Откуда что взялось? или круглые коленки

                На первый взгляд  Дарина выглядела вполне довольной
  благополучием  своей жизни.  Как- никак, муж в чинах, сыновья с работой,
  все при ней, в их трёхкомнатной, благоустроенной квартире, хорошего района,
  немаленького города средней полосы бескрайней Родины.

      Да и сама, на своей работе, не метлой махала.  Имела должность мастера
  там, где надо не только держать ухо востро, но и держать в памяти схемы,
  необходимые в работе её предприятия.  В общем, на работе она слыла не в
  последних.

     Своё имя - Дарья, не очень любила и поэтому величала себя Дариной.
  Уж как нарекли, не возражала, приняла и несла по жизни обречённо.
  Можно изменить имя в паспорте, но на каждый роток не накинешь платок, всё
  равно будут, забывшись, ненароком именовать прежним именем...
     Рассуждая, что не такое оно неподходящее к ней, что звучит, как дарящая
  что-то, стерпелась, смирилась с этим, продолжая зваться Дариной.

     Жила не святой жизнью, но в большие грешники себя не записывала.
  Работала, дом содержала, мужа ублажала, детей, как умела - воспитывала.
     И к её сорока пяти годам - один из сыновей, уже обзавёлся гражданской
  женой и жил отдельно, а другой- только хороводился, но работал, машину
  зарабатывал.

      Всё так и было и казалось не плохо, у других бывало и хуже...
  Но мы говорим не про других, а при её, кажущемся благополучии, счастьем
  в Дарьиной семье и не пахло.
         Ни гармонии, ни слаженности не было.
      Жили вместе, но каждый жил сам по себе, не считаясь с интересами других
  членов семьи, как говорится - тянул одеяло комфорта только на себя.

        Каким образом тянул?   Да, обычным, это не представляет интереса.
  Дело не в подробностях их изложения.  Суть появившейся мысли данной исповеди
  в характере Дарины, всячески старающейся создать домашнюю атмосферу, уют
  в семье, которая нужна была лично ей.
        А тем, кто в ней числился?   Вопрос пока оставался открытым...а она
  продолжала стараться объединить всех, дарила тепло, насколько позволял
  ей это делать огонёк её души, не поддержанный, не подпитанный никем и ничем,
  держащийся не голом её энтузиазме.

        Вот так: муж - сам по себе, сыновья- сами по себе и она, взвалив на себя
  роль хранительницы очага, билась, как рыба об лёд, чтобы этот очаг не зачах,
  понимая, что  без  её стараний  всё, вообще,  развалится, расколется,
  рассыплется, как тлен.  В глубине подсознания знала, что для жизни семейного
  огонька нужно всего лишь взоимопонимание друг друга.

        Сын и муж принимали её старания, как должное.  Оба стремились только
  к своим удовольствиям, стараясь найти средства для их привлечения, не видя
  в появлении своих приоритетов, ни заслуги жены и матери, ни стремления
  поделиться с ней своими приятными достижениями.
       В общем, каждый из трёх её мужчин, имел своё удовольствие, к коим
  Дарьины старания воспринимали, как обыденность, как работу обыкновенной
  служанки, что определялось хотя бы в том, что муж в обиходе, не называл её
  ни матерью, ни именем, а каким-то  унизительным прозвищем...
      Старший к ней обращался, как к чужой, на "вы", а младший мог легко
  даже оскорбить; и на обращение жены- среагировать на бестактность сына, муж
  отвечал удивлённой фразой: "Ну что вас мир не берёт?"    И всё.

      В этой фразе заключалось всё его воспитание, наказание за обиду матери,
  так что услышав в свой адрес обращение детей её подруги- "тётя Дарина", она
  сразу не поняла, что те, именно к ней обращаются и была растрогана до слёз
  таким нежным обращением к ней сверстников своего младшего сына.
            Не верится?   Поверьте.   Всё так и было.

      Спрашивается- почему терпела такое?  Как дошла до такой жизни,
  с оскорбительным обращением к ней самой: матери и жене в одном лице?

       Скорее всего причины были.  Они копились, как снежный ком, не в силах
  разбить его, в страхе потерять вместе с плохим, былое и имеющееся хорошее,
  за которое Дарина держалась, как за соломинку, преувеличивая свои возможности.
         Детей прощала материнским прощением, да и обиды от них были не такие,
  чтобы дуться всю жизнь.  А от мужа?
        Наверно, тоже, однозначно не ответишь на этот вопрос.  Что-то хорошее
  когда-то и было.  Может память об этих крохах добра вселяла желание терпеть
  настоящие колкости и обиды в надежде, что супруг соблаговолит подобреть,
  заметит старания жены- слепить из колючек домочадцев уютное гнёздышко,
  именуемое домом, семьёй, где каждый видит не только лишь себя, но и других,
  проживающих под одной крышей их трёхкомнатной квартиры.

               Пока других видела только она- Дарина.
         К ней приближалась возрастная дата, именуемая женщин ягодками-
  сорокапятилетие.

      Казалось бы эта знаменательная для неё дата вырисовывалась в незаоблачные
  времена, но... некоторые, нужные для праздничного застолья продукты
  продавались не круглогодично, как в наше время и купить их было проблематично.
       И поэтому, прикупив  такие для угощения, убирала на хранение во второй
  холодильник, где хранились: варенья, соленья и то, что брать для
  каждодневного поедания не разрешалось.    Предупреждала ненасытного,
  младшего верзилу, что хранящиеся во втором холодильнике деликатесы ждут
  своего появления на именинном столе, показывая хлебосольство хозяйки с
  хозяином, их щедрость и радушие к приглашённым гостям, которых должно было
  быть - раз, два и обчёлся: друг мужа с женой и старшая невестка,
  представляющая родню мужа.

       Именинница- служанка блюд мишленовских ресторанов не готовила.
  Не потому что не умела, а потому что физически не успевала всё сделать:
  приготовить горячее, настрогать несколько салатов, накрыть на стол, прибрать
  в квартире, да и себя принарядить...
       Ведь, как- никак, а в свой день рождения Дарине хотелось выглядеть
  хорошо, свежо и счастливо.

       Хорошо ей было от осознания  праздника, устраивомого ею в свою честь
  и пусть нужного только ей.  В этот день она радовалась собственной
  значимостью.
      Свежесть уставшего лица приобреталась маской из обрезков редких в те
  времена не консервированных огурцов и помидоров - гордо зеленеющие и
  краснеющие  на большом блюде в центре праздничного стола и в сознании
  именинницы, кое-как сохранённые от непонятливых, молодых оглоедов.
      Мясные, собственноручно нарезанные деликатесы, как и запечённые куры- гуси
  не представляли редкость на столе, но поедались гостями с аппетитом.
      Ну, а на десерт - какие-то фрукты - в общем, ничего необычного, но вся
  готовка, занимающая много времени, не делилась с кем-то, а взваливалась
  только на неё- Дарину, как и последующее обслуживание гостей.

     Как- будто ни она была именинницей, как- будто не её был праздник...

      Каково?  Но она стоически всё терпела, радуясь, что все дома, гости
  поздравляют её, дарят подарки, говорят приятные слуху слова: кто- искренне,
  а кто, сглатывая со слюной ценичность, которая выдавалась за правдивое,
  личное мнение, адресованное ей. И, хоть, она ощущала их вкус, но продолжала
  не принимать во внимание,  не портить себе праздник.
 
      Может у неё могло быть и лучшее, но пока она радовалась и такому.
  О чём думали гости, глядя на мечущуюся именинницу между застольем и кухней?

      Гости, в числе которых была невестка, пришедшая с подругой, зашедшая
  на это празднество цинизма, как заскакивают мимоходом на ступеньку движущегося
  трамвая. Она, во времена юниорства и юности брата своего мужа, не считала
  родственника за человека из-за его бедности, да и к его жене, то есть- 
  к Дарине, питала такие же чувства.

      Зная это, можно не удивляться ни подарку от неё, ни букету цветов,
  представляющего ветку цветущей вишни с запылённого, городского куста,
  торжественно приподнесённого со словами- "цвети, как эта вишня", обсыпавшаяся
  тут же, после произнесённых слов.
      Дарина не опускалась до обиды на такие пустяки, она знала с кем имеет
  дело, весь фарс и лживость слов, снизошедшей до неё богатой невестки.

      Главный участник праздневства был её муж, усадивший Дарину во главу стола,
  сидел рядом, сбоку, поглощая алкоголь и еду, произнося тосты, не забывая
  в перерыве между ними выгуливать себя на балконе для очередного удовольствия -
  перекурить.

       Подруга родственницы была курящая, тоже, а Дарина, не переносящая
  табачного дыма, не слышала- о чём те, одни на балконе, покуривая говорили.
       Только подруга с аппетитными формами, после перекура изрядно осмелела.
  Она и сразу за столом сидела демонстрируя свои округлости: и те, что
  за пазухой, и те, что называются коленями и выше...
       А теперь, совсем откровенно выставив голые ляжки и коленки, подняла их
  выше самой поверхности стола, так что эти две белые округлости зазывно белели,
  как коленки огромных окорочков.
      Интересно, для кого они выставлялись в её вальяжной  позе, демонстрирующей
  в незнакомом обществе вседозволенность, не стесняясь ни именинницы,
  ни остальных присутствующих?..

       Такое было трудно не заметить и Дарина, в очередной раз вернувшись
  из кухни к гостям, показывая на выставленные нагло, на показ колени, с иронией
  проговорила:
 - О, у нас на столе появилось новое блюдо!  Их можно сварить, поджарить,
   а можно есть сырыми!?..   У кого, какие пристрастия?

      Фраза была правдива своей наглядностью и смела в устах Дарины.
  Ни муж, никто из гостей не ожидали такой комментарий на бесстыдную
  дозволенность совершенно чужого человека, однако чувствующего некую свободу.
      Если бы гостья, откровенно демонстрирующая свои прелести, поняла
  бестактность своего поведения, если бы она убрала колени и села в более
  порядочную позу после ироничного замечания, совсем не унижающего гостью,
  то, скорее всего, на этом бы закончилось сольное удивление на смелость 
  незванно пришедшей.
     Но та, то ли наглая была, то ли ей храбрости добавили воркования в перекурах
  с хозяином дома, но она, вдруг, ответно заявила:

 - Да, к такому столу не помешали бы некоторые изысканные блюда...бедновато.

      На что Дарина без робости, находчиво парировала: "Изысканные блюда
  подают подобным гостям. Застолье собиралось для узкого круга своих и я
  не ждала гостей столь высокого ранга, которых в народе именуют одним
  словом - шлю...
     Возможно для вас стол и бедноват, но не беднее того, вручённого мне
     букета, теперь представляющего голую ветку, из которых связывают простые
     мётлы.
     Вы надеялись, что для меня сойдёт, как и блузка, производства китайской,
     химической индустрии, усевшая по дороге сюда на целых три размера.
     Вы сразу видели, что она мне узка, но широка была  лживая улыбка на лице
     родственницы, дарившая её мне.   Вы снизошли до посещения людей, беднее
     вас, отсюда подобающие букеты и подарки.
     Будете уходить, не забудьте захватить ту метёлку и детскую, аляповатую
     кофту, может найдёте- кому её всучить...  Она мне не пригодится.

       Перикидон словами был беззлобным, но метким и едким, как дым погасшего
  костра, давно погасшего костра любви.

      Друг мужа с одобрением смотрел на показательное выступление Дарины,
  которой всегда сочувствовал.  Законный супруг безмолвно сидел за столом,
  поддерживая отвисшую от удивления  челюсть и хлопал глазами:

 - Как?!  Это его жена, кажется Дарина, знает такие слова, имеет такую
   смелость и находчивость!?  Всё точно в цель, в пятак, в глаза!..
   Да и она ли- это?

       Жена, не смевшая ранее даже возмутиться, теперь не гладит по головке,
  а бреет налысо.   Одним росчерком слов обнажая всю неприглядность поведения
  незнакомки, распутно держащей себя в чужом обществе, определённо с позволения
  мужа именинницы.
       Дарине исполнялось не пятнадцать лет, чтобы понять поведение своего
  мужа, делающего  одолжение своим присутствием ни в совсем желанном для него
  обществе - обществе своей жены.
   
      Она не сказала ни одного обличительного слова в адрес мужа, но по смыслу
  высказанных слов, можно было понять и догадаться, что её возмущение выявляет
  на поверхность весь цинизм поведения мужа, для кого выставлялись голые
  коленки и вульгарную мякоть бюста, теперь определённо желающего побыстрее 
  оказаться в обществе соблазнительницы.

      Видимо, выставленные на показ коленки совратительницы поставили точку
  в длящемся терпеливом безмолвии Дарины.  Разрушили плотину молчания, давая
  вырваться на волю со словами возмущения чертам характера, которых муж
  до сей поры не знал и потому молча сетовал:

 - Откуда что взялось?  Я ничего не замечал. А что же дальше будет?
   Откуда смелость в ней такая?

      Вот так, застолье показало, что в их семье перемен не избежать.
      Дарина была готова к ним.     А муж?..