Котострофа. Часть I

    
Конечно, я знаю,
как пишется это слово.
Но то, что происходит
в последние годы у меня дома,
– это именно КОТОСТРОФА!

          Я выросла с кошками. Их, всяких-разных, толпилось в квартире и путалось под ногами всегда несколько. К 25 годам мне до того надоело, что на один квадратный метр площади, кроме моих двух, приходится ещё более десятка других ног, что я съехала от родителей к будущему мужу. Первое, что я там увидела, – два жёлтых глаза. Сюрприз. Чёрная, как ночь, Багира приветствовала меня. Через три года мы переехали в другую квартиру и родился сын. Багиру забрала к себе свекровь, святая женщина, и я, наивная, подумала, что кошачья эпопея в моей жизни закончилась.
     Сын просил кошечку лет с пяти. Я стояла намертво – только через мой труп. Шерсть, драные обои, лотки и миски в новой квартире ну никак меня не прельщали. Правда, объяснить это ребёнку детсадовского возраста не удавалось. Решив отделаться малой кровью, мы завели рыбок и мышек. Первые сидели в аквариуме, вторые в клетке, ели, болели, мусорили. Сын пошёл в 6 класс, просьбы не стихали. Я стояла намертво – только через мой труп. Ах да, говорила уже. Но эту фразу я твердила семь лет – с его пяти до неполных двенадцати. Я так намертво и стояла бы, если бы не Бася. Если бы Бася почему-то не решила жить с нами...
     Тем прелестным сентябрьским вечером мы возвращались домой с карате. Она сидела под машиной возле подъезда и думала, как жить. Мимо шли разные ноги, но они не внушали ей доверия. Из-за угла выплыли мы с сыном. Бася сосканировала две маленькие фигурки, цепким внутренним взглядом охватила все возможные варианты, поняла, что нашла беспроигрышный, и, когда мы проходили мимо машины, бросилась нам под ноги. Она упала на спинку, раскинула лапы и вежливо попросила: «Почешите мне пузико, пожалуйста!»
     Не могу сказать, у кого рот открылся шире. Я подхватила нижнюю челюсть (зубы-то не молочные) и замерла прямо с поднятой ногой. Сын, который секунду назад канючил привычное «кисуууу», дико взглянул на меня, на небо, на асфальт и как коршун кинулся на кошку. Я поняла – пат. Отнять её можно было только через его труп.
     Не верящий своему счастью ребёнок нёс её, как драгоценную вазу, и, похоже, плакал. Я тоже. Мне было жаль себя.
     Зайдя в квартиру, сын опустил сокровище на пол и включил свет. Кошка глянула в огромный зеркальный шкаф, изогнулась как скрипичный ключ, выпрямила ноги до деревянного состояния и вдруг поскакала боком по какой-то дикой траектории. Я подумала, что у неё эпилепсия, что она сейчас упадёт и забьётся в конвульсиях, проглотив язык, а я должна буду разжать ей челюсти, вставить ложку и сделать искусственное дыхание… Или что там делают при эпилепсии…
     Следующая мысль была ещё страшнее – у неё бешенство! Ноги подогнулись. Она наверняка успела обслюнявить ребёнка… её надо срочно выкинуть…сына в пастеровский кабинет… прививки… 90 дней…
     Я перевела взгляд на обслюнявленного сына. Он катался по полу. Бешеная кошка прыгала туда-сюда. Я почувствовала, что схожу с ума.
     – Она больная, сынок, – сказала я, стараясь придать голосу как можно больше убедительности.
     – Мама! Она другую кошку в зеркале увидела! – захлебнулся ребёнок.
     Честно, всю жизнь думала, что это враки – такое кошачье поведение. Постановочные трюки, фотошоп – что угодно. Но вот на моих глазах шерстяная варежка, растопырившись, скакала на цырлах и била лапами по зеркалу. Через пару секунд я каталась по полу рядом с сыном и вытирала слёзы. Сто лет так не смеялась.
     Бася оказалась здоровая. У неё были чистые ушки, чистые глазки, чистый носик, она спокойно вынесла купание и шампунь от блох, хотя блох у неё и не было. Пока мы бегали за лотком, сходила на расстеленную газетку, чем покорила моё неприступное сердце.
     Сын был на седьмом небе. О такой сестре, как Бася, можно было только мечтать.
     Она отталкивалась задними ногами от стен на расстоянии полуметра от пола и неслась по длинному коридору. Её заносило на поворотах, передние лапы и голова были уже в комнате или кухне, а задние всё ещё юзили когтями по ламинату в коридоре. Кошку изгибало под углом в 90 градусов, как загогулину, которой свинчивают шкафы. Она караулила сына за углами и прыгала ему на ноги. Он визжал и убегал, Бася гналась следом. Они долетали до входной двери, и обратно уже сын бежал за ней, топоча и хохоча. Соседи стучали по батарее. Я боялась, что в один непрекрасный день они вызовут полицию и та отправит меня на принудительное лечение в Орловку, потому как выглядеть я буду очень бледно, доказывая, что адские разборки по вечерам, сравнимые с погромом в Гарлеме, устраивают тощая киса и двенадцатилетний мальчик…
     Нет, «тощая» – это не то слово. Бася была тонкая и грациозная, как балерина. Как египетская статуя. Вдоль коричневой спинки шла чёрная полоса, а по бокам от неё были разбросаны леопардовые пятна. Кошка была такой точёной, что с осени по весну спала в батарее. Ложилась внутри и вытягивала передние лапы, пристроив на них узкую морду. Киса-принцесса. Киса-модель. Сознавая свою красоту, она на полушаге хлопалась на бок, разбрасывала лапы, прищуривала зелёные умные глаза и спрашивала: «Ну что, хороша?» «Хороша!» – соглашалась я, но тут появлялся сын и начинял гонять её как простую подзаборную кошку, а не особу царских кровей. Бася защищалась, как Ангсунамун в «Мумии», тем более что мечей у неё было целых двадцать. Сын ходил с такими изодранными руками и ногами, что закрадывалась мысль: «Что скажут люди?» Разве в приличной семье у ребёнка могут быть такие руки?!
     После ужина Бася любила вздремнуть, а часов в десять, когда мы ложились спать, начинала скакать по коридору как кавалерийская лошадь. Перед сном в течение получаса мы ходили и выковыривали из всей щелей спрятанные шарики, фантики, крышечки, карандашики, в общем, всё, что наша запасливая хозяюшка заботливо рассовывала целый день, чтобы оторваться ночью. Лишённая подручных средств Бася, от которой хозяева ещё и запирали на ночь двери, начинала орать: «Мне скучно!» Негодующие вопли прекращались только, если она находила что-нибудь, что мы проморгали. Но тогда начинались скачки.
     Я мечтала выспаться больше всего на свете, поэтому решила не давать кошке спать после ужина.
     – Засыпает! – кричала я.
     Сын хватал Баську и ставил на пол. Она щурила сонные глаза, вздыхала, зевала и начинала клевать носом. Но едва только прыгала на диван или кровать, как мы спихивали её обратно. Промучившись так пару часов, мёртвым сном засыпали все трое. Правда, Бася уже в три часа утра была бодра, как пиренейская коза на выпасе.
     Став постарше, она возлюбила аквариум. Бася запрыгивала на комод, где он стоял, спихивала крышку и глушила рыб. Клянусь, я не вру! Я стала класть на крышку книжку. Книжка ночью летела на пол, я просыпалась и чертыхалась.
     Однажды я подумала, что проблема решается просто: надо положить что-то тяжёлое! И положила молоток.
     Среди ночи моё сердце вдруг решило выпрыгнуть из горла. От адского грохота в голове запищали, заметались и скончались в давке мысли приблизительно такого содержания: «Дому всё… 11 баллов…не меньше… Газ… Взрыв… Паспорт…» Зажав горло рукой, я перекрыла сердцу выход наружу, оно ткнулось в десницу, бухнулось обратно, качнуло кровь, и, благодаря прилившему к голове кислороду, я вдруг вспомнила, что живу на Восточно-Европейской равнине и у меня электроплита. Никакого конца света нет! Бася всего-навсего свалила молоток с аквариума! Спасибо тебе, господи!
     Утром, глядя в королевские изумрудные глаза, я тщетно вопрошала: «Басенька, ну ты же девочка! Ну зачем тебе молоток?!» Развалившись на полу и поводя египетскими ушами, Бася снисходительно молчала.
     Кроме египетских корней, у неё обнаружились ещё и американские. Знаменитая Лара Крофт приходилась нашей кошке прапрабабкой. Часа в четыре утра Бася шла в лоток и начинала копать там в надежде прорыть тайный ход к соседям на четвёртый этаж. После раскопок – примерно с 4.30. до 5.00 – она играла на варгане. Подцепляла лапой лоток с камнями, он падал на кафель, и звук, леденящий душу, тоскливый и дикий, нёсся по стояку…
     На людей, поднимавшихся со мной в кабине лифта, я боялась поднять глаза. Мне казалось, что у каждого из них за пазухой лежит парочка увесистых камней, один из которых предназначен мне, а второй Басе.
     Единственным существом, на котором никак не сказалось Басино воцарение в квартире, была белая мышь Оливка. Её тёмненькая сестра Сливка, видя Басю рядом с клеткой, благоразумно уходила в деревянный домик хлопотать по хозяйству. Оливка же была Басе под стать – оторва оторвой. Если Басенька совала свой нос в прутья клетки, Оливка тут же вцеплялась в него. Бася изумлённо распахивала глаза, в которых читалось: «Это вы со мной так?» «С  тобой, с тобой!» – отвечала безбашенная мышь и кусала ещё раз. Бася вынимала нос и ложилась рядом с клеткой думать. Сливка не выходила, наверное, мыла полы. Оливка демонстративно наматывала километры в колесе, поплёвывая через плечо в Басину сторону. Та беспомощно переводила взгляд на меня. «Басенька, она чокнутая!» мне – пыталась утешить её я. Кошка на секунду выныривала из когнитивного диссонанса, но тут же ловила презрительный Оливкин взгляд и впадала в него снова.
     Как-то раз я пошла на минутку в ванную набрать воду в поилку и не закрыла клетку. Бася спала в комнате на диване. Когда я вернулась, моё не привязанное к определенному месту сердце упало в живот и не разбилось только потому, что там лежало пол-килограмма картошки пюре. Басина голова была внутри мышиного дома. Перед ней на задних лапах стояла Оливка. «Сантехника вызывали?»  – спросила Бася. «Нет!» – отрезала Оливка. «Ну если что – зовите», – сказала Бася. «Всенепременно!» – ёрничала Оливка. «До свидания», – вежливо попрощалась Басенька и, попятившись задом от решившей проводить её Оливки, грохнулась с подоконника в экзистенциальный кризис.
     В марте наша девочка, вдыхая весенний воздух на перилах балкона, решила, что уже пора, и заявила: «Хочу кота!» Сын сочувственно почесал ей пузико, я предложила волшебную таблетку. Бася оскорбилась и плюнула ею в меня. «Больше ничем помочь не могу», – развела я руками и собралась ложиться спать. Бася горестно вздохнула и зарыдала. Столько неизбывной женской тоски было в этом плаче, что моё каменное сердце дрогнуло и я разрешила ей спать со мной. Она легла рядом и всю ночь стонала, кряхтела, топталась, мурчала, звала, жаловалась. К утру я возненавидела всех мужиков – и с двумя, и с четырьмя ногами. Злая и невыспавшаяся, поругалась на работе с начальниками – милейшими людьми! – только на том основании, что они были Антоном и Андреем.
     Дома сын сидел на полу, гладил Басю и втолковывал: «Ну зачем они тебе? Вон посмотри на маму, живёт себе и счастлива». Кошка смотрела, и в её глазах явно читалось: «Ну ты и дура…» Я пыталась игнорировать эти взгляды, но она падала перед моими ногами на бок, вытягивалась в струну и стонала: «Видишь, как я страдаю… А ты – дура!» На четвёртый день мне стало так жалко и её, и себя, что я зарегистрировалась на сайте знакомств. Клюнувший рыбак пришёл в гости, заявил, что у него аллергия на шерсть и предложил выпустить Басю на улицу, поскольку в роду у неё одни хищники и она не пропадёт. Я выпустила на улицу его и спросила: «Ты этого хотела? Ну, кто из нас дура?» Неожиданно Бася вняла моим словам и прекратила стенать. Я долго считала, что умнее кошки свет не видывал, но потом оказалось, что сыну просто удалось впихнуть в неё «Контрсекс».
    24 июля я собиралась на работу. Сын гостил у бабушки на даче. Бася пряталась где-то от жары. Перед выходом я стала её искать и не нашла. Обошла квартиру раз, другой, третий – кошки не было. Я выбежала на балкон, где она, помня Египет, любила принимать солнечные ванны, но и там её не обнаружила. Вдруг сосед из дома напротив крикнул: «А ваша кошечка спрыгнула за птичкой». Я помертвела и свесилась с балкона. Пятый этаж, на минуточку, голый асфальт. Кровавое месиво встало во весь рост в моём больном воображении. «Она уползла», – сообщил парень, и я почувствовала, как с сухим треском, словно пожар в степи, идёт по моим волосам седая волна. Ноги не держали, руки тряслись, я вылетела из подъезда и заорала: «Бася!» Сосед выглянул снова и махнул рукой в направлении арки. Я помчалась в глубь двора и у соседнего подъезда на ступеньках, ведущих в подвал, увидела её. Она лежала, уронив голову на окровавленные лапы. «Басенька», – зарыдала я и, шатаясь, понесла её домой.
     С работы примчалась любимая подружка, страстная кошатница. Она притащила переноску, сделанную в виде рюкзака с пластиковым окном-иллюминатором. Мы погрузили в него умирающую Басю, которая уже не открывала глаз, и рванули в ветклинику. По дороге позвонил сын и поинтересовался, что у меня с голосом. «Бася прыгнула с балкона», – сказала я. 
     Ветврач, молодой и улыбчивый, достал её из переноски и положил на холодный операционный стол. Пощупал голову, лапы, спину, пузо и посмотрел на меня. Еле живая, я собрала последние силы и прошептала: «Что с ней?» «Кошечка ваша губу разбила, – подмигнул врач, – поэтому лапки в крови». Я сглотнула и хриплым шёпотом спросила: «А ещё?» «А всё, – улыбнулся Айболит. – Бася ваша артистка гениальная!»
     Кинозвезда лежала на операционном столе и поглядывала исподтишка, видим ли мы, как ей плохо. У меня потемнело в глазах. «Эй, эй, я сроду людей не лечил!» – испугался ветеринар и сунул мне под нос нашатырь. 
     Я посадила мошенницу в рюкзак и обозвала её Терешковой. Дома отмыла ей лапы, уложила на пуфик в коридоре и присела рядом поговорить о доверии и лжи.
     В замке заворочался ключ. С дачи явился ребёнок. Мы посмотрели друг на друга, и я опять не могу сказать, у кого открылся шире рот.
     Чуткий тринадцатилетний сын привёз осиротевшей матери …кота.