Валькирия

         В первый раз я обратил на неё внимание в один из апрельских дней 1986 года: мне показалось странным, что она, в модных туфельках, узкой чёрной юбке и белой сорочке бегает в компании с двумя столь же нарядно одетыми своими одноклассницами, делая круги вокруг школы, что находилась прямо напротив нашего корпуса. 
         -   Лана, - удивился я, - что ты делаешь?
         -   А ты разве не видишь? - недовольным тоном отозвалась она. - Бегаю.
         -   Ну, это-то я вижу, но в таком наряде?
         -   Мы с подругами опоздали в школу, вот директор и наказывает нас таким способом.
         -   Странный метод воспитания, - усмехнулся я. - И сколько кругов вы должны сделать?
         -   Пять, - она тяжело дышала.
         -   Может, мне встретиться с твоим директором и высказать ему своё мнение о нём?
            - Спасибо, не стоит. Наш директор - садист. У тебя есть закурить? Давай пройдём за угол.
            -   А в каком ты учишься классе?
            -   В девятом. Только не читай мне лекций о вреде курения.
         Я вздохнул и протянул ей пачку «Космоса»:
             -   Можешь оставить себе.
             -   Ты - прелесть, а все мужчины, кроме тебя, - сволочи.
         Тёмно-серые глаза Ланы сверкнули огнём.
             -   Я бы не был столь категоричен...
             -   Слушай, а ты не мог бы одолжить мне «трёшку»? Нужно позарез.
             -   Одолжить не могу, а дать просто так - пожалуйста.
         Она чмокнула меня в щёку и повторила:
             -   Ты - прелесть. Ладно, иди, а то опоздаешь на работу.
         Что-то удивило, задело меня в ней, но что? Я ведь, в общем-то, знал Лану ещё ребёнком, но никогда не замечал в ней этой странной, завораживающей красоты. Когда же она успела так повзрослеть?
         Вечером, едва войдя в квартиру, я спросил у жены:
             -   Цицо, а что за девочка эта наша соседка Лана?
             -   Странный вопрос. Почему это тебя интересует?
             -   Даже не знаю. Сегодня  утром  она  попросила  у  меня  сигареты, а я  подумал, что, пожалуй, рановато в  её возрасте начинать курить.
             -   А ты, конечно, сигареты ей дал?
             -   Дал.
             -   Молодец! Может, ты ещё и на выпивку ей дашь денег?
         Я смутился:
             -   Что, дело обстоит так плохо? У неё неблагополучная семья?
             -   Семья? Какая  там  семья! Натруженная  мать, ни  отца, ни  родственников,  девочка  предоставлена самой себе, вот и совсем от рук отбилась.
             -   А где же её отец?
             -   Откуда мне знать? Спроси у Ламары, если это тебе так интересно. Говорят, что он был то ли немцем, то ли шведом. Ламара ведь училась в Москве, там они с будущим отцом Ланы и познакомились.
             -   И что дальше?
             -   Отстань, у тебя что, проблем больше нет?
             -   Жаль девочку, может, ей надо чем-то помочь?
             -   Ты уже помог  ей  сегодня  своими  сигаретами, а  если пригласишь её куда-нибудь  выпить, то  она вполне сможет закончить жизнь как её папаша.
             -   А что  с ним случилось?
             -   Сусанна будто бы со слов Ламары говорит, что он был художником, подавал надежды, но  опустился, спился и повесился в своей мастерской. Может, это только сплетни, люди ведь любят посудачить.
               
                ***   
 
         Прошло несколько месяцев. Цицо с детьми уехала на дачу в Манглиси, я же по причине неотложных дел в проектном институте всё никак не мог к ним вырваться. Как-то под вечер ко мне постучалась Лана.
             -   Привет, - поздоровалась она. - Чем занимаешься?
             -   Смотрю телевизор.
             -   Что-нибудь интересное?
             -   Не очень.
             -   В последнее время мы совсем не видимся, а мне надо тебя кое о чём спросить. Можно?
             -   Конечно, Лана, проходи. Я очень рад тебя видеть.
             -   Правда? Почему?
             -   Не знаю, просто так. Мне понравилось, как ты бегаешь.
         Она засмеялась:
             -   А, вспомнил! Говорят, что на следующий год у нас будет новый директор.
             -   Поздравляю.
         Лана села в кресло у торшера, положив ногу на ногу.
             -   Всё это мура, - заключила она, бросив взгляд на пачку сигарет. - Можно закурить?
             -   Твоя мать знает, что ты куришь?
             -   Моя мать многого обо мне не знает.
         У неё, как я снова подумал, была очень странная внешность, как будто художник в минуту вдохновения смешал несмешивающиеся  краски и создал творение, которому сам удивился: прямые, светлые с отливом в желтизну коротко подстриженные волосы, очень стройные ноги и необыкновенно красивые тёмно-серые глаза, имевшие обыкновение менять свой цвет в зависимости от освещения. Ещё у этих глаз было удивительное свойство превращаться то в по-детски грустные, как у оленёнка Бэмби из известного мультфильма, то во властные, женские, полные непонятной и пугающей меня ненависти. Теперь глаза Ланы были глазами оленёнка Бэмби,  я протянул ей зажжённую спичку, а она улыбнулась.
             -   Ты обращаешься со мной, как с дамой...
             -   Но ты и есть дама. Сколько тебе лет, наверно, уже шестнадцать?
             -   А сколько лет тебе?
             -   Двадцать семь.
             -   Рано же ты обзавёлся семьёй. Как Цицо, очень тебя пилит?
             -   Пока терпимо.
             -   Мне она не нравится, и на твоём месте я бы с ней  разошёлся. Только  вот  детей  жалко, я  их  очень люблю, особенно мальчика.
         Я немного растерялся:
             -   Почему ты так считаешь, Лана? Ну, насчёт моей жены?
             -   Потому, что она тебя не любит, да и некрасиво сплетничать о муже с соседями. Ты что, любишь выпить?
         Она встала, чтобы стряхнуть пепел в пепельницу, а я не мог не взглянуть на её загорелые, покрытые золотистыми волосками ноги. На ней был лёгкий сарафан в жёлто-серых цветах и резиновые шлёпанцы, не очень чистые, как и пятки её ног. Поймав мой взгляд, она кивнула:
             -   Да, неплохо было бы помыться, всё некогда... Ты сегодня какой-то скованный, может, меня боишься? В случае чего всегда можно кликнуть соседей, вон их сколько во дворе. И почему, кстати, ты с ними совсем не общаешься? Хотя, можешь не отвечать - у них только и разговоров, что о футболе да о бабах, а ты другой, не такой, как они.
             -   Отчего же? Футбол я тоже люблю, да и против женщин ничего не имею.
         Глаза Ланы стали жёсткими:
             -   Дело не в женщинах, дело в том, как к ним относишься.
         Я замялся:
             -   Тебя... кто-нибудь обидел, Лана? Ты так говоришь...
             -   Я сама кого хочешь обижу. Просто мужчины мне противны, все, кроме тебя. Ведь ты  на  самом  деле меня не боишься?
             -   А почему, собственно, я должен тебя бояться?
             -   Один тип, то ли дядя, то ли  какой-то  родственник моей одноклассницы, сказал, что у меня  глаза колдуньи. Я и сама это замечаю. Ещё я чувствую, что вокруг меня происходит что-то необычное, странное, а рассказать мне об этом, кроме тебя, некому: знаешь, как будто какая-то сила тянет меня за собой, а я ничего не могу с собой поделать. Мне не хочется быть хорошей, вернее, даже хочется быть очень плохой - особенно по отношению к мужчинам. Я ещё не встречала ни одного, ни единого мужчины, который бы мне понравился. Мой отец был подлецом, потому что бросил мать, когда она была беременной; сосед со старого двора трогал меня за разные места и говорил, что это просто игра; директор школы - сволочь и садист, получающий удовольствие от того, что мы с девчонками бегаем вокруг школы в обуви, совсем для бега непригодной. Скажи, мне только кажется или все мужчины такие?
             -   Нет, не все. - Мне было неловко слушать её исповедь и, честно говоря, я не понимал, почему она решила исповедоваться именно мне, ведь, по сути, мы абсолютно ничего не знали друг о друге.
             -   Перейдём к делу, - Лана пересела поближе ко мне. - Мне  нужны  деньги, сто рублей.  На аборт. Одолжишь?
             -   А это... не опасно?
             -  Я же говорю, что ты самый  удивительный мужчина  на  свете! Ты  даже  не  возмутился, даже не  стал попрекать и оскорблять меня... тебе и денег не жаль, нет, ты в первую очередь подумал обо мне и моём здоровье.
         В дверь кто-то с силой забарабанил и потом я услышал голос моего сотрудника и друга Агули Тевзадзе:
             -   Эй, хозяин, чего заперся? Отворяй двери, пока пиво не согрелось!
         Агули был явно навеселе и держал в руках трёхлитровую банку с пивом.
             -   Заходи, - сказал я. - Лана, познакомься: мой друг Агули Тевзадзе. А это Лана Лабадзе, моя соседка.
             -   Очень хорошо, - расхохотался Агули. - А это - наш  общий  друг, у  которого, как  я знаю, есть чача, если он её ещё не вылакал, и обязательно должна быть какая-нибудь закуска в холодильнике. Ланочка, помоги, пожалуйста, нам накрыть на стол, а то, сама понимаешь, это не совсем мужское дело. Помню, как-то мы пили с ребятами: я взялся сварганить салат и насыпал туда вместо соли соду. Мы ещё удивлялись, почему это соль такая несолёная? У всех потом целый год изжоги не было.
         Лана рассмеялась и пошла на кухню.
             -   Покажи-ка мне, где что лежит, - крикнула она мне оттуда.
         Она снова стала оленёнком Бэмби, а я послушно следовал её указаниям.
             -   Пожалуйста, не говори Агули, что ты ещё школьница, - попросил я Лану. - Он видел тебя с сигаретой в пальцах, и я не хочу...
             -   Понятно, - перебила она. - А ты не говори, пожалуйста, что я  твоя соседка.
             -   А кто? - растерянно спросил я.
             -   Не знаю, это тебе решать, но только не соседка... Так как насчёт денег?
             -   Если это обязательно... Только прошу тебя, Лана: будь осторожнее.
         Я вынес ей деньги из спальни, чувствуя себя безвольным и ничтожным человеком.
         Лана обняла меня и поцеловала в щёку:
             -   Запомни: когда я буду умирать, ты будешь моей последней мыслью.
         Агули выключил в комнате телевизор и включил на полную мощь магнитофон.
             -   У тебя весёлый друг, - заметила Лана.
             -   Значит, не все мужчины сволочи?
             -   Все. Кроме тебя и твоих друзей.
             -   Скажи, Лана, почему ты меня выделяешь среди других?
         Она пожала плечами:
             -   Потому, что никто другой мне не встретился. И уже, наверно, никогда не встретится.
         Из комнаты кричал Агули:
             -   Эй, ребята, пиво закипело! Несите бокалы и вашу знаменитую чачу!
         Как минимум раз в неделю мы с Ланой встречались на лестницах, в подъезде, во дворе, но ещё никогда не сидели вместе за одним столом, и у меня появилось странное чувство семейного ужина с другом семьи, неожиданно нагрянувшим к нам в гости.
        «Что за чушь, - подумал я, - ведь она ещё совсем ребёнок, как я могу воспринимать её в таком плане?»
         Агули был очень активен: много говорил, много ел, много пил. Лана пришлась ему по душе и, провозгласив тост за любовь, он весьма недвусмысленно посмотрел в нашу сторону. Лана расхохоталась:
             -   Ты напрасно, Агули, думаешь, что мы любовники. Хотя я ничего не имела бы против.
         Я не знал, как мне себя вести: то ли рассердиться, то ли обратить всё в шутку. Сердиться мне не хотелось, да я и не умел, а шутить над тем, что вдруг показалось мне очень серьёзным, я тоже не мог. По счастью, Агули был больше занят едой, чем размышлениями над репликами Ланы. «Мне надо будет с ней поговорить», - решил я, наполовину осушив бокал с пивом. Лана тоже пила, даже чачу, и было заметно, что всё это ей не в новинку. Мне вспомнились слова Цицо: может, ты ещё и на выпивку дашь ей денег?
         Агули рассказывал о начальнике нашего отдела, который заикался и начальные слоги его слов порой можно было принять за не совсем пристойные выражения. Лана хохотала до упаду, но мне вовсе не хотелось, чтобы в присутствии шестнадцатилетней девушки, пусть даже с «порочным опытом», шутили подобным образом. Впрочем, Агули был пьян, а Лану с её манерами и недетской внешностью вполне можно было принять за нашу ровесницу.
             -   Лана, - наконец шепнул я ей, - веди себя поскромнее.
             -   Ах, родной мой, ничего  не  имеет  значения, это  всего лишь наша жизнь  и  не  надо  воспринимать  её так серьёзно. Сейчас-то мы вместе, а в скором будущем будем на разных кладбищах и никто о нас не вспомнит.
         Слово «кладбище», которое уловил из нашего шёпота Агули, напомнило ему о том, что пора выпить за упокой душ усопших. Он встал и поинтересовался у Ланы:
             -   Надеюсь, твои родители в добром здравии?
             -   Только  мать,  -   взглянув  на   меня,   ответила   Лана.  -  Мой  отец, как   мне   говорили,  слишком  много размышлял и слишком много пил,  а это, как ты понимаешь, не лучшие средства продлить жизнь.
         Агули вздохнул и выпил. Почему в обезоруживающей откровенности Ланы я никогда не замечал вульгарности? Хотя меня иногда и коробили некоторые её фразы, звучали они как-то очень простодушно и естественно. Так бывает порой в компании: расскажет кто-то неприличный анекдот - все смеются, а расскажет кто другой - и это воспринимается как банальная пошлость.
         Выпив за детей и всех святых, Агули стал прощаться, причём расцеловался не только со мной, но и с Ланой.
             -   Хороший был вечер, - заключил он и неожиданно добавил: - Любите друг друга, дети!
         Я включил свет на лестничной клетке и стоял там, пока грузная фигура Агули не скрылась за пролётами лестниц.
         Лана сидела в кресле и, забавляясь выключателем торшера, смотрела на меня:
             -   Я немного опьянела.
             -   Что я скажу Ламаре? Напоил шестнадцатилетнюю девочку, угощал её сигаретами, дал ей денег на аборт и вдобавок весь вечер слышал от неё завуалированные признания в любви... Кто отец ребёнка?
             -   Ты его не знаешь... А завуалированные - это какие?
             -   Скрытые.
             -   Почему же скрытые? Я на самом деле люблю тебя и это на всю жизнь.
             -   Лана, ты говоришь об очень серьёзных вещах.
             -   Конечно, но я уверена в своих  чувствах, хотя... Может,  никакой  любви и  нет, и  ничего нет, кроме страха смерти. Знаешь, как я ждала своего отца: каждый день, каждый час, каждую минуту - всё думала, что он приедет к нам из Москвы. Наивная и глупая девочка!.. И снился он мне всегда пьяный: я сидела у него на коленях, а он плакал... На самом деле, естественно, я его ни разу в жизни не видела.
             -   Чем он занимался?
             -   Писал  картины, всю  жизнь  посвятил этому, всё  поставил на кон, а  свой самый главный  шедевр упустил из виду.
             -   Тебя?
             -   Кого же ещё? Кому-то нравятся мои глаза, кому-то - задница, но никто не задаётся вопросом: что творится в моей душе? Стала я рассказывать одному, как мне плохо живётся на свете, а тот просунул мне руку между ног, думая, что я буду от этого на седьмом небе от счастья. Ещё один дурак всё стихи мне писал, клялся в любви, а как добился своего, вспомнил, что у него жена и ребёнок. Знаешь, иногда мне кажется, что я способна на убийство и не буду испытывать после этого никаких угрызений совести.
             -   Почему бы тебе не поговорить с матерью?
             -   С матерью! Ламара уже  давно  не  живёт, а  работает. Её  главная  обязанность - накормить, одеть  и  обуть меня, а остальное она считает делом второстепенным. Вот я сейчас говорю с тобой и мне на сердце легче, но чем ты можешь мне помочь? Отца ты мне не заменишь, быть  мужем не сможешь, любовником - не захочешь. Ты - самый порядочный из всех мужчин, кого я знала, ты мягкий и добрый, но как раз эти качества часто делают людей несчастными.
             -   Откуда ты знаешь? Ты не можешь ещё этого знать.
             -   Знаю.
         Как ни парадоксально, но Лана оказалась во многом права с позиции своих шестнадцати лет. В тот вечер мы расставались нехотя, словно понимая, что так не должно быть, что между нами осталось что-то недосказанное, но я был непреклонен: «Тебе пора домой». Она поцеловала меня в краешек губ, а в её глазах, как мне показалось, была грустная ирония. Через два дня я уехал в Манглиси, а потом... потом, как водится, ничего не было. Мы иногда виделись с Ланой, она неизменно улыбалась мне, спрашивала про детей и просила передать привет Агули.

                ***

         Спустя два года мы с Цицо разошлись - по причинам, о которых я не любил ни говорить, ни вспоминать. Квартиру мы разменяли на двух и однокомнатную. Вскоре в стране вспыхнула гражданская война, я оказался безработным и уехал в Москву к брату, где тоже особо не преуспел, но всё-таки выжил и, как мог, помогал детям, оставшимся в Тбилиси. Через некоторое время Цицо вышла замуж за руставского  грека, уехала в  Грецию и моя связь с детьми прервалась: их нового адреса я не знал, а они почему-то мне не писали.
         Агули умер осенью 2004 года: мне позвонил наш общий друг и мы долго молчали в трубку. То ли это известие, то ли казавшаяся многим смешной тоска по Родине, то ли неважное положение дел в нашей с братом фирме, которую пришлось закрыть, в результате чего я снова оказался без работы, но я принял окончательное и бесповоротное решение вернуться в Грузию. Брат меня не отговаривал, и я прилетел в Тбилиси как раз в день похорон Агули.
             -   Спасибо, что ты всё-таки приехал, - сказала мне его вдова, - если б ты только мог себе представить, что мы пережили: Агули два года был прикован к постели.
             -   А что случилось? - обнимая её, спросил я.
             -   Всё вместе: отсутствие работы, больное сердце, выпивка... Ты ведь знаешь.
         Я знал, но мне ещё многое предстояло узнать, увидеть и понять. Грузия оказалась вовсе не такой, какой представлялась мне издалека, а начинать всё сначала в сорокапятилетнем возрасте было совсем не легко. Друзья разъехались кто-куда, родителей мы с братом похоронили ещё десять лет назад, а из родственников у меня в Тбилиси остался один только престарелый дядя, который сам нуждался в помощи. Впрочем, случилось так, что именно по его протекции я устроился работать за пять лари в день в продуктовую будку рядом со станцией метро «Варкетили», поскольку иного выхода у меня не было.
         Через несколько дней после начала своей трудовой деятельности я закрывал будку, чтобы купить несколько пирожков в пекарне напротив, когда кто-то тронул меня за плечо.
             -   Как торговля? - насмешливо  спросила  Лана. - В  долг  берут  часто? Ну, ты  опять  нервничаешь  и чего-то боишься! Мне уже тридцать четыре, и ты можешь, ничем не рискуя, не только поцеловать меня, но и даже сделать кое-что посерьёзнее, - конечно, если у тебя есть такое желание.
             -   Как ты  меня  нашла? - запинаясь  и  волнуясь, спросил  я: мой  брелок упал  к  её  серебристым сапожкам  и я нагнулся, чтобы его подобрать.
             -   Нашла? Делать мне нечего - искать  тебя! Пусть  ищут меня, кому  надо. У  меня  здесь  встреча  с подругой, смотрю - в будке знакомая физиономия, вот и думаю: подойти, не подойти. Я ведь приношу мужчинам несчастья.
             -   Меня трудно сделать несчастным.
             -   Отчего  же?  Торгуешь  себе   в   будочке, сигареты  раскуриваешь, пиво, небось, попиваешь, а  может, что  и покрепче, благо это дерьмо сейчас дешевле грибов стоит,  чем не счастье? Всё лучше, чем на Кукийском кладбище или в Мухатгверди.
             -   Не думал, что наша встреча окажется такой...
             -   Так ты вообще о нашей встрече не думал, ни к чему она была она тебе.
             -   Я думал, Лана. Каждый день.
         Лана вскинула на меня свои серые глаза, в которых промелькнуло что-то прежнее, до боли знакомое, но сразу же исчезло, растворилось... или нет? Может, мне просто показалось? Я отвернулся. Со стороны улицы кто-то стучался в будку.
             -   Вот что, дядя Мафусаил, - сказала Лана, - пошлю-ка я на хер подругу и  вернусь  через  пять  минут. Супермаркет свой пока не открывай.
             -   Почему?
             -   Я буду твоей последней покупательницей.
         Я не знал, что и думать: от волнения у меня кружилась голова и подкашивались ноги. Лана же,  в отличие от меня, выглядела великолепно - словно сошла с обложки престижного журнала мод: стройная блондинка в сером с блёстками свитере, в короткой дублёнке и в остроносых серебристых сапожках.
             -   Ну-ка посмотрим, что за ассортимент в твоём гастрономе, - усмехнулась Лана, когда вернулась. - Так, не густо: печенье, шоколад, пиво, водка, рыбные консервы, тушёнка. Пакет у тебя есть? Клади: две бутылки «Гоми оригинал», пять банок пива «Золотая бочка», две тушёнки «Богатырские», один «Сом в томатном соусе», ну и это турецкое печенье, хрен с ним. Да, кофе «Эльдорадо». Сколько с меня?
         Я замялся:
             -   Ничего. Я угощаю.
         Лана расхохоталась:
             -   Он угощает! Ты в эту будку больше никогда не вернёшься.
             -   Как это?
             -   Обычно: просто не вернёшься. Где твой хозяин?
             -   Там, в «Мумии».
             -   Где?
             -   Так называется торговый центр.
             -   Идиоты! Награбили  кучу  денег, а  ума ни на грош. Пойди  к своему работодателю и  скажи ему, что  ты увольняешься.
             -   Лана, я не понимаю...
             -   Я  тебе  потом  всё объясню. Ну вот, у  тебя дрожат  руки! Покажи, где  сидит  этот  долбаный фараон  и я поговорю с ним сама. Возьми пакет и закрой будку.
         Лана вернулась минут через двадцать.
             -   Что ты ему сказала?
             -   Это тебя не касается. С сегодняшнего дня ты работаешь у меня.
             -   Кем?
             -   Собой.
             -   Я не понял... Кем?
             -   Самим собой. Пока не получишь повышение и не станешь моим мужем.
             -   А почему... почему я не могу стать твоим мужем, к примеру, сегодня?
             -   Потому, что муж у меня пока имеется.
         Я присел на стул женщины, торговавшей рядом газетами.
             -   У меня голова идёт кругом, - проговорил я, опуская пакет с продуктами на асфальт.
             -   Ничего, - успокоила меня Лана. - От этого не умирают.
             -   Что-то ты часто  говоришь о смерти.
             -   Так кому же ещё  говорить о  смерти, как не  мне? Двоих мужей на тот свет  отправила и  одного любовника... Ладно, не принимай всё так близко к сердцу - пошли, поговорим в машине.
             -   В какой машине?
             -   В моей.  Правда, не  «Мерседес»  и  даже  не  БМВ, а  работяга  «Фольксваген», но  с  милым,  как говорится, и в шалаше рай. Ты где живёшь?
             -   В четвёртом микрорайоне.
             -   Надеюсь, бабы у тебя нет?
             -   Нет. 
             -   Тогда поехали. Возьми меня под руку - по дороге купим хлеба и сигарет. Ты какие куришь?
             -   «Тройку».
             -   Хорошо хоть, что  не  «Астру». Видишь  вон  тот  «Фольксваген»  цвета «мокрый  асфальт»? Нам  уже близко. Слушай, а может, ты просто голоден? Выглядишь ты словно после принудительных работ: постарел, похудел, осунулся. Ты сегодня ел что-нибудь?
             -   Кофе выпил.
         Когда мы сели в машину, она раскрыла пачку печенья и сунула мне её в руки:
             -   Поешь. И открой пиво, если хочешь. Видишь как: одним я приношу смерть, а другим, то есть тебе, дарю жизнь.
         Дома Лана рассказала мне удивительную историю своей жизни. С ней происходили, по её мнению, довольно странные и, на первый взгляд, необъяснимые вещи. Её первый муж, хирург по специальности, отчего-то повесился в ванной комнате, второй умер от инсульта в возрасте сорока двух лет, а любовника сбила машина на проспекте Мира, когда он хотел купить для Ланы цветы. Детей у неё не было.
             -   Всё это звенья  одной  цепи, - утверждала  Лана. -  Отрицательная  энергия, исходящая  от  меня, материализовалась и обернулась вполне реальными трагедиями. Ну, положим, первый муж, - и не без оснований, -  страшно ревновал меня и не раз угрожал наложить на себя руки, у второго было больное сердце, но почему погиб любовник? Не могла же я силой своей воли заставить «Волгу» сбить его?
             -   Ты хочешь сказать, что ненавидела их всех?
             -   Я их использовала, потому что хотела нормально жить, но лежать с ними в постели было неописуемо гадко. Во время полового акта я желаю смерти любому мужчине, кто бы он ни был.
             -   Может, ты больна?
             -   Я ходила и к врачам, и  к  парапсихологам, и  к  экстрасенсам, и к  гадалкам. Они пороли несусветную чушь, которая, главным образом, сводилась к трём вещам: либо я - лесбиянка, либо у меня было трудное детство и меня кто-то изнасиловал, когда я ещё играла с куклами, либо я была влюблена в собственного отца.
             -   А что твой третий муж? Он тоже умрёт не своей смертью? И кто он такой вообще?
             -   Гурам   Канделаки  -  не  слышал?  Известный  бизнесмен:  торговля  энергоносителями  весьма прибыльное дело. Как-то я назвала его «Гури», имея в виду тебя, а он так обрадовался, что на следующий день купил мне монументальное золотое кольцо с бриллиантами. Уверен, что я его люблю, но как ты сам понимаешь, я к этому не способна.
             -   Зачем тебе в  таком случае понадобился я, да  ещё при  помощи  таких, я  бы сказал,  экстравагантных  мер? Тебе не кажется, что такого рода поступки задевают самолюбие мужчины?
         Лана задумалась. Молчала она довольно долго, потом скинула сапожки, забралась с ногами на тахту и сказала:
             -   Иногда преступлением может быть то, что мы  могли  сделать, но  не  сделали. Ах, если  бы  ты тогда, в тот вечер, отважился бы хотя бы на поцелуй! Может, тебе было противно - из-за аборта? Или ты думал, что у меня триппер, или того хуже, сифилис?
             -   Лана, тебе было шестнадцать лет!
             -   Разве сейчас разница в возрасте между нами стала меньше? Скажи, ты ведь тоже любил меня тогда?
             -   Не знаю. Но такого чувства, как к тебе, я  не  испытывал  ни  к  одной  другой  женщине на свете. Это было тихое, печальное, тоскливое сознание чего-то несбыточного, порочного и святого одновременно.
             -   Я и  святость очень далеки друг от друга.
             -   Мне трудно это объяснить. Для  меня  ты  всегда была и осталась заблудившейся в лесу девочкой, которая стоит на опушке и не знает, куда надо идти.
             -   Сегодня я знала, куда мне надо идти. Я ведь не случайно забрела в эту варкетильскую дыру.
             -   Ты не перестаёшь меня удивлять. Как ты узнала, что я приехал?
             -   В нашем городе ничего не утаишь, да и не важно это, в конце концов... Давай немного выпьем: за чудо, которое свершилось в нашей жизни.
             -   Не думал, что ты умеешь быть сентиментальной.
             -   Многим преступникам свойственна сентиментальность. Что касается меня, то во всём  мире  только  о тебе я думаю с любовью. Я тебе никогда не лгала: с сегодняшнего дня ты - единственный мужчина в моей жизни. Однако знай: если ты меня бросишь или изменишь - я тебя убью. Я не шучу.
             -   Я знаю.
             -   Как ты жил все эти годы? Женщины у тебя были?
             -   Были... Просто похожую на тебя я не нашёл.
             -   Таких,  как  я - нет,  я - одна-единственная. Ты  сделал  правильный  выбор,  полюбив  меня... Чего  ты  не наливаешь? Как-никак выпивка и закуска из твоего магазина.
             -   Ты что-нибудь заплатила моему хозяину? Я имею в виду неустойку?
             -   А, пустяки. Я теперь богатая женщина, живу в престижном районе, веду светский образ жизни, не ем и не пью дерьмо, которое продавалось в твоей будке.
             -   А как же сегодня?
             -   Сегодня, это так - лирическое отступление. Помнишь, что было у нас на столе, когда мы пили пиво с Агули? Кстати, ты с ним видишься?
             -   Агули умер. Месяц назад.
             -   Боже!
             -   Похоронила трёх мужей и вздыхает о моём друге!
             -   Третьего я ещё не похоронила.
         Я сгрёб её в охапку:
             -   Запомни, Лана, если с твоим  третьим  мужем что-нибудь  случится, ты  меня потеряешь навсегда и  все  твои рассказы о флюидах, отрицательной энергии и прочем на меня никак не подействуют.
         Она вдруг заплакала, спрятав голову у меня на груди.
             -   Что  с тобой? - я был поражён, будучи почему-то уверен, что она никогда не плачет.
             -   Я не знаю... Я снова почувствовала себя маленькой девочкой и мне захотелось спрятаться за твоей спиной, найти в тебе защиту и быть твоей, только твоей... всем я внушаю страх, а ты мне сказал такую вещь...
             -   Лана, прошу тебя, перестань, наконец, ненавидеть и начни любить.
         Прежние глаза Ланы смотрели на меня, а я не верил, что ей уже тридцать четыре. Думая о ней, я всегда представлял её шестнадцатилетней девочкой, сидящей в кресле у торшера в серо-жёлтом сарафане и резиновых шлёпанцах.
         Я налил в бокал пива, подождал пока осядет пена и медленно добавил туда водки так, чтобы она не смешалась с пивом.
             -   Что ты делаешь? - удивилась Лана.
             -   Этот напиток называется «ёрш». Тоже своего рода  символика, как и  продукты  из  моей  будки.  В сентябре 1997 года, в Коломне, на улице Пионерской, я выпил так за тебя в компании друзей, в первый раз в жизни почувствовав, что наша встреча реальна и мы с тобой обязательно свидимся.
             -   Почему же ты меня не искал?
             -   У тебя  другая  фамилия, Ламара  умерла, соседи  ничего о  тебе не  знали. Они почему-то  были уверены, что ты с твоими амбициями и красотой уже давно живёшь за границей с мужем или любовником.
         Выпив, я закусил сомом в томатном соусе, после чего достал из шкафа шкатулку и протянул её Лане:
             -   Открой и посмотри.
             -   Что это? - изумлённо спросила Лана, заглядывая вовнутрь. - Что-то очень знакомое: серёжка в виде морской ракушки. Откуда это у тебя?
             -   Как-то я поднялся к Ламаре попросить немного кофе и стянул эту серёжку с твоего стола. Извини. Все эти годы я хранил её как талисман.
         Лана погладила меня по руке:
             -   Обещаешь, что между нами ничего не будет, пока я не захочу?
             -   Этого вопроса ты могла бы и не задавать, тем более, после всего того, что ты мне рассказала.
             -   Кстати, о вопросах... Я ведь даже не спросила у тебя: а ты хочешь быть моим мужем?
             -   Счастлив с тобой я не буду, но без тебя мне будет ещё хуже.
             -   Я всё устрою...
             -   Уж не сомневаюсь, сегодня ты была очень активна, но это - обязанность мужчины.
             -   Ты ведь не разведёшься с моим мужем вместо меня?
             -   Нет, этого я сделать не смогу. А ты уверена, что он  даст тебе развод? И зачем  тебе вообще  нужен новый официальный брак?
             -   Нужен. Мне бы хотелось  встретить  кого-нибудь из  подруг и представить  тебя: познакомьтесь,  это мой муж.
             -   Четвёртый.
             -   Неправда. О тебе все знают. Все, кто мне близок.
             -   Что знают?
             -   Что рано или поздно мы должны быть вместе. Иначе нельзя. Ведь так?
             -   Так.
         То ли глаза Ланы излучали непонятный мне тёмно-серый цвет, то ли день выдался тяжёлый и на меня к тому же подействовал «ёрш», но я был почти уверен: то, что сейчас происходит со мной это просто игра моего воображения. Ланы нет. Она осталась где-то там, в далёком прошлом и продолжала сидеть в выцветшем кресле под торшером в резиновых шлёпанцах, глядя на меня в поисках ответов на вопросы, ответить на которые ещё не удавалось никому на свете. Женщина, которая называла себя Ланой, сняла с себя серый с блёстками свитер и, положив мою руку себе на грудь, задумчиво произнесла:
             -   Видишь, это уже не то.
             -   Мне понравилось.
             -   Восемнадцать лет  назад  тебе  бы  понравилось  больше. Мне  иногда  кажется, что только с тобой  я могу быть женщиной, могу, но не знаю, получится ли у меня...
             -   Лана...
             -   Да, я знаю. Меня трудно обмануть. Когда ты  сегодня сказал, что думал обо мне  каждый день, я  всё поняла, в одной фразе всё поняла.
         Лана так и сидела в красном бюстгальтере и, подперев ладонями лицо, глядела мне прямо в глаза. Слова! Разве они когда-нибудь что-нибудь значили? О нас говорят только наши поступки, даже те, которые мы не совершили.
         Она села мне на колени:
             -   Знаешь, о чём я просила всех мужчин, с которыми спала? Чтобы они не говорили мне ласковых слов. Не выношу всех этих слюнявых признаний, типа: «кошечка», «милочка» или «любимая», да и ласки их мне были неприятны, особенно те, в которых мужчина унижается перед женщиной. Хочешь посмотреть, какое на мне бельё? Смотри, только не возбуждайся! Видишь, это я надела специально для тебя, сейчас такая мода... Когда ты в последний раз был  с женщиной?
             -   Не помню.
             -   Цицо поступила плохо. Такому человеку, как ты, нельзя изменять.
             -   Она ревновала меня к тебе и говорила, что у меня дурной вкус.
             -   Разве я такая уродина?
             -   Она имела в виду твоё поведение.
             -   Дети тебе не пишут?
             -   Нет. Мать всегда может настроить детей против отца.
             -   Хочешь поедем в Грецию и отыщем их?
             -   Не знаю, Лана...
         Через час она ушла. Мы встречались каждый день, и Лана говорила, что очень привязалась ко мне.
         Гурам Канделаки вскоре погиб в автомобильной катастрофе, а через полгода мы с Ланой поженились. Не знаю, были ли мы счастливы, но обходиться друг без друга тоже уже не могли.
         Странно, но я всё ещё жив.