Недоношенность

Однажды я оторвал руку и ногу недоношенному младенцу. Заметил не сразу… Он ведь не вопил, не стонал… Вообще ни произнёс ни звука. В конце концов, младенец был лишь фотографией на сигаретной пачке, а изображения, как принято считать, не кричат. И боли, по всеобщему представлению, не испытывают.

Просто картинки… А я только лишь открыл сигаретную пачку, попутно отделив от младенца пару конечностей. Замечу, что сразу вернул их на место. Может он и не заметил? Или свыкся от момента рождения с застывшей ролью – ему оторвут руку и ногу около двадцати раз, пока сигареты в пачке не кончатся, а потом выкинут.

Как бы там ни было, от того, что я совершил, стало пакостно на душе. Захотелось выкурить еще сигарету, однако, рвать младенца на части снова не хотелось.

В ближайшем магазине нашлись сигареты с мучительной смертью и слепотой. Поразмыслив, я решил не усугублять муки чьей-либо смерти и предпочёл разъять пополам слепой глаз. Всё равно слепой, хуже ему уже не будет. Затянувшись, выпустил струю дыма в сторону солнца. Через дымку его еще можно было терпеть… С солнцем у меня были весьма неприязненные отношения. Да и с теми, кто ходил под ним тоже, не сказать, что хорошие.

Люди, прохожие… Могу дать массу объяснений, почему они меня раздражали. Но мне уже неинтересно об этом думать. Самого факта достаточно – досаждали их разговоры, надоедала их спешка, а уж от улыбок и вовсе коробило. Всё же скажу почему… Сколько бы я не кривил лицевыми мышцами, сколько бы не силился, подобно им, разорвать рот улыбкой – ничего не выходило. Как так, без всякого труда, их лица трескаются счастливыми изгибами? Как у них выходят эти самодовольные гримасы? Что за хирургия дала им возможность кривить так губы? Я так и не смог понять, и предпочёл спрятаться от них в никотиновой дымке. Потеряться в тумане, в котором меня никто не искал.

Совсем другое дело верблюды и орлы, хмельные реки и виноградная лоза. Я видел их сквозь сигаретный смог, мог даже погладить горб верблюда, окунуться в реку или сорвать несколько виноградин. Мои миражи и глюки? Наверное, так. Но верблюд прекраснее дребезжащего, гудящего недовольством, автомобиля, а парящий орёл бесконечно свободнее прикованных к земле людей. Жаль о них никому не рассказать… В лучшем случае, узришь недоумение, в худшем – презрительный разрез усмешки.

Мне нравилось видеть этот мир за табачной пеленой, и, в конце концов, то, что я в нём одинок, не такая уж проблема.

Быть может, я прожил бы там беззаботную жизнь, если бы в привычное бытие не ворвались недоношенные младенцы, с сигаретных пачек… Они попадались всё чаще – на одной упаковке, второй, следующей… Мне было неудобно просить другие сигареты, и я брал, что попадалось. Само собой, недоношенных детей я не мог позволить себе мучить – они складировались на лоджии, где я обычно курил, будучи дома.

Совесть, конечно, всё равно мешала. Ради благословенной дымки мне приходилось ломать ребра мучительно умирающим; разрывать плоть, поражённую гангреной; терзать трупы мертворождённых и раздирать глотки, больные раком. Эти пачки я тоже не выкидывал - вконец опустошив их содержимое, хранил в шкафу, где уже никто не усугубит их страдания, как это, увы, было надобно мне.

Собственные злодеяния преследовали во снах, пробуждая, и вынуждая вновь идти на лоджию, чтобы в сигаретной дымке позабыть их хоть на краткие мгновения.

Хуже хруста ребёр и чавканья плоти, мог быть только крик недоношенного младенца, который я тогда не услышал. Не доносился он до меня и во снах, и, тем не менее, каким то образом чувствовался… Именно бесшумный вскрик разбудил меня в ту ночь и лишил тревожной дремоты. Увы, только чад сигарет мог заглушить в моих ушах, то, что я не слышал.

Я зажёг свет на лоджии. Взялся за пачку со слепотой, но обнаружил, что она пуста, как и пачка с инсультом, лежащая неподалеку. Что же делать… в такое время, в нашем городке, сигарет уже не купишь.

Нарушив данное себе обещание, я обыскал кладбище упаковок, сложенных в шкафу. Но и там, понятно, ничего. А гул в ушах, меж тем, всё нарастал.

Как же поступить… С трепетом, я открыл тот ящик где хранились пачки с недоношенными. Там их было несколько десятков - нетронутых, никогда не лишавших рук и ног. Кроме одного, того самого, чей неслышный вскрик до сих пор преследовал во снах. Вынув его наружу, я долго всматривался в его несчастное тельце, запечатлённое на плоскости. Бедняга… лучше тебя не трогать… тебе и так тяжело быть вечно недоношенным.

Но нечто во мне воспротивилось, обвинило в глупости и неразумности, потребовало прекратить неуместное сочувствие к иллюстрации. И я повёлся. Снова оторвал руку и ногу бессильного малыша, и, выудив сигарету, возвратил их на место.

Ничего не произошло. Гул слегка поутих, став еще неслышнее, чем прежде. Отложив пачку на стол, я уселся в кресло, чиркнул зажигалкой и закурил. Вот и он… Дымок, в котором таят подлинные и надуманные переживания. Какое облегчение.

Докурив и затушив окурок, я поднялся на ноги… Тут меня и застиг пронзительный вопль бесконечного множества недоношенных малюток. Он исходил с улицы! Или нет! Отовсюду! Даже из блаженного сигаретного смога.

Я упал, когда у меня отвалилась правая рука и нога, а вой недоношенных оглушил, отняв сознание.

***

Разбудило меня солнце. Но не то, с которым я был знаком и которое никогда не приветствовал. Нет, это солнце было бледно-голубым, даже белёсым. Очень похожим на ослепший глаз, незряче на меня взиравший. Я смотрел на него с пола, через окно, лёжа в одних трусах. Потом отвернулся, так и не определившись с отношением к новому небесному образованию.

Вообще-то у меня имелись проблемы серьезнее. Правая рука и нога лежали рядом, на полу. Крови не было, обнажённой плоти или костей – ничего такого. Они просто лежали отдельными частями тела, и кожа покрывала их герметичной оболочкой. Словно это не моё, а какого-нибудь манекена.

На моём теле также не имелось кровавых ран или чего подобного. Правая рука – лубок до локтя, а ноги и вовсе не имелось до самого паха.

Неумело повертевшись, я попытался левой рукой вернуть на место правую, но они не стыковались. С ногой вышло точно также. Точнее не вышло.

Надо было поразмыслить… Сигареты бы, для этого дела, не помешали. Они обнаружились тут же, на полу. Чуть приоткрытая, пачка с недоношенным малышом. Наверно, уронил её со стола, когда падал. По весу совершенно пустая! Однако, я её чуть приоткрыл, чтобы убедиться – да, ничего. Ну и довольно истязаний разъятого малютки, пора вернуть ему цельность и закрыть упаковку.

Хм… попробую еще раз поставить руку. О! Она сразу же встала на место, будто и не терялась. И нога ко мне приросла в мгновение ока. Чудеса… Теперь можно и встать. А нет, на полу еще какой-то лоскут моей кожи, не иначе как с ноги. Подобрав кожицу и осмотрев конечность, мне удалось найти соответствующее ей место. Теперь то уж точно пора вставать!

Поднявшись, я заметил открытый ящик, где хранил недоношенных. И он, как оказалось, был абсолютно пуст! Что же такое произошло ночью… Нужно покурить, чтоб сообразить. Только вот нечего… И на часах пять утра, а значит магазины закрыты. Ладно, может, удастся отыскать какого прохожего… Что еще делать.

Одевшись и сунув в карман пачку с недоношенным, я вышел на улицу. Город, надо сказать, преобразился. На небе никаких облаков, словно, они все сошли на землю… И оказались зловонным, серым туманом, который простирался клубами всюду, сколько видели глаза. Я сразу распознал, что это не сигаретный дым или, во всяком случае, не тот дым, что выручал меня по жизни. Нет… От этих испарений мне защипало глаза, скрутило горло кашлем… Но и это не худшее. В этом чаду не странствовали верблюды и не парили орлы, более того, в нём они, как бы сказать, отрицались. Как и люди, похоже, так как никого вокруг не было. Хотя ранний час всё же…

Я побрёл по чуждым и смердящим улицам, надеясь, хоть кого-то или что-то застать. Спустя 15 минут, мне таки удалось разглядеть силуэт в отдаление. Столь же серый, как туман, но всё же чуть от него отличный.

Приближаясь, я уже чувствовал неладное. Впрочем, это ощущение не покидало меня с утра.

Прохожим оказался изнурённый, высушенный человек. Скелет, обтянутый пепельной, тонкой кожей – глаза, нос, рот ввалились, уши висели увядшими отростками, и, кроме всего прочего, у него будто пепел сыпался из всех телесных щелей. Одет он был в одни штаны и ходил босиком.

-Что такое Нед? – раздался голос из глубины иссохшей грудной клетки. Хотя и его рот, при этом, кажется, шамкал, - это же я, МС.

-Меня не так зовут, - не знал, чем еще ответить. Я продолжал его разглядывать и мне, отчего-то, воображалось, что мы с ним внешне схожи. Правда, с зеркалами и отражениями я не имел дел уже давно, и не помнил толком, как выгляжу.

-Да ну… - ребра разочарованно присвистнули.

-Эм, а у вас сигареты не найдется? – решился я, наконец, на вопрос.

-Сейчас посмотрю, - МС поднёс руки к впалой грудине, уцепился за что-то пальцами и раскрыл грудную клетку. Не было ни хруста, ни треска. Рёбра открылись как дверцы шкафчика, с тихим скрипом.

Наружу посыпались окурки, те, что еще дымили, или давно потухли.

-Извини, похоже, только одна осталась, - прохожий залез рукой в прокуренную полость внутри себя и, покопавшись в бычках, выудил цельную сигарету, - забирай, мне уже без надобности.

-Спасибо, - я бы удивился и отпрянул, но проклятый туман вокруг мешал удивляться или испытывать отвращение. Он, словно, поглотил меня, обезличил. Потому я, без колебаний, принял присыпанную пеплом сигарету.

-Если еще надо будет, пока магазины закрыты… - рёберные дверцы захлопали, просыпая окурки, - …то спроси у мёртвого или у солнца. Только на солнце долго не смотри, а то ослепнешь. В шкатулках еще найти можешь, но только раз. Ну а совсем приспичит, в центр города иди, к самому его сердцу.

Я кивнул и поспешно отошёл от МС. Всего на несколько шагов, однако, обернувшись, его уже не увидел. Даже силуэт пропал в клубах злосчастного тумана.

Ладно, время закурить и подумать. Чиркнув зажигалкой, я, наконец, вдохнул заветный никотин. Творилось нечто странное – это факт. Что еще можно сообразить? Если и было можно, то я не успел… Сквозь сигаретную дымку, что я испустил наперекор зловредному туману, мне открылся желанный мир… Но был он уже совсем не таким – верблюды разлагались бесформенными кучами, а орлы, утратив крылья, разбились кровавыми кляксами об асфальт.

Я зажмурился, продолжая курить… Мне грезилось совсем не то! Нечто жуткое, тревожное… Отчего я нервничал и теребил разный мусор в карманах, надеясь, себя так успокоить. В итоге только больно ударился, упав на землю. Это рука с ногой опять отвалились, когда я случайно приоткрыл в кармане пачку недоношенности.

Я так и докуривал, лёжа на асфальте с закрытыми глазами. Потом дожидался, пока выпущенная мною дымка рассеется в тумане, и лишь затем открыл глаза. Нащупал в кармане пустую пачку сигарет, закрыл, и принялся присоединять к себе отпавшие конечности. Лоскут кожи с ноги так и не нашелся, может ветром унесло, а может туман проглотил. Мне снова стало всё безразлично и способность мысли вновь заволокло. А нужно же во всём разобраться! Сыскать еще сигаретку.

Что там говорил ходячий полутруп? Спросить у мёртвого или солнца. Мёртвых вокруг не находилось и я, подняв взор, вгляделся в зрачок на небе.

Так мы и таращились друг на друга – слепой глаз размером со звезду и я, лежачий на асфальте. Всё же этот вариант солнца мне был куда симпатичнее жёлтого шара. От него не исходили пронзительные лучи. Оно, вероятно, и вовсе не светило. Однако, и не менялось, а как такое солнце о чём либо спрашивать?

-Нет ли у вас сигареты? – произнёс я, не думая быть услышанным.

Мир померк лишь на мгновение… И вот у меня во рту уже желанная палочка с табаком. Кивнув бледно-голубому зрачку, я чиркнул зажигалкой и повернул голову к безоблачному небу.

Пустое. Синий фон и только. Даже сквозь дымку от сигареты, на нём ничего не просматривалось. Облака, кстати, мне всегда нравились. Они заслоняли недружелюбное солнечное сияние. Теперь, впрочем, заслонять было нечего, потому они, видимо, и пали на землю.

Когда я курю – я размышляю. Воспоминания об облаках, невольно напоминают мне свои былые мысли о них.

Да, эти небесные шматки бывали красивы и выразительны. Но являлись ли они тем, чем должно? Слишком уж непостоянный и случайный у них был вид. Как будто комья ваты, оторванные от чего-то цельного, что я не в силах узреть. Или наоборот! Элементы, стремящиеся к  единению, в которое они никак не могут слипнуться… Недоношенные. С природным изъяном и дефектом от самого начала времён.

Не стоит тогда удивляться, что рухнув на землю, они оказались обречены ползать по ней смердящими клубами дыма. Их, увы, погубил врожденный недостаток – изначальное наследие, близкое и мне тоже.

Я сплюнул окурок. Сигарета, видимо, ушла впустую, ведь в дельном направление мои мысли так и не пошли… Об облачках думал, о своём родстве с ними! Бредятина недоношенная.

 Надо вставать. Магазины, конечно, еще закрыты. И мне неведомо, где искать мёртвого или некие шкатулки… Но хоть про центр городка я знаю, значит, туда и направлюсь.

Ориентироваться в едком тумане было нелегко, но улицы были, как ни крути, всё те же. Знакомые, хоть и несколько чуждые. По ним я и направился к центру, к сердцу, к чему-то там, а слепой глаз солнца взирал вослед.

***

Мёртвый встретился раньше, чем предполагалось. Разлёгся прямо посреди дороги, на высокой, в два или три этажа, горе окурков.

-Нет ли у вас сигаретки? – крикнул я ему снизу.

Мёртвый молчал. Не слышал или не мог слышать. Наверно, надо подобраться к нему поближе, взобраться повыше.

Что поделать… Я полез наверх, цепляясь за тысячи сигаретных останков. Они тоже были мертвы, давным давно выкуренны. Но тот, что на вершине, носил в себе иную смерть. Надо только подобраться к нему поближе, чтоб разобрать какую.

Взбираться по бычкам – нелёгкая задача. Они сыпались из под рук, сбегали из под ног… Я скатывался вниз, продвигаясь вверх очень медленно. А еще что-то происходило со мной самим, с моим телом. Оно… деформировалось? Едва заметно, но я чувствовал – мышцы под кожей меняли форму, кости слегка кривились, телесные детали сминались одна за другой… Физические мелочи не более! По крайней мере, сейчас меня заботило другое – достигнуть верха!

И у меня получилось! Вот и мёртвый, прямо перед глазами. Выглядел он почти ребенком, но по размерам был очень большим, как взрослый. Разбухшая обнажённая туша, сросшиеся вежды, отсутствие носа и лишь зачатки рта. А еще запёкшаяся кровь по всей коже. От погибших окурков под ногами он отличался тем, что не был “выкурен” жизнью, а уже родился мертвецом. Неприятно признавать, но он, как и МС, имел со мной схожие внешние черты, насколько они припоминались.

-Извините, нет ли у вас сигареты, - спросил я, смущенный, что тревожу его смерть.

Мёртвый не шелохнулся, лишь по его коленкам прошла почти незаметная трещина и в моих руках тут же возникла сигарета. Что же, славно. Я скатился чуть вниз, присел на гору окурков и закурил. Убирая зажигалку, тронул в кармане ту самую пустую пачку с недоношенным малышом. Решил достать, рассмотреть… И не напрасно. Она вся измялась, пока я карабкался. Очевидно, оттого помялась и моя физическая форма. Теперь ясно… Нужно быть осторожнее с ней, бережливее.

Всему происходящему имелось банальное объяснение! Это сон и не более. Да, красочный, реалистичный, но он распадётся на слабые образы, едва я проснусь, а далее и вовсе забудется. Всё предельно просто, разве нет?

Я же повидал уже бесчисленное количество снов. Многие из них, сами в себе, содержали целое повествование, даже некий сюжет. Но в итоге оставляли за собой одни лишь случайные картинки, невнятные чувства и, иногда, тактильные ощущения. Ничего кроме! Ни один сон целиком не перенесся в реальность. Им предначертан распад в момент пробуждения, а значит, и переживать тут не о чем! Все эти забавные сновидения сгинут… И текущее тоже. Я его так и не донесу до грядущего утра, и оно, как и все прочие ночные грёзы, останется вечно недоношенным.

Я аж хохотнул, осознав всю очевидность. Но потом опечалился… Показалось несправедливым, что сны, пусть и кошмары, безнадежно недоношены. И ведь таковыми и останутся, по непонятным законам мироздания.

Пусть даже они рухнут, как облака – ничего не изменится. Мы узрим их в другом виде, но не в другом статусе существования. Я, выходит, и сам как сон, причем в любое время жизни. Недоношенный сгусток помыслов, чувств и впечатлений!

Ох… и до чего дошли мои мысли! Пора найти еще сигаретку, чтоб привести их в порядок. Следует выдвигаться.

***

Мерзкий туман густел, становился плотнее и зловреднее. Но я больше не злился на него, даже сочувствовал гибнущим облакам. В конце концов, к чему держать на них зло, когда всё вокруг затянувшийся сон, который тоже вскоре погибнет.

Хотя кое-что раздражало… пузырящиеся, розоватые камни под ногами. Я спотыкался об них всё чаще. Порою рассматривал, сев на корточки. Непонятные какие-то новообразования… никогда подобное не встречал на наших улицах. С одной стороны, они вроде как из плоти, из живой ткани. Вздуваются и опадают, точно, дышат. Но при том тяжелые – не сдвинуть, не опрокинуть, не убрать с пути. Неподъемные булыжники.

Пришлось двигаться дальше осторожнее, смотря под ноги. И, тем не менее, я всё равно об них спотыкался. Если представить, что они нечто живое, то, по всей видимости, им что-то от меня было надобно. Хоть бы объяснились!

Ладно, пока просто сочту их препятствием движению.

Вскоре я влип в особо густой клочок тумана. Идти сквозь него неспешно было попросту невыносимо. Пришлось бежать, в надежде, что далее он поредеет. И да, он немного рассеялся… Наверно, то облако, позади, уже совсем прогнило от долгого пребывания на земной тверди.

Как бы там ни было, я споткнулся во время бега и упал, проехавшись животом по асфальту. Рука с ногой отлетели в сторону. Но это пускай… Не так уж и страшно, если бы меня еще и не согнуло неестественным образом. Нет, нет… Кости не хрустели, и о переломах ничего не свидетельствовало. Только вот левая рука обвисла, шевелясь теперь как-то странно, как плеть. Да и спину всю скособочило – я не мог её до конца разогнуть, и вообще она накренилась набок.

Что меня так изогнуло и как? Ответ прост и очевиден.

Неумело вращая левой рукой, я извлёк из кармана пачку недоношенности. От удара об землю её сплющило… Хуже всего смотрелась трещина, прошедшая вдоль тельца нарисованного младенца… Она и исказила мою телесную форму, не иначе!

Разозлившись, я пнул единственной ногой проклятое новообразование, а оно в ответ хлопнуло, словно крышкой. Шкатулка?

Посмотрим… Но сначала надо повозиться с пачкой недоношенности. Выправить её сколько возможно, что я и попытался сделать. Чтож… руку и ногу теперь можно было вернуть на место, однако, трещину уже не залатать. Да и левая ручонка не работала как раньше – обвислая культяпка, с почти пропавшим локтем.

Ладно, что там с булыжником. У него действительно имелась крышка, которую надо было лишь откинуть. Что же внутри? Полость, доверху начинённая окурками. Но мне повезло, на них лежала и одна цельная сигарета. То, что нужно!

Взял, чиркнул зажигалкой и задумался, сидя на асфальте.

Я теперь практически калека. Приплюснутый, перекошенный горбун. Выходит, не дойти мне уже до конца жизни в целом виде. Впереди лишь увечное житие! Хотя и раньше оно, не сказать, что было полноценным.

Я вдруг захотел увидеть людей, хотя бы в табачной дымке. Не верблюдов и орлов, пусть они даже как прежде, были бы живы. Нет! Людей. Всмотреться в них, отрешившись от былой неприязни. Среди них ведь так много хромых и побитых жизнью. Эта, стерва, мало кого жалеет… В тот или иной момент, пнёт любого! Да так, что мало не покажется. Изуродует чуть-чуть… Потом еще чуток. А затем и вовсе вывернет нутро до безобразия, попутно растоптав и душу.

Странное дело, я, быть может, впервые подумал о людях. Об их недостатках! Отчего-то, начал им сопереживать. Ведь не все они скалятся довольными улыбками, многие, как и я, их лишены. Хм… Вообще-то, вполне может статься, что и за многими улыбочками сокрыта неизлечимая болезнь – недоношенность. Разве кто дойдёт до финала жизни не изуродованным? Кто-то дойдёт, наверно. Но за сигаретной дымкой, в которой я долгое время укрывался, мне было не различить других… Таких же. Симпатичных уродцев.

Сигарета догорела вместе с моими рефлексиями.

***

Передвигаться стало куда сложнее. Правую ногу я почти волочил, левой рукой толком не управлял, а кривая спина сместила угол обзора. Живые булыжники, так называемые “шкатулки”, продолжали мешаться на пути. Я, конечно, открывал их, заглядывал, но не находил внутри ничего кроме массы окурков. Ну и ладно, центр уже близко. Пройти всего ничего…

Смещённым взором я приметил дверь магазинчика. Пора бы им уже открываться! Сейчас проверим! Всего три ступеньки до входа.

Подойдя к двери, на которой не имелось надписей кроме “МАГАЗИН”, я взялся за ручку и потянул на себя. О, она открылась без всякого труда! Только мне представлялось увидеть перед собой полочки товаров, продавца, кассовый аппарат… Но вовсе не огромный зев, заслонявший весь дверной проём.

Нет, не рот. Горло! Оно колыхалось дыханием. Виднелись гланды, изнанка щёк и стелящийся понизу слюнявый язык. А над тем местом, где глотка уходила в темень пищевого туннеля, висел какой-то кокон – бесформенный, дрожащий, покрытый коричневатыми лишаями. Он тоже дышал, но сам по себе, независимо от горла.

-Мне бы сигарет, - пролепетал я.

-Осталась одна и даром не угощаем, - глухо, как из мешка, ответил висящий сгусток.

-У меня есть деньги, - я достал из кармана мятые купюры.

Отросток приглушенно забурчал, словно смеялся, и принялся раскачиваться из стороны в сторону, подобно маятнику.

-Устаревшая валюта, - ответствовал болтающийся комок, - актуальна, нынче, уже другая…

Глотка вздрогнула, а потом исторгла из тёмного провала сотни сигаретных пачек. Они высыпались прямо мне под ноги, на ступени. Все пустые. И не просто опустошённые, а еще и с оторванными крышками.

Всё это ирреальный сон… Не более. И пока я в нём нужно во всём разобраться, а значит покурить.

-Брать будешь? – нетерпеливо вопросил коричневатый мешок.

-Да, - я выудил пачку с недоношенным младенцем. На секунду попытался задуматься о своих поступках. Но туман не давал… Мешал вспомнить, как пакостно я чувствовал себя просто открывая эту упаковку. А теперь ведь предстояло не открыть-закрыть… Нет, я должен был навсегда разорвать недоношенного малыша.

-Плати или будешь проглочён вместе с ним, - подвешенный ком перешёл на угрозы.

Что же… Я оторвал крышку от пачки, едва не упав, когда отвалилась правая рука и нога. Сумел, к счастью, уцепиться обвислой конечностью за периллу. Сохраняя шаткое равновесие, сунул большую часть недоношенного младенца себе в карман. Затем осторожно опустился на одной ноге, чтобы присесть на наваленные пачки, и, подобрать ту, на которой еще оставались две конечности несчастного малютки. Сгусток, похоже, крайне забавлялся происходящим.

Неумело манипулируя рукой, я забросил в глотку порванную пачку. Она исчезла в темноте пищевода… Кокон сразу же замер, а горло завибрировало, содрогнулось, и выблевало из себя великое множество окурков, осыпавших ступени и землю вокруг. Их было так много, что меня смело наземь.

-Теперь вали, магазин закрыт, - услыхал я приглушенное напутствие и дверь магазина захлопнулась.

Левая рука, как бы плохо она не работала, как-то сразу нащупала в ворохе бычков цельную сигарету. Зажав её между зубами, мне пришлось немного повозиться, чтобы попасть огоньком зажигалки по кончику табачной палочки. Получилось. Я затянулся и поднялся на четвереньки. То есть не совсем на четвереньки, у меня ведь осталась лишь одна рука, одна нога и одна культя до локтя.

Так я и пополз к центру города, попутно затягиваясь никотином.

Вокруг, ранее не приметные, сновали тени. Они тоже ползли, изувеченные, так или иначе, прямо сквозь туман. Только в отличие от меня, их очертания барахтались на месте, неотвратимо заплутав в мертвых облаках. Стоило к ним приблизиться, как они таяли в тумане, так и не достигнув цели… Так и не донеся свои призрачные сущности куда следовало!

Тени недоношенных. Не младенцев, нет! Эти уже повзрослели настолько, что оставили по себе лишь эфемерные силуэты в моём сне. Я пытался их окликнуть… Но они не слышали или не слушали. Хотя мне и раньше то не удавалось донести свои слова и мысли до людей. В общем-то, это одна из причин, отчего я предпочёл прятаться в дымке сигарет – чтобы и не пытаться… Лучше уж оставлять свои помысли при себе, чем преподносить их в недоношенном виде.

Если поразмыслить шире, то всякая коммуникация меж живыми существами несёт на себе печать недоношенности. Никто никого не понимает… Не желает или не способен. Хорошо еще когда один улавливает хоть что-то из слов другого – эмоцию, порыв, мотив… Однако, и то он воспринимает на свой лад. Через повреждённую призму общения. Сам людской язык, сколько бы веков его не совершенствовали, остаётся недоношенным с самого своего формирования.

Но совершеннее ли слов молчание? Отнюдь. Ведь мы и до себя самих донести не всё можем… Зачастую, невольно, и не хотим.

Глупо думать, что ты всё о себе или другом знаешь, а самое глупое давать советы, рекомендации… Куда там! Недоношенность, помноженная на недоношенность – формула мироздания! Жаль, но и этот мой вывод с тем же первородным дефектом. Так бы я хоть с чем-то мог определиться и хоть что-то себе, в самом деле, донести.

Я сплюнул свои домыслы с догоревшим окурком.

***

Не знаю уж как, но я сумел доковылять до центра города! До самого сердца!

Оно расположилось прямо тут, в центре площади, на небольшой горке из окурков. Туман ласкал его своими прикосновениями, но оно лишь судорожно вздрагивало от этих нежностей.

Я подполз поближе, начал его разглядывать. Большое, размером с три моих головы, и, как оказалось, никакое это не сердце, а мозг – скукожившийся, дрожащий и грязный. На нём имелась пара чёрных пятен, большое и поменьше, и он, будто бы, смотрел ими на меня! Скошенным взглядом двух почернений.

Я обвил мозг рукой плетью, уперся в него обрубком, и, приложив усилия, открыл – как сигаретную пачку или “шкатулку”. Верхняя часть мозга откинулась, но не отвалилась. Повисла параллельно асфальту.

Как я и ожидал, внутри мозг был доверху набит бычками, однако, имелась и одна цельная… Достав её, и сунув в рот, я неумелыми телодвижениями захлопнул крышку мозга. Пусть себе дальше думает, или чернеет, или чем он там увлечён… Мне тоже надо подумать, наверно, последний раз в этом призрачном сне.

Я уселся на асфальт и упёрся спиной в мозг. Он был недвижим или невероятно тяжёл. Удобно я, в общем, устроился, чтобы поразмыслить.

Чиркнул зажигалкой, затянулся никотином…

Может и мой мозг уже почернел от мыслей и былых эмоций. Он же изнашивается, это все знают, а вослед за ним и сердце с душой. Мы все родились недоношенными! Но значит ли это, что мы совсем не можем ничего донести? В конце концов, я вот, например, донёс большую часть малыша с сигаретной пачки. Благодарен он мне за сие деяние или нет – не знаю. Между мной и им непреодолимая стена из условностей сего мира. Младенец только фотография, а я… Ну, а я тоже вроде фотографии, только подвижной. Единственное, что у нас с ним общего – недоношенность. Впрочем, как я уже понял, это свойство всего живого и неживого. И, тем, кто из живых, нести это бремя крайне нелегко.

Какие-то скупые мысли… Я то надеялся в финале осознать нечто значимое! Чтобы всё стало осмыслено! А в голову пришли одни банальности… Хотя, признаюсь, никогда о них раньше не задумывался.

Мне осталась всего одна затяжка… Затем сигарета потухнет, скорее всего, вместе со сном, может заодно и со мной. Так и оставаться странному сну извечно недоношенным. Однако, там откуда я сюда явился, дела обстоят немногим лучше… Очевидное прозрение, но в полной мере оно пришло ко мне только сейчас.

Я затянулся останками сигареты.