День несбывшихся надежд

      

     Сбор был назначен на два часа дня в парке имени великого писателя, покинувшего наш грешный мир точно в такой же день  сто пятьдесят лет назад. Назвать собрание праздником или народным гулянием  язык бы не повернулся. Всё-таки это поминки. Но нетерпение прибывающего людского потока дышало такой взволнованностью, что грустная окраска  праздника чувствовалась слабо. Собрание большого количества людей было первым за несколько месяцев. Коронавирус гулял по миру. Общественные собрания запрещались. Оно, может быть, так и следовало, но всё же  самоизоляция плохо сказывается на общественной, да и личной  жизни: обрывает контакты, усыпляет желания, ослабляет мысль. А без них жизнь становится сухой и скучной.
Стояла ранняя погожая осень. Как почти всегда в начале сентября в средней полосе России, было жарко. Солнце пекло с летней силой. Небольшой южный ветер шевелил верхушки зелёных тополей, слегка ерошил стебли травы.
Небо яснело той хрустальной чистотой, которая бывает в преддверии холодов. Одно маленькое облако в виде овечьего хвостика дерзнуло, было, нарушить зеркальную хрупкость лазури, но вскоре, устыдившись и оробев, растворилось в воздушном океане.
Было около половины второго. Народ только подтягивался. Но лавочки в тени уже были заняты.
Антон Григорьевич Аркаимов как постоянный участник подобных народных собраний, заметив знакомые лица, подошёл ближе, раскланялся. Его пригласили присесть. Он измерил глазами расстояние между  сидящими. Установленную дистанцию в 1,5 между соседями соблюсти было невозможно. Поблагодарив, он отказался.
- Мы потеснимся, потеснимся, - сказала сидевшая ближе к краю женщина.
Он присел. Завязался лёгкий разговор о том-о сём.
На скамейке неподалёку расположилась компания  во главе с местной краеведческой знаменитостью, седовласой дамой, знавшей наперечёт всех родственников местных писателей до седьмого колена. Антон Григорьевич тоже был не чужд науке о родном крае. До пенсии служил в областном краеведческом музее на должности старшего научного сотрудника. Ему точно на роду было написано интересоваться стариной, корнями предков. И фамилия его была не выдуманной, а самой корневой, настоящей, рождённой где-то в глуби веков.
Приглашавшая Антона Григорьевича на мероприятие женщина сказала по телефону, что будет телевидение, и не скажет ли он несколько слов в камеру. Он согласился. Не то чтобы горел  желанием засветиться, но и отказываться причин тоже не было. У него нашлись бы слова для этих смутных дней, когда всё плывёт, не имеет чётких контуров. В переходное время нужно опираться на прочные ценности, на выстраданное великими умами прошлого, «золотого века». Слова эти нужны и молодёжи, и пожилым. И Антон Григорьевич умел их произносить. С недавних пор пришло к нему понимание, что в этом мире без рекламы, поддержки единомышленников мало чего добьёшься. Само собой ничего не делается. Сами растут только сорняки. Словом, без пиара ; никуда. А с рекламой и хомячка можно сделать великим, и Грету Тунберг на пару со Светланой Тихановской - Нобелевскими лауреатами. Мало быть гением. Надо ещё уметь вертеться. Будь ты семи пядей во лбу: прекрасным поэтом, художником, певцом, но при этом пребывающим в тени - об успехе и не мечтай. Не будь таким наивным. Оказаться в фокусе внимания, заявить миру о своём существовании, изменить жизнь хоть на вершок - так естественно для человека, вся жизнь которого связана с публичным словом. Дело в том, что Антон Григорьевич Аркаимов был одним из видных членов Литературного общества, носившего имя великого земляка. В прежние годы его лицо, всегда гладко и чисто выбритое, с выразительными чертами рта и красивым высоким лбом под не редеющими волосами довольно часто появлялось на экране местного ТВ.  Голос – глубокий бархатный баритон - нравился публике. Дикция была безупречной. Речь построена по всем правилам красноречия. В общем, он был желанной фигурой на голубом экране, персоной грата, что называется. Ему было что сказать. И слова его не падали, подобно семенам из евангельской притчи, на каменистую почву, но всходили и приносили плоды. В последнее время, правда, фортуна почему-то поостыла к своему любимцу. Нельзя сказать, чтобы Антон Григорьевич чувствовал полнейшее равнодушие к тому, как фортуна обходится с ним. Он переносил эти знаки охлаждения с  внешней невозмутимостью. Но внутри переживал. Даже выражение лица его сделалось обиженным и недовольным, взгляд стал несколько отстранённым, обтекающим, как будто его обладатель не хотел больше прямых и слишком острых контактов с окружающим миром. В свою очередь и телерепортёры из молодых, плохо знавшие былых любимцев публики, стали обходить его стороной. Вина, если это можно назвать виной, лежала отчасти на самом Антоне Григорьевиче. Человек он был гордый, независимого нрава, ничего не делал для того, чтобы понравиться сильным мира сего, да и просто публике. Другой бы на его месте предпринял какие-то шаги. Он же считал, что раз он при всех своих достоинствах заслуживает если не народной любви, то хотя бы признания, оно само вместе с уважением  должно прийти к нему. «Никогда ничего не просите у сильных мира сего. Сами придут и сами всё дадут», - любил он цитировать известного советского классика до тех пор, пока не понял, что за эффектной цитатой кроме красоты фразы ничего не стоит.
 Так постепенно он становился всё более одиноким, искренних почитателей было всё  меньше. «И пусть, - думал он. - Если люди глупы, с этим ничего не поделаешь. Им же хуже. Бесполезно кого-то в чём–то убеждать. Глупцы уже наказаны своею собственной глупостью». Но глупцам на эти размышления нашего героя было наплевать. Во всём этом, возможно он и сам был отчасти виноват. Его манера держаться сдержанно, даже холодновато, отталкивала людей.
 Ему же претили излишняя многословность, чрезмерная распахнутость и фамильярность едва знакомых между собою горожан. Встретившись, они не знали, как разойтись. Боясь обидеть друг друга, продолжали разговор ни о чём. Вот  идёт он со знакомой. Навстречу какая-нибудь юркая, или наоборот, стеснительная, особа. Представились (а иногда и без этой церемонии). Наступило молчание. Говорить больше не о чем. Но и разойтись как-то неловко. Не хватает каких-то слов. Антон Григорьевич выходит из положения.
; Ну, что ж, ; говорит он, ; Рад был познакомиться. Желаю успеха.
Они расходятся. Но и новой, и старой знакомой кажется, что это слишком холодное прощание. Так же и по телефону. Коротко говорить не принято. Лаконичный разговор отдаёт, по их мнению,  невежливостью. И начинается блуждание по кольцу. Говорят уже ни о чём, но не знают, как разорвать замкнутый круг. Замкнутым быть - нехорошо, но болтливым - можно.
Что-то подобное мелькало в мыслях Антона Григорьевича, пока он сидел на лавочке.

По устоявшемуся мнению, характера Антон Григорьевич был не простого. А, в общем, с учётом всех достоинств и недостатков хороший был человек. И нельзя сказать, что требовал слишком много от жизни.
Ответив согласием на предложение ответственной сотрудницы, он  попробовал составить беглый план речи. В первые мгновения ничего стоящего не высветилось. Так, мелькали какие-то обрывки, не желавшие соединяться в длинные смысловые цепочки. Должно быть, сказывался перерыв в общении. Но потом высверки мыслей стали отчётливее, пока не превратились в словесную картину, которую не стыдно было бы представить глазам публики. Нет, он не потерял способность импровизации. Уверившись в этом, Антон Григорьевич внутренне окреп, преисполнился уверенности, но ночью почему-то спал плохо. Снились всё какие-то тревожные сны, предвещавшие несчастье. Встал с возбуждённой и расстроенной головой. Однако фразы, которыми он готовился наполнить свою речь, всё же не забылись. Альцгеймер в качестве незваного гостя, хотя и наведывался иногда, задерживался ненадолго и никогда не появлялся некстати.
По мере того, как назначенный час приближался, смысл организующейся речи становился яснее, и словесный рисунок приобретал всё более торжественный и поэтический характер. В общем, Антон Григорьевич чувствовал себя готовым к бою. И в этот раз он в грязь лицом не ударит, скажет главное, и красивым литературным языком.
Пока Антон Григорьевич в ожидании начала мероприятия сидел на лавочке, народ постепенно подходил. В основном, организованные в принудительно-добровольном плане группы студентов и школьников. Одна из устроительниц, заметив Аркаимова, вручила ему три веточки белых роз для возложения к гранитному бюсту писателя. Долгие годы  бюст на вытянутом обелиске стоял в центре парка на открытом месте. Теперь же его окружала округлая стена можжевельника.
Между тем, возле полукруглой беседки-ротонды с белыми колоннами в стиле 19 века, стоявшей на краю обрыва над рекой, началось оживление. Подкатила тележка с телекамерой. Её вёз оператор, молодой человек чрезвычайно занятого и гордого вида, ни на кого не обращавший внимания. Однако даму-краеведа он сразу заметил. Она подошла к телевизионщику, и между ними завязался разговор на камеру.
Ни оператор, ни режиссёр (если таковой присутствовал) не искали Антона Григорьевича глазами. Интервью с женщиной-краеведом оказалось довольно длинным. Наконец оно кончилось. Но и после этого телемолодцы не пригласили Аркаимова для интервью. Он пожал плечами. Нет, так нет. Обойдёмся.
На балюстраде над обрывом было устроено что-то вроде сцены. И на ней начались выступления. Сначала официальных лиц, потом звёзд рангом поменьше. После вступления читались отрывки из произведений писателя.
Антон Григорьевич подошёл к краю беседки и, заметив наделившую его букетом белых роз женщину, сказал вполголоса:
- Что-то скучновато.
- Мы решили: пусть будет в миноре. Всё-таки это день памяти, а не праздник, - сказала она.
- Да, разумно, - согласился Аркаимов. Он ещё постоял. Скучно ему было не оттого, что телевизионщики обошли его вниманием. Нет, просто было почему-то неинтересно. Заметив в толпе поодаль  знакомую учительницу литературы, подошёл и к ней.
Всегда приветливая, улыбчатая миниатюрная женщина примерно одного возраста с Аркаимовым, на этот раз посмотрела на него пустыми глазами.
- Я здесь с учениками, - сказала она.
Неподалёку была ещё одна знакомая с сыном, вдова известного писателя, скончавшегося с месяц назад. Антон Григорьевич поклонился.
- Моё соболезнование, - сказал он. - Сочувствую вашему горю. Подумать только, год назад почти в это же время мы были у вас в вашем загородном доме. Было так хорошо. Я надеялся, что это повторится - и вот…
Женщина сообщила, что недели через две в областной библиотеке состоится презентация последней книги её скончавшегося супруга. И поднесла платок к глазам.
- Хватит, - раздался вдруг чей-то голос рядом.
Аркаимов перевёл глаза на женщину, стоявшую в двух-трёх шагах. Лицо совершенно незнакомое. Он даже не понял, к кому и чему относился этот категорический приказ. То ли к тому, что надо знать меру в скорбных разговорах и поберечь нервы вдовы (но вряд ли обе женщины были знакомы), то ли к тому, что здесь не место для соболезнований. Но кто вообще мог что-то запрещать, когда разговор шёл о таком скорбном предмете? Говорил  Андрей Григорьевич тихо. Никому не мешал. Ничего сокровенного на сцене в это время не происходило. Смерив женщину внимательным взглядом, он повернулся и отошёл.
Что-то всё складывалось не так. Было чувство, что никому он здесь не нужен. Подошёл к кусту можжевельника, окружавшему памятник,  положил на его протянутые лапы три белых цветка и направился к выходу.
Стоявшая на дорожке одна из местных начальниц, увидев его, поспешно сошла в траву, увлекая за собой своих подчинённых, то ли не желая оказаться слишком близко к такой фигуре, как Аркаимов, то ли демонстрируя презрение или карикатурно изображая почтение. Она проделывала это уже не в первый раз. Антон Григорьевич нашёл лучшим не заметить бездарно разыгранный фарс. Не взглянув на начальницу, не здороваясь, медленно, с отсутствующим видом прошагал мимо, недоумевая в душе, чем вызвал такую скоморошью реакцию. В конце концов, рассуждая про себя, он решил, что ничем иным, как скудоумием дамы, сцену объяснить невозможно.
День несбывшихся надежд так бы и окончился, если бы, подходя к остановке троллейбуса, Антон Григорьевич не встретил знакомую по прежней должности   женщину, изящную, хрупкую, в лёгком платье с открытыми плечами. Она и всегда вызывала у него симпатию, а в этот раз показалась особенно трогательной грациозной худобой, стройностью, бледностью и белизной кожи. Говоря, она отодвигалась от собеседника, видимо, соблюдая карантинную дистанцию.
- Не бойтесь, - сказал Антон Григорьевич. - Я не болен.
-  Нет, - ответила она. - Это я больна. Не гриппом. Нет.
Антон Григорьевич посмотрел в её большие грустные глаза.
- Что с вами? - хотел спросить он. Но вопрос застрял у него на языке.
- А что там, в парке? - спросила она.
Он стал рассказывать.
- Не переживайте, - сказала она. - Что делать? Наш мир не такой, каким бы нам хотелось его видеть. Мы обижаем друг друга, часто этого даже не замечая. Люди не ценят жизнь и друг друга, пока не прозвонит колокольчик. Ну, ладно, мне пора. А то пропущу всё, что там происходит.
Через минуту они расстались. Кто знает, может быть, навсегда. Но хотелось бы, чтобы болезнь, вселившаяся в её плоть, отступила и дала ей возможность ещё некоторое время пожить в этом мире.
    - Да, - думал Аркаимов, удаляясь от места несбывшихся ожиданий. - Жизнь надо принимать такой, какая она есть, не строя воздушных замков. Но какая она? И почему воздушные замки - не наша жизнь?