Кремень

Был у меня был товарищ, Андрей, старше меня на 2 года.  Хочется сказать “друг детства”, но он был скорее другом отрочества и юности.  Наши родители вместе работали, его отец был научным руководителем моей мамы. Об Андрее, о его олимпиадных успехах, учебе в Киевской физмат школе-интернате и возвращении оттуда после Чернобыльской катастрофы, я много слышал от мамы. Но познакомились мы, когда я закончил 8-й класс. Андрей тогда как раз закончил 10-й и поступил в МФТИ. Его родители пригласили меня поучаствовать в их семейном походе на байдарках по рекам Западной Украины. Я тогда еще не собирался становиться физиком, скорее проявлял интерес к биологии. Знакомство с Андреем было очень ярким впечатлением. После похода мы продолжали встречаться, и, пожалуй закономерно, что именно вследствие этих встреч, во мне проснулся интерес к физике.

Я впервые попробовал свои силы в физической олимпиаде в 9-м, предпоследнем классе. Первый результат был не очень удачный - мне не удалось занять никакого места даже на областной олимпиаде. Но в тот год я получил от Андрея очень ободряющее письмо. Он писал, что такое количество баллов, которое я набрал, участвуя в олимпиаде впервые, позволяет прогнозировать, что я смогу занять призовые места на республиканской олимпиаде в следующем году. Это письмо меня весьма вдохновило, и прогноз Андрея осуществился. Во время участия в олимпиадном движении я познакомился со своими друзьями, которые в будущем вместе со мной поступали в МФТИ. Они, как оказалось, все знали Андрея и очень ценили его. Приезжая на каникулы он встречался с нами и с большим вдохновением рассказывал об учебе в институте, о преподавателях, науке, итд. В его рассказах даже тараканы в комнатах общежития были овеяны ореолом романтики.

Когда наша олимпиадная компания поступила в МФТИ (мы даже поселились в одной комнате) романтика очень быстро куда-то  испарилась. То ли потому, что поступили мы в 90-м, и вскоре после развала СССР престиж профессии физика резко упал, а бытовые условия стали тяжелыми. То ли по каким-то другим причинам, но многим после поступления физика вдруг “разонравилась”. К Андрею это совершенно не относилось. Он регулярно нас навещал, влетая, по своему обыкновению, в комнату на роликовых коньках, плюхаясь на кровать, интересовался нашими успехами и это поддерживало интерес к учебе.

Вскоре я сблизился и с одногруппниками Андрея, особенно на почве интереса к классической музыке. Мы правдами и неправдами прорывались в консерваторию на концерты Рихтера, Кремера, Исаака Стерна. На физтехе, где не очень чтили отличников, сокурсники с уважением называли Андрея "Кремень"  за редчайший даже по физтеховским меркам талант, трудолюбие и порядочность. У него было прекрасное чувство юмора, и какая-то прямо артистическая способность к иронии и сарказму. Но эти способности сочетались с большим тактом и уважением к окружающим. Поэтому кажется на него не обижались даже те, над кем он подшучивал. На третьем курсе Андрей поступил в теоргруппу Горькова - бывшая теоргруппа Ландау. Из всех теоргрупп, существовавших на Физтехе (были также группы нобелевского лауреата Гинзбурга и Тер-Мартиросяна) поступить в группу Горькова было сложнее всего, но она считалась самой престижной. Сдача теорминимума продолжалась три дня, за которые надо было решить четыре задачи. Решать можно было где угодно - дома, в библиотеке - никто поступающего не контролировал. В течение этих трех дней Андрей приходил вечерами к нам ужасно уставший. И все-таки, он поступил.

К концу учебы у Андрея обнаружили рак (саркома). Лечение пришлось на последние месяцы учебы и подготовки диплома. Ему принесли выписанный без защиты диплом в больницу, когда он уже перенес операции. Когда ни операции, ни “химия” не помогли, его отправили умирать домой на Западную Украину. За все время болезни Андрей ни разу не пожаловался, по крайней мере - мне. Я не видел его ноющим или тоскующим, хотя он должен был сильно страдать. При встрече улыбался, интересовался друзьями, знакомыми. Единственное, что слегка было заметно -  исключительная доброжелательность ко всем, даже к тем нашим общим товарищам, о которых он до болезни отзывался с иронией. В это же последнее лето у меня была легкая операция. Через неделю меня выписали. Говорят, Андрей очень переживал, каждый день интересовался, и очень был рад нашей встрече после моей болезни. Умер он примерно через месяц после того, как закончились летние каникулы и я уехал из нашего общего родного города на учебу.

Андрей крестился где-то года за 2 до своей болезни. В среде физиков, и особенно физиков-теоретиков, отношение к религии мягко говоря неоднозначное. Андрей своих религиозных убеждений не скрывал и не стеснялся. Например, он всегда крестился, проходя мимо церкви, но никому не навязывал своих взглядов. Его уважали и те сокурсники, кто религию ругал последними словами. И помогали во время болезни тоже все. Еще до болезни моя мама просила Андрея посодействовать моему крещению, но тот отказался: "сам потом все поймет". Мы с ним иногда говорили о религии, но Андрей поддерживал такие разговоры только до тех пор, пока мне самому этого хотелось.

В науке от него осталась одна статья его научного руководителя, где Андрея даже нет в списке авторов. Только в разделе благодарностей автор выражает признательность Андрею, проверившему все математические выкладки. Увы, он не успел принести зримый плод своей жизни. Но в действительности, сколько плодов он принес!

Почему-то в связи с этим парнем мне часто вспоминается один эпизод, когда мы, еще школьниками плавали на байдарках, и заблудились. В реке с красноречивым названием Стоход было много ложных ходов, и мы долго не могли найти выход из этого лабиринта. В результате переход вместо планируемых 8 часов продлился часов 12 или больше, все очень устали. Сложили весла отдохнуть на минутку, и тут Андрей ни с того, ни с сего сказал, очень серьезно: "Я больше всего ненавижу нытье". Я обиделся - вроде бы не ныл, к кому же еще могло относиться (нас в байдарке было только двое)? Теперь этот эпизод вспоминаю всегда, когда ною, и это случается со мной часто.