Отцы и сыновья

Шорт-лист Международного драматургического конкурса «ЛИТОДРАМА-2016», в номинации "Фантастическая пьеса"
Лонг-лист 12-го Волошинского конкурса, 2014 г., «XXI век»


драма в 2-х частях



время действия: наши дни, октябрь
места действия: Санкт - Петербург и область




действующие лица:

ЖИТО Николай Васильевич, 80 лет. В прошлом командир подводной лодки.
СИГУРД – его сын. 42 года. Состоятельный нефтяник с Крайнего Севера.
ПАШКА – внук ЖИТО. 14 лет. Нахимовец – первогодок.
ОЛЬГА – врач Нахимовского училища. 29 лет.
МАРИНА – женщина лет 60.







Часть 1


СЦЕНА 1. Побережье. МАРИНА ведром набирает воду в море и намывает берег обычной шваброй, как полы. Со стороны моря, по доскам, идёт ЖИТО, с вёслами на плече.

ЖИТО. Эй, красавка, так это ты побережье надраила! Думаешь, море без тебя не справилось бы? Теперь грязь земная у нас тут такая чистая, как у кота морского… ласты. Скоро туристов будут возить, поглазеть на русалку со шваброй. Пришла бы лучше ко мне домой, дурище, да настоящие полы по-настоящему помыла бы. Слышь, Марина? Жалкая ты наша. Берег морской намывать… не намыла бы напастей. От, убогая. (Уходит.)
МАРИНА. Приду.


СЦЕНА 2. Горница в частном доме ЖИТО. МАРИНА драит полы.

МАРИНА. Это же, слушай сюда, не суша, слушай сюда, не земля. Это же, слушай сюда, берег. Это же, слушай сюда, начало воды. Это же, слушай сюда, конец края. Ладони нежной тверди, откуда выпархивают всплески новорождённых начал. Куда прибиваются затухающие брызги издыхающих волн. Слушай сюда…

Входят ОЛЬГА, с саквояжем, и ПАШКА.

ОЛЬГА. Мир этому дому. Ау?
ПАШКА. Доброе утро.

Из соседней комнаты выглядывает ЖИТО.

ЖИТО. Приветики! Проходите, я – сейчас, располагайтесь, тапочки знаете где, Ольга Андреевна. (Уходит.)

ОЛЬГА снимает плащ, ПАШКА, неловко, помогает ей, затем сам снимает шинель.

ОЛЬГА. Спасибо, Павел, вы настоящий кавалер. Отец вас правильно воспитал.
ПАШКА (шёпотом). А кто эта дама?
ОЛЬГА. Говорите в голос. Она… как бы сказать, не в себе.
ПАШКА. Шиза?
ОЛЬГА. Не думаю.
ПАШКА. Блаженная?
ОЛЬГА. Ну, не святая, конечно, но что-то такое. Привязалась как-то к Николаю Васильевичу в храме, после службы. Он не знает даже, как её зовут. Сам придумал имя – Марина. Появилась она в его жизни семнадцатое июля, в день именин святой Марины, которую наш хозяин особенно почитает. Так вот она уже сколько… три месяца с июля прошло… приходит по воскресеньям и делает уборку. Куда уходит после, где живёт, - ничего неизвестно.
ПАШКА. Семнадцатое июля! Семнадцатое июля и у меня знаменательная дата.
ОЛЬГА. А что такое?
ПАШКА. Да, я… именно в этот день совершил самый важный поступок во всей жизни.
ОЛЬГА. Уверен, что самый - во всей?
ПАШКА. Не надо, пожалуйста, ехидствовать. Этот поступок позволил мне стать нахимовцем, несмотря ни на что.
ОЛЬГА. Загадочно. Расскажешь?
ПАШКА. Не знаю… секрет вообще-то…

Входит ЖИТО.

ЖИТО. Раздеваться по пояс, товарищ военврач, или уже на глазок в морг командируете?
ОЛЬГА. По пояс, Николай Васильевич, и, если на глазок сказать, то мимо морга.
ЖИТО. Ты, курсант, устраивайся, ещё чай будет. Всё - мимо. Когда уж не мимо-то, Ольга Андреевна? Я не то, чтобы тороплюсь, в отличие от моего возраста, но отдохнуть бы уже не мешает, навсегда.
ОЛЬГА. Николай Васильевич, из всех наших ветеранов вы самый первый норовите уйти.
ЖИТО. Мысли жизнь мою перегрузили выше ватерлинии. А тоска – та даже клотик заглотила.
ОЛЬГА. Здоровье ваше, между тем, закалённее некоторых среднелеток.
ЖИТО. Курсант, там - в буфете, в сахарнице, конфеты бери.
ПАШКА. Что вы…
ЖИТО (Ольге). То-то и оно, что не здоровье, а сплошная закалка. (Пашке) Бери, сказал, я для вас таких специально покупаю. Устал душевно, товарищ военврач. Ха, курсант, ты покраснел, что ли?! Как же тебя со стыдливостью в военные-то принесло. Детская неожиданность или родительская нищета? Недержание мечты, а?
ПАШКА. У меня отец нефтяник, не нуждаюсь.
ОЛЬГА. Он море обожает. К вам со мной напросился, чтобы хотя бы мельком на Балтику глянуть.
ЖИТО. Овца. С таким румянцем среди морских волков не выдюжит. Сам такой был. Я сломался. 
ОЛЬГА. Отличный курсант. Староста класса.
ЖИТО. Марина, что ты трёшь и трёшь в одном месте, протрёшь. Слышишь, есть у меня уже ход в погреб, не надо мне второго. Лучше вообще брось. Вот ты хоть кол на голове обтёсывай, и трёт, и трёт. Не из морских, не из поморских, а, курсант? Где папаша кровь земли из народных жил качает?
ПАШКА. Может, сделать что надо по дому? Это вы про нефть? В тундре. Там качалок нет. В тундре добывает. На законных основаниях.
ОЛЬГА. Вам же религия уныние запрещает, Николай Васильевич?
ЖИТО. Всё сделано, курсант, жувай конфеты. Жувай-жувай. Я к религии – постольку поскольку. У меня – вера, а это, значит, напрямик с Создателем, без всяких там религиозных ужимок и прыжков. Марина, дура, брось полы! И ведь подряд, надо – не надо, всё намывает. Не, юнга, дрова мне натаскать самому в охотку. А колоть так просто люблю. Вода из крана сама собою бежит, - грязь одна, а не вода. Я не унываю. Потому что верю в Бога, хотя знаю, что Его нет. Знаю, что нет, а верю. Как это называть? Не религиозностью же.
МАРИНА. Так натру, говорит, паркет, как воду на болоте, говорит, зеркально, чтоб мошке, говорит, гладко скользить, да глядеться, говорит, на себя. Она говорит, у вас в раю, что, полы не моют? В преисподней, говорит, моют, а у вас нет? А он говорит, у них есть кому драить, у чертей. Полы там блестят, как зеркальные.
ЖИТО. Дура – баба, не пугайся, парень…
МАРИНА. А я, говорит она, лучше водного таракана, могу, говорит, сама по воде скользить, не проваливаюсь.
ОЛЬГА. Здоровье у вас, Николай Васильевич, что надо.
ЖИТО. Кому, кому надо.
ОЛЬГА. Одевайтесь.
ЖИТО. Кому… Вот, что она сейчас несла? Не думаю, что чепуху. Не думаю…
ОЛЬГА. Вы в море по воскресеньям так и ходите?
ЖИТО. Что они, психи, вообще себе думают? Легко ли размышляют, тяжело ли… (Пашке.) Что-то спросить хочешь, - давай, не парься. (Ольге.) Покуда катерок мой фурычит, ходить в море буду. Знаю, что бессмысленно. А всё равно хожу. Хотя бы море вокруг, если людей никого.
ПАШКА. Можно с вами?
ЖИТО. Нам потом, с военврачом, отписывайся. Я-то старик, а она молодая, чтоб из-за чужих грехов – под монастырь.
ПАШКА. Пожалуйста… товарищ капитан первого ранга…
ЖИТО. Заткнись, курсант! Я ж не туристов на прогулку вожу. Нет. Вдруг, что приключится с тобой.
ОЛЬГА. Николай Васильевич, ради бога, без ругательств.
ЖИТО. Да какие ругательства, что?
ОЛЬГА. Я не военврач. Ни на что не отважилась в этой жизни. Я ж рассказывала вам, что не рискнула.
ЖИТО. Какие ваши лета да зимы.
ОЛЬГА. Павел, идёмте обратно, в училище.
ЖИТО. Вы из-за курсанта, что ли? Да не расстраивайтесь. И вообще не надо злиться на старика.
ОЛЬГА. Так и выходит пока – ни военная, ни учёная. Так…
ЖИТО. Ну, я же объяснял откровенно. Не столько сам хожу в море, сколько икону святой Марины «Балтийской» вывожу на морскую прогулку. Чтоб ей Балтикой подышать во все лёгкие.
ПАШКА. Нет же такой святой?
ЖИТО. Какой такой?
ПАШКА. Марины «Балтийской».
ЖИТО. Четверть века в одиночку с ней выгуливаемся, не хочу нарушать. У меня есть! Мне икону эту, когда я юнгой на сторожевике ходил, старый шкипер передал перед смертью, во время войны ещё. А ему его предки передавали. Предки, думаешь, бараны были, как мы? Ничего подобного! Раз сказано, что Марина – «Балтийская», значит, никаких гвоздей, так и есть. Я всю жизнь на Балтике, и над и под водой, и причал мой последний тоже балтийский. Думаешь, не она, не икона, так я жил бы до сих пор? Куда там, ага! Если бы меня волны не сгноили, так люди давно сожрали бы. Не, парень, не возьму.
ОЛЬГА. Да бог с вами, Николай Васильевич…
ЖИТО. Это мой личный воскресный поход. Не злитесь, товарищ военврач… Ну, я ж не юнга, понимаю же, что вы пацана пожалели, взяли сюда, чтоб он в море вышел… опасно. Боюсь я за этих пацанов со мной рядом, вечно что-то…
МАРИНА. Он же не абы как. С иконой ездит. Он же зачем-то. Капитан Жито выходит в море и вымаливает через икону себе прощение у Бога. И за сына родного просит тоже. Тридцать лет назад командира подводной лодки, Героя Советского Союза, капитана первого ранга Жито Николая Васильевича списали на берег по выслуге. Он и запил. Бил жену и сына. Однажды, Жито схватился за топор, настолько взбесила его супруга просьбами вернуться в человеческий облик. Он замахнулся, чтоб рубануть жену. Та закрылась сыном и иконой святой Марины. Жито вырвал икону из рук жены и разрубил её… вдоль. Потом, когда в его жизни не стало ни жены, ни сына, он наткнулся в кладовке на порубанную святыню. Жена сохранила, в тряпице, в шкафу. Склеил. И стал молиться на неё, на порубанный её лик.  Всё, старик Жито, прошло время просительных молитв. Пора принимать Божьи дары. (Уходит.)
ЖИТО. Марина!? Откуда ты взяла!? Марина, вернись! Так не может быть. Эй! Откуда она может знать? О, глядите, соседи, все на свете люди, смотрите: она мне мостки драит! Псих, на улице - природа, без тебя есть, кому порядок наводить. Брось, говорю, ерундой маяться! Марина, дура, ты кто!?
ОЛЬГА. Николай Васильевич… мы пойдём…
ЖИТО. Нет! Не уходите! Вы что? Обалдели, одного меня сейчас бросить! Она – пришибленная же. Идиотка. Вот дубина стоеросовая! Так же всё и было. Понимаете? А потом она опять заблажила. Видели? В глазах слизь ещё такая оловянная…
ОЛЬГА. Успокойтесь, Николай Васильевич, успокойтесь…
ЖИТО. Вы вколите мне какой-нибудь дури, а, чтоб я совсем не ошалел? Ага, ладно?
ОЛЬГА. Конечно-конечно, сейчас. (Вынимает из саквояже необходимое.)
ЖИТО. Её в дурдом надо сдать, на опыты!
ОЛЬГА. Ну, что вы такое говорите…
ЖИТО. Она же, как нормальная была, когда про меня заговорила! Чокнутая. Шизанутая. Долбанутая какая-то.
ОЛЬГА. Что ж вы сквернословите…
ЖИТО. Этому есть научное объяснение?
ОЛЬГА. Я не специалист. Надо обследовать, конечно, но это очень дорого. Думаю, объяснение нашлось бы. Я всё же была не из последних, когда на кандидатскую выходила, так что, поверьте, я понимаю, она действительно не в себе. А что на неё нашло и как это совпало с действительностью, кто знает. Солидное обследование бесплатно никому не потянуть, ни вам, ни самой медицине.
ЖИТО. Да мне-то она кто! Никто! Приблудилась, а я тут получай ни за что. На порог не пущу больше. Мне даже померещилось, что это моя покойная жена.
ОЛЬГА. Ну, что вы… что вы…
ЖИТО. Её Мариной тоже звали, как святую. Марина – означает в переводе «морская». Морская жена моряка. А сын сбежал. Бросил меня. Или я его выгнал. Не помню. Не ваше дело. Забыл, может быть. Моя печаль, не ваша. Я что, похож на радостного…
ОЛЬГА. Вот вы, Николай Васильевич, говорили, фамилия у вас редкая. А Павел у нас, оказывается, тоже Жито. Правда, Павел?
ПАШКА. Так точно.
ОЛЬГА. Впервые встречаете однофамильца?
ОЛЬГА. Откуда вы, Павел, расскажите. (Жито.) Легчает?
ПАШКА. Город есть такой на Северах, называется Усинск. Там тундра уже почти. Хотя и леса ещё в достатке. Нефть, газ. Рабочие – «вахтовики», они разные. Татар много, украинцев. Население - сорок пять тысяч. Плюс – минус, конечно. На реке Уса. Не одна она, конечно. Есть ещё река Печора. Раньше говорили Печорское море, это, правда выше по течению. Но река всё равно не море, даже раньше, когда всё было полноводнее.
ЖИТО. Как имя отца?
ПАШКА. А мать моя меня бросила. И отца, конечно. На Северах много разных людей и женщин бывает. Его зовут Сигурд. Он ненавидит море, не говорил почему, он вообще ничего не объясняет, приказывает и всё. Люди у нас резкие, в основном, крутые, жёсткие. Не видел я мать ни разу, она меня, кажется, тоже, - она ещё из роддома сбежала. А деды и бабушки давным-давно поумирали.
ЖИТО. Почему «Сигурд»? Швед, норвежец?
ПАШКА. Отец про себя не рассказывает. Не знаю, русский он, Николаевич.
ЖИТО. Сигурд Николаевич Жито… А чего море ненавидит? Должна быть причина.
ПАШКА. Говорю же, не знаю.
ЖИТО. Если море не любит, тогда, как тебя в мореходку отпустил?
ПАШКА. Может, и есть причина.
ЖИТО. Как ты в Нахимовском оказался?
ПАШКА. Я что, не мужчина?! Отец как отец, а я сам по себе человек. Это моя судьба. Думаете, я не понимаю, отчего взрослые спиваются, по наклонной катятся? От скуки. И молодёжь такая же.
ОЛЬГА. Отец пьёт?
ПАШКА. Если хочешь жить по-человечески, разберись в собственных мечтах или хотя бы желаниях, и лепи из них судьбу, или выстраивай. Взял, решил и сделал. И поступил. Нет, не пьёт, он правильный. 
ЖИТО. А не срослось бы поступить?
ПАШКА. Стал бы чем-нибудь. Жил бы как-то. Но попробовать быть самим собой надо было. Обязательно. Со скуки сдохнуть всегда успею.
ЖИТО (глядя в окно). А дурище-то всю дорожку до калитки отдраила… блестят мостки, как у кота морского… ласты.
ОЛЬГА. Всё, Николай Васильевич. Мы поедем.
ПАШКА. Ольга Андреевна! Ну, хоть по бережку пройтись, а!?
ЖИТО. Папа богатый, а ты - на Балтику. Валил бы на Средиземноморье.
ОЛЬГА. Конечно, Павел, уж это-то в наших силах.
ЖИТО. Здесь климат не подарок.
ПАШКА. Это заблуждение, предубеждение даже!
ЖИТО. Гниль одна.
ОЛЬГА (Пашке). Собирайся…
ПАШКА. Балтика – чудо! В ней главное – белизна.
ОЛЬГА. Ну, не сказала бы… чёрное, серое здесь преобладает…
ПАШКА. Да каждый бурун, он же белый! Волны нахлынывают на берег и отваливают, оставляя белую пену. Даром, что ли, соседнее море откровенно называют Белым. Да, я поездил, и с отцом, и с ребятами. Нагляделся экзотики. От неё только в глазах рябит, да на горшок гоняет. Вся суть жизни в белизне! Ведь даже радуга – это только лишь преломление одного белого цвета! Основы основ всего сущего. Белые Севера – вот отечество всего человечества.
ЖИТО. Небось, и стихи сочиняешь?
ПАШКА. Не скажу. Есть, правда, гимн.
ОЛЬГА. Что-что-что!?
ПАШКА. Гимн ответственности перед белизной Балтики. Наизусть не помню. Жить просто так – это неправильно. Бессмысленно. Глупо. Когда я был в круизе по Балтийскому морю, так удивился, сколько стран оно объединяет. И каких! Одно дело отмечать их названия на карте. Совсем другое воочию видеть их, и переезжать от одного к другому. Они все разные, но великие! Я, когда вернулся, столько литературы перелопатил. Каждую страну Балтики, узнавая, хочется обнять и уберечь. Но в каждой стране есть свои парни, патриоты и защитники. И решил я, что моя задача, жизненная задача Пашки Жито, отвечать за сохранность всей Балтики, вокруг которой ютятся столько культур. Но ведь и сама по себе Балтика – это культура. И кто-то же должен отвечать за неё. Я – от России. И готов сейчас же доложить мою концепцию…
ЖИТО. Стоп! Не сейчас. У тебя будет время. Во шибанул… не ожидал. Ольга Андреевна, теперь в Нахимовском все такие?
ОЛЬГА. Не знаю, я только врач. Надеюсь, большинство. Романтизм в Нахимовском, слава богу, не лечится, хворью не считается. 
ПАШКА. Романтизм неискореним.
ОЛЬГА. Его можно ампутировать.
ПАШКА. Но только у меня есть кулаки, зубы, ноги. Отобьюсь от ампутантов.
ЖИТО. Ишь ты. Боязно даже стоять поблизости. Во времена моего преподавания в училище преобладали скептики. Вернее, реалисты. Но всё равно из них вылуплялись настоящие офицеры. Цинизм на флотскую практику как-то не распространяется, кишка тонка. Если возьму его сейчас, в море, обождёте?
ПАШКА. Да!
ОЛЬГА. Легко.
ЖИТО. Икону только возьму. Вы в доме можете дождаться.
ОЛЬГА. Я вздремну, устала. Спасибо.
ЖИТО. Дурочка может прийти, не бойтесь…
ОЛЬГА. После курсантов мне уже никакие психические агрессоры не страшны.
ЖИТО. Я – сейчас. (Уходит в соседнюю комнату.)
ОЛЬГА. Ну?
ПАШКА. Ура…
ОЛЬГА. Он хороший. Только поворчать любит. Хотя странно, что вдруг согласился. Ты – первый, других не брал. Так резко вдруг поменял мнение…
ПАШКА. Вы здорово вовремя ввернули, что мы с ним однофамильцы! Я тоже так хотел, только неудобно было встревать.
ОЛЬГА. Пожалуй, это и сработало. Ура.
ПАШКА. Я ваш должник!
ОЛЬГА. Вы мой курсант, Павел. И этого более, чем. Будьте здоровы, больше мне от вас ничего не нужно…

Входит ЖИТО, вносит икону, обёрнутую в тряпицу.

ОЛЬГА. Ой, а можно мне глянуть?
ЖИТО. Октябрь месяц, курсант, поддёвка есть? Глядите…
ПАШКА. Не замёрзну!
ЖИТО. Я тебе дам поддеть что-то…
ОЛЬГА. Какая интересная… глядите, Павел.

Пашка, увидев лик на иконе, падает, потеряв сознание.

ЖИТО. Что с ним!
ОЛЬГА. Отойдите, дайте мне замерить пульс.
ЖИТО. Он очнётся?

Входит МАРИНА, с ведром и шваброй.

МАРИНА. Тряпку вымыла. Ведро тоже выскребла.
ЖИТО. Марина, не уходи, поговорить нам надо, подожди с пацаном разделаемся.
МАРИНА. Земля, если бывает помытая, тогда, бывает, скользит. Зато, бывает, головой об ней шваркнешься, бывает, мозги прочищаются. (Уходит.)
ЖИТО. Марина, стоять! А, бог с тобой, дурында, потом разберёмся. Что с ним?
ОЛЬГА. Похоже, умирает. Кошмар! Что ж такое-то с человеком… (По мобильному.) Ало-ало, «скорая»! 
ЖИТО (подхватывая Пашку на руки). Пойду с ним навстречу, скорее будет. (Уходит.)
ОЛЬГА (по мобильному). Ало, ало! (Уходит.)


СЦЕНА 3. Телефонный разговор, который происходит между СИГУРДОМ, стоящим в прихожей своей квартиры и ОЛЬГОЙ, стоящей в больничном коридоре.

СИГУРД (снимая зимнюю куртку, переобуваясь, включает телефон на громкую связь). Весь - внимание.
ОЛЬГА (выйдя из больничной палаты). Это Усинск, ало?
СИГУРД. Здравствуйте. Усинск, да.
ОЛЬГА. Сигурд Николаевич Жито?
СИГУРД. Я слушаю.
ОЛЬГА. Здравствуйте. Из Нахимовского училища беспокоят. Ало, вы слышите?
СИГУРД. Да. Только не понял, зачем я Нахимовскому училищу?
ОЛЬГА. Я вас беспокою по поручению руководства, вернее, командования училища. Насчёт сына вашего, Павла. Видите ли, он попал в больницу. Вернее, в военный госпиталь, конечно. Что с ним конкретно пока определить сложно.
СИГУРД. Стоп! Что вы городите? При чём здесь Нахимовское училище и мой сын?
ОЛЬГА. Думаю, вам лучше было бы приехать и здесь, на месте… Как при чём? Вы – Жито Сигурд Николаевич?
СИГУРД. Да. И моего парнишку звали Пашкой, Павлом то есть. Но он никогда не учился в Нахимовском.
ОЛЬГА. Странно. Не понимаю. Но мне в училище дали именно эти координаты папы нашего курсанта.
СИГУРД. Бред. Мой Пашка пропал в июле, а на днях обнаружили его останки на болоте. Он погиб.
ОЛЬГА. Простите…
СИГУРД. Всех благ. (Кладёт трубку, перезванивает.)
ОЛЬГА. Да?
СИГУРД. Вы мне звонили только что…
ОЛЬГА. Узнала.
СИГУРД. Кто вы?
ОЛЬГА. Врач Нахимовского училища. Решетова Ольга Андреевна.
СИГУРД. Мне сообразить надо. Насчёт парня… моего. Уже вечер, навести точные справки у вашего кадровика, конечно, невозможно, выясню утром. А что там, с вашим курсантом?
ОЛЬГА. Он впал в кому. Без видимых на то оснований. Я сама присутствовала. Больше ничего сказать не могу, тем более, что мы, с вами, не знаем, кто вы на самом деле.
СИГУРД. Спасибо. (Кладёт трубку, отвечает на телефонный звонок.) У аппарата.
ОЛЬГА. Из Нахимовского опять беспокою.
СИГУРД. Да.
ОЛЬГА. Вам что-нибудь говорит дата семнадцатое июля?
СИГУРД. А что?
ОЛЬГА. Просто вспомнила. Буквально сегодня, накануне приступа, Павел говорил, что именно в этот день он совершил самый важный поступок во всей жизни.
СИГУРД. Мой парень пропал семнадцатого июля. Что-то ещё?
ОЛЬГА. Нет.
СИГУРД. Вот что, завтра с вами свяжется мой помощник, приготовьте, пожалуйста, фотографию вашего курсанта.
ОЛЬГА. Да.
СИГУРД. Всех благ. (Звонит по другому номеру.) Отдыхаешь? Вот, что, господин референт, хорош баклуши молотить, бросай это подлое дело. Завтра до обеда я должен быть в Питере. В Санкт – Петербурге! Мне плевать, что нет рейса. Прошерсти вахтовиков, силовиков, хоть с чёртом в ступе я должен завтра вылететь в Питер. На крайний случай, фрахтуй самолёт для меня одного. Всё. (Убирает мобильный.) Неужели жив… жив… сволочь, жив…


СЦЕНА 4. Гостиничный номер. Вечер следующего дня. Стук в дверь. Входит ОЛЬГА, в плаще, с дамской сумкой.

ОЛЬГА. Сигурд Николаевич? Алё, господин Жито? Господин Жито!

Из ванной выходит Сигурд, плюхается в кресло, замечает Ольгу.

СИГУРД. И?
ОЛЬГА. Что значит «и»?
СИГУРД. И кто это пришёл?
ОЛЬГА. Я же звонила вам.
СИГУРД. А, врач Нахимовского. Представляться надо, мало ли, кого по гостиничным номерам носит.
ОЛЬГА. Вам дурно. Нужна моя помощь врача?
СИГУРД. Не смешите. Один ваш пациент уже валяется в коме. Как я понял, ни с того, ни с сего, при полном здравии, плюх и – нет пацана.
ОЛЬГА. При чём же я-то! Вы не заговаривайтесь!
СИГУРД. Я в принципе не понимаю цель визита. Я уже общался с руководством…
ОЛЬГА. Меня зовут Ольга Андреевна. На всякий случай.
СИГУРД. И?
ОЛЬГА. Что «и»!?
СИГУРД. И что дальше?
ОЛЬГА. Поразительно, как у вас, такого, мог родиться такой Павел.
СИГУРД. Думаете, спрошу «какого – такого»? Не надейтесь. Я устал с дороги. Хочу есть и спать. Короче, чего явились?
ОЛЬГА. Мне сказали, что вы не собираетесь проведывать сына. Я навела справки в госпитале: вы действительно не навестили сына!
СИГУРД. И?
ОЛЬГА. Прекратите хамить!
СИГУРД. Вы – симпатичная тётя, и это вас спасает от моего обычного стиля общения со случайными мне людьми. Особенно женского рода. Чтобы тормознуть вас на пути моралите, отвечу сразу и на всё. Я не вижу смысла в торчании у постели полутрупа, даже если мы с ним родня. Я много лет не бывал в Питере, естественно, что, как провинциальная букашка, предпочёл прогулку по чудесному каменному болотному грибу, под названием Санкт - Петербург имени Ленина. Да, в училище мне рассказали, что Пашка - просто карамелька, а не человек, такой вот он замечательный парень, отличный курсант, является даже старшиной класса. Но этот «исусик» подделал разрешение отца – меня - на учёбу! Более того, он ушёл из дому, и я его фактически уже похоронил. Не только я. Но его друзья, одноклассники, соседи, мои коллеги. А город, где я живу и добываю хлеб насущный, чрезвычайно мал. Так мал, что аж меньше малого. И я там, напоминаю, живу и вкалываю. Я, гражданка медик, не скрываю, что в бешенстве от поступка этого пацана, и прощать его не намерен. Я вообще отвык скрывать свои истинные чувства. Да, вы мне нравитесь чисто внешне, но я, знаете ли, аллергирую от гуманистов, от интеллигентов, и далее по списку, который вам ни к чему.
ОЛЬГА. Вы не понимаете, насколько важен для сына ваш приход к нему, в палату, несмотря на его кажущуюся отключку. Он не труп, он спит…
СИГУРД. Я ещё погуляю дня три по городу, порешаю производственные задачи, воспользовавшись подвернувшейся оказией, затем вернусь домой. Я готов финансировать лечение, или как там называется это камлание вокруг коматозника. В общем, представитель моей фирмы свяжется с руководством клиники. Вопросы?
ОЛЬГА. Я принесла письма Павла к вам. Ваш сын так и не отправил их, хранил в тумбочке. Ребята мне передали… (Вынимает из сумочки связку писем, подаёт.)
СИГУРД (взяв,отбрасывает). Писатель. Семнадцатого июля я прочёл его самое главное сочинение. Записулька на кухонном столе. «Отец, я не хочу больше жить. Ты обращаешься со мной, как с животным. Ты сам животное. Не ищи. Меня больше нет. Павел». Вы на мгновенье представьте, что со мной происходило. И происходило ведь не какое-то там мгновение, а недели, месяцы. Не считая, что я уже пережил его смерть.
ОЛЬГА. Да что ж вы о себе-то! Взрослый мужчина. Ну, мало ли, что выкинул четырнадцатилетний парнишка, сын! Важнее, что с ним сейчас.
СИГУРД. Поделом.
ОЛЬГА. Не надо мелочиться…
СИГУРД. Я хочу кушать. Присоединяйтесь, пощебечем о пустяках. Предпочитаете за столиком в зале или сразу уж сюда заказать?
ОЛЬГА. Вы - свинья.
СИГУРД. И не говори, подруга, и в апельсинах я разбираюсь, и по мясу я - не простая хрюкалка, помои жрать не стану, а фору дам не одному гурману.
ОЛЬГА. Что тут скажешь. Родить любой может, да не любому по ранжиру стать родителем. (Уходит.)
СИГУРД (вослед). Поучать она меня будет! (По гостиничному телефону.) Соедините с рестораном.  (Отставляет трубку, в дверь.) Разжалобить она меня решила. Какое тебе дело до меня и моего отпрыска, безмозглая баба! (По телефону.) У вас высветился мой номер? Отлично. Хочу жрать. Нет, лучше на людях, в зале. Час!? Вы сбрендили? Или через десять минут, или я в первый и последний раз обращаюсь в вашу пятизвёздочную забегаловку. Не желаю стоять в очереди. Да, даже сидя в номере! Хоть лёжа! Жду звонка. (Кладёт трубку, развязывает ленточку, вскрывает первое письмо.) Что-что такое!? «Уважаемый Сигурд Николаевич. Пишет Вам ваш сын Павел». Ах, ты ж засранец! Это кто тебе имя-отчество, я, что ли, отец!?

Со стороны балкона в комнате, как призрак, проявляется ПАШКА.

ПАШКА. Уважаемый Сигурд Николаевич. Пишет Вам Павел. Ваш сын.
СИГУРД. И ведь на «вы»! Никак иначе… интеллигент недоделанный…
ПАШКА. Прошло некоторое время после моего ухода от Вас. Я многое обдумал.
СИГУРД. Обдумал он… думалка ещё не выросла!
ПАШКА. Не помню точно, что я написал Вам в прощальной записке. Кажется, что-то обидное. Простите, пожалуйста! Я понял, Вы ни в чём не виноваты.
СИГУРД. Обелил старого дурака, ура, вот спасибо, вот радость… читать ещё эту подтирку. (Комкает письмо, отбрасывает, вскрывает следующее.)
ПАШКА. Папа, я понимаю тебя!
СИГУРД. О, как… 
ПАШКА. Просто ты холоден был со мной, как вот эта осень. Так мне казалось! На самом деле, ты по-своему решил воспитать из меня настоящего мужчину. Сдержанного. Сильного. Самодостаточного.
СИГУРД. Надо же, дошло.
ПАШКА. Наверное, ты преуспел. Но если бы ты знал, как мне хотелось обыкновенной, тупой нежности, хотя бы на словах.
СИГУРД. Щенок. (Комкает письмо, отбрасывает, вскрывает следующее.) Стишата… что ещё за бабство!
ПАШКА. Здравствуй, осень! И сентябрь, и октябрь, и декабрь! Или это зимний месяц? Ну, привет, листва – осенний хоровод! Ну, привет, рябина – красный-красный плод! Ведь ещё есть много разных-разных слов!
СИГУРД. Охрендеть с этого моремана… смех, ей-богу. Да какой из тебя офицер, рифмоплёт… сопляк. (Комкает письмо, отбрасывает, отвечает на звонок гостиничного телефона.) И? Да, сейчас буду. Один. Оплачиваю весь столик, чтоб никого не подсаживали. Никакой рыбы, только мясное. Водки. (Кладёт трубку, вскрывает конверт.) Макулатура. Знал бы, что стерва – такая стерва, ни за что не дал бы рожать. Выплюнула на свет божий рифмоплётишку! Позор на мои седины. 
ПАШКА. Папа, я тебя люблю!
СИГУРД. Прям мелодрама…
ПАШКА. И в твой день рождения хочу преподнести тебе стихи.
СИГУРД. Тьфу ты… опять двадцать пять. Девка, а не пацан…
ПАШКА. Надеюсь когда-нибудь, когда я найду в себе мужество отправить тебе эти мои письма, и ты прочитаешь их, а не скомкаешь и не выбросишь в мусорную корзину, ты, благодаря этим стихам, осознаешь, что я ушёл от тебя не со зла, а со психу. И хотя я правильно поступил, я всё равно не прав. Прости. А вот стихи. Кстати, я их написал, когда мне было девять лет. Пять лет назад. «Пойдём я отведу тебя туда, где есть и пища и вода, где есть тепло и свет и несчастливых нет туда, где исполняются мечты и главный там мечтатель это ты».
СИГУРД. Дурак какой-то. (Комкает письмо.) Скатал, небось, из Интернета. (Одевается для ресторана.) Без знаков препинания… в одну строчку… Нет, не скатал, слишком угловато для компьютерного гламура.
ПАШКА. Я – Ваш сын, а не кусок домашнего интерьера! Вы лишили меня матери. Как её зовут хотя бы?
СИГУРД. «Пойдём я отведу тебя туда где есть и пища и вода…» А ведь знает, что отец не нищий…
ПАШКА. Да, ты – кормилец. Только зачем мне этим в глаза тыкать? Я что, просил тебя меня рожать? А уж если родил, то имей мужество заметить, что твоё порождение – не неведома зверушка, а человек! Кормилец, ты хоть раз спросил меня, составляя меню? И почему ты думаешь, что всем, как и тебе, должна нравиться картошка. А меня с картошки пучит! Я её ненавижу!
СИГУРД. «Где есть тепло и свет и несчастливых нет».
ПАШКА. Я не скажу, где я теперь. Потому что, узнав, ты обязательно поломаешь всё, даже то, что в принципе не ломается. Такова твоя суть. Потом когда-нибудь мы обязательно встретимся… наверное. Если бы ты знал меня, замечал бы хоть чуть-чуть, то легко вычислил бы, куда мог податься твой сын, если он не самоубийца. Но ты не смог меня вычислить, потому что не вычислял, даже и не напрягался, в чём я убеждён. Просто дал команду «искать», «фас». Не удивлюсь, если ты меня уже похоронил. С глаз долой - из сердца вон. Да и не было меня в твоём сердце никогда. Или просто-напросто у тебя нет сердца. Я не могу тебя ни в чём оправдать. Потому что мы с тобой только знакомы. Я не знаю, кто ты, откуда родом. Ты лишил меня права на маму. Трудно было соврать, что она умерла при родах? Так ведь нет: забулдыга, потаскуха, уродина. Я могу тебя только осуждать. А я не хочу! Я не желаю, чтобы моим главным врагом по жизни оставался мой родной отец! Или не родной? Я не знаю. Я ничего о тебе не знаю. Или слишком хорошо знаю, и прав, осуждая тебя. Ненавижу быть правым в отношении отца, хочу ошибаться, заблуждаться… оправдывать тебя… хочу! (Уходит.)
СИГУРД. «Туда где исполняются мечты и главный там мечтатель это ты». (Складывает листок, кладёт в карман пиджака.) Нахамил отцу по полной. Нормально. Действительно, человека родил. Извини, не заметил. (Отвечает на телефонный звонок.) И? А. Идите вы со своим кабаком. Хотя… да, пришлите мне ужин в номер. И чтоб ни грамма картошки не было, ни в каком виде! (Уходит.)


СЦЕНА 5. Больничный коридор. Входит СИГУРД. Подходит к двери в палату, стучит. Из палаты выходит ОЛЬГА.

ОЛЬГА. Проходите.
СИГУРД. Доброе утро.
ОЛЬГА. Схожу к главврачу, скажу, что пост сдала ближайшему родственнику. Надеюсь, больше не увидимся.
СИГУРД. Да ладно вам… маленькая, что ли.
ОЛЬГА. Павел, скорее всего, всё слышит. Просто поговорите. Расскажите, что за погода сегодня, если кроме ругани больше ничем не в состоянии порадовать единственного сына. Всё.
СИГУРД. Извиняться не буду, не ждите.
ОЛЬГА. Откуда только берутся такие тёмные души. Это деньги вас таким сделали или вы таким эти деньги сделали?
СИГУРД. Я не кретин, но сейчас не понял, зачем вы меня дразните?
ОЛЬГА. Жить надоело среди грибов. Только не надо вопить, что вы – грибник. (Уходит.)
СИГУРД. Идите уже… агрессивная вы моя, не –то отвечу… жёстко. Хороша стерва… ох, хороша.


СЦЕНА 6. Больничная палата. На кровати лежит ПАШКА, облепленный проводами аппаратуры.  Входит СИГУРД.

СИГУРД (не сразу). Привет, Паша. Павел, блин, Сигурдович. Узнаёшь голос? Это твоя совесть пришла, пацан. Как говорится, спасибо тебе за то, что ты есть. Особенно, здесь и сейчас.

Как призрак, проявляется ПАШКА.

ПАШКА. Здравствуй, папа.
СИГУРД. Эх, стащить бы тебя с этой люльки, содрать провода, да выпороть, как сидорову козу!
ПАШКА. Кто сомневался бы.
СИГУРД. Да в морду дать разок, чтоб зубы из задницы повылетали. А потом хрен с тобой – живи.
ПАШКА. Нет уж, я уж как-нибудь перетопчусь.
СИГУРД. Устроил кордебалет! Весь город на уши поставил. С солдатами искали. В тундре пацана нашли останки, думали – ты. Бейсболка-то на его черепухе твоя была!
ПАШКА. Не помню, может, и дарил кому. Я не жмот.
СИГУРД. Как это так, щенок, а? Хорошо тут с Нахимовского проявились, не то была бы панихида на всю ивановскую… срам голимый. Не верю я, что ты слышишь. Иначе уже сгорел бы со стыда.
ПАШКА. Не горим, не тонем, так – болтаемся между небом и землёй, балдеем.

Входит ЖИТО, в полной морской форме, при кортике и наградах.

ЖИТО. Извините, не думал, что кто-то есть. Я попозже загляну.
СИГУРД. А вы знаете Пашку?
ЖИТО. Ну, так, шапочно.
ПАШКА. Вовремя, товарищ капитан первого ранга, а то у меня уже уши завяли от папкиных песен.
ЖИТО. Всё, я – потом.

В дверях появляется ОЛЬГА.

ОЛЬГА. Николай Васильевич?
ЖИТО. Да я тут подумал… мало ли… дай, думаю… но потом уж.
ПАШКА. Классная она всё-таки, вот бы мне такую жену…
ОЛЬГА. Я – на секунду. Главврач просил вас зайти к нему, Сигурд Николаевич.
СИГУРД. Официального представителя ему мало?
ОЛЬГА. Не мой вопрос. Всё, прощайте. Кстати, познакомьтесь, тем более, что вы – однофамильцы. Именно в доме Николая Васильевича с Павлом и приключилась беда…
СИГУРД. Однофамильцы?
ЖИТО. Потом, потом…
СИГУРД. Николай Васильевич?
ЖИТО. Какая разница…
СИГУРД. Отец.
ЖИТО. Здравствуй, сын.
ПАШКА. Чего!?
ОЛЬГА. О, Господи ты Боже мой!
ЖИТО. Ты сильно переменился.
СИГУРД. А как ты хотел бы! Четырнадцать лет и сорок два года должны иметь хоть какие-то отличия.
ОЛЬГА (потрясённая). Простите, я пойду. (Уходит.)
ПАШКА. Я тоже пошёл бы… да некак.
СИГУРД. Как мне жизнь исковеркал, так и внуку переломал. Зачем ты его искал!?
ЖИТО. Не ори! Не искал я его. Он сам отыскался…
СИГУРД. Не верю.
ЖИТО. Он даже не знает, что мой внук. Так всё скоропостижно…
ПАШКА. Не то слово!
СИГУРД. Эх, ты… старик… наколотить бы тебе по кумполу…
ПАШКА. В своём репертуаре.
ЖИТО. Не виноват я перед ним! В зеркало глянь, там и увидишь крайнего. Это он не от меня, а от тебя ушёл!
СИГУРД. Как был ты убийцей, так и губишь всё живое вкруг себя.
ПАШКА. Ничего себе заявочки!
ЖИТО. Я не убивал мать! Не убивал! Она - сама. (Пашке) Здорово, юнга. Внучек мой… внучонок. Не думал, что так всё столкнётся. Я чего пришёл… по делу. Я-то догадался, кто мы друг дружке, когда ты ещё при чувствах находился. Подивился сначала, потом загордился тобой, когда ты стал там пургу гнать насчёт романтики и прочее. Думал, никогда не смогу признаться, кто я. А вот, пришлось. Прости старика. А вообще я счастлив, что тебя обрёл. И сына увидел. Мы ж только что оказались втроём, как Святая Троица. Ну, не святая, но троица. Это я вас у Бога вымолил. Чтобы дозволил встретиться хотя бы, уж ежели вместе не жить. Четверть века денно и нощно молил у иконы святой Марины, чтобы с сыном повидаться. Даже пусть бы без прощения. Я верил! Я просто верил. И вот, ты случайно оказался в моём доме, увидел икону и обмер. Если бы ты не обмер, твой отец не явился бы в моей жизни, ещё Бог знает, сколько. К тебе-то или за тобой он приехал бы рано или поздно, но со мной мог бы и не столкнуться. Это икона нас свела!
ПАШКА. Уже ничему не удивлюсь.
СИГУРД. Не хочу видеть тебя. Шагай вон.
ПАШКА. Разве так можно с отцом говорить!
ЖИТО. Может, наоборот!? Моя жизнь в любую секунду оборваться может, а ты, бугай, ещё сто лет протянешь, с таким-то железобетоном вместо души. Иди ты. А я попрощаюсь с внуком. Ты ж мне сюда проход теперь перекроешь, конечно?
СИГУРД. Не сомневайся.
ЖИТО. Иди, вон, к главврачу. Вернёшься, меня уже не будет. Будь человеком! Мужиком, в конце концов, будь. Дай попрощаться с малышом.
ПАШКА. Вот именно, шёл бы уже.
СИГУРД. Только не надо делать из меня изверга. Прощайся на здоровье. Но чтоб я тебя больше не видел. (Уходит.)
ПАШКА. Ну, и папаша у меня! Чисто бес, ей-богу… прости, Господи.
ЖИТО. Мы так и не сходили с тобой на катерке в море. (Вынимает из-за пазухи фляжку.) В форму пришлось даже припарадиться, чтобы к тебе пропустили. Здесь, во фляжке морская вода, сама Балтика, Паша! (Подходит к кровати, окропляет лицо и руки Пашки водой.) Как оно? Свежит? Радует? Чуешь? 
ПАШКА. Дед, что со мной!?

Входит МАРИНА.

МАРИНА. Тих-тих-тих, обопрись на меня, я крепкая. Пошли. (Уходит с Пашкой.)

Усиленно замигала лампочка над кроватью, пронзительно запищал сигнал тревоги.

Вбегает СИГУРД.

СИГУРД. Что!? Что!
ЖИТО. Он ожил!

Сигнал прекращается, лампочка гаснет.

ЖИТО. И всё?
СИГУРД. И всё. Я – за врачами! (Убегает.)
ЖИТО. Я тоже. (Убегает.)

СЦЕНА 7. Побережье. МАРИНА удит рыбу. Входит ЖИТО, в шинели.

ЖИТО. Так и думал, что ты здесь, у моря.  Простая ты наша, кто же тут рыбу ловит, её здесь нет. Марина, Марина, кто же ты такая, что так хорошо знаешь мою биографию? И зачем прикидываешься дурой? Ведь ты прикидываешься, нет? Ты не дура, да?

МАРИНА, беспрестанно бормоча, подсекает и вытаскивает рыбу. 

ЖИТО. Ничего себе… что за фокус!? Откуда рыба! Это же форель, что ли… форель при питерском побережье Балтики!? Бред. Абсурд. Мистификация.

МАРИНА оглушает рыбу палкой, кладёт под ноги и сворачивает снасти.

ЖИТО. Ты кто же за фрукт такой, Марина!? Ну, добро бы селёдка заплыла… я не знаю, - корюшка, но форель!? Чудо… чудо? Чудо!

МАРИНА вынимает из воды связку рыб.

ЖИТО. Нет, ты не сумасшедшая. Ты - сама святая, явилась в помощь. Правда? Нам очень нужна твоя помощь!

МАРИНА прикрепляет последний пойманный хвост и уходит.

ЖИТО. Марина, ради Бога, спаси внука! Помоги вернуть к жизни. Ребёнок же не виноват в родителях своих, уж какие есть. (Бежит за Мариной) Марина… Марина! (Возвращается.) Да какая она святая, Господи, обыкновенная шиза. Болтанула что-то впопад, а я и давай накручивать. Столько десятилетий одними молитвами кормиться… у любого крышу сорвёт. Примитивную дуру за святую принять… сам дурак. Где они – святые, их на земле больше не бродит. Нет больше среди них желающих любить человека. А ведь ещё совсем недавно, кажется, человеколюбие было едва ли не нормой жизни. Что горевать в моём возрасте. Просто надо было помереть раньше, и не было бы таких разочарований. Пашку только жалко… что с ним будет… что? 


Часть 2


СЦЕНА 8. Двор многоэтажки. Ближе к вечеру. ОЛЬГА входит со стороны улицы. Навстречу, из сквера выходит СИГУРД.

ОЛЬГА. Что-то с Павлом!?
СИГУРД. Скорее со мной.
ОЛЬГА. Я, конечно, коренная петербуржанка, но не настолько, чтобы терпеть хама второй вечер подряд.
СИГУРД. Я - по делу. Надеюсь, не откажете. Вы в курсе насчёт Пашкиного, как бы сказать, небольшого стресса, что ли.
ОЛЬГА. Нет!
СИГУРД. Вы так кричите, будто он ваш ребёнок.
ОЛЬГА. Я гляжу, вы не такой, как вчера.
СИГУРД. Значит, не в курсе. Отец зачем-то притащил в палату морскую воду, можно сказать, свежую, и, как бы сказать, окропил, что ли, парня. Я под дверью стоял, не успел уйти. Слышу, из палаты сигналы какие-то, старик там что-то закричал. Влетаю, значит, а там лампочки мигают. И, не поверите, веки у пацана, как бы сказать, задёргались, что ли. Ну, думаю, сейчас глаза откроет, встанет и пойдёт. И длилось-то, как я потом понял, это дело, стресс его какой-то непонятный, какие-то секунды. А как рабочая неделя для меня прошла.
ОЛЬГА. Что врачи говорят?
СИГУРД. Ничего. Молотят какую-то терминологическую ересь, откуда я-то разберу. Что вы по этому поводу думаете?
ОЛЬГА. Я – такой же врач, но в этом случае даже терминологическую ересь отмолотить не могу, потому что не моя специализация. Утром обязательно схожу в госпиталь, поговорю с докторами. Извините, я пойду.
СИГУРД. Я – по делу! Не понимаете, разве? Меня главврач вызывал. Через вас, между прочим. Главврач настаивает на переводе Пашки в какую-нибудь клинику по профилю, что ли. Даже список дал. Вот я и пришёл, может, подскажете, куда лучше сдать парня.
ОЛЬГА. Я, конечно, не владею данной информацией, так только – краем уха. Но навести справки, безусловно, могу.
СИГУРД. Отлично. С главврачом договорились о неделе-двух, в течение которых мои люди решат вопрос переезда. Значит, дня два-три у вас есть. Я завтра рано утром улетаю восвояси. Доктора говорят, что не в силах конкретно помочь Пашке, мол, надо ждать сколько-то. Неизвестно, сколько. Может быть, говорят, и надо было бы организовать Пашкиному организму стресс, который помог бы ему выбраться из комы, но точных рецептов для подобных ситуаций у медицины нет. Никогда, говорят, не знаешь, что поможет, а что добьёт.
ОЛЬГА. Вода Балтики едва не пробудила его? Символично. Ваш сын помешан на море. Теперь-то понятно, почему, гены. Внук своего деда.
СИГУРД. Извините за хамство. Виноват. Больше не буду. Постараюсь.
ОЛЬГА. Боже мой, да вы не безнадёжны!
СИГУРД. Да уж Пашка - не сын своего отца, это точно. Не бросайте меня сегодня. Шарахнула меня встреча с отцом, если честно. Поужинаем? Просто прогуляемся… тепло же, хоть и осень.
ОЛЬГА. Я сегодня тоже под впечатлением от вашей семьи.
СИГУРД. Врачи в госпитале буквально глючат из-за случая с морской водой-то. Мол, мистика! Странные люди вы, лекари, уж кому, как не вам, быть реалистами. Мистике не должно быть места в естествознании.
ОЛЬГА. И ужин – хорошо, и прогулка – замечательно. Я готова.
СИГУРД. Так одно другому не помешает!
ОЛЬГА. Что-нибудь на набережной. Нет, лучше на Мойке, ближе к Дворцовой. Там есть такой джаз!.. просто с ума сойти.
СИГУРД. Так и знал, что вы – настоящий человек. Спасибо. Прошу.


СЦЕНА 9. Набережная Мойки СИГУРД и ОЛЬГА прогуливаются.

ОЛЬГА. На сегодня с меня хватит.
СИГУРД. Хотите машину, или всё же пешком?
ОЛЬГА. Вы неисправимы, Сигурд Николаевич, зачем было так унижать официанта. Редко выпадает возможность беспечно прогуляться по набережной Мойки.
СИГУРД. Как же я его унижал! Когда требовал исполнения его обязанностей?
ОЛЬГА. Мы здесь когда-то жили.
СИГУРД. Да, я неуклюжий провинциал.
ОЛЬГА. Давайте, спустимся к воде?
СИГУРД. Меня раздражает медлительность и просто бесит небрежная неточность в исполнении служебных обязанностей.
ОЛЬГА. Успокойтесь же уже.
СИГУРД. Вы спускайтесь, я обожду здесь.
ОЛЬГА. Я помню, как вы приняли таблетку, после ванны в гостинице. Теперь не хотите спуститься к речке. У вас водобоязнь?
СИГУРД. Ещё скажите, что можете поставить диагноз пролетающему мимо комару.
ОЛЬГА. Комару – нет, человеку, проходящему мимо, в большинстве случаев – да.
СИГУРД. Надо же, какая крутизна. Крутой врач не станет работать терапевтом в училище.
ОЛЬГА. Во всяком случае, продиагностировать навскидку основные, общеизвестные болезни могу. Я хороший врач. Так у вас водобоязнь?
СИГУРД. Не многовато ли для первого раза вы узнали обо мне?
ОЛЬГА. Пожалуй, возьмите мне такси.
СИГУРД. Ну, что опять!?
ОЛЬГА. Вас действительно много для первого раза. И для единственного – тоже.
СИГУРД. Да, у меня водобоязнь! Отец когда-то вывез на лодке и посреди реки швырнул в воду. Только он был пьяный и неловкий, поэтому не заметил, что саданул меня лбом о борт. А как заметить, главное же было покрасоваться перед собутыльниками на бережке.
ОЛЬГА. Кошмар.
СИГУРД. Потом уже сообразил, что долго из-под воды не показываюсь, нырнул за мной. Даже кровь не заметил… глаза залил водкой.
ОЛЬГА. Как важно детство для всей оставшейся жизни…
СИГУРД. Спас. Так же и мать третировал. Изо дня в день, изо дня в день. Но только её не спас. Опять крови не заметил. Глаза-то залиты водкой. Тем более обидно и противно, когда он надевал парадный китель: капитан первого ранга, недавний командир подводной лодки, ветеран войны, знатный юнга Северного флота, Герой Советского Союза, получивший звание в мирное время… И что с того, что жена с сыном кровью и слезами умываются, глаза-то залиты, в мозгах обида на весь мир из-за пенсии, не до них, не до нас.
ОЛЬГА. В отношении меня подобного зверства не было, но, по сути, происходило то же самое. Мы, с мамой, перетерпели и простили. Давно уже в нашей семье тишь да благодать. Родители – всегда родители, и дети не имеют права судить их. Для этого существует Божий Суд. Отца можно и не прощать, но необходимо примириться. Я вам не советую. Это мои выводы из моей биографии.

По ступеням парапета поднимается МАРИНА. В её руках – ветка, с одной, нанизанной на неё, рыбиной, что-то бормочет, отчаянно машет, мол, идите за мной.

ОЛЬГА. Марина!?
СИГУРД. Кто это?
ОЛЬГА. Что-то случилось, Марина?

МАРИНА спускается обратно, к воде, продолжая махать.

ОЛЬГА. Блаженная. Позже расскажу. Извините, ей, похоже, нужна помощь…
СИГУРД. Я не могу… вниз.
ОЛЬГА. Тогда подождите здесь, мало ли, я крикну вам.
СИГУРД. Лучше по телефону… я таблетки забыл.
ОЛЬГА. Понятно.

ОЛЬГА спускается вослед Марине, на ступеньках сталкивается с МАРИНОЙ, идущей обратно. МАРИНА подходит к СИГУРДУ, смотрит ему пристально в глаза.

МАРИНА. Ты – мужик или проходимец? Отвечай!
СИГУРД. Мужик, мужик.
МАРИНА. За мной.

МАРИНА берёт СИГУРДа за руку и отводит вниз, на гранитную площадку у воды.


СЦЕНА 10. Гранитная площадка. МАРИНА, ОЛЬГА и СИГУРД спускаются по ступеням. Однако, к краю реки СИГУРД не идёт, встав, как вкопанный, спиною к каменной стене набережной. МАРИНА его руку оставляет, подходит к воде, снимает с ветки рыбу, держит на обеих ладонях, демонстрируя Ольге, испытующе глядя ей в глаза.

МАРИНА. Что это?
ОЛЬГА. Рыба.
МАРИНА. Какая она?
ОЛЬГА. Мёртвая.
МАРИНА. Да? (Опускает рыбу в воду.) О предивная и чистая голубице, святая великомученице Марино, невесто Христова всехвальная, приими сие малое моление от любящих тя и благоприятными твоими к Богу молитвами от враг видимых и невидимых избави раба Божиего болящего Павла от всяких болезней душевных и телесных свободи, и от вечнаго мучения твоим ходатайством сохрани, да сподобимся с тобою в райских селениих воспевати Богу победную песнь: Аллилуия.
ОЛЬГА. Сигурд! Видели!? Рыба ожила!
МАРИНА (Сигурду). Знай, щенок неблагодарный, отец твой не убивал жену, она сама себя сбросила с крыши. Таких, как твоя мать даже поминать – грех, а не то, что из неё ломать судьбу друг другу. Самоубийцы – не людская забота. Лучше помни мёртвую рыбу, что в родной стихии всегда оживает.
СИГУРД. Кто ты, женщина!?

МАРИНА уходит по ступеням прочь. 

СИГУРД. Вы знаете её. Мне в ней моя мама почудилась.
ОЛЬГА. Я уже была свидетельницей одного прозрения этой странной женщины. В доме вашего отца. 
СИГУРД. Эта Марина, с этой рыбой… она далеко не примитивный псих.  Я – старый финансист, битый хозяин, крученый - перекрученный купчина, утробой чую: Марина подсказывает что-то, подталкивает к какому-то верному решению. Мёртвая рыба в воде оживает… А ведь она не просто так долго не выпускала её из рук, и поглаживала. Как реанимацию делала… Может, насчёт Пашки? Или я просто сам схожу с ума! Точно, схожу. Пашка же не рыба. Зациклился на пришибленной старухе.
ОЛЬГА. Первые апостолы были рыбаками. И все мы, христиане, выловлены ими, ловцами человеческих душ, как рыбы. 
СИГУРД. Домой, в тундру! Подальше от этой непонятной тёмной Балтики…
ОЛЬГА. И Павел море любит беззаветно. Он как-то сказал, что был бы счастлив быть рыбой.
СИГУРД. Хватит! Хватит городить, чёрт знает что. 
ОЛЬГА. Хватит.
СИГУРД. Эта ваша Марина – дура, и намёки её – бред сумасшедшего.
ОЛЬГА. Наверное. Одно хорошо, в вас столько настоящего. Я увидела, что вы человек. А не киборг, которым вы почему-то желаете казаться.
СИГУРД. Идёмте отсюда.
ОЛЬГА. Пора. Возьмите меня под руку, обопритесь, я крепкая. И - пошли.
СИГУРД. Зябко. (Уходят.)


СЦЕНА 11. Двор многоэтажки. Входят ОЛЬГА и СИГУРД.

ОЛЬГА. Всё хочу спросить о матери Павла, если это, конечно, удобно.
СИГУРД. К сожалению, подвернулся никчёмный человечишко. Пьянь. Гулёна. Никудышная бабёнка. За тысячу баксов подписала отказ от материнских прав. Все годы знать не знаю, где ошивается. Не объявлялась. 
ОЛЬГА. Дальше идти не обязательно.
СИГУРД. До самолёта осталось семь часов.
ОЛЬГА. Я справлялась, из Питера в вашу тундру самолёты не летают.
СИГУРД. Рейса такого нет, но самолёт есть, и он летает. Я его арендовал.
ОЛЬГА. Это же бешеные деньги!
СИГУРД. Они мои.
ОЛЬГА. Простите.
СИГУРД. А я бешенством не страдаю. Всё по силам. Деньги – не люди, ими можно управлять. Их можно тратить, можно приумножать. С ними можно договариваться. Главное, не жалеть.
ОЛЬГА. Когда обратно сюда?
СИГУРД. Скорее, чем думал до этого вечера. Во всяком случае, теперь сам непосредственно займусь перевозкой Пашки.
ОЛЬГА. За всё время нашего общения вы ни разу не назвали сына сыном. Павел нуждается в вас.
СИГУРД. В ремне он нуждается. А вы? Вы будете нуждаться во мне?
ОЛЬГА. Это пошло. Вы каждый поход в ресторан с женщиной норовите закончить в постели?
СИГУРД. Не помню. Быть может. Прощайте. (Идёт прочь.)
ОЛЬГА. Сигурд… Николаевич! Когда приедете, проявитесь, я буду ждать.
СИГУРД. Я сейчас к Пашке. Всё – не один.
ОЛЬГА. Ночью вас не пустят.
СИГУРД. Не меня, так деньги пустят, обязательно. (Уходит.)
ОЛЬГА. Какая же я ненормальная…


СЦЕНА 12. Больничная палата. На кровати лежит ПАШКА, облепленный проводами аппаратуры.  Входит СИГУРД.

СИГУРД. Я, конечно, выгляжу идиотом, но ты не видишь. Это вообще ненормально разговаривать с коматозником, будто бы он что-то слышит. Но я боюсь уснуть и не улететь домой. Так почему бы не поговорить. Я прочитал твои письма ко мне.

Как призрак, проявляется ПАШКА.

СИГУРД. Ольга… ну, врачиха ваша принесла. Думала, разжалобить. Получилось! Как там? Про осень-то… сам знаешь.
ПАШКА. Здравствуй, осень! И сентябрь, и октябрь, и декабрь! Или это зимний месяц? Ну, привет, листва – осенний хоровод! Ну, привет, рябина – красный-красный плод! Ведь ещё есть много разных-разных слов!
СИГУРД. Охрендеть… стихи, как настоящие.
ПАШКА. Наверняка презираешь за них.
СИГУРД. А вечером, только что, повстречалась баба одна психованная, Марина. Ольга… ну, врачиха ваша рассказала, что она бывает у… полы моет. У деда твоего, короче.
ПАШКА. Теперь я знаю, кто она.
СИГУРД. Такой пурги нагнала ведьма, хоть в Мойку головой.
ПАШКА. Это не твой путь.
СИГУРД. Да ну её. Не об этом. После писем твоих, я понял, что был неправ. В чём был неправ. И за что ты меня так обидел. Унизил! Своим уходом.
ПАШКА. Твоя воля – прибил бы меня тут же, небось.
СИГУРД. Надавать бы тебе. Хотя, если честно, в итоге ты меня, как бы сказать, переродил, что ли. Я даже не подозревал, как много ты для меня значишь. Когда ты бросил меня, и я остался один, тут-то я и взвыл, буквально выл! Едва ли не впервые в жизни. Хотя когда мне было столько же лет, как тебе сейчас, я уже взвывал белугой. Тогда умерла мама моя, твоя бабушка. Тогда же не стало для меня моего отца, твоего деда. Что произошло? Моя мама устала от вечно пьяного мужа и бросилась с крыши дома. Так оглашено официально. Но я, как раз, поднялся на крышу. Там все жители дома обычно загорали, но был будень, и не было ни души. И я видел, что это отец подтолкнул мать вниз! Ты будешь смеяться, но сумасшедшая Марина заявила сегодня, что я неправ, а мама, бабушка твоя, она – самоубийца. Дура, конечно. А только мне теперь кажется, что она права. И отец уверяет, что он попытался, наоборот, удержать маму, и даже схватил, но не сумел удержать, потому что был слаб с похмелья.
ПАШКА. Вот цирк: мой папа, оказывается, умеет переживать, сомневаться! Ради такого открытия не жалко и в кому угодить.
СИГУРД. После похорон мамы я бежал от отца. К дяде, родному брату матери, нефтянику, в Усинск. Отец приезжал за мной, но я наотрез отказался жить с убийцей матери. Я не мог поверить, что мать покончила с собой, что она сознательно бросила меня! И я громогласно, как в дурном театре, отрёкся от родного отца. Дядя резко встал на мою защиту, и я остался в его семье. Ну, ты с ними знаком. Потом отец ещё раз приезжал, но ему, по моей просьбе, сообщили, что сын после армии решил не возвращаться с Дальнего Востока, где я служил срочную. Так мы и разошлись. А сегодня здесь встретились. И я понял, что нет во мне ненависти к нему. Похоже, я и сам не заметил, как где-то, когда-то простил его. Но понял не сразу и не здесь. А когда вышел отсюда и вспомнил твои стихи про меня…
ПАШКА. Пойдём я отведу тебя туда, где есть и пища и вода, где есть тепло и свет и несчастливых нет туда, где исполняются мечты и главный там мечтатель это ты. (Уходит.)
СИГУРД. Я не сержусь, сынок. И будь я проклят, если не готов ради тебя на всё. Согласен даже на Нахимовское. Только вернись. Мне худо без тебя! Худо…


СЦЕНА 13. Горница в частном доме ЖИТО. ОЛЬГА проводит медосмотр изрядно хворого хозяина.

ОЛЬГА. Давайте-ка, ещё раз послушаем. Дышите глубже, Николай Васильевич.
ЖИТО. Больше нечем.
ОЛЬГА. Две недели назад и сейчас, как два разных человека.
ЖИТО. Ольга Андреевна, всему своё время. И кто может знать, когда оно – твоё придёт. Моё пришло две недели назад.
ОЛЬГА. Николай Васильевич, мне надо вас прослушать…
ЖИТО. (отводит руку Ольги). Нечего там слушать, девочка. Я молил Бога о встрече с сыном, а получил ещё более великий дар: встретил и сына, и внука. Спасибо вам, мой добрый доктор. Если бы вы не приходили к нам, ветеранам, в своё свободное время, то не было бы той встречи. (Ложится.)
ОЛЬГА. Вы же не откажетесь лечь на полное обследование в госпиталь…
ЖИТО. Всё, что ещё хочу, это увидеть Пашку, живого и здорового. Да и Сигурда поглядеть ещё разок. Нечего обследовать восьмидесятилетний организм. Только время у людей отнимать. И затраты лишние, хоть и государственные.  Откажусь.
ОЛЬГА. Сегодня Сигурд Николаевич перевозит Павла в специализированную клинику.
ЖИТО. Сигурд здесь!
ОЛЬГА. Вчера вечером прилетел.
ЖИТО. Сам перевозит, лично. Он лучше отец, чем я. Он не тратит десятилетия на молитвы, а собирается и приезжает… сам, лично.

За окном слышны звуки подъехавшего автомобиля.

ОЛЬГА (подходит к окну). У вас совершенно разные ситуации.
ЖИТО. А вы точно знаете, что он приехал?
ОЛЬГА. Мы виделись.
ЖИТО. Когда?
ОЛЬГА. Вчера. Только что.
ЖИТО. Не понял?
ОЛЬГА. Через ваше окно.

Входит СИГУРД.

СИГУРД
Там, в машине, Пашка. Здорово, отец. Времени – в обрез. Так что, кто со мной, тот герой.
ЖИТО. Сынок…
ОЛЬГА. Что вы задумали!
СИГУРД. Другого случая не будет. Я везу Пашку на побережье.
ОЛЬГА. Ты с ума сошёл! Бредни блаженной Марины покоя не дают?
СИГУРД. Оленька, солнышко, ты ещё же знаешь, если я решил, так и будет.
ЖИТО. Похоже, ребятки, вы увиделись не только что и не только в окно.
СИГУРД. Давай, об этом, отец, не сейчас.
ОЛЬГА. Николай Васильевич, образумьте сына! Он хочет реанимировать сына как рыбу, но он же не рыба!
ЖИТО. В море!? Да. Урождённому моряку одно лекарство нужно – море.
ОЛЬГА. Его же посадят! Это же подсудное дело – распоряжаться жизнью человека, находящегося на лечении…
СИГУРД. Это мой сын.
ОЛЬГА. Ладно. Я – с тобой. С вами.
СИГУРД. Я за себя не ручаюсь, отец, но кто-то родной, хотя бы один, должен быть рядом с парнем. Я попробую сам, конечно, хотя бы в воду занести, но дальше - кто знает…
ЖИТО. Я готов!
СИГУРД. Спасибо, пап.

СИГУРД протягивает руку – ЖИТО отвечает рукопожатием.

ЖИТО. Сынок.
СИГУРД. Едем скорее, не-то передумаю.


СЦЕНА 14. Побережье. МАРИНА ведром набирает воду в море и намывает берег обычной шваброй, как полы. Входит СИГУРД, с ПАШКОЙ на руках, за ним – ЖИТО и ОЛЬГА.

ЖИТО. Марина! ЗдорОво. Видала, что творим? Из-за тебя, между прочим.
СИГУРД. Что творим…
ОЛЬГА. Может, не надо…
ЖИТО. Странное дело… чудное.
ОЛЬГА. Зябко.
СИГУРД. Глупо…

МАРИНА сбрасывает одежду, оставаясь в белой рубахе до пят. МАРИНА идёт по воде, оборачивается, машет призывно. 

ЖИТО. Она же идёт по воде, не тонет!
СИГУРД. Кажется, надо идти за ней…
ОЛЬГА. Чудеса какие-то жуткие…
ЖИТО. Вот только сомневаться сейчас никому нельзя!  Просто верим и всё тут, верим и - никаких гвоздей. (Вынимает из-за пазухи икону, подаёт Ольге листок с молитвой.) Читайте молитву Святой Марине. Икону я – с собой. Я наизусть знаю, а лишний голос не помешает. Главное, не сомневаться. Знаю, что говорю.

ЖИТО вступает в воду, за ним – СИГУРД, с Пашкой, уходят в море.

ОЛЬГА. О предивная и чистая голубице, святая великомученице Марино, невесто Христова всехвальная, приими сие малое моление от любящих тя и благоприятными твоими к Богу молитвами от враг видимых и невидимых избави раба Божиего болящего Павла от всяких болезней душевных и телесных свободи, и от вечнаго мучения твоим ходатайством сохрани, да сподобимся с тобою в райских селениих воспевати Богу победную песнь: Аллилуия.