Подмастерья бога Глава 31

                Глава 31.
                Старый грузин.

Дед оказался сказочный, как из горской легенды: седые, как шапки кавказских хребтов волосы, окладистая борода и усы, тоже совершенно седые, мудрые тёмные глаза с лучиками весёлых морщинок в уголках, смуглая кожа. Его легко можно было представить благородным грузинским князем в шитой серебром чохе с газырями, с кинжалом на поясе и в папахе.
- Здравствуйте, Вахтанг Георгиевич, - поздоровался с новым пациентом Глеб, входя в палату, - меня зовут Глеб Александрович, я буду вас лечить.
- Здравствуй, сынок, - кивнул старик с ласковой улыбкой, от которой в душе доктора что-то дрогнуло: в этой улыбке было нечто такое, что в памяти сразу всплыл образ любимого учителя.

Нет, пожилой грузин Вахтанг Тамаридзе совершенно не был похож на Алексея Ивановича внешне, но мягкий голос и это по-семейному тёплое «сынок» оживили воспоминания. За тридцать с лишним лет жизни никто, кроме профессора Леденёва не называл Глеба так. А теперь вот этот старик-грузин…
- На что жалуетесь? – задал доктор традиционный вопрос.
- Ни на что. Просто старость пришла, сынок, а жаловаться на неизбежное глупо. Вот смотрю я на некоторых моих сверстников и удивляюсь - столько жалоб и слёз! То тут болит, то там болит. Вместо того, чтобы воздать хвалу Господу, что дал дожить до таких лет, ноют и скулят, как побитые собаки. У меня жена – благороднейшая женщина – полвека рядом со мной! У меня сыновья настоящими мужчинами выросли! Дочь – умница и красавица! Дети подарили мне внуков, внуки – правнуков. Мой дом полон детскими голосами! Умру, на похороны мои придёт народу больше, чем когда-то на свадьбу. На что же мне жаловаться, сынок? Не на что!

Глеб улыбнулся.
- Мудрый вы человек, Вахтанг Георгиевич. Люблю таких и безмерно уважаю. Сколько у вас правнуков?
- Двое! Нодар и Тамара, - гордость мелькнула в тёмных глазах старика, а губы тронула лёгкая улыбка.
- Всего двое? Неплохо было бы подержать на руках и третьего, и четвертого правнука. А, как думаете, Вахтанг Георгиевич?
- Это было бы замечательно, - с грустью вздохнул Тамаридзе.
- Вот и я так думаю. Поэтому, уважаемый батоно Вахтанг, рассказывайте, как на духу, всё, что вас беспокоит.

Дед рассказывал, немного стесняясь и запинаясь, а Глеб вслушивался в дивный грузинский акцент, превращавший обычную речь в настоящую музыку. Выяснилось, что Вахтанг Георгиевич перенёс инфаркт, причём в больницу попал поздно, потому что не привык жаловаться и долго терпел боль, сжимавшую сердце ледяными тисками. Результаты проведённых обследований показывали неутешительную картину весьма запущенного заболевания. Но помочь хорошему человеку ещё было можно, в этом Глеб не сомневался.

- Не волнуйтесь, Вахтанг Георгиевич, - заявил он в конце беседы, - сделаем мы вам операцию и снова будете, как новенький! Операция предстоит серьёзная, большая, но после неё боли вас мучить перестанут, это я могу гарантировать.
- А может можно обойтись без операции? – вскинул на врача тёмные мудрые глаза грузин.
- Увы, Вахтанг Георгиевич, без операции никак нельзя. Можно, конечно, оставить всё, как есть и доживать свой век, сколько получится. Но тогда с маленькими правнуками возиться вам будет затруднительно. А после операции вы будете жить, а не доживать, жить, как нормальный человек.
Старик улыбнулся, и от этой улыбки в палате стало чуть светлее.
- Тогда лечи меня, сынок, лечи, как считаешь нужным. Я тебе доверяю.

Изредка в практике любого врача встречаются пациенты, которые западают в душу, оставляют в ней неизгладимый след. Кто-то тяжестью своего заболевания, необычностью симптомов или неожиданными осложнениями; кто-то, как Тамаридзе, оказывается просто по-человечески внутренне созвучен и близок душевно.
Пока старика готовили к операции, Глеб старался лишний раз заглянуть к нему в палату, чтобы переброситься парой фраз или просто ободряюще улыбнуться, поддерживая морально. Но и от пациента он сам получал нечто невыразимое словами, какой-то позитивный эмоциональный заряд, отчего жизнь вокруг, переполненная проблемами, казалась проще и легче. К Глебу вновь вернулось ощущение радости, когда он ранним утром шёл по университетскому скверику на работу. Взгляд его снова стал замечать все приметы пробуждающейся весны. А над городом уже звенел апрель птичьими голосами, уже зеленела трава на газонах, а ветки кустов, впитав в себя солнце, отливали всеми оттенками красного.


Накануне операции Глеб ещё раз обсудил с Казариным план оперативного вмешательства: предстояло наложить четыре шунта, а это не шутка! Он уже попрощался с остававшимся дежурить Севой Ярцевым и пошёл в раздевалку, но в конце больничного коридора неожиданно остановился перед дверью палаты. «Завтра оперируем Тамаридзе, - подумал Глеб, – как он там?». Он знал, что последние часы перед операцией всегда наполнены тревогой до краёв, любая мелочь – и едва сдерживаемые эмоции выплеснутся наружу. Поэтому осторожно постучал и открыл дверь.

Старый грузин сидел в пижаме на кровати и смотрел в окно, напоминая большую нахохлившуюся птицу, попавшую в клетку и с немой тоской глядящую на свободу.
- Вахтанг Георгиевич, как вы? – поинтересовался Глеб и зашёл в палату, прикрыв за собой дверь.
- Отлично, сынок! – лицо старика лучилось приветливой улыбкой. – Проходи, посиди со мной немного, поговори.
Глебу ещё надо было заехать в магазин, чтобы купить хоть какой-нибудь еды, и заполнить гулкую пустоту собственного холодильника. Но отказать в просьбе этому деду он не мог. Поэтому взял стул и сел напротив кровати.
- Не волнуйтесь, перед сном Лерочка сделает вам укол снотворного. Будете спать сном младенца, - пообещал он.
- Не нужно никакого снотворного, сынок! Я буду думать о хорошем и никакие лекарства мне не понадобятся. Ведь у меня же нет повода волноваться. Завтра меня будут оперировать самые лучшие, самые опытные специалисты. И я уверен – всё будет хорошо!
- Вы молодец, Вахтанг Георгиевич, - улыбнулся Глеб. – Одно удовольствие работать с таким пациентом!
- Скажи-ка, сынок, приходилось ли тебе бывать в Грузии? – спросил дед, поёрзав и уютно устроившись на кровати между двумя подушками, явно настраиваясь на долгую беседу.
- Нет, не доводилось.
-  Ну, ничего, ты ещё молодой, у тебя всё в жизни впереди. Вот уеду после операции из этой вашей северной столицы домой, в Грузию, там быстро пойду на поправку. Я ведь в Петербург меньше пяти лет назад приехал по просьбе сына. Ираклию всех надо контролировать. Вот и нас с матерью, когда состарились, решил контролировать и привёз сюда, в этот сырой и холодный муравейник. Может из-за этого у меня сердце и разболелось? Здесь же нет никакого покоя. Кругом шум, суета, беготня. Этот огромный город даже ночью не спит! Никакое сердце не выдержит.

Старик вздохнул печально. Но тут же его лицо озарила лукавая улыбка.
- А вот после операции у меня будет повод поехать в Грузию для восстановления сил. Дома же и стены, как известно, помогают! И обратно уже не вернусь. Только Ираклию пока не говори, а то он обидится, - и хитро, заговорщицки подмигнул левым глазом своему доктору. Астахов, усмехнувшись, кивнул. – У моего старшего брата Сандро свой дом, большой сад, виноградник. Он сам делает вино по рецепту нашего прадеда, как его учили и отец, и дед. Не для продажи, только для себя, для своей семьи. Сынок, это не вино – это нектар богов! Лучше всякого лекарства от всех болезней помогает, – мечтательное выражение расправило, разгладило морщины времени на лице старого грузина, в глазах появился молодой блеск. – Ты приезжай к нам в гости, сынок, посмотришь нашу прекрасную страну, подышишь её воздухом, попробуешь её вино… Знаешь, как здорово готовит моя жена хачапури? Ммм, пальчики оближешь! – Тамаридзе звонко поцеловал собранные в щепотку кончики пальцев. – А как у неё получается лобио, чакапули!.. А вот мцвади – шашлык по-вашему – мы с тобой сами готовить будем с соусом ткемали или сацебели. Ты любишь сливовый соус?

Вахтанг Тамаридзе погрузился в мечты. И его сочный грузинский акцент, как острый сливовый соус, придавал особый привкус рассказу.
- Сандро позовёт всех наших. А семья у нас большая, дружная, но место за столом всем найдётся. Мы тебя, как самого дорогого гостя, посадим во главу стола. Будем есть приготовленное руками наших женщин угощение, пить домашнее вино и петь наши песни. Знаешь, какие у нас песни? – старик откинулся на подушку, его взгляд затуманился. И вдруг он тихо запел на своём дивном языке.

Глеб не понимал ни слова, но мелодия, задумчивая, медленная, тягучая, подхватила его и унесла в далёкую зелёную долину, в цветущий персиковый сад… Он как будто видел солнечные блики, отражающиеся от вод пробегающей мимо сада шумной, говорливой, стекающей с высоких гор, реки. Аромат цветущих персиков наполнял чистый до звона воздух. Но вот в него тонкими нитями стали вплетаться запахи костра и готовящегося мяса. Глеб невольно сглотнул голодную слюну. К голосу старика присоединился ещё один мужской голос, более низкий и сочный, потом ещё один, ещё и ещё. Вскоре старинную грузинскую песню пел целый хор. Дивное многоголосье словно кружевным покрывалом накрыло завороженно слушавшего доктора, снимая усталость, наполняя тело легкостью и негой. Он увидел многочисленную грузинскую семью, собравшуюся за накрытым столом в саду. И белые лепестки, как снег, падали на плечи и головы стариков и детей, жемчугами вплетались в волосы черноглазых прекрасных женщин, серебрили виски и бороды гордых молодых мужчин. Что-то вздрогнуло и тоскливо сжалось в сердце Глеба. Не было и, наверное, никогда не будет у него вот такой же большой и дружной семьи, как у батоно Вахтанга. Не обнимать ему единственную в мире, предназначенную ему судьбой женщину, не учить ему кататься на велосипеде собственных сыновей, не качать на руках своих внуков и правнуков…

Глеб вздохнул и грустно улыбнулся. Чем острее он ощущал собственное сиротство, тем ближе был для него старик, что сидел напротив и тихонько пел старинную грузинскую песню. Мелодия смолкла, и возникшая в воображении картина растаяла, оставив в душе лёгкую горчинку, как и полагается благородному вину.
Глеб склонился к старику и взял его за руку.
- Всё будет хорошо, Вахтанг Георгиевич. Прооперируем мы ваше сердце, и поедете вы домой, в Грузию. И честное слово, хоть это и противоречит всем нормам и правилам, но я разрешу вам пить ваше домашнее вино. В качестве лекарства от всех болезней.
Тёплая улыбка была ему ответом. Взгляд тёмных глаз старика обнял доктора, словно родного сына.
- Обещай, сынок, что приедешь к нам в Грузию, - тихо попросил Тамаридзе.
- Обязательно приеду, обещаю! – ответил доктор и, махнув на прощание рукой, вышел из палаты.


Глеб оперировал вместе с Казариным, третьим номером стоял ординатор Петя – Казаринский оруженосец и преданный ученик, наркоз давал Игорь Хомяков. Не без сложностей, но прооперировали Тамаридзе хорошо: наложили четыре обходных магистрали для крови, и теперь сердце старика пульсировало уверенно и бодро. Выходя из операционной, Глеб бросил взгляд на показатели приборов – всё было хорошо.
У выхода из оперблока его ожидали встревоженные родственники пациента: полная седая женщина, вероятно супруга Вахтанга Георгиевича; двое похожих друг на друга мужчин с первыми проблесками седины на висках (сыновья!); дама средних лет с испуганными глазами (дочь или невестка?) и молодой красивый парень лет двадцати пяти (внук Гиви, о котором старик грузин много рассказывал, гордился потомком!). Последний сразу рванул к Глебу, едва за ним закрылась тяжёлая дверь оперблока.
- Доктор, ну как дед? – внук взволнованно смотрел на врача чёрными выразительными глазами. Парень был необычайно красив. И красота эта сочетала в себе благородство и силу настоящего мужчины. А Глеб вдруг понял, каким был батоно Вахтанг в молодости.
- Операция прошла успешно, - ответил доктор традиционной фразой, - состояние больного стабильное.
- Его можно увидеть? – не отставал Гиви.
- Пока нет. Он под наркозом. Сейчас его отвезут в реанимацию, понаблюдают пару дней и, если всё будет хорошо, переведут в обычную палату. Вот тогда вы и сможете увидеть своего дедушку. А до тех пор информацию о его состоянии можете узнавать в справочном по телефону.
Гиви недовольно поджал губы, но кивнул, смиряясь с неизбежным, а родня зашумела, загомонила на своём языке. Глеб улыбнулся на прощание дружной грузинской семье и пошёл в ординаторскую. Его ждали другие пациенты.


Он совершенно спокойно проспал всю ночь, и никакое тревожное предчувствие не кольнуло его сердце. Тем более, что вечером Глеб разговаривал по телефону с Зойкой, и разговор этот всё длился и длился, Зоя всё рассказывала и рассказывала, не сдерживая восторга, о маленьких достижениях сынишки, и даже дала послушать Глебу его очаровательный лепет, отчего Глеб совсем расчувствовался. И если бы не разрядился аккумулятор телефона, они бы проговорили до середины ночи, невозможно было оторваться.

Утром он шёл на работу всё ещё лелея и нежа в душе приятные воспоминания о разговоре. Переоделся и, не заходя в ординаторскую, направился в реанимацию проведать прооперированного пациента. На пороге реанимационного блока столкнулся с Хомяковым, дежурившим в эту ночь.
- Привет, Игорь. Как там мой Тамаридзе?
- Помер твой Тамаридзе, - заявил Хомяков, бросив на коллегу недовольный взгляд, словно именно тот был виноват в ухудшении статистических показателей отделения.
- Что?.. – внутри мгновенно возникла ледяная волна и потекла из сердца, медленно заполняя собой каждую клеточку. - Как это помер, если операция прошла штатно, ты же сам там был, Игорь, сам всё видел своими глазами!

Глеб схватил товарища за плечо, но тот отстранился, отодвинулся на шаг.
- Видел, но факт остаётся фактом: пациент умер, не выходя из наркоза. Просто остановилось сердце. Зуммер зазвенел, мы бросились в палату, а там на мониторе уже прямая линия…
- От чего он умер?
- А я знаю? Это тебе патологоанатом скажет.
- Но хоть предположения есть? – не отставал Глеб, а в голове появился нудный монотонный гул, от которого он, кажется, стал хуже слышать.
- Отстань от меня, Астахов! – огрызнулся Игорь и устало вздохнул. – Я вторые сутки на ногах. Мне ещё перед начальством отчитываться.
Глеб отодвинул его рукой и шагнул к дверям реанимационного блока.
- А ты куда? – перехватил его Хомяков.
- Хочу взглянуть на него.
- Его уже в морг увезли. Так что взглянешь на него только на прозекторском столе.

Глеб молча повернулся и побежал вниз по лестнице, не заходя в раздевалку, как был в одном халате и робе, пошёл через всю территорию университетского городка к маленькому одноэтажному зданию морга, что скромно прятался в тени разросшихся тополей.
Стены патологоанатомического отделения были облезлыми и потрескавшимися, словно о необходимости ремонта и этого здания руководство университета вспоминало в самую последнюю очередь, а если и вспоминало, то не торопилось осуществлять. В конце концов пациенты этого отделения уже никому не могли пожаловаться, а врачей никто не слушал.

Глеб решительно рванул на себя проржавевшую железную дверь, и та отозвалась таким страдальческим скрипом, что по спине побежали мурашки. Почему-то подумалось: вот таким же звуком, наверное, встречают грешников ворота в ад. Пройдя по тёмному, узкому коридору, Астахов заглянул в приоткрытую дверь кабинета врача и постучал.
- Можно? Здравствуйте… Иван Петрович.
Из-за заваленного бумагами стола навстречу ему поднялся грузный, неопрятный старик в заляпанном чём-то бурым мятом халате. Зинченко Иван Петрович много лет назад вёл у Глеба занятия по патанатомии, принимал зачёты и экзамены. Но в те времена он был моложе, под глазами его ещё не висели тяжёлыми мешками складки, а кожу не покрывала мелкая сеточка красноватых прожилок, характерных для хронического алкоголизма.

- Вам чего? – буркнул анатом недовольно, не узнавая своего бывшего ученика.
- Вам сейчас из кардиохирургии должны были тело привезти. Тамаридзе Вахтанг Георгиевич.
- Привезли, и что?
- Я его оперировал вчера. Хотел узнать причину смерти.
- Скажи лучше, что хотел узнать, не зарезал ли ты своего пациента! – хмыкнул старик, глядя на Глеба мутноватыми глазами.
- Я его не зарезал, в этом я уверен, - твердо ответил Глеб. – Но вот причину, по которой смерть насупила в раннем послеоперационном периоде знать хотелось бы.
- Узнаешь, не спеши, - вдруг смягчился патологоанатом. – У меня перед ним ещё инсультный с неврологии лежит. А твой Тамаридзе пока в очереди постоит, спешить-то ему уже некуда. Заходи в середине дня за заключением.
Поняв, что ничего не изменит уговорами, только время потратит, Глеб кивнул и собрался уходить. Но вдруг обернулся и попросил:
- А можно на него взглянуть?
- Что, на живого не насмотрелся? – Зинченко растянул в улыбке потрескавшиеся губы, а глаза его превратились в щёлочки, скрывшись почти полностью под набрякшими коричневыми веками. – Иди, любуйся, если так уж хочется.

Он провёл Глеба в соседнее помещение, из дверей которого сразу дохнуло холодом и тленом, щёлкнул выключателем на стене. Проснулись с ленивым потрескиванием лампы дневного света на потолке, осветив длинные металлические столы и кафельные стены и пол. На двух столах лежали тела укрытые с головой белыми простынями.
- Крайний справа, - указал на труп хозяин морга и тихо ушёл, оставив Глеба наедине с тем, кто ещё вчера разговаривал, улыбался, пел.
Глеб медленно подошёл и откинул простыню с головы покойника. Лицо старого грузина было удивительно спокойным и умиротворённым, невзирая на синюшные пятна на шее и под скулами. На серо-синих губах, казалось, застыла едва заметная улыбка. А у Глеба в груди сдавило так, что стало невозможно дышать. Он поднял полные слёз глаза к потолку и судорожно втянул в себя пропитанный всякой химией воздух. «Господи, ну почему, почему они все уходят? – стучало в его голове. – Стоит только потянуться душой к человеку, привязаться, как он уходит. Почему со мной всегда так?»

Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями, а потом снова опустил взгляд на лицо старика и тихо прошептал, словно тот мог его услышать:
- Простите, батоно Вахтанг, получается, что я вас обманул. Не сидеть нам с вами за одним столом, не пить доброе домашнее вино… Простите.
Он сглотнул застрявший в горле ком, положил простыню на место и тихо вышел, забыв выключить свет. Одна из ламп дневного света вслед ему мигала и потрескивала.

Проходя мимо кабинета врача, Глеб заглянул в дверь:
- Иван Петрович, у меня к вам просьба, - старик, заваривавший чай в старой кружке с отбитым краешком, поднял на него взгляд.
- Чего ещё? – голос прозвучал недовольно, ворчливо.
- Вы потом зашейте его аккуратно, чтобы на похоронах ничего не видно было. Он грузин. У него там семья огромная, внуки, правнуки… У них и так горе, чтоб лишних переживаний не было… Пожалуйста, я вас очень прошу…

Зинченко смерил его удивлённым и чуть презрительным взглядом: чудак парень! Какая разница, как будет выглядеть покойник, если он труп? Каждодневная работа со смертью на протяжении сорока лет оставила свой отпечаток на докторе Зинченко, давно притупила чувства, сгладила эмоции. Перед родственниками своих пациентов он как-то ещё сдерживал свой цинизм, а перед коллегами не стеснялся.
- Может мне ещё ему и макияж навести?.. Ладно, Астахов, я ведь тебя помню на своих занятиях. Всегда в первых рядах был, что ни спросишь – всегда знал, на пятёрки учился. И то, что хорошим хирургом стал, тоже знаю, наслышан. Ты иди, приятель, работай, а я всё сделаю в лучшем виде, не беспокойся. Как заключение напишу, звякну вам на кардиохирургию.
Глеб искренне поблагодарил и пошёл работать. Смерть одного больного никак не отменяла необходимость лечить других.

http://proza.ru/2020/09/30/1440