Арбат

                АРБАТ
                (эссе – воспоминание)
       В Москву меня занесло не ветром, а совсем иным потоком бытия, каким странников носит по жизни. Родился я в другом красивом городе, да и во многих других бывал и жил.
       Мы познакомились летом, вполне случайно - в это время я должен был находится совсем в другом месте. Видно кто-то свыше распорядился, чтоб в это время, в этом месте, я оказался. Мы познакомились, разъехались в разные стороны. Переписывались почти три года. Оказалось – очень нужны друг другу.
       До Москвы был Киев, где я жил в командировке два с половиной года. Не знаю, почему мне в голову пришла совсем никудышная мысль -  поступить в Киевский Университет. Когда те, кто принимали у меня документы, прочитав моё ФИО, высоко вскинули свои брови, я понял, что заблудился, - забрал свои документы. Свежий днепровский воздух на мосту Патона освежил меня. Я жил на другой стороне Днепра, с удивительно красивым адресом – Киев-100.
     Арбатскую площадь я впервые увидел, когда на ней ещё был фонтан и не было туннеля для проезда машин. Когда ещё правительственная трасса зигзагами не разрезала площадь по верху – шла прямо, без затей. Вскоре появились эти зигзаги, их почему-то называли «хрущёвскими поворотами». Была ещё та самая Арбатская площадь со старенькими двухэтажными домиками и дворами, пахнущими стариками.  Площадь украшал монументальный тогда кинотеатр «Художественный» и дальний проход к метро «Арбатская». В самом крайнем дворике, на углу с улицей Фрунзе, был двухэтажный, такой же занюханный, но уютный и тесный домик. Этот домик и этот узкий дворик вскоре на почти пятнадцать лет станет моим вторым домом. Первый располагался на Сивцев-Вражеке, не далеко, почти рядом - на углу с улицей Веснина. Эта улица вернула теперь своё старое название – Денежный переулок.
      У второго дома была аббревиатура, как и положено было любой организации, от сотворения советской власти, иметь свою. Аббревиатура была проста, как мычание – ММУ. Конкретно -– Московское Монтажное Управление. В быту – контора, чаще - Управление. Оно занимало часть двухэтажного, буквой «пэ» расположенного домика. Буква составляла внутренний дворик. Из этой буквы – Управление занимало только ту, часть, что составляло букву «г», плюс полуподвальное помещение.
       В те годы на площади ничего не менялось. В «Художественном» шли фильмы, по площади тихо журчал людской ручеёк, спешащий к метро «Арбатская», и уныло вытекал обратный. Эта станция метро и станция «Смоленская» надолго, чуть ли не на каждый день стали для меня местом ритуального посещения.  Само же метро – меня, молодого провинциала, надолго огорошило своей строгой, почти античной красотой. Восхищала ещё точность движения поездов.
      Ещё одним знаковым явлением площади были два киоска - газетный и табачный. Газетный – застеклённый со всех сторон, кроме двери. Весь облепленный газетами, журналами и брошюрами. Киоскер – всегда тщательно выбритый, зимой и летом в костюме с галстуком. Зимой в Москве часто за двадцать, летом - под тридцать случалось, а он всегда стоит себе в этом прикиде – строгий, точный и неприступный. Здесь иногда удавалось купить дефицит, например, журнал «Юность» с повестью В. Аксёнова «Апельсины из Марокко» или тогдашний бестселлер в толстом журнале. Рядом – всегда назойливые,- топтались клиенты. Табачный киоскёр – пожилой мужчина с деревенским простодушным лицом, клиентами, похоже, не располагал, но и у него часто бывал дефицит. Вряд ли он пренебрегал этим фактом. Дефицит постоянно, как злая собака, преследовал и кусал.
      Два киоска казались двумя пуговицами, пришитыми намертво к телу большой площади. Однажды утром не открылся газетный киоск. Табачный киоскёр, конечно же знал, что произошло, но молчал как памятник Гоголю в конце площади, за которым зеленеет Гоголевский бульвар. Знающие люди шептали: – «замели». И дальше: – «выпотрошат и выпустят». Действительно - место было хлебное. Киоскёр вскоре открыл свой газетный киоск, но это был другой человек. Его ухоженное лицо сильно побагровело, как бывает при давлении за двести. Проворные руки с шиком, вытаскивающие из разных стопок газет, по экземпляру – с трудом делали свою обычную работу. Машина явно потеряла скорость -  во мне он потерял зрителя, которому нравилась работа рук. Все понимали – работал ОБХСС. 
      Летом фонтан шелестел и шепелявил всеми своими струями прямо напротив входа во двор Управления. Фонтан как бы состоял в штате, а потому иногда работал не только для всех. Я – тогда новый сотрудник, свежеиспечённый житель столицы, никогда ещё не видел, как отмечаются дни рождения на работе, а вечером яростно продолжаются и оканчиваются купаниями в фонтане. Секретарша начальника - любительница выпить и петь, расхаживая по бортику фонтана, под его тихую музыку исполняла арии из оперетт. С этим жанром я был почти незнаком, но её арии мне определённо нравились. У неё был сильный природный, опереточный голос. На площади была приличная акустика. Её голос разлетался на всю тихую вечером площадь. Случайные прохожие останавливались, чаще - военные с улицы Фрунзе.
       Я ещё не работал в Управлении на Арбате, а жил на Сивцев-Вражеке, как случился Международный фестиваль молодёжи и студентов в Москве. Большое и весёлое событие в стране, не успевшей ещё как следует пережить войну.
       Стояли на Смоленской площади,- там, где в площадь вливается улица Арбат - у большого арбатского гастронома. Редкое для суровой Москвы зрелище - пиршество для глаз – идут и идут, едут на открытых грузовиках непохожие на нас люди. Немного странные иностранцы – всё время играют, поют. Много музыки, цветов и цвета. Негры – чёрные, как в кино, но живые. Кубинцев узнавали сразу – по боевой раскраске, все - Фидели Кастро или че Гевары. Моя супруга Лара, знавшая испанский, благоволила к латиноамериканцам, подбегала к ним и заговаривала с ними. Все обменивались значками. Иностранцы дарили жвачку. Оказалось – за забором живут, вполне себе, люди – радушные и весёлые. За всю свою прежнюю жизнь я ещё ни разу не видел такого большого количества людей сразу, – тех, кто смотрит на нас и тех, на кого смотрим мы.
      Шествие долго и шумно продвигалось по Садовой в сторону площади Маяковского. У всех было замечательное настроение – будто опостылевший противогаз ненадолго сняли, свежего воздуха глотнули.
      Утром Лара пошла в парикмахерскую. Пришла стриженой под мальчика. Тёща была почти в обмороке, сурово молчал тесть, только я почему-то удивлён не был. Прическа была ей к лицу. На том шествии иностранцев, девушек, стриженных под мальчиков, было много.  Праздник длился почти неделю, а через девять месяцев обнаружились последствия – черные детишки и детишки-мулаты.
      Как новый поселенец Москвы, стоявший тогда на Смоленской площади, не знаю, каким чутьём я почувствовал, что немецкая готика мидовской высотки, нависшая над ней, опасна своими острыми шпилями, для серьёзной классической архитектуры старого Арбата. Её остроносость стреляла в небо – по всем пролетающим планетам и астероидам. Тогда я ошибался – она не подавила Арбат, даже не задела, потому как дальше – в его сторону не продвинулась в своих продолжениях.
      Мидовская высотка - вид сбоку, частично с тыла, когда смотришь на неё из окна дома на Сивцев-Вражеке- кажется серым чудовищем, выпустившим в небо свои ядовитые иглы. Тесть мне рассказывал, что строили эту высотку заключённые, возможно и немецкие военнопленные – круглые сутки. Летом при открытых на ночь окнах, крики падающих со строительных лесов рабочих были отчётливо слышны в узком переулке с его эхом. Падали часто. Арбату повезло – архитектурная надменность этой высотки всё же не коснулась его.
      Малость моего жизненного опыта, для существования в таком ареале, как московская цивилизация, расширялась, будто по закону физики – во все стороны одновременно. После полусонного пребывания в киевском предместье, я с трудом поспевал за московским ритмом жизни. За какие-нибудь полтора года я успел поменять два места работы. Тогда я был сильно озабочен поступлением в ВУЗ, и мне всё равно было, где работать. Сразу после работы я спешил на подготовительные курсы. Мой замечательный тесть дважды, что называется, увольнял меня с моего места работы. Он решал вопрос просто: - «завтра ты там больше не работаешь по собственному желанию. Заберёшь трудовую книжку». Когда со второй работы к нам на Сивцев-Вражек приехали со счётчиком Гейгера, провели дезактивацию, он сказал строго и, необычно для меня, гневно: - «ноги твоей там больше не будет!».
      Тогда, по правилам дезактивации у меня сожгли почти всю одежду. Мало что осталось – мой не столь богатый ещё киевский гардероб исчез. Заработок же был недостаточно высок для приобретения нового гардероба. Пришлось обходиться тем, что осталось. Третье место работы – в Управлении на Арбатской площади, стало моей профессией на всю жизнь.
      Арбат, когда я поселился и полнокровно влился в него, был тихим, почти провинциальным местом. Смоленская площадь, где заканчивался Арбат, тогда вовсю шипела
и шуршала автомобильными шинами, гудела ещё не запрещёнными звуковыми сигналами. Но стоило немного отойти и, начиная примерно от кинотеатра «Юного зрителя» до самой Арбатской площади, всё было нешумно, степенно и комфортно. Общественный транспорт не травмировал спокойную, безопасную для пешеходов улицу.
       В 1953 году господь избавил улицу от угнетающей и опасной правительственной трассы, по которой Сталин ездил на дачу в Кунцево, кажется она называлась – Ближняя. Трасса стала для многих людей несчастьем. Таких людей называли неблагонадёжными. По улице Арбат и тогда мало кто желал проехаться по правительственной трассе. И после - из малочисленных московских владельцев автомобилей, желающих было немного. Легковых машин на Арбате почти не было, я их не помню. Говаривали, что раньше здесь любил ездить Берия, высматривая красоток.
       Арбат не был местом парадов и демонстраций. Он был не близок к улице Горького и к Красной площади, с её усечённой в красном мраморе пирамидой Хеопса и прахом других двух фараонов внутри.  Другой здесь не залежался. Арбату были близки, почти рядом: Ленинская библиотека, оба Гоголя – тот, что на бульваре его имени и тот, что в маленьком дворике в конце Суворовского бульвара – перейди Калининский проспект, а может, тогда ещё улицу – поверху, а не подземным переходом, которого ещё не было, и ты окажешься на Арбатской площади. Единственным серьёзным атрибутом власти вблизи площади, был Генштаб – за милыми домиками и дворикам, на углу улицы Фрунзе. Много лет пройдёт до того, как он съест и проглотит все эти воспоминания о старой Москве вместе с нашей конторой. Кто бы мог подумать тогда, что когда уничтожат Арбатскую площадь, пострадает Старый Арбат – как единое целое, потерявшее своё единство. Вряд ли нынешняя площадь принадлежит Старому Арбату. Тогда до этого ещё далеко - очень далеко.
      Тогда я ещё в конторе не сидел, но уже работал на неё всю зиму. Нашлась штатная единица на 750р. Мною заполнили её и направили на объект монтажа котельной установки для завода на подмосковной станции Соколовская. Там был прораб, а я у него, стало быть, мастер - по штатной единице. Познакомил с бригадиром и уехал.   
      Я каждый день ходил по котельному залу, поднимался по металлическим лестницам на разные высотные отметки с оборудованием – ничего не понимая и ни о чём не ведая. Совершенно незнакомый мне - большой металлический зоопарк. И я сделал то, что умел. В раздевалке, которая была одновременно и конторкой прораба, кипами и вразброс валялись чертежи. Чертежи машиностроительные я знал неплохо. За плечами у меня было три года работы токарем, токарем-расточником - в последней профессии на Николаевском судостроительном гиганте. Мне нравилось получать знания о металлах и правилах чтения чертежей. Техминимумы я прилежно посещал.
       Перерыв и разложив в должном порядке всю воняющую аммиаком «синьку», я понял, что монтажные чертежи не сложнее машиностроительных, а иногда и проще. Через два месяца я наизусть знал всю эту промышленную котельную, ещё не понимая, как работает то или иное оборудование, втиснутое в большую кирпичную коробку. Изучив тепловую схему и пояснительную записку, я словно сквозь дремучий лес, продрался к минимальному пониманию – с чем имею дело. Позже я узнал, что многие коллеги по работе не обладали даже теми минимальными знаниями, которыми я обладал в ту пору. Зато они были спецами по составлению липовых процентовок, позволяющих выуживать у заказчиков суммы, превосходящие смету в несколько раз. Иногда эти умения были более востребованы, чем технические знания.    
        Стояли морозы – бригада часто приходила погреться, покурить. Я им не мешал, они меня ни о чём не спрашивали. Однажды пришёл покурить сварщик. В брезентовой робе, поверх телогрейки и ватных брюк, с защитным щитком на голове, он был похож на водолаза в скафандре, вылезшим из ледяной проруби. Когда он поднял щиток, выдвинулось симпатичное лицо в лыжной шапочке. Ему было лет под сорок.
 - Ты куришь? - спросил водолаз. Голос соответствовал приятному лицу.
 - Курю.
 - Что у тебя?
 - «Север»
 - Ну и гадость. Туберкулёзные палочки! Ладно, давай, - он закурил, поморщился, выпустил дым и спросил тоном знатока:
 - Ты знаешь, что курил товарищ Сталин?
 - Герцеговину-Флор. 
 Его лицо подобрело. Я не знал, что это значит. Следующий вопрос застал меня врасплох:
 - Выпить хочешь? У меня в шкафчике есть четвертинка. Махнём?
 - Я не пью.
 - Совсем, что ли? ... Вы евреи все не пьёте, - он сделал пазу: -  когда не наливают.               
 - На работе не пью.    
 - Я махну, - достал четвертинку и стал глотать из горлышка.
 - Ты и вправду не хочешь? У меня и стакан есть. Ладно не хочешь, не надо – мне больше достанется. Морозец сегодня! Мужики говорят – ты в чертежах рубишь. Правда? Или врут.       
  - Читаю. Меня немного научили.
Он ушёл в мороз – громоздкий, неповоротливый и невероятный в своей неожиданной симпатии.
      Симпатичный водолаз, на счёт меня сильно ошибался. Был Киев и Новый год.  Я отказался встретить этот праздник в семейном кругу девушки, с которой мы иногда встречались. Я подумал, что это меня к чему–то будет обязывать. Ни к какой компании я не присоединился и остался один в комнате общежития. Была бутылка водки и два мочёных яблока – всё, что нашлось в магазине. Когда К.Е.Ворошилов поздравил советский народ с Новым годом, я налил себе полный стакан водки. С боем курантов выпил этот стакан и закусил мочёным яблоком. Вкуснее закуски я с тех пор не пробовал. После этого я пошёл в народ, а не лёг спать, как предполагал. Сложно молодому парню заснуть под Новый год, после стакана водки. Были новогодние танцы в клубе, конечно же, и приключения. 
     В начале весны я приехал к вечеру в управление. Секретарша начальника нашла меня, будто потерявшуюся в кармане копейку:
 - Вот ты где? – а тебя Василий Николаевич вызывает. Туши папиросу.
У начальника я был один раз, когда устраивался на работу. Тогда он осмотрел меня оценивающим глазом покупателя. Потыкал пальцем в листок, лежащий на столе, назвал мне мою цену. Теперь он посмотрел на меня взглядом человека, купившим себе что-то нужное:
  - Зайди к Главному инженеру.
Я постоял в приёмной. Меня пустили к Главному. Меня он ещё ни разу не видел, поэтому оглядел, обшарил глазами – вопиющих безобразий не нашёл:
- Мне сказали, что ты хорошо читаешь чертежи.
 - Читаю – машиностроительные. Не знаю – хорошо или нет?
 -  Вот это мне и нужно. Будешь работать с Карачаровским заводом по изготовлению нестандартного оборудования. Должность - инженер ПТО. Зарплата 1000р. Если справишься, а работа трудная, на будущий год переведём тебя на 1200р. Завтра, с утра ты работаешь в производственном отделе.
     Так я окончательно, на всю ближайшую жизнь приземлился на Арбатской площади. Москва ушла из морозов – к теплу ещё не пришла. Но моя жизнь значительно потеплела, установилась – появился распорядок. На подготовительные курсы в институт я теперь не опаздывал и на электричку к семи утра не спешил. Тысяча пахнет лучше, чем семьсот пятьдесят. На целых двести пятьдесят!
     Новая работа на Арбате оказалась не простой – в ней сцепились в единое целое все прелести специфики режима и человеческого фактора. Человек создал систему и сам же крутился в ней, как белка в колесе.
      Странно, что этот худосочный цех на Стахановской улице назывался Карачаровским заводом, в то время, когда большой завод с таким же названием находился на расстоянии нескольких автобусных остановок, и называлась остановка – Карачаровский завод.
       Главный технолог – белобрысый, с зачёсом нескольких волосинок на лысину, невысокий, худой человек, стал моим, почти врагом, минимум на полгода. С такими, как я - представителями Управления, он уже имел дело и относился к ним с презрением. Это он распространил и на меня. Его синий ромбик на лацкане неизменного, сколько я помню, пиджака, внушал уважение. Было непонятно, каким несвежим ветром выпускника знаменитого МВТУ имени Баумана занесло на эту Стахановскую улицу, тогда ещё ближнее Подмосковье. Он испытывал меня не только с высоты своих знаний, но и, как металл испытывают на прочность, на твёрдость и изгиб. Похоже его удивило то, что я не гнулся. Вскоре ему пришлось признать, что о простых сортах металла я знал не хуже его, а то простое нестандартное оборудование, которое его цех изготовлял, я видел воочию и изучал в чертежах на подмосковной Соколовке. В моём распоряжении там была целая зима, чтобы кое-чему научиться. Всё это - далеко не сопромат. Он часто врал – я это опровергал фактами и честно отстаивал интересы своей конторы. Он понял, что надо не собачиться, а сотрудничать.
       После работы я шёл домой по Арбату, посещая все книжные и букинистические магазины - «буки», даже бывший тогда магазин «Украинская Книга». Кроме врождённого интереса к книгам, мною тогда владела цель – разыскать все нужные мне учебники для подготовки к поступлению в ВУЗ. Многие были найдены, но я искал ту, которая была большой редкостью, - «Сборник Конкурсных Задач» Выготского. Каждый день я обходил все буки Арбата. Продавцы меня знали - только руками разводили, но однажды мне повезло. Продавец вытащил её из-под прилавка - толстую, наполненную знаниями книгу знаменитого математика. Эту долгожданную книгу, напичканную самыми трудными задачками, тригонометрическими упражнениями и примерами я перерешал насквозь, ничего не упустив. Пятёрка по математике – устная и четвёрка – письменная, сделали мне проходной бал для поступления.
      Много старых кафешек было на Арбате – даже столовая была, на первом этаже, не доходя до Арбатского гастронома. Книжные магазины – их тоже было немало. Когда стали проходить в Москве Дни поэзии, в книжных магазинах, скорее – в магазинчиках читали и продавали свои сборники с автографами, поэты. Здесь я впервые увидел известных поэтов. Павел Антакольский - он был тогда уже не молод, читал стихи о погибшем сыне. Поразило его свободное поведение. Его ждали - он опоздал, влетел в магазин, на ходу скинул пальто, бросил на пол, туда же – кашне и шляпу или кепку, не помню – и стал читать. В другом книжном видел ещё мало известную тогда Белу Ахмадулину. Она пела свои стихи, запрокинув голову в какую-то неведомую нам высь. Её тонкий музыкальный голос точно соответствовал её облику – изящная, рыжеволосая и зеленоглазая. Она очаровывала – её сборники моментально разобрали, а я, увы, прозевал. О состоявшихся тогда Днях поэзии в Москве нужно рассказывать профессионально, как о литературном явлении.
       Ресторан «Прага» одним парадным фасадом смотрел на улицу Калинина, а другим – на старый Арбат. Странная и запутанная судьба у этого здания. Вполне детективная. В девятнадцатом веке на этом месте построили доходный дом. В конце века сделался трактир «Прага». Дальше интереснее – владелец трактира «Прага» проиграл его в биллиард московскому купцу. Выигранный трактир превратился у талантливого купца-биллиардиста в ресторан с прежним названием. Доставшееся от старого трактира название «Прага» стало брэндом. До того, как внешний облик здания оформился окончательно, его перестраивали до 1917 года, а потом в двадцатых годах.  Судьба ресторана в советское время – это то, чем богата была власть – умопомрачительным идиотизмом. Конечно же – национализация. Ресторан становится Моссельпромом – ау, Владимир Маяковский, - «нигде кроме, как в Моссельпроме». Теперь всё постоянно меняется внутри, потому как: столовая, магазины, библиотека им. Некрасова – как же это всё отличается одно от другого внутренним устройством.               
      Досталось улице, площади Арбат, ресторану и от товарища Сталина, с его правительственной трассой.
      Война пощадила Арбат – единственная бомба от фашистского выродка упала на улицу в здание бывшей тогда студии им. Вахтангова. После войны здание восстановили в виде театра им. Вахтангова. В этом театре я бывал не раз с женой – у Лары это был почти придворный театр. В ученические годы она пересмотрела все спектакли, в те годы театр давал и дневные. Блестящие актёры – Яковлев, Ульянов и Этуш украшали театр. Их хотелось видеть и в театре, и в кино. И, конечно, «Турандот» с Юлией Борисовой.
       После некоторого отсутствия, я приехал в Москву. На Арбате я увидел жуткое чудо – «золотую Турандот» - без одной руки. Её - от ладони до локтя, не было. Помню я не знал, какому чуду удивляться больше. Сама золотая «Турандот» выглядела довольно странно на фоне строгой архитектуры дворянского Арбата, на фоне сумрачной колоннады театра. Утешал факт, что нашёлся человек, несомненно со вкусом, который догадался отодвинуть золотую женщину с лицом, напоминающим Юлию Борисову, подальше от театра. Её установили на фоне бело-голубого здания администрации театра, чуть поодаль от самого театра. По-другому, я думаю, это выглядело бы, как «сапоги всмятку». Я разумеется сфотографировал однорукую «Турандот».
      Это было время, казалось, перманентного кризиса в России. Я помню, как началась атака на цветной металл. Забирали всё, что ни попадя – всё на сдачу в металлом. Однажды по телевизору показали более километра пустых металлических опор электропередач. С них сняли медные провода высокого напряжения.
      До сих пор не понимаю – неужели вандалы думали, что «Турандот» и в самом деле золотая, и что на этом можно сильно поживится. На следующий год я снова приехал в Москву и на Арбат пришёл. «Турандот» нашла вторую руку. Так в моём фотоархиве оказались две её фотографии – с одной рукой и с двумя. 
         Воспоминания гнездятся в голове, пока что-то не вытолкнет их наружу. В интернете я нашёл Сивцев-Вражек, дом в котором жил, арку, подъезд, окно и наглухо закрытую мощную дверь подъезда. В те далёкие времена дверь подъезда всегда была распахнута. Всё лето, в семь утра, я выбегал из этого подъезда с авоськой в которой звонко позвякивали пустые бутылочки для детского питания. Я мчался по-пустому ещё переулку к Гоголевскому бульвару, где в маленьком полу-подвальчике выдавали детское питание для моей дочери. Тогда всё - либо давали, либо выдавали. Обратно я тоже бежал, поспешая побриться, позавтракать и уже не торопясь, через Плотников переулок выйти на Арбат и неспешно пройти до Арбатской площади в свою контору. Когда я выходил из подъезда, почти всегда меня ждал там, сидя на домашнем стуле, старый седовласый еврей с неизменным вопросом: 
  - Куда вы всё время бежите, молодой человек? Остановитесь, поговорите со мной? Вы что, так и будете при этой власти бегать всю жизнь?
Такой вопрос с упоминанием власти, говорил о нём, как о человеке, который понимает: времена изменились. Можно что-то говорить. Однажды я остановился. Он внимательно посмотрел мне в глаза – на этот раз он не был столь официален: 
  - Ты знаешь меня?
Я утвердительно кивнул головой.
   - Ты знаешь кто построил этот дом? Когда построил?
Я не знал и честно признался, что не интересовался.
   -  Построил этот доходный дом, молодой человек, я - в 1913 году. Я был подрядчик. Потому и купил себе здесь эту квартиру. Рядом со мной квартира адвоката, - он назвал фамилию: - так он тоже купил себе квартиру. Все остальные в доме сдавались внаём людям с деньгами.
Только тогда я понял, что этому человеку лет девяносто, не меньше. Я поинтересовался, знает ли он квартиру, в которой я живу. Он посмотрел на меня с удивлением:   
  - Молодой человек, если вы быстро бегаете – это не значит, что я медленно думаю.  Отвечу вам сразу – в вашей квартире жил известный профессор с большой семьёй. В этом доме квартиры снимали только очень состоятельные люди. 
 Поблагодарив старого человека, я поторопился на работу. В нашей коммуналке было шесть комнат и столько же семей. Я шёл по Арбату и размышлял о том, какая же большая семья была у профессора! Я не думал о том, куда делись все эти состоятельные люди, если в большом шестиэтажном доме остались только две не большие отдельные квартиры. Остальные – только советские коммуналки. Об уплотнении я слыхал, и понимал сколько трагедий стояло за этим понятием. Много позже в фильме «Собачье сердце» по М. Булгакову был показан механизм этого противоестественного действия. Профессора Преображенского очень хотели уплотнить как всех, но профессор был собственником квартиры и нужным человеком, не эксплуататором. Такие решительные люди как он – не эксплуататоры, имевшие купчие, могли отбиться от уплотнений. Остальные, видимо, покинули свои съёмные квартиры, и те превратились в коммуналки. В зрелом возрасте, задумываясь о судьбах этих и многих других интеллигентских семьях, я никогда не находил для них положительных решений, разве что эмиграция.
     В доме поселились рабочие большой типографии, которые раньше жили в полуподвальных помещениях этого дома. Жили тут и рабочие разных заводов – действительно дом большой. Такой механизм, видимо, работал не только по Москве, но и по всей стране.
     Уничтожение Арбатской площади состоялось, когда над ней вознесся массивный каменный прямоугольник, который москвичи называли – «российский пентагон». Исчез фонтан, все домики и дворики, зато как-то сбоку возникла часовня. Ещё, когда я работал на площади, я всегда думал, что только генштаб способен уничтожить старую площадь. Он скромно сидел, как в засаде рядом, сразу за площадью, на улице Фрунзе. Так ли она теперь называется – не знаю. Ни на одной карте Москвы мне не удалось найти названия этой улицы – ни старого, ни нового. Простые домики, не имевшие исторической и архитектурной ценности, были обречены на снос. Но они так мило окаймляли площадь.
         Вспоминая те времена, не могу забыть о случае, который мог бы стать несчастным для меня и для человека, который, по воле случая, оказался рядом. На углу Арбатской площади и улицы Фрунзе стоял «стакан», - так назывались в народе высокие застеклённые милицейские будки. Они стояли только на правительственных и некоторых других важных трассах. Обычно в них сидели офицеры в погонах старшин и сержантов. Они управляли светофором из будки. На этой трассе, старшина, думаю, был в чине не менее майора. Грузовичок был из Рязани, шофёр - молодой паренёк после армии, в Москве раньше не бывал. Я должен был показать дорогу. Мы выехали из управления, сразу повернули налево, потом снова налево. Угол площади и улицы Фрунзе. Старшина стоит на тротуаре, а не в будке, как обычно, на светофоре – красный свет. Дисциплинированный паренёк остановился. Старшина размахивает руками, кричит что-то, а я его не слышу. Расстояние до него метров двадцать – я не слышу его. Высунул голову из кабины, а он, как вкопанный – ни с места и продолжает беззвучно открывать рот. Шофёр ждет зелёного на светофоре, я не могу понять, что происходит. До сих не понимаю, почему я заорал во всю глотку совершенно невозмутимому парню:
   - Езжай на тротуар! Быстро – на тротуар! Давай! Давай!
Паренёк быстро заехал на тротуар – заехал и посмотрел на меня, как на помешанного. Старшина перестал кричать, вытянулся в струнку, руки по швам. Не прошло и пятнадцати секунд, как мимо нас пролетели два чёрных лимузина с охраной. Старшина взял под козырёк. Рязанец спокойно прокомментировал:
   - Во, ездют по Москве. Километров под 130, может поболе!
    - Поболе! - я вылез из кабины. До меня начинает доходить, что могло здесь случится. Старшина весь в синем, фуражка в руке, лоб в испарине, лицо белое - подбежал и стал глотать воздух, широко открывая рот. Вместо звука - хрип. Он безнадёжно махнул рукой и полез наверх в свой «стакан». Дал зелёный, и мы убрались с этой опасной трассы. Не помню точно, но через некоторое время складик, куда мы направлялись, закрыли. Грузовые машины в Управление больше не заезжали. Размышляя об этой истории, неожиданно пришёл к выводу – никакая инструкция не может быть совершенной. Форс-мажоры всегда случаются. Старшина всё сделал правильно, а мы тут сбоку въезжаем, а он по инструкции – не в будке, а на земле стоит. И не может дать зелёный, чтоб мы убрались. И покинуть своё место не может, потому как по телефону в будке сообщили – они едут! Потому-то он и вылез из своего «стакана». Мы и были – форс-мажор.  Тогда мы и слов таких не знали. Когда я вспоминаю об этом происшествии, -  вижу этого старшину, в чине не меньше майора, его глотающий воздух рот на белом лице, из которого не вылетали слова и выпученные от ужаса глаза. Ужас был так близок, так реален. Но мне, как тогда, так и теперь, жалко старшину.       
        Господь миловал улицу Арбат, но не всегда. Думаю, чуждая Арбату, странная, абсолютно ненужная тупая гирлянда белых шариковых фонарей исчезнет. Старый Арбат строг и достоин лучшей участи. Фонари могли быть более изысканны.   
       Время меняет всё – в том числе людей, их облик. Неизменна генетика - и через поколения можно найти фамильные черты предков. Так и с городами, площадями и улицами. Изменения неизбежны, но нельзя менять их генетику. Вряд ли найдётся тот, кто потребует восстановить сгоревшие в пожаре Москвы 1812 года деревянные строения Карла Росси. Не хотелось бы думать, что найдётся тот, кто плиткой уничтожит генетику Арбата. Москва помнит разных мэров, - тех, кому Москва была безразлична, тех, кто её не любил. Плохо помнит тех, кто пытался отстоять Москву от насилия власти. Дыгай Николай Александрович. Цитирую из Википедии – «Не боялся противодействовать стремлению верхов регламентировать вопросы строительства в Москве». За этой безобидной фразой – настоящая драма противостояния мэра Москвы Н.А.Дыгая - Хрущёву. Именно Хрущёв, человек чуждый Москве, пытался уничтожить генетику Москвы, решив застроить всю Москву «хрущобами». Н.А.Дыгай отстоял свой план – этими пятиэтажками застроили окраины Москвы и ближнего Подмосковья, ставшие районами столицы. Любое несогласие с Хрущёвым превращалось в скандал, за которым следовали «оргвыводы». Многие москвичи знали, что при этом заявил Хрущёв Н.А.Дыгаю: - «я выбью из-под тебя это кресло!». Разумеется – кресло мэра Москвы.  Вскоре Н.А.Дыгай был отстранён от должности мэра, что, возможно, и укоротило его жизнь. Так малообразованный рабочий победил крестьянина с двумя высшими инженерными образованиями, но не его план. План талантливого инженера-строителя способствовал строительству по типовым проектам нужных москвичам дешёвых пятиэтажек, но помешал уничтожить старую Москву.
       В конце пятидесятых прошлого века два раза в год – на праздники седьмого ноября и первого мая, на Арбатской площади выстраивали деревянный помост, сцену для концертов. Концерты начинались после окончания демонстраций длились до позднего вечера. Всё знаменитые артисты того времени выступали там. Если память мне не изменяет, многие жители столицы могли увидеть там вживую Клавдию Шульженко, Леонида Утёсова, Марка Бернеса и других. Выступали самодеятельные и профессиональные оркестры, известные чтецы стихов, как В. Сомов.
     На Арбате я впервые смог купить и прочесть сборники таких поэтов, как Леонид Мартынов, Николай Заболоцкий, и Эдуард Багрицкий и других, пребывавших тогда в забвении – их просто не издавали. Их сборники, как и сборники многих других любимых мною поэтов, навсегда со мной – в другой стране и в другой жизни. На Арбате можно было не только жить, но и просвещаться. Вокруг был книжный рай. Я не могу сказать, как Булат Окуджава: – «Мой Арбат», но я уже не жил в Москве, когда узнал, что проживал некоторое время в одном и том же сквозном дворе, что и знаменитый поэт. Заходишь на Сивцев-Вражеке в арку двора и проходишь насквозь до Плотникова переулка, где стоит теперь Булат Окуджава и смотрит на Арбат.   
       Четыре года я не был в Москве. В 2000 году я приехал в июльскую, тёплую и дождливую Москву. Многое в ней поменялось, но редко к лучшему. Арбат уцелел, но тот балаган, который мне довелось тогда увидеть, покоробил. Настоящая свистопляска с бесконечным количеством кичливых киосков, запрудивших всю улицу. Абсолютно бездарное, антинародное творчество неумелых делателей матрёшек с лицами реальных людей, способно было погубить настоящее народное творчество. Вместе с матрёшками вовсю продавались офицерские фуражки, погоны, полковничьи папахи. Жаль, что иностранные туристы, купившие эту дребедень, так и не познакомятся с изделиями настоящих мастеров матрёшек. Уличные художники на Арбате – это что-то совсем невразумительное. Я наблюдал из любопытства, как они рисуют портреты с натуры. Они подходят к этому, как полицейские, составляющие фотороботы на преступников. Они начинают рисунок с глаз, с губ. Получается фоторобот, по которому вряд ли заказчик может узнать себя. В другой раз, когда я приехал, на Арбате их, слава богу, не было – подземный переход приютил их.
        Я не историк Москвы и Арбата, не бытописатель. Я пишу о том Арбате, каким он был в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов прошлого века и после, каким я его увидел и узнал. Теперь, когда по интернету я рассматриваю карту и фотографии Арбата, мне кажется, что я иду по той, исполненной скромного достоинства улице, по-прежнему хожу по всему ареалу, имя которому - Старый Арбат. Это все переулки, выходящие на Арбат, либо заканчивающиеся на Сивцев-Вражке. Это переулки за бывшим Калининским проспектом, такие, как Хлебный, Скатертный, Мерзляковский, Столовый, улица им. Палеашвили (теперь старое, красивое – Малый Ржевский) и до Большой Никитской улицы. Конечно - дворик Гоголя и он сам, - такой домашний, окружённый героями своих книг. Радует, что есть теперь музей Гоголя, - когда-то был архив, теперь не помню какой. В ареал Арбата не входит этот бывший Калининский проспект и его высотки-книжки, а вот все переулки от высоток до Смоленской площади в пределах Садового кольца несомненно принадлежат его ареалу. Думаю, там не настроят ненужных Арбату и его ареалу безличных и безвкусных стекляшек.
      Конечно к ареалу Арбат принадлежит и 110-я школа, Столовый переулок угол Ножового. Школа была единственная в Москве, которая трагично и громко заявила о своих школьниках, погибших на Второй Мировой. Бывший ученик школы, фронтовик – скульптор Д.Митлянский, увековечил своих одноклассников в небольшой скульптурной группе. Отлитые в бронзе девятиклассники - четверо юношей и одна девушка в полном красноармейском обмундировании, с винтовками за плечами встали в 1971 году во дворе школы. 9 Мая в дни победы этот памятник иногда показывали по телевизору. У этого памятника, как это часто бывает с памятниками в России, сложная судьба. Он стоял во дворе школы на невысоком, скромном постаменте и, казалось бы навсегда, слился с этим неухоженным двориком, с этим зданием школы и с его детьми. Девяностые годы, зацепили и детей страны, как и этой школы. Оказалось, в школе появились дети-вандалы, пытающиеся нанести вред памятнику. Постамент был невысок, детишки залезали на него и отламывали кончики штыков на винтовках. Я не пытаюсь точно описать, что происходило с памятником. Помню, что он исчез – мне даже казалось, что его украли для сдачи в металлом. Я уже четыре года не жил в Москве. Когда я приехал, посетил конечно и Столовый переулок. Помню, что на стене появился какой-то невразумительный барельеф, как копия памятнику. Теперь с ним всё в порядке – его новый постамент надёжно закреплён на стене школы, -  высота около 3 м. Увековеченные школьники в уменьшенном авторском варианте гордо олицетворяют своё героическое поколение. На постаменте надпись крупными буквами: - «ПАМЯТИ, ПАВШИХ БУДЬТЕ ДОСТОЙНЫ». Прочитав этот патриотический призыв, так и хочется поднять руку в пионерском салюте и воскликнуть: - «Будем готовы».  Когда памятник стоял во дворе школы, насколько я помню, никаких надписей там не было. Впервые не памятник, а экспонат на выставке в Манеже был выставлен скульптором в 1967 году под названием «РЕКВИЕМ 41». Экспонат был исполнен тогда не в бронзе. Конечно, памятник не экспонат на выставке, и такое название для него не подходит, но и то, что есть теперь - не вполне соответствует. 
         С этой школой я был связан десять лет – в ней училась моя дочь. В школу сперва её водила бабушка, а потом, когда мы не жили на Арбате, я возил её в метро. Школа начинала работать с восьми тридцати утра. Мы выезжали на час раньше, приезжали на станцию метро Арбатская, дальше -  пешком через дворик Гоголя, мы выходили через Мерзляковский переулок к Хлебному или к Скатертному, а оттуда моя маленькая девочка с ранцем на спине топала в школу. Я ждал, когда она повернёт к Столовому переулку. Когда она поворачивала, школа была рядом, я спокойно уходил на работу – в Управление. Так Арбат всегда сопровождал меня в жизни.      
        Последний раз я был в Москве 12 лет назад. Я перестал посещать Москву и Арбат по причине возраста и болезней. Но и по сей день не перестаю находить в интернете и Арбат и любой другой уголок Москвы. На карте часто нахожу несоответствия реальности. Так, например, я точно помню, что если от Арбатской площади пойти по Гоголевскому бульвару, никуда не сворачивая, в конце бульвара, придёшь прямо к метро станция «Кропоткинская». На карте она показана далеко от бульвара, почти у музея им Пушкина.  На одной из карт обе станции метро Смоленская показаны с одной стороны Садового кольца, в то время как они находятся по разные стороны. На другой карте указано, что одна из них закрыта. На других этого нет. 
        Арбат не отпускает.
                Цфат.Май.2020г.