. Я свой яд передал – но смогли ли его донести? Может, это не я – просто воля судьбы. Дорожит всё же Небо Срединной страной! И, стеная со всеми, я в душе ликовал: «Всё – не зря! Мир спасён. Поднебесная – мир, без неё мир – ничто!» И я был удостоен приказа вернуться домой. И вернулся – спустя столько лет! Даже после кончины Тимура немало прошло. Расстоянье и время – годы жизни – и тысячи ли – но всё кончилось: дома… Пришёл… Лучше б я не пришёл! В клетку, в пытки и боль!.. Но за что? Неужели за то, что посмел самовольно прикончить врага? Но приказ-то когда бы дошёл… Да и я ль отравил? В чём виновен ещё? В том, что дерзко послал императору план, да ещё некрасиво его написав? Но ведь план выполняют, он жив! Флот идёт по морям – мной придуманный флот! Возглавляет Ма Хэ, награждённый за подвиги именем – новым, дарованным лично Чжу Ди – нет, теперь уж владыкой Юнлэ, императором нашей страны. Не Ма Хэ мой учитель – Чжэн Хэ – флотоводец, великий посол. Из ближайших людей Сына Неба! Так за что же меня – не на флот, а в тюрьму? Мысль присвоить хотят? Да сказали б молчать – я б молчал. Нет, не верю в их подлость! Только всё же – за что? То ль за дерзость – то ль и вправду за то, что плохой каллиграф! Сыну Неба посмел написать неумелой рукой. Сам же видел уродливость знаков. Каждый штрих – оскорбленье гармонии мира! Ну, утратил чувствительность пальцев, задубели они от меча – но ведь должен я был написать, донести свою мысль… Оскорбить императорский взор?.. Справедливо казнят... Или. может, за дерзость – что осмелился знанья свои показать, поучать Сына Неба?.. И действительно: как я посмел! За подобную дерзость – слишком лёгкая казнь. Милосерден владыка Юнлэ!

   И уже возвели на помост, чтобы голову с плеч – чтоб в загробье считался никем – безголовой, безликой душой, не способной ни мыслить, ни знать, изнурённой, голодной и злой – ибо некому вспомнить о ней, накормить, пожалеть. Кто даст пищу несчастной в жутком мире теней? Да, потомки должны – только где они, где? Никого не родил – никого!.. И взметнулась уж сталь! И внезапно я вспомнил индуса – крик рыдающих глаз. А потом – всё забыл. Только страх – лютый страх – не такой, как в бою. Безнадёжней. Страшней. Только страх. И стремленье достойно уйти – непонятно зачем. А потом и стремленье ушло. Только страх…