Не детские рассказы. Глава 2

1

Мои гарнизонные приключения продолжались (скорее, все же к счастью) недолго, и в 1961-м году закончились: отца перевели в военный комиссариат в Думиничи, райцентр Калужской области. Перевели по состоянию здоровья, комиссовав из строевой части. Именно там началась моя кочевая школьная жизнь продолжительностью в 10 лет вплоть до окончания школы в Жиздре – небольшом райцентре той же области. Думиничи оказались хмурым грязным городишком с закопченной кирпичной громадой покрытого пылью чугунно-литейного завода; с большой, покрытой такой же пылью и копотью площадью перед ним, двухэтажными облезлыми домами главной улицы, спускавшейся с вершины холма вниз к той же площади. Здесь, в Думиничах, я пошел в первый класс, обуреваемый, помнится, одновременно и радостной гордостью, и ужасом: справлюсь ли? Справился, хотя поначалу было тяжело, особенно в чистописании. Видимо, врожденная усидчивость все же взяла верх, и я вскоре оказался среди лучших учеников класса. Впрочем, в Думиничах я проучился всего один год, но ярких воспоминаний  оказалось более чем достаточно. Помню пронзительно синий теплый майский день. Учительница по окончании учебного года вывела нас в лес на маевку. Мы, мальчишки, счастливые, бегаем среди зеленых стволов орешника и берез, наслаждаясь наступившей свободой. Я наклоняюсь к душистым ягодам земляники на лесной поляне и вдруг вижу среди зелени травы черное блестящее тело змеи. Ужас пронизывает всего меня, я застываю на месте, не в силах ни шелохнуться, ни вскрикнуть. Змея тихо уползает прочь… Как-то, уже в зрелые годы, спустя лет 40 после этого эпизода, мой остерский приятель во время нашего сентябрьского грибного похода в задеснянский лес, заметил: «Ты – заговоренный, змеи избегают тебя. Я за время нашего блуждания по чаще их уже столько видел, от тебя же они разбегаются». А и действительно, за годы моих грибных путешествий по лесам средней полосы России и черниговского полесья я почти не встречал их.

2

В Думиничах, помнится, отец часто брал меня с собой на рыбалку. Река Угра спокойно, не торопясь, извивается среди лугов и перелесков холмистой калужской глубинки. Мы отправлялись на нее  по выходным. Ловили серебристую плотву, красноперых полосатых окуней. Отец ставил жерлицы на щук. Однажды на очередной рыбалке он с заговорщическим видом предложил сходить в лес неподалеку, сплошь состоявший из чахлых ржавых елей-недомерков, на склоне пологого, изрытого  воронками холма. В тот раз мы заехали особенно далеко по реке на его военкоматовском «К-750». Пробираемся лесом среди елей, вокруг – заплывшие ямы и траншеи (как оказалось, отец привел меня на место страшных боев Великой Отечественной войны). Отец осторожно идет впереди, я – след в след за ним: эти места, с его слов, были еще не до конца разминированы, в них до сих пор находили зловещие «гостинцы» войны. Вдруг мое внимание привлекает округлый, похожий на ржавый котелок, предмет. Подходим – оказалось, ржавая наша каска с пулевым отверстием вверху, вокруг – россыпь полуистлевших ржавых гильз, из земли торчит выбеленный, очевидно, вымытый дождями обломок кости. Я вопросительно смотрю на отца, он, видимо, читая в моих глазах немой ужас непонимания, тихо уводит меня прочь. Да, именно так! Калужские леса в тот период, в местах боев, были еще полным полны не только мин и снарядов, но и непогребенных  останков  наших и вражеских воинов. За два неполных года в Думиничах моя душа не раз содрогалась от страшных слов: «погибла или покалечена очередная группа пацанов. Расковыряли мину или снаряд. После взрыва – кишки висели на ветках деревьев и проводах». Эти отголоски войны прошли через все мое школьное детство в калужской земле. Почти везде были жестокие бои, земля повсеместно была напичкана смертоносным металлом…

3

Зимние Думиничи согревают память и приятными воспоминаниями: чего только стоят наши мальчишечьи катания на «тарантасах»! «Тарантас» - это до гениальности простое сооружение из цельной, тонкой, выгнутой наподобие санок трубы. Два полоза – как у санок, над ними вверху – изогнутая дуга ручки, за которую держишься. Одна нога стоит на полозе трубы, другой отталкиваешься от заледенелой дороги. Разгоняться на «тарантасе» можно было до сумасшедшей скорости. Но только на ровном заледенелом насте. Ехать под уклон было уж совершенно опасно: можно угодить под встречную машину. Но, несмотря на опасность, пацаны гоняли по всему городу на «тарантасах», только лишь устанавливалась подходящая погода – с гололедом.

Эх, Думиничи, Думиничи! Именно начиная с них, война постоянно напоминала о себе страшными находками (страдали почему-то почти всегда мои ровесники – пацаны, племя  непоседливое  и любопытное). Именно в Думиничах случился эпизод, который мог стоить и нам с братом жизни. Как-то весной вся наша семья в воскресенье возилась на огороде позади военкоматовских сараев – сажали картошку. Отец объявил «перекур», и мы с братом от нечего делать отправились к гаражам и сараям, привлеченные железками, торчавшими из кучи металлолома. Сразу же обратили внимание на необычный ржавый предмет округлой формы рядом с кучей, чем-то напоминавший «блин» штанги. «Папа, что это?» - крикнул издали Вовка отцу. Отец, о чем-то увлеченно разговаривавший в тот момент с мамой, только отмахнулся. Мы еще некоторое время постояли над железякой, попытались ее поднять, но она оказалась слишком тяжелой. А тут нас позвали родители – кончился «перекур». И слава Богу. Потому что на следующий день прибежал с работы перепуганный отец и рассказал, что оказывается, в тот выходной утром кто-то принес в военкомат найденную в лесу мину. Покричал, постучал в дверь, ища дежурного, не дождался и положил мину рядом с кучей металлолома у гаражей. Именно эту мину мы с братом и обнаружили. На наше счастье, мы ограничились ее поверхностным «изучением» (времени хватило только на это). Мина оказалась настоящей, боевой, противотанковой. Саперы вывезли ее потом за город и подорвали…

4

У мамы был очень красивый оперный голос – лирическое сопрано. В 1962-м году, когда мы жили в Думиничах, на экраны  вышел фильм «Гусарская баллада». Весь город только и говорил о нем, включая, конечно, и нас – мальчишек. Помнится, приближался какой-то весенний праздник (кажется, 1 Мая; День Победы в те годы еще не отмечали – его начали праздновать позже, только в 1965 году). Город готовился к праздничному концерту, в котором должна была участвовать и мама. Она пропадала в Доме Культуры, репетируя популярную песню «Колыбельная Светланы» героини фильма. И вот подошел день праздника. Весь город собрался в Доме Культуры. Начался концерт. Отец и мы с братом – тоже в зале. Зная, как красиво мама исполняет эту песню, сидим, предвкушая ее триумф. Наконец, на сцену выходит она. В красивом длинном платье, золотые волосы волнами лежат на плечах. Мама была очень красива. С первых же звуков ее голоса мы начинаем понимать, что происходит что-то непонятное, что мама переволновалась. Куда-то подевался ее прекрасный музыкальный слух, она не слушает аккомпанемента, в пространство летят сплошные «петухи». Она допела песню. Но после этого на сцену больше не выходила. Хотя дома, беря гитару в руки, продолжала нас радовать своим удивительно красивым голосом. К слову, гитару из рук мама не выпускала вплоть до своей кончины в 1997-м году…

В тех же Думиничах мою впечатлительную душу поразили страшные рассказы одной маминой знакомой. Эта старушка жила на окраине города в небольшом деревянном домишке, и мать, любившая с ней поговорить, часто брала с собой и меня. Помню полумрак небольшой, теплой, пропахшей щами и распаренной картошкой комнаты. По стенам – иконы. Я залазил на теплую лежанку жарко натопленной русской печи. Зима, на дворе трещит мороз. А здесь тепло и сонно. Я в полудреме лежу на лежанке. Из-за занавески – тихий и ласковый голос старушки. Рассказывает она какие-то фантастические истории о колдунах и колдуньях, о стоянии грешной девушки в Саратове. В моей голове вспыхивают яркие и страшные картины, подогретые этими рассказами. На душе – жутко и сладостно. Потом, в темноте зимнего вечера, мать ведет меня за руку домой, а мне мерещится, что вон из-за того погруженного во мрак  угла дома выскочит кто-то в черном и унесет нас с матерью неизвестно куда. И страх сковывает  ноги. Но молчу, не могу признаться ей, что мне страшно: стыдно…

5

Однажды в Думиничах по какой-то причине родители оставили нас с братом дома совершенно одних (похоже, они были приглашены в гости). Мы, наигравшись вволю в летчиков – «самолеты» мы соорудили из уложенных навзничь перевернутых стульев – через какое-то время заскучали. Неугомонный Вовка долго ходил по квартире, внимательно и оценивающе изучая все предметы, находившиеся в поле его зрения и вне его – видимо, прикидывал, чего бы еще интересного придумать. Наконец, он затих, уединившись у родительского шкафа – это он начал в нем рыться. Спустя несколько минут раздался его радостный крик, и передо мной предстал улыбающийся Вовка с небольшим кульком в руках: он принес показать мне целую кучу совершенно белых тонких резиновых шариков – ни дать ни взять настоящие воздушные шары. Тут же нам с братом стало совершенно ясно, чем мы займемся в ближайшее время: мы увлеченно принялись надувать их и, завязав ниткой, запускать в открытое окно. Вскоре улица у нашего дома заполнилась парящими в воздухе красивыми белыми воздушными шарами. Одни улетали вверх и вдаль, другие прибивались к земле и неслись порывами ветра вдоль улицы. Нам с братом было весело и радостно за нашим занятием. На улице вдруг откуда-то появились зеваки, в основном почему-то из взрослых, которые с ухмылками, улыбаясь, нам что-то кричали снизу (что – мы не могли разобрать). Наконец, когда почти весь запас «резиновых шариков» подошел к концу, до нас снизу явственно донеслась какая-то непонятная двусмысленная фраза: «Эй, дети, оставьте что-нибудь и родителям!». Мы с братом хотели было остановиться, да было уже поздно – кулек с «шариками» оказался пуст.

Когда домой вернулись родители и от соседей узнали о нашем с Вовкой массовом запуске «воздушных шаров», они только молча, смущенно улыбаясь, между собой переглянулись. Но строгий отец попросил все же больше в родительский шкаф не лазить, предусмотрительно закрыв его на ключ…

6

«В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой…». Почему-то первый класс более всего запомнился именно этим пронзительным винокуровским стихотворением о войне. Приближался школьный весенний праздник по поводу окончания учебного года, и наша добрая пожилая учительница (имени ее, увы, за давностью лет уже не помню) по каким-то причинам выбрала нас с Димой, моим соседом по парте, спеть на празднике эту песню. Выбрала именно ее, видимо, не случайно: песня была очень популярна в СССР в начале 60-х и часто звучала по радио. Эти строки, когда впервые услышал их, сразу поразили мое детское воображение. Чем? Видимо, честными и простыми словами, в которых жило неподдельное горе обо всех безвременно павших. Оно, это горе, почему-то все время терзало меня. Я полюбил и эти стихи, и песню на них и часто ее напевал дома, на улице, в школе – везде. Полагаю, это и заприметила мудрая наблюдательная учительница. Наши репетиции с преподавателем музыки под баян продолжались недолго: Диме эта песня тоже очень нравилась. Похоже, искреннее чувство при ее исполнении так и перло из нас. Что уж тут долго репетировать? Главное, чтобы мы не «перегорели» - так, видимо, решил чуткий учитель музыки. И вот – праздничный концерт. Актовый зал забит битком – собрались все, от первоклашек до выпускников. Я выглядываю в щель кулис и задыхаюсь от волнения: передо мной колеблется шумное море из сотни беспокойных детских голов. С волнением мы с партнером все же справились. Песню, похоже, спели хорошо, нам долго аплодировали. А я, видимо, еще погруженный в песню, долго стоял на сцене и смущенно улыбался…

С тех пор прошло более полувека. Но во мне до сих пор оживает боль, когда слышу эти гениальные винокуровские строки.

Видимо, и в те годы сквозь глухую стену насквозь идеологизированной советской цензуры пробивались ростки настоящего, так тронувшие наши детские сердца.

7

…Сквозь магический кристалл бесстрастного времени вглядываюсь в себя восьмилетнего, в свое незабвенное детство. Огромный, непостижимый осознанию временной пласт, в 50 с лишним лет! И что же вижу?! Под грузом печальных событий жизни душа мало изменилась, все так же с болью непримиримо воспринимает зло. Опыт прошедшей жизни лишь углубил понимание границ зла, но не изменил его неприятия. Также, он никак не сузил границ понимания красоты и добра, а только расширил их.

И той – Советской – страны давно уже нет. И идеологические установки давно поменялись на прямо противоположные, а поди ж ты, душа, изначально настроенная на милосердие, сострадание и добро, которые, собственно, и выражают любовь – эту главную общечеловеческую ценность (как тут не поверить, что она дана нам свыше!), наша страдающая душа, похоже, никак не меняется с течением времени. Несмотря на звучащие со всех сторон команды заученных и однообразных мантр масс-медиа, вбивающих в голову мифы об окончательном торжестве насилия и зла в мире. И в этом нашем душевном стоицизме – и наше счастье, и, видимо, – великая трагедия жизни…

Вижу, как на планетарных весах колеблются чаши добра и зла. Перевешивает то одна, то другая. Что же в итоге перевесит: зло – насилие, войны и гибель планеты, или добро – человечность, милосердие и сострадание – ее жизнь? Остается надеяться только на здравый смысл…

На этом месте мы, пожалуй, распрощаемся с Думиничами – печальной рабочей глубинкой, утонувшей в вековой непролазной грязи российского бездорожья, тем не менее, оставившей в душе неизгладимый след. До сих пор нет-нет да и загляну памятью в пронизанные июльским солнцем густые ореховые подлески, разбежавшиеся по опушкам его светлых березовых лесов. Там на длинных тонких ветвях белеют округлые гроздья орехов в пушистой зеленой бахроме, а в воздухе стоит густой пряный аромат проснувшейся после дождей грибницы; такой густой, что кружится голова…