Дода

         "- Дода... До-ода" - раздался весёлый детский голосок и в дверь решительно заколотили слабые детские кулачки.

Вообще-то, Саид, стучавший в дверь спальни своего деда Азиз-дода, знал, что дверь эта никогда не запирается, он был уже большой, ему недавно исполнилось целых два года и он мог доставать до дверной ручки самостоятельно, её было достаточно слегка толкнуть, чтобы она открылась, но Малыш, как его иногда звал дед, был приучен обязательно стучать в дверь, прежде чем войти. Вот только тихо стучать он пока не умел и поэтому колотил по двери спальни, изо всех своих сил. Далее всё происходило по привычному сценарию - за дверью доносилось "Входите!" - сказанное страшным "волчьим" голосом, Саид со смехом врывался в комнату деда, попадал в "страшные волчьи лапы", тут же прятался под одеялом и задавал оттуда свои вопросы:
         -Волк, а волк, а где твои страшные зубы?
         - На полке, - отвечал "Волк", привычно прикрывая беззубый рот ладонью.
         - А почему они у тебя снимаются? - не унимался любопытный внук.
         - Потому, что я в детстве ел много конфет! А ты ешь конфеты?
         - Ем, когда мама разрешает... - звучал печальный ответ Малыша.
         - Ну, думаю против этой конфеты она возражать не будет, - с этими словами дед вытаскивал из тумбочки припрятанную конфету и торжественно вручал её внуку. Пока Малыш шелестел оберткой конфеты, дед приступал к физзарядке, и внук быстро управившись с угощением, пытался повторять движения деда, смешно разводя руками и приседая, пытаясь сохранить равновесие. Это ему быстро надоедало и он принимался просто прыгать на кровати, пытаясь дотянуться до выключателя на стене. Затем по команде "Опич" внук радостно запрыгивал на спину, присевшего отдышаться деда и крепко обняв его за шею, затягивал привычно "Выйду в поле утром с конём...". А дед, исправно изображая лихого скакуна, уже нёсся по направлению к кухне, где их ждала мама Малыша.
         С тех пор как Малыш начал ходить самостоятельно, каждое его утро начиналось с похода в дедушкину спальню, и завершалось, с различными вариациями, примерно одинаково - "Опич" и верхом на кухню!

Обычно дед вставал на рассвете, совершал омовение, читал утреннюю молитву -намаз и ложился вздремнуть, ведь торопиться ему было некуда - он был на пенсии, ему уже было 67.  Родился и воспитывался он в Советском Союзе, прекрасно помнил об "опиуме для народа" и если бы не изменился всеобщий вектор отношения к религии, возможно, так и остался бы атеистом до конца своих дней, вспоминая о своём мусульманском происхождении только на чужих  похоронах. Но, всё меняется, и он, бывший военный врач, повидавший собственными глазами, ужасы афганской войны, однажды, пришёл  к осознанию своей религиозной принадлежности, засел за изучение ислама и, искренне уверовав, понял что с таким мировоззрением  жить ему легче. С того времени он стал совершать пятикратный намаз, ходил по пятницам в мечеть, соблюдал пост в месяц рамадан , тайно лелеял мечту совершить хадж. Ему нравился социальный образ жизни в махалле, привычная готовность придти на помощь в трудную минуту жизни, возведённая в ранг обязательной традиции. И в тоже время, он, как человек образованный и трезвомыслящий, прекрасно видел и все пороки современного общества, и старался держаться подальше от его соблазнов. Именно поэтому он совсем недавно отказался от предложения занять пост председателя махалли. "Оч корним, тинч кулогим" - лучше голодать, но жить со спокойной совестью. Он так и сказал тогда на собрании и многие его правильно поняли. Но, это не значило, что он отрёкся от общественной жизни, Азиз-дода оставался самым добросовестным и честным членом своего сообщества. Он был скромен и мудр, молча помогал всем кто просил о помощи, и с наступлением времени мировых испытаний, с первыми же сообщениями о пандемии, позвонил заместителю министра здравоохранения, бывшему своему ученику, с просьбой привлечь его для работы в медицинское учреждение. В ответ, усталый голос, с трудом сдерживая раздражение, напомнил ему, что он находится "в двойной группе риска, как человек преклонного возраста, болеющий диабетом, и, законом, ему предписано сидеть безвылазно дома".
         Сидеть дома, не нарушая режима самоизоляции, было бы для Азиз-дода проще всего, но как быть с совестью? Да и клятву Гиппократа он отлично помнил, несмотря на возраст... Как можно спокойно сидеть дома, когда рядом, буквально за забором, болеют смертельно опасным недугом, близкие тебе люди, соседи, потерявшие всякую надежду на какую-либо медицинскую помощь. И Азиз-дода ходил, ходил ко всем, кто приходил к нему, взывая о помощи. Ставил диагнозы, делал назначения, выписывал лекарства, и одновременно, не забывал рассказывать окружающим близким о мерах профилактической гигиены, которые и сам он неукоснительно соблюдал.

         Но, коварная болезнь всё таки не миновала его. А, ведь ещё сегодня на рассвете, вроде никаких симптомов не было. А ко времени, когда к нему обычно прибегал внук, Азиз-дода впервые почувствовал першение в горле.
Внутренне он был готов к этому и это не было для него неожиданностью. Понимая всю серьёзность обстановки, Азиз-дода сел и написал сыну записку, в которой перечислил всё, что считал нужным сделать незамедлительно. Первым пунктом в записке отмечалась необходимость изолировать от него всех членов семьи, особенно младшего внука Саида. Описав в своей записке все возможные варианты развития событий, в самом конце Азиз-дода перечислил своих самых близких друзей, которым он просил позвонить в случае его смерти.

         Болезнь развивалась катастрофически быстро, на третий день поднялась температура, на четвёртый день впервые вызвали скорую помощь и затем ещё пять дней подряд скорая приезжала оказывать амбулаторное лечение, поскольку больницы были переполнены. Азиз-дода сильно температурил, ему не хватало воздуха и казалось, что он лежит где-то в Афгане,под открытым небом, на самом солнцепёке, и рядом горят подбитые танки, дым от которых забивается ему в лёгкие, не давая дышать.
         
         Наконец, приехавшая в очередной раз "Скорая" забрала Азиз-дода в только что открывшуюся в помещении Экспоцентра лечебницу, а ещё через день его перевезли в зангиатинскую больницу.

          Перед отъездом из дома, пришедший в себя Азиз-дода, попросил собрать свою семью и, по традиции, попросил у всех прощения и сам простил всем все возможные прегрешения, как это принято делать у мусульман перед своей смертью.

         Три дня пролежав в зангиатинской больнице, Азиз-дода покинул этот бренный мир.

          А в дверь его пустующей спальни, с аккуратно заправленной кроватью, попрежнему, каждое утро стучится маленький Саид, затем удивлённо оглядев комнату и привычно попрыгав на кровати, он почему-то ложится на той стороне большой кровати, где обычно спал его дед и тихо засыпает, улыбаясь и негромко бормоча во сне "Опич... Опич".