Ломовское болото

ЛОМОВСКОЕ БОЛОТО
– Цветущее болото.
– Черное болото.
– Голубика.
– За брусникой.
– Востра и другие мелкие речушки.
– Цветы лесов и полей.
– Якимово




ЦВЕТУЩЕЕ БОЛОТО


За что я люблю болото? Почему оно так привлекает и манит меня к себе? Что придает моей Душе, когда я погружаюсь в его духовные объятия? Меня радует здесь всё: и покрытые мхом кочки, и заросли болотного багульника (дурмана) с его терпким и пьянящим ароматом, и низкорослые берёзы, и сосны, скрывающие под собой клюквенные плантации; и небольшие перелески с грибами и ягодами, вдающиеся клиньями в заболоченное пространство; и даже само Чёрное болото с наполненным торфянистой водой канавами и параллельными дамбами между ними.
И ещё меня радуют растущие на болоте цветы. Видовое разнообразие их небольшое, но все они обладают особенной одухотворяющей силой. Прежде всего, это наши лесные орхидеи – ночные фиалки и кукушкины слёзы. Каждый сезон в июне месяце они регулярно расцветают здесь, наполняя красотой и ароматом значительное пространство самого болота и прилегающих к нему лесов. Выйдешь на поляну или тропинку, а они стоят рядами или группами, сверкая на солнце белоснежной белизной, либо розовыми оттенками своих соцветий. На открытых участках они поднимаются стебельками высоко вверх, возвышаясь над остальной растительностью, демонстрируя случайным путникам свою красоту и обаяние. Порой скрываются в кустах, прячась от яркого солнца, и открываются взору только при близком общении. Аромат фиалок ощущаешь уже издалека и заранее предвидишь столь ожидаемую встречу.
Цветов здесь довольно много. Но нет больших, сплошных скоплений, какие я видел, в частности, за Пежей. Там в конце девяностых в течение нескольких лет в июле благоухала целая фиалковая роща с многими тысячами этих цветов. Пройти по ней было просто невозможно, не помяв десятки этих очаровательных созданий. К сожалению, через несколько лет процветания цветы выродились, вытесненные безжалостным люпином, распространившимся в лесу с соседних полей...
Меня радуют на болоте также цветущая брусника и клюква, покрывающие значительные пространства кочек, болотных дамб, и даже завалов из старых упавших деревьев. Отдельные цветочки этих ягодников мелкие, невзрачные. В целом же создается картина белого или розового ковра, покрывающего болотные образования. Радуешься еще и тому, что обильно цветущее болото чаще всего предвещает высокие урожаи осенью.
Бывали годы, когда моховое болото было переполнено водой. Тогда ходить по нему приходилось в высоких сапогах и с большой осторожностью... Правда, в «юные годы», лет тридцать назад, мы ходили по нему с ребятами просто в кедах, погружались по колено в болотную жижу и не испытывали при этом каких-либо неприятных ощущений. Это был особенный, почти экстремальный контакт с болотной жизнью, оставивший нам далёкие воспоминания о радостях нашей здоровой молодости.
Последние десятилетия я пытаюсь избегать подобных экстремальных воздействий, хотя порой и хожу по болоту часами в промокшей обуви. И эти водные процедуры приносят мне только положительные эмоции. Однако не рекомендую их для других – не закаленных лесами путников.
Однажды, лет пятнадцать назад, я пошёл на разведку в леса за болотом. Дело было в конце июня. Ягода уже отцветала, а грибы еще не пошли. Так что для радости оставалось в основном созерцание вместе с радостью от уверенности в своих физических возможностях. Болото и леса были полны водой. Местами вода в лесу стояла чуть ли не по колено. Так что мне не удалось дойти до Дворишкового поля. Решил возвращаться напрямик, через лес, – состояние позволяло, и я углубился в заросли кустарников, чередующихся с березовыми перелесками. Я мало знал этот район и интуитивно выбирал направление. Солнца в тот день не было, стояла пасмурная погода. Конечно, это было авантюрное путешествие с испытанием на прочность – можно было легко заплутаться и выйти совсем в другом направлении. Чаще всего заблудившиеся выходили отсюда к Полунихе, Андрееву, и оттуда добирались разными способами до города. Я об этом хорошо знал, но надеялся на свою интуицию.
Интуиция меня в целом не подвела, но покрутиться по затопленному лесу пришлось порядком. И я по-настоящему обрадовался, когда взору моему открылись первые кочки обширного мохового болота. Отсюда путь был известен, хотя и нелегок – полтора-два километра по водно-кочечному пространству. Однако за все свои скитания я был вполне вознагражден видом цветущего болотного ландшафта. Повсюду возвышались над водой белые от брусничного цвета кочки. Среди них виднелись розоватые скопления цветущей клюквы. Из травы выглядывали белоснежные ночные фиалки, поднимались вверх на толстых стеблях мощные соцветия кукушкиных слез. И вся эта красота уходила вглубь болота нескончаемым пестрым ковром, свидетельствующим о неисчерпаемых запасах его Красоты и Духовной энергии. Нельзя было оторвать глаз от неё, и я долго созерцал ее, удобно устроившись на самой высокой кочке, которую я накрыл сверху моим флотским, непромокаемым плащом… Вскоре стал накрапывать мелкий дождь, а я всё лежал и лежал, завороженный видом бурного цветения болотной растительности, вдыхая аромат болотного хмеля и фиалок, ощущая легкий холодок на разгоряченном ходьбой лице и руках от падения капель усиливавшегося дождя. И всё это тоже было счастье – счастье общения с Природой.




ЧЕРНОЕ БОЛОТО


Так называют некоторые местные старожилы часть Ломовского болота с открытой водой и дамбами между канавами, образовавшуюся после торфоразработок в тридцатые-сороковые годы. Некоторые говорят об этом месте с опаской, опасаясь змей и болотной топи. Другие рассказывают, наоборот, с восторгом, описывая свои походы сюда за грибами и ягодами. Мне хорошо знакома жизнь этой болотной зоны, этапы развития местной флоры и фауны.
В семидесятые годы я туда просто не ходил, ибо дамбы были пустыми и только начинали зарастать голубикой и брусничником. Только-только начала завязываться здесь клюква. Но появились первые подберёзовики, издалека заметные на противоположных дамбах, до которых непросто было добраться.
В восьмидесятые сборы здесь уже шли полным ходом. Собирали клюкву, голубику, подберёзовики. Я неоднократно ходил по этим дамбам, порой до самого края болота. Перебирался с дамбы на дамбу. Собирал по одному-два стакана клюквы, находил отдельные подберёзовики, созерцал семейства утят, бесстрашно плавающих в соседних канавах почти рядом со мной. Однажды, ближе к осени, обнаружил на торфяных склонах скопление черных груздей, которые мы потом отлично засолили.
В какой-то год, в середине 80-х, собрал на дальнем краю болота сказочный урожай подосиновиков. Они росли на крайних узеньких дамбах и в густой траве заросших канав, расположенных ближе к краю болота. Обнаружив несколько первых крепышей с толстыми ножками и прижатыми к ним шляпками, подумал, что это случайная встреча, ибо никогда ранее красовиков на болоте не находил. Но когда их стал находить один за другим, понял, что это очередное вознаграждение мне за сегодняшние болотные терзания – по солнцепеку и болотным хлябям. Собрал целую сумку, килограмм на двенадцать. Особенно радовали несколько великанов – с огромными, величиной с большую тарелку, толстенными шляпками, сидящими на короткой толстой ножке. Росли они в траве, в заросшей старой болотной канаве, на открытом, припекаемом солнцем пространстве, и издали были похожи своими красно-коричневыми шляпками на медные тазы, разбросанные по болотной зелёной поверхности... В дальнейшем я приходил сюда еще несколько раз, через два-три дня и всякий раз собирал очередную порцию отборных «красненьких». Все они были чисты, как на подбор, вместе со своими великанами – предводителями.
Этот слой просуществовал здесь всего один год и сменился черноголовиками – крепкими подберезовиками, росшими как на дамбах, так и на сухой, возвышенной части болота. Но о них уже знали и другие любители...
В последующее десятилетие я стал ходить на дамбы за голубикой, разросшейся по всему болоту и начавшей давать хорошие ягоды. Неоднократно встречался с местными чёрными гадюками – «ужасно смертельными», как охарактеризовал их встреченный мною здесь старичок, промышлявший первую ягоду.
Змей я особенно не боялся, неоднократно встречаясь с ними и в лесу, и на болоте, и даже на Дворишковом поле. Знал, что они никогда первыми тебя не тронут, уползут в сторону. Но можно было нечаянно и наступить на неё в азарте лесных поисков, тогда последствия могли бы быть неприятными. Поэтому при встречах с гадюками на ягодных полянах, или среди болотных кочек я предупреждаю их о своём присутствии, стараясь загнать ее в логово, или просто выгнать с этого места. Большей частью они сами это делают без моего предупреждения, но бывали случаи, что длинно-толстые не спешили ретироваться и сидели в кустах, не давая мне возможности приблизиться к ягоднику. Тогда приходилось применять к ним более серьезные меры, легонько выдворяя их оттуда палкой. Однажды я попробовал даже потрогать рукой одну из таких, бесстрашно ползущую совсем рядом со мной... По ее поведению я понял, что подобное братание ей не очень понравилось, и мне пришлось срочно прервать столь близкое общение, оставив ее ползти дальше восвояси...
После многолетнего перерыва я стал приходить сюда в конце девяностых. К этому времени дамбы покрылись уже достаточно высокими деревцами – соснами и березами, заросли почти сплошным голубичником. Здесь стали промышлять и клюкву, и бруснику, и даже первую чернику, появившуюся на прилегающих к дальнему (восточному) лесу дамбах.
Клюква появилась как-то сразу, в нескольких участках болота, и была поначалу достаточно крупной. Она росла и на самих дамбах, и на мокрых зыбких участках междамбового пространства, прячась во мху и траве, а порой даже среди гонобобельных кустарников. Собирать её приходилось с определённой осторожностью, памятуя о глубине вырытых здесь траншей.
В начале двухтысячных ягода развилась на заросшем кочками и мхом пространстве вокруг центральной канавы, по которой вода уходила через болото и леса далеко за сторожку, и дальше в Востру. Здесь мои сборы были особенно удачными, и тут я впервые увидел клюкву, величиной с вишню, или черешню. Приятно было вытаскивать такую ягоду из мокрого мха, каждый раз убеждаясь, что она здесь далеко не последняя.
Запомнились мне клюквенные сборы на соседних с центральной дамбах, метрах в трехстах от этого места, по направлению к лесу. Там канавы уже заросли травой и плотным мхом, по которому можно было спокойно ходить, не боясь провалиться. Отдельные участки этого заросшего болота тоже были богаты клюквой. Порой ее можно было собирать на площади сотен квадратных метров. И я ползал по мокрому мху, то и дело вытаскивая из него крупные розово-красные ягодины. После таких ползаний клюква начинала быстро краснеть и через несколько дней радовала крупными рубинами по всей, потревоженной поверхности. На таких, особо красивых участках, мне удавалось собрать по бидону и больше ягод.
При моей технике сбора (ползком и на коленках) приходилось подкладывать под колени либо широкий полиэтилен, либо клеенку, и это частично спасало меня от полного промокания. Но влага не страшила меня. Я уже привык ходить по лесам по колено и выше мокрым. К тому же, в солнечную погоду всегда можно было подсохнуть, греясь на солнцепеке, на сухом, возвышенном месте дамбы. У меня даже было любимое местечко для этих целей – на центральной дамбе, под соснами, где можно было удобно улечься прямо на сухую игольчатую массу, предварительно освободив ее от упавших шишек.
Я любил такие минуты отдыха, с полным расслаблением и созерцанием окружающего меня мира. Любил наблюдать за летающими вокруг стрекозами и ползающими по соседству со мной муравьями, за маленькими пичужками, каждый раз встречавшими меня во время отдыха и порхающими вокруг среди ветвей березок и сосен, слушать монотонное отдаленное кукуканье, то замолкающее на несколько минут, то возобновляющееся с новой настойчивостью. Любил наблюдать за спокойной, неподвижной, кажущейся мёртвой водой в канавах, в которой я ни разу так и не увидел какой-либо прячущейся в глубине живности. Солнышко приятно согревало и сушило влажную от пота и мокрую от болотной воды одежду. Было даже видно, как испарения поднимаются вверх медленными струйками...
Здесь я отдыхал и от комаров, и от слепней, которые почему-то не залетали на болотную территорию. То ли на них отрицательно действовал дурманящий дух болотного пространства, то ли здесь для них просто не было подходящей добычи. Кстати, на болоте я ни разу не встречал и вездесущих для леса клещей. Поэтому мог ходить здесь, не осматриваясь и не опасаясь встречи с ними... Отдых здесь, у воды, среди дурманящего запаха болотного багульника, в полной тишине и покое, немного опьянял и успокаивал, способствуя полной душевной релаксации, а также быстрому физическому восстановлению. Это еще одно положительное свойство наших верховых болот, на которое обычно мы не обращаем внимания...
Хождение по болоту – само по себе непростое занятие. Даже по сухому, учитывая все препятствия, возникающие там на пути. Странствие по дамбам усложняется еще и опасностями, которые там тебя подстерегают. И еще жара! Мелкие сосенки и березки практически не дают тени. Поэтому километровые переходы там являются настоящим испытанием. Идёшь насквозь мокрым от пота, пот заливает глаза... За день худеешь на несколько килограммов... А вокруг тебя канавы, заполненные такой привлекательной, кажущейся чистой, водой. Так и хочется сбросить с себя мокрую одежду и окунуться в эти таинственные водные бочажки.
Кругом широкий простор и полное одиночество. Болото просматривается на многие сотни метров, и только на центральных дамбах уже заросло сравнительно высокими деревьями. Они скрывают тебя от постороннего случайного взгляда и дают возможность спокойно поплавать при желании.
Я неоднократно совершал такие уединенные купанья. Купался в Востре, в прудах у деревни Болото, в торфяных карьерах (озерцах) на том же Ломовском болоте. К сожалению, последние всегда оказывались очень мелкими – погрузиться можно было только по пояс. Да и ноги уходили чуть ли не по колено в мягкую торфяную жижу, и вода была тёплая, как парное молоко, и совершенно не охлаждала... Другое дело глубокие канавы с дамбами. Однако возникает вопрос, что в них тебя ждёт и как в них спускаться. Вроде, какой-либо железной техники там быть не должно, деревьев и сучков тоже... Но всё же надо быть очень осторожным и предусмотрительным.
В один из таких особенно жарких августовских дней, пройдя по болоту в поисках ягод добрых два километра, вконец измученный и обессиленный, я наконец решился. Нашёл на центральной канаве местечко с открытой водой, на дамбе – закрытое зарослями место, разложил и развесил сушиться мокрую амуницию, положил у края дамбы несколько крепких палок (на всякий случай), ухватился за крепкий ствол растущей рядом с водой берёзы и стал потихоньку погружаться в манящее к себе таинственное водное пространство. Вода на поверхности показалась очень тёплой. Я осторожно окунался в неё всё глубже, ощупывая берег ногами и стараясь достать дно. Погрузился целиком, но дна не достал.
В глубине вода оказалась холодной, в ней вполне можно было охладиться. Потихоньку, брассом стал перемещаться вдоль дамбы, близко к ее краю (на всякий случай). Канава была чистой, и я не обнаружил в ней никаких препятствий. Осмелев, немного поплавал на середине канавы. И даже погрузился в воду до холодной воды. Купанье здесь начинало мне нравиться. Опасаться каких-либо живых тварей здесь не приходилось. Бобры на болотах не водятся. Гадюки воды боятся. Ужи не страшны. Какие-нибудь нутрии сами от тебя убегут... В итоге, я с удовольствием поплавал здесь минут десять и вылез тем же способом – ухватившись за ту же самую берёзу, которая лишь немного согнулась под тяжестью моих килограммов... От этого купания я получил бы полное удовольствие, если бы не мельчайшие частички торфа, осевшие на теле, от которых я не без труда избавился, несколько раз обмываясь сравнительно чистой водой, не взбаламученной мною.
В последующие годы я нашёл на болоте несколько пригодных для купания мест, которые так и остались не опробованными по разным причинам. То погода была не столь жаркой, то поблизости промышляли любители ягод, то сил не было переодеваться и испытывать себя ещё раз на прочность... А то, единственное купанье запомнилось надолго остротой и необычностью ощущений...
Помимо клюквы, собирал я на этом болоте бруснику, а в последние годы и чернику, порой плодоносящую тут весьма обильно. Брусника на дамбах росла островками и плодоносила всегда одновременно. Поэтому я собирал урожай ее сразу со всех знакомых мне здесь плантаций. Бывало, ягода в тот или иной сезон плодоносила только здесь. И тогда приходилось успевать с заготовками, чтобы не остаться на болоте последним.
Черника стала радовать меня на дамбах совсем недавно и радовала два года подряд – когда в других местах болота и в лесу ее почти не было. Она вся была крупная, как на старом, так и, особенно, на молодом ягоднике, и вдохновляла меня каждый год почти в течение целого месяца.
В настоящее время, в урожайные годы занятие ягодным промыслом на дамбах становится большим удовольствием. С августа тут полное раздолье для сборщиков. Хочешь – бери клюкву, хочешь – гонобобель и чернику; или бруснику. Или то, и другое, и третье сразу. Вся эта благодать находится рядом, на одних и тех же делянках. Смотришь, на кустах висят голубые ягоды гонобобеля. Здесь же, под кустами, в густом ягоднике прячется отборная черника. Среди черничника краснеют полные грозди брусники, вместе с рассыпанной по мху и траве розово-красной клюквой. Созерцай и бери на радость и удовольствие!
Я предпочитаю собирать ягоды по отдельности. Тут и бидоны не перепутаешь, да и каждая ягода требует своей, особой техники сбора. Иначе будешь собирать по ягодке – медленно, и быстро устанешь. Поэтому десять минут собираю одну ягоду, затем десять – вторую. И так далее, меняя выбор в зависимости от настроения, обилия и качества ягод. Домой приношу и синих, и красных, и голубых, и розовых.
Разнообразие (как, впрочем, и объём, и качество) всегда больше радует встречающих. И начинается срочная дегустация - и красных, и синих... Но только самых крупных. Из левого, из правого бидона, из большого пакета, из маленького. Нет бы в тарелку ягоды высыпать! Параллельно идёт выбраковка некачественных ягод, а также критика. Чтобы в следующий раз столько мусора не приносил, и зелёных (незрелых) ягод – тоже. Что греха таить, порой попадаются. Особенно при сборе голубики, – ягоды целыми горстями отрываются. Не будешь же все на месте выбраковывать. А тут ещё иногда муравьи да лесные клопы из бидона вылезают. Как уж их-то я не заметил! Ну, муравей сам заползти в бидон может. Клопы же норовят скорее из него выбраться. И духом своим зловредным побольше насолить сборщику – в отместку за свои страдания...
Ну, это частности. В целом же все всегда довольны бывают, и даже одному-двум стаканам лесных ягод. Они, как и лес, и болото в целом, магической силой воздействия обладают. Её мы испокон веков интуитивно чувствуем, поэтому и топаем за ней по лесам и болотам, по завалам и бездорожью лесному. Трудимся, и даже истязаем порой себя, чтобы побольше домой принести, сохранить на зиму их благотворное воздействие...
Что еще сказать об этом болоте? Вроде, обо всём главном сказано. О ягодах и грибах - говорил, о гадюках и цветах тоже... О стрекозах, больших и малых, говорил. (О больших говорил ранее в одном из своих рассказов.) Да, о хождении по таким болотам не рассказывал. А надо бы! Довольно опасное занятие, особенно если с дамбы на дамбу перебираться приспичит. И ведь хочется порой, когда на другой стороне грибы или кучу ягод увидишь. Некоторых при этом такой азарт охватывает, что чуть ли не вплавь на ту сторону бросаются.
Между дамбами перемычки в некоторых местах образуются – болотная растительность старается. Кочки на таких перемычках возникают, довольно плотные, могут и выдержать. А могут и нет... В них уметь разбираться надо. Не то какой-нибудь водяной тебя за ногу утянуть в свое болото может. Случалось, говорят, здесь подобное. Умные люди поэтому такие перемычки стволами упавших деревьев обкладывают, чтобы надежнее шагать было. Правда, многие из коряг под воду ушли – не выдержали напора особо грузных сборщиков. Более мелкие, конечно, проходят. Да и знают, где переходы эти расположены.
Был я однажды свидетелем подобных странствий одной деревенской парочки, вероятнее всего, супружеской. Лет за семьдесят обоим дашь, а они чуть ли не бегом по болоту носятся. Напрямик через моховое болото к дамбам шли. И точно вышли, тютелька-в-тютельку! Явно, знатоки болот. Особенно, мужичок – предводитель. Тоненький, щупленький... Но шибко голосистый. Его я, наверное, ещё за километр услышал – с противоположной стороны болота. Сильно с «бабкой» ругался. То ли грузная через кусты «проломиться не могла», то ли всё в другую сторону сворачивала, то ли плохие щи сегодня сварила, – но крепко ей за всё доставалось, конечно, в наших, истинно русских выражениях. Весь лес сразу замок, вслушиваться стал. Такого дива здесь давно не слышали... Бабуся тоже хорошо отвечала...
Перешли дорогу, вышли на соседнюю со мной дамбу, меня увидели – сразу оба замолкли. Подумали, наверное, что местный леший на ходулях по своему болоту бродит. Потом очухались, сообразили. Даже спрашивать стали:
– Какие ягоды берёшь, да сколько просишь?
Решили, очевидно, что я целую сумку для продажи приготовил. Когда сказал, что пока ничего не собрал и голубику ищу – сразу успокоились. Им клюкву нужно была.
– Да клюква-то ещё зелёная, – поясняю.
– Мы и зелёную прокрутим, – отвечают.
Ну и пошли работать невдалеке от меня. Не прекращали сбор и когда дождь небольшой начался – настойчивая парочка оказалась! Потом удалились, видимо, ещё через одну канаву перешли. Замолчали на какое-то время. Значит, сбор пошёл. Но ненадолго. Снова повздорили. Слышу:
– Я уже совсем здесь утопла, а ты, костыль старый, даже руку подать не можешь! Совсем угробить в болоте хочешь!
И в ответ:
– Не боись! С твоим-то пузом разве утонешь!... Куды свои кувалды ставишь... вон бревно-то, правее... На кочку не лезь! Там клюква...
Конечно, если бы я тогда знал, что когда-нибудь буду описывать подобные встречи, то, безусловно, постарался бы запомнить и записать диалог подробнее. Было бы всё весьма поучительно. Но я тогда больше думал о ягодах, которые пошел искать в другом направлении. И нашёл всё-таки, и сумел собрать свою «болотную норму».




ГОЛУБИКА


Это чудесная, очень ценная ягода произрастает в естественных условиях на торфяных болотах. Не исключением для неё является и Ломовское болото. Ещё в восьмидесятые годы мы с сыном собирали ее и на дамбах черного болота, и на влажном моховом болоте среди нетронутых сосен и густых кустарников; находил я ее и по краю прилегающего к болоту леса. К сожалению, плодоношение было лишь местами, и нам долго приходилось бродить по болотным кочкам и хлябям в поисках ягоды. Из неё мы варили чудесное, кисловатое на вкус варенье, часть хранили в морозильнике, а однажды мама приготовила из неё великолепную настойку, которой баловалась весь зимний сезон. Знакомые говорили, что из голубики (гонобобеля) ещё пекут прекрасные пироги (как и с черникой), но не помню, чтобы мы лакомились этим деликатесом.
Особенно урожайных лет и радостных продолжительных сборов голубики в нашу бытность здесь не было. Я приносил по одному, максимум полтора бидона ягод, не более. Можно было собирать и больше, но в этот период как раз созревали черника и малина, вид которых не менее глубоко волновал мои чувства. А были еще и грибы: болотные подберёзовики (коренастые черноголовики и беленькие, на тонких ножках), подосиновики – в березовых рощицах, по краю болот, и даже белые – подальше от болота в сравнительно старых смешанных лесах.
Истинную радость от вида и сбора прекрасной голубики я получил всего два раза в жизни. В первый раз это было на болоте, расположенном между Шуей и Иваново, где в старые времена размещалась деревня Болото. Мы с сыновьями стали навещать его уже тогда, когда деревни не было, а болото начали осушать, готовить его как резервуар для сточных вод разрастающегося свинокомплекса в Ворожино. В 1972 и 1973 годах ягод мы там практически не находили, и лишь случайно набрели на невероятную красоту в 1974-м, когда просто решились пойти по сухому торфяному полю с глубокими траншеями и торфяными отвалами. За одним из них, с южной стороны, мы и обнаружили невысокие заросли молодого голубичника с огромным количеством голубых гроздей. «... И грозды полные на них, серёг подобье… голубых» – почти как у Лермонтова. Действительно, кисти свисали как виноградные гроздья с такими же крупными, как виноград, ягодами... Думаю, память об этой несказанной для наших мест, красоте осталось и у сыновей навсегда. А у меня осталась память ещё и о непрерывной работе, и о возвращении до автотрассы с сорока пятью литрами чудесных ягод, добытыми нами втроём. И это было прощание болота с нами (любителями здешних мест), и наше прощание со всей болотной жизнью, которой так неожиданно пришел конец, по прихоти и стратегическим расчётам наших экономистов…
В девяностые и двухтысячные годы я мечтал увидеть на Ломовском болоте нечто подобное – такую же сказочную ягодную миниатюру. Подобного не находил, но однажды всё-таки повстречался с гонобобельной красотой, правда, в ином варианте. Совершенно не помню, в каком году это точно было. Я собирал уже поспевающую клюкву в дальних, юго-восточных уголках болота. В том месте оно начало зарастать густым кустарником, среди которого стали развиваться и клюква, и брусника; появились и молодые кусты гонобобельника.
Мне удалось найти местечко с крупной ягодой (клюквой), прячущейся во мху, между кустами. Ягода была розово-красная, удлиненной формы. Её трудно было заметить. Приходилось интенсивно разгребать мох и траву руками, чтобы вытащить ее на поверхность. Так я разгреб одну, вторую полянки, залез под ближайшие кусты, с перемежающимся редким гонобобельником, и сердце моё замерло от очередной радости: все ветки были усыпаны голубикой, полностью созревшей и очень крупной. Голубые гирлянды свисали с кустов со всех сторон, создавая под кустами настоящее сказочное королевство, голубое ягодное пространство, дополняемое снизу клюквенными рубинами, вылезающими со всех сторон изо мха и ярко светящимися в лучах проникающего сквозь кусты полуденного светила. Удивительная картина ягодного изобилия, которую не могут изобразить ни художник, ни фотограф, ни литератор, и даже ни поэт. Эту панораму красоты можно ощутить только посредством живого созерцания, получая дополнительные стимулирующие импульсы от ощущений сбора этих чудесных ягод.
Обнаружив такое сказочное местечко, сразу начинаешь смотреть, случайный ли это кустик, или эта сказка продолжается и дальше, в соседних кустах. Соседние кусты тоже были усыпаны ягодами. Теперь предстояло выбрать стратегию сбора – собирать ли сначала клюкву, ползая по мокрому мху, или голубику, выбирая ее грозди из густо переплетенного кустарника. Решил делать всё одновременно, периодически меняя позу и характер работы. Расстелил на мху свой широкий флотский плащ, куда стал складывать собираемую красную ягоду. Для голубики же приготовил бидон, который стал быстро наполняться крупными голубыми «виноградинами».
Как приятно прикасаться к ним, срывать их, видеть со всех сторон висящие грозди. Это трудно передаваемое словами чувство заядлого сборщика знакомо каждому знатоку нашего леса. Видимо, оно исходит издалека, из наших древних генетических корней, когда человек жил лесом, питался его богатствами, обожал и боготворил его. Это чувство осталось в нас, как чувство красоты, отражающей гармонию нашего биологического мира. И оно делает нашу духовную жизнь богаче и совершеннее. В этом смысл и лечебно-оздоровительного эффекта от грибных и ягодных сборов, и эту форму активного отдыха надо поощрять и рекомендовать и больным и здоровым...
Я пробыл на этом месте более двух часов и получил огромное удовольствие от всего увиденного, прочувствованного, ощутимого. Под конец, собрав всё возможное и наполнив ягодами стратегическую сумку, полностью удовлетворенный и умиротворенный, потихоньку на своих ходулях выбрался из болота, и на пятичасовом (17:40) автобусе без происшествий добрался до дома…




ЗА БРУСНИКОЙ


За брусникой в 80-е годы я ходил в основном за Пежу. Там ягода только начинала развиваться на молодых вырубках и как-то вдруг, к девяностым, заполнила многокилометровые пространства березовых рощ и кустарников. К этому времени я познакомился и с Ломовским болотом, но до середины 90-х хорошей брусники там не видел.
Первая ягода стала появляться здесь в начале в западной части заболоченной территории с появлением зарослей кустарника (очевидно, после проходивших тут сплошных вырубок). Целенаправленно за этой ягодой я стал ходить только в начале двухтысячных, когда потерял возможность добраться до Пежи. К этому времени на болоте, на сухих вырубках, появились места с обильно плодоносящий ягодой. Однако урожайные годы чередовались с продолжительными безъягодными промежутками, и тогда приходилось довольствоваться одной клюквой, которая плодоносила почти ежегодно.
В последние годы особых урожаев брусники на болоте не было. Запомнился лишь 2015-й, когда мне удалось несколько раз собрать чуть ли не по ведру ягод. Мне были знакомы две брусничные сечи: одна на северо-западной окраине болота, другая – у восточного края его, на расстоянии более двух километров от первой. Преодолеть его по болотным кочкам не просто даже для здорового человека, поэтому мне в каждом отдельном походе приходилось рассчитывать только на одну сечу.
На разведку я обычно ходил в середине августа и примерно знал, когда надо приходить к созреванию ягоды и так, чтобы не оказаться на сечах последним. В тот год мне удалось это сделать.
В 2015-м ягода на всех сечах уродилась на славу и была намного крупнее и чище, чем в предыдущие годы. На ближайшей сече я брал ее дважды: в конце августа и в начале сентября. В первый раз обирал необранные полянки, спрятанные в густом кустарнике, и на кочках, на краю вырубки. На кочках ягода была уже совсем спелая: розово-красная, крупная, свисающая крупными ярко-красными гроздьями. И я радовался ей, вспоминая былые годы хождения за Пежу. Наполнить ею четырехлитровые бидоны не составило труда... В сентябре сеча была уже порядком вытоптана. Но мне посчастливилось найти у восточного края ее укромное, необранное пространство с несколькими красными от ягод кочками, которых хватило на полтора бидона.
Самое же большое удовольствие я получил в том году на дальней сече, что ближе к Дворишковому полю. Когда я пришел на неё в первой декаде сентября, она была красной от ягод. Брусника только-только поспела, и налившиеся соком ягоды тяжёлыми гроздьями свисали с мшистых кочек, высвечивали розово-красными оттенками среди травы и валежника, темнели среди густых кустов голубики. И ни одной души вокруг. Красота принадлежала только мне, мне одному. Можно было сколько угодно созерцать ее, как в целом, так и в деталях, не опасаясь, что она вдруг исчезнет под натиском семейной, или иной артели быстрых на руки сборщиков.
Нет, общаться с лесом надо в одиночестве, в полной тишине. Только тогда он раскрывает перед тобой свои сокровенные тайны, делится своим духовным богатством, одаривает материальными благами. Думаю, что это чувствует и так рассуждает каждый истинный ценитель Природы: натуралисты, грибники, ягодники, рыболовы, и даже охотники, хотя отношение к последним со стороны в нашу эпоху может быть различным...
Вначале я наслаждался сбором, переползая от одного скопления ягод к другому, в центральной части сечи. Порядком устав, решил разнообразить работу, перейдя к зарослям гонобобельника. Однако вскоре убедился, что основная ягода, наиболее спелая, здесь была уже собрана. Да, знатоки местных лесов и болот везде успевают быть первыми. Кто бы это мог быть? От Ломов идти уж слишком далеко и неудобно – не всякая бабуся решится. Мужички же за ягодами всё же реже ходят. Вернее всего, люди идут от Дворишек, доезжая до края поля на машинах. Оттуда лесом идти далеко и неудобно по зарослям и бездорожью. Но, возможно, есть и некие тайные тропы, известные старожилам! От сечи уходит старая просека. Возможно, она и ведёт напрямик к выходу?
После полутора часов ползания (правда, с остановками) решил основательно передохнуть. Торопиться некуда: погода отличная, бидон (восьмилитровый) на две трети наполнен, времени всего-то около двенадцати. Так что позволил себе полежать минут двадцать, удобно устроившись на сухой кочке, прислонившись к огромному пню, на котором я разместил свою сумку.
Лежу и блаженствую! Усталость постепенно отходит, боль в ногах и пояснице уже не кажется такой нестерпимой. Пригревает солнышко. По небу плывут белые облака, что, кстати, редко бывает в эту пору. Где-то вдалеке периодически постукивает дятел. Ему в такт вторит другой, совсем недалеко от меня. В густом кустарнике порхают небольшие пичужки, подлетают поближе, будто созерцая неожиданного гостя, взлетают на березу, щебечут, переговариваясь друг с другом. Высоко над лесом пролетает ворон, слышится его характерное карканье... Нет ни комаров, ни мух, ни слепней.
На таких, скрытых в лесу полянах, можно было бы и позагорать при случае. Из насекомых летают одни только стрекозы – обычные, светло-коричневые, небольшие. Уже давно нет того удивительного их разнообразия, которое было в лесах и на болотах в сороковые и пятидесятые годы... Летают, садятся отдохнуть: на пенек, на травинку, на сумку, на меня, выставляя напоказ красоту своих божественных форм и оттенков... Руку мою легонько покусывают муравьи – разлегся на их дороге и чуть весь пень своей спиной не своротил! Уважать лесных обитателей надо... Пора подниматься и продолжать начатое – всего лишь полдела сделано.
Смотрю, в каком направлении ползти. Кажется, надо назад, к лесу двигаться. Там, во влажном мху, хорошие ягоды виднеются. Беру малый бидон, вместо большого, и туда устремляюсь. Картина радует. Во мху, в тени, ягода оказался еще более красной и спелой. Такую приятно брать. Две-три кисточки, и рука наполняется. Так быстро можно бидон наполнить. Обобрав этот участок, вернулся в центр сечи. А там снова ягода краснеет. И много... Как это я их не заметил?
Бидон собрал за полчаса. Осталось добрать восьмилитровый. Хорошо, что захватил с собой емкую тару. Но с ним пришлось повозиться: и ягод стало заметно меньше, и усталость вновь навалилась – последние стаканы всегда с трудом добираются... Вспомнил поход за брусникой в 1946 году с другом детства Генкой Серебряковым (в последующем известным нашим поэтом). Так тот после первых десяти собранных стаканов предпочел усесться на пенёк в центре сечи и в течение двух часов громогласно воспевать красоту окружающего мира, используя поэтические материалы из отечественного фольклорного творчества (запрещённого семейной цензурой). И далеко не все соседские, с улицы, бабуси, наполняющие свои корзины вместе с нами, поняли его юношескую поэтическую восторженность, взметнувшуюся высоко над прозой нашего материального быта...
Я пытаюсь сочетать и прозу, и лирику. Порой нахожу поэзию в самой обыденной прозе, – да в том же сборе ягод. Ведь это тоже огромное удовольствие. Найти эту красоту, увидеть ее, наслаждаться ею. Ощутить тяжесть брусничных кистей, упругость ягод, попробовать их на вкус, запечатлеть в памяти, наполнить бидоны, принести домой, порадовать окружающих. Это ли не счастье общения с прекрасным!.. И я всё-таки наполнил второй бидон и вытащил собранное из леса, подгоняемый радостью совершенного и предстоящего... Такие благодатные дни остаются в памяти надолго, и забываются тяготы и невзгоды, которые приходится преодолевать на пути к свершению.




ВОСТРА И ДРУГИЕ МЕЛКИЕ РЕЧУШКИ



В окрестностях Ломов я знаком всего с тремя малыми речками. Это, прежде всего, Востра, а также Страданка и Бурдиха (кто-то называет последнюю Пежей, по названию несуществующей деревни, рядом с которой она протекала). Сначала о самых малых.
Страданка. С ней мы с детьми познакомились во время наших путешествий к Самсонову. В летнее время это, скорее, не речка, а большой ручеек, текущий к Самсонову через деревню Полуниха и далее куда-то к Пальмицино и к Стромихино.
Я ее пересекал только в районе Самсонова. Несколько раз в жаркую погоду даже пробовал купаться в ней. Получилось только поплескаться на мелководье, – не нашёл ни одного бочажка, где бы можно было поплавать. Но вода чистая, прозрачная, холодная – ключевая. Здорово охлаждает! Дно песчаное, к нему приятно прикасаться. Лежишь на быстрине, а вода вокруг тебя струится, своего рода аквамассаж получается. Заодно и бутылку с водой охлаждаешь. Пробуешь плыть – руками дно загребаешь, как в детстве. Всё равно приятно, настоящая охлаждающая ванна с массажем. Если бы ещё и целебной грязи добавить, настоящий санаторий на дому получился бы. Кстати, грязи на Страданке тоже было достаточно. И в отдельных местах пологие берега просто утопали в ней. Не знаю, насколько она была целебной, но лезть в неё я не решился. А через несколько дней, при повторном визите в эти края, увидел, что вся эта грязь перерыта и вытоптана кабанами. Видимо, всё-таки целебной эта грязь для них оказалась. И сколько же их (кабанов) здесь водится! Не один десяток, наверное?!.
Страданка в этом районе течёт среди живописных мест. Со всех сторон она в восьмидесятые годы была окружена высокими лесами, богатыми на ягоды. Я много лет подряд собирал в них чернику и землянику, в отдельные сезоны – малину. Заболоченные низменные берега покрывали заросли таволги, вид и аромат которой привлекал к себе многочисленных насекомых. На высоких крутых берегах правобережья порой останавливались туристы, разбивая свой лагерь и разводя костры. Но никаких возгораний и пожаров от их присутствия не было. Далее, к Дворишкам, через речку был перекинут мостик. Довольно надежный – из трёх брёвен с перилами. А рядом с ним, на левом берегу, я обнаружил даже чье-то настоящие поселение. Стоял жилой небольшой сруб, рядом лежало корыто (не разбитое!), миски, ложки. Кругом были разбросаны поленья, пила, топор, воткнутый в бревно. К срубу с пригорка спускалась утоптанная тропинка... Явно, уже обжитый район. И ни одной живой души вокруг. Не боялись оставлять без присмотра свое хозяйство. Да кто в такую даль, в эти лесные и речные заросли с комарами да слепнями из города сунется! Тем более, что проезда для машин, и даже для двухколесного транспорта, здесь не существовало...
Я ни разу не видел в этой речке рыбешек – ни тогда, когда купался, ни тогда, когда просто прогуливался по воде (прямо в кедах), переходя речушку, или просто для охлаждения. Старожилы же говорят, что в районе Полунихи в былые годы даже рыбалку устраивали.
О Бурдихе (Пеже) сказать могу ещё меньше. Это совсем небольшая речушка, протяженностью всего в несколько километров. Вытекает она из заболоченного пространства, недалеко от бывшей Пежи. В этом месте край болота перекрыт дамбой, через которую проходит дорога в дальние поля и запежевские леса. Именно этой дорогой я ходил в эти края в начале двухтысячных... Отсюда Бурдиха течёт в виде небольшого ручейка к Востре и впадает в неё в живописном месте, на возвышенном левом берегу которого некогда, по-видимому, была еще одна деревушка, или хуторок из нескольких домиков. Два полуразрушенных деревянных строения я еще застал здесь во время моих первых походов.
Берега Бурдихи на всём протяжении сильно заболочены и густо поросли травой. Когда-то, в 70-х, мы с ребятами с трудом перебрались через неё, не зная местности и перепутав с Вострой. И потом долго добирались до Горшкова через леса правобережья Востры и не понимали, почему приходится переходить через реку дважды.
А еще мне запомнилась Бурдиха огромными, сооруженными бобрами, запрудами. Я однажды вышел на них, странствуя лесами от Якимова по правому берегу Востры. Затопленное водное пространство было отгорожено от Востры мощной плотиной и затапливало значительную часть возвышенного левого берега Бурдихи. Тогда я уже разбирался в хитросплетениях русла этих двух речушек и не запутался с обратной дорогой. В девяностые годы я плотины уже не видел. То ли ее смыло весенним, особенно сильным, паводком. То ли ее специально разобрали, чтобы запруда не вредила колхозному хозяйству (кругом простирались поля).
Востра – самая полноводная из перечисленных мной речушек. Она и самая протяженная из них. Ее истоки расположены в районе болот у Южного аэропорта, впадает же она в Уводь где-то далеко за Якимовом. Туда я ни разу не добирался в своих странствиях по лесам. Ничего особо интересного ни по правому, ни по левому берегу реки за деревней тогда я не обнаружил, поэтому и прекратил дальнейшие поиски.
По берегам речки раскинулись несколько деревень: Никульское – недалеко от ее истоков, Купалищи, Ломы, Голяково, Горшково (Малое и Большое) и Якимово. Со всеми ними я познакомился во время лесных прогулок, окунулся в деревенский быт, насладился красотой этих мест, познакомился с их обитателями. У всех их было много общего; нашего, родного, деревенского (не городского!), заманчивого и привлекательного. О каждой из них я оставил свои восторженные воспоминания... Сейчас же разговор о самой Востре.
Как я уже отмечал в своих записках, первая встреча с ней произошла у меня с сыновьями в жарком июне 1972 года. Тогда же мы открыли и купальный сезон в ней. Речка, напротив Горшкова, показалась мне достаточно глубокой. По крайней мере, здесь можно было свободно плавать и нырять, что мы и делали с горшковскими мальчишками, гоняясь друг за другом в водные догонялки. Там встречались и глубокие бочажки, в которые мальчишки ныряли с трамплина. Достать до дна в тех местах было и для меня не просто... Но всё же речка постепенно мелела. Ребята рассказывали, что в послевоенные годы она была намного шире и глубже, и здесь у деревень, купали даже коней.
Мои походы по ломовским лесам чаще всего были связаны именно с этой речкой. И не только потому, что дорога к Горшкову и за Пежу шла по ее берегам. Востра привлекала меня своей красотой. Она текла среди лесов и полей, образуя заводи и вторичные русла в зарослях таволги, низкорослых плакучих ив, ольхи и другого околоводного кустарника. Особенно меня радовал кустарник с розово-белыми, люстроподобными цветочками, распускающимися в конце лета. И я долго любовался ими во время очередного привала на возвышенном берегу Востры.
По дороге за Пежу я часто шел не тропинкой, проложенной по левому берегу речки, а по заливным лугам вокруг неё. Это было труднее, но я любил луга с детства. Мне нравилось ходить по высокой траве, среди невзрачных, но ароматных пойменных цветов, вдыхая запах луговых трав, любуясь красотой порхающих здесь бабочек и стрекоз, раздвигая ногами густую шелковистую зелень, минуя заросли крапивы и колючих кустарников, обнаруживая порой у самой реки чудесные дары расположенного совсем рядом леса.
По пологим и крутым склонам ее берегов я находил убежища отличных подосиновиков, обширные грибницы с белыми грибами. И почти каждый раз наполнял здесь один или два пакета. Приходилось оставлять их в дальнейшем, чтобы не нести с собой в лес, и забирать на обратном пути. Но особенно меня радовала земляника, облюбовавшая открытые полянки, спускавшиеся по северным береговым склонам к реке. Ее можно было ежедневно собирать по несколько стаканов (для разнообразия). Недалеко от Якимова ягода росла даже на крутом берегу и была особенно крупная и ароматная. Именно тут, на лугах у Востры, в районе того же Якимова, я нашёл любимые с детства цветы – бубенчики – прекрасную купальницу, которые в отдельных местах сплошным светло-желтым ковром покрывали лесные поляны и большие вырубки.
В восьмидесятые и девяностые годы привостренские луга и леса постоянно оккупировали стада крупнорогатого скота местного колхозного хозяйства. Кажется, их было три. Они постоянно конкурировали со мной в поисках наиболее пышной травяной растительности. К сожалению, мне приходилось уступать им излюбленные места моих лежбищ, памятуя о грозных предводителях этого стада с могучими копытами и рогами. Пастухи говорили, что в их бытность бывали случаи таких незапланированных встреч с рыболовами и грибниками, не желавшими уступать пространство, – но без летальных исходов.
Рыбалка на Востре некогда процветала. В реке водились красноперка, плотва, гольцы, щурята, налимы, раки. Вода была чистая и глубокая. В бытность моих походов рыбачить на реке почти перестали. Лишь самые заядлые любители водного созерцания приходили порой на свои заветные участки, у бочагов и омутов, и наслаждались здесь с утра до вечера в тишине и благодати востринских пойм и изгибов. Лучшего места и не придумаешь. Можно ловить небольшую рыбешку. Можно сходить в ближайший лесок за грибами, или на сечу за ягодами. Можно просто созерцать и насыщаться окружающим тебя блаженством Рая, надолго запасаясь его энергией и вдохновением.
Я неоднократно встречал одного такого любителя рыбной ловли – «парнишку» моего возраста, влюблённого в Востру, и в эти края, каждое лето возобновлявшего свои рыболовные терзания. Со стороны могло показаться, что это именно так, поскольку нес домой он всего-то по несколько штучек небольших плотичек, без каких-либо лесных добавок. Да еще многокилометровая дорога туда и обратно (он ловил недалеко от Якимова). Но с какой радостью он рассказывал о реке, о больших и малых уловах, о рыбах, пойманных в былые, уже давние, времена, о великом счастье бытия на лоне природы! Кто прочувствовал это, тот никогда не откажется от подобного удовольствия и будет вознагражден душевной благодатью за испытываемые порой физические терзания... Я его отлично понимал и при встрече делился и своими впечатлениями о благодати лесной жизни.
Встречались мы с этим рыболовом чаще всего на облюбованном нами обоими месте – у впадения в Востру Бурдихи, на небольшом, поросшем молодыми соснами полуостровке, омываемом с трех сторон Вострой. Здесь был переход по мелководью на противоположный, крутой берег, откуда начинались святые для всех грибников и ягодников запежевские просторы. Слева и справа – с обеих сторон песчаный перекат переходил в сравнительно глубокие бочаги, в которых постоянно резвилась рыба. В основном это были мелкие плотички, чаще всего попадавшиеся на удочку. Но однажды я узрел в траве, у самого берега, застывшую в неподвижности крупную щучку... Это рыбье раздолье было особенно хорошо видно со ствола могучей сосны, перекинутого через Востру и используемого мною порой для перехода на противоположную сторону.
Этот уголок у Востры особенно нравился мне. Я всегда отдыхал здесь перед подъемом на противоположный берег и при возвращении с богатой добычей. Порой долго просто сидел на песчаном берегу, у самой воды, наблюдая за движением струй, несущих упавшие в воду листочки, за плаванием водомерок и мелких, искрящихся серебром, жучков, непрерывно снующих по поверхности в погоне за невидимой глазу добычей. Меня радовали рыбешки, подплывающие к самому берегу, и я вспоминал подобные встречи с ними в далёкие сороковые, на реке моего детства Сехе в г. Шуе. Приятно было слышать разноголосое пение мелких пичужек, вечно снующих по опушкам прибрежного леса, вдыхать чистый лесной воздух, наполненный благовонием сосен и луговых трав, и думать о предстоящей встрече с любимыми уголками заветного леса, и полными грибов и ягод сечами, и уже заросшими вырубками, ожидающими там, за речкой, очередного свидания с тобой и приготовившими для тебя свои божественные подарки.
В какие-то годы этот, покрытый травой и заросший соснами островок стал радовать посетителей вдруг возникшими здесь маслятами. Грибы были крепкими, плотными, коренастыми, с тёмно-коричневыми шляпками, и совершенно не испорченными, – без единой червоточины. Они вначале надежно скрывались в траве и открылись взору как-то неожиданно, блестя темными шляпками, разбросанными по всему травянистому пространству. Такую благодать редко можно увидеть. Поэтому я собирал их сразу и прятал в пакете где-либо по-соседству.
Этот уголок знали не только мы. В какие-то годы его облюбовала молодая любовная (может, семейная) парочка, приезжавшая сюда на велосипедах. Они прятали машины в лесу, на левом берегу, и потом шли на другой берег за грибами. И, конечно, купались в речке. Радости и визгу тогда было предостаточно. Пару раз, при подходе к Востре я уже издалека слышал их веселье и, конечно, не нарушал их одиночества, и любовного счастья.
Другая парочка была постарше. То были уже профессиональные сборщики, каждый раз приносившие домой по несколько сотен белых. Этих старателей вряд ли радовало удовольствие купания в ключевой воде. Но зато они наслаждались прелестью ночного леса, приходя на место с вечера и имея возможность полного утреннего сбора. Для ночевки в лесу они оборудовали шалаш, и, видимо, неплохо проводили ночное время, захватывая с собой необходимую амуницию и продовольствие. При встрече со мной, обменивались радостями своих сборов, рассказывали о грибных местах, посещаемых ими, а также всякий раз приглашали меня разделить с ними их ночное удовольствие. Эту грибную парочку знала вся деревенская округа, знали и собаки из сторожки, так же, как и меня, порой сопровождавшие их в походах.
О том, что грибники могут ночевать в этих краях, я догадывался и раньше, обнаружив однажды в густом ельнике, на правобережье Востры, хорошо сконструированный шалаш. Тот был капитально сделан из досок и покрыт листовым железом, а лес этот в те, девяностые годы был полон белыми грибами. Он распространялся по левому краю ближайшей большой вырубки и был знаком всем посещающим эти края старожилам.
Именно в этом лесу, у Востры, мне довелось встретиться еще с одним рыболовом-грибником, очевидно, профессионалом, запомнившимся мне по оригинальному способу грибных сборов, – с помощью здоровенной доски, которую он забрасывал под каждое дерево, выколдовывая себе очередную партию отборных белых. Поделиться со мной опытом подобного колдовства он, естественно, не пожелал, посоветовав только скорее убраться отсюда, «покуда по башке доской не треснул». Честно говоря, я не хотел проверять ее (башку) на прочность, и поспешил оставить его колдовать в одиночестве... При очередной встрече с грибной парочкой решил расспросить их про таинственного колдуна и о подобном способе сбора. Но для них это тоже оказалось откровением. Не знали о нём ничего и мои деревенские знакомые, предположившие, что это родственник другой лесной колдуньи, которая в любую пору корзинами белые из леса таскает, тогда как другие (грибники, кстати) и грибка в тех краях найти не могут.
Но ближе к Востре – не всё сказал я о ее целебных свойствах. Это ещё и чистейшая родниковая вода, безусловно, обладающая ими. И кто ею пользовался в деревнях (для обмывания, обливаний, для внутреннего употребления), тот не сомневается в этом. Почему она не исследовалась до сих пор на наличие лечебных качеств? Тем более, что совсем рядом, в Зелёном городке целебная вода из источников используется в полном объеме.
И еще об одном – о целебной голубой глине. О ее волшебных лечебных свойствах я неоднократно слышал и ранее. И даже встречал участки у Востры, где она существует. Ходил по ней, трогал руками, удивлялся ее внешним особенностям. Однако не думал, что могу использовать для собственного оздоровления. Теперь, услышав разговор о ней, пытаюсь вспомнить места, где она мне встречалась. Но это были лишь маленькие участочки глинистого берега, которые я обнаруживал совершенно случайно, порой под водой, скользя по ним в своих кедах при попытках выбраться на другой берег.
Обладают ли целебными свойствами грязевые скопления на Востре, никто не знает. Но грязи там предостаточно. Порой низменные берега утопают в ней на протяжении многих десятков метров, и обойти их, чтобы преодолеть речку вброд, не представляется никакой возможности...
То, что мощным лечебным воздействием обладает купание в реке, не вызывает у меня никаких сомнений. Это я отлично знал и раньше, используя разной формы водные процедуры. Но тогда, применяя для закаливания холодный душ, или морские купания в осенний период, приходилось порядком напрягаться. Здесь же, во время летних походов, купание в Востре доставляло мне огромное удовольствие.
Я постоянно использовал эту возможность, возвращаясь из леса. И лучшим местом для этого были как раз бочаги у моего любимого полуострова. Сюда подходишь уже порядком уставшим, пройдя за день добрых полтора десятка километров по просекам и лесным чащобам. Если оставалось мало времени, я просто шел по броду, не разуваясь, в кедах, чтобы хоть немного охладиться для последующей дальней дороги. Но чаще всего я оставлял себе лишнее тридцать минут времени, чтобы искупаться и немного полежать на травке перед предстоящими испытаниями на прочность.
Это было особое удовольствие! Скинуть с себя всю промокшую от пота одежду, войти в холодную воду и улечься в ней на чистом песчаном мелководье! Ключевая вода обжигает холодом только в первое мгновение, при соприкосновении с нею. Но через десять секунд холода уже не чувствуешь, и по всему телу разливается невероятное блаженство. Чувствуешь, как движутся вокруг тебя водные струи, как охлаждается постепенно тело, как начинает потихоньку ломить лоб от холодной воды... Всегда хочется поплавать. Подгребаю к омуту и плыву метров десять-пятнадцать, уже на глубоком просторе. Дальше плыть мешает перекинутое через речку бревно. Плыву обратно, уже кролем; тоже удаётся сделать десять-двенадцать взмахов. Это уже настоящее плавание... Делаю еще несколько подобных плавательных заходов. Пытаюсь рассмотреть рыбешек, ныряю до самого дна, плыву над ним. В глубине вода заметно холоднее… Десять, пятнадцать минут такого купания освежают надолго и снимают усталость. Вылезаешь на пологий песчаный пляж, а ноги после купания не слушаются. Оставляю минут десять для отдыха на берегу, и только после этого трогаюсь путь.
Случалось в особенно жаркую погоду, что приходилось на обратном пути ещё раз спускаться к реке и вновь принимать холодную ванну. По дороге были места, скрытые от постороннего взора густым кустарником, достаточно глубокие и широкие, где можно было поплавать. Но приходилось это делать с осторожностью – в реке встречались скрытые под водой коряги и целые сучковатые бревна. Поэтому в незнакомых местах плывешь очень медленно и только брассом, проверяя руками и ногами водное пространство. Только потом, после нескольких коротких заплывов постепенно приобретаешь уверенность и набираешь скорость. И это тоже удовольствие, плавать в воде, окруженный со всех сторон густым кустарником, высящимися над тобой деревьями, опустившими ветви до самой воды, чувствовать таинственную неизвестность глубины, а также полное слияние с окружающей тебя Природой. Всё это были незабываемые встречи.
Не менее памятной и совершенно особенной показалась мне ещё одна встреча с Вострой и купание в ней. Запамятовал, в каком году это было: в девяносто восьмом? Или в самом начале двухтысячных?.. В тот год, в августе месяце, несколько дней подряд непрерывно шел дождь. Всё вокруг затопило. Наши садовые участки просто утонули в воде. У меня на огороде над водой высились лишь кусты смородины да часть огуречного парника. Не было видно ни одной грядки. Ходить приходилось либо в высоких сапогах, либо босиком, чуть ли не по колено в воде. Стояла жаркая погода. По лесной науке, наступала как раз грибная пора. И я решился. Через день после прекращения дождя собрался за Пежу. Как всегда, захватил сумку, рюкзак, несколько пакетов.
При подъезде к Ломам глазам предстало необычное зрелище. Разлившаяся Востра затопила все прибрежные поляны. Строения на левом берегу реки тоже были наполовину затоплены. Вода неслась с огромной быстротой, увлекая ветви и даже стволы деревьев. Под недавно построенным новым мостом она заполнила почти всё свободное пространство, устремляясь вдаль, к устью реки.
Я в то время еще не знал более короткой, правобережной дороги за Пежу – полями, через Большое Горшково. Поэтому речку приходилось переходить дважды – в Ломах, сразу за остановкой автобуса, и потом, в обычном месте, у устья Бурдухи. Как я уже отмечал, в обычных условиях с этим не было проблем. Но вот сейчас! Смогу ли я это сделать? Этот вопрос волновал меня всю дорогу, пока я не оценил обстановку у переправы.
Здесь река бушевала не менее сильно, чем в Ломах. Вода значительно поднялась, затопив часть нашего полуострова, почти отделив его от «материка». Быстрые струи перекатывались через поваленное дерево, полностью исключая возможность перехода по нему на ту сторону. Потоки воды неудержимо неслись по песчаному перекату, и казалось, нет возможности удержаться под их напором. Я прошёл пару сотен метров по течению в надежде на другие, виденные ранее поваленные через Востру деревья, но они тоже были наполовину подтоплены...
Решил преодолевать водную преграду вброд. Разделся по пояс. Решил проверить брод, упираясь в дно палкой. Понял, что можно держаться. Однако через несколько шагов вода стала касаться одежды. Пришлось разоблачаться полностью. Сложил одежду в сумку, поднял над головой и, осторожно ступая, стал преодолевать тугие струи воды, стремящиеся унести меня вместе с поклажей в омут с крутящимися там водоворотами. На середине реки вода поднялась почти «по шейку», но не больше, и я благополучно выбрался на тот берег. Пришлось пробираться сквозь заросли крапивы и кустарников.
Выбрался на высокий берег, насколько мог, вытерся верхней одеждой, оделся и направился к знакомым сравнительно молодым лесопосадкам, где я обычно брал белые. Ноги, руки, всё тело горело от последствий братания с крапивой. Но это были всё же не те ощущения, которые доставил мне в детстве дед Фёдор, наполнив однажды мои штаны на проймах крапивой, после того, как словил нас с Генкой Серебряковым на своей яблоне с белым наливом. Тогда это было для нас незапланированным вознаграждением за смелость. Сейчас же я ждал другого: встречи с моим добрым другом и его желанных сюрпризов...
Насколько радостной для меня была эта встреча, и сколь дороги подарки, – об этом я уже детально рассказывал в повестях о Пеже. Хочу повторить лишь то, что она была совершенно неописуемой, как с точки зрения красоты открывшихся передо мной картин грибного изобилия, так и с точки зрения чувств, охвативших меня при этом. Красота эта до сих пор стоит у меня перед глазами, будто страницы красочной волшебной книги, и продолжает радовать и вдохновлять, всплывая из уже далекого прошлого.
Этот ливень и переполнение рек и водохранилищ послужили причиной еще одного события, коснувшегося непосредственно Востры. Из переполненных прудов рыборазводческой фермы в устье Востры ринулись вверх по течению содержащиеся там сазаны и карпы (о них говорили мне деревенские жители). Часть рыбы дошла аж до Никульского и создала такие возможности для рыбалки, что количество рыболовов в деревнях многократно увеличилось. Я думаю, что они тогда не отпускали эту добычу обратно, что стало модным в последнее время, и не возвращали ее владельцам. Отреагировать же на моментально возникшие обстоятельства и создать на Востре рыбоохраняемую зону хозяева и Рыбнадзор не успели. Так что вряд ли беглецы смогли отнереститься в верховьях Востры. По крайней мере, в настоящее время в реке ни карпов, ни сазанов не наблюдается.
И ещё о чём хотелось бы несколько слов сказать, относительно Востры, – это о ее мостках (лавах). Фактически это небольшие мосточки, как правило, у деревень, состоящие из нескольких неровных бревен, возможно, даже и не соединенных друг с другом, и перилами для надежности переправы особенно неустойчивых в эквилибристике путников. Эти качества я сразу оценил, совершая свой первый переход по такому шаткому строению из Больших Горшков в Малые.
Именно на эту особенность творения рук человеческих я и хочу обратить внимание. Предполагаю, что они созданы только в расчете на эксплуатацию деревенскими жителями, хорошо тренированными физически и вестибулярно-устойчивыми. Однако в жизни всегда бывают исключения. Поэтому в любом архитектурном строении необходимо предусматривать запас прочности и надежности в эксплуатации. Подтверждением этому явились мои собственные наблюдения, совершенно случайно сделанные во время отдыха на лавочке у дома Толи Буркова после очередного похождения за Пежу. Об этом случае я тоже рассказывал, но он достоин особого внимания.
Конец девяностых – было особое время для нашей страны. Все выживали. Выживали любыми способами. В частности, тащили картофель с колхозных полей – кто незаконно, а кто и по договоренности с правлением. У Горшкова этот процесс совершался ежедневно, особенно в вечернее время суток. В тот день время было ещё не позднее, но старатели-заготовители уже кавалькадами двигались в обоих направлениях – к полю и обратно. Несли кто в мешках, кто в рюкзаках, кто в корзинах; везли кто на тачках, кто на велосипедах, а кто просто на своих широких деревенских спинах и загривках. Естественно, тяжёлую работу выполняли в основном крепко сложенные деревенские мужички, но были среди них представители и более хилого телосложения.
Один из таких (хилых), виляя во все стороны, упорно тянул тачку с полным мешком по направлению Большого Горшкова. Я не думаю, что в пылу трудовой активности он забыл о водной преграде в виде Востры и необходимости ее преодоления. Однако, достигнув реки, он серьёзно озаботился и долго стоял у мостков, почему-то продолжая раскачиваться во все стороны. В конце концов, видимо, осененный идеей, он закинул мешок себе за спину и решительно двинулся на лавы, удерживаясь одной рукой за перила. Но, очевидно, тяжесть оказалась несоразмерной его физическим кондициям, и продвижение к противоположному берегу сразу затормозилось. Сделав ещё несколько неуверенных шагов и достигнув середины мостового сооружения, он окончательно остановился, вцепившись в перила мёртвой хваткой, качаясь и балансируя под тяжестью ноши. Слышались неразборчивое проклятия, то ли заклинания, направленные невесть по какому адресу.
В конце концов, после минуты такой балансировки произошло ожидаемое. То ли перила не выдержали напора, то ли не выдержал сам старатель, то ли он хотел сбросить с загривка мешок, но сил на это уже не хватило, и он (носитель), дрыгнув напоследок ногой, решительно устремился вниз, по направлению к водной стихии, и через секунду оказался целиком в ней, придавленный сверху своей ношей.
Не ожидавший ничего подобного, я, было, поспешил на помощь потерпевшему – до него было всего-то не более сотни погонных метров, - как вдруг на высоком противоположном берегу возникла мощная фигура женского пола с возгласом: «Ах ты, паразит такой! Столько добра угробил!» И устремилась по направлению к страдальцу, который всё пытался освободиться от придавившей его ноши. Добравшись, прямо по воде, до потерпевшего, она схватила обеими руками мешок и (без посторонней помощи!) вытащила его на берег.
– Тащи следующий, – слышалось грозное в сторону бедняги.  – Али домой сегодня не возвращайся! Не то быть в Востре еще одному утопленнику!
С этими словами мощная фигура скрылась за горизонтом (в виде берега), а мужичок всё же поднялся, самостоятельно выбрался из воды и, намного меньше качаясь, отправился по направлению к Малому Горшкову, – видимо, к кому-то из местных знакомых, отогреваться... Вот к чему могут привести недоработки в строительстве. Помимо деревенской смекалки и интуиции, необходимы знания хотя бы основ сопромата, что не всегда бывает доступно в деревенской жизни.
Ну это так, между прочим, некоторые приложения к Востре. Главное же – это она сама, со всей своей красотой и привлекательностью, своей душой и целебными свойствами, удивительной силой благотворного воздействия на наши сердца и души. И всё это дает нам Вода, многогранная в своей таинственности, безграничная в своих перевоплощениях, абсолютно необходимая для возникновения и поддержания Жизни. Точнее, это сама жизнь.
Мы интуитивно чувствуем это и стремимся к ней. Не только для того, чтобы утолить жажду, а чтобы восхищаться ею, созерцать ее, блаженствовать рядом с ней. И можем часами сидеть на берегу озера, пруда, реки, у края болота, созерцая их неповторимый ландшафт, впитывая в себя его красоту, и благодарить Создателя за созданный на земле им Водный Рай вместе со всей нашей удивительной и неповторимой жизнью, вместе со всей Природой. Так будем же любить и ценить ее, ее уникальную неповторимость, будем заботиться о ней и не разрушать своими бездушными поступками, будем поддерживать и сохранять ее на благо нашей собственной, и совершенно уникальной жизни.




ЦВЕТЫ ЛЕСОВ И ПОЛЕЙ


Можем ли мы представить себе нашу жизнь без цветов? Можем, конечно, но какой пресной и скучной она была бы тогда, – лишенной красок, оттенков, яркокрылых насекомых. К счастью, мы живём среди цветов. Цветы окружают нас повсюду – в поле, в лесу, на лугу, в наших садах и скверах, в виде букетов дома, в виде натюрмортов в фотографиях и картинах, в орнаментах и украшениях, и даже в архитектурных сооружениях. И сколько они приносят радости и счастья!
Мы сталкиваемся с цветами с раннего детства: с их видом (в букетах, на коврах, картинах, иллюстрациях, в орнаментах на женской одежде...), их ароматом, разговорами о них. Затем мы видим их в саду, на улице, в поле, в лесу, – на природе. Мы чувствуем красоту их божественных форм и красок, поэтому тянемся к ним, стремимся к ним. Начинаем украшать себя цветочными венками и гирляндами, собирать букеты, составлять гербарии. Пытаемся разводить цветы на садовом участке – самые красивые и любимые. А кое-кто начинает даже селекционировать их, придавая цветам совершенно новые и порой необычные свойства. Цветы наполняют нашу жизнь и красотой, и любовью, формируют наш духовный мир и эстетические восприятия, становятся в жизни, как и вся природа в целом, мощным профилактическим и лечебным фактором.
Я люблю цветы с детства. Всегда и повсюду ищу встречи с ними. В детстве и ранней юности восхищался ими в нашем саду, в г. Шуе. В молодости, радовался их изобилию и уникальным особенностям в условиях Южного Приморья. В последние десятилетия вновь наслаждаюсь их красотой и ароматом во время прогулок по лесам и полям Ивановской области.
Каждую весну с нетерпением жду их появления в ближайших пригородах Иванова – на садовых участках в районе Южного аэропорта и в окрестностях Ломов, ставших любимым местом моего отдыха. Еще в апреле с радостью встречаю первые цветочки мать-и-мачехи, почти сплошным желтым ковром покрывающие всё свободное пространство лугов и полей, а также городских улиц и скверов. Чем-то напоминают они мне наши приморские весенние адонисы. Правда, последние намного ярче и пышнее, и появляется на свет уже во второй декаде марта на южных склонах сопок. И там, и тут я собирал букеты и несколько дней радовался их присутствию у меня на столе, или на подоконнике.
В конце апреля по берегам рек и речушек, прудов и наполненных водой канав буйно распускаются желтые сережки ивы, серебрятся менее заметные бусинки вербы. Как они радуют глаз при отсутствии иной яркой растительности, особенно на фоне сверкающей на солнце воды и темнеющих островков талого снега, местами покрывающего бурую от прошлогодней листвы землю.
Любуясь пышной красотой цветущих кустов, вспоминаю свои владивостокские походы за вербой на Патрокл – к 8 марта. Это были мои первые букеты, которые я дарил нашим женщинам на работе в городской санэпидстанции, в ДВО РАН, в Госпитале Флота и, естественно, у нас дома. И они стояли у всех до первых подснежников, а у некоторых сохранялись в засушенном состоянии аж до следующего года. Здесь, в Иванове, с букетами мне было уже намного труднее, но всё же в начале двухтысячных доводилось приносить и вербу, и бессмертники, и другие цветы в подарок знакомым.
А еще в начале мая, с приходом, как правило, кратковременного похолодания, распускается моя любимая черемуха – тоже цветы моего детства. Мы, семи-девятилетние мальчишки с улицы, находили ее в огромных количествах в лесу у железнодорожной линии, в районе поселка Китово. Приносили домой огромные букеты – к неодобрению наших родителей, призывавших к бережному отношению к такой красоте... К счастью, заросли черемухи в этом районе от наших набегов не убывали, однако исчезли вскоре после начавшихся поблизости сельскохозяйственных работ...
А потом, позднее, у нас появилось Дерево нашего детства – огромная черемуха в лесу, среди молодых сосновых посадок. Летом это было любимое место нашего отдыха. Весной, во время цветения, я приходил сюда один и в полном одиночестве любовался обаянием густых черемуховых опахал и удивительной красотой пейзажа из белого черемухового кружева на фоне голубого неба и окаймляющих его со всех сторон зеленеющих вершин молодых сосен.
Здесь, в Иванове, весной я тоже ищу встречи с ней, и нахожу ее на наших садовых участках, у водоотводящей канавы; на окраине Ломов, и даже у самого нашего дома. Но это всё высокие деревья. Поэтому ни сфотографировать, ни прикоснуться к этой красоте пока не удаётся.
Мне так хотелось найти здесь, в Иванове, ещё одни весенние цветы моего детства – хохлатки и ветреницу (дубравную). Их я постоянно собирал на окраине Шуи, по берегам реки Сехи, недалеко от Мельничновой церкви. И так радовался, когда приносил домой небольшие букетики. Я долго их искал в районе Ломов – и по берегам Востры, и в березовых рощах, и в сосновых борах, и в старом ельнике. Находил только небольшие скопления мелких беленьких цветочков, белых и голубеньких фиалок и буйно растущую траву. Не нашёл я здесь и сине-фиолетовых прострелов, обильно растущих на садовых участках... Зато в изобилии в апреле-мае попадались в лесах сморчки и строчки. Но это уже из другой оперы...
В мае цветущая луговая растительность становится здесь намного богаче. В лесу, на широких песчаных просеках, появляются бессмертники. Беленькие, розовые, серовато-красные, они к концу месяца сплошным ковром покрывают значительные пространства, привлекая к себе первых жуков, бабочек, муравьев и ...  двуногих любителей цветочного изобилия. У нас, в Приморье, я их не видел, а вот в детстве находил на песчаном холме, у железнодорожной насыпи. В мае, в городской черте на смену отцветающей и начинающей пушиться мать-и-мачехи приходят вездесущие одуванчики. Это, пожалуй, самые распространенные цветы нашей средней полосы. Они желтыми ручейками и широкими реками разливаются по пустырям, у проезжих дорог, в скверах; радуют нас своей безудержной внутренней силой, скрытой энергией, жизнерадостностью, способностью выжить в любых, самых неблагоприятных условиях. Почему городские власти устраивают на них периодическую охоту, обрывая, скашивая? На самом деле, не одуванчиковый цвет, ни пух не вызывают аллергии! К аллергии может приводить пыльца цветущих в это время деревьев и кустарников: ольхи, ивы, даже березы. Вид же отдельных цветочков и целого одуванчикового поля вызывает у большинства из нас только радость и умиление. Не даром дети именно из этих цветов плетут венки, гирлянды и красуются в них на зависть неумелым. Правда, цветы быстро вянут, теряя свое обаяние. Но их в любой момент можно заменить свежими.
Часто вспоминаю нашу, шуйскую одуванчиковую лужайку перед домом на 1-й Железнодорожной, которая простиралась от тротуара до самой железнодорожной насыпи. И наши детские игры в летнюю пору. И безжалостного шмеля, всадившего свое жало в мой большой палец, которого я поймал своей кепкой. Однако в военные годы лужайка была перекопана под картофель, невзрачные цветочки которого не представляли для нас интереса. Куда интереснее были плоды – бубенчики, которыми можно было здорово пулять из рогатки, а также с помощью прутика, на который насаживался кругленький зелёный шарик.
Одуванчики были первыми и наиболее распространенными в то время медоносами, и привлекали к себе массу насекомых. С утра и до вечера с цветка на цветок перелетали пчелы, шмели, среди цветов порхали красивые бабочки, по цветам ползали муравьи, разнообразные жуки. И мы, мальчишки, любили валяться среди них, вдыхать их приятный, сильный аромат, а потом ходили с желтыми физиономиями от цветочной пыльцы.
В конце мая в наших лесах расцветает ещё одно прекрасное творение природы – великолепная купальница – бубенчики. В детстве мы ходили за ней в так называемые «кустики» – заросшее травой и кустами пространство у железнодорожной насыпи за городом, хвастаясь друг перед другом своей добычей. Став постарше я ходил туда уже один, ограничиваясь лишь созерцанием моих любимых созданий. Пытался высадить их в нашем саду, но ничего из этого не получалось.
Приехав в Иваново, я стал искать их здесь, в заломовских просторах. Нашел не сразу – на второй год походов, и далеко от Ломов, у самого Якимова. Картину, которую я увидел на поляне, – в лесу, почти у самой деревни, невозможно описать словами. Это было море из десятков тысяч цветов, сверкающее своей светло-желтой поверхностью под лучами полуденного солнца и исходящее нежным бубенчиковым ароматом. Из этого цветочного моря-озера по направлению к Востре вытекали струйки цветов, издалека казавшиеся светло-желтыми ручейками. На прибрежном, заливном лугу они снова объединялись, образуя красивый желто-зеленый бубенчиковый ковер, колышущийся волнами под порывами тёплого майского ветра. Вид и журчание воды в изгибах реки придавали пейзажу особое настроение.
Жаль, но я больше не совершал прогулок к Якимову в весеннюю пору, и распрощался с любимыми цветами моего детства. Однако совершенно неожиданно встретился с ними в заболоченном (мокром) участке березовой рощи, почти у самых наших огородов. Их оказалось тут достаточно много, и каждую весну они радуют меня своим присутствием, распространяясь всё шире и занимая соседние участки леса. Именно здесь появились мои первые фотографии этой красоты в содружестве с розовато-синим мышиным горошком, а потом и с белыми нарциссами, неожиданно появившимися как бы вдруг у самой опушки рощи.
В конце мая, на смену этой красоте приходят ландыши. Они тоже из детства, из тех же «кустиков». Там их было немного. Здесь же, в сосновых и в смешанных лесах у Ломов я находил обширные скопления этих чудесных цветов – как в тени, так и на светлых полянах. Я любил приходить на ближайшую из них и отдыхать, лежа у края ландышевых зарослей. Действительно, растения сплошь заполняли небольшую поляну, покрывая ее тёмно-зелёным ковром из листьев, почти под каждым из которых висел изогнутый стебелек с белоснежными цветами, от которых исходил чарующий аромат, столь любимый большинством представителей женского пола.
Мне доставляло удовольствие созерцать эти ландышевые колокольчики, радоваться их изобилию и ежегодному весеннему возрождению. Я никогда не рвал в ивановских лесах эти краснокнижные цветы, не мял их, созерцая только с края поляны. Знал я, что подобную красоту в былые годы оставляли нетронутый и деревенские жители, ценившие ее как свое личное природное достояние.
А теперь вопрос: Можно ли рвать цветы? – лесные, полевые, луговые, ... садовые? Насколько это вредит им? И всех ли цветов касается запрет на сборы? Могу только сказать, что ландышам вредит повреждение их корневой системы. Выкопанный мною на Патрокле (во Владивостоке) небольшой пласт ландышей (для участка перед домом) так и остался серой проплешиной на многие годы. С другой стороны, сколько я не рвал этих цветов на небольших участках восточного склона Патрокловской сопки, не привело к ухудшению их развития в последующие годы. Ландыши исчезли здесь внезапно, за один год, без всякой видимой причины. И сразу же буйно разрослись на соседнем южном склоне, причём стали крупнее и плодовитее.
Точно так же я наблюдал внезапное исчезновение зарослей ночных фиалок в так называемой фиалковой роще, – здесь, за Пежей. После нескольких лет буйного цветения многих тысяч фиалок, они вдруг перестали цвести, и в течение последующих десятилетий ни одного цветочка я там не видел.
До сих пор не всё ясно с этими циклами. По-настоящему никто их исследованием не занимался. Но можно точно сказать, что многочисленные полевые и луговые цветы вполне доступны для сбора. Это не нарушает их природного равновесия. Редкие же, краснокнижные лесные экземпляры, конечно, надо оставлять нетронутыми, предоставляя им возможность самостоятельно мигрировать и исчезать по законам их лесной жизни.
Ещё из цветущих в мае лесных цветов мне нравится растение, похожее на ландыш, тоже с очень сильным запахом. Его белые цветочки, в отличие от ландышевых, смотрят вверх, открыто демонстрируя свою красоту. Растут они на влажных участках леса, порой большими скоплениями, красуясь на мшистых кочках и полянах. Стебли их нежные, как и у местных орхидей (кукушкины слёзы и ночная фиалка). Поэтому они быстро погибают в букетах.
Так называемая «кошачья лапка» также цветёт в мае (и июне). Очень похожа на бело-розовые бессмертники. И не менее красива. Отличается от бессмертников тем, что все листики у неё собраны в розетку у самого основания стебля, и тем, что цветы растут по-одиночке – на тех же песчаных землях.
А ещё я в мае люблю смотреть на цветущие яблони, груши, сливы и вишни. В течение не менее двух недель деревья и кусты стоят все в белом и розовом одеянии, занимая порой значительные площади на наших садовых участках, украшая парки и аллеи в городской черте, а порой, по неизвестным причинам, устремляясь глубоко в лес и радуя случайных путников неожиданной встречей и совсем неожиданными плодами и ягодами – уже в конце летнего сезона...
В конце мая весна плавно и как бы незаметно переходит в лето, и мы радуемся уже новым представителям цветочного царства, пышно разрастающимся в лесах и на открытых просторах лугов и полей. На смену отцветающим ландышам в лесу распускаются Венерины башмачки, Ночные фиалки (любка двулистная) и Кукушкины слезы (ятрышник пятнистый) – последние орхидеи наших лесов, тоже занесенные в Красную книгу. Их действительно очень мало, и каждый встреченный цветочек снова и снова радует тебя своей первозданной красотой, возникая как бы из глубины далёкого прошлого. Я долго любуюсь ими, вдыхаю их аромат, фотографирую и радуюсь, что они еще существуют, что сохранились еще места для их естественного развития.
Во влажных участках леса, по берегам ручьев и речушек в это время появляется еще один прекрасный представитель цветочного царства – нежные, голубые незабудки. Они, как миниатюрные голубенькие глазки, со всех сторон смотрят на тебя на берегу ручейка, источая любовь и пожелание счастья. А как красиво смотрятся эти голубые делянки среди влажной нежно-зеленой травы, среди жёлтых, возвышающихся над ними лютиков. Этот особенный желто-голубой ковёр можно созерцать только здесь, у воды. Его можно создать в миниатюре и дома, принося с собой эти цветы, завернутыми в мокрую тряпочку. В детстве я помещал незабудки на блюдечко с водой, и цветочки вскоре выпрямлялись и как бы тянулись к тебе и к свету опять-таки с добрыми и светлыми пожеланиями.
Из летних цветов мне особенно нравятся ирисы. В детстве я их иногда находил в «кустиках», а также в пойменных лугах вокруг Тезы и Сехи. Какое было счастье обнаружить начинающий распускаться бутон с синим кончиком, или уже распустившийся цветок, манящий тебя нежной прелестью своих фиолетовых лепестков и жёлтых тычинок! И влажный луг с ирисами – так и просится на плёнку, или на картину художника. Фотоаппарата у меня в те годы еще не было, а на картинах вместо ирисов появлялось невесть что – сине-желтое на ярко-зеленом фоне... Позднее я увидел подобную картину на холсте одного из французских импрессионистов. – Впечатление сильное, но, как всегда, без деталей. Как у Левитана, по сравнению с Шишкиным: настроение создают не детали, а картина в целом...
Счастье общения с этими цветами я имел каждый год на Патрокле. Там, на южном склоне сопки были влажные лужайки, образованные родниковыми водами, текущими в бухту. Эти места и облюбовали для себя ирисы. Я общался с ними каждый раз, когда совершал сюда утреннюю пробежку для братания с морем... А еще больше ирисов я встречал на острове Русском. Там голубели целые поляны, покрытые мелкими полевыми ирисами. На мокрых лугах, у многочисленных бухт и бухточек острова росли великолепные луговые цветы. И у работающих в нашем отряде (613 ВСО) женщин в этот период на столах постоянно обновлялись шикарные букеты, составленные прежде всего из этих цветов.
По приезде в Иваново я так и не нашел их в местных лесах – ни по берегам Востры, ни у Страданки, ни у Пежи (Бурдухи). Встретился с ними только на наших садовых участках. Но это была иная – желтого цвета – разновидность этих чудесных растений. И они не вызывали того эмоционального эффекта, который я получал от сине-фиолетовых растений в детстве и молодости.
В начале июня в наших краях вовсю начинают цвести ягодники: земляника, черника, брусника, затем клюква. Цветочки сами по себе мелкие, невзрачные. Однако в массе своей создают настроение. Особенно меня радуют лужайки цветущей земляники – сплошное бело-зеленое покрывало! И ты уже представляешь, как будешь через месяц вытаскивать здесь из травы крупные, ароматные красные ягоды, наполнять ими свои набирки и радовать всех своей очередной добычей.
Отдельные земляничные цветочки я порой брал в свои луговые букеты. И они неплохо смотрелись на общем фоне полевого разнотравья. Еще более оригинальными у меня получались черничные букеты. Я собирал их в начале мая, и кустики скоро обрастали нежными листиками и покрывались многочисленными чуть розоватыми цветами. В воде стояли долго, но на образование ягод в домашних условиях сил у них уже не хватало. Ещё красивее выглядели букеты из ягод земляники и черники. Я такие собирал еще в детстве, принося домой на радость бабушке и маме, не имевших возможности созерцать эту красоту на лесных полянах.
Бродя в наших ивановских лесах по знакомым просекам и полянам, я наблюдал за развитием здесь цветочного и растительного мира и поражался внезапным метаморфозам, возникающим тут почти ежегодно. То приносил домой букетики бессмертников, вдруг заполнивших вырубку на целые километры. Через какое-то время радовался возникновению здесь обширных зарослей ромашки. То вдруг их сменяли полевые колокольчики. А потом и они пропадали, а по краям просеки начинала развиваться земляника. Подобным образом мигрируют в лесу ягодники: земляничник, малинник, брусничник, давая урожай на одном месте всего два-три года. И изменения их активности совершенно не зависят от усердия любителей цветов и ягод. Так было везде и всегда, и объясняется, скорее, циклами развития всего лесного сообщества. Поэтому и приходится нам каждый год искать новые, богатые, лесные угодья, вспоминая с разочарованием старые, сейчас унылые и опустевшие...
В отдельные годы, что бывало очень редко, на молодых, еще не заросших кустарником вырубках неожиданно появлялись особо красивые ромашки и колокольчики – крупные, яркие, просто звенящие своим великолепием. До сих пор перед глазами стоит чарующий вид бело-голубого цветочного ковра на одной из вырубок за Пежей, колышущегося на ветру, будто волны голубого озера с плывущими по нему белыми облаками. Цветы были крупные, как наши садовые, будто их специально высадили здесь из некоего гигантского цветоводческого питомника. Или это был особый подвид этих растений, или их бурному развитию способствовали какие-то специфические климатические условия того года (1986 г.), но этот феномен так и остался для меня тайной. В последующие десятилетия массового роста таких цветов я не видел, встречая порой по опушкам и просекам лишь их отдельные экземпляры.
Очень нравится мне наше летнее цветочное полевое разнотравье. Это прежде всего васильки, мышиный горошек, различные виды полевых ромашек, Иван-да-Марья и другие, уже одноцветные фиалки. Ещё в детстве, прогуливаясь с бабушкой среди полей, за Буровским заводом, я любовался голубыми ручейками васильков, бегущими по краю поля к речке ("Безымянной"), голубенькими и белыми фиалками, растущими здесь же, удивлялся оригинальной красоте Иван-да-Марьи, желтеньким цветочком мышиного горошка. И, конечно, составлял себе букетик из всего этого травяного разнообразия цветочных форм и оттенков. Позднее, научившись рисовать, малевал акварелью многочисленные натюрморты – как по памяти, так и с натуры. Однако в те годы лучше у меня получались военные баталии.
С полевыми цветами я близко общался и в восьмидесятые годы, когда странствовал по деревням и весям среди лесов и полей, засаженных в основном злаковыми культурами. Особенно запомнилась мне поросшая цветами песчаная тропинка между двух обширных полей с колосящейся пшеницей, по которой я рискнул пройтись босиком (в районе Якимова). И получил такое же удовольствие, как в детстве, в Шуе, когда мы совсем забывали порой, что такое сандалии или ботинки... И отдых в полном одиночестве среди высоких трав на краю деревни, и пышная красота цветочного разнотравья, полностью скрывшая меня от возможных случайных взоров, и очарование летающих вокруг насекомых, и прелесть собранного здесь же букетика, и вкус первой земляники, раньше времени созревшей на крутом береговом склоне Востры... – все это радовало и вдохновляло меня, избавляло от душевных и телесных терзаний, заставляло задумываться о главном, о неизменном, о вечном – о Природе, о Жизни, о Человеке, о нашем месте в этом прекрасном Мире.
Я не помню, чтобы в наших полях в сороковые-пятидесятые годы встречались цветы люпина. И, увидев их впервые в 1972 году на одном из полей за Кукарино, обрадовался открывшейся вдруг для меня новой и необычной красоте цветочного царства. С радостью собрал первый букетик, прекрасно зная, что это сорняк, и любовался им дома... А через год обнаружил целые заросли этих цветов на полях за Пежей. Увидел, как быстро они завоевывают окультуренные площади, пространство вырубок и просек, проникая по ним глубоко в лес. А потом люпин появился у нас на садовых участках: синий, белый, розовый – очень красивый. Но с ним приходилось уже бороться.
Радует меня и вид самих полей, засеянных злаковыми, льном, гречихой, подсолнечником, горохом. Каждое такое поле обладает своим, особенным, присущим только ему очарованием. Белые поля цветущей гречихи с их специфическим гречишным ароматом и тысячами шмелей, пчёл, бабочек, кузнечиков, различных жучков, снующими среди цветов. От цветов веет теплом и мёдом. Белые кучевые облачка, плывущие по голубому небу, на горизонте как бы сливаются с белым гречишным покрывалом, создавая впечатление бесконечности и поля, и неба, и всего окружающего пространства...
Поля гречихи, даже в те далекие годы, были для меня достаточно редким явлением, точно так же, как и голубые просторы льняных посевов. Последние даже и не остались в моей эмоциональной памяти, хотя я точно с ними встречался. А вот сияющие солнечным светом огромные поля подсолнухов хорошо врезались в мою память. И не мудрено, так как ближайшие из них располагались сразу на окраине Шуи, по дороге на Китово.
Радуют мой глаз и поля, засеянные кормовыми травами: клевером и люцерной. И не только красотой цветов, но и мощью выращенных на них растений. Однако после того, как я увидел на только что скошенном поле многочисленных погибших там жаворонков, отношение мое к таким полям, и агротехнике на них в целом, существенно изменилось...
Поля колосящейся пшеницы – как ещё с зеленеющими колосьями, так и с уже налитыми созревшими зернами, производят на меня почему-то наиболее сильное впечатление. Полотно И. Шишкина «Сосны во ржи», по-моему, наиболее ярко и реалистично отражает их бескрайнюю красоту. Тут же и дорога, и васильки, и другие полевые цветочки... Всё это наше, родное, дошедшее до нас из глубины веков, неразрывно связанное с бытом и нравами деревенской (крестьянской) жизни. Путешествуя по лесам, я часто отдыхал на краю пшеничных полей у деревень Горшково, Голяково, Самсоново, среди полей на дальней дороге за Пежу. Любовался тугими колосьями, готовыми вот-вот упасть под тяжестью спелых зерен. Видел широкие круговые проплешины во ржи с придавленнымик земле колосьями, оставленные, по-видимому, небольшими воздушными вихрями (смерчами), легко образующимися на больших открытых пространствах.
Такие просторы заставляют задумываться и мечтать. Это я и делал, совершая многокилометровые переходы. Или вспоминал стихи о природе, соответствующие данному настроению. Тютчев, Фет, Никитин, Некрасов, А.К. Толстой, Майков, Плещеев, Брюсов, Бальмонт, и многие другие, не говоря уже о классиках отечественной поэзии! Как глубоко они чувствовали природу, как горячо любили ее! Как тонко передавали ее настроение, ее душу, ее внешнюю и внутреннюю красоту! Как завораживают нас своими поэтическими строками, музыкой своего стиха! Возможно ли подобное в прозе? Можно ли подобрать слова, фразы, выражения, в полной мере отражающие красоту и духовный мир природы? Хватает ли для этого богатства и могущества русского языка?
Гоголь, Тургенев, Пришвин,... Их лирические отступления мы учили наизусть. Они запоминались, как стихи, и так же сильно волновали наши немного поэтические юношеские души. Остаётся сожалеть, что гениальной поэтической лирики в прозе было не так уж много. А так хочется в неё окунуться ещё и ещё. Подобная проза, как и поэзия, сама по себе музыкальна. И, помимо смыслового содержания, воздействуют на наши чувства своими мелодиями и гармониями. И мы прекрасно чувствуем это, используя искусство в лечебных и оздоровительных целях.
Говоря в целом о цветах, нельзя забывать и о растительности водного мира. Все мы прекрасно знаем, какие великолепные цветы – лотосы – красуются над водной поверхностью у нас в дельте Волги, на озере Ханка. Таких красивых цветов в Ивановской области в естественных условиях нет. Но есть другие, наши, местные, – любимые и прекрасные. Это белые лилии и желтые кувшинки. Они покрывают тихие и спокойные заводи рек, озёр и речек, и довольно широко распространены в природе. Любоваться ими на берегу любимой реки, у воды, в жаркий, солнечный день, – это огромное удовольствие. Над ними никогда не вьются ни пчёлы, ни бабочки, ни шмели. Лишь пролетающая мимо стрекоза может опуститься на цветок, а чаще на листок, для непродолжительного отдыха. В них, прежде всего в лилиях, я нахожу в основном внешнюю красоту – в виде форм и красок; внутренняя же от меня скрыта где-то глубоко под водой, и не стремится выплеснуться наружу для нашего душевного единения...
Вторая половина лета. В лесу, у болот взметнулись на высоту человеческого роста густые розовые заросли иван-чая. Лесные поляны и просеки пожелтели от многочисленных метелочек зверобоя. У дорог, по городским пустырям забелели головки (розетки) тысячелистника. В скверах и аллеях покрылись розоватыми цветами декоративные кусты шиповника. По берегам рек распушилась белоснежная таволга. Зазвенели малиновым звоном гирлянды колокольчиков на ветвях кустарника, покрывающего крутой правобережный склон Востры, в районе устья Пежи. Лесные поляны покрылись сплошным ковром желто-голубой Иван-да-Марьи, скрывая прячущуюся среди неё поспевающую чернику. На просеках, среди густой травы и невзрачных беловатых и розовых метелок появляются розовые головки полевых васильков. Лесной пейзаж меняется, становится менее ярким, но более разнообразным. Вместе с усиливающейся жарой он не способствует глубоким размышлениям и раздумьям; он, скорее, требует просто отдыха где-либо в тени, под густыми кронами деревьев, или высоких кустарников. И лишь соседство с водой успокаивает и умиротворяет.
И, наконец, осень. «Унылая пора, очей очарованье»... Кому как, но мне она тоже нравится. Как, впрочем, и остальные времена года. Нравятся и осенние цветы – цветы просто не могут быть плохими. Но они уже не для букетов: пижма, тысячелистник, цикорий, желтенькие осенние одуванчики, полынь, крапива... На всё это смотришь уже с определенной долей грусти, прощаясь с засыпающей на зиму природой... Грустный лес... Грустное поле... Засыпающий луг...
Красота в этот период перемещается на верхние этажи лесного полога. Прежде всего это берёзы. Именно они создают то особенное обаяние русского бабьего лета, которое воспевается поэтами, художниками, писателями, фотографами, и которое прочувствовал каждый из нас в светлые и прозрачные (сентябрьские) дни середины осени. Наши лесные пейзажи в этот период не пылают ярко-красным огнем клёнов, медью листвы дубовых рощ, яркими красками реликтовых растений, чем я любовался в осеннем (уже октябрьском) Приморье. У нас краски нежнее и мягче, пейзажи однообразнее. От них веет покоем и умиротворением. Но и они отливают золотом березовых рощ, нежной, почти прозрачной желтизной широких листьев клёна, радуют красотой сплошной желтой листвы, шуршащей под ногами...
Порой среди вороха листьев в лесу можно увидеть красные гирлянды плодов ландышей. Украшают монотонный пейзаж обвешанные красными ягодами уже безлиственные кусты шиповника. Алеют в высоте гроздья калины и рябины – утеха для собирающихся в дорогу местных перелетных птиц...
Цветов на земле почти нет. За исключением серого, наполовину высохшего тысячелистника, серо-желтой пижмы, одиночных, вянущих колокольчиков. Чаще всего, вместо цветов, в траве и во мху можно увидеть необычно яркие, красные, розовые, жёлтые и нежно-зеленые листочки, вдруг, на несколько дней, вспыхнувшие необычными красками, чтобы нарушить однообразие осеннего лесного пейзажа... В это время каждый подобный листочек, каждый вянущий цветок доставляет радость – радость красоты ещё теплящейся в них жизни. Но мы уже приходим прощаться с ними, оставляя их на долгие шесть месяцев зимовать в их лесной обители.
Лет десять назад я прощался с осенними цветами, посещая сквер, образовавшийся на бывшем кольце пятого трамвая, в районе улицы Ташкентской. После прекращения трамвайного движения место это было заброшено, и пустырь за несколько лет превратился в чудесный сквер, заросший цветами, кустами шиповника, невесть откуда взявшимися здесь яблонями, грушами, сливами, вишнями. Они очень быстро стали плодоносить и радовали меня довольно вкусными (явно не дикими) плодами.
Здесь долго, до первого снега сохранялись цветы. В последних числах октября среди пожухлой травы, зарослей полыни тут ещё желтела пижма, белели розетки тысячелистника, выглядывали отдельные маленькие желтые цветочки. И вдруг однажды я увидел одуванчик! Да, настоящий весенний одуванчик, раскрывший свой желтый венчик навстречу последним лучам октябрьского солнца. Он блестел и будто улыбался, радуясь мимолетному счастью и созерцая своих хмурых, увядших соседей. Улыбался и мне, когда я склонился над ним в изумлении и восторге.
Я собирался продолжить путь. Отошёл на несколько шагов, потом повернулся, чтобы взглянуть на него на прощание, и глазам своим не поверил, увидев на цветке, вместо желтого, голубые и коричневые оттенки. Это были два прелестных мотылька, вдруг из ниоткуда появившиеся здесь и сразу нашедшие себе приют и усладу в лепестках этого юного цветочка. Они нашли друг друга и вместе радовались своему совместному счастью.
Пока я стоял, любуясь ими, мотыльки несколько раз поднимались в воздух и порхали, кружась друг перед другом и сверкая яркими крылышками. Садились на минутку на одуванчик и вновь одновременно взмывали вверх, не расставаясь друг с другом. Я с радостью наблюдал за ними минут пятнадцать, в какой-то момент отвлёкся, переместив взор на уходящее за облака светило, а когда взглянул на одуванчик, мотыльков уже не было рядом, и сколько я не ходил по лужайке, не смог их обнаружить...
Можно ли не расставаться с полевыми цветами зимой? Так хочется порой любоваться ими! В детстве я пытался засушивать цветы, создавая гербарии, формировал из таких цветов сухие букеты. Но они не удовлетворяли меня – хотелось видеть их радостными и живыми, сверкающими естественными красками и оттенками. Сушить цветы и делать гербарии учила меня моя бабушка, закладывая цветочки между страничками толстых книжек и оставляя их сушиться на длительное время. Высыхая, цветы хорошо сохраняли свою форму, становились полупрозрачными, но почти полностью теряли цветовую гамму, что лишало их былой привлекательности.
Просматривая порой старинные толстые книги из домашней библиотеки, семейные альбомы, я находил в них хорошо сохранившиеся, полностью высохшие полупрозрачные цветочки: незабудки, ветреницы, фиалки, ромашки, васильки и др. Их я сразу узнавал... Но сколько времени они лежали здесь? Кто составлял этот семейный гербарий?.. Очевидно, мама или бабушка. Они обе любили цветы, тянулись к природе, имели счастье познакомиться с деревенской жизнью... Это была уже наша семейная история, как и мои последующие детские и юношеские рисунки и фотографии, которые, как и гербарии, к сожалению, были утрачены... И это всё о цветах. Всё главное, что я о них знаю, что пережил, прочувствовал, находясь рядом с ними. Что хочу поведать о них читателям и своим потомкам.
Красота цветущего мира приумножается великолепием многочисленных крылатых созданий, живущих параллельно с ним. Это бабочки, пчелы, шмели, кузнечики, жучки и мушки, принимающие участие в опылении цветов. Они появлялись у нас в саду с первыми цветами. Появлялись ещё в апреле и сразу устремлялись на цветущую иву, растущую за сараем. И я, удобно устроившись на его крутой крыше, мог часами наблюдать за ними, порой забывая и об уроках, о музыке, о предстоящих сегодня контрольных – обо всём на свете.
Красота самой цветущей ивы и снующих среди цветов божественно красивых бабочек, шмелей и жуков завораживала меня. Их легко можно было поймать на цветке – стоило только протянуть руку. Это я иногда и делал, чтобы рассмотреть их поближе, увидеть их совсем рядом с собой. Я уже научился ловить руками и пчёлок, и шмелей, и даже огромных шершней, не причиняя им вреда и не опасаясь их укусов и беспощадного жала. Потом снова сажал их на цветок, и они, как ни в чём ни бывало, сразу принимались за продолжение прерванного мною дела. Я больше не помещал насекомых в коробочки, что делал в ранние годы моего детства. Куда большую радость доставляло мне наблюдение за ними в естественных условиях. Так я познавал их жизнь, поведение, взаимоотношения с миром цветов и другими насекомыми. И это познание делало их для меня ещё прекраснее.
Особенно мне нравились здесь бабочки. Ива привлекала не только многочисленных краснокрылых крапивниц. Здесь собирались и обыкновенные белые капустницы, и похожие на них желтокрылые красавицы. Появлялись совсем юные Адмиралы с удивительно яркой расцветкой, и бабочки Павлиний глаз, тоже очень красивые, с яркими цветными пятнами – «глазами» на крыльях. Прилетали сюда и крупные Березовки. Несколько раз мне удалось увидеть здесь огромных серебристых махаонов, а также невероятной красоты мотыльков – с ярким розовым брюшком и темными небольшими крылышками.
Радовали меня и жуки, в первую очередь отливающие золотом бронзовки – «золотые жуки». Это были самые яркие создания, сверкающие в солнечных лучах то золотистыми, то медными, то темно-синими оттенками. Они подолгу сидели на цветке, впадая в полусонное состояние, и даже не пытались улететь при моих осторожных прикосновениях к ним. Появлялись здесь и большие серые «усачи» – жуки с длинными усами, усиленно вырывающиеся и даже попискивающие от негодования при взятии их в руки. Они тоже умели летать, но почему-то редко пользовались этой возможностью, предпочитая более медленный способ перемещения.
Я мечтал увидеть здесь моих любимых стрекоз, но те появлялись обычно позднее и не интересовались цветами. Их интересовали мухи и мушки, носящиеся в воздухе, за которыми стрекозы успешно гонялись, а потом с удовольствием поедали, присаживаясь на ветку, палочку, или на стебелек растения.
В те годы я не задумывался, откуда берется такое разнообразие красоты в мире насекомых, в нашем мире, и почему они так рано начинают свою летнюю активность в отдельные годы. Я просто наслаждался их красотой и радовался, что она существует. Однако красоты этой от десятилетия к десятилетию становилось всё меньше. И вот сейчас, в двухтысячные, я уже не встречаю ни в лесу, ни на огороде, ни у воды (у той же Востры) ни поражавших меня в детстве стрекоз (коромыслов) с голубым, сплющенным брюшком, ни ещё больших стрекоз с удлиненным коричневым брюшком; давно не попадаются на глаза бабочки махаоны, березовки и, тем более экзотические яркобрюшные мотыльки, а также жуки-усачи и жуки-носороги, и многие другие летающие и ползающие создания, сказочная красота которых волновала мое детское сердце...
Последний раз я по-настоящему наслаждался красотой и многообразием летающего и порхающего мира (насекомых) в 1980-м году, на земляничной поляне, по-соседству с моим лесным «земляничным царством». Эта, довольно обширная лужайка красовалась огромным количеством поспевающей земляники и цветами, которые привлекали сюда насекомых. По цветам беспрерывно сновали муравьи, божьи коровки, ползали кузнечики. Над поляной вились бесчисленные пчелы, жужжали шмели. К середине дня здесь появлялись мотыльки и бабочки, ряд из которых я до этого никогда не видел. Созерцанием этой красоты я занимался неоднократно в течение дня, отдыхая после сбора очередной порции земляники, красневшей в лесу повсюду. Вид этой сказочной поляны, этого божественного цветочно-ягодного и насекомого царства до сих пор во всех оттенках стоит у меня перед глазами, вызывая светлые воспоминания и радостные чувства...
И сейчас, по прошествии десятилетий, я пытаюсь получать радость и наслаждение в общении с сохранившимся миром цветов и насекомых. Нахожу их в лесах, у водоемов, на болоте, у себя на садовом участке. И эта созерцательная природотерапия, безусловно, помогает мне преодолевать жизненные трудности, преодолевать порой самого себя, возвращать Веру и Надежду на будущее.




В МАЙСКОМ ЛЕСУ


Сегодня, 20 мая, впервые в этом году посетил Ломы. Хотел полюбоваться весенним лесом, а заодно и посмотреть, где будут ягоды. Решил пройтись дорогой через болото и заглянуть на малиновую сечу.
Погода чудесная: солнышко, тепло, безветренно. Перешёл через Востру и иду прямо, к окраине посёлка. Вдруг ощущаю хорошо знакомый резкий, дурманящий, запах. Неужели, черёмуха?! Каждый год по весне я мечтаю о встрече с нею, но в лесу пока не встречал. А она вон где – в самой деревне, где-то поблизости! Осмотрелся и вижу большой куст, усыпанный белыми кистями. Стоит за забором у самой дороги и ветви на улицу развесил. Уже частично обломанный. Полюбовался я им, подышал черёмуховым ароматом и сорвал одну кисточку – с собой, на дорогу. Я частенько так поступаю в лесу, чтобы подольше ощущать запах моих любимцев – ландышей и фиалок.
Пошёл дальше и на самой окраине посёлка заметил огромное черёмуховое дерево, обвешанное со всех сторон белыми кружевами. Пожалуй, даже больше, чем наша былая шуйская красавица, которой мы с ребятами любовались в детстве. Вот где отдыхать утомлённому путнику! Правда, растёт несколько в стороне от моей дороги, ближе к полю.
Лес мне показался сухим, хотя болото было полно воды. Комаров почти не было. Вероятно, ещё не выплодились, или же пока не приобрели свои «кусачие» свойства. Зато стали попадаться клещи. Пока ходил, трёх с себя снял. Такие же иксодовые, красненькие, как и у нас в Приморье. Перебазироваться успели, окаянные. Теперь от них весной и летом прохода не будет.
Весенних цветов в ближайших окрестностях Ломов почему-то оказалось мало. В хвойных лесах временами попадались маленькие белые цветочки, похожие на наши, приморские. Только там они в два раза крупнее. Очень красивы местные фиалки. Голубенькие, они растут кучками и поодиночке почти на всех солнечных полянах. А вот и белая кучка – чиста, как только что выпавший снег... А среди них – вездесущие одуванчики. И больше ничего... Цветущей земляники почти не видно. Зато вовсю цветёт черника. Пни, кочки стоят просто бело-розовыми от цвета. Сколько же будет ягод! Лишь бы не было заморозков. Но, вроде, обещают тёплую погоду с дождями. Это для ягод как раз то, что надо.
На удивление, в этот первый поход смог пройти довольно много: без остановок дошёл до заветной сечи. Прилёг отдохнуть на прогретом сухом участке, около огромного пня. Накололся рукой на какие-то жгучие колючки. Рука потом долго болела и чесалась. Что это было за растение, я так и не определил.
Травы кругом пока мало. Зато малинник густо разросся. Зеленеет по всем радиально идущим от центральной вырубки просекам. По краям вырубки высятся тёмно-зелёные ели; легонько покачивают светлыми верхушками стройные берёзы. Вовсю заливаются птицы. Вокруг меня временами жужжат осы – наверное, где-то поблизости их гнездо. Над поляной порхают несколько белых бабочек. А вот моя любимая крапивница греется на солнышке. Я и сам с удовольствием подставляю своё тело его ласкающим лучам...
Вдалеке, сразу в нескольких местах раздаётся стук топоров. Видимо, обтёсывают поваленные деревья. В двух местах по дороге сюда я видел даже наполовину сколоченные срубы. Неужели, на корню продают лес?! А вот стук уже с другой стороны, из района бывших Дворишек. Не ожидал, что это поле так близко отсюда. Как-нибудь надо сходить в разведку.
Отдохнув и налюбовавшись лесным пейзажем, я отправился в обратный путь, решив обогнуть болото с другой стороны и выйти на Самсоновскую просеку. Когда-то это была широкая проезжая дорога, ведущая от Ломов к деревне Самсоново. Сейчас же она сильно заросла и была исковеркана колесами мощных лесовозов, вывозящих сосновые стволы с нескольких расположенных по соседству вырубок.
Пройдя по ней километра два и почти не узнав изменившегося ландшафта, я добрался до диагональной дороги, ведущей в Ломы. Но не стал сразу сворачивать на неё, а прошёл немного дальше, желая посетить ещё одно знакомое местечко – расположенную неподалёку небольшую ландышевую поляну. Цветы должны были уже распуститься, и, если их не обнаружили такие же, как я, любители природы, то можно было бы увидеть их в полной естественной красе.
Эту заветную полянку, спрятавшуюся недалеко от опушки леса, нашёл почти сразу и очень обрадовался, что до меня здесь ещё никто не бывал. Кругом немятая трава, в центре же зеленеет сплошной ковёр ландышевых листьев. Наклонился – а среди них скрываются уже наполовину распустившиеся белоснежные ландышевые «колокольчики». И, как всегда, цветов тут очень много – почти каждый ландышевый листочек одарён ими. И цветы крупные – крупнее, чем в других знакомых мне местах. Хотя до приморских им ещё далеко. Но зато, какой аромат! Несколько цветочков так благоухают, что целый приморский букет! Здесь, в лесу, его сразу не ощущаешь. Возможно, он просто многократно усиливается, когда сорвёшь цветок – как у мяты: стоит чуть потревожить, так сразу тебя и окутывает благоуханье, будто предупреждает, чтобы не тронули, не повредили...
В букете дома ландыши, безусловно, прекрасны. Особенно, если букет хорошо составить. И совсем не обязательно, чтобы он был большой. Достаточно нескольких цветочков с зелёным ландышевым листиком. А ещё лучше, когда в центре красуется зелёненькая «ёлочка». Такой травки в местных лесах нет, разводят её садоводы на участках. А вот в Приморье «ёлочек» сколько угодно. И ландышевые букеты вместе с ними приобретают особое очарование.
Можно было бы и сейчас собрать несколько букетиков для наших соседей – женщинам всегда приятно получить такой подарок. Но я боюсь, что на жаре, в сумке они быстро завянут, и я не успею донести их до Востры, чтобы смочить стебли ключевой водой. Нет, сегодня буду любоваться ими только тут, на природе... Редко здесь, в средней полосе, удаётся увидеть такое. Ландышей в лесах почти нет. Где-где встретишь небольшое скопление, да и то без цветов. А здесь их многие сотни! И все в одном месте. Одни – на солнышке, уже полностью распустившиеся, другие в тени, наполовину в бутонах. Все умыты утренней росой, с бисеринками жемчужной жидкости на листочках – свежи и юны.
Рассыпавшись по всей поляне гирляндами белоснежных миниатюрных люстр, они недвижно стоят, прикрываясь от яркого солнца светло-зелёными листочками. И кажется, будто они только-только зажглись и светятся слабым люминесцирующим сиянием... Один лишь белый цвет, и никаких иных красок – ничего лишнего, только чуть зеленоватый оттенок в бутонах. Но сколько в нём прелести, притягательной силы. Он нежно ласкает глаз, не раздражает его яркими тонами, наоборот, успокаивает. Удивительная чистота белизны!
Поразительное совершенство миниатюрных форм! И ни с чем не сравнимый, божественный аромат!.. Всё в них как бы создано специально для человека, чтобы радовать и одухотворять именно его, поскольку иных живых существ эти цветы не привлекают.
В них чувствуется некое мужское начало: какая-то могучая внутренняя сила, стойкость и твёрдость, независимость, уверенность в себе, постоянство и преданность (своему месту, времени). И вместе с тем нежность и чарующее внутреннее обаяние... Может быть, именно поэтому так нравятся они женщинам?!.
Вестники весны и, я бы сказал, предвестники начала лета. Именно в этот период, в самом конце мая, они полностью распускаются и стоят уже во всей своей красе... Мне же они больше нравятся в самом начале цветения, когда цветы ещё частично в бутонах. Именно тогда от них веет той непередаваемой весенней свежестью и чистотой, которыми так восторгаются все поэты...
Я ложусь с краю поляны и любуюсь цветами с одного места – чтобы не помять, не нарушить эту живую, естественную красоту. Так я поступал порой и у нас, в Приморье... Там ландышей было несравненно больше – рассыпанных по склонам всех окрестных сопок – бери, сколько хочешь, составляй букеты, поздравляй своих знакомых и близких. Правда, росли они там почему-то всё больше поодиночке, хотя встречались и небольшими скоплениями, по несколько десятков штук. Но вот такого сплошного ландышевого ковра, с таким количеством цветов я там никогда не видел...
Приятно было встретиться с ними вновь здесь, у себя на родине, вдохнуть их аромат, ещё раз прочувствовать поразительную силу их одухотворяющего воздействия. Как тонко выразил эту чарующую красоту природы А.А. Фет:

О, первый ландыш! Из-под снега
Ты просишь солнечных лучей.
Какая девственная нега
В кристальной чистоте твоей!
Как первый луч весенний ярок!
Какие он приносит сны!
Как ты пленителен, подарок
Всепобеждающей весны!

Да, так не скажешь! Это доступно только гению.
Увы! Как не просто бывает передать словами чувства, охватывающие тебя при соприкосновении с прекрасным. Как всё написанное тобой кажется мелким и прозаичным, безжизненным и не вдохновенным... Возможно, и прав был местный литератор, когда прямо советовал держаться подальше от подобной тематики – лучше Вересаева, Пришвина, Аксакова, Тургенева действительно о природе не скажешь!..
Но чувства в глубине остаются. Порой они переполняют тебя настолько, что просто требуют выхода наружу. И изливаются как бы сами собой, совершенно не осмысленным, свободным потоком. Зачем?.. Для кого?..
Полежав с полчаса, отдохнув и наполнив душу глубоким очарованием, я потихоньку тронулся в обратный путь. Вышел из леса снова на Самсоновскую дорогу и сразу обнаружил на краю просеки другие весенние цветочки – бело-розовые бессмертники. Вроде, и невзрачные сами по себе, а когда все вместе, большими кучками, да среди густой зелёной травы, – то тоже глаз оторвать от них не можешь... И почему-то только здесь растут, на этом пока ещё светлом и широком пространстве. Раньше я встречал их на просеке, где проложена трасса газопровода. Но сейчас она полностью заросла кустарником – ни цветов, ни ягод на ней почти не осталось...
Надо было бы собрать букетик хоть этих – они долго не вянут. Но почему-то и этого я тогда не сделал – на будущее оставил. Сразу на автобус пошёл. На остановке своего знакомого встретил – бородача Володю. Он целый пакет рыбы с Востры нёс. Рассказал, что зимой часто рыбалкой занимался – то на Уводи, то на прудах. Теперь вот на Востру перебрался. Как на пенсию год назад вышел, времени свободного много стало... Молодец, Володя! Всё время в лесу. Всё кругом знает. Сколько ягод и грибов каждый раз приносит. И даже тогда, когда другие пустыми возвращаются...
Да, лес знать надо. С ним дружить нужно. Тогда и он тебе свои тайны откроет. И не только грибные места и ягодные угодья. Он душу свою перед тобой раскроет, любовью и лаской одарит, успокоит, утешит, самого добру и любви научит... На всю жизнь другом останется, всегда тебе в беде поможет. Только люби его сам, не причиняй ему зла. Он тоже живёт и радуется жизни. Но живёт по-особому, по-своему... И никому никогда не мешает, и зла не делает.




ЖАВОРОНКИ


Как-то летом 1995 года я возвращался из очередной прогулки по лесу и решил пройтись до деревни полем. Чудесная кормовая трава в этом месте только что была скошена, а два комбайна продолжали свою работу уже в некотором отдалении отсюда. Я шёл по свежей стерне, любуясь голубыми венчиками разбросанных повсюду и ещё не увядших васильков, жёлто-оранжевыми соцветиями мышиного горошка, огромными розовыми головками клевера, толстыми, сочными стеблями травы и радовался богатому урожаю, доставшемуся в этом году горшковским бурёнкам.
Начав собирать небольшой букетик из цветов, выглядывавших из густого вороха травы, я наклонился и вдруг увидел лежавшую под ногами мёртвую птичку. Это был жаворонок. Неужели попал под машину? Нет, следов травм на ней не было заметно. Да и могло ли случиться такое? Да и видно было, что гибель наступила уже давно.
Мне было жаль пичужку. Жаворонки всегда радовали меня своим весёлым пением, очаровательными трелями, льющимися из яркой голубизны залитого солнцем неба. Я с удовольствием слушал их, проходя просёлочной тропинкой рядом с полями, или во время отдыха на опушке леса после дальней дороги. Эти обитатели полей ещё сохранились в наших краях, но в последние годы их становилось всё меньше и меньше. Меня всегда удивляло, как эти пичуги обнаруживают свои гнёзда в таком густом и, казалось бы, совершенно ровном покрывале из травы и хлебных злаков. Как они защищают птенцов от дождей, как скрывают их от хищников. Удивляли огромные возможности приспособления этих существ и выживания их в очень тяжёлых условиях полевой жизни. Ведь пространства наших современных среднерусских полей не так уж велики, чтобы позволить голосистым пернатым надёжно спрятаться от всех своих врагов – летающих, бегающих, ползающих... Однако кто же всё-таки мог погубить уже совсем взрослую птицу?
Размышления мои были прерваны ещё одной такой находкой, затем ещё и ещё. В общей сложности на одной борозде между двумя полосами скошенной травы на расстоянии около километра пути я обнаружил четырёх погибших пичуг. А всех ли я ещё заметил? И сколько их осталось в траве?.. И сколько всего лежит сейчас вот так, застывшими и бездыханными, на всём этом поле?!.. Не вызывала сомнения причина их массовой гибели. Неясно было лишь то, чем, когда и для какой цели были обработаны эти поля. Погубили ли жизнерадостных певцов химические удобрения, завезённые сюда прошлой осенью и беспорядочно разбросанные по всему полю; или гербициды, применённые против сорняков, или же какие-то инсектициды, использованные для борьбы с вредителями? Лет десять назад я сам видел, как курсировали над этими полями вёрткие «кукурузники», распыляя какую-то отраву. Тогда и окрестным лесам досталось порядком, да и мне самому пришлось скорее улепётывать от этой «манны небесной». И уже не заниматься сбором даров природы вблизи этих районов.
Но в полях с таким количеством птиц разве есть необходимость использования ядохимикатов против вредителей? Такая масса пернатых могла бы и с целой стаей саранчи справиться!.. Однако мы сейчас предпочитаем только агрохимию, напрочь отвергая не менее эффективные, но совершенно безвредные биологические методы защиты растений. Но как бездарно мы применяем! Не могу поверить, чтобы на западе люди могли смириться с подобными «побочными» результатами агрохимических экспериментов.
И сразу возникает другой вопрос – сколько же этих ядохимикатов, а также нитритов, нитратов и других используемых нами зачастую далеко не безвредных веществ попадает в растения, а затем и в организм всё тех же бурёнок?! И какова их концентрация в молоке, поставляемом на прилавки наших магазинов, для детского питания? Какие обратимые и необратимые изменения происходят при регулярном употреблении таких вот молочных продуктов в нашем, человеческом организме? Ведь это непрерывная, хроническая интоксикация! И какова её значимость среди всех причин всё возрастающей нашей заболеваемости и резко увеличивающейся смертности в последние годы. И насколько качественен сейчас медицинский контроль за всем тем, что мы пьём, едим, покупаем? Мы иногда слышим о некондиционности некоторых товаров, поступающих к нам из-за рубежа. Ну, а как наши, собственные? О них говорят немного. В основном, об алкогольных напитках…
Однако такая сплошная гибель на полях пернатых свидетельствует о многом. Птицы ведь созданы из той же, что и мы, плоти и крови. Их жизнедеятельность подчинена тем же биологическим и биохимическим законам. Так значит, теперь очередь за нами! Создаётся впечатление, что человек разучился мыслить. Разучился, если он видит всё это, но упорно продолжает действовать по старой, наиболее простой, но порочной схеме. По схеме, которую мы использовали ещё несколько десятилетий назад, когда почти ничего не знали о последствиях таких самоубийственных методов хозяйствования.
Так неужели нам не жалко самих себя, своё будущее?! И прежде всего будущее наших следующих поколений, в которых мы сами уже сейчас закладываем предпосылки генетической деградации и самоуничтожения?!. Мне же очень жаль! И ещё мне жаль наших меньших братьев, совершенно беспомощных перед человеческой бездарностью, и безнравственностью, уничтожаемых нами только потому, что так просто легче жить и действовать в своих, человеческих интересах...
А в 1996 году на этих полях жаворонков больше не будет. И мы не услышим в ясный солнечный день их звонкоголосого пения, возвещающего о великом даре жизни и о счастливой возможности наслаждаться ею.




В ГАРМОНИИ С ПРИРОДОЙ


Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
(Ф.И. Тютчев)

Почему нас так тянет к себе природа, почему так волнует и вдохновляет нас? Почему так замирают наши сердца и распахиваются души при виде лесов и полей, прудов и речек, нежных и ласковых полевых цветов?.. Нас волнует в природе всё.
Мы с упоением смотрим на стеклянную гладь озер и речек, на медленно набегающие на берег волны, провожаем глазами сиротливый листочек, уносимый течением той же Востры, или Страданки. У нас вызывают восторг непередаваемая красота закатов и восходов, бездонная глубина таинственного неба, плывущие над нами облака, стаи пернатых птиц, летящие в свои угодья. Нас волнуют капельки хрустальной росы на траве, сверкающие нити тонкой паутины, снующие повсюду насекомые...  Таинственной тишиной и сказочностью влечет нас елочной бор. И мы сидим на корнях могучего дерева, утопая ногами в мягком тёмно-зелёном мху, слушая переливчатое журчание невидимого ручейка, замирающее где-то вдали… Наслаждаемся этой тишиной и думаем о чём-то своём, сокровенном, о прошлом и настоящем, мечтаем по будущем... И чувствуем себя неотъемлемой частицей этой поразительной гармонии и красоты, сотворенной для всеобщего счастья...
Прекрасно в природе всё: весенние, летние, осенние, зимние пейзажи. Все они создают свое, особенное настроение – радость пробуждения новой жизни, восторг ее полного расцвета, задумчивое успокоение (осенью), ожидание первого снега...
Привлекают нас и несметные богатства природы: грибы, ягоды, целебные травы, коренья, орехи; влечет рыбалка, охота... Вдохновляет вид цветущей земляники в предчувствии скорого богатого урожая. Вызывают восторг полянка ярко-желтых лисичек в березовых рощах, колонии маслят в сосновом бору, целые плантации подосиновиков и коренастых боровиков, встречаемые почти каждый год в самых неожиданных местах хорошо знакомого леса. Не менее сильные волнения испытываешь при виде голубого «моря» черники, или рубиново-красных земляничных полян на молодых вырубках... А розово-красные брусничные сечи, простирающиеся на сотни метров?  А заросли малины, шиповника, калины, рябины, а порой яблонь, смородины, слив, невесть откуда взявшихся в лесу! Это неисчерпаемый источник всего того, чего нам так не хватает сейчас в жизни!
Велики богатства природы. Однако влечет нас к ней прежде всего всё-таки красота – всего увиденного, услышанного, прочувствованного. Привлекает неожиданностью встреч и открытий, нашей сопричастностью к гармонии окружающего мира... Влечет к себе красота первозданной природы, не испорченной, не переделанной нами, а сохраненной в своем естественном состоянии. И нам хочется еще и еще раз запечатлеть ее в своей памяти, принести с собой в наши замкнутые городские жилища, поделиться ею с окружающими. А потом появляются на свет великолепные произведения искусства в виде картин, фотографий, поделок, поэтических и прозаических повествований, и даже музыкальных зарисовок увиденного, услышанного, прочувствованного. И если они совершенны, то способны волновать наши души, радовать наши сердца, возбуждая те же чувства, которые испытывал и сам автор, сотворивший прекрасное.
Я, как и многие любители природы, за десятки лет общения с ней – в первую очередь, природой окрестностей Ломов, – в полной мере прочувствовал на себе ее благотворное, многогранное воздействие. В книге делается попытка показать ее безграничную, всеобъемлющую духовную красоту и значение в нашей, современной жизни. Показать, как с точки зрения простого наблюдателя – натуралиста, так и с позиций врача-валеолога (физиолога) с большим опытом практической работы. Хотелось бы, чтобы книга послужила дополнительным стимулом к более тесному общению с природой для тех, кто подменяет ее благами цивилизации, или тех, кто мало знает о ней и ещё не прочувствовал на себе всей ее благотворной силы.




ПРИРОДА И НАШЕ ЗДОРОВЬЕ


Природа! Прежде всего наша, русская природа с ее лесами и лугами, реками и речками, озерами и болотами… Как много о ней сказано, написано, спето!
Почему же она так притягивает нас к себе, завораживает, успокаивает и вместе с тем вдохновляет, заряжает новой энергией, изливающейся из ее многогранной и благородной Души, о которой так вдохновенно говорят гении музыки, поэзии, литературы…
Природа! Она родила нас, она взрастила нас, она выпестовала нас, сформировала наш внутренний и внешний облик. Она до сих пор воспитывает нас, стараясь привить благородные человеческие качества. И мы благодарны ей. Ходим на свидание с ней, наслаждаемся ее красотой и глубокой духовностью, ищем в ее объятиях покой и забвение. Пытаемся глубже заглянуть в ее внутренний мир и открыть для себя тайны ее гармонии и таинственной силы.
Мы сохраняем ее красоту в своих каменных городских квартирах – в виде картин, фотографий, литературных произведений, музыкальных композиций… Она – наша жизнь, и отрыв от нее неминуемо повлечет за собой изменение рода человеческого, прежде всего, в виде потери нашей духовности, и во многом нашей культуры в целом, которые неразрывно связаны с нею…
Да, Она должна быть рядом с нами. И чем чаще мы будем обращаться к ней, тем богаче и разнообразнее, светлее и возвышеннее будет наша, человеческая жизнь. И тем надежнее мы будем защищены от всевозможных угроз, которых, к сожалению, в нашей непростой жизни становится все больше и больше.
Начнем разговор о природе с ее духовной составляющей, так глубоко отраженной в произведениях искусства. Может быть, она дарует Вам возможность еще и еще раз окунуться в ее красоту и вновь испытать на себе ее чудодейственную врачующую силу…




КИСЕЙНОЕ УТРО


Сегодня с утра нет солнца. Всё вокруг бело, как в тумане, и предметы проглядываются будто сквозь дымку. Но видимого тумана нет. Он остался на травинках, на ветках деревьев и на всех предметах в виде мельчайших кристалликов льда удивительно красивой формы. И всё сразу приобрело сказочный вид.
Неузнаваемо прекрасны берёзы. Они склонили лёгкие ветви под тяжестью кристаллов и стоят в своей обнажённой красоте, стыдливо прикрывая голые стволы. Другие деревья, что покрепче и силой и характером, твёрдо выдерживают этот ледяной напор и, растопырив ветви в разные стороны, стали похожи на кораллы, только огромных размеров.
Прелестны покрытые ледяным инеем и нижние ярусы. Густые кусты стоят как в белых кисейных шапках. Другие свесили свои длинные ветви, укрытые той же кисеей, до самой земли. Удивительно красивы ледяные травинки. Вот пижма, смотрящая своим перекрашенным в белый цвет венчиком вверх. Вот полынь растопырила ажурные веточки в разные стороны. Другая её разновидность собрала их вокруг стебля и стоит, как ледяная пирамидка. В белых кружевах красуются лёгкие стебельки мелких травинок и качаются на ветру, чуть позванивая нежными колокольчиками...
Но вот рассеялись низкие облака, вышло из-за туч холодное декабрьское солнце, и наш сквер засветился ярким светом, засверкал тысячами бриллиантов – белыми, синими, голубыми, фиолетовыми, жёлтыми, красными огоньками на ветках берёз, на кустах, на заснеженных газонах. Пушистые, ослепительно белые верхушки берёз сейчас напоминают вершины волшебных ёлок Деда Мороза. Красота кругом такая, что дух захватывает.
Однако стоит только подуть лёгкому ветерку, как зашевелятся, закачаются ветви, полетит с них мельчайшая серебристая пыль, быстро упадёт с деревьев прозрачная снежная кисея – и исчезнет очарование. К вечеру из окна откроется уже совсем иная картина. Вот почему я назвал бы увиденную сегодня красоту «Кисейное утро»...
А пока кое-где на деревьях сверкают жёлтыми пятнышками знакомые мне синички, делающие минутный перерыв в непрерывно продолжающейся трапезе на моём окне... Поодаль на толстых ветках сидят две огромные серые вороны, раздосадованные бесполезными попытками раздобыть у нас что-нибудь съестное. Сидят и поглядывают то друг на друга, то на окно, как будто соображая, что же ещё можно предпринять. Увидели внизу приблудного кота Ваську, обхаживающего наш подъезд в надежде на сердобольную подачку. Тот что-то уже получил и уплетает тут же, прямо на дороге. Вороны спустились пониже. Но Васька начеку! Пока не округлился живот, не отошёл от подаяния. А как только отошёл метра на три, на четыре, вороны уже внизу. Долбят своими твёрдыми клювами обглоданные кости. А потом ухватили их и утащили в более безопасное место.
Синички тем временем вновь устроились на окне. Особенно мне нравится одна, самая смышлёная и смелая. Сидит на подоконнике и смотрит в окно. А то вдруг прыгнет на форточку и заглядывает в комнату. Меня уже хорошо знает. Увидит, что я подхожу, начинает скакать и поглядывать, не несу ли я чего. Особенно ей (как, впрочем, и всем остальным её подружкам) нравится сливочное масло. Как только увидит его, начинает волноваться, рассматривать через стекло, вертя во все стороны головкой и приглядываясь то одним, то другим глазком.
Как-то я прилепил кусочек с внутренней стороны стекла. Моя красавица пыталась его достать вначале, стуча клювиком по стеклу. А потом обиделась и отлетела в сторону. Сидит и на меня не смотрит. Пришлось открыть балконную дверь и показать ей масло на пальце. Она сразу прыг на подоконник и скачет по нему то чуть вперёд (к пальцу), то немного назад, мелко-мелко перебирая цепкими пальчиками и быстро помахивая крылышками. Я прилепил масло к подоконнику (как обычно делаю, чтобы видно было их пиршество) и стал потихоньку отводить палец. Синичка тут как тут. Смотрит на меня и быстро орудует клювом, захватывая маленькие кусочки добычи сантиметрах в десяти от моего пальца. А с пальца взять боится… Захватила кусочек побольше и улетела с ним на дерево – там всё же спокойнее. А я закрыл балкон и сел снова работать...




ЯКИМОВО


Мы редко посещали эту деревню. Расположена она была в стороне от наших обычных лесных маршрутов, километрах в семи от деревни Горшково. Вела к ней долгая лесная тропинка, тянувшаяся аж до самого Стромихина. Затем она загибалась огромным полукругом в направлении Самсонова, а потом вновь поворачивала на Ломы. До последнего времени эти места представляли собой сплошное бездорожье. Лишь со Стромихина начиналась грунтовая дорога на Кохму.
Якимово мы увидели впервые то ли в 1973, то ли в 1974 году, выйдя случайно на Якимовское поле через многокилометровый лесной массив от сторожки за Горшковом. На краю поля, покрытого колосящейся пшеницей, рос огромных размеров дуб, возвышавшийся своей раскидистой зелёной кроной над жёлтым морем пшеницы. В былые времена при расчистке лесов под поля таких столетних великанов-богатырей не принято было уничтожать, и те стояли посреди поля как память о далёких наших предках в назидание будущим поколениям. И мы сейчас с удовольствием отдохнули, скрывшись в тени его ветвей от полуденного зноя.
Поле с небольшим уклоном уходило к реке Востре, на берегу которой и расположилась деревня. В тот раз мы её не увидели целиком. С нашего места видны были лишь крыши трёх или четырёх маленьких домиков. Оттуда не доносилось ни звука, будто деревня была совсем необитаемой. Мы обогнули её справа и знакомой уже тропинкой отправились в Ломы на автобус. По пути, в деревне Горшково, от мальчишек узнали, что эта деревня называется Якимово, что живут в ней одна или две старушки да старый-престарый пёс. А летом к ним иногда приезжают дачники.
Меня сразу заинтересовали эти места. Отдалённость и одиночество всегда скрывают в себе что-то таинственное и завораживающее. Однако с сыновьями мы редко бывали там, занимаясь больше сбором грибов и ягод либо левее от деревни, либо в обширных лесах по правобережью Востры.
Познакомился я с Якимовом поближе только на следующий год, когда прогуливался по этим местам один во время очередного отпуска. Долго шёл до неё со стороны Стромихина – вначале по лесной дороге, затем тропинкой через поле. Кругом опять колосилась то ли рожь, то ли пшеница, но ещё на ранних стадиях созревания. Зелёные колосья густо стояли по обеим сторонам узкой тропинки, колыхаясь лёгкими волнами под порывами тёплого южного ветра. Местами среди зелёного частокола стеблей и колосьев ярко голубели венчики васильков, которые уходили узкими полосами либо густыми скоплениями в глубь поля. По краям тропинки приветливо покачивали белыми головками ромашки, зеленели широкие листья подорожника. Кое-где в придорожном песке подымались желтоватые бубенчики ромашки пахучей и тёмно-зелёные листья-лепестки горца птичьего.
Песчаная, разогретая солнцем тропинка так и манила пройтись по ней босиком, как бывало в далёком детстве. Я снял уже успевшие высохнуть после утренней росы кеды, положил их в свою походную, всё вмещающую сумку («лесную стратегическую») и, с удовольствием загребая тёплый белый песок босыми ногами, пошёл дальше, к основной цели сегодняшнего путешествия.
Якимово было уже совсем рядом. Чёрные крыши нескольких домиков чётко вырисовывались над зелёным морем хлебов. Я прошёл ещё метров триста и вышел прямо на центральную улицу деревни, представлявшую собой продолжение той же тропы перед фасадом четырёх ветхих строений, расположившихся на небольшом пригорке. Фактически это была не деревня, а скорее хуторок. Два крайних дома были заколочены. Два других, по-видимому, ещё обитаемых – тоже не подавали признаков жизни. Во дворе одного виднелась собачья конура, в которой, вероятно, и доживал свой век её престарелый хозяин, такой дряхлый, что даже не смог среагировать на моё появление. Перед другим домом валялось потрескавшееся корыто.
Рядом с домами, у самой тропинки, росли несколько огромных развесистых деревьев, между двумя из которых висела толстая верёвка для качелей. Несколько дальше, в низине, зеленела нетронутой густой травой обширная лужайка. А сразу за ней, метрах в двухстах от деревни, величественно подымался смешанный лес. Лужайку пересекала неширокая, но достаточно глубокая в этих местах Востра, заметно пополневшая здесь от слияния с Бурдихой и от многочисленных ключей, бьющих по всему её руслу.
Вокруг было тихо. Никакого намёка на деревенскую жизнь. Не видно ни кур, ни собак, ни кошек, ни коз, ни самих хозяев... Хотя мне было и интересно узнать что-либо об этих чудесных местах, но я не решился нарушить покой возможных обитателей деревни. Тихо прошёл перед домами, постоял у извилины реки, подходящей за деревней почти к самой тропинке, а затем поднялся немного вверх, на небольшой пригорок. В этом месте лужайка прерывалась канавой и вся пестрела от невероятного множества разнообразных полевых цветов. Луг был совершенно не тронут человеческим присутствием, трава так высока и густа, что, усевшись на склоне пригорка, я был закрыт ею с головой и совершенно незаметен с тропинки, пролегавшей от меня в нескольких метрах.
Да, такой, почти девственной, красоты я уже давно не видел. И совершенно не ожидал встретить её рядом с человеческим жильём. Вокруг меня всё синело, желтело, белело, краснело от множества колокольчиков, ромашек, липучек и других цветов, названий которых я не знал, но которые составляли обязательный «каталог» полевого разнотравья. Без них пропали бы его естественная красота и совершенно неповторимый аромат, присущий также всем сортам лугового мёда, встречающегося ещё изредка у нас в продаже. А щавеля было столько, что можно было заготавливать целыми корзинами. И даже лесная земляника, сохранившаяся здесь нетронутой, выглядывала крупными ярко-красными ягодами из-под травы, как бы предлагая полюбоваться собой.
В воздухе стоял непрерывный гул от бесчисленного множества насекомых. Пчёлы и шмели сновали с цветка на цветок, собирая полуденную дань со щедрых пыльцой и нектаром растений. Бабочки дополняли эту красоту, порхая вокруг цветов либо усаживаясь на них полакомиться и отдохнуть. Красные и жёлтые божьи коровки ползали вверх и вниз по стеблям растений в поисках своей добычи и тут же улетали при моём прикосновении. Большие и маленькие чёрные муравьи без устали трудились, готовя долгосрочные запасы для своего большого семейства, прятавшегося где-то под землёй или в высохших пнях по соседству.
Повсюду стрекотали невидимые кузнечики, разлетавшиеся в разные стороны при моём приближении. Были здесь и серо-коричневые, и зелёные красавцы с длинным мечеподобным яйцеводом. Однако больше всего мне нравились небольшие серенькие стрекотушки с удивительно красивыми красными подкрылышками, ярко сверкавшими в полёте. Особое же восхищение вызывали у меня стрекозы, время от времени проносившиеся надо мной в погоне за мелкими насекомыми или устраивавшиеся отдохнуть на сухих ветках росшего рядом кустарника. Вероятно, основное место их пребывания было на берегах реки, сюда же они наведывались в поисках более лакомой добычи. Проживали здесь и другие мелкие твари – ползающие, летающие, прыгающие, прятавшиеся в траве, в цветах, в земле, в стволах деревьев, в пнях - везде, где только можно было укрыться, – наполняя окружающее пространство бесконечным разнообразием форм и красок.
Водились здесь и пернатые создания, голоса которых, нет-нет, да и раздавались в глубине леса или звучали откуда-то из лазурных глубин воздушного океана. …Вот слышится трель жаворонка. Смотрю и не могу найти, где завис этот невидимый певец... А высоко-высоко над лесом парит какая-то хищная птица. Висит практически неподвижно в восходящих потоках воздуха и высматривает добычу. Временами слышится и её пронзительный крик... Пока любовался ею, заметил на огромной высоте чёрные, быстро движущиеся точки. Это могут быть только ласточки или стрижи. Тем временем жаворонок замолк, и его на время сменила кукушка: ку-ку, ку-ку... Я не люблю считать кукуканье – в любом случае будет мало...
Как ни прекрасны были эти места, но всё же их населяли не только милые сердцу создания. Разогретые солнцем, надо мной всё чаще стали мелькать чёрными молниями уже другого рода хищники. Огромные оводы, в отсутствие вблизи основных своих кормильцев – коров горшковского стада, внезапно обратили внимание на непрошенного гостя.
Пришлось срочно менять экипировку, прибегнув к защитному варианту, и вооружиться солидной веткой в качестве важного аргумента в диспуте с кровожадными соседями. Они вняли моим убеждениям только после того, как понесли солидные потери в своих боевых рядах и унеслись искать менее строптивые жертвы. И пока новые полчища этих кровожадных тварей не напали на мой след, я мог спокойно отдыхать, продолжая наслаждаться сказочной красотой этого полупустынного уголка.
Хотел, было, собрать букетик цветов на память о нём, но вовремя одумался – ведь всё равно увянут за дальнюю дорогу. Да и не стоило портить всю эту естественную красоту, оставляя о себе недобрую память.
Я попрощался с этим скромным уголком, дав себе слово обязательно посетить его ещё раз, полюбоваться уже иными красками этой местности в другое время года. Тропинка домой долгое время вела берегом Востры, то отдаляясь от реки, то приближаясь почти к самой воде. На крутых берегах было довольно много земляники, уже совсем поспевшей и ярко высвечивающей из-под листьев крупными красными ягодами. Я не привык проходить мимо таких подарков. Поэтому около получаса проползал по травянистому склону, собрав более трёх стаканов первосортных, благоухающих ягод. А затем уже без остановок продолжил обратный путь.
Красота этих мест пленила меня. И в последующие годы я облазил их вдоль и поперёк километров на пять-шесть в радиусе от Якимова, неоднократно проходя и у самой деревушки. Левобережье Востры от Горшкова до Якимова представляло в то время сплошные густые леса смешанного типа. Они нам были знакомы ещё с 1972 года. В середине семидесятых здесь прошли вырубки, и оголённое пространство на несколько лет заполнилось молодым ягодником. Однако в конце семидесятых с зарастанием просек и вырубок урожаи ягод резко снизились. А белые грибы, встречавшиеся тут раньше в изобилии, вообще исчезли. Причём вряд ли причиной послужил периодический выпас в этих местах горшковских коров и активный сбор лесных урожаев изголодавшимися по ягодам и грибам ивановцами. Уж очень велик был лесной массив, чтобы его вот так вытоптать. Просто, очевидно, настало время отдыха для леса, а ещё вероятнее, произошло его чрезмерное зарастание подлеском и травой при отсутствии в течение длительного времени планомерных лесоочистительных мероприятий.
За Якимовом, вдоль по Востре, леса приобретали всё более ухоженный вид. В них было много и земляники, и черники. Напротив деревни, на правом берегу реки, росли густые посадки сосняка, переходящие в сплошные дебри непрореженного леса, тянувшиеся невесть куда на многие километры. Я как-то пытался сходить туда в разведку. Проходил несколько часов по лесным завалам, буреломам, но так и не нашёл хороших мест. Леса были совершенно пустыми. Ни одной тропинки, ни одной полянки…
Такие, почти безжизненные, леса я не люблю. В них нет света. Почти не слышно птиц. Не видно ярких красок, солнечных полян и просек. Кругом всё серо и хмуро, как в сумерках. А колючие ветви хватают тебя со всех сторон, мешая двигаться, срывая фуражку, осыпая пригоршнями сухих иголок, которые набиваются в сумку, в карманы, за шиворот…
Да, жизнь даёт солнце. А солнцу нужны простор, свободное пространство… Его значительно больше в березняке и в сосновых лесах. Таких лесов особенно много по правобережью между Якимовом и Горшковом. Здесь я тоже находил себе отраду на земляничных полянах и зелёных тропинках. Тогда от Якимова до речки Бурдихи правым берегом шли сплошные леса. Основные вырубки в этом районе проводились в середине семидесятых и затронули лесной массив в треугольнике между Бурдихой и Вострой. Но и после них этот район оставался богатым грибами и ягодами.
Безусловно, прекрасна была и сама Востра. Эта небольшая речушка имела достаточно глубокие бочажки, в которых можно было купаться и даже плавать туда-сюда метров на десять-пятнадцать, как в малом бассейне. Однако купанье здесь было только для избранных, поскольку температура воды не превышала в любую погоду пятнадцати-шестнадцати градусов из-за многочисленных ключей, фонтанирующих по всему руслу. Водилась в реке и рыбёшка – в основном пескари и плотички, – всё, что осталось от былого рыбного богатства. Однако и на них находились охотники.
Довольно широкая в отдельных местах пойма была покрыта заливными лугами с густой сочной травой, которую не могли вытоптать непрерывно пасущиеся здесь два горшковских стада. Тут были заросли незабудок, ароматной мяты, щавеля… В конце лета всё пространство лугов покрывалось высокими белыми, сильно пахнущими и дурманящими голову цветами медуницы. На склонах берегов росли земляника, малина, рябина, черёмуха… Осенью распускались красивые розово-фиолетовые колокольчики незнакомого мне кустарника.
Запомнился мне визит в эти края в конце семидесятых, в начале июня. Я надеялся увидеть здесь любимые цветы моего детства, о которых так давно мечтал, но не мог найти, поскольку приезжал в отпуск в более позднее время.
Пошёл прямиком через лес и часа через полтора вышел на знакомые места. Впереди показались лужайки, отлого спускавшиеся к Востре. Миновал одну, вторую… Подошёл ближе к реке. Выхожу из очередного перелеска – и прямо передо мной открывается жёлтая поляна. Издали сразу вдруг и не понял, что это такое. Спешу подойти поближе и с трепетом вглядываюсь в первые, одиночные цветочки, растущие с краю. Да, это они, мои дорогие «бубенчики» (купальница). Но в каком количестве! Вся поляна сплошь покрыта ими. Здесь и уже полностью распустившиеся, крупные ярко-жёлтые бубенцы, и ещё молодые, поменьше, с зеленоватым оттенком. Все стоят на длинных ножках, высоко подымая свои нежные головки над густой травой, создавая при взгляде издали иллюзию сплошного жёлтого ковра.
Такого обилия купальниц я никогда не видел и не ожидал увидеть, хотя и чувствовал, что именно здесь, у Востры, в отдалении от дорог, они должны ещё сохраниться. В детстве я собирал их поштучно в своих кустиках и любовался каждым цветочком в отдельности. Сейчас же наслаждался зрелищем нетронутого никем изобилия.
Конечно, я взял с собой фотоаппарат с цветными плёнками, предвкушая заветную встречу. И сейчас начал выбирать самые лучшие объекты с намерением создать целую галерею слайдов. Но неожиданно это оказалось не таким уж простым делом. Оказывается, цветам была обеспечена надежная защита в виде полчищ страшно назойливых и злых комаров, скрывавшихся в густой траве. Стоило мне только выйти из леса и приблизиться к моим любимцам, как остервеневшие с голодухи кровопийцы набросились на меня целыми сотнями, облепив лицо и руки и не давая возможности даже вынуть фотоаппарат и хоть на секунду принять неподвижную позу. Пробовал отогнать – бесполезно. Пробовал перебегать с места на место (обычный противокомариный приём), а они и там тебя сразу находят. Пытался терпеть их укусы – не получается: или отвык за год, или очень уж злющими комары оказались в этом районе и в этот период года. Но нельзя же уходить вот так, ни с чем! Да и отцветут скоро мои любимцы. Так на память ничего и не останется.
Снова забежал в густой еловый лес. Надел плащ, поднял воротник, намотал на лицо и шею платок. Проверил надёжность нижней экипировки, затолкав поглубже длинные брюки в двойные носки. Затем надел на руки два целлофановых пакета и смело пошёл на поляну, на встречу с противником. Теперь я был защищён со всех сторон. И как ни злились изголодавшиеся за зиму бестии, как ни вытягивали свои носики-хоботки, проткнуть мою защиту им было не суждено. Только слышалось через платок их недовольное гудение.
Однако сейчас возникла уже иная трудность. От моей экипировки моментально запотевали очки и окошечко видоискателя, я практически не видел кадра и не в силах был навести на резкость. Приходилось то и дело доставать платок и протирать стёкла. Делать это обёрнутыми в пакеты руками тоже было непросто. Но всё же я приспособился и снял с десяток удачных кадров. Затем отправился вниз к реке и уже издали заметил на густой зелени заливных лугов светящиеся жёлтые пятна. К этому моменту солнце начало выглядывать из-за туч, и все краски приобрели яркие, насыщенные тона. Это тоже были скопления купальниц, только уже совсем распустившихся и стоявших в полной своей красе. Отснял оставшуюся часть плёнки, уже не взирая на великое множество комаров, и обратил взор в сторону деревни.
Отсюда были видны два крайних дома. Сейчас деревня уже не казалась необитаемой. Слышался звонкий крик и смех ребят. А вон и они мчатся весёлой гурьбой по лугу к реке. За ними вприпрыжку с лаем несётся белый пёс, стараясь всех обогнать. С другого конца деревни доносятся голоса взрослых. Значит, деревня эта временами становится вполне обитаемой. Иначе и быть не может. При такой-то красоте.
В один из моих визитов в эти края мне довелось встретиться с хозяйкой этих мест – сгорбленной, щупленькой, но довольно бойкой старушкой лет восьмидесяти. Она медленно шла от Стромихина, неся бидон с молоком. Я догнал её, поздоровался и предложил помочь донести бидон до дома. На моё удивление, она категорически отказалась и даже испугалась моего предложения. А вдруг убегу с молоком-то!
Я не настаивал. Прошёл с нею с километр, расспрашивая о житье-бытье в этой глуши. Она рассказала, что живёт практически одна. Продуктов нет. Хлеба тоже. Вот и ходит чуть ли не каждый день за три версты в Стромихино – то за молоком, то за хлебом, то за другим пропитанием. Пенсия-то всего восемнадцать рублей. Разве на неё проживёшь! Приходится огород сажать, картошку на зиму заготавливать.
– А кто-нибудь помогает?
– Родственники помогают. Продукты иногда привозят. Огород копают… Вот и нынче по весне крышу починили, забор новый поставили. А временами дачники приезжают – тогда полегче.
– А не страшно одной-то? Ведь всякие люди бывают.
– Бывают… Да что у меня взять-то! Да и заходят-то сюда редко. Разве что грибники. А так – далеко будет. Нет, тихо живу.
– Ну а если заболеть случится? Ведь ухаживать-то некому…
– Болеть, милый, нельзя. Никого рядом нету. Пока дознаются… Сама себя лечу. Травами да припарками… А ноги уже плохо ходят. И руки, и спина болят… Ревматизм одолел. А всё равно хозяйство вести надо. Да и долго залёживаться нельзя. Залежишься, так и совсем не встанешь! Тогда уж могилу заказывать надо.
– А почему бы не уехать отсюда? К детям, к примеру…
– Нет, не хочу! Привыкла я к этим краям. Ведь почти всю жизнь здесь прожила. Здесь и помирать буду. И похоронят здесь, на деревенском кладбище. Душа с родными краями должна проститься. Иначе нельзя.
Я не стал провожать хозяйку до деревни, а свернул в расположенный рядом с дорогой лес, где собирался пополнить свой бидон начавшей поспевать черникой. Да, нелегка жизнь у таких вот стариков, оставшихся в деревнях доживать свой век фактически без средств к существованию. (Как ещё можно рассматривать те смехотворные двадцать рублей, которые получали в конце жизни бывшие колхозники?) Жизнь фактически без посторонней помощи. И особенно для тех, кто волею судьбы пережил своего спутника жизни и живёт в забытых ныне уголках наподобие Якимова совершенно один. Хорошо, если кого могут забрать к себе родственники…
Но ведь не хотят уезжать из родных мест! Не хотят жить в городском шуме и хаосе. Значит, надо обеспечить им здесь нормальные человеческие условия. Они заслужили это всей своей многострадальной жизнью и тяжёлым, почти безвозмездным трудом во имя «светлого будущего». Только кто сейчас будет этим заниматься? Кто окажет старикам помощь в виде поставки дров, продуктов, ремонта обветшавших избушек и т.п.? Неужели старики стали обузой для общества?
А сколько их по всей нашей стране живёт и уходит из жизни тихо, без жалоб и совершенно незаметно для окружающих. Видели ли они в жизни счастье? Вернее, сколько его выпало на их долю – в постоянных заботах и тяжёлом, почти непрерывном физическом труде? Природа... родные места... Всё это хорошо. Но нужна ещё и обеспеченная старость. И обязательно окружение родных тебе людей. Именно родных! Без этого полного счастья быть не может, как бы прекрасно не было вокруг и как бы ты хорошо себя не чувствовал. Твои родные и близкие – это вся твоя жизнь, повторяющаяся в новых поколениях и дающая тебе некое моральное удовлетворение и душевный покой. Значит, не зря прожиты годы. Значит, и ты сумел что-то ценное оставить в жизни. И память о тебе останется в будущих поколениях... Да, хорошо, что у меня самого есть такое счастье. Есть для кого и ради кого трудиться. Есть возможность доставлять близким радость и самому наслаждаться этим...
Вот какие мысли приходили мне в голову, пока я добирался до леса. Ну а там появилась черника, и я на время забыл об этой встрече.
До восьмидесятых годов якимовские места редко посещались горожанами в связи с их отдаленностью и бездорожьем. Но в середине этого десятилетия началось строительство грунтовой дороги от Стромихина в сторону Якимова, и тогда не только дачники получили возможность любоваться ими. Проходя в те годы этими местами, я частенько видел большие и малые бивуаки по обоим берегам Востры. Добирались сюда в основном через Стромихино – на мотоциклах, мопедах, велосипедах и даже пешком. Некоторые устраивались здесь надолго. Ставили палатки, натягивали тенты и мужественно выдерживали комариные атаки. Больше всего было заезжих из Кохмы. Приезжали даже целыми фабричными бригадами в выходные дни.
Неоднократно встречался я здесь и со знакомыми рыбаками, отводившими душу за рыбалкой, чаще всего в районе слияния Бурдихи с Вострой. Особенно запомнился мне один из них – мужчина моего возраста, удивительно похожий на Олега Кириллова – сотрудника Института биологии моря РАН (у нас во Владивостоке): лицом, фигурой, походкой, манерой говорить и даже таким же пренебрежительным отношением к своей одежде, а главное – беззаветной преданностью природе. Лавливал он обычно не больше десятка рыбешек за день. Но и этим был бесконечно доволен. И ни зной, ни холод, ни дождь, ни комары его не останавливали.
Иногда мы шли до Ломов вместе. Я возвращался из своих любимых лесов с ягодами и грибами, он же – от любимой Востры с бесценным уловом. Оказывается, он посещал эти края уже более тридцати лет и привязался к ним как к родным. Востра в те далекие годы была, по его словам, раза в два полноводнее, чем сейчас. Были на ней и широкие заводи, и глубокие бочаги с холодной, будто ледяной водой. В любом месте можно было и порыбачить, и искупаться. А рыба водилась – не чета теперешней. Попадались налимы, окуни, щуки… Стаи краснопёрок, плотвы и пескарей так и плескались на мелководье.
А однажды в Востре появились огромных размеров карпы, заплывшие сюда из находившегося километрах в восьми ниже по течению рыбоводческого хозяйства. В сильный ливень, когда пруды переполнились водой и стали перехлёстывать через плотину, вся эта рыбья армада бросилась на исследование новых зон обитания вверх по течению. Добрались до Горшкова и даже до Никульского. Вот где было раздолье для рыбаков – ловили и острогами, и корзинами, и чуть ли не руками.
Обитали здесь также ондатры и бобры. Кстати, бобров я ещё застал в начале семидесятых. Они тогда устроили плотину на Бурдихе, перегородив её у впадения в Востру и создав широкую запруду, через которую невозможно было перебраться.
«Сейчас, – рассказывал мне попутчик, – река уже не та стала. Осушены все верхние болота, на которых построен аэродром и разбиты садоводческие участки. Порубили лес по берегам… И иссякла вода, хотя ключи пока ещё бьют по её течению.
Раньше леса восстанавливали. Вон в войну какие вырубки были за Якимовом и напротив деревни. А сейчас всё сосняком заросло, и какое там богатство! Земляника, черника, грибы разные… Вся Кохма кормилась... А в лесах, сразу за Горшковым, где теперь сплошные вырубки, сколько белых грибов было! И ходить далеко не надо. Всё по опушке, почти у самой реки берёшь. Приходишь на рыбалку, ставишь удочки, а сам по грибы с сумкой идёшь. Через полчаса и сумка полная, и рыбы на уху достаточно. Одно удовольствие… И гнуса было несравненно меньше. Сейчас ведь житья не дают. С ног до головы укутываешься. Уж на что я привычный…»
Грустно, конечно, было слушать обо всех этих потерях. Но для меня якимовские места и сейчас были прекрасны. Посещал я их вплоть до девяностых годов. Однако уже далеко не всегда моё состояние позволяло мне делать это. Добирался до Бурдихи теперь в несколько этапов, с отдыхом, и уже не за полтора часа, как раньше, а раза в два дольше. Случалось, что, придя на свидание с лесом, я в состоянии был только лёжа любоваться красотой зарастающих просек, бездонного голубого неба и жизнью, царившей на всем этом пространстве. На сбор грибов и ягод сил уже не оставалось. А о более дальних походах к Якимову тем более не могло быть и речи. И я с грустью вспоминал об этой деревеньке как о красоте, которую мне, вероятнее всего, не суждено больше увидеть и которая теперь целиком принадлежала уже другим людям...
Когда ветер дул со стороны Якимова, отчётливо был слышен гул работающих машин, убирающих урожай с якимовских полей. Доносились перестук топоров, визг и завывание электропил, крик петухов, собачий лай, а иногда и отдалённые детские голоса. Всё свидетельствовало о заметном оживлении этого некогда полупустынного и почти заброшенного района. Кто же поселился здесь? Какие изменения претерпела эта небольшая деревенька с приходом сюда «цивилизации»? Смогла ли вместить всех желающих обладать волшебной красотой? И смогла ли эта красота выстоять под натиском техники и людей, транспорта и новых коттеджей?
Во всём должна быть своя мера. Особенно в таких небольших и хрупких уголках нашей среднерусской природы, разрушить которые можно несколькими ударами топора. И я не удивлюсь, если узнаю, что сейчас всё якимовское поле отдано под застройку. Так, как произошло недавно с прекрасным самсоновским полем, которым мы с сыновьями любовались в семидесятые годы, захаживая в те края за грибами.
Сохранился ли сейчас тот уникальный цветущий луг сразу за околицей, рядом с крайними домами, где я не решился в своё время сорвать ни одного полевого цветочка? И остался ли вместе с ним сказочно богатый мир насекомых, поразивший меня в первый мой визит к этой деревне? Что стало с песчаной тропинкой между полями, по которой так отрадно было пройтись босиком, разминая натруженные дальней дорогой ноги? Живы ли сейчас небольшие перелески, скрывавшие от постороннего взора последних уникальных представителей вымирающей среднерусской флоры, уже давно занесённых в Красную книгу?
Как бы не хотелось мне увидеть перемены, свидетельствующие о нашей бесхозяйственности и пренебрежении законами природы, о стремлении только к удовлетворению сиюминутных интересов и нежелании хоть немного заглянуть в будущее. Ведь всю эту красоту уже могут не увидеть наши потомки, потому что она умирает, и умирает очень быстро. А назад её уже не вернёшь. И кто знает, насколько при этом осиротеют наши собственные души… Во что они превратятся в окружении серого и пустынного мира… Мира, в который мы сами себя погружаем и в котором не будет ни многообразия созданных природой форм, ни ярких красок, ни нежных звуков – всего того, что составляет естественную среду обитания и формирует наше собственное внутреннее содержание. Не превратимся ли мы тогда (да и не превращаемся ли уже сейчас?) в некое подобие бесчувственных роботов, лишённых способности понимать красоту и наслаждаться ею, признающих только материальную основу жизни… Но тогда это будет уже совсем иная жизнь, иные люди, иной, бесчувственный мир. Хотим ли мы этого – для самих себя?!.
Мне кажется, что подобных перемен в глубине души очень боялась и та старушка – хозяйка здешних мест, оберегавшая в течение стольких лет их покой и первозданную красоту. Во время нашей случайной встречи она с любовью говорила мне о тишине и покое, «посланных ей Богом», которые она не променяла на все предлагаемые ей блага городской цивилизации.