Неожиданный подарок

Счастье – не в деньгах. Не в деньгах. За три последних года Ирина столько раз повторила эту расхожую фразу, что, кажется, наконец износила, изорвала вдрызг, как и свои любимые, ещё настоящие, купленные в военторге, финские сапоги, которые сегодня спустила в мусоропровод. Хоть в одном повезло: развалились те уже на обратном пути из школы, можно сказать, у подъезда. Да и лифт не подвёл, тоже повезло, не пришлось с коляской на восьмой этаж тащиться.

Не в деньгах, говорите? Ладно! Пусть! Что она, против? Да она бы первая согласилась, если бы кто-то сказал ей прямо сейчас, в чём, когда тех не хватало даже на самое необходимое! И никакая это не мудрость, если хорошо подумать, — ария из той же оперы, где шрамы украшают мужчину, а посуда бьётся к счастью! Люди! На что они, бедные, не идут порой, чтоб себя утешить! Вот только борщ из этих утешений не сваришь, и котлет нажарить не получится. А дети – они есть хотят, и даже не три раза в день, а гораздо чаще. Хотят конфет и фруктов. Игрушек новых, не говоря о том, что катастрофическим образом вырастают из своей одежды.
Поначалу, когда родился мальчик, Ирина очень расстроилась, а теперь каждый день благодарила бога за это. Ведь случись всё, как они со Степаном мечтали, одеть девочку было бы просто не во что. Игорёк всё донашивал за старшим братом, а тот, будто не на шесть лет был старше, а на все пятьдесят, — стоически переносил испытание магазином под открытым небом, в который превратился этот, некогда вполне себе благополучный, город. Впрочем, вряд ли только этот и только в России, — все города и посёлки на огромной территории бывшего Союза, где нажитое ранее люди несли прямо на улицу, а, сбыв за гроши, если повезёт, покупали хлеб и молоко. Книги, посуда, хрусталь, одежда, обувь, здесь же заморские бананы коробками или помидоры с огурцами – всё в одном строю, прямо на грязном, истоптанном сотнями ног, газоне.

Может, и у Ирины нашлось бы что продать, но, обременённая маленьким ребёнком, она даже этого не могла себе позволить. И потом видела, как эти бедные люди, решившиеся выставить себя на эту позорную дорожку, что вела от поликлиники к магазину и трамвайной остановке, опускают глаза и прячут лица. Зато политики, с каких-то кренделей назначившие себя демократами, не стесняются называть это рынком и бахвалятся друг перед другом и перед всем миром своими прогрессивными взглядами. Ну, чисто, дерьмократы, прихватизаторы хреновы! Вон, уже и завод прибрали к рукам. Хоть дымил, и то счастье, у людей работа была да свой кусок хлеба.

Как только начинались новости, Ирина выключала телевизор. Отсюда, из её тупика, все эти лозунги и обещания слышались ей издевательством. В холодильнике водилась только морковка, та самая, добытая Степаном на колхозном поле уже после сбора урожая. В земле всегда что-то да оставалось. Вот кто-то из сослуживцев и предложил и саму эту идею, и свой мотоцикл для её воплощения. На дело, конечно, пошли ночью, шарили в земле руками в полной темноте, да ещё и смеялись. Ирина тоже смеялась, когда Степан рассказывал ей о своих ночных приключениях, а на следующий день, когда мыла добычу, чистила и тёрла на тёрке, заготавливая на зиму, поливала слезами. Ни дети, ни муж не видели от Ирины слёз и не слышали жалоб. На свои тридцать Ирина совсем не выглядела: худенькая, как подросток, она, видимо, родилась с необходимым стержнем и для них всех была опорой. Но и Степан лез из кожи, чтоб заработать сверх положенной государством нормы. В будние дни нёс службу, а вот в выходные крыл кровли в гаражном кооперативе. Тогда и ввёл в лексикон своей семьи слово «кидало».

Не-е-ет, чтоб там кто ни говорил (а в окружении Ирины имелись добрые люди!) с мужем ей повезло, — не повезло со страной, которая была не в состоянии прокормить своих защитников. И мало, что жалование было мизерным, в условиях жесточайшей инфляции обесценивалось раньше, чем Степан приносил его домой. Ирина платила коммуналку, раздавала долги и через несколько дней снова шла занимать. Круг тех, кто ещё был способен на подобную благотворительность, всё время суживался, и вот настал момент, когда она затруднялась в выборе кандидата.

— Ну, займи, Иришка. Сказали, не на что нам сегодня надеяться.

Ирина с трудом сдержала стон. Слёзы текли по щекам беззвучно. Она видела своё отражение в зеркале и боялась выдать себя неосторожным звуком: страшно жалела мужа, зная его, понимала, во что ему обходится это унизительное положение. Степан звонил часто — в армии не осталось ни должного порядка, ни привычных дел. Всё шло к окончательному развалу.

— У них совесть есть? Нас же голыми руками можно брать! Вон, офицеры скоро продаваться начнут за банку тушёнки!

— Ты плачешь? – наконец догадался Степан и буквально оглушил тяжёлым вздохом. Долго не мог подобрать нужных слов, и этим молчанием расписывался в абсолютном своём бессилии. — Не плачь. Милая моя, как же тебе трудно! Прости меня.

— Нет, ты меня прости. Ты ни в чём не виноват. Зачем я спрашиваю, и так всё знаю, совести у них нет, а вы, скорее, погибнете, чем отдадите родину врагу. Хотя, где он враг этот, там, за океаном, или тут, жирует на наших слезах?

Ирина понимала, что наговорила лишнего и опустила трубку на место. В мыслях царило полное смятение. Легко сказать, займи, когда заранее было ясно, с каким лицом её примут в доме лучшей подруги. Та, к слову, и теперь не делала скидок на тяжесть жизни: по субботам и воскресеньям, можно сказать, совсем не вылезала от Ирины, причём, обязательно брала сына и никогда не отказывалась от обеда, да и от ужина.

Ирина делилась последним, а Лариса, так звали подругу, даже мысли не допускала, видимо, что может быть в тягость. Богатства особого и у неё не было, муж был ещё тот ленивец, однако в отличие от Ирины, Лариса имела поддержку в лице своих родителей, а также бабушки. Была та ещё вёрткая, жила в деревне и, со слов самой Ларисы, и кабанчика каждый год брала, и огород содержала по всем правилам. И неоткуда было ей, горемыке, знать, каково это выживать на одну зарплату, когда все родственники остались в другой стране.

Что-что, а искать оправдания подруге Ирина умела и не стала портить отношения, когда та от щедрот душевных принесла однажды охапку зелёного лука, уже подгнившего, а также бидон забродивших ягод красной смородины.

Не падать духом Ирине всегда помогало философское отношение к жизни. На этот случай человечество изобрело массу всяких изречений. «Если не можешь изменить ситуацию, поменяй своё отношение к ней». Или вот это — про то, что перед рассветом самое тёмное время суток. Куда уж темнее: на завтрак макароны без воды, на обед – с водой, на ужин – вода без макарон! Димка уже ходил во второй класс и всё понимал, а вот Игорька передёргивало от одного их вида. Ирина приспособилась пассировать лук с морковкой, иногда взбивала яйцо – одно на всех, так и разнообразила питание. Сегодня тоже постаралась, однако Игорёк так и лёг голодным, весь извертелся, не хотел засыпать. Только угомонился, как раздался телефонный звонок.

Ирина чертыхнулась, выскочила в коридор и, прикрыв за собой дверь в спальню, ответила шёпотом.

На линии стояла гробовая тишина. Ирина уже собиралась положить трубку, как сквозь эту тишину прорезался приятный мужской баритон:

— Здравствуйте. Дело в том, что мне нужна женщина.

Голос был тёплый и какой-то потерянный. Возможно, именно это и остановило Ирину от этого намерения. К тому же, несмотря на всю нелепость заявления, разговор ни к чему её не обязывал.

— Женщина? – переспросила Ирина и усмехнулась, хотела добавить что-то из собственного опыта, но незнакомец её перебил:

— Да, женщина, а почему шёпотом?

— Дети спят.

— Дети? – переспросил мужчина, придав голосу столько удивления, что оно передалось телефонной трубке. – Я думал, люди уже перестали рожать детей. Сколько у вас, двое?

— Трое, — зачем-то преувеличила Ирина, и голос вдруг осмелел.

— Трое? Господи, муж у вас, наверное, бизнесмен?

— Нет, — рассмеялась она, — офицер.

— Вы это серьёзно? Не разыгрываете меня? Кто-то, может, не в курсе, а вот я знаю, что армию впору распускать. Как же вы живёте? Детей каждый день кормить надо!

— Как-то живём, — смутившись этой неожиданной заботы, ответила Ирина и теперь уже боролась со слезами. За эти три года ей впервые приходилось слышать слова поддержки. Другие, даже близкие родственники, не утруждали себя владением вопроса и по привычке судили обо всём с высоты прежнего – ещё советского - опыта.

— Знаете, — что-то обдумав, продолжил мужчина, — мне даже стыдно стало, что я разнылся. Вы ничего не подумайте только, я сейчас метнусь в гараж, хоть картошки вам привезу, банок всяких. Не поверите, взмок, пока с вами говорил! Вы только адрес мне скажите!

Ирина стояла напротив зеркала и, видя себя в его отражении, не понимала, чего в её глазах больше – счастья или боли, но ответила спокойно, собрав для этого все силы.

— Что вы, спасибо, конечно, но не стоит так беспокоиться.

— Какое беспокойство! Сделаю, как велите, приду, поставлю под дверь. Мне ничего не нужно! Я только помочь хочу!

— Нет-нет…

Она уже не могла сдержать рыдания и закрыла трубку рукой. Незнакомец что-то почувствовал и закричал:

— Пожалуйста, вы слышите меня, только не кладите трубку! Я ведь номер от фонаря набрал, не смогу перезвонить. Алло! Алло!

Гордость не позволяла Ирине принять помощь от человека, которого она совсем не знала. Не выпуская трубку из рук, она нажала клавишу и села прямо на тумбочку. Слёзы катились ручьём, но душа, казалось, сбросила с себя и кандалы страха, и путы стыда и, омытая слезами, будто святой водой, оторвалась от своих обид и теперь парила над этим миром и видела всё каким-то другим, просветлённым, взглядом. Может быть, и нельзя было назвать этот момент счастьем, но Ирина знала, что забыть его она вряд ли сможет и вряд ли сможет назвать игрой слепого случая и этот звонок, и этого человека, который услышал боль её сердца с первых минут телефонного разговора. Ни он не спросил её имени, ни она не знала, как величать его в своих благодарных молитвах, понимала только одно: бог всё видит, всё слышит  и обязательно найдёт способ, чтобы помочь. А этим своим маленьким чудом даёт подсказку и немного сил, чтобы не отчаяться и всё-таки дотянуть до рассвета.