Буор-Хая. Хронометр

     (Мыс Буор-Хая.Один из первых кораблей полярной гидрографии,
     гидрографическое судно "Хронометр".Фотография автора.)


 «Чёрт побери, откуда у меня эта уникальная способность попадать в такие крупные неприятности, не прилагая слишком больших усилий?» – подумал я в этот момент. Руки, вцепившиеся в холодный металл корпуса судна, уже начали замерзать. А тут ещё правую ногу от неудобного положения или холода стала сводить судорога. Ледяная вода насквозь пропитала мой утеплённый  костюм на верблюжьей шерсти. Намокнув, он не только перестал греть, но стал ещё и удивительно тяжёлым. Долго я так не продержусь. Надо как-то выбираться из этой промёрзшей металлической западни. Над головой чётко выделялся светлый квадрат трюмного люка со свисавшей с него примитивной лестницей. Но до неё ещё надо как-то добраться. Можно, конечно, доплыть до противоположного борта судна, откуда я спустил лестницу в трюм корабля. Но подняться по скользкой ледяной горке, которая начиналась под водой у того борта корабля и крутой уклон которой тянулся под водой к борту судна, на котором я сейчас повис, я точно не смогу. Нога нащупала в тёмной воде, заполнившей корпус корабля, ребро – видимо, это был продольный шпангоут или стык металлических листов корпуса судна, по которому я начал осторожно продвигаться вперёд. Надо сначала добраться до носа корабля, а затем пройти вдоль другого борта к свисавшей из люка лестнице и постараться не сорваться в заполнявшую трюм темную ледяную воду. Ещё одна холодная ванна мне явно сейчас будет лишней. Руки замерзли и  плохо слушались. Да и ноги были какими-то деревянными. Холод делал своё дело. Слава богу, с трудом, но я наконец добрался до лестницы. Надо быстрее подниматься, а то совсем околею в этой холодной металлической посудине. Ухватился плохо гнувшимися пальцами за перекладину лестницы, подтянулся на руках, поставил ноги на нижнюю поперечную палку, схваченную посередине узлом медного троса. Резкий звонкий звук многократно повторившимся эхом, отражённым от металлического корпуса корабля, ударил по ушам и сразу за ним почти сразу раздался такой же звук лопающейся ещё одной медной жилы троса. В груди похолодело. Трос не выдерживал моего веса. В голове ураганом пронеслась мысль, что если я не смогу выбраться из этого трюма, тогда он вполне может стать уже не стальной западнёй, а моим последним пристанищем на этой грешной земле. Похоже, это место и вправду оправдывало свою дурную славу.
 
     Мрачную известность губа и мыс Буор-Хая получили в 1735 году, когда один из отрядов Великой Северной Экспедиции под командованием Питера Ласиниуса на боте “Иркутск”  не смог пройти мыс Буор-Хая. Залив был забит льдом и командир отряда  принял решение стать на зимовку в губе Буор-Хая в устье реки Хара-Улах. Зимовка проходила очень тяжело и трагично. Недоедание в связи с уменьшенным рационом питания, отсутствие витаминов и, как следствие этого, цинга, которая начала косить экипаж. В числе первых умерших был и командир отряда лейтенант Ласиниус. К весне 1736 года умерло тридцать восемь человек и когда на выручку пришёл отряд под командованием штурмана Михаила Щербинина, посланного на выручку новым командиром отряда  Дмитрием Лаптевым, из отряда осталось только девять человек.

     Наступившая полярная ночь была для многих участников экспедиции большой неожиданностью. Событием, невиданным ими ранее, почти сравнимым для них по силе воздействия с концом света. Солнце зашло за горные вершины на горизонте и больше не появилось, что повергло их в ужас и послужило сильным моральным ударом, подкосившим и так их уже ослабленные от постоянного недоедания душевные и физические силы. Суровая полярная зима в этих краях, длительные пурги и, как следствие этого, недостаток движения сыграли свою дополнительную убийственную роль. Большинство участников экспедиции не дожили до весны и не смогли увидеть первые лучи солнца, появившегося над горными вершинами Хараулахского Хребта.
 
    Я хорошо по себе знаю – когда после долгой сумрачной полярной ночи ты видишь краешек солнца, на минуту поднявшегося над горными вершинами и первый луч яркого полярного солнца брызжет в твои глаза, отвыкшие за длинную северную зиму от такого чуда, ты словно опять рождаешься заново. Твоя душа наполняется светом надежды, что все трудности остались позади и впереди наступают чудесные времена Полярной Весны. И это наполняет всего тебя какой-то особенной энергией и кажется, что нет такого препятствия впереди, которого ты не сможешь преодолеть и нет такой задачи, которую ты не сможешь решить. Весной эти места разительно меняются. Тягостное белое безмолвие полярной зимы нарушается громкими криками птичьих стай, летящих с материка в прибережную тундру к местам гнездования. Большие стаи птиц заполняют дельту реки Хара-Улах и окружающие её озёра. В эти места, огороженные с трёх сторон Хараулахским Хребтом, весна приходит раньше, чем в другие, открытые ветрам места на побережье. Здесь раньше оттаивают сначала озера и появляется вода, на которую устремляются огромные стаи перелётных птиц. А дельта реки становится идеальным местом для гнездования и отдыха многочисленных птичьих стай перед перелётом к своим родным местам гнездовья.

     Весна – лучшее время на севере. Оживает замерзшая зимой природа. Начинается движение всего живого в этих диких краях. Начинается и движение льда. В лёдовых полях появляются трещины, которые живут своей жизнью, то расширяясь, то сужаясь по законам Моря Лаптевых. Появляются лунки, рядом с которыми устраиваются, подняв головы и настороженно глядя на наши приближающиеся вездеходы, лоснящиеся на солнце яркие пятнистые нерпы. Весной прошлого года мы с большим трудом пробились по льду Моря Лаптевых в дельту реки Хара-Улах. Многочисленные трещины создали большие проблемы, иногда, казалось, непреодолимые для наших лёгких вездеходов Газ 71. Но мастерство наших водителей вездеходов, много месяцев проводивших в ледяных просторах Арктики в составе промерной партии гидроотряда, решило и эту достаточно трудную и опасную для нас задачу. Тогда в дельте реки Хара-Улах было по-весеннему солнечно. Под ярким солнцем на озёрах появилась уже вода, на которую устремились многочисленные стаи перелётных птиц. Лёд стал слабым и уже не выдерживал веса наших вездеходов и мы были  ограничены в своём маневре. В том районе, где мы тогда находились и где согласно старой карте хранившейся в нашей гидробазе  находилось зимовье отряда лейтенанта Ласиниуса, я, к своему большому сожалению, не обнаружил тогда никаких следов зимовья и каких-либо других свидетельств развернувшейся здесь большой человеческой трагедии. Тогда красота дельты реки, окаймлённой высокими горными вершинами Хараулахского хребта, произвела на меня большое впечатление.
     Становилось всё холоднее. Сильные порывы ветра бились снаружи о металлический корпус корабля. Погода явно портилась. Светлый квадрат трюмного люка потемнел от низко нависших  над ним тёмных свинцовых туч. Это было предвестником за которым обычно следует снежный заряд. Надо спешить. Насколько мог в данной момент, я быстро снял отяжелевшую от воды куртку, привязал её за конец троса лестницы и повесил её на ржавую зазубрину корпуса.
 
      Затаив дыхание, я осторожно, без рывков поднялся по лестнице наверх. Какое счастье оказаться на твердой надёжной палубе корабля и даже простор суровой безбрежной песчаной северной песчаной пустыни, который открылся перед моими глазами, меня обрадовал. В душе появилось чувство облегчения и свободы после долгого пребывания в тёмном и холодном трюме корабля. Такие места, как Буор Хая и Земля Бунге всегда вызывали у меня какое-то мрачное и вызывающее тоску чувство затерянности и оторванности от всего мира. Одним словом, край света. Сейчас залив Буор-Хая, как и много лет тому назад, был полностью забит льдом. Лед здесь стоит девять месяцев в году и корабли без ледокола не смогут пройти сейчас самостоятельно этот злополучный мыс.

     Можно привести многочисленный перечень кораблей, погибших в районе мыса Буор-Хая. Если взять общий список кораблей, погибших в наших полярных морях, их будет сто тридцать три. И одно из судов из этого списка – гидрографическое судно «Хронометр», которое 19 сентября 1937 года выбросило штормом на мыс Буор-Хая. Экипаж судна при эвакуации в числе спасённого имущества вытащил на берег и бочонок спирта, что, как я думаю по опыту работы на севере, в какой-то мере помогло в  смягчить и пережить трагедию крушения корабля и испытания, выпавшие на долю экипажа судна. Моряки на мысу обустроили временный лагерь. Добыли моржа, что решило проблему продовольствия и дождались  ледокольного парохода «Садко», который эвакуировал экипаж Хронометра с мыса Буор-Хая.

     А ведь как хорошо всё начиналось! Забрался на палубу судна по песчаному бархану, засыпавшему корму по правому борту корабля. Связал из медного многожильного троса и плавника, выброшенного на мыс, примитивную лестницу. Закрепил её за скобу на корпусе судна и сбросил её в люк. Хотя медный антенный трос был тонковат, но я предварительно его конечно проверил. Он держал  мой вес нормально. Опустился по лестнице до поверхности воды, заполнившей корпус судна. Подумал: «Не плохо корабелы склепали корабль! Прошло сорок пять лет со времени крушения, а корпус корабля до сих пор герметичен и не пропускает воду. Всё было хорошо, пока я не встал на какой-то ржавый металлический выступ, торчащий на поверхности воды, и повернулся лицом к противоположному борту судна, чтобы прикинуть свой дальнейший путь. Внезапно крепкая на вид опора с резким металлическим треском, отдавшимся громким эхом в трюме корабля, под моим весом обламывается и я, к своему большому удивлению, ощущаю под ногами непонятно откуда здесь взявшийся поразительно скользкий крутой ледяной склон, уходящий в глубину, по которому я стремительно лечу на спине к противоположному борту судна. Через мгновение, слегка ошалевший от такого неожиданного разворота событий, я уже выныривал у противоположного борта судна.

     Вытянул лестницу с привязанной к ней курткой, отжал, насколько это можно было сделать, одежду и снова её натянул на себя. Вылил воду из сапог и спустился с корабля по песчаному склону бархана, засыпавшему правый борт корабля с уже полустершейся надписью «Хронометр». Копнул носком сапога тонкий слой песка бархана, под которым оказалась замёрзшая песчаная мерзлота, заковавшая борт судна, и зеркально создавшая  в трюме с обратной стороны крутую ледяную горку, по которой я смог так быстро спуститься на дно корабля к его противоположному борту. Всё как всегда элементарно, Ватсон.
     Пробежка в несколько километров до полярной станции в тяжёлой мокрой одежде под пронизывающим ледяным ветром – это, я вам скажу, совсем не лёгкая утренняя пробежка. Но, как говорится, всё познаётся в сравнении. И сразу в моей памяти, словно ждало этого момента, ярко ожило это сравнение.
     Тяжёлые, обледеневшие, широкие охотничьи лыжи «Тайга» проскальзывали назад по набитой твёрдой лыжне, уже давно проложенной мною по льду Колымы. Каждое движение сопровождалось громким хрустом ломающегося льда, который, как блестящий скафандр, покрывал всего меня и сильно сковывал моё движение. Удивительная я думаю, была картина, будь у меня в этот момент сторонний наблюдатель. Сверкающий на солнце ледяной человек бежит по льду широкой реки, сопровождаемый громким треском и шуршанием ломающегося льда на его одежде. В ту минуту единственным моим спасением было быстрое движение. Останавливаться нельзя – сразу замёрзну. Я это прекрасно знал. В этих краях единственное спасение от холода в такой ситуации – это только движение. А впереди ещё больше пяти километров лыжни по льду Колымы до спасительного тепла. Морозный воздух, вдыхаемый через обледеневшую уже от частого дыхания шерстяную маску, холодил гортань и грудь.

     Этим утром я решил проверить морды, ловушки на ондатру, поставленные мной в прорубленных во льду лунках на озере на левом берегу Колымы. В это время года мех колымской ондатры становился удивительно густым и пушистым. А цвет меха приобретал красивый красноватый  оттенок.

     Когда я спускался с крутого правого берега на лёд реки, я услышал громкий разнёсшийся далеко над закованной льдом рекой звук взрыва. Где-то там на левом берегу реки на одном из многочисленных озёр взорвался лёд, не выдержав всё возрастающее давление воды. Ночью морозы стояли на отметке сорок градусов и слой льда постоянно увеличивался и вызывал всё большее сопротивление и возрастающее давление закованной толстым слоем льда воды и в итоге он не выдержал и взорвался и вода хлынула в место разрыва на лёд, образуя наледь. Это было обычным явлением для этих мест.

     Когда я ушёл с лыжни на Колыме на левый берег реки и решил напрямую пройти через снежную целину к своему озеру и сделал несколько шагов в пушистом воздушном снегу, заполнявшем глубокую впадину между двумя озёрами, я с ужасом почувствовал, что снег под моими лыжами и я сам проваливаюсь в пустоту. Через мгновение я понял, что дело совсем плохо. Я стоял выше пояса в ледяной воде, заполнившей под снегом эту впадину при взрыве льда на одном из ближних озёр. Быстро раскопав вокруг себя глубокий снег, я с трудом вылез на скользкий обрывистый склон оврага. Мороз стоял  градусов за тридцать и я мгновенно покрылся толстым слоем льда. Снял лыжи, вылил из сразу задубевших валенок воду. Я в эту минуту хорошо понимал, что единственным моим спасением будет только движение – быстрый бег в хорошем темпе. Рюкзак с патронами и ружьё я повесил на ветку ивы на берегу Колымы в том месте, где я спустился на лёд реки. Поправил шерстяную маску на лице и побежал по лыжне насколько мог быстро. Когда я ввалился в дом, шатаясь и уже плохо контролируя себя от усталости и холода, и моя жена Люда увидела меня, всего покрытого слоем блестящего льда, в шерстяной маске с толстым слоем инея, намертво примёрзшей к меховой ушанке, она лишилась дара речи. Ругая меня и одновременно охая, стала быстро помогать стаскивать с меня это негнущееся ледяные доспехи. Утром, когда я проснулся в тёплой комнате и почувствовал, что во-первых, воспаления лёгких я точно не получил, хотя, правда, всё тело ломило и в горле сильно першило, да и похоже, несколько килограмм своего веса я вчера оставил на этой ледяной колымской лыжне жизни. Но разве это проблема? Это обычные северные житейские мелочи.

     Так что ничего страшного. Бывало и хуже. А теперь – вперёд! Финиш маячит на горизонте. Это крыльцо жилого дома полярной станции Буор-Хая, где меня ждёт долгожданное тепло. Конечно, бочонка спирта на станции не найдётся, но ёмкая рюмка питьевого спирта, естественно, только для согрева озябшей в мрачном трюме корабля души и всего организма в целом под вкуснейшую солёную нельму  и нежный варёный олений язык мне, я думаю, ребята нальют. Конечно, это мероприятие не обойдётся и без моего рассказа о том, как я сделал неудачную попытку снять старинный  иллюминатор с гидрографического судна «Хронометр» на память об этих бескрайних северных просторах. За большим общим столом в кают-компании полярной станции, вдоль длинной стены которой на полках выстроилось внушительное собрание книг, потянется долгая беседа с многочисленными рассказами о не менее драматичных ситуациях, выпадавших на долю полярников, работающих в этих краях. И отогревшись душой и телом в тёплой  родной обстановке среди людей, тесно спаянных не простой жизнью в Заполярье и так же любящих, как и ты, эти суровые края, можно в очередной раз поблагодарить судьбу за благополучно прожитый день.
 
     Удивительно – прошло уже много лет, а я и сейчас отчётливо помню звук рвущегося троса и чувство обречённости, которое он вызвал тогда в моей душе. Не знаю, почему память так фотографически запоминает такие события? Может, этот бронзовый иллюминатор, покрытый толстым слоем тёмно-зелёной патины с погибшего корабля «Хронометр», висящий над моим письменным столом, также хранит память о тех событиях и безмолвно напоминает мне о них.

P.S.Уважаемый читатель.На моей странице в Инстаграм www.instagram.com/romashko_anatol вы можете увидеть фотографии тех мест в которых происходили события описанные в этом рассказе.