Воскрешение. Глава 2. Старая вера

Время действия - до 1985 года

Когда-то давно, три с половиной века назад, случился на Руси церковный раскол. Христиане, не принявшие реформ Патриарха Никона, были преданы анафеме и объявлены еретиками. Единственный среди раскольников епископ, Павел Коломенский, скончался, не рукоположив в священство пастырей для своих последователей. Со временем священники, поставленные Русской Церковью до раскола, покинули этот мир, и старообрядцы остались без духовенства.

Они должны были решить: либо принимать священников, поставленных никонианской церковью и перешедших в раскол, либо остаться без попов и доверить проведение обрядов и таинств, из которых сохранились только крещение да исповедь с причастием, выборным мирянам.

Не придя к единому мнению, как жить дальше, старообрядцы разделились на множество толков и согласий. У каждого был свой резон и свои аргументы. Беспоповцы во главе своих общин ставили наставников, «благословенных отцов», которые распоряжались богослужениями. Не всякий мирянин мог им стать, а только тот, кого благословил на это прежний наставник.

Однажды в малолюдном степном краю появился обоз. То были старообрядцы, искавшие лучшей доли. Выбрали они место возле речушки, тихо несущей свои кристально чистые воды в глубине заросшего кустарником овражка. Благословил начинание старец Сергий, бывший в ту пору самым почитаемым человеком в общине и исполнявшим роль наставника. По нему и назвали деревеньку, поднявшуюся на крутом речном берегу, Сергиевкой.

Земля в тех местах оказалась плодородной, заливные луга обильными, а климат вполне подходящим. Члены общины были трудолюбивы, и жизнь, по благословению Божьему, наладилась.

Вина сергачи не пили, бесовского зелья не курили, да и вообще с табашниками дел старались не иметь. Для проходящего народа отрыли отдельный колодец, назвав его «поганым», приковали к нему ведро да кружку.

Потрясения не обходили деревню стороной. Были сергиевцы среди тех, кто защищал Империю от французов в восемьсот двенадцатом, отстаивал Севастополь в Крымскую, Японская с Империалистической тоже мимо них не прошли. Да только защищали они не власть, по их разумению антихристову, а Русь-матушку. Для святого дела и с щепотниками связываться грехом не считали.

Известие об отречении царя приняли с благодарностью – слава те, Исусе Христе, дождались! И власть советскую признали сразу. С удовлетворением смотрели, как разоряют в округе храмы, как горят в огне новописные иконы *, лишенные, как говорили старики, благодати Божией.

Когда организовывали колхозы да совхозы, не было у сергачей и мысли возмущаться. Они и так жили общиной, решали все вопросы соборно. Просто раньше была община староверская, а теперь стала называться колхозом Светлый Путь.

Немногочисленные старописные иконы, доставшиеся от прадедов, закопчёные и почерневшие от времени, старики в 20-е годы прибрали до лучших времен в потайные сундуки. Доставали, только если нужда была крестить ребёнка или благословить молодую семью.

А вот чужаков в свой колхоз принимать не хотели. И селиться иноверцам на своей земле не позволяли.

- Ты мне это брось! – кричал секретарь райкома на сергиевского председателя, бородатого и степенного Никона. – Развёл тут кулугурщину! Это тебе не община, а колхоз! И чтобы принимал желающих!

- Не я решаю, а собрание, - упрямо бубнил Никон. – Как люди скажут, так и будет!

В 41-м, как войну объявили, половина сергачей-мужиков на фронт ушла. Жёнки их помолились за спАсенье душ их среди иноверцев и еретиков, да вместо мужей в лямку крестьянскую впряглись.

А к зиме появились в колхозе эвакуированные. Уполномоченный из райцентра сам привёз, чтобы не вышло ненароком недоразумений. Расшумелись было бабы – куда это, дома поганить! Грех-то какой! Однако детишки на подводах сидели такие измученные, и глаза у приезжих баб так молили, что не выдержали сердца кулугурок. Махнули рукой да завели беженок в избы.

Попервости пытались разделяться, приезжих за занавеску селили, посуду им отдельную давали. Да как тут разделишься, когда дети, и свои, и чужие, на одной печи греются, да картошки из одного чугунка хватают!

Повздыхали и смирились. Только несколько старушек, не приемля общения с нечистыми квартирантами, съехались в старой избёнке бабки Максатихи. Вместе хозяйство нехитрое вели, вместе молились вечерами. Отмаливали мужиков своих сергиевских, что на фронт отправлены были, за грехи тяжкие – за табак да положенные 100 грамм, за мат, с которым в рукопашную ходили. Бабёнок своих отмаливали. За Русь святую, что топтали сапогами антихристы с крестами, особенно усердно молились.

- Ты там чего, скит завёл, что ли? – приступал к Никону секретарь райкома. – Что у тебя за молельня там устроена?

- Скита никакого не знаю, - хмурился тот. – Бабки молятся, так нынче никому не запрещено. А работу свою в колхозе они выполняют, даром что старухи.

- А поселились вместе почему?

- Так это тоже никому не заказано. В домах теснота, эвакуированных набили, как селёдок в бочку. Где уж бабкам среди детворы!

Секретарь злился, а только поделать ничего не мог. А потом и вовсе рукой махнул. Может, так оно и лучше. Молятся, так подальше от детских глаз.

К концу войны эвакуированные разъезжаться стали, и порядки былые понемногу восстановились. Только вот солдатики, с войны пришедшие, обмирщились, курили понемногу, да выпивали иной раз. Грех, а что поделать! Бабки на них рукой махнули. Времена уж такие пошли.

Хранили старухи древлее благочестие да одёргивали молодёжь, которая от рук отбиваться начала.

После войны в Сергиевку немцев-меннонитов** прислали на жительство. Хочешь не хочешь, а принимать пришлось. Поселили их на окраине. Ничего, немцы чисто жили, и трудились от темна до темна. По нраву сергачам пришлись. Но в колхоз их так и не приняли. Работали новосёлы в соседнем совхозе, благо ходить недалеко – речку перейти и три километра по лугу.

Разбавляться чужаками деревня начала уже в семидесятые, когда перемёрли бабки, помнившие правила и обряды. Последняя наставница Татиана так и отошла в мир иной, не благословив никого на своё место.

После неё справляли женщины требы как могли, по памяти да своему разумению. Вот и Николая крестила бабка сама, в ушате. Вокруг иконы с зажженными свечами расставила. С молитвой и погрузила трижды в освященную воду.

По людям особо не распространялись о совершаемом таинстве. Были бы все свои – ничего бы. Так в деревне и чужих глаз предостаточно, а парню жить да жить. В школе вон все с красными галстуками на шее ходят.

Николай тоже галстук носил. А вот в комсомол он так и не вступил. Готовился вместе со всеми, устав учил. Секретарем школьной организации тогда Олька была, одноклассница, девка злобная да ехидная. Приехала семья её откуда-то в начале семидесятых. Отец сразу управляющим в соседний совхоз устроился. Характер у мужика тот ещё был, недаром прозвище ему дали «Поляк надутый».

Олька характером в отца пошла. Всё верховодить норовила, всё превосходство своё доказывала. Николая невзлюбила почему-то. И на том собрании, когда кандидатуры обсуждали, невинным голосом его спросила:

- Скажи, а почему ты решил в комсомол вступить? Потому что все вступают? Или по какой другой причине?

Помялся Николай. Сказать, что хочет быть похожим на Павку Корчагина, как все писали в заявлении, ему было совестно. И что в том такого, что он хочет быть вместе со всеми? Вот и ответил он честно:

- Потому что все вступают.

А Олька расхохоталась довольно:

- Вот видите, какая незрелость! Ты знаешь, Ларшин, ведь этого мало для вступления в комсомол!

А дальше целую лекцию прочитала про то, как комсомольцы кровь проливали и прочее. Короче, завернула она Николая.

Расстроился он, конечно, да виду не подал. Что ж, так тому и быть.

А вот в любви он счастливее оказался. Галинка на год всего моложе его была. Красивая. Глаза голубые и волосы светлые. Упругая девчонка и гибкая, словно ёлочка молодая.

Семья у неё крепко верующая была. Бабка – молитвенница большая, её и просили по покойникам читать да на праздники службы совершать. И девчонок-внучек она в страхе Божьем воспитывала.

Галинка-то ничего. Где бабку слушает, где своим умом доходит. А вот меньшая – Мария, та как свихнутая. Только и мысли – что грех, а что не грех. Николаю на это наплевать было. Главное – Галина была рядом, и она его любила. Лишнего не дозволяла, да парень и сам не зарился. Ничего, придет время, всё будет.

Галинка и его родителям по сердцу была. Казалось, впереди у Николая было только светлое и радостное будущее.

Продолжение следует...

--------

* иконы, написанные после Раскола

** меннониты - приверженцы протестантской секты