Просто хорошее кино - тридцать пять

                Самой тупой и скудоумной из читателей некоего Ивлукича - Машеньке Шараповой
     " Шампаньскова " нацарапал свинцовым карандашом на кусочке вощеной бумаги Давыдов, подозвав полового щелчком сухих твердых пальцев, втиснул в его трясущиеся от алчности руки и высокомерно оглядел с головы и до ног Пушкина, вошедшего в трактир с невероятным грохотом : обычная семифунтовая гирька, противовесом спасавшая от шмыгающего в растворенную дверь холода, оттягивала какие - то бруски с цепями, Денис мало разбирался в этой занимательной механике, но дребезг расслышал. Пушкин двинул плечом метнувшегося навстречу трактирщика, ухватившего гирьку, и вбежал в отдельный кабинет чистой залы заведения, куда никогда не пускали таких, как Грех Великий или прасолы, " для тех, что почище - с ", заметил как - то Гоголь, по пьяному делу угодив в знаменитый трактир. Поэт прищурился и пожал плечами. Скаламбурил :
     - Боюсь, брусничная вода мне б не наделала вреда.
     Прошелся. Давыдов молчал. Пушкин не выдержал :
     - Ты чо молчишь ?
     Потрогал пуговицу полковничьего вицмундира, сел за стол, снова вскочил.
     - Зачем не говоришь - то ?
     - Затем, - наконец разомкнул уста необычно серьезный Давыдов, наливая в стакан пива, - жулик ты, Пушкин. Обокрал мои стихозы вдоль и поперек, войдешь в легенды основателем русской литературности, а по - честному ежели, то оба мы выросли из портков Ваньки Баркова, упокой аллах его душу.
     Денис широко перекрестился, добавил в пиво коньяку и залудил вышедшего ерша, зажевывая терпкий дух ухом Пушкина.
     - Ай ! - завизжал Пушкин, ощущая остроту зубов поэта - партизана. Тут же услужливо вылезли воспоминания, говорил же Фигнер, что жрал Денис уши отставших от Великой армии полонянников, после войны, когда количество френчей уменьшилось, перешел лихой полковник на соседских помещиков, брезгуя крепостными. А Сеславинский. Тоже, бывалоча, отодвигал политический зачес каурых волос и казал желающим откромсанное ухо, втихаря повествуя, как в декабре двенадцатого был очень теплый декабрь, вот Давыдов и ухойдакал целую кучу несогласных с экономицкой политикой Акцизного банка, скучил в загоне да уши - то и отчекрыжил свинорезом.
     - Вот, - бросив ухо приятеля, продолжал Давыдов, - навскиду, Пушкин, давай загони что - нибудь из свеженького, сам убедишься, что жулик ты.
     Пушкин залез на стол, подбоченился и взвыл :
     - Невтоны призрачных столетий !
     О, сколько вы доколе вжмудь ?!
     Прынц Хамлет с каламбурным  " будь "
     И околесно междометий.
     - А я об чем ? - мрачно засмеялся Давыдов, пока Пушкин, изумляясь себе, скакивал со стола. - Как Ломоносов херачишь. Для дружеского же круга, - он полез в карман галифе и вытащил скомканный лист бумаги, - вот, буквально, вчера у Керн ты другое декламировал.
    Давыдов развернул лист и прочитал, гулко и внятно :
    - Гаврила дедом был отважно,
    Менял на Ямбург ямполь суй,
    А я орудую бумажно,
    Как африканский рукосуй.
    - Разная стилистика, - согласился Пушкин, тоже смешивая пиво и коньяк. - Высокий штиль народности, так сказать.
    - Х...й вот тебе ! - крикнул Давыдов, выбегая в дверь.
    Через час Пушкин вышел из кабинета и натолкнулся на трактирщика, подслушивавшего у дверей. Схватил его за волосы и, мотая головой из стороны в сторону, ударил о стену.
    - На, сука !
    Выходя на улицу, Пушкин встретил Давыдова.
    - Слышь, Пушкин, - как ни в чем не бывало проговорил тот, - ты вот лучше сказочку послушай, а потом мы с тобой в кинематограф пойдем.
    И рассказал один из троих отцов - прародителей нашего с тобою языка, Мария Юрьевна моя любимая и ненаглядная, презанимательную историю, наименовав ее почему - то библейски и неповадно. Прочти и осознай, что одна ты осталась из всего бывалошного состава игроков, зацени и возрадуйся.