2. Тёмные улицы, тёмная память

Часы с девяти до пяти были нашпигованы переговорами, презентациями и метаниями в попытках успеть на очередную встречу – из-за этого они проматывались быстро.

В них царил сновидческий сумбур. Находясь в гуще событий, Карина не проживала происходящее как что-то, что имеет к ней прямое отношение.

Она будто смотрела кино про героиню, очень похожую на неё. Эта девушка вечно куда-то спешила, с кем-то разговаривала, сосредоточенно сдвигала тонкие тёмные брови, делая пометки в ежедневнике. Она, очевидно, внушала расположение: старомодно-правильными чертами вытянутого лица, грамотной речью, прямой осанкой, серьёзным и внимательным взглядом.

Но это всё равно был будто не её взгляд, а чужой, сыгранный. Холодный свет ламп, разлитый под огромными сводами павильона, пестроту стендов, чужие лица и костюмы, свои ноги в лодочках, торопливо шагающие по цветному покрытию прохода – всё Карина видела чётко, но отстранённо, глазами бездарной актрисы.

И только с наступлением вечера, когда участники начинали сворачиваться, и бурление затихало, она во всех смыслах приходила в себя. Фокус возвращался и становился цельным, и наконец-то можно было заняться чем-то своим, сокровенным.

Жили в гостинице неподалёку от вокзала. Делали всё, как в пионерлагере: централизованно завтракали, обсуждали программу предстоящего дня, распутывались в системе местного метро и проводили планёрки у стенда. Возвращались поначалу тоже вместе. Но вообще-то начальство никого не держало – чё мы, звери какие-то? А достопримечательности, а шопинг? Командировка ведь не только работа, ясное дело.

Так что вечером по пути к отелю делегация потихоньку рассеивалась, и Карина этим пользовалась. Но её интересовали не селфи на фоне знака евро и не «ангеботы» (1) на улице Цайль.

Хотя сторонний наблюдатель не мог бы и предположить, а что же у неё вообще за цель и интерес. Путь начинался всё время на Кайзерштрассе, но потом становился непредсказуемым. Карина то ныряла в толпу туристов в людных местах, то сворачивала в полутёмные аппендиксы проулков с сыровато-маслянистым мусорным запахом. Она вскакивала в ярко подсвеченную коробку трамвая, чтобы сойти через три остановки и незнакомыми кварталами зашагать в направлении, близком к обратному. В кофейнях выпивала чашку латте и, не задерживаясь, летела дальше.

Эти поздние блуждания казались беспорядочными. Но продираясь через ночной город, как через облачную хмарь, она напряжённо ждала указаний невидимого диспетчера. Вот только эфир был засорён обрывками музыки, разноязыкими возгласами, мешаниной чёрных провалов темноты и ворохами разбросанных огней. Сигнала не поступало.

К двери номера она подтягивалась опустошённой.

- Опять двадцать пять, - приглушенно, сердито неслось из комнатного сумрака. – И за временем следить никак, да? Нам завтра вставать всё так же в семь. В том числе мне, да.

Соседка, коллега из юридического отдела, смотрела с красноречивым осуждением, хотя сама ещё с полчаса назад хохотала над шутками Круковича за кружкой пива в ресторане на первом этаже. А сейчас она шипела и раздражённо «дакала». Карина бесцветно и послушно извинялась. Не видя живой реакции, соседка бурчала напоследок:

- И что вы там до ночи делаете в этом городе?

Да если б Карина сама знала ответ на этот вопрос...

Перед сном прохлада крахмального белья особенно чувствовалась гудящими от усталости ногами. Ложиться приходилось с тоской, которая будто вытягивала из-за грудины струну, подцепленную острым крючком. Из-за этого Карина засыпала медленно. Оставалось всё меньше времени до отъезда, и беспокойство нарастало.

Утром настроение оказывалось ниже среднего. Тому была и другая, неизменная причина – из-за которой приходилось переступать через себя, чтобы собраться и явиться на стенд. А там блок рассасывался, но только частично.

Карину доводила до мурашливого озноба находившаяся на экспозиции «плита». Так она обозвала книжную обложку, которую фирма почему-то считала примером своей работы и верхом дизайна.

Несмотря на акварельное исполнение, она давила. Чего стоил грязный, синевато-бетонный фон. На нём белёсыми буквами было выведено: Алеся Стамбровская, «Город М.». Но ничего городского в композиции и в помине не было. В центре сидело за столом водянисто-молочное андрогинное существо, которое лишь условно можно было назвать девушкой. Эта вроде-бы-девица производила впечатление одурманенной: на щеках ненатуральный румянец, а веки истомно сомкнуты. Одной рукой она запахивала наброшенный на плечи китель: несоразмерный и стоящий колом. Другой рукой - трогала шею. Возможно, растопыренные пальцы и острые ногти должны были изображать зуд эротического толка или иной мечтательный жест. Но казалось, что она просто рассеянно и бесстыдно чешется.

В первый же вечер подспудное отвращение закрепилось, обретя связь и форму. Карина проходила через сквер у небоскрёба Таунустурм, и взгляд зацепился за странную парочку под деревом.

Угловато-сутулые комариные фигуры, землистая кожа, размазанные позы. Они сидели задницами в вытертых джинсах прямо на голой земле. Но им было плевать и на это, и на весь остальной мир. На прохожих, на курс евро, на налоги, на миграцию. Как и на шприц, валяющийся рядом, на виду.

 Карина не стала изумляться, почему эти отщепенцы такие отбитые и почему их не арестовывают. Перед отъездом она уже успела посмотреть выпуск «Орла и решки» о Франкфурте: там говорилось, что в Германии наркоманы воспринимаются не как помесь преступников и опасных мутантов, а как больные люди, их жалко, поэтому полиция никого не трогает. Но одно дело передача, а личное наблюдение – другое. Вообще-то, Карине случалось видеть нетрезвых субъектов, но таких доходяг – впервые.

Она отвернулась и зашагала прочь. Перед глазами стояло страшное лицо женщины, выставленное вперёд, как на палке. Под захлопнутыми веками слепо копошились выпуклые глазные яблоки. Рот был мокро, безвольно приоткрыт. А нечищеными обкусанными ногтями женщина расчёсывала себе ссадину на дряблой шее.

И как после этого смотреть на проклятую обложку?

А ведь кто-то из коллег назвал её «жутко стильной». Ну, он был относительно прав насчёт жути. Она напоминала модные полированные надгробия, где мертвецы смотрят по-навьи из антрацитной глубины – будто намекая, что в любой миг могут преодолеть скользкий ледок поверхности. Потому обложка и была обозвана «плитой».

Но если б она коробила лишь эстетикой и сторонними ассоциациями!..

Со злополучной книгой была связана история для кого-то мутная, а для Карины мучительная. История, напоминающая борозды от твёрдого карандаша на рыхлой бумаге: их не уберёшь, даже вытравив графит.

И когда Карина отправлялась в город, книга всё равно маячила на горизонте уже не давящим памятником, а далёкой заводской трубой с химическими выбросами. Чёрные мысли носились в воздухе вместе с выхлопными газами и мозглым ветром от реки. Слоями липкой паутины оседали на лицо, на голову, вползали в ноздри.

Карина была близко знакома с автором, хотя их жизни проходили не в тесной связке, а как бы разными эшелонами. Но пространство было одно и то же: собственно, город М.

Минск.

Карина училась в лингвистическом, Алеся на факультете международных отношений БГУ. Познакомились они прянично-еловым вечером на празднике Святой Люсии, в Центре шведских исследований.

Одно лишь то, что они обе изучают столь необычный язык, уже служило поводом для знакомства.

Правда, шокировало то, как быстро Алеся, румяная от глёгга, перескочила с северной эстетики на руническую магию, а оттуда на тему Аненербе. Ещё она заявилась в чёрном доломане и высоких сапогах. Но, как ни странно, при всём при том она производила впечатление человека адекватного. А ещё она вроде бы со многими тогда здоровалась и болтала, но, казалось, всё равно чувствует себя одинокой, ни с кем не связанной - и изо всех сил стремится это исправить. Алеся словно искала кого-то, кого сможет официально определить своим другом. Выбор пал на Карину.

Та не возражала. Стамбровская взахлёб увлекалась историей, с ней было очень интересно и приятно, пока у неё не случались приступы самобичевания. Они выглядели пугающе, потому что было абсолютно непонятно, чем её успокоить, что сказать и куда деться.

В такие моменты создавалось впечатление, что Алеся и сама не знает, куда деваться в этом мире.

В их тандеме Карина рисовала, Стамбровская писала. Они ходили по кофейням, шлялись по городу, обсуждали новые идеи, искания. Похоже, их соединяла своего рода взаимная признательность: они обе понимали, что таких вот «типичных творческих», как они, дано стерпеть далеко не каждому, и друг за друга стоит держаться.

Но затем в чаду выпускного года пути незаметно разошлись.

Окончив Минский иняз, Карина задалась неизбежным вопросом «есть ли жизнь после вуза». В третий раз получив расчётный листок, молча кивнула: «Ясно». И, работая на предприятии в бюро протокола, параллельно начала изучать графический дизайн и иллюстрацию. Подрабатывала тогда репетиторством, немецкими и шведскими переводами. Правда, закралась настороженность, когда она не могла встать с постели без потемнения в глазах, а в сумке прочно обосновались таблетки от сердца и янтарная кислота.

Но вот подошли к концу и новая учёба, и отработка по распределению. Карина спокойно распрощалась с протокольной службой. Друзья помогли с первыми халтурами. Постепенно она втянулась и стала получать за любимое дело вполне сносные деньги.

У Алеси складывалось по-другому.

Она тоже была белым воротничком на каком-то заводе. Должность занимала неприметную, зарплату получала такую же. Но так себя вела и ставила, будто нынешнее место – это для неё какое-то недоразумение. Максимум неказистая прелюдия к чему-то реально значительному. Например, к заграничной магистратуре – но ведь Алеся толком ничем не делилась и просто сетовала, что её «задвинули». А начальство пеняло ей на откровенную пассивность. Само упоминание работы в разговорах заставляло её вскипать.

И Алеся с едкой ухмылкой твердила:

- Я слишком плохо притворяюсь, будто мне интересно то, что я делаю.

Копошась среди бумажек, она далеко уносилась мыслями – благо тихий болотный застой позволял переводить с испанского исторические монографии и выдавать многочисленные статьи по политологии. Но главное – писать книгу. Она была начата ещё в последний год универа, а сейчас росла и ветвилась.

Алеся выглядела человеком, заветное желание которого – сбежать. Но моральных и материальных сил «валить из этой страны» у неё не хватало. И она сбегала в цикл рассказов о столице.

Что же это было? Современная проза? Нет. Фэнтези? Тоже нет. Алеся определяла свой жанр как магический реализм. Главным героем был город. Но на страницах жили и смелые разведчики, и маги, и исторические личности (которых автор почему-то не называл по именам, но узнаваемо описывал). Карине это оказалось удивительно близко, и она пролила бальзам на Алесино сердце несколькими иллюстрациями.

А та всё больше жила и дышала книгой. Говорила только о ней. Персонажей называла своими детьми, тогда как собственных заводить не собиралась. Да и вообще смотрела на мужчин с холодком. Господи, да какие там свидания, что в них хорошего, если это время можно потратить для работы над текстом! Своей будничной работой она пренебрегала всё больше. Так что в итоге контракт ей продлевать не стали.

- Ну что, теперь я Маркес! – лихо скалилась Алеся.

Но с её самолюбием и потребностью в минимальном благополучии, кого она пыталась обмануть этой бравадой? Себя не удавалось.

Теперь она была даже не сосредоточена, а просто повёрнута на сборнике. Она на полном серьёзе называла эти опусы «ключом», «порталом» и заявляла, что это «миссия» и дело всей жизни.

Издаться изначально стало идеей фикс.

Но тут всё пошло не то, чтобы плохо, но как-то кривенько. Она вбросила рукопись в четыре издательства, одно из них сразу согласилось. Однако – за свой счёт.

Обмершую писательницу пытались утешить: а попробуйте краудфандинг! Ну, или подождите: книга-то хорошая, но с фондами у нас туговато...

Алеся самоотверженно кинулась собирать с миру по нитке. Но пиариться она не умела абсолютно, и тут уж не могли помочь никакие рунические ставы. Рекламщик от издательства прилагался, но чисто номинально. Кампания по сбору денег захлёбывалась.

На очередных посиделках художница растерянно пыталась подбодрить «коллегу по творческому цеху»:

- Слушай, Лесь... Ну не убивайся ты так. Да, сроки поджимают. Но откуда ты знаешь, сегодня капнуло пять рублей - а вдруг завтра кто-то возьмёт да перечислит тысячу?

- Ага, щас.

- Понимаю, звучит глупо. Но это ж так, для примера! Я к тому, что обстановка меняется постоянно, всегда есть надежда. Или запасной аэродром. В твоём случае самое худшее – это отложить проект и подождать, как издатель сказал.

- «Всего лишь»! Да я всю свою жизнь только и делаю, что жду! Я уже все жданки прождала! – взорвалась Алеся и задрала голову к потолку, вроде бы в гневе, а на самом деле пытаясь закатить назад внезапные слёзы - чтоб не замутили очки.

Вот ещё чем она удивляла. Всё время будто боялась не успеть, опозориться (перед кем?). И всегда порывалась поставить на себе крест. Знал бы кто, насколько неиронично.

- Но это всё равно не поражение.

- А что, успех?

- Частичный, но всё-таки! Смотри, кто-то уже читает отрывки, пишет отзывы...

- Да лучше б и не писали, особенно некоторые!

- Но положительных всё равно больше, люди интересуются. И... – Карина скромно улыбнулась: - У тебя ведь уже есть готовое оформление.

- Эта да.

Алеся сразу помягчела, обняв чашку, и мечтательно расцвела.

Обложку рисовала Карина. Иначе и быть не могло.

Сначала десять раз извинилась за то, что «это эксперимент» и «я просто поскетчу». В итоге настолько увлеклась, что за три дня всё было готово. А потрясённый автор только и смог выдохнуть:

- Ну, ничего себе поскетчила!..

Рисунок был густ и лёгок одновременно. Он завораживал переходами стеклянно-голубого и лиственно-зелёного, золотисто-охряного, и голубино-серого, и жемчужного. Многочисленные детали перекликались с Алесиной манерой письма. Здания на рисунке были отчётливо минские, палисадники и гроздья сирени тоже. Была там и радиовышка, и Дом под шпилем, и чёрная кошка за углом, и чашка кофе, и профессор, и бабка на скамейке, и девушка в форме, чем-то похожая на Штирлица. Но нагромождения почему-то не создавалось. А в синем небе элегантно парило заглавие.

- Это подарок, - сказала Карина: приближался Алесин день рождения.

Но расчёт не оправдался.

Здесь была нужна какая-то другая, маркетинговая, магия. Ею девчонки не владели.

Всё заглохло.

Если Моисей, увидев нечестивых соплеменников, пришёл в ярость, то Алеся впала в уныние.

Её «откровения» оказались никому не нужны. Сама она теперь твердила, что ей не нужна такая жизнь.

Стамбровская очевидно отмежевалась от окружающего мира. Она стала жутко рассеянной и снулой, говорила «на отцепись» и невпопад. А могла и днями не отвечать на сообщения. В ответ на упрёки заливалась вымученными извинениями и  жарко уверяла в дружеских чувствах – чтобы снова пропасть на неделю.

Это и тревожило, и злило. Но в итоге стало восприниматься как что-то нездоровое, но уже в порядке вещей.

До тех пор, пока она не исчезла.

Однажды Карина вдруг спохватилась, что пауза затянулась, хотела написать - но ссе профили в соцсетях были удалены. Сердце ёкнуло. А потом ей позвонили из поисковой группы, и вот тут пол заходил ходуном под ногами, как табуретка висельника.

Карина потом долго холодела: «Что же я наделала...».

Да в принципе, ничего. И винила себя именно за это.

Сигнал к поискам тоже подала не она, а кто-то из общих знакомых. Что поразительно, её и опрашивали чисто формально, не как подругу, с которой Алеся общалась последней. Так, будто та её тщательно скрывала. Это было неожиданно и больно. Но всё равно не служило оправданием, как и то, что у Карины у самой был сложный период жизни: случилась их первая серьёзная ссора с Пашей.

Однажды незадолго до несчастья, устав от боёв на личном фронте, Карина напросилась в гости и, что удивительно, не напоролась на отказ.

Дальше – больше.

Алеся разительно переменилась. Она улыбалась, радушно нарезала пирог, а квартира сияла ненатуральной чистотой. Карина застеснялась расспросов, но решила, что подруга собрала силы и деньги в кулак и обратилась к врачу – и теперь оживает, распрямляется, как потоптанная, но ещё полная сока трава. Откровенный вопрос был стыдливо заменен другим, и Алеся победоносно заявила, что да, всё налаживается, и скоро она едет за границу.

На уточняющий вопрос она сделала упреждающий жест ладонью и с загадочной улыбкой включила Земфиру:

Не надо со мною разговаривать, слушайте,
Вы обязательно что-то разрушите,
Если не до основания,
Насобираем цветы и признания...
Громкий смех, так нельзя;
Я люблю вас всех;
Скоро я уеду в другие края...

На этой фразе её глаза с вызовом сверкнули: «Понимаешь?». И никаких дальнейших пояснений.

Что ж, они обе всегда любили Земфиру, Сурганову, Ночных Снайперов, даже вместе бывали на концертах, Алеся обожала всей душой «Последнюю сказку Риты». А ещё она очень любила темнить (хотя это не мешало ей обижаться на недопонятость).

Но на этом странности не кончились.

Карина вышла из комнаты, а возвращаясь, услышала громкий разговор. Взгляд упал на знакомую фигуру в ярком свете люстры. Телефона в руках не было: поблёскивая молчаливым экраном, он лежал на столе.

Алеся уставилась в пустоту так, как смотрят на собеседника – и продолжала оживлённый «диалог». И это не напоминало писательское проговаривание фраз для проверки на звучание. Тем более, глаза подруги светились какой-то одержимостью.

Карине стало резко не по себе. Она отшатнулась и воровато дождалась наступления тишины в прихожей, механически роясь в сумке. Потом с полчаса сидела на иголках перед стынущим чаем и всё-таки выдавила из себя вопрос – а Стамбровская, не краснея, отшутилась: «Да это так, сеанс связи с Центром!»

Про загадочный Центр она уже и раньше говорила. Это было что-то вроде личного философского термина. Она его использовала для обозначения некой сердцевины информационного поля. Оттуда «давали задания» и «подкидывали сюжетики».

Ну да, известное дело... Но не заигралась ли она во всю эту мистику?

Невольно подумалось, что здесь нужен глаз да глаз, и если дальше так пойдёт, то придётся вызывать «кого следует».

И Карина заглядывала ещё пару раз - но тогда ей почудилось, что крыша едет не у подруги, а уже у неё самой.

Несколько раз в углу комнаты возникал аморфный силуэт  - и исчезал, стоило лишь обернуться. Чашки и ложки жили своей жизнью, и с кухни то и дело доносилось приглушённое, чужеродное бряканье. Боковое зрение то и дело схватывало ползучее шевеление предметов. Иногда воздух искривлялся, как над костром, а через миг всё снова было как обычно.

В квартире творилась чертовщина.

А Алеся была безмятежна и выглядела счастливее, чем когда-либо ещё. Если не считать, конечно, отстранённого, порой уже совсем какого-то нездешнего, взгляда.

Ну, а потом её не стало.

Теперь, бредя по набережной Майна, Карина ёжилась не от мартовского ветра, а от мутной, волглой жути воспоминаний.

Алеси хватились далеко не сразу – как нелюдимой старухи, разлагающейся в запертой квартире. А когда расчухались и засуетились, то трупа как раз не обнаружили. Нигде. Предсмертной записки тоже. Равно как и улик, способных навести на след. От родственников пропавшей толку не было: с ними она не поддерживала отношений.

Конечно, думалось о самом страшном.

Кто-то пытался изобразить Алесю жертвой режима и пропихивал утверждение, что её убрали за правизну. Звучало откровенным бредом: она не интересовалась текущими политическими делами и не занималась активизмом. Зато у неё была запоминающаяся валькирическая внешность, которую не портили даже тяжеловесные очки на минус семь. Её одухотворённое лицо так идеально подходило для образа мученицы! К счастью, сия топорная нечистоплотная идея не получила никакого хода.

Другой вариант лежал на поверхности. Тут одни начинали сокрушённо изумляться: как, Алеся? Не может быть! Никаких предпосылок! Вся жизнь впереди! А другие злорадно ухмылялись: ой, да, эта Стамбровская – да было видно, что у неё не все дома. И Карина даже не знала, чьи слова звучали противнее.

Хотя чисто по ощущениям она склонялась к первым. Алеся была не из тех, от кого ожидаешь суицидальных действий. Она стажировалась за границей, окончила ФМО, учила языки, творила, тягала железо в зале, умела и стрелять, и танцевать сальсу...

Но что это реально значило? Да ничего. Никто не знал, что у неё было в голове. И в том числе Карина. Она тоже не могла понять, почему конторская работа и неблестящий писательский дебют – это так трагично. Но вдруг она, даже находясь рядом, проморгала разверзающееся пекло?..

Во всяком случае, её обманула Алесина бодрость и весёлость.

Но откуда ей было знать в тот самый, роковой, момент? Это потом уже она много чего прочитала с мазохистской тщательностью, устроила запоздалый разбор полётов – что нужно было делать, чтоб избежать катастрофы.

Так вот, да, находиться рядом и следить. Потому что выходить из глубокой депрессии с резким набором высоты – опасно. Вот человек распластан и придавлен: нет сил жить, но нет сил и умереть. А вот силы внезапно появились благодаря лекарствам. Но были использованы на то, чтобы выйти в окно. Очень просто. И непоправимо.

Правда, оставался и третий вариант развития событий – очень маловероятный, с условным хэппи-эндом. И вот с ним-то и была связана наибольшая мерзость.

Увы, люди в стране пропадали чаще, чем хотелось бы, и все с этим не то, чтобы смирились, но свыклись, так что в итоге всё затёрлось и подёрнулось естественным сором, как свежая могила – нанесёнными листьями. Моральные ушибы тоже рассасываются, и всякий трэш переходит в разряд страшных историй, хранимых в специально отведённом месте памяти. У Карины Алесина история тоже перекочевала в подобный же тёмный погребок и со временем стала казаться чем-то вроде морока.

Прошло почти два года.

И вот почти за месяц до неожиданной командировки на сайте словаря выскочила реклама книги с претенциозной зловещей обложкой – а она не только коробила, но всё-таки и цепляла, и Карина по непонятному побуждению на неё щёлкнула.

Когда она увидела знакомое имя и название, внутри всё перевернулось.

Как, Алесю наконец-то напечатали? Но откуда этот уродский дизайн? Она жива? Она сама так захотела? Обратилась в другое издательство? Ого, да её выдвинули на премию! Да что, чёрт возьми, происходит?!

Дать прямые ответы на весь этот ворох вопросов было некому, но Карина лихорадочно кинулась гуглить, надеясь хотя б на косвенную информацию. И от того, что она обнаружила, ей просто кровь кинулась в голову, а кулаки сами собой сжались.

Нет, издательство было то же самое. Нет, Алеся не нашлась – но это никак не помешало презентации состояться. А говорили о вышедшем сборнике на удивление много. Там и сям были разбросаны статьи и рецензии, пересыпанные клише: «яркий дебют», «открытие года», «новое слово в отечественной прозе», но самой навязчивой и бесящей была формулировка: «самый загадочный автор Беларуси»... А дальше начинались завлекательные бредни о том, что писательница в силу каких-то загадочных обстоятельств эмигрировала не то в Австралию, не то в Латинскую Америку, ведёт очень закрытый образ жизни, о прежней вспоминать не желает, на связь выходить тоже, но помнит о родном Минске и потому снизошла и дала добро на публикацию. В общем, настоящая дичь. Ещё и абсолютно бесстыдная.

Карина махом накатала обширное возмущённое письмо. Ответ пришёл буквально на следующий день. Издатель оказался предельно откровенен, читай – циничен. Он сообщил, что в этом году набор книг молодых авторов выходил слабеньким и жиденьким, а подаваться на премию нужно, и тут как раз подвернулась Алесина рукопись; попытки связаться с писательницей предпринимались, причём добросовестно, но успехом не увенчались, и потому было принято единственно верное решение. А обложка показалась недостаточно модной и концептуальной, потому и сделали новую. Ну, а придуманная история – пиар, сами понимаете.

Вдогонку письму пиликнул телефон: сообщение в вайбере. В обмен на молчание предлагали отступные. Карина от них отказалась. Равно как и от попыток восстановить справедливость. Предыдущее сообщение тут же оказалось стёрто, но за ним замерцало следующее: «Очень вам сочувствую. Могу только утешить, что ваша подруга оставила о себе реально замечательную память в виде книги».

Вот так вот. Я памятник себе воздвиг нерукотворный...

Замерев с тонкой яблочной сигаретой у моста Фриденсбрюкке, рассеянно глядя на конвульсивную пляску бликов в чёрной густой воде, Карина вдруг подумала: а если она сейчас кинется в Майн – то что случится после? Такое же безобразие?

Она раскручивала воспоминания, и всё сильнее утверждалась во мнении, что история её жизни похожа на Алесину гораздо больше, чем могло бы показаться...
_________
1) Angebot – распродажа (нем.)