Небо. Часть 3. Эпоха плаваний Чжэн Хэ. XV век

   Так мечтал, направляясь в Хормуз, – и не очень спешил – было время ещё. Успевал… Слухи – слухи примчались, как вихрь, янычарами врезались в мозг!.. Тут не образ, а правда. Война. Нет, ещё не настала она – но грохочут шаги. И не слышать нельзя. Умер старый султан, пришёл новый – Мурад. И я знал, что грядёт. Как обычно: политика, грязь. Мануил – император ромеев – помогал Мустафе – претенденту на трон, конкуренту Мурада. Но Мурад победит. Поручиться могу. Опыт войн, опыт знанья людей – видел я их обоих – и уж мне ль не понять, чья судьба – и что будет потом. Древний город падёт, люди – в рабство и смерть, храмы – в груды руин!.. Нет!.. Увы, помешать не смогу. Годы жизни – на то, чтоб проникнуть к Тимуру. Здесь годов не дано. Да и что мне до города этого, что? Ведь чужой он, чужой! Но представить, как бьют их, сквернят, режут в храмах, средь чудных икон, а иконы – к чертям! – и как купол, даривший мне взлёт, возносивший к слиянию с Небом – рухнет в вихре пожара… Ну, нет!.. Да, он рухнет – но вместе со мной. Да, мне стыдно, Чжэн Хэ – друг, отец, покровитель мечты – ты, плывущий сейчас, ждущий встречи со мной – выполняющий замысел мой, сам не зная того! Да, мне стыдно, Чжу Ди – император, Сын Неба, владыка Земли – что не выполню я твой приказ – исполнение воли моей! Но я должен идти в этот город – и пасть вместе с ним.

   А мечта о бессмертье? Вряд ли верю всерьёз. Если б верил – не стал бы я жертвовать всем, отправляясь на гибель в обречённый беспомощный город! В красу города – верю – и в смерть за неё… Хотя так не хочу умирать!

   Я сидел и писал – составлял донесенье о виденном мной – чтоб его передал кто-нибудь – за приличную плату – Чжэн Хэ. Нет, Франческо бы сделал за дружбу – но он твёрдо сказал, что поедет со мной, – чтоб погибнуть за город красы. И нечестно его привлекать к совершению дела, которое б он осудил! Что ж, пришлось шифровать донесенье, отыскать человека – с тех далёких времён – двадцать лет уж прошло. Как расстроился он! Жил давно уж, как все, – а тут снова опасность – и немолод, семья – но пришлось. Ведь иначе убьют. Я, не я – но по воле моей... Знал бы он, что за мной – никого… Только незачем знать. И поедет, хоть болен и стар. Человек, доживающий срок. И дожить бы спокойно. Но нет. Я гоню – своей волей и долгом своим. Пред собой. Пред страной. Пред мечтой! – хоть я предал мечту. Отправляюсь спасать чужой город. Неизвестно зачем. Без надежды спасти.

   Заплатил я, хоть мог не платить. Сам – обратно – на смерть. Знаю я янычар. И защитников города видел. И не выстоять им. И мы ехали – двое – туда, где никто нас не ждал, где не сможем помочь – только сможем уйти – с тем, что дорого нам, – в никуда. Ни за чем. Сколько я воевал, сколько видел боёв и участвовал в них, сколько было ночей пред сраженьем с врагом – перед риском собой! – но всегда я был твёрд. А сейчас… Плохо, муторно было в душе. Предавал я себя, шёл, рискуя мечтой, – но не мог не идти. Божья Матерь кричала: «Спаси!» – их богиня, столь близкая мне! – и я видел: Её – ятаганом – в глаза! Пусть сначала уж мне – чтоб не видеть – но пасть, защищая Её! Нет мне дело до местных богов – заблуждений людского ума – только образ Её я обидеть не дам, а точнее – умру вместе с ним. Защищая его. Не сумев защитить. И София звала: храм – как рот – Неба чудного рот – искажённый отчаяньем рот – и – копьём в этот рот! – и крик Неба и кровь – с неба, с купола кровь – и кровавые кони на ней – в брызгах смерти и зла. Видел я их в ночи – и метался с мечом, и срубал одного за другим – кучи вражьих голов – а ведь люди они – тоже люди! – все пред смертью равны! Так какие-то учат – но не верю я им. Не равны эти твари создателям чуда – не сравнимы убийцы с людьми!… Хотя если бы их воспитать… И воспитывал я – меч сверкал, и летели тела, и взбешённые кони топтали меня – но вставал я и бил – и София кричала: «Спаси!» – а потом – в вихре пламени – вниз! – и кровавая сабля – в лицо – и её не отбить – и кричал, просыпаясь, я: «А..!» – как когда-то индус – сотни, тысячи криков – но этот страшней! – я его убивал, мне в лицо он кричал – крик души, ужас глаз, а потом – брызги крови в лицо – ночи – годы подряд! Прекратились давно, а сегодня – опять! Я вскочил – и за дверь! Успокоил соседей, дал монету хозяину, чтоб не ворчал – и – во двор – чтобы выть на луну – молча выть – как сейчас. И сидел я и выл – и наутро куда-то пошёл – пошататься по городу, прежде чем снова – вперёд! – а точнее – назад – в мной покинутый город – в город, где я умру. Без потомков, забытый людьми, обречённый на муки в аду, – если есть этот ад и загробная жизнь. Я шагал – то ль один, то ли с другом – вроде, рядом он был – но не вспомню сейчас. А другое я помню – навек. Шла она – кто – не знаю – но шла – нет, летела, плыла – и поплыл я за ней – и застыл. Я – за ней – для чего? Я, идущий на смерть, – к ней, живой, как весна? Как писал один старый поэт: «Прелестнее мотылька и столь же неуловима» [Хэ Чжу (1052 – 1125) – поэт эпохи Сун. Перевод В. Игельницкой] – он не видел её – но писал он о ней – и при чём же здесь я? Я стоял и дрожал, и какие-то люди вокруг обходили меня, кто коснись – я б убил! – и не смел прикоснуться никто. Ну, Франческо куда-то отвёл, сели, выпили что-то – стало легче – слегка задремал. А проснулся – уже вечерело. Отправляться в дорогу нельзя – да и я не хотел. Хоть на день здесь остаться, увидеть её – и уйти с чем-то светлым в душе – ну хоть с чем-то средь мрака судьбы! Шёл я мимо пруда, видел лебедя там, взмах крылом – как прощанье со мной – ну хоть кто-то махнул мне рукой – и махнул я ему. А потом повернулся, застыл. Лёгкий мостик, беседка, она. Призадумавшись, смотрит на мир. Видит лебедя, воду, меня – улыбнулась, увидевши взмах. Ведь и вправду смешно! Человек машет лебедю, лебедь – ему – словно птица способна понять. А не птица? Она? Всё, как в сказке – в старинных стихах: мост, беседка, она. Всё, чего я не знал… Кровь, страдания, смерть. Ласки купленных женщин… Нет, не взятых в бою. До подобного я не дошёл. Воевал, убивал. Не бесчестил. Тут – чист… И я шёл по мосту – шёл к беседке, шёл к ней – и, как в сказке, беседовал с ней. Я читал ей стихи – на своём языке – и, не ведая слов, понимала она – ведь не надо для музыки слов. Но слова были тоже нужны – и уже на её языке я рассказывал ей – не о боли и зле – о прекрасном и светлом, что, быть может, и есть – и на миг я поверил, что есть, – и, как лебедь крылом, я словами дарил ей мечту – и себе. Моей дочерью быть бы могла – и женой! – я не стар – хочу сына и дочь – и чтоб доченька, словно она, пролетала в душе – рядом с нею – женою моей! Я стоял и мечтал – я, идущий на смерть, я, о ком и не вспомнит никто, – я мечтал о любви – о бессмертной любви – в ней оставить себя – в ней, прекрасной, как сон, – и идти умирать, ощущая, что вновь оживу, – в её дочери – в дочке моей! На день, на два остаться, а дальше – туда! – но позволить себе эти несколько дней. Или, может, не так: там, в сражении, помнить о ней – не о нескольких днях – о мгновенье сейчас. Пусть подарит на память хоть что – может, ленточку, может – слова: вот бумага и тушь – напиши что-нибудь – мне, идущему в бой, – нет, не знает, куда, – только знает: иду. Так погладь же меня – добрым словом погладь – перед смертью дай света глоток! А она отвернулась вдруг – резко, сердито – и ушла. Я за ней не пошёл – лишь глазами следил, как летела она – прочь, навек. Чем её оскорбил? Кто-то есть у неё?.. Я не знаю – но завтра я – прочь, вон из города: лучше – на смерть. И Франческо – со мной – с сожалением глядя назад. Тоже шёл он на смерть, тоже плакал душой, слал прощанье всему – да ещё и меня утешал – и спасибо ему, что он есть.

   А потом – бред и мрак. Я метался средь высших чинов, объяснял им: война! Скоро будет война! А они отсылали, смеясь. Хорошо хоть, не взяли под стражу! А потом смех угас. И – на стены – спасать! Ночи – вражьи костры, ожидание штурма, дни – стоянье на стенах, перестрелка с врагом. Туже, туже кольцо. Вижу – близится штурм – и не выдержать нам: не готовы – не слушали, гады! Да ещё император вдруг слёг, и кому управлять? Только люди нашлись. Все – на стену – и штурм начался. Дети, женщины лили смолу, мы стреляли – но ближе враги – ближе, ближе – и лезут они – сколько лестниц – и турки на них! И гигант-юзбаши, рассыпая удары, устремился вперёд, расчищая дорогу другим – и уж лезли они – и я прыгнул навстречу, проскользнул под клинком, и ножом – ему в горло!.. Но нет… Он схватил мою руку, сдавил, заломил – и мгновенье б – и шею свернул – но осел – а Франческо – вперёд – и всадил окровавленный меч в шею нового турка – и другие – за ним – и отбили участок стены. Хоть какая-то польза от нас! – но какая? – ведь город падёт! Лезли, лезли враги, били, били мы их – и другие – и вдруг – невозможный сигнал: им – приказ отступать. Живы мы, спасены! Город жив! Я, не верящий в их божества, и Франческо, не верящий в них, – громко славили – сами не зная, кого, – в унисон с общим пением славы Христу. И София глядела на нас – не сгоревшая в адском огне. А потом – вновь в Хормуз – может, всё же дождётся Чжэн Хэ? Мчались вскачь, загоняя коней, не жалея монет, – чтоб вперёд! Доскакали. И зря. Флот отплыл, не дождавшись меня. Человек же, отправленный мной, был казнён, как раскрытый шпион, – да, не зря он прощался с семьёй, словно ехал на смерть, – так и вышло: на смерть. Я же жив – и бессмысленно жив. Весь мой замысел – к гневным богам, к силам ада!.. Ну зачем так? Опять приплывут. Через год, вероятно, – иль два. Возвращусь в Мугудушу, откуда отплыл – может, есть там послание мне? А заехать туда, где я встретил её… Бились чувства, душа – «К ней! – кричали, – скорей!» – только мысли и гордость ответили: «Нет!». Уходящему в бой не дала пары слов… Не приду. Не могу. Хоть хочу.
 
   И я плыл в Мугудушу – и Франческо со мной – чтоб увидеть неведомый мир. Всё ж учёный, поэт. Но ещё, вероятно, – жалея меня. Видел: я изнемог, я один – и решил пожалеть, не сказав мне о том. Принял дар я, не смог отказаться: ослаб. Может, лучше б погиб при защите Софии? Там бы искренне кто-то оплакал меня – как и всех, кто погиб. Но живу – и плыву – и доплыл – и нашёл в Мугудушу письмо: обещанье приплыть через год или два. Для захвата иль вновь для разведки? Не знал. Слишком важный секрет. Не доверен письму. Лично мне не сказал – не дождался меня. И я ждал. А потом… Слухи, слухи дошли – на арабских судах – как бесплатный товар – я б все деньги отдал, чтоб его не купить! Император был сброшен конём – старой клячей Тимура, подаренной сыном того… Через множество лет лучший конь станет клячей… Как я! Но Чжу Ди почему сел на клячу? Как посмели дарить Сыну Неба одра? Нет ответа. Но, коль слухи правы – значит, всё же судьба, всё же смерть от Тимура… От меня! Конь – подаренный мной! Драгоценный рысак, взятый в схватке у знатного турка – вместе с сорванным с тела кинжалом и дамасскою саблей, едва не рассёкшей меня пополам. Как блестели глаза у Тимура, когда я, изогнувшись в поклоне, под горящими завистью волчьими взглядами свиты вёл к нему скакуна!.. Потому-то и смог я потом угостить его ядом! А теперь яд вернулся ко мне. Через гибель Чжу Ди… Мой ли яд? Мой ли конь?… Я не знаю, не знаю! И мне не узнать! И виновен ли конь – иль всё вместе сошлось?.. Направляемо чьей-то рукой? Может, тоже какой-то печальный поэт, неспособный создать свою жизнь, неизвестный почти никому, управляет делами народов и стран? Вот достойный и друг бы, и враг. Только нет его – видимо, нет. Просто воля Небес… И событья – одно за одним. От паденья с коня Сыну Неба – болезнь. А за нею – пожар. Пламя грызло Священный Дворец, он пылал и кричал, как София во сне, – вот чем вызван был сон! Я спасал – но не то я спасал. Чудный город – но всё же не свой. И, спасая, сгубил: Сына Неба, державу, мечту. Вместо моря, больной и усталый, император пошёл с миллионом солдат на монгольскую армию, в степь. Бесконечная ловля врага, бесполезная гонка в степи. Ну куда им догнать степняков? И он умер – император Юнлэ – властелин кораблей, не отправленных в море, властелин, понапрасну пославший меня. Я виновен во всём! Получи он доклад – и не в степь бы, а в море отправил войска – и весь мир – весь осмысленный мир – был бы наш! А теперь… Флот забыт, капитаны – в опале, "престарелый чиновник" Чжэн Хэ – а ему пятьдесят! – грубо вышвырнут с флота – ремонтировать в бывшей столице дворцы – вот судьба властелина морей! – ну а мне возвращаться нельзя. Тоже будет опала – иль казнь. И я здесь, я в тоске – и бездонна она! Все тут как-то живут – жён, детей завели – только я – никого. К ней вернуться бы, к ней!.. Не вернусь. Никогда. Да, сейчас возвращаться смешно. А в те дни… Я – живой, из спасённой страны – пусть не мной – но я бился, как все, мог погибнуть – случайностью жив – мог таким я вернуться к пруду – и махнуть рукой лебедю мог – и увидеть её. Может, просто стеснялась она? Чистый девичий стыд – что есть чище, светлей… и глупей! А ещё глупей я: мир прошёл – а в любви – как юнец. Как безмозглый юнец! Я, способный обвить языком, как удавом, – водоноса, эмира, купца, сжать в железных объятьях, задушить их словами, подчинить их себе, отворить обаянием многие двери, не теряющий голову в самых опасных делах, находящий единственный выход… А тогда ничего не нашёл. Потому что отбросил броню, был открыт, чист и слаб. Как в раю, говоря их словами… Получил себе ад!… Это всё осознал я сейчас – когда поздно всё, поздно! Сколько лет… Сколько чад у неё? И не вспомнит меня. И зачем? И всплакнула б, узнав, что убит? Улыбнулась, узнав, что живой?.. Да ни так и ни этак. Просто ей всё равно.

   А я помню тот день, ту беседку в саду, белоснежного лебедя, ласковый взгляд – пусть поверю, что всё-таки ласков! Помню каждое слово из сказанных мной. В них – всё лучшее в жизни. Красота, притягательность мира, необычность, бескрайность его. Блеск спокойного моря в ночи, и весёлые пляски дельфинов в розоватом сиянье зари, и громады китов, выпускавших фонтаны до неба, и слоны с золочёными бивнями, в изумрудах и шёлке, и на спинах их празднично едут цари, и жираф, наклонивший доверчиво шею, чтоб погладил его, – тот чудесный цилинь, о котором писал я Чжу Ди! – и неспешно летящие бабочки с крыльями больше ладони, и чудесные песни и сказки далёких земель. И дворцы необычного вида, изваянья героев, богов – и прекрасные статуи женщин различных народов, представленья людей и эпох о манящем и дивном… Но она лучше всех! Несравнима со всеми. И рассказ мой в лучистых морях её глаз превращался в блестящий кристалл – многогранный, впитавший все краски Земли – и дающий им внутренний свет. Ничего светозарней и лучше не испытывал в жизни. И, казалось, глаза её вторили мне… Но она всё ж ушла. Неужели же ей этот свет – темнота?.. Только я, утомлённый, затерянный в чуждой стране, вспоминаю, как, сбросив все горести мира, говорил с ней про жизнь и красу – и не верю, но хочется верить, что не в сонном виденье, а вправду мы парим над лазурной водой – и дельфины взлетают из моря, приветствуя нас.
 
   Ну а дни как-то надо влачить… Деньги есть – хоть немного, но есть. Протянуть до конца – хватит – даже с семьёй. И жену отыскать так легко! Предлагают – но я не хочу. Да, почти как Чжэн Хэ! Только тот обездолен людьми. Я ж – собою – и только собою!.. Обездолен? Ну, нет! Жив пока, голова на плечах – и не ною – пишу. Хоть нытьё – но в стихах, а тогда – не нытьё, а творение духа. И не только стихи. Размышляю про жизнь, про полёт – как ни странно – реальный полёт. Уподобясь дракону – в зовущую синь, на огромных крылах – как их древний Дедал. Рассказал мне Франческо о нём – и о сыне, упавшем с небес – слишком сильно мечтавшем о них. Как и я!

   Не напрасно жизнь сводит людей. В детстве видел я змеев, умел клеить, умел запускать. И мечтал сам подняться в воздушных струях. Помнил притчу иль правду о полёте Ле-цзы. Десять дней, а потом ещё пять он парил над землёй – и ещё мог парить. Как Дедал! Времена и народы различны, а стремленье одно. Или, может, один человек – а легенда о нём разошлась, преломилась в сознанье людей – и обрёл он – наверно, не два, а неведомо сколько имён. Как потом нас с Франческо представят одним человеком! А какой нарисуют портрет?.. А потом совместят и с Чжэн Хэ! Из великого странствия в дальних морях, из стремления в небо – сотворят чудо-сказку про путь на тот свет – то ли в ад, то ли в рай. Про людей, возвратившихся в мир – и сумевших поведать о тайнах загробья. Так, наверно, писали в былые эпохи. Так напишут сейчас... Размечтался! О Чжэн Хэ вправду будут писать – и не сказки, а быль [о Чжэн Хэ писали разное – в том числе о его путешествии на тот свет]. Нас с Франческо забудут навек – и сгниют наши кости, не оплаканы даже соседями. Земляками, которым я чужд… Похоронят, соблюдая обычай. И всё. А Франческо не будут вообще хоронить… Нет, зароют, чтоб труп не смердел… Он моложе меня, и, наверно, я раньше умру. И меня будет помнить, пока не умрёт. А его уж не вспомнит никто… Но пока что мы живы. И желаем взлететь!

   Как Франческо порой говорил – о неведомых странных вещах, о бескрайних просторах небес, о таинственных книгах, запрещённых давно, когда мир их был юн. Объяснял, что лучистые звёзды – не точки, а громады огня, пред которыми Солнце – ничто, что миров вроде нашего – тысячи тысяч – и их надо достичь. Только как? Изучая полёт… Странно он изучал: не полёт, а паденье. Изучая обратное, можно постичь сам предмет. И каким же путём постигал? Отыскал холм с обрывистым склоном – и высокий достаточно холм – и бросал камни, палки, другие предметы – мерил время паденья – и пытался понять: а зависимо ль время паденья от веса? Бился, мучился, думал, считал. И постиг. Опроверг Аристотеля – древнего их мудреца. Древность – мудрость. Как можно её сокрушать? На ней зиждется всё. Он посмел. Как в бою – не боясь ничего – как с приставленным к горлу ножом – он посмел – и я горд был, что знаю его. И ещё говорил он, что движет светила любовь – так писал их поэт, побывавший в аду и в раю. И пытался Франческо узнать, как устроена эта любовь, в чём гармония мира, отыскать числовые законы, ритмы космоса, музыку сфер. Сколь похоже на наше ученье о мире – только глубже он, дальше смотрел!.. Жаль, что ищет любовь он не там. Ищет в небе, а надо искать на земле… Эх, бедняга!.. Потому он один… Впрочем, кто б говорил…

   Он один, как и я. Только он не один. Вместе, вместе творили крыла! Он, познавший законы паденья, – и я, изучавший искусство создания змеев. Планки, шёлк – алый шёлк парусов, уносивших суда в океан, а теперь устремляющих в небо. Вместе с ним поднимался на холм – и творил свой полёт: на громадных крылах я парил, ловил ветер – хоть падал потом – но не быстро, не всмятку – и обдумывал: как бы взлететь, чтоб не падать, чтоб ввысь – чтоб к бессчётности звёзд – и к гармонии неба с землёй. Не захватом земель – устремлением ввысь. Может, истинный путь – не простор океана, а небо?.. Как же мудр был Чжэн Хэ! Даже если идея о флоте моя – он меня обогнал. Как я мал перед ним! Ведь не зря корабли называются "звёздными"! Значит, видел он небо – и стремился достичь. Как я счастлив, что понял его! И спасибо Франческо, который помог мне понять!

   Вот зачем они – небо, полёт! Овладеть мирозданьем – всем, с бесконечностью звёзд! – и внести согласованность, благо – и отступит проклятая смерть! И не зря ж в старых книгах, в позабытых трактатах, запрещённых, сожжённых владыкой Юнлэ – и в других, разрешённых – возникают крылатые вечные люди!.. А когда сила дэ императора двинется ввысь – вправду, вечность придёт. И светила близки, достижимы!

   Одного не достигнув, ищу утешенья в другом?.. Понимаю – смешно – но хоть видимость смысла. Да какой сейчас смысл? Солнце всходит – бессмысленный день – вновь бессмысленный день! Десять лет пронеслось – ни на что! Вон – летят паруса – доставляя еду иль тряпьё – и какие-то сплетни из мира. Что ж – послушаю их. И услышал – и к дому – бегом – и к Франческо, крича: «Флот идёт! Возродившийся флот!» И другие из наших сбежались сюда, окружили меня – и я им рассказал: «Флот стоит в Каликуте, а оттуда – в Хормуз – и нам надо успеть! Он сюда не зайдёт – значит, мы приплывём! Ну, скорее – в Хормуз!» И молчанье в ответ. А потом самый наглый из них процедил: «А зачем? Чтоб в опалу? На казнь? Семьи, дети у нас – это ты тут позорно один. Да ещё твой дружок – грязный варвар из западных стран. Ты плыви, если хочешь, а нас не тревожь!» Я – прыжком к сундуку – и оттуда – дрожа – драгоценный предмет – лист, дающий мне право на жизнь и на смерть, – власть над каждым из них – императорским именем – волей владыки Юнлэ. На колени, земные поклоны пред этим листом!.. Но лишь хохот в ответ. «Мёртвый – мёртв. Лист – ничто. Ты – никто». И – затылки и спины – и вновь я один – безнадёжно один… Не один. Друг шагнул и сказал: «Хочешь плыть – поплывём!» Бросить тихую жизнь, изученье миров – вчера ночью принёс мне прибор, приближающий дальнее к нам, – пару дней, как доделал его – сам шлифуя прозрачные стёкла, подгоняя друг к другу – хитроумно и точно – и такое увидел!.. – и мне показал… Как величествен мир! Любоваться б, мечтать, познавать!.. А Франческо – какой человек! Он сидел, шлифовал – он – живой и подвижный – тратил множество дней на такое тоскливое дело – для мечты! И шагнул уже к ней – но готов бросить всё, плыть – не зная, зачем – он не ведал про замысел мой, а узнав – не одобрил его б. Попытался б мешать. А теперь он – со мной – и мы наняли судно, и срочно – в Хормуз. Плыли, мчались – я их подгонял, обещал доплатить – и неслись. И я ждал, я мечтал – и позволил себе снова вспомнить о ней. Нет, я к ней не приду – даже в блеске бескровных побед – в блеске силы и славы. Зачем? Ну, исполню свой замысел, станет единой Земля под владычеством нашей державы – и я буду наместником там – в защищённом когда-то мной городе, в древней стране – и окрестных краях – ну и что? Похваляться пред ней? Говорить: «Упустила свой шанс!»? Для чего? Лучше помнить её – и грустить – светлой грустью грустить, вспоминая полёт – высший, чистый полёт над зеркальным прудом – много вёсен назад. Я смотрел на луну – и услышал слова – полупеснь, полустих – то ль читал он, то ль пел – сочинял – он – поэт и учёный – мой друг. Он вполголоса пел – и я сжал кулаки, я схватился за меч, я схватился за мачту, чтоб, дрожа, не упасть, чтоб не выть от тоски, обвиняя себя! А он пел:

Помню я ту беседку в саду,
Помню ту, что сидела одна…
Но я к ней никогда не приду,
Потому что чужая она.

   Пел о ней он, о ней! Потому он один – как и я. Если б к ней подошёл – он – красивей меня – и моложе меня – с ним она бы пошла. А теперь он один, и причиною – я! И исправить нельзя! И чуть слышно, но громче грохочущей бури, неслось:

Я кричу, я рыдаю в аду,
Помню ту, что, как небо, нужна…
Но я к ней никогда не приду,
Потому что чужая она.

   И ведь к ней не придёт – даже если я буду молить!.. Да и поздно уже.
И я к ней не приду. Думал в вечности встретиться с ней – но и там не приду!.. Да и вечности нет!

   …Я неслышно ушёл, и смотрел в пустоту, и хотел умереть – только жил, только плыл, выполняя свой долг. Свой неправильный долг. Я представил во тьме, как плывут корабли, как подходит с лазурного моря к прекрасному городу флот – мирный флот, призывающий просто признать Сына Неба владыкой Земли. А они не желают признать. И тогда с этих мирных судов устремляется лава шагающих войск – сотни тысяч, ведомые мной! – и горят города, льётся кровь. Не хочу я – но было бы так. Я-то добр – но законы войны… Шёл бы я, как Тимур, как Мурад! От меня б защищали Её! Те же стены, но я – ненавидимый враг. Те же люди, но я против них. И молили б о смерти моей!.. А потом, в побеждённой стране? Стало плохо бы всем – и меня бы убрали, если б я захотел помешать. А скорее, убрали б и так. Захватил – молодец. А чтоб править, найдётся дворцовый холуй, лизоблюд, интриган… И какая гармония мира? Кровь и грязь… И поборы с людей, и старание выжать из них всё, что можно, и всё, что нельзя. Не жалеют у нас и своих – так чего говорить про чужих? И принёс бы я ад. Не любовь, коей движется космос, а лишь муки и скрежет зубовный. Пострашней, чем тимуров. И с ещё большей кровью. И ещё вдруг подумал: дома жил я немного. Но рассказы слыхал. В те проклятые дни, когда, схвачен незнамо за что, надрывался в аду! Нет свободы для тела – но свободней порой языкам. Не надеясь на жизнь, обречённые люди, отбросивши страх, иногда говорили запретную правду. Я потом постарался забыть. А сейчас вдруг представил: в захваченных странах – такой же кошмар, как у нас. Круговая порука, всеобщая слежка. Пытки, казни незнамо за что. И, уж мелочь такая – запрещение петь и плясать. Можно только по воле владыки. А нарушившим – пытку "си нао" – "промыванье мозгов": воду в нос. И не раз, а в теченье трёх дней. Вот Франческо запел – и ему – воду в нос! Он бы проклял меня. И не только за это. За всё. И пытался б убить. И пришлось бы его обезглавить. Вот так!.. И она б проклинала меня!.. Сколько ж лет надо было прожить, чтоб понять?.. Или, может, не разум, а ночь и тоска зазвучали во мне? Солнце выйдет – и снова решу, что был прав? Я не знаю – но солнце взошло, а за ним – паруса. Как когда-то: пираты. Опять! И опять в том же месте. Судьба. Только свиты уж нет. Двое нас. Остальные – предатели! – там, на чужом берегу, позабывшие долг. И не справиться нам. Но – вперёд! Мы с Франческо – вперёд! Капитан и команда – за нами. Хоть не трусы в команде сейчас!.. И летели тела – и на двух кораблях через пару мгновений только четверо живы: я и трое врагов. Был четвёртый пират – попытался укрыться за мачтой, получил в бок стрелу и свалился за борт. Вот урок им, чтоб знали: я сильней, и приказ мой – закон. Лук в руках у меня – и их трое. Всё, как в тяжком навязчивом сне – всё, как годы назад! Лишь не ранен сейчас.
 
   Я заставил их бросить оружье, загнал на корму – и склонился к Франческо. Он не умер ещё – но не мог говорить. Лишь глазами пытался сказать – я не понял, но всё же кивнул, чтоб его успокоить – и ничто поглотило его. Он не верил в богов, я не ведаю, есть ли они – и надежды нам нет. Или есть – только слишком мала… Но сейчас – о другом. Я – прибор из подогнанных стёкол – к глазам – и увидел Чжэн Хэ! Нет – его паруса – но они это были, они! Я с нацеленным луком крикнул гадам: «Вперёд!» – и помчался корабль – гнали, гнали они – ветер дул в паруса – но в его паруса дул сильней. Флот Чжэн Хэ уплывал – и его не догнать. Дальше, дальше… Исчез. И следов кораблей давно нет на воде – и исчезла мечта. Мир не будет единым – и бессмертью не быть. Я, мечтавший о нём – не дал жизнь никому, не продлился ни в ком. Только друга отправил на смерть. Жизнь потратил незнамо на что – и была ль эта жизнь?

   Я стоял – с тем же луком в руках, что и годы назад. Надо – к берегу, несколько стрел – и идти одному – неизвестно куда. Да и если б известно – зачем? Ведь и вправду мой замысел – зло, и спасибо судьбе, что рассыпался в прах… Только в нём – моя жизнь. А теперь – для чего эта жизнь?.. Но есть небо, есть высь – и мечтанья о ней – и мои, и Франческо. Я взглянул в небеса, вынул свёрток, забрался на мачту, раскрыл – и громадные алые крылья позвали: «Лети!» – и помчался я ввысь – в лучезарную высь – хоть на миг сблизить небо с землёй! Прикоснуться к любви, придающей движенье светилам. Стать бессмертным, коснувшись её!.. И не знают те трое, что спасло их ничтожные жизни!
 
   Ветер дул, ветер мчал – я летел: синь вверху, синь внизу, красота алых крыл – и вдруг – стыд: как я мог! Я забыл про чужую мечту – про которую друг, умирая, пытался сказать. Его мысли, стихи – я был должен спасти, донести до людей! Я забыл – думал лишь о себе – ведь свои-то стихи захватил! Недостоин я – ввысь. И закрыл я глаза, и увидел лишь тьму – и стремление вниз.

23.12.2007 – 28.5.2008; 3–8.2020


В книге: Григорий Казакевич. "Развилки истории. Развилки судеб" есть раздел  "Развилки истории. Два рассказа из эпохи великих морских походов Чжэн Хэ"
   I. Небо
   II. Цикада