Экспресс Варшава-Тель-Авив

Владимир Янкелевич
Экспресс «Варшава – Тель-Авив»
Оглавление
Давид 6
История первая: Лео 10
Блем. Костополь. 1928 г. 10
Костополь. 1934 г. 13
Рохеле 15
3 мая 1936 г. 17
История вторая: Лео 20
В страну, текущую молоком и медом 20
Хайфа… 20
Арабские ошибки 21
Дгания, Моше Даян. 1937 г. 22
Дгания, Ицхак Садэ. 1938 г. 26
Негба. 1939 г. 28
История третья: Лео 31
Английский солдат. 31
Рут Полански 32
Мистер «Шмайсер» 36
Дело было в Италии. 1945 39
Капитан Алекс Левич 41
Рассказ Алекса 42
Мстители. Г. 1945 г. 44
Берген-Бельзен. Дина. 1945 г. 46
Аба Ковнер 48
«Моссад ле-Алия Бет». 49
История четвертая «Операция Препятствие» 51
Лондон. 14 февраля 1947 года. 51
Группа «английской военной полиции». 53
История пятая: Боб 55
Утро Президента 55
«Дикий Билл» 57
В Дамаске 59
Хамза 61
Первые связи 63
Уолтер Стирлинг 67
Прием у Премьер-Министра 68
Морис Лабро 70
Студебекеры в Бейруте 75
Ужин у генерала 77
Уолтер Стирлинг 79
Игра в нарды 80
Снова Лабро 83
Сахим Рабах. Начало испытаний 86
Goodbye Сирия! 90
Арест Лабро 92
Дорога в Тверию 95
Монастырь «Сан-Петер» 97
Наблус 98
Тель-Авив. Доменик 101
История шестая: Марк 104
Встречи на Земле Обетованной 112
История седьмая.  За Морисом Лабро. 118
История восьмая: Дина 122
Дина Райх 123
«И вот не могут они убежать от нечестия, которое совершается на земле» 124
История девятая. Окончательное решение 124
Белжец 125
Ванзейская конференция и декоратор Лютер 126
История десятая. Дина (продолжение) 128
Дорога длинною в пять лагерей 128
Как ломается стержень — Полина из Вильно 130
Лагерь пятый, последний 131
История одиннадцатая: Прощальный вечер 133
История двенадцатая. Тель-Авив. Давид. Сентябрь, 1982 г. 134
История тринадцатая Лео 1947 139
Английские секреты. 139
История четырнадцатая. Лео. Нью-Йорк. Вашингтон. Январь 1948 141
Лео и Алекс. Вашингтон. Февраль 1948. 142
Встреча с Меером Лански. Нью-Йорк 147
Быть гангстером нелегкая работа 150
В дело входит Альберт Анастазия 151
История пятнадцатая. Лео. Нью-Йорк. Вашингтон. Январь 1948 152
История шестнадцатая. Тель-Авив. Давид. Сентябрь, 1982 г. 153
История семнадцатая. Сапер Марек Новак 154
Марек. Бои за кибуц Негба. 1948 год 154
Бой за Негбу 156
История восемнадцатая. Лео. Самолеты для ЦАХАЛа 162
История девятнадцатая. В Майами 164
Айлиганди 166
Дина 168
Письмо Сабины 169
Ответ Лео. 170
Давид. Иерусалим. сентябрь, 1975 г. 170
«Процесс столетия» 171
Алекс, поездка в Лондон. 1965 г. 173
История двадцать первая. «Письмо из Америки» Иерусалим. сентябрь, 1975 г. 177
Давид 177
Встреча в стиле блюз. 182
Рахель 183
Лео 185
Иерусалим. Ноябрь, 1975 г. Давид 186
Лео, Марк, Боб. Вашингтон. 1986 г. 4 июля. Independence Day 188

Экспресс «Варшава – Тель-Авив»
Память о прошлом ведет нас, как «столп облачный и огненный »
Давид
Тель-Авив. Август, 1982 г.
Жарко, кондиционер сбивал температуру, но свежести не было. Работалось плохо. На столе лежали материалы о еврейской общине Харбина. Начал я эту работу после рассказов соседа, бывшего харбинца, об их жизни в Манчжурии.
Работу никак не удавалось завершить, чего-то не хватало. Статья «не шла», а тут еще и телефон зазвонил. Кому это может прийти в голову звонить в полдень?
Звонил Лео, мой старый, старший друг. Ему можно звонить не только в полдень, но и в полночь.
— Шалом, ты что-то меня совсем забыл, не заходишь, не навещаешь старика…
— Прости Лео, закрутился, все «суета сует и погоня за ветром».
— Что пишешь сейчас?
— То же, что пишут последние несколько тысяч лет. О войне и мире, о солдатах и миротворцах, о жизни и смерти, о любви и ненависти, о дружбе и предательстве…
— Ты опоздал, это уже Толстой написал.
— Все так, но все повторяется и все уникально.
— Послушай, если это пишут последние несколько тысяч лет, то, может, ты сделаешь для меня паузу и приедешь?
— Конечно, сегодня, только чуть позже. Часов в пять.
* * *
С Лео я познакомился три года назад, в архиве, где искал недостающие для работы документы. Пожилой волонтер предложил помощь… Невысокий, широкоплечий, он своим видом как-то не очень походил на архивиста, больше на сотрудника службы безопасности. Скорее всего – бывший военный. Внимательные глаза за большими очками. С заботами о прическе он расстался давно, выставочный экземпляр – подумал я про его лысину, она блестела, как отполированная.
— Шалом, я Лео. Могу я Вам помочь? Что Вас интересует?
— Шалом, я Давид, рад познакомиться. Я хотел бы найти материалы о боях с египтянами в Негеве в Войне за независимость.
— Это большая тема, если захотите получить копии всего, что есть, то может понадобиться грузовик. А может, сузим тему? Что Вас интересует конкретно?
— Операции «Иоав», бои у кибуцев Негба и Ницаним, ну и вообще, хочется найти интересный материал того периода…
— Пишете о боях на юге? Я и сам немного пишу об этом. Вроде помню все хорошо, но писать, это совсем другое, получается не очень… Сразу бессонница, нервы расходятся. А тогда было такое время, хоть и стреляли, но казалось, нервов вообще не было.
— Участвовали в этих операциях?
— Да так, немножко. В бою у кибуца Негба.
У меня потихоньку просыпался охотничий азарт. Документы, конечно, важны, но они не реальная жизнь… Это так же, как фотография, она вроде передает образ человека, но что-то главное теряется. А если он участвовал там в боях…
— Лео, а может пойдем, выпьем кофе? А то мысли какие-то вялые, да и время для кофе в самый раз…
Мы вышли на тихую улицу. Там, в небольшом кафе выбрали столик под тенистым пеканом и решили устроить себе йом-кейф.
Араб лихо шлепнул лепешку на раскаленный металл.
– Попробуем?
Нам принесли само собой разумеющийся хумус, оливки, какие-то орешки и спросили, нужно ли приготовить мясо. Мясо мы не хотели…
Кофе был хорош, хумус просто отличный. Мы как-то неожиданно быстро с ним управились и попросили повторить. Теперь уже не спеша, с расстановкой, можно и поговорить. Восток все-таки, здесь спешить нельзя, особенно если хочешь услышать что-то интересное. Да и вдруг найду что-то для книги.
— Лео, а ты сам уже написал что-то?
— Да так, немножко. Я вообще пишу в стол, у меня нет мании величия, просто стараюсь удержать воспоминания.
Насчет мании величия уверенности у меня не было, сказано было как-то слишком уж скромно. Так скромно, на мой взгляд, мог сказать о своем участии в войне прославленный Рафуль…
— Если бы ты все же стал бы писать книгу о Войне за независимость, какие эпизоды выбрал?
— Если бы не стал писать, эпизоды останутся все те же. Это бои за кибуцы Негба, Яд-Мордехай и Ницаним. У меня в этом личный интерес. В бою у Негбы я сам участвовал, там воевали и мои друзья. Мы еще в Польше вместе готовились жить в Палестине, ну и воевать само собой. Потом боев оказалось намного больше, чем можно было представить при самой буйной фантазии. А там… Ты сам представь, кибуцники и небольшая группа бойцов бригады «Гивати» на дороге у египетской армии, двигающейся на Тель-Авив с артиллерией, танками и авиацией. Мы там воевали, как… Кстати, ты где служил в армии?
— Я был подводником.
— Ну, наверное так, как подводники. Куда ты с подводной лодки денешься, или победишь, или погибнешь. Вариант «не победить» для нас как-то не подходил.
— Подожди, подожди, у тебя в ходу такое выражение, что ты все «немножко»… Немножко пишешь, немножко воевал. Расскажи, сколько в армии прослужил?
— Немножко, 22 года, но это если считать все, включая Пальмах, Еврейскую бригаду и ЦАХАЛ.
— Ну да, немного. Это если сравнивать с Давидом Ласковым .
— Я поменьше. В Войну Судного дня в 1973 уже давно не был военным, пошел волонтером. Но оказалось, что осколки не разбирают, солдат ты или волонтер. Вот после ранения и подался на легкую работу — опять волонтером, но на этот раз в иерусалимский архив, там помощники всегда нужны. Стал немного писать о своих друзьях, собирать материалы, работа в архиве к этому располагает. А ты о чем пишешь?
— Что вижу, о том и пишу. Стараюсь не врать, вот встретимся еще раз, я тебе свою книжку подарю для знакомства. А на твои заметки можно взглянуть?
— Только если мы отдадим дань моему домашнему вину.
— Я с удовольствием, но только если отдадим дань и моему домашнему коньяку.
— Ты делаешь коньяк?
— Я нашел более простой и эффективный способ, я меняю его на деньги. Получается неплохое качество.
— Это тоже метод. До встречи!
Встретились мы через неделю, дома у Лео. Он жил одиноко, в небольшой квартире в иерусалимском районе Катамон на верхнем, третьем этаже в квартире с большим балконом. Вскоре мы там сидели, наслаждаясь прекрасным вином, а он рассказывал, как несколько лет назад путешествовал по Италии. В 45-м, когда он с Еврейской бригадой оказался в Тарвизио, времени смотреть по сторонам не было. Вот поехал по местам, где воевал, спустя почти тридцать лет.
Там, в Италии, он и научился отдавать должное хорошему вину, благо времени у него уже было достаточно, и теперь мог с увлечением рассказывать о винах Пьемонта, Венето или Тосканы, а уж подбор подходящего сыра вообще считал искусством. К его ужасу, я не мог отличить «Бароло» от «Барбареско», и Лео пообещал сделать из меня цивилизованного человека. Сегодня я могу засвидетельствовать, он старался честно, его коллекция вина в ходе этого процесса заметно поуменьшилась.
Потом мы стали встречаться достаточно часто, выезжали на места боев, показывали друг другу написанное… В лице Лео я нашел бесценного критика. Он, как старый солдат, всегда говорил, что думает. Я не обижался, и, если не сразу, то через некоторое время понимал, что он прав.
Приехал я к Лео около 5 часов. Его ключ был у меня уже давно. Лео говорил, что его старые кости никто не украдет, а ключ понадобиться может…
Он сидел на балконе и смотрел на город. Казалось, что он там не видел ничего достойного внимания…
– Лео, как ты? Там такие девушки гуляют, а ты сидишь, грустишь… Красавицы! Правда одеты как попало, ну да это и хорошо, кровь греет.
– Не беспокойся, все идет, как и должно идти. Просто я хочу передать тебе свои заметки. Делай с ними, что хочешь. Я их не закончил, так закончи ты. Сможешь?
– А ты сам?
– Я уже сделал все, что мог. А пока достань там на полке бутылку вина, я ее специально приготовил для тебя… Нет, не ту, левее. Да, она самая. А когда просмотришь мои бумаги, обсудим.
Вино действительно было превосходно.
Я с опаской смотрел на внушительную папку с бумагами, но азарт пересилил.
* * *
Дома я засел за написанное Лео. Сплошного хронологически выстроенного текста там не было. Временные разрывы, истории, вставные новеллы… Он шел за памятью, за воспоминаниями…
Разрывы в хронологии я устранять не стал – так писал Лео, он солдат, а не писатель. В основном эта книга написана им с моими самыми незначительными правками и вставками о наших встречах и беседах. Я сохранил его ремарки, стиль… Сам бы я написал эмоциональнее, но автор он, как написал, пусть так и будет.
И еще я позволил себе дополнить написанное Лео несколькими своими эссе. Если кому-то это покажется неуместным, то я заранее приношу свои извинения.
История первая: Лео
Сегодня телефон молчал.
Говорят, что спутник старости — всевозможные немочи. Это, конечно так, но главный спутник – одиночество. Большинства моих друзей уже нет, а у детей и внуков свои очень важные заботы. Телефон стал очень молчаливым, упорно не звонит, не звонит настолько, что я иногда сомневаюсь, исправен ли.
Знать бы, кому интересно то, что я пишу. Но, впрочем, какая разница. Это единственное, что я могу дать моим друзьям. Только память…
В одних описанных событиях я участвовал лично, другие изучал по книгам, но и они необходимы для полноты картины. Сейчас я иногда и сам путаюсь, не помню, откуда у меня эти сведения, ну да это и неважно.
Человеческая память — инструмент удивительный, но ненадежный. Воспоминания не отлиты в бронзе и не выбиты на каменных стелах, как на стеле Мернептаха. С годами они стираются, а часто и вовсе меняются, дополняются фрагментами позднего опыта. Совсем немногое сохраняется в неизменном виде, большая часть постепенно теряет отчетливость, меняет окраску.
Возможно, это величайший дар природы? Иначе сложно было бы принять меняющуюся реальность, превращающую то, что казалось порядком, в беспорядок, молодость в старость…
Правда, меняющиеся воспоминания рискуют закрепиться в стереотип, выкристаллизоваться в иную, откорректированную версию событий, которая начнет жить независимой жизнью.
Постараюсь писать честно, но беспристрастность гарантировать не могу. С этим уже ничего не поделаешь.
Но начну по порядку. А начало было в Польше…
Блем. Костополь. 1928 г.
Маленький польский город, всего-то 400 домов, все знают друг друга.
Там, в Костополе я жил недалеко от Аарона, а меховщик Лейба Шнейдер, отец Аарона, он был заметным, уважаемым человеком.
За соблюдением традиций в семье следила мать Аарона – Двора. Забот у нее хватало – пятеро детей, четыре сына и самая младшая Цвия. Аарон, второй по старшинству, родился в 1907 году, на год раньше меня. Когда я заходил к ним, меня немедленно усаживали за стол, не спрашивая – «Кушать хочешь?» Нужно сказать, что время было такое – есть я хотел всегда, меня и не нужно было спрашивать. Для меня всегда, как для своего ребенка, находилось что-нибудь вкусненькое.
У отца Аарона дела шли неплохо, он занимался обработкой мехов, а Аарон хотел стать плотником.
– В дереве больше жизни, чем в этих шкурах – говорил он мне. – Посмотри Лео, как красива текстура, потрогай рукой. Чувствуешь тепло?
Я чувствовал, честно говоря, только когда Аарон был рядом.
Но самыми близкими друзьями у меня были Марек и Борек.
Сегодня весенний день, воскресный, но все привычно просыпаются рано. Хася, мама Марека вышла во двор покормить кур. Хорошо, солнце еще не припекает, настроение праздничное — сегодня день рождения Марека. И день особенный — бар-мицва. Правда семья не очень религиозная, но к бар-мицве это не относится.
Хася улыбается – Марек вырос, он так смешно сегодня заявил, что с этого дня считает себя взрослым. Я бы на его месте не спешила, еще успеется...
Во двор вбегают друзья Марека — Борек и Лео. У них всегда все горит, все бегом.
— Подождите, он сейчас выйдет! А угощение будет вечером, только не опаздывайте.
Хася даёт друзьям по куску пирога. Выходит Марек, еще не совсем проснулся, трет глаза, но пирог конечно уже в руке. Какие они все еще дети!
— Тетя Хася, мы на ярмарку!
И неразлучная троица убежала на главное событие месяца: на привокзальной площади — ярмарка!
Продаётся все, что можно произвести или привезти откуда-нибудь. На ярмарку съехались сотни крестьянских телег, груженных сливочным маслом, яйцами, несчетными курами, гусями, утками. Есть и всякие мелочи — составы для склеивания фарфора, алмазы для разрезания стекла, воздушные шарики, ткани... Чего только нет.
На площади толкутся и торгуются, кто на польском, кто на украинском, кто на идиш — но все друг друга понимают. Торговля идет горячо, то хлопают по рукам, то начинают торговаться снова. Сколько шума, как кипят страсти… Не поторговаться — оскорбить хозяина!
Притягательное место ярмарка.
Друзья послушали старую шарманку, получили конвертик с «судьбой» от обезьянки в красивой курточке.
— Все это ерунда. Какую там судьбу может дать обезьянка?
Марек — материалист, как и его родители, судьба — это выдумки.
— Тогда почему ты так смотришь на этот листок? Выбрось!
Борек, рослый, крепкий парень, он над такими вопросами не задумывается. Его больше волнует, что сосед Войцех обещал научить его боксировать. Вот это важно, а не судьба, которую вручила обезьянка.
Я быстро посмотрел свой листок, сунул в карман и потащил друзей к фокусникам. А там еще и шпагоглотатели, акробаты, певцы и музыканты, наигрывающие мелодии неведомых, но манящих стран.
— Wait a minute, wait a minute, you ain’t heard nothin' yet!
Это Борек. Он к месту и не к месту напевает фразу из первого звукового американского фильма с Элом Джолсоном. Кроме этой фразы, он запомнил на английском и песенки Яши Рабиновича. Английский он схватывает на лету. Его попытки петь вызвали резкий протест. Ну и что, если нет музыкально слуха? Зато он в последний год на ярмарках показал себя в тире так, что при его появлении хозяин тут же вывешивал табличку — «Закрыто».
Посоревновались на кожаном манекене... Его нужно было ударить, а силомер показывал, на что ты способен. Тут чемпионом был Борек. Я почти догнал его, но почти не считается.
Вдруг меня осенило. Я остановился:
— Я придумал имя для нас.
— Это еще зачем? У нас свои есть…
— А затем, что мы как одно целое. Значит нужно одно имя!
Марек заинтересовался:
— Ну и что ты придумал?
— Я придумал «Блем» — Борек, Лео и Марек!
— Цирк какой-то. Шапито. — Борека это романтика не увлекла. — Вот идея получше — пошли в «Шапито», он вон там.
В это время клоун на ходулях прокричал в рупор:
— Представление начинается!
И мы побежали в цирк.
После обеда ярмарка затихала, люди стали понемногу расходиться.
— Пошли скорее, мама нас к столу ждет!
— Подождите, — у Борека возникла какая-то идея. — Помните фильм про индейцев?
— Это про Чингачгука?
— Нам нужно выкурить «трубку мира»!
— Ну ты и придумал!
— Это не я придумал, индейцы. Мы еще это в кино видели. Вы что, забыли?
— А с кем у нас будет мир?
— Между собой и навсегда. Чтобы скрепить «Блем». Я сейчас заскочу домой, там у отца есть все, что надо, он и не заметит!
— Он тебе уши надерет!
— Надерет, если узнает. Ждите меня там, за сараем.
За сараем паслась привязанная к дереву коза. Она сонно посмотрела на меня и Марека и осталась равнодушна. Марек притащил какую-то доску, из нее сделали сиденье, а вскоре прибежал Борек.
— Вот! Принес!
У него в руке была трубка, кисет и спички. Борек набил трубку и сделал первую затяжку.
— Ну как?
— Здорово.
Трубка пошла по кругу, и через минуту мы все зашлась кашлем.
— Хватит, я думаю, мы уже заключили мир друг с другом на вечные времена!
Я не хотел продолжать. Во рту была горечь, немного кружилась голова.
— Неси все домой, нас уже у Марека ждут. Его мама сердиться будет.
Через минут десять друзья уже сидели за праздничным столом. Его мама не зря уже месяц обсуждала меню с обеими бабушками. На столе на длинном блюде — королевская еда, гефилте фиш. В духовке томился чолнт. Но это еще не все, своей очереди ждал покрытый золотистой корочкой гусь. Рубленая печенка с луком и яйцами, хала… Ребятам налили красного вина.
Мама опасно принюхивалась, от ребят пахло табаком, но ничего не сказала. Наверно не хотела портить праздник.
Что и говорить, в бар-мицве есть своя прелесть.
* * *
Костополь. 1934 г.
Прошло шесть лет...
Меня уже не привлекали ярмарки, все больше времени я проводил в сионистском кружке.
Друзья меня не понимали.
— Поймите, сионизм — это решение всех наших проблем, строить жизнь нужно в Эрец-Исраэль — втолковывал я им.
Что это такое строить там жизнь, я, честно говоря, не знал, но был уверен, что это будет прекрасно в стране, текущей молоком и медом. Там будет гармоничное и справедливое общество, не то что тут, в Польше.
Марек не соглашался. Ему оказался ближе социализм, права рабочих и государство социальной справедливости — Россия! Его родители, а потом и он сам, стали бундовцами, и никакой Палестины им не было нужно. Марек повторял вслед за ними, что там, где они живут, там родина, за нее нужно бороться и добиваться социальной справедливости.
— Пошли на площадь? — предлагает Марек.
На площади народу было полно. Кое-кто с флагами. Пели песню, кажется интернационал.
Мы стояли в кирпичном арочном проходе. Отсюда было все видно, но мне это желания туда идти не прибавило.
— Что там толкаться? Там толпа собралась, нас только не хватает.
— Слушай, Лео, ты слова подбирай. Это не толпа, это рабочая демонстрация. Довели людей до предела, жить невозможно!
— Кто это, «довели»?
— Ну ты и вопросы задаешь. Кто — власть конечно! Им бы только прибыли, а на людей — плевать.
— Сейчас придет великий Марек и спасет всех от угнетения. Еще один любитель потанцевать на чужой свадьбе.
Марек взорвался:
— Ты… — Он не находил слов — Для тебя свет в окне далекая турецкая провинция. Живешь здесь, вокруг такое творится, а тебе плевать на Польшу, да и вообще на все!
Я схватил Марека за грудки, поднял его и с силой прижал к стене. На рубашке у Марека отлетели верхние пуговицы
— Ты это мне говоришь? Это мой отец просто чудом уцелел на войне, а два его брата погибли, защищая Варшаву от Тухачевского. Ты за свои слова заплатишь. Танцующих на чужой свадьбе бьют всегда.
Борек бросился разнимать, но я уже отпустил Марека. Какая может быть драка, когда Марек много слабее меня.
В разговор вступил Борек.
— Уймитесь. Лео, не трогай его. Все это пустое. Вот помнишь, как в «Большой тропе»  Брек Коулман расправляется с убийцами друга? Вот так и надо бороться за справедливость. Брек на демонстрации не ходил.
Борек просил называть его Борисом, его сионистский кружок абсолютно не интересовал. Он в основном тратил время на американские фильмы, да еще извел на стрельбище уйму патронов и заработал золотой харцерский значок, которым очень гордится.
Марек отряхнулся, поправил рубашку, но продолжил с тем же запалом:
— Тебе, ковбой, вестерны вконец мозги отморозили. То, что верно в «Большой тропе», не может быть общим рецептом. Да и вообще, это кино! Сейчас мы похватаем Смит-Вессоны и пойдем бороться за лучшую жизнь?
— Что за чушь несете вы оба... — я вконец разозлился. — Коулман с револьвером борется за что? Хочет убить одного бандита, это понятно. Да и то, если бандит задел его личного друга. А воевать с бандитизмом что-то не очень рвется. Для этого нужно идти в полицию, а там работа… Но все, о чем мы говорили в кружке, все слова об Эрец-Исраэль, получается — для вас пустой звук. Револьвер нужен, но для борьбы там, за свой дом, свою землю. Переехать в США, как мечтает Борек, стать таким же, как герои вестернов, смелым, сильным, независимым, вроде красиво. Но это все равно — чужая свадьба.
— Один — герой вестерна, другой палестинский пастух, а тут, на нашей земле, где мы выросли, что? Посмотрите вокруг! Одни маршируют под военные марши, другие поют «Интернационал». Полиция разгоняет, есть убитые. В Берёзе-Картузской, в «Красных казармах» уже создан концлагерь. Я раз попытался его сфотографировать, еле ноги унес.
Лагерь уже был печально известен. Высокий забор с колючей проволокой, на каждом углу сторожевые вышки с пулеметами… Ворота лагеря никогда не открывались. Слова первого коменданта лагеря Болеслава Греффнера были хорошо известны. Он говорил, что «из Берёзы можно выйти на собственные похороны или в дом умалишённых». Скорее всего эти слова распространяло правительство, нужно было сеять страх перед лагерем.
— А что тебя вообще туда понесло?
— Туда собирались отправить родителей после ареста. Правда, обошлось. Знаете за что?
— За что?
— А за то, что они хотят лучшей жизни для рабочих здесь. Пойми, мы здесь живем сотни лет, здесь жили наши деды и прадеды, а ты все про Палестину. В общем, не обижайтесь, я давно сказать собирался. Мы в Барановичи переезжаем. Здесь, если попал на карандаш — точно посадят. Барановичи, они к Советской России поближе, может удастся туда перебраться… Родители говорили, что можно, как специалистам, на новые предприятия…
Марек обнял друзей. Окончательно сориться не хотелось.
— Мы все равно будем вместе…
А еще через два месяца пришел попрощаться Борис. Его семья переезжала в США.
— Лео, если поторопитесь, то и вы сможете приехать в Америку. Вот это страна, вот куда нужно ехать.
— Ты знаешь, я — в Палестину.
Борис протянул мне маленькую коробочку.
— Вот, возьми на память.
Это был харцерский значок. Борек им дорожил больше всего, но отдавать нужно самое дорогое!
— Он тебе будет напоминать обо мне. Ну и о том, что нужно учиться стрелять.
Мы обнялись.
В Костополе из нашей тройки остался только я.
Так закончился «Блем».

Рохеле
Еврейская жизнь в маленьком Костополе бурлила, активно действовали еврейские организации самых разных направлений, но настоящей изюминкой было создание еврейской библиотеки. Она вообще-то и не была библиотекой в современном смысле. Это был не просто пункт проката книжек, не такое место, где сложены какие-то книжки, и люди приходят их взять почитать. Мне с друзьями удалось сделать ее важнейшим культурным центром, где проводили множество мероприятий, выходящих за прямые функции библиотеки. Проходили диспуты по истории и традиции, устраивались различные выставки. А какие проходили еврейские праздники! Я участвовал в работе очень активно, а потом стал членом совета библиотеки.
Мы собирались несколько раз в неделю по вечерам и горячо спорили о том, в чем смыслили весьма мало. Вопросов было много, но нам жизненный опыт не мешал. Сегодня я не так молод, чтобы все знать. Но тогда мы находили ответы абсолютно на все вопросы.
Спорили из-за Ницше и Фрейда, Адлера и Гегеля, ну и, само собой, из-за Маркса, брались за все мировые проблемы, от капитализма и социализма, до проблем женщин и семьи в новом обществе, решали проблемы земли и кибуцев, общинной жизни, рабочего движения в Эрец-Исраэль, и, естественно, «знали», как решать арабский вопрос. Жадно и бессистемно читали все работы по проблемам сионизма и устройства общества, в общем все, что попадали в руки. Но главной темой была коллективная жизнь на земле, сельское хозяйство…
Там, среди своих, было все ясно, проблемы разрешались легко. Голову кружил образ еврея, работающего на земле, живущего трудом своих рук, свободного от галутных комплексов, храброго, открыто смотрящего в лицо сложностям и опасностям новой жизни. Себя мы ощущали именно такими, и, само собой, собирались вскоре присоединиться к нашим братьям в ишуве. Когда? Мы этого не знали, но были уверены, что очень скоро.
Позже я отошел от социалистических идей. Равенство… А что это такое? Его просто не существует в реальной жизни. Люди не равны друг другу, их волевой потенциал, интеллект, дарованный от рождения, весьма различны. Из одного и того же набора досок Аарон сделает буфет, а я, если повезет, табуретку. Равенство в потреблении? И его быть не может. Одному, высокому, еды нужно больше, а другому, ростом в полтора метра, меньше. Неравенство человеческих способностей исключает царство абсолютного равенства и делает его в принципе несправедливым. Замечательные умозрительные идеи хороши для философских трактатов, реальная жизнь иная…
Но эти мысли появились позже. А пока сионистская идея строительства своей страны была для нас единственным и, главное, естественным и органичным решением: «Если власть ничего для нас не делает, то «мы наш, мы новый мир построим!», там, на Святой земле, и будет он просто прекрасным, справедливым для всех…»
Моя идея поставить спектакль увлекла всех. Решили начать с пьесы «Диббук » Соломона Ан-ского (Рапопорта). Он написал ее после поездки по хасидским местечкам тогда еще Западной Украины. Интересовали его мистические загадки Каббалы, красивые хасидские притчи, народный фольклор.
Но мы могли бы и не обратить внимания на эту пьесу, тем более что она была написана Соломоном Ан-ским по-русски. Решающим оказался оглушительный успех пьесы, поставленной виленским театром Габима в 1920 году. Это событие не заметить мы не могли. В спектакле играла несравненная Ханна Ровина, «первая леди еврейского театра».
Спектакль мы не видели, не успели. Ровина и все актеры театра Габима в 1928 году уехали в Палестину. Что сказать, они поступили правильно. Наш отъезд был еще впереди.
А пока у нас не было даже авторского текста пьесы, только пересказы, статьи театральных критиков, но мы смело дописывали текст сами.
Рассказ о безумной любви, жизни и смерти — это всегда интересно. Сюжет начинается достаточно обычной историей. Молодой Ханан, влюбленный в Лею, не по душе ее отцу. Это старо, как мир. Таких героев много. А потом начинаются чудеса. Ханан умирает, но душа его застревает между двух миров, он не жив и не мертв, душа не находит покоя.
Но в эту историю мы вложили и второй смысл. Мы в Ханане видели душу застрявшей между двух миров — Польшей и Эрец-Исраэль. Тогда со всем юношеским максимализмом мы считали тех, кто не определился в своем пути, чем-то вроде диббука.
Аарон, мой старый товарищ играл Ханана, а я, загримированный под старика, – отца его возлюбленной. Лею, так получилась, играла наша Лея, в которую я тогда был влюблен. Конечно мне хотелось быть в пьесе не ее отцом, а возлюбленным, но не получилось.
А потом, во время спектакля, в самый трагический момент, у меня отклеилась борода. Что было делать? Продолжать резко помолодевшим или начать прилюдно ее приклеивать? Аарон просто вытолкнул меня за ширму с какими-то словами, кажется, что «стучат в дверь», оттуда я вышел уже бородатым.
Надо сказать, нам аплодировали… А Лее нравился не я и не Аарон, а Марек, он в пьесе не участвовал, но зато громче всех аплодировал.
Любовь к Лее как-то незаметно прошла. Потом мне стало казаться, что я просто чемпион по несчастной любви. Возраст был такой, я влюблялся часто и неудачно, пока не стал все свободное время проводить с Рохеле Каплер. Честно говоря, это была ее инициатива, я бы не рискнул к ней подойти, так она была красива и независима.
В костопольской библиотеке закончился очередной любительский спектакль. Молодежь вышла на улицу, по двое-трое ребята начали расходиться. Я стоял в сторонке в одиночестве.
Ко мне подошла Рахель Каплер. Она давно заметила мои горячие взгляды. Наверно ожидала от меня каких-нибудь действий, но я все не решался к ней подойти. Рохеле устала дожидаться, пока я осмелею, и просто попросила проводить ее домой.
— Лео, ты не спешишь? Проводишь меня домой? Темно уже.
Мы шли рядом, очень хотелось быть находчивым и остроумным, но все приходящее на ум было ужасно глупо, совсем не то. Она что-то рассказывала, а я все мучительно искал слова, хотел произвести впечатление, но все время лепетал что-то невразумительное.
— Лео, чья это была идея так переделать «Диббук»? Его сам «Ан-ский» не узнал бы. Это спектакль о любви, которая сильнее смерти, а вы превратили его в политический… Ханан застрял между двух миров. Почему он не жив и не мертв, а душа его не находит покоя? Что его держит? Любовь!
— Может и любовь, только я думаю, что он застрял между двух миров, как и мы. Живем в Польше, а мечты об Эрец-Исраэль.
— Какой ты серьезный! Может ты преувеличиваешь? Эрец-Исраэль еще не скоро, а живем мы сейчас. Есть сегодня. А что будет завтра? А завтра давай пойдем в кино? Или ты не хочешь?
Пока я думал, как сказать, что он готов идти с ней куда угодно и когда угодно, как Рохеле уже спросила снова:
– Так мы идем в кино? Что ты молчишь?
— Конечно идем. Только завтра фильм с Элом Джолсоном. Наверно ты его уже видела.
— Что за беда, посмотрим еще раз. Тебе Борек что-нибудь пишет?
— Нет, ни одного письма. Но я жду.
На обратном пути, уже в одиночестве, все, что надо было сказать, сразу прояснилось. Но Рахель и не ждала от меня фонтана красноречия, возможно, что я ей просто нравился. А если так, то хорошо даже молча идти рядом.
Позже красноречие у меня прорвалось, его стало слишком много. Более сложным стало немного помолчать… Многословие — это просто прикрытие желания обнять ее, но я не решался и прятался за словами.
Мы гуляли по вечерним улицам или под липами вдоль реки и рассказывали друг другу всякие небылицы, разглядывали витрины, обсуждали будущую жизнь в Палестине.
Один уличный продавец пряников, они у него были дешевле, чем в кондитерской, всего по 10 грошей, придумал привнести в простую покупку пряника элемент азарта. Он брал у двух покупателей по половине цены пряника, а затем вынимал из кармана фартука горсть монет и предлагал угадать: чет-нечет. Угадавший выигрывал и получал пряник, но мне с Рохеле было все равно, кто выиграет, мы же были вместе.
* * *
3 мая 1936 г.
Я запомнил этот день хорошо, все веселились на площади, праздновали «Национальный праздник третьего мая». В Польше в этот день приняли первую конституцию в Европе, вторую после американской. Гуляние проходило с размахом. В одном месте играла музыка и все танцевали, в другом тоже играла музыка, но там были разные бесплатные закуски для гуляющих, были и еще аттракционы, но нам с Рохеле было не до конституции.
Мы убежали от всех, остановились, запыхавшиеся… Рохеле была чудо как хороша, и я, наконец, поцеловал ее, просто не мог этого не сделать. Потом мы целовались целый вечер и никак не хотели оторваться друг от друга. Как я проклинал холодный ветер с реки, моя куртка и шубка Рохеле мешали прижаться друг к другу, а расстегнуть шубку я не решался. С этого дня все свободное время мы проводили вместе.
Через несколько дней Рохеле пригласила меня к себе домой. Дверь открыла горничная в белом переднике и проводила меня в гостиную. Для меня все это было ново, непривычно: в комнатах — красивая мебель, небольшие кресла, не новые, но очень удобные. Горничная вкатывает столик на колесиках с кофейником и маленькими пирожными. Для меня и это невиданная роскошь.
На стене в золоченной раме висит портрет нахмуренного военного. Под его взглядом я почувствовал себя каким-то нерадивым солдатом.
Вошла Рохеле.
— Это мой дед, у нас в семье все мужчины были военными.
Отца Рохеле тогда не было дома, он куда-то уехал по военным делам.
— А папа у меня капитан, только он сейчас в командировке.
Вскоре в комнату вошла мама Рахели, пани Берта, стройная элегантная женщина, с красивой прической. Она очень любезно беседовала со мной, но в такой обстановке я чувствовал себя как-то непривычно, и при первой же возможности я увел Рохеле на прогулку.
Теперь я стал бывать дома у Рохеле достаточно часто, и однажды случилось то, что и должно было случиться, когда ты молод, и гормоны бурлят в крови, как сумасшедшие.
Потом мы сидели на диване, красные от смущения, но только скорое возвращение пани Берты удержало нас от повторения.
Это было впервые в жизни и вызвало ранее совершенно неведомые чувства, о которых мы знали лишь по книгам. Я был потрясен, ошеломлен захлестнувшими ощущениями, ни по дороге домой, ни уже домa, я не мог думать ни о чём другом, кроме завтрашней встречи.
Стояли изумительные, прозрачные летние вечера. На прогулках мы с Рохеле рассуждали о будущей предстоящей совместной жизни там, в каком-нибудь кибуце…
— Все будут прекрасно, Рохеле, мы обязательно будем жить вместе долго и счастливо!!!
Но «Если хочешь рассмешить Б-га, расскажи ему о своих планах!»
Рохеле говорила о жизни в Палестине, но уезжать туда хотела только вместе с родителями. Она очень близка с матерью, и отъезд без нее видится ей предательством. Её отец связан с каким-то военным инженерным проектом, и пока переезд откладывался на более позднее время, когда смогут ехать и они.
Отец Рахели был польским патриотом, далекая Палестина ему, скорее всего, была не нужна. Он выбрал свой путь… Но Рохеле об этом мне не рассказывала.
Я должен был уехать в Палестину в 1937 г. в первой группе костопольской молодежи. Такие у нас были правила, лидеры ехали первыми, показывая личный пример.
Перед отъездом я пришел попрощаться с матерью Рахели, пани Бертой. Она слушала меня и Рахель, наши планы и обещания, не возражая, только грустно кивала. Конечно, она хочет счастья своей дочери, но только кто знает, где оно, это счастье.
Расставание с Рохеле далось очень тяжело, были и слезы и клятвы…
Настало время отъезда. На перроне фотографировались отъезжающие. Им нужны фотографии на память вместе с родственниками. Мы с Рохеле стоим обнявшись несколько в стороне.
Рахель говорит:
— Львенок, мой львенок, я скоро приеду, ты только жди меня. Я люблю тебя, мой львенок, только встреть меня обязательно.
— Рохеле, приезжай скорее.
Мы целуемся, никак не можем оторваться друг от друга. Друзья кричат, что поезд уже вот-вот отойдет, а мы все стояли обнявшись, и никак не могли оторваться друг от друга.
— Лео, поезд уходит, ты остаешься? Или давайте вдвоем!
Мы целуемся снова, и я заскакиваю в поезд на ходу. Я еще долго видел одинокую фигурку Рохеле на перроне, потом только голубую полоску ее платья, а потом пропало и оно.
* * *
Я сижу в кресле у своего дома в кибуце Негба. Дина думает, что я задремал, тихонько что-то шьет, стараясь меня не беспокоить. Но так с закрытыми глазами просто лучше думается, ничего не отвлекает.
Вот мой друг Аарон Шнайдер. Его путь в Израиль был прямым, цель была ясна, и он шел к ней, никуда не сворачивая, не сбиваясь в пути. У него это получилось, не все так могут. Или не они решают?
Поток времени несет с собой его обитателей, не спрашивая их согласия, то кружа на одном месте, то в сторону от задуманной цели… а то и вовсе сбрасывая с обрыва или швыряя в костер, в общем так, как ему хочется.
Возможно, возможно… Но и в этом потоке всегда есть выбор, есть развилки, есть островки… Вечный вопрос — по какому пути пойти, когда пойти, куда пойти, как осуществить правильный выбор.
Есть и другой подход: «… А, может, не сегодня, может чуть позже… И вообще, даже здесь кажется можно жить…» И все — жизнь перевернулась, поток понес тебя по совсем иному пути. Но ты же хотел иначе, ты вроде решал…
Решал, но иногда в зазор между решением и исполнением может провалиться вся жизнь… Да и путь может быть прямее или извилистее, короче или длиннее.
История вторая: Лео
В страну, текущую молоком и медом
Костополь остался позади.
В дороге все не отходят от окон, все же первая поездка за границу. Волнуются, — какая-то смесь радости, заботы и смутных ожиданий…
Проезжаем Австрию, Италию, и вот, наконец, Бриндизи!!! Город, как город, чего от него ожидали, каких чудес? Увидеть Ганнибала? Так это было давно.
А дальше морем — в страну своей мечты…
На нижней палубе прямо под открытым небом вповалку, кто лежа, кто сидя, среди тюков и корзин расположилась большая семья. А может и несколько семей, поскольку было много взрослых пар, множество детей разных возрастов, а также старики и старухи. Некоторые из них весьма преклонного возраста. Все они были похожи на обычных польских или русских крестьян. Дети не носились как угорелые, вели себя спокойно, даже степенно.
Я остановился рядом с сидевшей с краю компании немолодой женщиной, которая вдруг сказала:
— Субботники мы.
— Субботники? А что это такое?
— Раньше-то мы русскими были, давно уже приняли иудейску веру. По субботам не работаем, теперь вот перебираемся в Палестины. Житья никакого от урядника не стало, вот в румынскую землю и уехали, а теперь будем на земле израилевой себе дом делать. А ты-то куды направляешься?
— Я тоже еду землю еврейскую строить.
— Ты-то? — женщина смерила Лео с ног до головы с сомнением, даже с некоторым удивлением.
Я посмотрел на себя как бы со стороны. Одет я был с некоторым польским шиком, на голове канотье, подаренное отцом, вполне приличные ботинки… На фоне крестьян-субботников я казался изнеженным ребенком, неспособным к физическому труду. Я видел сидящих, это были сильные мужчины, одетых в простую, грубую, одежду…
Стало обидно. Я сказал им:
— Мы, из Польши, упертые. Я справлюсь!
В последующие дни, когда погода испортилась, и пошел дождь, он предложил субботникам забрать в каюту костопольской группы детей. Но сердитый, бородатый мужик отрубил:
— Еще чево! Они привычные. Нет в Галилее таких хором. Не видели никогда, и пробовать не надоть.
Наконец прошли пять дней утомительного морского пути, мы выходим на берег.
Хайфа…
Наконец твердая земля. Вокруг все необычно, пестрая разношерстная толпа. Удивляет– почему они все кричат и размахивают руками. Слов разобрать невозможно, все сливается в какой-то странный гул. У дороги лежит верблюд. Он презрительно смотрит на нас и отворачивается, похоже, что мы ему не понравились. Солнце печет неимоверно. Встретил нас симпатичный парень из Иерусалима. Официальная часть тянется нудно, но все закончилось, и мы едем в свой первый кибуц.
«Вот она, страна свободы! Теперь наша жизнь пойдет в своей стране, и все будет прекрасно».
Приехали мы в поселение Нахалат Егуда. На кибуц наших представлений это место было мало похоже – какая-то пустынная каменистая гора. На ней кое-где виднелись чахлые кустики, непонятно как выживающие под палящим солнцем без воды. После польских садов и лесов это место казалось особенно унылым, нужно было обладать очень большим желанием, чтобы возродить эту землю, но оно у нас было, и уже через пару лет там стоял кибуц «Гиват ганим» — Холм садов!
А 22 сентября 1937 года в порту Хайфы ошвартовался маленький итальянский пароход «Марта Вашингтон». Лео и приехавшие ранее встречают еще 16 парней и 12 девушек из Костополя. Лео надеялся, что Рохеле приедет вместе с ними, но она опять пообещала приехать позже.
Арабские ошибки
Алан Сигрист, заместитель суперинтенданта Палестины, был смелым человеком, если кого и побаивался, то только своей жены, после рождения третьей дочери она вечно была чем-то недовольна. Арабов он точно не боялся, а сомневающихся убеждал дубинкой, которой владел виртуозно.
В пятницу, 12 июня 1936 года, он, как всегда, провел инспекцию полицейских подразделений в Старом городе Иерусалима. Машину вел сам, его охранник 25-летний британский констебль Эдмон Доксет сидел рядом. Недалеко от ворот Ирода, когда на склоне перед поворотом машина замедлила ход, два палестинских боевика решили поставить точку в его карьере. Сигрист был ранен, автомобиль упал с десятиметрового обрыва, но Доксет все же успел открыть огонь и одного из террористов застрелил.
Сигристу повезло, раны оказались неопасными, но место, куда он свалился, оказалось очень неподходящим — все же мусульманское кладбище было не для него, да и с юга приближался армейский конвой, в общем, после покушения он прожил долгую жизнь и скончался в кругу семьи в возрасте 90 лет.
Примерно в то же время, когда в Иерусалиме покушались на Сигриста, в Яффо попытались убить заместителя суперинтенданта Палестины Джона Фарадея, а 13 июня 1937 года три араба практически в упор расстреляли машину британского генерального инспектора полиции Роя Спайсера. Его водитель был ранен, а сам он спасся просто чудом.
Льюису Эндрюсу повезло меньше.
26 сентября 1937-го года. Воскресный день был хорош, жара спала и настроение у Льюиса Эндрюса, британского комиссара Северного oкруга Палестины, было соответствующим. В городе Христа, в Назарете, он отправился в церковь — куда еще идти в воскресенье? Но предсказуемость поступков часто опасна для жизни. Может хорошее настроение виновато, а может он верил в неприкосновенность своего статуса, но по дороге в церковь он был убит. Засаду организовали сторонники шейха аль-Кассама.
Шло так называемое «арабское восстание» 1936-1939 годов. То, что они напали на англичан, оказалось серьезной ошибкой.
Дгания, Моше Даян. 1937 г.
Жизнь в кибуце не пришлась мне по душе. Идеал еврея-земледельца я, безусловно, принимал еще с Костополя, но раствориться в массе мне совсем не хотелось.
Надо было решать, как жить дальше. Я попрощался с друзьями и верхом отправился в Дганию, где уже были созданы еврейские боевые отряды — «Полевые роты» (плугот саде) Ицхака Саде.
— Вот это для меня самое подходящее дело, — объяснял я в кибуце.
Арабские группы часто нападали на еврейские поселения, и такое путешествие в одиночку было далеко не безопасным. Пришлось полагался на удачу и старый «Смит-Вессон» образца 1872 года, которым я к тому времени разжился. Револьвер был тяжелым, но обошелся сравнительно дешево — 5 палестинских фунтов, так что бо;льшая надежда была не на навыки стрельбы, а на устрашающий вид револьвера.
Чуть заметная дорожка петляла между холмами. Вокруг была сухая выжженная земля с жалкими признаками растительности. Солнце палит нещадно. «Ну, здесь-то даже моих скудных агрономических познаний хватает, чтобы понять: вырастить на такой земле невозможно ничего», — думалось почти машинально.
Но вот впереди показалась высокая густая трава с толстыми стеблями. Она росла в пойме ручья, дорожка уходила прямо через него. Конь осторожно направился в пробитый предыдущими всадниками коридор в жесткой траве. Под копытами зачавкала вода.
Вода уже доходила до середины сапог, я с беспокойством наблюдал, как конь все более погружается в мутную жижу. Впрочем, сам конь никаких признаков беспокойства не проявлял, и это немного успокаивало.
Вокруг стоял монотонный зуд тысяч насекомых. Пришлось опустить и застегнуть рукава толстой военной рубашки, наглухо застегнуть ворот, надвинуть глубоко шляпу и двигаться дальше.
Впереди, несколько левее, около реки стояла маленькая, одинокая пальма. Дгания, наверное, была уже близко, за высокими кустами угадывалось жилье.
Со стороны реки показался всадник. Он был в чистой, светлой рубашке, на голове ковбойская шляпа с загнутыми по бокам полями, на поясе кобура с тяжелым револьвером. Спрыгнув с лошади, он безо всяких церемоний бросил:
— Привет! Куда путь держишь?
— В Дганию.
— Что ты там ищешь?
— А ты, собственно кто, чтобы вопросы задавать?
— Полицейский, так что отвечать придется. С какой целью направляешься в Дганию? — сухо и официально спросил он
— Видел я полицейских в Хайфе, там и форма другая, и разговор другой.
— Ты мне надоел. Я из еврейского отряда палестинской полиции Ицхака Саде.
— Так я к вам и еду, надеюсь, что возьмете.
Полицейский нахмурился, а я с интересом разглядывал его. Настоящий боец самого Ицхака Садэ! Он был повыше ростом, примерно одного со мной возраста, старался выглядеть строгим и серьезным, но глаза смотрели с любопытством.
— Кто тебе сказал, что мы тебя примем?
— Испытаете меня, тогда и решите.
Впереди показались бараки. Две девушки в подпоясанных веревками платьях из грубой ткани готовили пищу на костре. Виднелись несколько деревянных строений, сараи… Это и была Дгания.
Пока решалась моя судьба, я жил и работал в кибуце. С тем молодым парнем-полицейским мы вскоре подружились. Звали его Моше Даян.
Англичане всерьез взялись за подавление арабских беспорядков. Туземные разборки между арабами и евреями они еще терпели, но роковой ошибкой арабов стали нападения на англичан и нефтепровод, идущий в порт Хайфы. Это и послужило причиной формирования местной еврейской полиции, в которой Моше Даян быстро стал сержантом. Продлилось его сержанство не долго. Слово «субординация» Даян понимал плохо.
Дружба с Моше помогла. По ходатайству Даяна меня вскоре приняли на шестинедельные «курсы командиров взводов» Хаганы. В тот период Ицхак Садэ возглавлял  еврейскую поселенческую полицию, лучшим курсантом он считал Моше Даяна, поэтому его рекомендация имела вес.
Занятия на курсах начинались в 6.30 утра и продолжались до поздней ночи. Интенсивные тренировки, стрельбы, занятия по топографии и ориентированию на местности, особенно в ночное время, и конечно, боевое патрулирование, где каждый стремился показать чему научился.
Мы с Моше часто ходили в рейды вместе.
В одном из рейдов после перехода по болотистой местности пришлось устроить небольшой привал. На нас не было сухой нитки, все было в грязи и тине, но гнус — это было просто невыносимо.
— Чего тебя сюда понесло, Лео? — спросил Даян. — Сидел бы сейчас в коровнике и пил теплое молоко!
— В это время, Моше, даже коровы спят.
Я прихлопнул наглого комара на щеке и немного помолчал.
— Я был плохим кибуцником, Моше. Чем бы ни занимался в кибуце, какую работу ни выполнял, она всегда была мне не по душе, я стремился в боевые подразделения. Были и такие, кто мог в кибуце всей душой отдаваться работе, а потом на время становиться солдатом также от всей души.
— И много их было?
— Таких было большинство. У меня так не получалось. Мне на двух стульях было неудобно. Вот я и выбрал сидеть с тобой в болоте. А руководители кибуца были мирными людьми, когда им удавалось срезать бюджет на оружие, они радовались: «Спасли еще одного теленка для хозяйства».
— Что-то странно звучит… Так уж и все были мирными?
— Не все на тебя похожи. Ты, я думаю, как научился ходить, так с пистолетом не расставался.
Моше рассмеялся.
— Ну, конечно, не все, не все. Но помешанных на военном деле всегда хватало. Вот два таких идиота и сидят сейчас в болоте.
Некоторое время мы молча вслушивались в ночные шорохи.
— Моше, мне сложно понять, почему англичане подыгрывают арабам…
— Да не подыгрывают они. Они не за и не против нас, им подавай стабильность. А что евреи или арабы… Им все безразличны. Британцы знают, как управлять разными экзотическими народами. Просто евреи… В общем, мы — народ необычный, не укладывающийся в обычные рамки, да еще ко всему претендующий на равенство. С кем? С британцами? Это же надо такое придумать!!! Ладно, пора идти.
После рейда мы собрались отдыхать, но к Моше подбежал Арье, солдат их подразделения. Гимнастерка его была расстегнута, он был какой-то возбужденный, да и растерянный.
— Моше, Шушана пропала. Вечером я думал, что она с кем-то гуляет, но ее нет нигде… Нельзя терять ни минуты.
Сестра Арье, Шушана, был 18-летней красавицей, все были в нее немного влюблены. Но исчезновение. Куда? Времена опасные, да и если она уходила на свидание, то давно была бы дома.
Вскоре были организованы четыре тройки солдат для поисков. Я с Моше и Арье отправились по дороге в сторону арабского села.
Через полтора километра пути Моше сказал, что он знает тут недалеко пещеру, ее нужно проверить.
В пещеру он вошел один и сразу вышел.
— Арье, — Моше обнял его, — Шушаны больше нет.
Арье рванулся в пещеру. В пещере в луже крови лежала Шушана в разорванном платье с перерезанным горлом.
С огромным трудом мы привели Арье обратно. За Шушаной отправили людей. Горе было общим.
Когда с Арье стало возможно разговаривать, то Моше сказал:
— Узнавать, чья это работа, будем мы с Лео. А откручивать голову — будешь ты. Жди нас.
Недалеко от деревни Моше устроил засаду.
— Нужно знать арабов. Они обязательно будут хвастаться этим в деревне. Нам все равно кого захватить, только нужно молодого. Старики такими вещами не занимаются.
Стемнело. На тропе показался араб на осле. Он ехал спокойно, возможно из-за близости дома, а, может, из-за огромного ружья за спиной. Захват занял долю минуты. Араб так ничего и не успел понять.
Они сидят в той же самой пещере, на земле черными пятнами видна запекшаяся кровь. Араб испуганно переводит глаза с одного на другого.
— Азиз, — говорит Моше, — ты меня знаешь?
— Да, Муса, ты был гостем на свадьбе у Галиба…
— Был ли случай, когда я дал слово и не сдержал его?
— Нет, Муса, кто ж этого не знает!
— Так вот, если я немедленно не узнаю, кто убил нашу девочку, то я тебе отрежу уши и нос, а потом отдам вот ему. Только ты потом уже ничего и никогда не увидишь.
— Муса, я тут ни при чем.
— Если бы был при чем, то уже умер бы.
— Дай, я им займусь! — сказал я, доставая нож.
Араб заговорил:
— Муса, мы хотим мира. Это приезжий сириец, он подбил сына лавочника Гафура. Это они вдвоем. Мухтар посадил их под замок.
— Азиз, ты заслужил смерть. Почему ты сам не убил их? Но я отпущу тебя. Только помни, одно слово о нашей встрече, и ты предстанешь перед Аллахом. А сейчас иди!
Араб заплакал.
— Ты благородный человек, Муса. Спасибо, да продлятся твои дни.
Араб не стал ждать повторного разрешения, через мгновение он уже несся к деревне.
— Лео, завтра идем к мухтару, я его знаю. А сейчас спать.
* * *
Мухтар деревни был представительным, седобородым, но крепким, как старое дерево во дворе его дома. Он пригласил присесть в тени.
— Как здоровье?
— Прекрасно, слава Аллаху.
— Как урожай?
— Очень хороший, слава Аллаху. Как сыновья? Здоров ли отец?
Казалось, что этому разговору не будет конца.
Наконец, были поданы маленькие чашки крепкого, сладкого кофе. Моше заговорил о величии и красоте мира между соседями и о необходимости его. Мухтар поддержал его.
— Красоту мира нарушили два твоих человека, мухтар. И я знаю их имена. Это сириец и сын Гафура. Плохо, если эти двое смогут разрушить мир между нами. Между нами из-за них кровь. Позволь нам на сегодня расстаться, а завтра я приду за твоим решением.
— Муса, мы сделаем все для своих соседей.
Моше собрался встать, но в этот момент в комнату внесли тарелки с виноградом и инжиром и чашки горького кофе. Пришлось еще задержаться.
По дороге домой Моше объяснил Лео.
— Нужно знать, с кем имеешь дело. Война с нами ему не нужна. Завтра он скажет, что арестовал обоих, но ночью они сделали подкоп и бежали, будет горевать, обещать, что если они вернутся, то арестует их снова. Но все это ерунда. С темнотой они будут пробираться в Ливан. Дойти они могут только до нас. И Арье пойдет с нами, это его право.
* * *
Из деревни двое беглецов вышли сразу с наступлением темноты. Тропа была хорошо скрыта в кустарнике, да и они шли практические бесшумно.
— Вот они, — Моше показал на идущего впереди. Лео, ты снимаешь первого, Арье второго.
Раздался выстрел, первый араб упал, но второго выстрела не было. Моше рванулся вперед и увидел, что Арье свалил второго араба, но тот жив.
— Ты помнишь мою сестру, — спросил его Арье.
Араб молчал. Потом плюнул под ноги Арье.
— Все, ты умер, — сказал Арье и резким движением перерезал ему горло.
Домой они возвращались молча. Уже возле дома Арье сказал:
— Это не вернет мне сестру.

Дгания, Ицхак Садэ. 1938 г.
Когда на очередных стрельбах я вошел в пятерку лучших стрелков, меня пригласил познакомиться сам Ицхак Садэ.
Я не ожидал этого приглашения. Ицхак казался суровым и недоступным. Его вид — могучая грудь циркового борца, чемпиона Петербурга, прошедшего фронт в Первую мировую войну, и одновременно лысина, круглое лицо и очки провинциального директора школы, застиранные линялые шорты и ореол абсолютного бесстрашия — все как-то не вязалось одно с другим…
Я не понимал, зачем понадобился командиру. Откуда мне было знать, что Ицхак лично отбирал людей для ответственных рейдов.
Опасения оказались напрасными, Ицхак относился к лучшим курсантам, как к своим детям, а когда оказалось, что мы еще и земляки с ним, то отношения потеплели еще более.
— Лео, тут один сумасшедший англичанин готовит «Специальные ночные отряды». Нужны крепкие ребята, умеющие ориентироваться на местности и хорошо стрелять. Я хочу направить тебя туда. Подготовка в его отрядах серьезная, пригодится.
— Что это, англичане решили рискнуть, набрать евреев?
— Арабы сделали ошибку, ударили англичан в самое чувствительное место.
— Это в какое?
— В нефтепровод.
Так я впервые стал солдатом английского подразделения.
Английский офицер, капитан артиллерии Чарльз Орд Вингейт, опираясь на свой суданский опыт, боролся с бандитами, действуя небольшими мобильными отрядами. Ребята Ицхака Саде оказались для него просто находкой.
Вингейт лично тренировал и обучал своих «спецназовцев». Его отряды патрулировали на вездеходах линию нефтепровода Киркук — Хайфа, совершали рейды по деревням, служившим укрытиями для бандитов, во время которых уничтожались главари отрядов.
В рейды уходили ночами.
Этой ночью группу вел сам Орд Вингейт. Кроме Даяна и Лео с ним было еще двое бойцов. Тропа из Ливана, которой пользовались боевики, была им уже известна. Там и устроили засаду.
Вскоре со стороны Ливана появилось двое арабов. Они несли рюкзаки, за спинами были видны длинные, неудобные в таких операциях, винтовки.
Захват застал их врасплох. Они сидели рядом на земле со связанными руками и молчали. В рюкзаках у них оказались мины. Видимо, они направлялись заложить их под нефтепровод.
Вингейт приставил револьвер ко лбу первому и задал вопрос:
— У вас одна группа или есть и другие? Чей отряд?
Вингейт свободно говорил по-арабски. Он окончил специальные годовые курсы с оценкой 85 баллов из 100 возможных и пленных допрашивал сам.
Араб презрительно посмотрел на него и плюнул Орду под ноги. Выстрел раздался мгновенно. Орд тут же повернулся ко второму арабу и сунул ему ствол револьвера в ноздрю.
— Вопрос слышал?
Араб немедленно заговорил. Судьба напарника, боль в рассеченной губе, запах пороха из ствола револьвера, все это помогло ему разговориться.
Он рассказывал все, что знал, много больше, чем спрашивали.
— Сегодня вышли две группы.
— Сколько всего таких групп? Кто командует?
— На юге Ливана таких отрядов — десятки, примерно по 15-20 человек, но централизованного руководства они не признают, задания муфтия Аль-Хуссейни иногда выполняют. Этот подрыв нефтепровода — его приказание.
Араб добавил:
— Я не хотел, но муфтий — страшный человек. Не пойдешь — умрешь. Я боялся.
— А меня не боялся? — спросил Вингейт.
Араб назвал еще одну точку подрыва. Она была восточнее на полтора километра. Нужно было спешить перехватить вторую группу. Уже уходя Лео услышал второй выстрел.
— Моше, он же все сказал?
— Так что? Отпустить его, чтобы он поднял тревогу?
— Что-то не так!
— Привыкнешь!
Привыкнуть я не успел.
К ноябрю 1938 года англичане устали от арабских беспорядков. В Палестину прибыл генерал-майор Бернард Монтгомери — «Монти». Он был солдатом, и в политические нюансы не вникал. Сразу же отмел рассуждения о «национальном восстании», «волнениях местных жителей», «вышедшем из-под контроля национальном движении» и прочие обтекаемые формулы бюрократов администрации мандата. У него была дивизия, и он знал, как решать проблемы.
Монтгомери никаких сантиментов к вооруженному врагу не испытывал, оценил ситуацию как войну с «шайками профессиональных бандитов» и дал своим солдатам приказ короткий и ясный:
— Мы в зоне военных действий. Применение оружия на поражение разрешено.
Восстание генерал подавил к началу 1939 года, солдат орденами наградил, население успокоил. Монтгомери был дальновиден и понимал, как действовать. Только вот муфтий сумел бежать и руководить арабскими беспорядками из Дамаска и Бейрута.
А я к тому времени стал владельцем прекрасного коня. Его подарил мухтар деревни в знак примирения. Арье взять коня отказался.
— Если я возьму коня, то, значит, счет мой к ним закрыт? Мы с ними все равно скоро схлестнемся. Придут другие из Ливана, и мухтар их не удержит. Нет, не возьму коня. Пусть Лео берет, ему, наконец, научиться нужно.
— Как ты его назовешь, Лео? — спросил Моше.
— Еще не знаю. Посмотри на его глаза. «Плут» подходит больше всего.
— Плут так Плут. Важно, на что ты на нем способен. Пока — вроде мешка картошки на коне.
Все свободное время мне приходилось проводить с Плутом. Держаться в седле я научился быстро и вскоре перешел к тренировкам в рубке. Но когда в азарте рубанул лозу, которую любовно выращивал Давид, то целую неделю ходил с подбитым глазом.
В начале 1939 года англичане распустили отряды Вингейта. Я оседлал Плута и поехал к своим польским друзьям в кибуц «Гиват Ганим».
Пустынная земля.
«Молока и меда» по-прежнему было мало, была земля текущая кровью.

Негба. 1939 г.
В кибуце «Гиват Ганим» для меня сразу нашлась подходящая работа, я стал начальником охраны кибуца. Когда темнело, дежурные занимали сторожевые посты и вслушивались в ночь. Все было хорошо, ночи приносили тишину и прохладу. Но расслабиться охране я не давал, тишина – она обманчива.
Основания для беспокойства были. Англичане в основном подавили арабские волнения, но было понятно, что это временно.
Ишув готовился, активно строил новые укрепленные кибуцы. Они создавали «факты на местности» и опорные точки будущей обороны, размещенные достаточно продумано. Они создавали непрерывную цепь еврейских поселений. Это была работа на будущее.
Строили по принципу «Стена и башня». Основой такого поселения был двор, огражденный двойной деревянной стеной. В пространство между наружной и внутренней стенами засыпался гравий. С внешней стороны стена была защищена колючей проволокой. В центре двора или у стены сооружалась сторожевая вышка, снабженная электрогенератором и мощным прожектором. Жилые помещения располагались по углам двора.
Британцы запрещали строительство новых еврейских поселений, но по действующему здесь турецкому законодательству завершенные здания и объекты сносить не позволялось. Приходилось строить кибуц за одну ночь от заката до рассвета. На такое строительство разрешения не требовалось.
Перед костопольскими друзьями была поставлена задача построить самый южный на то время – кибуц Негба. Он должен был стать «ключом к Негеву».
Негба, как и все остальные кибуцы, родился за одну ночь. Это произошло 12 июля 1939 г. Сборные блоки, секции стен, окна и вышки изготовили и сложили в ближайшем селении, привезли электрогенераторы и прочее оборудование. Поздно вечером в полной темноте по окольным дорогам, чтобы не столкнуться с английскими патрулями, грузовики двинулись в путь. Туда же приехали сотни добровольцев-строителей из полудюжины соседних кибуцев.
Они установили блоки на месте нового поселения, окружили участок колючей проволокой. Группы по трое мужчин вбивали в землю железные колы для ограждения, сорокапудовые мотки колючей проволоки раскатывали женщины. Семь рядов проволоки с перекрещением между каждыми двумя рядами — это была тяжелейшая работа. Женщины менялись, то работая клещами, то надрывались, перетаскивали мотки колючей проволоки на новое место.
К утру строительство, в том числе двойная стена, заполненная землей и камнями, и сторожевая башня, были построены. Уложились в 5-6 часов. Рассвет застал пасторальную картину — на холме сидела молодежь и, как деликатесы лучшей кухни мира, уплетала праздничную трапезу из бутербродов.
Потом строители уехали, а в новом укрепленном поселении оставались группа из 35 человек, ставших его жителями. Освоением примыкающего участка они занялись немедленно.
Мне, как полицейскому, имеющему легальное оружие, было поручено патрулировать окрестности. На своем коне с кавалерийским карабином за спиной я выглядел достаточно воинственно и вполне мог напугать любого враждебно настроенного араба.
Днем к ограждению кибуца приблизилась группа арабов. Они просто не верили своим глазам.
Я подъехал к ним. Они спросили:
— Откуда вы здесь?
— Мы давно тут…
— Вас тут не было!
— Может чудо?
Арабы постояли, помолчали. Их пригласили на кофе. После кофе расстались почти друзьями.
Англичане в чудо не верили. К воротам подошли английский сержант и двое жандармов... Сержант был в ярости, лицо багровое, глаза налиты кровью:
— Что это значит? Что вы тут делаете?
Это опять моя работа:
— Разве не видно? Мы тут живем.
—Как так! Вчера я проходил мимо и не заметил никакого поселения! Когда вы его построили?
— Откуда я знаю? Когда я пришел, здесь уже были люди...
Полицейские осмотрелись. Заканчивали строить курятник, девушки в шортах разогревали суп на костре, маленькая ферма, казалось, стояла уже давно, люди работали спокойно...
Я улыбнулся, нужно было налаживать отношения:
— Ладно. Заходите, выпейте с нами кофе. Может, и коньяк найдется...
На лице полицейского появилась улыбка. Что и говорить, коньяк – штука полезная.
История третья: Лео
Английский солдат.
1 сентября в Европе началась война.
Англичане то создавали еврейские боевые отряды, то расформировывали. Военное руководство поддерживало их создание, административное было резко против, а ветер перемен дул то в одну, то в другую сторону.
Руководство ишува открыло бюро записи добровольцев в английскую армию. Я был там одним из первых. В течение недели добровольцами стало более 100 тысяч. Сто тысяч, готовых воевать, мужчин и женщин — треть всего еврейского населения Эрец-Исраэль.
Каждому пришлось решать, выбирать свой путь, кому копить оружие в кибуцах и готовиться к войне, кому — в английскую армию. Для меня выбор был не сложен, я сразу выбрал армию, тогда, в 1939 иной силы против фашистов не было.
Англичане не хотели вооружать и обучать еврейских добровольцев, они предполагали, что потом это станет для них проблемой. Не хотели они и создания еврейских подразделений под британскими знаменами.
Потом британцы решили, что нашли выход. Он им виделся в создании смешанных еврейско-арабских частей, причем не боевых, а вспомогательных, с равным представительством евреев и арабов.
Но тут они просчитались. Они пытались соблюдать пропорциональность в наборе. Это возможно, но как создать пропорциональность в мотивации? Евреи шли в английскую армию, чтобы воевать с немцами и получить серьезную военную подготовку на будущее. У арабов таких целей не было, они шли в английские войска неохотно и всегда были в меньшинстве.
Ситуация стала меняться в начале 1940 года, когда премьер-министром стал Уинстон Черчилль. Сторонником сионизма он не был, но стечение чрезвычайных обстоятельств заставляло его изыскивать резервы везде, где только можно. Таким резервом стали еврейские добровольцы.
В январе 1942 года Роммель атаковал позиции 8-й английской армии в Северной Африке. Британцы были практически разбиты, началось паническое отступление. В английском посольстве в Каире жгли секретные документы.
Сложившаяся ситуация полностью изменила отношение англичан к еврейским добровольцам. Настал "медовый месяц" в отношениях между английской армией и ишувом, правда, до создания еврейской бригады было еще далеко.
Меня зачислили солдатом 2 роты Royal East Kent Regiment, одного из старейших британских полков с почти четырехсотлетней историей. История и дала им название «Buffs», из-за некогда традиционной одежды из буйволиной кожи. Кожаной одежды уже не было, а название осталось.
Мы проходили военную подготовку в Сарафанде, в огромном лагере с госпиталем, казармами и складами, внутренней тюрьмой для маапилим — незаконных эмигрантов….
Так я стал солдатом британской армии.
А военный лагерь «Сарафанд»… Место было то еще, по собственной воле я туда бы точно никогда не пришел.
Столовой служил деревянный барак с решетчатой дверью, завешенной чем-то вроде марли для защиты от мух. Мухам об этом не сообщили, они были везде и во всем. Когда на стол ставили масло, то примерно через час оно выглядело блюдцем с желтой краской, в котором мухи устраивали соревнование по плаванию. Когда кто-то входил в столовую, все сразу же нервно смотрели на дверь. Нужно было убедиться, что дверь закрыта плотно, и мухи не получают подкрепления.
Когда новичок неплотно закрывал дверь, то кто-то немедленно бросался к двери закрыть ее, а потом раздавался дружный крик:
— Тебя что, в поле родили, ты, мудак?
А если он закрывал дверь правильно, то ждали, пока новичок не спросит про масло. Тогда ему немедленно предлагали две или три тарелки, в которых мухи все еще боролись за жизнь.
В свободные дни играли в футбол. Новички были видны сразу, на фоне черных и коричневых тел ветеранов, они выделялись белизной, но совсем ненадолго. Вскоре они становились розовыми, а к вечеру уже не знали, как улечься в постели, чтобы не болела сгоревшая кожа.
А через некоторое время в лагере появились и женские воинские подразделения. Само присутствие женщин делало лагерь не то, чтобы симпатичнее, но как-то приемлемее. Их набирали для пополнения Женского вспомогательного территориального корпуса «Auxiliary Territorial Service — ATS» и Женского вспомогательного корпуса ВВС «Women's Auxiliary AirForce — WAAF».
Женщин было немало. Возможно, им надоела однообразная работа к кибуце, а, может, заговорила авантюрная жилка. Но это и неважно. Они составляли седьмую часть всех еврейских добровольцев в Палестине, и четверть среди женщин в форме на всем Ближнем Востоке. Предполагалось, что они заполнят конторские штаты, станут медсестрами, водителями, поварихами, но это были женщины ишува, причем те, кто добровольно пошел в армию. Равенство было их принципом, они хотели быть разведчиками, парашютистами, связными в немецком тылу.
Для женщин-парашютистов в Сарафанде проводилась только начальная подготовка, завершалась она на базе в Каире. В Сарафанде они вместе с солдатами изучали различные виды стрелкового оружия, противотанковые средства и взрывчатые вещества, стреляли из пулеметов Брен, и часто их результаты были лучшими.
Но они были женщинами среди молодых мужчин.
Рут Полански
Возможна ли романтика возле пулемета Брен? Да еще в таком лагере, как Сарафанд?
Она не просто возможна, она возникает непременно. И дело тут не только в молодости. Все готовились воевать, понимали опасность, и это добавляло остроты в отношения. Когда смерть ходит поблизости, эмоции усиливаются. Никто не знал, когда его очередь, и это просто кидало людей друг к другу. Девушки становились более сговорчивыми, чем обычно. Любили или нет? Кто знает. Скорее жалели…
Беременность могла стать большой проблемой. В этом случае пришлось бы бесславно возвращаться домой, а кому это было нужно? Но все равно, когда мужчины и женщины работают в тесном сотрудничестве, романы или браки были неизбежны.
Девушки о происходящем на войне знали больше, чем солдаты-мужчины. Они были связистками, информацию получали, правда, предназначенную не для них, самыми первыми.
Среди связисток я ее и увидел. Что меня к ней толкнуло? Это было что-то непонятное, какой-то ток, притяжение…
Звали ее Рут Полански. Была ли её фамилия той, которую она носила в детстве, или так она хотела сохранить память о Польше – я не знал …
Рут, она не была красавицей, да и, к тому же, выглядела очень неприступной. Были другие девушки, они поглядывали на меня благожелательно, но мне нужна была только она.
Разговор начался глупо. Я ничего лучше не придумал, как начать задираться. Спросил ее:
— Как ты сюда попала, что там, в кибуце, кухня на ремонте? А тут еще и стрелять нужно уметь.
Она сразу предложила мне проверить, кто может только болтать, а кто стрелять.
Я очень гордился своей береттой, которую тщательно прятал ото всех. У пистолета были отличные боевые качества, если ухаживать за ним как должно, то он прослужит лет 100. Я не собирался использовать его сто лет, но ухаживал за ним примерно с таким расчетом. А сейчас появился повод показать класс в стрельбе, тем более, что туда, где можно было стрелять, предстояло пройтись вместе с ней.
— По какой мишени будем стрелять? С какого расстояния?
— А у тебя, солдат, есть часы? Рискнешь?
— Какой тут риск, возле часов будет самое безопасное место.
Часы были неплохие, пришлось повесить их в виде мишени на куст. Отмерили 20 шагов, она стреляла первой. Первой и последней. От часов после ее выстрела остались только воспоминания.
Рут сказала:
— Не грусти, солдат. Уверена, что ты стреляешь не хуже, зачем разбивать еще одни часы. Вот, возьми мои на память.
С этого и началась наша дружба-любовь. Стрелять Рут учил отец, он с семьей остался в Польше, что с ними сегодня она не знала.
Рут рассказывала, что кибуцная жизнь была не для нее. Личной жизни там вообще не было никакой. Нужно было отказаться от себя, жить тем, что было нужно в данную секунду, например, работой в прачечной или на прополке. Очень мешала привычка думать.
— О чем думать? За тебя уже подумали, просто выполняй, как можно лучше, — говорила Рут — Понятно, что рабочую одежду нужно стирать, а картошку чистить, но все это работа рукам, не голове… Я думала, что начинаю сходить с ума.
Так с разговорами и шли мы обратно в лагерь. Мне казалось, что они знакомы с Рут очень давно, может я знал ее всю жизнь, только на время забыл об этом.
Через несколько дней мы вышли в город, погулять, посетить бар, поговорить вдали от толкотни Сарафанда.
Совсем недалеко от базы встретился английский патруль с сержантом и тремя молодыми солдатами. Они остановили нас, возможно, заподозрили в нас террористов. Вполне резонно — террористы и должны выглядеть очень мирными. А может просто скучали. Мне пришлось уговаривать патрульных позволить достать удостоверение из кармана. Сержант воткнул мне ствол в ребра, на случай, если он вместо документов вытащит пистолет. Под курткой у меня была «беретта», беспокойство было вполне обосновано, а «Sten» английского сержанта я потом чувствовал ребрами почти неделю.
Мы неплохо посидели в баре, а потом по дороге в лагерь то пели, то смеялись, то целовались.
С этого времени наши встречи стали регулярными, каждую свободную минуту я бежал к ней. Мы искали укромное место, обнимались, целовались и строили планы на будущее. Чем еще заниматься в разгар войны? Какие планы, когда неизвестен даже завтрашний день, но мы надеялись жить долго.
А совсем скоро нам вместе пришлось выполнять задания Хаганы.
Моя вторая рота охраняла базу Латрун и оружейные склады в районе Хайфы, другие роты — склады ВМФ в Атлите, да и все остальные занимались тем же. Где еще брать оружие для кибуцев, если не на складах?
В общем, меня подключили к этой работе. Время было такое, что если бы поймали, то, скорее всего, повесили бы, но вариантов не было. Оружие – это был вопрос вопросов, его нужно было много. Вот только на английских военных базах оно было предназначено не для Хаганы.
Для операции нужны были не только английская военная форма, не только бланки и печати, но и знание расположения объектов на базе, режима работы, и, конечно, людей, тех, кто занимал интересные в этом плане должности. Похищенное оружие нужно было передать доверенным людям в кибуцах, они его уже научились хорошо прятать.
Англичане искали оружие ишува непрерывно, обыск следовал за обыском, в ход шли дубинки, ружейные приклады, но и кибуцы все время совершенствовали умение прятать свои арсеналы — «слики» . Когда англичане для поиска «сликов» стали использовать миноискатели, то оружие стали прятать там, где миноискатели были неэффективны, например, под водопроводными трубами. Использовали все, и молочные бидоны, и железные цистерны, закопанные в землю…
За «слик» обычно отвечали только два человека в кибуце, и лишь они одни знали его расположение, да и это расположение нужно было менять каждые полгода, причем перепрятывать в совершенно неприметное место, закапывать его на глубину в полтора метра без всякой отметки.
В кибуце Негба оружие у меня обычно принимал костопольский друг Аарон.
С ним произошел такой случай.
Аарон рассказывал:
— Я с товарищем должны были перепрятать «слик». Место, где мы его закопали, я был уверен, что помню точно. Это было девять шагов от угла склада на восток и шесть шагов от дерева. Мы копали целую ночь и не нашли его. Это была катастрофа. Как придти и сказать об этом? Оружие — наша жизнь. Мы были в отчаянии. Копали вторую ночь, и ничего не нашли, и только на третью ночь лопата ударилась об ящик. Мы сидели на краю ямы, плакали и смеялись от счастья.
Нужно сказать, что в Негбе оружие англичанами не было найдено ни разу.
Аарон с друзьями, как и все пригодные к военной службе мужчины и женщины, входили в те или иные воинские подразделения ишува. Они тренировались в обращении с оружием, ну и при каждой возможности пополняли собственные арсеналы.
О том как добывалось оружие мы с Аароном не говорили. Операции были нелегальными, абсолютно секретными, обсуждать такие вещи даже между собой было не принято, но, обсуждай или нет, удачные похищения оружия — прямое следствие работы на английских военных базах, а среди них Сарафанд была самой крупной.
На базу приезжал грузовик с поддельным ордером, загружал штук 300 винтовок, и в ту же ночь они оказывались в подпольных арсеналах ишува.
Был и еще один источник оружия — подпольные мастерские. Отто Хусмайер, один из производителей такого оружия создал тогда для этого фирму T.T.G.
Когда забирали у него очередную партию оружия, я поинтересовался:
— Интересное название T.T.G., что оно означает?
Отто засмеялся.
— Это аббревиатура идишско-арабского выражения «тильхас тизи гешефтен». «Тильхас тизи» на арабском означает «поцелуй меня в задницу», а «гешефтен», он и есть гешефтен.
Для Отто понадобились чертежи немецких минометов и ручных пулеметов. Они хранились на складе, который поочередно охранялся еврейским, индийским и британским взводом. А в еврейском взводе служил младший лейтенант Амос Бен-Гурион, сын первого премьер-министра Израиля. Он помог забраться в склад, где хранились чертежи. Но столько оружия!!! Как было уйти просто с пачкой бумажных листов, хотя бы и с важными чертежами.
Грузовик наполнили винтовками и помчались на юг, нужно было срочно спрятать чертежи и оружие. Двигались окольными путями, спускаясь вниз по вади  с потушенными фарами. Но спешка при езде с потушенными фарами чуть не провалила операцию — грузовик сшиб осла. Радиатор был поврежден. Машина дальше двигаться не могла.
Это произошло примерно в ста метрах от другого британского лагеря, где была мастерская. Что делать? Форма английская, поддельные бумаги выполнены хорошо, нужно рискнуть.
Я разбудил командира базы словами:
— Мы выполняем особое задание, это оружие должно быть сразу же отправлено на фронт в Африку.
Командир выделил людей. Они починили грузовик, и скоро оружие и чертежи были в складе кибуца.
В «оружейных операциях» Рут оказалась незаменимой. Она была просто мастером по изготовлению документов. Подлинный документ ей давали девочки из канцелярии на одну ночь, а назавтра у нас уже был наряд на оружие, с которым можно было ехать на склад. А я очень органично смотрелся в форме капитана английской армии.
Но отношения с Рут развивались сложно. Она то приближала меня, то отталкивала, то была рядом, то за невидимой стеной. Оттолкнула она меня и в нашу последнюю ночь перед ее отправкой в Каир.
Мы сняли две комнаты на третьем этаже маленькой гостиницы и спустились в ресторан, говорили о каких-то пустяках…
— Я не могу больше, — слова вырвались неожиданно для самого себя.
Мы сразу поднялись наверх в ее комнату. Рут прижалась ко мне, отвечала на каждый поцелуй. Я поднял ее, понес к кровати, и сам опустился рядом на колени. Но вдруг она вырвалась.
— Нет! Я не могу, уходи...
Я подумал, что ослышался.
— Нам не 17 лет, ты что, надо мной издеваешься? Играй с другими, а с меня хватит!
Когда я ушел, уже закрывая дверь, услышал, что Рут плачет.
Назавтра они не могли смотреть в глаза друг другу. Я надеялся, что все еще наладится, но времени было отпущено мало. Возможно, Рут просто берегла меня, она лучше понимала завтрашний день.
***
Пополнение арсеналов ишува не могло продолжаться бесконечно. SIS  была эффективной организацией, и кольцо вокруг «оружейников» понемногу сжиматься. Нужно было на время затаиться, а для Рут наступило время отправки со своей группой сначала в Египет, а потом на какое-то задание. Через четыре месяца она погибла у берегов Ливии. В корабль попала бомба, и он затонул в считанные минуты, спасти не удалось никого. Так её не стало.
Я любил Рут, боль потери чувствовалась все время. Это было как осколок в теле, который хирург так и не смог извлечь.
Мистер «Шмайсер»
Жизнь шла своим чередом.
В апреле 1943 года недалеко от базы Аарон, мой костопольский друг, встретил британского солдата. Тот находился на отдыхе в Сарафанде. Солдат оказался земляком, он в Польше жил недалеко от Костополя. Идиш и польский их как-то сразу сблизили, быстро нашлись дальние родственники и общие знакомые.
Оказалось, что солдат служит в «транспортном отряде 462». Британцы набрали туда солдат-евреев из Палестины, в как бы не боевые части. Дело в том, что англичане не очень хотели обучать еврейских солдат, вполне резонно предполагая, что после войны они могут выступить против них. Использовать их лишь как специалистов и чернорабочих казалось логичным, прагматичным решением. Эти солдаты прокладывали через ливийскую пустыню трубы для подачи воды, разгружали корабли в Тобруке под непрерывным огнем авиации.
Солдат обратился к Аарону с просьбой:
— У меня, конечно, есть личное оружие, но у меня еще есть и трофейный «шмайсер». Я не хочу, чтобы британский офицер, увидев меня со «шмайсером» на улице, конфисковал его. Можно оставить его тебе на хранение? Мы скоро уходим, ты пока еще остаешься. А когда я вернусь, отдашь. Если захочешь опробовать его, то я не возражаю, только помни, к нему подходит 9-мм патрон «парабеллум». Я не могу сказать тебе, куда идем, да я и сам толком не знаю, так, слухи… На всякий случай мы оставили женам «гет» . Но я вернусь, так что ты береги мою машинку.
Аарон ждал солдата, а позже узнал, что солдат погиб недалеко от Бенгази, у берегов Ливии. Солдаты «транспортного отряда 462» находились на судне «Erinpura», в составе большого конвоя. Конвой был обнаружен немецкой авиаразведкой, в корабль попали две немецкие бомбы, и он затонул за 4 минуты. На «Erinpura» погибли 140 еврейских солдат, в том числе и хозяин «шмайсера».
Так «шмайсер» остался в слике у Аарона в Негбе. Он так за ним ухаживал, что казалось – «шмайсер» должен бегать за ним по кибуцу, как собачка. С этого времени к Аарону прилипло прозвище «Мистер шмайсер»
***
Отношения с арабами становились все напряженней. Странные английские идеи пропорционального представительства евреев и арабов везде, где можно и нельзя, серьезно усложняли обстановку. Вполне ожидаемо в Сарафанде 16 июля 1943 года 16-я рота подралась с траншейной ротой, набранной из арабов. Драка была жестокая, у арабов погибло несколько человек. Чтобы как-то разрядить обстановку, 16 роту отправили в Египет. Но все это были заплатки на прорехи.
* * *
Свои краткосрочные отпуска я проводил в Негбе в семье Аарона. К сожалению так получилось, что действительность постепенно ломала наши отношения. Кибуцы были лево-социалистическими и твердо стояли на позиции Бен-Гуриона. А кибуц Негба был их левым флангом. Для них все, кто шел путем Жаботинского, были почти фашистами, раскольниками, террористами и ревизионистами. Взаимоотношения Хаганы и ЭЦЕЛя были серьезно испорчены еще со времени Белой книги Макдональда .
Эстер, жена Аарона, как-то сказала:
— Прекратите, хватит спорить! Я уже не могу вас слышать! Такое впечатление, что мир треснул, и трещина идет точно между вами. Поешьте спокойно.
Но «хватит» сказать просто. Сделать сложнее.
— Аарон, пойми, — говорил я, стараясь быть невозмутимо спокойным — вы слишком увлеклись риторикой социал-сионизма, как заколдованные. Для вас, кибуцников, верность идеологии, верность партии, стала выше, чем верность еврейскому народу. Вы просто бездумные солдаты партии.
— А тебе, само собой, все ясно и понятно. Ты знаешь единственно верный путь в будущее?
— Тебе здорово промыли мозги, ты молишься на процесс становления хозяйства кибуца. Зачем он нужен без Страны? Можно подумать, что «Белая книга» это такая шутка англичан. Они сдадут страну арабам с помощью вашей идиотской политики сдержанности. Таким путем мы снова станем второсортными, да и то, если нам это позволят. А ты просто потерял индивидуальность, стоишь в общей шеренге, не глядя где и зачем. Пальмахники докатились до того, что сами охотятся на наших бойцов и сдают англичанам. «Операция Сезон» – что это, если не предательство?
— Я не знаю, что это. Я не знаю, сдают или не сдают. Я знаю, что мы росли вместе, а разговариваем, как враги. Мы же всегда понимали друг друга.
— Понимали, но тогда никому и в голову не могло прийти сдать своего брата полиции. Для вас мы оказались опаснее «внешних врагов». Вы сошли с ума. Вы просто не понимаете, что мы необходимы для общего дела, что бы по этому поводу ни говорил Бен-Гурион.
— Давай успокоимся. У нас общая задача. Но я скажу тебе, как простой кибуцник — если каждый вол будет иметь собственное мнение о пахоте, то она станет невозможной. А вы — каждый сам себе почти машиах. Сколько сейчас бойцов у Лехи? Да, они геройские парни, они могут сделать налет на базу и отбить кого-то, они могут взорвать какой-то объект, но на Хагане лежит зашита всего ишува. Ты знаешь, сколько здесь англичан? Попробуй хотя бы прикинуть, сколько их в Сарафанде. Да и, кроме того, сколько они могут перебросить сюда из Ирака или Индии? То, что ваши герои не боятся погибнуть, это одно, но они ставят под удар Хагану, причем во время войны с Гитлером.
— Я тебя понял. Ты поменял местами цель и средство. Ради сохранение Хаганы нужно заранее согласиться с поражением? Нельзя мешать англичанам воевать с Гитлером, это понятно. Но как они находят силы на войну с еврейскими эмигрантами? Что-то эти силы они спокойно отрывают от «Большой войны». С кем они воюют? С теми, кто смог спастись от гибели в Европе?
Аарон нервно ходил по веранде.
Я продолжил:
— Бен-Гурион постановил, что ишув будет сотрудничать с Великобританией против нацистов на военном уровне, но будет продолжать сопротивляться Белой книге по вопросам иммиграции и взаимоотношений с арабами. Возможно, тебе это и понятно. Мне — нет. — продолжил я. — Они продавливают свою «Белую книгу» именно военными методами, а мы в ответ им — «hафлага — сдержанность», вот наш ответ! Я солдат, и я хорошо понимаю, что сила еще и в духе, а вы сегодня это отбросили, забыли, зачем мы здесь. Никакие обещания помощи евреям, данные любым правительством, включая и наше собственное, не стоят той бумаги, на которой они написаны. Только сами, своими руками, а не бумагой… Вот так. Шалом.
Я повернулся и ушел. В это время на веранду вышла Эстер с кастрюлей.
— Где Лео?
— Ушел.
— Ты с ума сошел, как ты мог его отпустить. Ты об этом будешь жалеть. Не все можно исправить потом. Ешь один. Приятного аппетита!
Она ушла в дом, сердито хлопнув дверью.
* * *
Споры с Аароном подошли к концу.
Мне было понятно, что истина лежит где-то посередине. Душа Аарона болела так же, как и у меня, и именно из-за роста недовольства и прямого неподчинения бойцов и командиров Хаганы эта внутренняя война, по крайней мере, на время была прекращена.
А для меня настало время отправляться в Египет, там шло комплектование «Еврейской бригады», Уинстон Черчилль, наконец, согласился на ее формирование.
Дело было в Италии. 1945
Слова Черчилля в Парламенте в сентябре 1944 года ишув услышал:
«Я знаю, есть огромное количество евреев в наших и американских силах, во всех армиях, но мне кажется, что особая воинская часть, составленная из сынов того народа, который пережил неописуемые страдания от нацистов, должна стать отдельным формированием среди сил, собранных для нанесения врагу окончательного поражения»
Еврейскую бригаду после долгих проволочек наконец сформировали. В бригаде было более пяти с половиной тысяч бойцов в составе трех пехотных батальонов, одного артиллерийского и нескольких вспомогательных подразделений.
Знаменем стало белое полотно с двумя голубыми полосами, золотым магендавидом и надписью «Еврейская бригада» на английском языке. Было крайне важным воевать именно под еврейским флагом — хуцпа  обязывала.
Бригаду включили в состав Восьмой армии. Экзотикой она не стала, в Восьмую входили подразделения из разных стран Британского содружества, даже родезийские и южноафриканские части. В нее влилась и армия Андерса, сыгравшая важную роль в штурме Монте-Кассино. Всего в восьмой армии было около 220 тысяч человек, так что Еврейская бригада в 8-й армии была сравнительно небольшим подразделением.
В октябре 1944-го бригаду отправили в Италию. Весь переход я провел на верхней палубе, в трюме было слишком тоскливо. Один из кораблей конвоя на глазах у меня подорвался на мине и затонул, кого-то спасли, но погибли многие. К счастью, в воздухе уже господствовали союзники.
Я стал солдатом в 200-м еврейском артиллерийском батальоне, в 604-й батарее под командованием замечательного майора. Звали его — Эдмонд де Ротшильд. Фамилия знаменитая, она известна всем, но майор Эдди известен меньше.
Он оказался приятным, контактным человеком, доступным и приветливым. В общем-то, тогда все были равны, солдат – он и есть солдат. Но майор Эдди, он был особенным, видимо традиции семьи, воспитание… Оказалось, что и банкир может быть толковым артиллерийским офицером. Мы сошлись с ним на общем интересе к еврейской истории.
Эдди, английский аристократ, прекрасно понимал, что значит еврейская бригада. Понимал это до мелочей, до символов, таких, как нашивка с магендавидом на левом плече у солдат.
Знаменем у батальона, как у любого английского подразделения, был «Юнион Джек», официальный флаг, но был и свой, бело-синий, только магендавид был не синим, а золотым. В центре магендавида солдаты разместили синюю букву «Р», знак 604-й батареи.
Батальон стоял в Тиволи. К ним прибыл инспектор, проверяющий из штаба 8-й армии. От этого полковника издалека тянуло аристократическим клубом где-то в центре Лондона и дорогими сигарами. Он с удивлением уставился на этот флаг.
— Что это такое?
— Это утвержденное знамя батареи, сэр! — сказал Эдди.
Полковник этим удовлетворился, вернее он просто сделал вид. Говорить Эдмонду де Ротшильду, пусть и в звании пониже, что он ему не верит, полковник не стал.
В октябре-ноябре 44-го года батальон стоял уже возле симпатичного итальянского городка Форли. Но было не до городских красот, шли интенсивные тренировки. У многих солдат был опыт действий против арабских банд в Палестине, но это была не армейская подготовка, нужно было учиться воевать так, как это делает армия. Первый бой батальон принял в Италии, наступая против 42-й егерской дивизии вермахта. Затем, к концу февраля 1945-го батальон занял позиции на южном берегу реки Сенио (Senio).
Немцы, вернее те, кого они насобирали, занимали оборону на северном берегу. Их позиции были хорошо оборудованы, задача выбить их оттуда была непростой. Непосредственно 200-му еврейскому батальону противостоял 12-й парашютный полк 4-й парашютной дивизии вермахта. Это были своеобразные парашютисты — без самолетов и парашютов. Операцию против них начали 9 апреля. Под плотной дымовой завесой мы форсировали реку, захватили плацдарм на северном берегу. Наступление пошло успешно, и вскоре батальон дошел до Болоньи.
Немецкой дивизией командовал генерал-лейтенанта Треттнер. Он, скорее всего, понимал, что война проиграна, но там, в долине реки Сенио близ Болоньи в тяжелых боях погибли сотни солдат еврейского батальона. Тем не менее, после двух месяцев интенсивных боевых действий, с Треттнером справились. И тогда самым сложным оказалась проблема пленных немцев – желающих покончить с ними было достаточно много.
Там, в самой Болонье, на главной площади было столпотворение, солдаты батальона и итальянцы, жители города, все кричат, размахивают флагами… На празднике — весь город.
Ко мне подошел какой-то пожилой итальянец и спросил:
— Inglese?
Я согласился:
— Si, signor!
Итальянец тут же сунул мне в руку бутылку прекрасного старого коньяка. Наверно это был лучший коньяк в жизни.
14 апреля батальон праздновал Песах. Мацы было достаточно, откуда ее привезли я не знал, а вино для первой пасхальной ночи было с виноградника Ротшильдов в Ришон ле-Ционе в Палестине.
Майор Эдди читал Аггаду:
— Вчера рабы, сегодня свободные люди…
Для солдат эти слова были наполнены смыслом, как никогда раньше. Они были еврейскими воинами, под еврейским знаменем, воевавшие за свою свободу. Этого не было почти 20 веков… У многих на глазах были слезы.
— Благословен Ты, Господь, Владыка вселенной, который даровал нам жизнь, поддерживал ее в нас и дал дожить до времени этого! — продолжал Эдди.
Это был незабываемый Песах. Много праздников было до этого дня, много будет после, но такого, я был в этом уверен, не повторится никогда. Еврейские солдаты сидели плечом к плечу и знали, рабами их уже не сделать.
Война закончилась всего через несколько недель после Песаха, но работа Еврейской бригады в Европе была далека от завершения.
Из Болоньи батальон перебросили в Удине. Этот город освобождали новозеландцы. Там было полно югославских партизан. Эйфория победителей, они не подчинялись практически никому, этого они просто не умели, но применять свое оружие, это как раз они умели неплохо. Нужно было их аккуратно разоружить, не спровоцировать сопротивление, стрельбу.
Решили, что фельдмаршал Александр устроит в честь победы салют на одной из городских площадей, главное, чтобы выход в город шел через узкое горлышко. Солдаты стояли в почетном карауле, но у них было не только личное оружие, но и вполне убедительная 25-фунтовая пушка. Охранение было организовано по всему периметру.
Югославы пели и танцевали, но потом обнаружили, что они не могут выйти, не сдав оружие. Эпизод завершился мирно.
Операция с пленными узбеками, бывшими советскими военнопленными, воевавшими на стороне немцев, завершилась иначе. Скорее всего, не все они были узбеки, немцы сформировали мусульманские подразделения из советских военнопленных из Средней Азии, но кто их различал, кто узбек, а кто нет? Предстояло вернуть их на советскую сторону. Грузовики батальона перевозили «узбеков» через условную границу непрерывно в течение двух дней. Этой границей был горбатый мост с «Юнион Джеком» на одной стороне и «Серпом и молотом» на другой. «Узбеки» срочно отрывали и выбрасывали медали и нашивки, которые они получили в то время, когда воевали за немцев. Грузовики с ними все шли и шли на советскую сторону, а оттуда были хорошо слышны звуки выстрелов. Позже мы узнали, что все они сразу же были расстреляны.
Капитан Алекс Левич
К вечеру майор Эдди вызвал меня к себе.
– Лео, поезжай в к полякам, к Андерсу, там у него находится раненый капитан Алекс Левич. Получи в там, в штабе, сопроводительные документы и доставь его к американцам.
– Есть, будет сделано, Эдди. А в чем дело?
– Об этом широко не говорят, но сейчас напряглись отношения между поляками и англичанами.
– С чего бы это?
– Давление Москвы. У них уже есть свое польское правительство, а в Англии свое. Дядюшка Джо давит на Черчилля, чтобы только его поляки были официально признаны. Тому приходится делать выбор между своими поляками и Сталиным. Да тут еще ФДР поддержал Сталина… Вот и получается, что Черчиллю ссориться со Сталиным из-за Андерса сейчас не с руки. Сталин важнее. Вот поляки и обратились с просьбой. Ну и вообще – это все тебя не очень-то касается. Этот Левич вроде американский офицер польского происхождения, хочет вернуться к своим. Вот и помоги ему.
– Могу взять машину, он все же раненый?
– Возьми мой виллис.
В штабе Андерса бумаги на Левича были уже готовы.
Левич оказался здоровенным мужчиной с мощной грудью и кулаками, с которыми встречаться не хотелось. В свои 48 лет он был абсолютно седым. В боях у Монте-Кассино, он получил пулю в голову и ногу, но ему повезло. Его подобрали и не дали истечь кровью. Рану в ноге заштопали, голову подлечили, но он еще был очень слаб.
Оказалось, что совсем ребенком родители вывезли его в Штаты, но дома звучал польский, да два года в армии Андерса восстановили его польскую речь.
Я решил сначала приехать к себе, связаться с американцами и уточнить, куда именно доставить Левича. В дороге мы разговорились и почувствовали себя друзьями. На войне все происходит быстрее.
– Скажи Алекс, с твоим ранением тебе выпить можно?
– Лео, я думаю – нужно. Но тут рестораны еще не открылись.
– Один открыт. Это в моей палатке. Там и заночуем, а назавтра я повезу тебя дальше.
– Хороший план, принято!
Вечером, когда друзья приступили к запасам вина в моей палатке, к нам присоединился майор Эдди с двумя бутылками коньяка. За ним подтянулись еще человек шесть.
– Алекс, как ты из американской армии попал к Андерсу?
– У тебя коньяка не хватит на это историю.
– Достану еще. Рассказывай.

Рассказ Алекса
Войну, не эту, а ту, прошлую, я закончил подполковником, но это было временное звание. Когда нас вернули домой я снова стал первым лейтенантом. Выдержать тоску жизни в небольшом форте в бескрайней пустыне на мексиканской границе первой не смогла жена. Развод прошел мирно, но стало совсем тоскливо. Вокруг до самого горизонта выгоревшая трава да кактусы, унылые домики для семей офицеров и казармы для рядовых, давно требующие ремонта.
Мы с еще одним поляком, капитаном Мазуром решили, что пора найти себе другое дело. Нас радостно демобилизовали, и Мазур поехал в Польшу. Он считал, что возрождающейся стране его боевой опыт пригодится.
Я решил остаться. Но деньги быстро закончились, единственная работа, которую я смог найти, была офицером по безопасности у Альберта Кана в его проектах в Советской России.
– Ты работал в России?
– Пришлось. Первое время все шло хорошо, но настал момент, когда заводы были в основном построены, советские специалисты обучены, все основные документы и чертежи переданы заказчику, но контракт есть контракт. Его решили не нарушать, а выдавить американцев иначе. Один за другим наших людей стали арестовывать под различными предлогами, а я все бегал к Сергею Фролову, куратору из ОГПУ, и вытаскивал их из камер. Намозолил я ему глаза выше меры. Они там – высшая власть, не привыкли к спорящим, да к тому же американцам.
– Удавалось вытаскивать ребят?
– Отпускали только под обязательство немедленно покинуть страну, а в 1932 году вообще разорвали контракт с фирмой Albert Kahn Inc., и всех ее сотрудников обязали покинуть СССР. Вот тогда за день до отъезда меня арестовали. Кану сказали, что я через три дня поеду вслед за ними, просто есть некоторые формальности, а когда все уехали, то меня сначала попробовали завербовать. Не вышло. Тогда связали и стали избивать. Особенно Фролов старался.
Потом Фролов с улыбкой сказал мне, что меня, Алекса, уже не существует, что я, как разоблаченный шпион, бежал, и мое местонахождение неизвестно. Так я с чужими документами, как шпион нескольких разведок, попал в Сазлаг системы ГУЛАГ в районе Ташкента.
– Санаторий? Ташкент все же…
– Первым делом в этом «санатории» с меня попытались снять хорошие ботинки. С пятерыми я справился, а больше просто не смогли подойти. А через некоторое время меня попытался убить какой-то вор. Но только слегка ранил заточкой. Меня отправили в карцер, его в лазарет.
– Чего это он, ботиночного урока не хватило?
– Видимо был приказ местного опера. Я его раз видел. Лейтенант какой-то. Но через 10 дней, когда я вышел из карцера, ночью меня вызвали к Михалычу, вору в законе, который рулил всеми порядками в зоне, за спиной у администрации.
От него я узнал, что напавший на меня, выполнял приказание лагерного опера, а значит он – ссученый.
– Ссученый?
– Ну, секретно работающий на администрацию. А тут закон один. Утонул, бедняга в нужнике. Но тот опер тоже не зажился. Его свои же арестовали, и он сгинул. Так что про меня пока забыли.
– Как это – свои арестовали.
– А там как меняли Ягоду на Ежова. Когда меняют, то всех их и перетряхивают, многих расстреливают, чтобы остальные ровно дышали.
– Давай дальше. Кончится война – сценарий напишешь. Миллионером станешь.
– Так интересно вот что – Михалыч оказался казачьим есаулом с тремя «Георгиями», чудом ушедшим от расстрела. Так и стал вором, ну а командирские и боевые навыки подняли его на самый верх воровской иерархии. Военное прошлое нас и сблизило.
Теперь воры со мной вежливо здоровались, как же – приятель самого Михалыча.
Но в очередном разговоре Михалыч сказал мне:
– Ты, парень, не радуйся, что про тебя забыли. Они ничего не забывают. Если решили тебя убить, то убьют. Тебе бежать надо. Забирайся куда подальше, и не сиди в одном месте. Лучше всего заготовитель чего угодно – это подойдет. Согласен? Я помогу.
Конечно, я согласился. Бежал я с группой зэков. Нас не особо охраняли. Считалось, что бежать бесполезно, все равно никуда не деться. Но у меня все получилось.
Михалыч дал адрес в Ташкенте, где я мог отсидеться несколько дней и получить необходимые документы. С учетом акцента, документы мне сделали на литовца. Их тут, высланных, хватало.
Я устроился в заготконтору, связанную с разъездами по дальним селениям, закупал у населения то, что они в состоянии произвести.
– Ну и чудеса ты рассказываешь!
– Ребята, вы верите в чудеса?
– У нас говорят, что тот, кто не верит в чудеса, тот не реалист.
– Рассказываю про чудо. В 1939 году в разъездах по селам я приехал к полякам, высланным в Казахстан после начала войны. У них было, что закупать.
– А чудо?
– Будет. Первый, кого я там встретил, был мой сослуживец и старый друг Борис Мазур. Мы с ним расстались на мексиканской границе, чтобы встретиться тут, в Средней Азии. У Бориса нашлась бутылка водки, и мы отметили удивительную встречу. Борис и предложил спрятать меня в польской общине. Недавно умер поручик Вит Кравчик. Тот уже многократно проверен, так что интересоваться Витом никто не будет. Его документами и стоит воспользоваться. Вопросов задавать не будут, а доносчиков у них нет.
Но нужно было организовать не вызывающее вопросов собственное исчезновение. Я дождался весеннего половодья реки Чирчик, рассказал, что пошел ловить рыбу. Знающих людей, предупреждавших, что не время, слушать не стал. Перевернутую лодку прибило к берегу ниже по течению, а его самого меня, как бы утонувшего, так и не нашли.
Так я и стал поручиком Витом Кравчиком.
В 1941 году, когда положение на фронтах было особенно плохое советские власти стали формировать польские части. Они позже стали армией Владислава Андерса.
Мы с Борисом явились в штаб-квартиру Андерса в поселке Вревский в числе первых. А в начале 1942 года Борис принес из штаба радостное сообщение – поляков планируют отправить в Иран.
В Иран или не в Иран, какая разница, главное вырваться отсюда. К 1 сентября 1942 большая часть польской армии, а среди них мы с Борисом передислоцировали в Иран, а оттуда, через Ирак и Сирию –в Палестину, в крупнейшую британскую военную базу Сарафанд. Там шло переформирование и тренировка солдат.
– Ну так что же ты не перешел к американцам?
– Их там просто не было. С первым американцем я встретился, когда в составе 8-й британской армии оказался на итальянском фронте. Только майор, с которым я говорил, в мои рассказы не очень поверил, все записал, сказал, что пошлет запрос. Потом найдет меня.
– Так нашел?
– Мы штурмовали Монте-Кассино. Это было то еще кино. Я получил пулю в голову. Прошла навылет и ничего важного не задела. Были бы мозги – убило бы нахрен. А к ногу, это уже, когда на земле лежал. Очнулся я в госпитале. Там меня и нашел этот майор. Сказал, что все подтвердилось, и, как смогу, чтобы перебирался в американское расположение войск. Отправят домой. Медики решили, что на этом война для меня закончилась.
– Дома, как доберешься, опиши все это и отправляй в Голливуд. А пока, ребята, выпьем за геройского парня – Алекса Левича.
Утром я отвез Алекса к американцам, получил от него записку с адресом и клятвенно обещал при посещении Америки сразу же ехать к нему.
Мстители. Г. 1945 г.
А с Еврейской бригадой что было делать?
Война в Европе закончилась, всем хватало забот и без нее. Например, нужно было демобилизовать армию Андерса. А куда девать демобилизованных? Их нельзя было принудительно вернуть в Польшу, с режимом они уже успели познакомиться с 1939 по 1941, многие насиделись в советских лагерях, так что опасения у них были вполне обоснованные. А множество перемещенных лиц, их куда? Вроде нужно вернуть их в свои дома, но там все разрушено, или в их домах уже живут другие люди, которых тоже нужно было куда-то деть. А еще бывшие нацисты, которые вдруг оказались пацифистами или борцами с режимом. Оставались еще и те, для кого война не закончилась. Европа просто была наводнена оружием, так что всегда был шанс получить пулю в затылок.
Еврейская бригада осталась как бы вне поля зрения, о ней на время забыли, и это позволило заняться своими еврейскими делами. Английская военная форма очень в этом помогала. Мы стояли в Тарвизио, в нескольких километрах от границы Италии с Австрией и Югославией, до Баварии было несколько часов езды, все в пределах досягаемости.
Дороги были забиты миллионами беженцев, союзники пытались разобраться с военнопленными, которых с каждым днем становилось все больше. Среди них скрывались бесчисленные военные преступники, но, в конце концов, многие были просто отпущены по домам. Мы считали это недопустимым.
Тогда в расположении Еврейской бригады прибыл Аба Ковнер. Это была моя первая встреча с ним. Аба организовал из солдат группу «мстителей». Их не нужно было уговаривать, преступления нацистов все они уже видели сами. Солдаты начали выслеживать и казнить нацистов, лично замешанных в уничтожении евреев.
Вначале деятельность была стихийной, затем группа «мстителей» из сержантов и офицеров обзавелась и своим «штабом». Командиром группы стал майор Хаим Ласков — будущий начальник генерального штаба ЦАХАЛа. Война в Европе закончилась, но для «мстителей» она только набирала обороты.
Как найти их, эсэсовских убийц, вдруг ставших мирными бюргерами? Маскировались они очень хорошо, им не нужно было притворяться. По сути, они и были бюргерами, просто бюргерами, ставшими убийцами.
В самом начале «мстителям» удалось найти важного гестаповца.
— Герр Мюнстер?, — задал ему вопрос Хаим Ласков.
Мюнстер не беспокоился. Перед ним стоял английский комендантский патруль.
— Да, это я.
— Вам нужно проехать с нами к комендатуру подписать какие-то бумаги. Не волнуйтесь, это займет минут 15.
— Какие бумаги?
— Герр Мюнстер, мы — патруль. Бумаги — не наше дело.
Мюнстер собрался по-военному быстро. Волноваться он начал уже в машине, когда вместо комендатуры джип повернул в лес.
— Кто вы такие? Куда меня везут?
— Скоро узнаете! Сидите молча, чтобы не пришлось затыкать рот!
Машина свернула с тропы и еще некоторое время ехала вглубь леса. Остановились у вырытой могилы. Хаим зачитал ему смертный приговор. Но Мюнстер заявил:
— Вы правы, я заслужил это. Но я могу быть вам полезен.
— Чем, герр Мюнстер?
— У меня есть необходимые вам сведения. Я их поменяю на жизнь.
— Мы – серьезные люди, герр Мюнстер, обмануть нас не удастся, мы вас найдем всегда и везде. Что это за сведения?
— Списки тех, кого вы ищете.
Ему пообещали жизнь, и он очень тщательно составил список скрывающихся эсэсовцев и гестаповцев, включая точные данные по биографии, приметам, месту жительства, прошлой службе, родственникам и т.д. Этот список был просто образцом качественной работы. Мюнстер и в дальнейшем продолжал предоставлять мстителям аккуратные машинописные рапорты. Проверка показала, что информация правдива. Другими источниками информации были сохранившиеся архивы тайной полиции в Тарвизио и сообщения югославских партизан.
«Мстители» действовали небольшими группами в северной Италии, Австрии и Германии. Несколько человек, включая переводчика, в форме британской военной полиции являлись по нужному адресу, удостоверялись, что там находится тот, кто им нужен, и забирали его на «допрос в военной комендатуре», отвозили в глухое место, и там расстреливали.
Их спрашивали:
— И чего ты достоин за свои преступления?
Они молчали… И тогда, бах, один выстрел, и он готов! В Италии они так казнили несколько сотен.
Знали ли англичане, что происходит? Английская военная разведка знала об этом, но, видимо, недостаточно, чтобы остановить «Мстителей». А некоторые британские офицеры знали и сотрудничали или просто закрывали глаза на это.
Берген-Бельзен. Дина. 1945 г.
Месть была важным, но не единственным делом. Я тогда занимался помощью узникам концлагерей, и все надеялся отыскать свою Рохеле.
Предлогом для очередной поездки из части стал «краткосрочный отпуск для отдыха». Такие отпуска выпрашивало большинство. Наиболее популярным поводом было — «на 48 часов в Париж». На самом деле все они пошли искать по концентрационным лагерям выживших родственников и попытаться организовать их отъезд в Палестину. Так что отпуск получался совсем не 48 часов, а две недели и более.
Эдди приходилось как-то маскировать отсутствующих. Он старался, как мог. У проверяющих нужно было создавать впечатление, что солдат намного больше, чем было на самом деле. Солдаты появлялись то в фуражках и гимнастерках, то в майках и без головного убора.
Один проверявший генерал спросил нашего повара сержанта Эпштейна:
— Я видел вас раньше?
Ответ у Эпштейна нашелся сразу, он вообще соображал быстро:
— Ах, да, сэр. Вы видели моего брата-близнеца.
Многие в часть возвращались с плохими новостями, их родные или погибли, или информации о них вообще найти не удалось.
Удивительный случай произошел с наводчиком Алексом Ланцманом. Он не вернулся в часть и через две недели, и Эдди вынужден был доложить наверх о его отсутствии. Ланцман появился только через четыре недели, и ему было что рассказать.
Дело было так. Для поиска родных он поехал в российскую зону. Там с приступом аппендицита он оказался в ближайшей больнице. Когда его выписали, то у ворот больницы он столкнулся со своей родной сестрой. Он просто шла мимо!
Естественно, Эдди был озабочен улаживанием инцидента с отсутствием Алекса. Ему удалось получил разрешение полковника наказать самовольщика самому. Наказание было таким: Эдди отправил его назад в Палестину, естественно, уже вместе с сестрой.
С четырьмя друзьями я отправился в противоположную от Парижа сторону. Наш путь лежал в лагерь Берген-Бельзен. В части мы взяли джип. Сержант «Джинжер», его так прозвали за рыжую шевелюру, был за рулем, а остальные держали в руках автоматы и внимательно смотрели по сторонам. Опасность была очень велика, убить могли из-за джипа, «чистых» документов, да и просто по инерции, забыв, что война закончилась.
Берген-Бельзен освобождали англичане. Узников и после освобождения все еще никуда не переселили, большинство так и жили в бараках. Сами они уйти не могли, некуда было, да и сил не было. Смертность была ужасающей. О Палестине они, конечно, знали, но какая Палестина, когда дойти до ограждения было настоящей проблемой. Да и судьба родных волновала, им хотелось отыскать своих… Друзья старались по мере сил оказать им всю возможную помощь, нуждавшихся в этом там было множество. Их еще нужно было оживить, они как бы ушли от смерти, но в жизнь еще не пришли.
Там, в Берген-Бельзене, я и нашел ее, Дину, совсем девочку из Польши.
В очередном бараке на нарах лежали женщины. Казалось, что от них остались одни глаза.
— Здесь кто-нибудь говорит по-польски? — спросил я.
Она не смогла ответить, только подняла голову и пыталась подползти ко мне. От истощения она уже на ногах не стояла.
Я на руках отнес ее в лазарет. Весила она как ребенок. Я занимался всеми, но Дина всегда была моей главной заботой. Когда дела позволяли, я бежал к ней.
Свобода. Это прекрасно, но той, довоенной свободы у Дины не было. По ночам, в снах, она возвращалась в концлагерь, и та, ночная жизнь казалась ей реальнее наступившей свободы.
По улицам ходили люди, но что они делали, когда нас убивали в концлагере? Вот освободители, спасибо им, но почему не бомбили печи Аушвица? А что, если они уйдут, а эти мирные люди опять превратятся в капо? Слух все время настороже, ждет очередной лающей команды… Говорить не хотелось, давила постоянная усталость.
Там, в больнице, дни шли за днями, и медленно, очень медленно, что-то в душе разжималось, новая жизнь постепенно становилась реальностью. Она хотела понять, когда лагерь уже позади, как удалось вынести все то, что вынести невозможно, как хватило сил… Но постепенно уходило и это. Бледность проходила, она выглядела все лучше. Понемногу краски обрели свой цвет, стало слышно пение птиц, стал привычнее воздух без того страшного запаха.
Сначала для меня она была просто человеком, который верил мне и нуждался в помощи, а какая она красавица, я увидел позже.
Потом, когда она поправилась, даже мысль расстаться уже не приходила. Мы поженились бы там же, но хотелось еврейской свадьбы, хупы, с этим пришлось подождать до возвращения в Палестину.
Вместе вернуться не удалось. Дину удалось отправить в Палестину ближайшим транспортом. Эдди помог найти для нее официальный сертификат на въезд. Она должна была дождаться меня в Негбе у Аарона. Но ожидание продлилось почти два года.
Аба Ковнер
В конце июня 1945 Хаим Ласков и Аба Ковнер по тщательно отобранному ими списку собрали около 40 бойцов Бригады. В их число вошел и я.
Хаим сказал:
— Наша деятельность в Европе, как Еврейской Бригады заканчивается. Решение расформировать бригаду и отправить нас по домам вскоре будет принято. Кто считает это хорошим решением, может сразу выйти, остальных прошу меня внимательно выслушать.
Ушли трое.
Аба Ковнер встал. Он, обычно спокойный, волновался:
— Ответьте сами себе, можем ли мы, имеем ли мы право, вернуться к жизни, приехать в Палестину, создать семьи, вставать утром на работу и считать, что этим уже свели счеты с немцами? Наша работа здесь не закончена, переживших Холокост невозможно отправить обратно в несуществующие дома, где их вполне возможно снова будет ждать смерть, вернуть в прошлую жизнь. Прошлой жизни нет. Людей нужно было доставить в Эрец-Исраэль, и сделать это вопреки англичанам. Для этого уже сформирован штаб, разработан план действий.
Хаим продолжил:
— Друзья, то, что мы переправляем людей в Эрец-Исраэль достаточно известно МИ-6. Пока они ничего с нами поделать не могут. Как временное решение — нас в июле перебросят в Бельгию и Голландию. Им просто нужно убрать нас подальше. Они надеются, что оттуда отправлять репатриантов удобно разве что в Англию. А там нашу бригаду расформируют и отправят домой. Но вы нужны нам здесь.
— Так мы просто испаримся, пусть ищут по всей Европе.
— Такой вариант нежелателен. Не нужно становиться дезертирами. Нужно уходить легально, но оставаться в Европе. Дел хватит. У всех есть время подумать. Кто решил, пусть получат у меня точки сборных пунктов. Мы вместе воевали, друг друга хорошо знаем. Я доверяю всем вам, но помните, пункты сбора — абсолютно секретны. Кроме того, нам нужно не 40 человек, а много больше. Комплектоваться будем по принципу «Друг приводит друга». А сейчас разбейтесь на пятерки, старшим пятерок подойти ко мне.
Так «мстители» стали активом второго (послевоенного) этапа Алии-Бет. Очень помогала английская военная форма и знание организации английских воинских частей.
* * *
Вскоре бригада получили приказ передислоцироваться в Лёз-ан-Эно в Бельгии.
По дороге в Бельгию, на протяжении всего пути по Германии, немцы с удивлением смотрели на магендавид, нарисованный на головном грузовике колонны. Для них это было чудо — еврейские солдаты, такого никто не ожидал увидеть.
В Манхайм въезжали через арку, на которой все еще была видна надпись «Judenrein» — очищено от евреев. Сразу сбежались люди. Было слышно — «Die Juden Kommen! Die Juden Kommen!»
Я ехал в головной машине. На центральной площади вокруг собралось несколько сотен человек. И вдруг из толпы вышла маленькая группа изможденных людей в лагерной одежде. Они подошли к нашей машине, им хотелось потрогать солдат-евреев, убедиться в их реальности. Один из них поцеловал магендавид. Многие плакали, да и солдаты тоже.
2 августа прибыли в Бельгию. Началась демобилизация и расформирование бригады, но Алию-Бет это уже не могло остановить. Система была создана.

«Моссад ле-Алия Бет».
Моя группа замыкалась на парижский центр, непосредственно на Шауля Мейерова, руководителя «Моссад ле-Алия Бет».
Работа шла с размахом.
Под носом у англичан создавались фиктивные воинские части. Организация службы в них была выше всяких похвал. Они были просто образцовыми, ни один проверяющий не мог бы найти в них никакого изъяна, разве что кроме одного — такой воинской части в реестре воинских частей английской армии просто не существовало.
При этой фиктивной части был совсем не фиктивный цех по изготовлению поддельных документов: всевозможных бланков, печатей, командировочных предписаний, документов для беглецов, накладных на получение со складов британской армии запчастей для техники, бензина, смазочных материалов, ну и продуктов, соответственно.
Все подобные «английские» воинские части по всей Европе и Эрец-Исраэль были связаны специальной радиосетью, нужно же было координировать работу. А центром по вывозу репатриантов была такая же «английская» воинская часть, подлинным в которой было только место дислокации — большой гараж в центре Милана, реквизированный британской армией. «Бойцы» в этой части одеты строго по форме, владели английским, всё делали по уставу. А военная форма и документы обеспечивали прикрытие и позволяли свободно передвигаться.
По всей Европе собирали группы выживших, готовых тронуться в путь. На ворованных грузовиках с хорошо оформленными документами их транспортировали в один из сборных пунктов в американском секторе в Баварии — Бад-Райхенхалль или Лайпхайм. Затем нелегально, ночью, с помощью итальянских контрабандистов их переправляли через границу в Италию. Многим приходилось преодолевать и несколько границ.
А там, в Италии, их встречали совершенно открыто, не таясь, солдаты 412 транспортной роты в мундирах армии Её Величества и на военных машинах везли их на юг и уже оттуда различными путями переправляли в Палестину.
Естественно, у колонны грузовиков транспортной роты были все необходимые документы с одной маленькой особенностью, они были фальшивыми, 412 транспортной роты в списках Британской Королевской армии не существовало.
Американцы, французы и итальянцы не ограничивали передвижение этих грузовиков, активно противодействовали только британцы, они не могли не заметить деятельность Моссад ле-Алия Бет и понимали, куда лежит путь спасшихся евреев.
В мае 1946 года англичане устали от самодеятельности Еврейской бригады, усилились разногласия между правительством Англии и ишувом, бригаду расформировали, но особого успеха англичане не добились, работа «Моссад ле-Алия Бет» только активизировалась.
Англичане искали выход. Открыть для евреев дорогу в Палестину для них выходом не было.
История четвертая «Операция Препятствие»
Лондон. 14 февраля 1947 года.
Идет совещание по противодействию нелегальной иммиграции в Палестину. Свои предложения докладывает Стюарт Мензис, глава СИС. В связи с особой секретностью вопроса, и что самое главное, с условием — никоим образом не связывать деятельность СИС с правительством, совещание проходило не в Форин-офисе, на King Charles Street и не в офисе Мензиса на Бродвей 54. Для совещания выбрали неприметное здание без вывески, отличающееся одной особенностью — автомобили въезжали во внутренний двор, закрытый от посторонних глаз. Важно было, чтобы никто даже случайно не мог увидеть участников встречи.
Министра иностранных дел Эрнста Бевина представлял начальник отдела по внешним связям МИДа сэр Уильям Хейтер.
Перед Стюартом Мензисом была поставлена трудная задача. Нужно было разработать предложения по противодействию незаконной еврейской иммиграции, и снять с королевских ВМФ непосильную нагрузку. Суда, набитые сверх всякой меры беженцами в Палестину, шли непрерывным потоком. Морякам ВМФ приходится применять силовые методы против гражданских, что не является функцией армии.
Джордж Генри Холл, первый лорд адмиралтейства, неоднократно обращал внимание правительства на рост недовольства такими действиями со стороны офицеров ВМФ. Они не видели «высшие соображения» Форин-офиса, а видели стариков, женщин и детей, которых нужно было возвращать обратно в лагеря. Они не хотели воевать с ними.
Стюарт Мензис был эффективным специалистом. Речь его была предельно конкретной:
— На разработку плана нам было отпущено всего два месяца. Я буду благодарен за все замечания, которые появятся в процессе обсуждения. Мы исходим из того, что останавливать суда в море и возвращать их обратно дорого и неэффективно, и нужно предотвратить сам выход в море. Особо важно применять определенные меры, которые помогут капитанам и экипажам судов понять последствия и удержать их от участия в этой незаконной деятельности.
Председатель Объединенного комитета по разведке (JIC) сэр Гарольд Энтони Качча недовольно поморщился:
— Стюарт, нам не нужны детали, но хотелось бы понять общий план.
— Терпение Гарольд. Терпение — высшая добродетель разведки. Уговоры на капитанов и команды не действуют. С тех пор, как изобретены деньги, они стали сильнейшим аргументом. Нужны акции запугивания, устрашения.
— Эти действия должны быть реальными, — вступил в разговор Айвор Балмер-Томас . — Мы отслеживаем реакцию в колониях на события в Палестине. Дурной пример заразителен, возможен эффект домино. Я думаю, экипажи и капитаны должны пугаться на самом деле, опасность должна быть реальной. Если кто-то пострадает, ну, значит, пострадает. Только без ужасов!
— Я продолжу. В операции планируется три основных аспекта. Первый — это прямые действия против кораблей, второй, не мене важный, пропагандистская компания, а третий — специальные схемы, нацеленные на прекращение иммиграции из черноморских портов.
— Что это за специальные схемы? — Это подал голос Гарольд Качча.
— Они могут быть самыми разнообразными. Например, судно куплено, а перед отправкой выясняется, что продал его не фактический хозяин, а какой-то подставной господин, не имеющий к этому судну никакого отношения. Судно идет под арест и начинается следствие, а подставной господин исчез в неизвестном направлении вместе с деньгами. Или информирование таможенников, что продукты от Джойнта предназначены не для пассажиров корабля, а для черного рынка. Вариантов может быть множество.
— Что подразумевается под прямыми действиями? — Уильям Хейтер заметно нервничал.
— Это диверсии против судов в порту, имеется ввиду установка магнитных мин в районе рулей, винтов. Бункеровка некачественным топливом для вывода из строя двигателей. Можно воздействовать на запасы воды или продовольствия, сделать их непригодными. Или пожар на борту судна в порту. Непосредственными акциями против кораблей займутся агенты специальных операций (The Special Operations Executive — SOE), у них достаточный опыт. Группу агентов отправим в романтическое путешествие на парусных яхтах во Францию и Италию. На яхтах достаточно мест и для магнитных мин и для прочего оборудования.
— Генерал, — Уильям Хейтер на мгновение задумался, — я уверен, что операции подрывов и поджогов должны быть организованы, когда на корабле никого нет. Нам не нужны лишние проблемы. Нужно учитывать и нарастающий общественный резонанс. Мы сможем игнорировать возмущение французских газет, на это еще как-то можно не обращать внимания, но негативная реакция США — это гораздо серьезнее.
— Безусловно, именно так и задумано.
— Стюарт, как вы планируете нейтрализовать возможные расследования? Ни при каких условиях эти действия не могут быть связаны с кабинетом. Мы к этому не имеем никакого отношения.
— Ответственность за все действия возьмет на себя организация «Щит арабской Палестины» (Defenders of Arab Palestine). Эту мифическую организацию мы уже создали, и она уже успела взять на себя ответственность за судовую аварию. С этим проблем не будет. Если будут задержаны сами агенты…
Уильям Хейтер резко прервал Мензиса.
— Стюарт, никакой связи с нами у них не должно быть. Они ни в коем случае не должны признавать связь с правительством. Если их арестуют, повторяю, то ни при каких обстоятельствах нельзя допустить какой-либо связи с Правительством Его Величества. Если попадутся, то пусть выкручиваются сами. А вот откуда они взялись…
Хейтер задумался, но у Мензиса был готов ответ:
— Понятно, что им нужна какая-то легенда... Наше предложение: утверждать, что они наняты на это дело в Нью-Йорке некоей малоизвестной антикоммунистической организацией, созданной группа международных промышленников, в основном в нефтяной и авиационной отрасли. Это может пройти, евреи сплошь заражены коммунистическими идеями, так что антикоммунистическая организация подойдет.
— Но это последний рубеж обороны для агентов, Стюарт. Даже в случае тюремного заключения, никакой помощи от Правительства они ожидать не могут!
— Это вполне подходит, — сказал Мензис, — Спасибо за ценные дополнения. С этой минуты мы начинаем действовать. И вот что — операцию предлагаю назвать «Операция Препятствие» (operation embarrass).
Группа «английской военной полиции».
В конце февраля меня вызвал к себе Шауль Мейеров.
— Лео, нам нужна группа как бы «английской военной полиции». Пусть намекают, что это прикрытие, а на самом деле — они «английское антитеррористическое подразделение». Англичане планируют подрывы наших судов. Нужно испортить им банкет.
— Какие-то детали известны?
— Их немного. Какие-то яхтсмены должны швартоваться у наших судов и устанавливать на них мины. Возможно, действовать будут под видом американцев. Больше ничего конкретного. Вот разве что эта фотография.
— А кто это?
— Майор Лайонел Крэбб. Он профессионал, подводные операции — его конек. Думаю, что, скорее всего, могут поручить это ему, хотя точных данных нет. В основном нужно организовать наблюдение в портах Италии. Там операциями руководят Иегуда Арази и Ада Серени. На них и будешь замыкаться. Людей себе подбери сам, джип возьми в 412 транспортной роте. Начинать нужно немедленно.
* * *
Это была непростая задача. Суда нелегальных еврейских иммигрантов в Италии отчаливали из Салерно, Чивитавеккьи, Анконы, Триеста и Ла-Специи. Мы носились между портами по всему побережью, изображая из себя английское антитеррористическое подразделение, организовывали наблюдение за обстановкой, связь…
Агенты англичан действовали во Франции и Италии, в ход шли магнитные мины и бомбы с часовыми механизмами. В Салерно мы смогли обнаружить две мины британского производства. Итальянцы ход делу не дали. Они объяснили это тем, что это арабская работа, просто использованы английские детали. Тогда я впервые стал погружаться под воду для осмотра корпуса, но как мы ни старались, все теракты предотвратить не смогли.
В середине марта моряки, охраняющие судно в Чивитавеккьи сообщили, что увидели лодку, которая плавал ночью вокруг судна. Я выехал туда немедленно. Из Ла-Специи до Чивитавеккьи около 400 км. Вроде немного, но по разбитым дорогам послевоенной Италии ехали почти 7 часов. Добрались до судна уже после захода солнца. Капитан ждал на пирсе.
— Шалом, — поздоровался он, — я Анжелло Карраро, капитан этого корыта. Меня предупредили о возможных нападениях. Ночью возле нас крутилась какая-то лодка. Когда я осветил ее с мостика прожектором, они сразу ушли.
— Спасибо, Анжелло. Где люди, экипаж?
— Всех лишних я убрал, на борту только вахта.
— Заглуши все, что можно, и немедленно убери всех
Надо было осмотреть подводную часть судна, но было очень темно, пришлось дожидаться рассвета. Как только посветлело, я надел легководолазное снаряжение, благо в Италии достать его было сравнительно просто, и спустился под воду.
В носовой части я увидел прямоугольный металлический ящик, скорее всего прикрывающий магнитную мину. Что было дальше — я уже не помнил.
Взрывом меня выкинуло на поверхность. Сержант «Джинджер», мой старый товарищ, вытащил меня из воды. Контузия была сильной, из ушей и из носа текла кровь. Пульс, к счастью, был хоть и учащенным, но четким.
Судну было уже не помочь, разве что продать на металлолом, помогать нужно было мне.
Через три дня, когда я вернулся к жизни – состояние несколько улучшилось, меня отправили в Палестину. Уже дома я узнал, что англичанам удалось повредить еще два судна, все остальные попытки заминировать суда были предотвращены.
История пятая: Боб
Утро Президента
Президент проснулся как обычно рано. 5-30. Пора вставать. Он позволил себе минуту полежать с закрытыми глазами, вспоминая план на сегодняшний день — 14 марта 1947 года. Ничего хорошего от сегодняшнего дня он не ожидал.
– Проблемы, проблемы… Прав был Черчилль, назвал все своими именами в Фултоне.
На письменно столе его уже ждали четыре газеты. Настроение они не улучшили. Все, и демократы и республиканцы писали примерно одно и то же, что он затягивает решение вопроса о евреях, что они до сих пор остающихся в концлагерях из-за его слабости, ну и, естественно, что демократы проиграют выборы. Одни лили слезы, вторые предвкушали политические победы… А виноват во всем он, мягкотелый и нерешительный Трумэн. Все это подавалось так, как будто это единственная проблема.
Трумэн был раздражён. По еврейским делам он регулярно получал от англичан пустые обещания. Они их и не собирались выполнять. Его требования действий с расселением евреев из концлагерей ни к чему не приводили. Трумэну приходилось, стиснув зубы, продолжать сотрудничество с Англией по другим важным внешнеполитическим вопросам.
— «Упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их», — процитировал он сам себе Библию.
Трумэн отложил в сторону газеты и пошел в Овальный кабинет. В 8-15 минут в кабинет вошел его старый друг пресс-секретарь Чарли Росс. Им подали кофе, и Чарли стал рассказывать о главных событиях, произошедших за ночь, и об уточненном плане сегодняшнего дня:
— В Греции — гражданская война. Коммунисты и антикоммунисты готовы друг другу глотки перегрызть. Если бы только в Греции, влияние коммунистов растет по всей Европе. Де Голль строит свою шумную агитационную кампанию на старом лозунге. В его понимании национализм — это борьба с влиянием США. Все со Сталиным заигрывает. Что-то во время войны, когда американцы освобождали Францию, он был потише.
— Чарли, Сталин блокирует Создание международного Агентства по атомным разработкам (Atomic Development Authority), — сказал Трумэн. — Нужно выступить вместе. С Черчиллем я бы нашел общий язык, но Эттли и Бевин…
— Они не устраняют, а множат проблемы. Вместо того, чтобы разрешать ситуацию перемещенных лиц в Европе, они затеяли войну с евреями. Их информации доверять нельзя.
— Да, информация их с душком… Но такого союзника особенно сейчас терять нельзя. Ладно, пора.
Регулярное утреннее совещание проходило в зале заседаний кабинета министров, в конце коридора, где за ходом совещания могли следить портреты нескольких американских президентов, а не только одного Джорджа Вашингтона. Когда Трумэн и Чарли Росс вошли в зал там уже собрались министры и главные советники. Президент прошел к своему креслу как всегда с бодрым видом, иного у Президента, как считал Трумэн, быть не должно, и совещание началось.
В этот день совещание прошло сравнительно быстро. Трумэна явно беспокоили какие-то невысказанные мысли.
— Всем спасибо. Адмирал, — Трумэн обратился к адмиралу Лиги, главе президентской администрации, — я прошу Вас задержаться.
Они остались вдвоем.
— Адмирал, мы сегодня уже говорили, что губернаторы, пресса, еврейские организации — все твердят, что если не решим вопрос евреев и их иммиграции в Палестину, то проиграем выборы. Ваше мнение, адмирал?
— Вполне возможно. Опросы говорят именно это. Я считаю абсолютно недопустимым продолжать держать евреев в концлагерях. Этим мы сами превращаемся в фашистов, такому нет оправдания. Вернуть назад в их страны невозможно, никто не хочет их принять, да и некуда. Думаю, что Палестине нет альтернативы.
— Да, вопрос нужно срочно решать. «Кто затыкает ухо свое от вопля бедного, тот и сам будет вопить, и не будет услышан ». Но не только Маршалл и Форрестол, не только Англия и арабы, но даже авторитетные еврейские организации American Council for Judaism (ACJ) и American Jewish Committee (AJC) занимают антисионистскую позицию. Маршалл — он вообще утверждает, и надо сказать обоснованно, что поддержка еврейского государства в Палестине приведет к необходимости ввязаться там в новую войну. Форрестол твердит одно и то же — нефть, нефть…
— Большинство американцев требует, мистер Президент…
— Какое большинство? «Не следуй за большинством на зло, и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды». Но нужна правда, ее нужно знать.
— У OSS есть там люди, доклады от них поступают регулярно.
— Все так, адмирал, все так. Но странным образом доклады OSS противоречат той информации, которую я получаю от различных неправительственных организаций и международных комиссий. Вполне возможно, что агенты OSS смотрят на ситуацию через арабские очки.
— Вполне возможно, мистер Президент, это естественно. Они, скорее всего, честные и компетентные люди, но там на арабском Востоке они уже не первое поколение, связаны личной дружбой со многими арабским властными лицами… Все в интересах дела, как говорится. Без этого информации не добыть, нельзя же поставить это им в вину.
— Мне, адмирал, нужна достоверная неотфильтрованная информация. Действительно ли есть «арабское единство», на что способны их вооруженные силы, на что готовы евреи в Палестине… В общем — я должен знать что там творится на самом деле. Мнение я составлю и сам.
— Мистер Президент, это возможно, подобный опыт есть. Президент Рузвельт, Франклин Рузвельт, широко им пользовался. Он поручал людям, отправляющимся в интересующий его регион, но конечно, без Управления стратегических услуг (OSS) и, конечно, без ФБР (FBI), собирать для него интересующую информацию.
— Я был бы благодарен, если Вы сможете что-то подобное организовать. Адмирал, займитесь этим. Замкните все исключительно на себя. Я думаю, излишне говорить об особой секретности этого дела? Только решите этот вопрос строго конфиденциально и без меня.
— Разумеется, мистер Президент.

«Дикий Билл»
Адмирал Лиги был уверен, что человеком, способным дать ему необходимых людей, был «Дикий Билл», — Уильям Донован. Он лично знает агентов, сам отбирал, учил и тренировал их, знает, кто на что способен и чем они заняты сегодня. У него есть агенты для практически любой задачи — от интеллектуалов — журналистов и художников до людей с криминальным прошлым. В том числе есть и женщины. Мнение утверждавших, что женщины не подходят для такой работы, его не интересовало. Это понятно, разные задачи требуют совершенно разных людей.
Лиги задумался. Сейчас Донован не занимает официальной должности в разведке, многие его люди вернулись к мирной жизни, но если «Дикий Билл» позовет, то они, скорее всего, откликнутся.
На удачу, Донован оказался в Вашингтоне. Он приехал через полтора часа.
— Рад видеть Вас, генерал!
— Я тоже рад, но как-то не верится, что Вы пригласили меня сообщить только это.
— Кофе?
— Да, и покрепче.
— О деле. Оно особо секретное.
— А я к другим отношения не имею.
— ОК! Мне нужна прямая достоверная информация о происходящем на Ближнем Востоке. Кто там чего стоит и от кого что ждать. Нужна доверенная группа не из OSS и FBI. У Вас, генерал, есть такие, кому Вы доверяете?
— Доверие — не моя добродетель, но люди есть. Дайте мне пару дней. ОК?
— Разумеется. До встречи.
* * *
Донован, как и обещал, пришел через два дня.
— Добрый день, генерал. С какими новостями?
— Люди есть, я готов дать свои предложения. Только кто будет руководить их работой?
— Лично я, генерал. Я один.
— Тогда я передаю Вам всю информацию. У меня есть парень в руководстве Studebaker Corporation. Война закончилась, как и поставки по Ленд-Лизу, и вполне естественно, что им нужны новые рынки для своих грузовиков. Можно послать ребят поработать на корпорацию, это отличное прикрытие, и заодно разобраться в ситуации.
— А почему Studebaker Corporation?
— Во-первых, старший вице-президента Студебекера — мой старинный друг. А во-вторых, они производят грузовики, прекрасно показавшие себя на войне. А там, в Палестине война уже созрела. На этом грузовике можно ехать не только по болоту, но и по пустыне, использовать для перевозки солдат, и как артиллерийский тягач. Так что грузовики могут заинтересовать людей достаточно высокого уровня. Группа абсолютно реально будет представлять интересы корпорации, а все остальное — дополнительная опция.
— А что за ребята?
— Один — Борис Гринблат, его сейчас зовут Боб Грин. Перед войной служил в полиции, отличился в борьбе с мафией, работал под прикрытием просто виртуозно. С началом войны в армии, затем в армейской разведке. Пурпурное сердце. Собирался в FBI, но пока свободен. Второй — Дин Арчес, прозвище «Швед», выполнял задания в тылу у немцев, как аналитик — слабее Боба, но вторым номером достаточно хорош. Особенно хочу остановиться на еще одной кандидатуре — Сабине Адамс.
— А женщина нужна в группе?
— Она не просто женщина. Она так владеет оружием, что может работать личным телохранителем, знает восемь языков, контактна, обаятельна и очень красива. Ну и доктор философии к тому же. Я предусмотрел для нее специальную роль. Дело в том, что арабская ментальность — особая. Они своих женщин не замечают, те — просто деталь интерьера, потому при них говорят очень много лишнего, даже не замечая, что в комнате еще кто-то есть. Если их женщин разговорить — многое можно узнать. Они, как и все женщины вообще, любят почесать языки об мужчин.
— ОК! Отправим двоих, Грина и Сабину. С Studebaker Corporation Вы, генерал, обговорите все сами.
— Разумеется, адмирал.
— Все сообщения — только для меня. А Грина я сам проинструктирую. Когда он может быть у меня?
— Я думаю, завтра.
Донован ушел.
* * *
20 марта группа Боба, костопольского Борека, вылетела в Дамаск.
В Дамаске
Март 1947 г.
Дорога из Нью-Йорка в Дамаск достаточно утомительна. Сначала рейсом TWA (Trans World Airlines) по маршруту Нью-Йорк — Гандер — Шеннон — Париж, затем поездом до южного итальянского города Бари, откуда вылетают чартерные рейсы до Никосии. А с Кипра уже рукой подать до Дамаска, но ожидание в Бари затягивалось.
Ничего страшного, Бари — интересный город с замечательными памятниками архитектуры XII и XIII веков, можно и немного побездельничать.
Боб и Сабина отдыхают в небольшом кафе в тени мощного платана.
Невдалеке развалины старинного замка. Кругом — ремонтные работы. Городу, да всей Италии, до нормальной жизни еще далеко, идет только второй послевоенный год.
Жарко. У деревьев, что уцелели на площади, листва скукожилась от солнца, так что тень они дают весьма жидкую. Хорошо, что платан выдерживает такое солнце.
Подошла официантка, или, скорее, по независимой манере держаться, хозяйка кафе.
Боб обратился к ней, собрав все осколки итальянского:
— Добрый день, сеньора. Принесите нам, пожалуйста, кофе. Только настоящий. Это возможно?
— Я думаю, что гадать не стоит, просто нужно проверить. Если не понравится, я не включу его в счет.
И она гордо ушла. Черт возьми, до чего же красивая…
Кофе оказался хорош.
На Сабину, казалось, жара не действовала. Она с явным удовольствием пила кофе, с интересом оглядываясь по сторонам.
— Lоckheed Constellation неплохой самолет, но три посадки, 20 часов лета кого хочешь доконают. Да и поезд сюда из Парижа — особое удовольствие.
— Это точно. Они в любое время, на любом направлении набиты битком. Мест в поездах нет. Такое впечатление, что после войны все куда-то понеслись.
— Мы еще неплохо доехали. — Сабина поставила кофейную чашку на стол. — Одни ищут родных, другие — работу, вот и едут куда-то.
Сабине явно не хотелось уходить:
— Когда мы нормально ели в последний раз?
— В Нью-Йорке. Я думаю, что ты права, пообедаем здесь.
— Ну и ты еще раз полюбуешься на эту королеву из кафе.
— Она тебе чем-то не понравилась? Что, ты думаешь, она сейчас делает?
— Любуется на тебя из-за занавески?
— Нет, она варит пасту.
— Ты видишь через стены?
— Если у итальянца радость или беда, или просто непонятный период в жизни, то он сразу принимается варить пасту. Когда прекратились бои, мы стояли в Тарвизио. Там у меня был приятель Доменик. Он по утрам рассуждал о возможности Третьей Мировой и от этих рассуждений немедленно расстраивался и убегал варить пасту.
Сабина прервала его разглагольствования:
— Все, ты как хочешь, а я заказываю.
Подошла официантка:
— Я могу предложить вам великолепную пасту. С пастой жизнь станет приятнее, жара мягче.
— Давай я закажу, — предложил Боб. — Паста, это хорошо. Только с трюфелями. Бутылочку «Barolo». А оссобуко возможно?
— Для вас — все возможно!
Официантка ушла довольная заказом. На столе мгновенно появились сыр в оливковом масле, какие-то лепешки, маслины…
—А что такое оссобуко?
— Боб, это тушеная телячья голень с мозговой косточкой с овощами и специями. Можно заказать еще и ризотто с шафраном.
— Мне говорили, что ризотто заказывать не стоит?
–Боб, расслабься. Не так энергично! Нужно входить в образ. Мы в Италии, встраивайся в среду. Итальянцы в ожидании пасты погружаются в «Dolce far niente». Важнейший специфический средиземноморский термин. «Сладкое ничегонеделание»!!! Это возможно только в Средиземноморье, просто место такое. Об этом еще Плиний писал. Только он, если быть точным, писал о «радостном ничегонеделании», но традиция выбрала более правильный вариант. А мы и в Италии ведем себя, как американцы,
— Сабина, ты перегибаешь, все народы могут и любят отдыхать.
— Но все по-разному. Американец скажет: «Don't Worry! Be Happy!» — «Не волнуйся, будь счастлив». Разве не так? Но он не скажет: плюнь на дела, в праздности — прелесть, удели время «Dolce far niente». Дело, как часы тикает у него в голове. А все дело в англо-саксонской культуре, где безделье — тяжкий грех.
Разговор прервался. На стол поставили большое блюдо с пастой.
— Вау! Это великолепно. — Боб пытался обратить на себя внимание итальянки. — От запаха трюфелей у всех в городе слюнки текут. Скоро они сбегутся сюда, здесь не останется ни одного свободного места!
К кафе подъехал мотоциклист на тарахтящем драндулете. Он попытался обратиться к хозяйке, но она не обратила на него внимания.
— Вот обратите внимание, синьора — «Parmigiano-Reggiano». – Хозяйка поставила на стол чашку с ароматным сыром, демонстративно обращалась только к Сабине. – Это не просто пармезан, это особый сыр. Приятного аппетита.
После обеда Боба обуяла деловая активность.
— Сабина, сейчас давай я введу тебя в курс дела по нашей миссии.
— Шеф, я вся внимание.
Сабина села как дисциплинированный школьник, преувеличенно внимательно уставившись на Боба.
— Когда прилетим в Дамаск, там будет не до разговоров, кто знает, чьи уши нас будут слушать. Здесь вроде некому.
— У той итальянки очень симпатичные уши!
— Слушай, ты серьезной бываешь? Далась тебе она…
— Уже слушаю.
– Позиция Госдепа, а точнее Джорджа Маршалла по Палестине проста и логична. Война в случае создания там еврейского государства неизбежна. 600 тысяч — это все еврейское население, арабов же миллионы. Евреи просто не имеют шансов на победу. Маршалл не хочет за них воевать, и, видимо, он прав. А Форрестол твердит, что самолетам и кораблям нужна нефть, а она у арабов.
— А миссия в чем?
— Сейчас. Дело в том, что от Президента требуют евреев поддержать. Так просто от этой проблемы не отмахнуться.
— И вот мы-то и разрешим эту проблему, нам поставят памятник в парке нашего имени.
— Точно. И называться он будет «Памятник неизвестному солдату»!
Боб смотрел на Сабину с явным удовольствием. Такое впечатление, что не было утомительных дней пути, и что впереди развлекательная поездка… Лоб чуть широк, минимум макияжа, волосы, стянутые в «конский хвост»… Обыкновенная женщина, но в целом — глаз не оторвать. Смеется, довольна жизнью, да и восхищенные взгляды итальянский мужчин она явно замечает.
— Я уже серьезна, шеф!
Боб с сомнением посмотрел на нее. На серьезную она была мало похожа, Но когда занялась важным делом — достала маленькое зеркальце и стала подкрашивать губы, сразу посерьезнела.
— Дело в том, что я абсолютно в теме по Палестине и по проблемам Президента. Я так понимаю, что пока ты разговариваешь с важными арабами, я должна сплетничать с их женами… Это все понятно. Непонятно: когда мы дальше?
— Завтра чартер на Крит, а оттуда рейсом Middle East Airlines — в Дамаск. Там нас встретит представитель гостиницы. Только нужно дать телеграмму из Никосии. А пока закажем еще бутылочку.
Хамза
В Дамаске группу встречал приглашенный корпорацией немолодой сириец. Он держал в руках картонку с надписью Studebaker Corporation. Оказалось, что он вполне прилично владел английским.
Боб в хорошо сидящем костюме да еще с красавицей секретарем выглядел очень представительно.
Сириец приветствовал их:
— Здравствуйте, господа. Меня зовут Хамза, и я сделаю все, чтобы ваше пребывание в Сирии было успешным и приятным.
— Здравствуйте, Хамза. Мы благодарим Вас за встречу. Куда мы едем?
— Вам приготовлены комнаты в отеле Ориент Палас на площади Аль-Хиджаз. Это самый центр города, все значимые места рядом.
— Поехали.
Хамза повел их к большому, довольно обшарпанному автомобилю, но оказалось, что тот бегает еще достаточно шустро. Вокруг сновал совершенно экзотический транспорт, водители которого, скорее всего, и не подозревали о правилах дорожного движения. В ходу были знаки руками — водители из окна рукой показывали, что они собирается повернуть.
Они проезжали мимо фантастической смеси старинных дворцов и мечетей 1000-летней давности, мимо сравнительно новых улиц, площадей и витрин… Дамаск поразил своим многообразием и сочетанием красок.
Хамза гордо объяснял:
— Говорят, что здесь, недалеко от Дамаска, в деревушке Бейт-Лахья, жила наша прародительница Ева. Благочестивым паломникам и туристам показывают место, где похоронен ее сын Авель. Говорят, когда пророк Мухаммед впервые увидел Дамаск, город показался ему чудесным изумрудом, окаймленным желтым песком. Потрясенный его красотой, пророк боялся, что после Дамаска даже рай не покажется ему достаточно красивым.
— Хамза, можно ехать помедленнее, мы не успеваем смотреть вокруг…
— Конечно можно.
Хамза распорядился, и машина замедлила ход. Но видимо водитель считал это унижением своего достоинства, он набрал скорость снова примерно через минуту.
Хамза продолжил:
— У нас говорят: «Если Аллах хочет наградить человека, он дарит ему путешествие в Дамаск». Вот он вас и наградил.
— Мы христиане.
— И христиане — его дети.
— А евреи?
— Евреи — нет.
— Почему?
— Он пришел к ним, но они его отвергли…
Приехали к гостинице. Хамза помог донести вещи и проводил их к портье.
— Спасибо, Хамза, ты нам очень помог.
Боб пожал ему руку и дал 5 долларов. Он сомневался, много это или мало, но решил, что пока хватит.
— Вы оказали мне честь, позволив помочь вам. Если вы согласны, то я помогу вам и завтра. Спокойного сна.
Хамза ушел.
После размещения Сабина зашла к Бобу. Поговорить решили на балконе, там, скорее всего, нет микрофонов.
— На мой взгляд, этот Хамза вполне может быть полезен.
— Мне кажется он с двойным дном. — Сабине он явно не понравился. — Слишком рвется к контактам с нами. Скорее всего, он из контрразведки.
— Скорее просто хочет заработать. А из контрразведки для нас здесь каждый. Завтра наметим план визитов. Скоро праздник — вроде Independence Day. Можно будет нанести визиты вежливости.
— Только сирийцы назвали его иначе — Днем эвакуации. Впрочем, это дело вкуса.
— Ладно, Сабина, с Хамзой разберемся позже. Как тебе Дамаск, первые впечатления?
— Возможно, на самом деле Пророк был от него в восторге, но я предпочитаю Бостон.
— Прекрасный город!
— Да, я там научилась держать удар. Когда отец в 32-м потерял работу, то мы были вынуждены переехать в Норт-Энд (the North End). Это был тот еще райончик: начали его суровые и честные протестанты, но их вытеснил совершеннейший сброд. Порт, моряки, расслабляющиеся после долгих походов. Ну и спутники этого расслабления — серьезным риском было пройти по улице одной. Сестру одного знакомого парня изнасиловали прямо среди бела дня.
Сабина встала у балконной решетке.
— Боб, у тебя есть сигарета?
— Да, конечно.
Некоторое время они курили в тишине. Затем Сабина продолжила:
— И вот тогда трое ребят организовали школу самообороны.
— А тот насильник?
— Он уже больше никого не изнасилует.
Боб не стал уточнять, что это означает.
— И Бостон тебе понравился этим?
— Нет, восхитительным чувством свободы! Это здорово, когда твоя свобода в твоих руках!
Боб смотрел на Сабину и понимал, что пора расставаться, а то можно наделать глупостей…
— Пора отдыхать. До завтра, Сабина.
Первые связи
Еще только светало, когда их разбудил пронзительный крик муэдзина, призывающего правоверных к первой молитве. За ближним минаретом, к призыву подключился второй, третий. Боб вышел на балкон, хмуро поглядел на просыпающийся город:
— Сомнительное удовольствие, — подумал Боб, — примерно, как в казарме команда «Подъем!»
Он вышел на балкон и увидел Сабину. Она тоже проснулась и с любопытством оглядывала просыпающийся Дамаск. Жары еще не было, солнце только чуть выглянуло из-за горизонта. Приятный ветерок нес еще ночную прохладу.
— Привет, — помахал ей рукой Боб, — Как это нам вчера Хамза говорил — Дамаск, это чудесный изумруд, окаймленным желтым песком? Фантазер.
— Ты что-то с утра не в духе. Надеюсь, завтрак поднимет тебе настроение. Давай, через полчаса в лобби.
Первым, кого они увидели в лобби, оказался Хамза.
Боб приветствовал его:
— Рад видеть Вас, уважаемый Хамза. Надеюсь, Вы хорошо отдохнули? Не хотите ли присоединиться к нам за завтраком?
— Саббах алля билькейр, господин.
— Да благословит Господь ваше утро! — перевела Сабина.
— Благодарю Вас за приглашение, только два завтрака в одно утро — это для меня слишком много. Не примите мой отказ за неуважение.
— Тогда, может быть, после завтрака Вы выпьете с нами кофе?
— Спасибо, благодарю за честь… С удовольствием.
Завтрак был похож на плотный обед. Под словом мезе (закуска) подразумевалось с десяток различных блюд, которые немедленно появились на столе. Справиться со всеми предложенными блюдами они так и не смогли. Официант огорченно смотрел на это и спросил:
— Вам не понравилась еда?
— Очень понравилась.
— Может вам принести что-то другое?
— Нет, спасибо. Все было очень вкусно. Принесите нам кофе на троих и пригласите к нам вон того господина. Его зовут Хамза.
— Конечно, господин.
Хамза тут же подсел к ним.
— Надеюсь, что вы хорошо отдохнули. Хочу помочь вам сделать пребывание в Дамаске не только приятным, но и полезным для вас и уважаемой корпорации.
— А Вы можете?
— Конечно! Я здесь знаю все и всех. — Хамза расплылся в улыбке, как будто это утверждение доставляло ему высшее удовольствие. — А если найдется тот, кого я не знаю… Чудеса бывают, то у меня есть друзья, которые нас быстро познакомят. С кем бы вы хотели встретиться, что посетить?
— Мы заинтересованы в продаже грузовиков студебеккер. Это грузовики высокой проходимости, особо надежные и там, где нет дорог. Это хорошо показала недавняя война. У них много особенностей. Мы это расскажем заинтересованным лицам.
— А можно их использовать, как тягачи для пушек? Или как шасси для безоткатных орудий?
— Вы были военным, уважаемый Хамза? Ваши вопросы очень точны.
— Здесь, на Востоке, все немного военные. Но все-таки?
— Да, конечно можно их и так использовать.
— Вы можете начать действовать через своего соотечественника.
— Это кого?
— Это Восток, для того, чтобы все уметь и все решать не обязательно сидеть в высоком кабинете. Я говорил про журналиста The Times of London Уолтера Стирлинга.
— Журналиста? Впрочем, все равно, как англичанин, он наш конкурент. Мы были союзниками в войне, но в бизнесе у каждого свои интересы.
— Возможно, наиболее заинтересован в ваших грузовиках начальник штаба генерал Хусни аль-Займ. Он достаточно влиятельный человек, он тот, кто вам нужен. Но решает все премьер-министр, Джамиль Мардам-Бей. Деньги выделяет он.
— Ну, он нас вряд ли примет.
— Я думаю, что все вполне возможно. Мой двоюродный брат большой друг его секретаря, а тот хороший человек, он обязательно все устроит. Только…
— Что только?
— Он доверчивый очень. Доверился партнеру в торговле и сейчас почти банкрот…
— Уважаемый Хамза, примите это для брата, как знак уважения. Надеюсь, это улучшит ему настроение…
Боб передал Хамзе заранее приготовленный конверт с 500 долларами.
— Это совершенно излишне, господин, но я передам ему. Мне нужны час-два для организации встречи. А пока еще не наступила жара, вы можете погулять по Хамидие. Это недалеко от отеля.
— А что это такое?
— Это рынок Дамаска.
— Но нам ничего на рынке не нужно.
— Это не просто рынок. Чего только там нет! Парча, чеканные кубки, старинные ятаганы, кипы тканей, горы свитеров... Туфли висят в связках, как лук. Там виртуозы — шашлычники: куски баранины на шампурах… Это нужно если не отведать, то хотя бы увидеть! Есть смысл даже просто ощутить этот невероятный запах. Вы можете посмотреть, как ювелир работает над серебряным браслетом... Поверьте, это на самом деле стоит увидеть!
— Да вы поэт, уважаемый Хамза.
— Просто сириец. Встретимся здесь через два, нет, лучше три часа. И не торопитесь. Я подожду.
Боб и Сабина вышли на улицу.
— Шеф, а может пойдем, выпьем еще по чашечке кофе? А то мысли какие-то вялые, да и время для кофе в самый раз…
Жары еще не было, на улице было оживленно и шумно. Метров через 40-50 они увидели небольшое кафе. Сабина выбрала столик под тенистым платаном.
Кофе был хорош, хумус просто отличный. Но Сабине не сиделось…
— Так мы идем на рынок?
— Пошли!
На рынке Сабина, ориентируясь по запахам, привела Боба в ряды пряностей. Продавец что-то горячо говорил Сабине. Она потом перевела, он предлагал ей растертую в порошок сухую ящерицу — саканкур. По его словам она повышает мужской тонус. Сабина заверила его, что с тонусом у них все в порядке, но продавец поглядел на Боба, с недовольным видом озирающегося вокруг, и сказал:
— Госпожа, ему точно надо.
— Я смогу ему помочь и сама, без саканкура.
— Я уверен, что Вы, госпожа, лучшее лекарство. Если бы все были такими, как Вы мой бизнес бы разорился.
— Спасибо, уважаемый.
Сабина купила небольшой медальон, который, по словам продавца, приносил удачу. Ей не хотелось уйти без покупки у любезного продавца, знающего, что сказать женщине.
Боб попытался выяснить, о чем они говорили.
— Так, обычный обмен любезностями.
Пора было возвращаться в отель.
— Обрати внимание, Боб, тут нет собак. Коран считает их существами грязными и недобрыми. Вот кошки для арабов — другое дело! Они зализывали раны Пророка. Их любят, и нет им числа!
Вскоре они уже входили в прохладное лобби отеля. Хамза их уже ждал. Он выглядел так, как будто только что нашел клад старинных золотых монет.
— Все устроено. Сегодня вечером в 18-00 у господина Мардам-Бея прием в честь национального праздника — Дня эвакуации. Уважаемые представители Studebaker Corporation приглашены быть гостями. Только госпоже придется быть в компании женщин. Такие у нас порядки.
— Я очень этому рада. А что это за праздник?
— В этот день 17 апреля 1946 г. последний иностранный солдат покинул Сирию.
— А кто там будет, уважаемый Хамза? — спросил Боб.
— Будет много важных людей, но главное, что придет сам господин генерал Хусни аль-Заима, начальник Генерального штаба. Очень возможно, что он скоро станет вашим заказчиком. Будет Камиль Хамун, это сильный человек в Ливане. Вам будет с кем поговорить о грузовиках и обо всем, о чем пожелаете.
— Спасибо, Хамза. Я рад нашему сотрудничеству.
— Большое спасибо, господин, всегда рад Вам помочь.
Хамза откланялся и ушел.
— Боб, ты заметил, что он, похоже, никуда не ходил. Если прибывает представитель Studebaker Corporation, то это не турист. Сделать домашние заготовки не сложно.
— Пускай, пока это идет в нужном направлении.

Уолтер Стирлинг
Журналист газеты The Times of London Уолтер Стирлинг задумался. За время службы в SIS он привык не доверять никому. С какой стати Studebaker Corporation вдруг заинтересовалась Сирией? Рынок для такой корпорации мал, да и проблема с грузовиками для Сирии далеко не на первом месте, и корпорации это наверняка известно. Конечно, война неизбежна, но сегодня нужно закупать оружие, готовить армию. А грузовики… Это в СССР их нужно было сотни тысяч, а здесь, в Сирии, нет места для миллионных армий, грузовики подождут.
Подполковник Стирлинг был демобилизован год назад. Он уже тогда дал себе обещание уехать домой при первой возможности, все же возраст — 67 лет — требовал покоя. Но Лондон просил остаться, заменить его было сложно…
И вот сейчас эти американцы. Какой студебеккер, это явно разведка. На носу голосование в ООН, вот и засуетились американцы.
Дамаск, как его видел Стирлинг, был змеиным клубком многих разведок. Англичанам по мере сил мешали французы, еврейская «Шай», русские… И вот еще какой-то «Studebaker», что им здесь нужно?
То, что это очередной противник, Стирлинг не сомневался. Иначе американцы могли запросить интересующую информацию через SIS.
Ничего не поделаешь, нужно включаться в игру.
Стирлинг переоделся, недовольно поморщился — болела спина, результат падения с лошади в давние, еще лейтенантские времена, по привычке посмотрел перед выходом в зеркало, и отправился к Премьер-министру.
Джамиль Мардам-Бей принял его сразу.
— Что привело моего друга в такой ранний час?
— Заботы, заботы, господин Премьер-министр.
Секретарь принес кофе.
— Я, господин Премьер-министр, всегда обращаю снимание на новых людей в Дамаске. Такой уж у меня несносный характер.
— Дамаск большой город, людей много. Кто обеспокоил моего друга?
— Американцы. Как они говорят, представители Studebaker Corporation.
— Это прекрасные машины, мой друг.
— Возможно, что это моя мнительность. Но обычно практика иная. Ваши представители должны были приехать в корпорацию и там заказывать грузовики. А если что-то необычно, то мне всегда это не нравится.
— Вы предполагаете американскую разведку? OSS или FBI?
— Не знаю. Но если бы они были из OSS или FBI, то друзья предупредили бы меня, я знал бы об этом. Возможно, что они и на самом деле собираются продвигать свои грузовики, но я предпочитаю предполагать худшее, а лучшее пусть потом порадует.
Мардам-Бей стал протирать очки. Хороший способ взять паузу, подумал Стирлинг.
— Если они не из OSS или FBI, то откуда? Кто их послал?
— Возможно, администрация Трумэна решила действовать через голову своих разведчиков, помимо них, в обход.…
— Мало мне французов, полковник, евреев, так еще и американцы появились… Может предоставить их воле Аллаха? Аллах не любит шпионов и объяснит им при личной встрече?
— Не стоит. Зачем такие крайности. Если мои опасения верны, и мы знаем, кто они, то лучше их использовать, они — удобный канал к Трумэну. Можно через них дать понять, что поддержка Трумэном сионистов — ошибочная политика.
— Он решил поддержать?
— Нет. Пока нет, но думаю, что разведка здесь именно для подготовки решения.
— Спасибо, мой друг. Мы примем их ласково и постараемся объяснить все… Так даже лучше. Пусть будет Studebaker Corporation.

Прием у Премьер-Министра
Пунктуальность не сирийское качество, но Боб и Сабина прибыли к особняку Премьер-министра точно в назначенное время. У входа, как оказалось, их уже ждали. К ним подошел офицер:
— Мархаба! Массаак алля билькейр!
— Добро пожаловать! Да благословит Господь ваш вечер! — перевела Сабина.
— Спасибо, рад знакомству!
— Господин Грин говорит и Вам — Массаак алля билькейр! — Сабина подкорректировала неверный ответ Боба.
— Я подполковник Сахим Рабах. Я удостоен чести сегодня сопровождать Вас, переводить и оказывать помощь.
— Спасибо, но г-жа Сабина прекрасно справляется с переводом.
— Г-жа Сафват Сами Паша Мардам Бей, высокочтимая супруга хозяина дома, приглашает г-жу Сабину к себе в свой меджлис. Там уже собрались жены гостей, и они будут рады Вашему приходу.
— Спасибо. Сами — это имя означает «Поддерживающая разговор»?
— О, Вы разбираетесь в сирийских именах! Но только кроме имени Самира — «собеседница», есть еще Самия — «высокозначимая, значительная».
— Я уверена, что госпоже подходят все эти имена.
Сабина ушла с молчаливой служанкой, а Боб со своим спутником прошел в сад, где собрались мужчины во фраках и смокингах.
— Господин Мардам-Бей еще не вышел. Сейчас я хочу представить Вас генералу Хусни аль-Заиму, начальнику Генерального штаба.
Сахим Рабах подвел Боба к представительному высокому мужчине.
— Господин генерал, разрешите представить Вам г-на Грина, нашего гостя из Америки. Он представляет Studebaker Corporation.
— Добро пожаловать, господин Грин, Вы оказали мне честь! — приветствовал его генерал.
— Салям алейкум! К сожалению, я не владею прекрасным арабским языком.
— Не беда, г-н Грин, здесь большинство говорит на английском и французском. Вашу корпорацию мы знаем, я приглашаю Вас поговорить о делах в моем офисе в удобное для Вас время, буду рад вас там принять.
— Спасибо, г-н генерал.
Внезапно все говорящие замолчали и повернулись к только что вошедшему в сад Премьер-министру. Круглые очки, галстук-бабочка прекрасно сшитый костюм, все это создавало облик профессора Сорбонны или Гарварда… Но Боб знал, Мардам-Бей уже несколько раз был приговорен к смертной казни, бежал, скрывался… И вот он — Премьер независимой Сирии.
Генерал аль-Заим представил Боба.
— Рад видеть Вас, г-н Грин. Я уже наслышан о Вас. Дамаск большой, но незамеченным здесь быть трудно. Желаю Вам успеха.
Сахим Рабах представил Грина остальным гостям. Через минуту непрерывного обмена рукопожатиями череда имен слилась для него в сплошной неразборчивый шум, в котором перемешались Амиры, Анвары, Вахиды и Галибы.
Наконец представления завершились. Все было не так плохо. Два приглашения, да еще от кого! На Востоке важна не только сама должность, но и то, какие силы находятся в твоем распоряжении. У Мардам-Бея — финансы, а у аль-Заима — армия.
Стол был заставлен закусками. Особо обратила на себя внимание трехъярусная серебряная этажерка, на каждом ярусе которой лежали помидоры, огурцы, перцы, редис, морковь, салаты, мята, петрушка, кинза, базилик, руккола и лимоны. Выглядело красиво.
После застолья снова вышли в сад. Боб, поговорив о красотах Дамаска с генералом аль-Заима, спросил его:
— Скажите, г-н генерал, Вам не кажется, что сегодня много разговоров о войне?
— Не обращайте внимания, мой друг, мы мирный народ. Сирийцы в основном хорошие купцы. Ну а о войне любят поговорить те, кто ее не нюхал, всякие журналисты. Ну и политики, им нужно обратить на себя внимание, вот они и говорят о войне.
— Я потому заинтересовался, что наши грузовики хорошо себя показали именно на войне. Война или мир, это дело правительств, мое — продавать машины.
Генерал рассмеялся:
— Должен Вас разочаровать, мой друг. Войны, как вы, американцы ее понимаете, не будет. Мы просто защитим братьев в Палестине. А евреи… Разве имеет значение, сколько их мы сбросим в море? Я лично не хотел бы этой войны! Это будет не война, просто бойня, примерно, как монгольские набеги или крестовые походы.
Потом, помолчав, добавил:
— Мистер Грин, пусть другие страны занимаются проблемами евреев и берут их к себе. Арабы никогда не согласятся принять в Палестине даже одного еврея. Даже один — это слишком много. Вспомните слова Бевина.
— Это какие?
— Он сказал, что американцы потому требуют пустить евреев в Палестину, что не хотят много евреев в Нью-Йорке. Я Вас не обидел? Но Вы-то, м-р Грин, понимаете, что евреи не оставили нам выбора?
— Г-н генерал, мое дело — грузовики. Я надеюсь быть Вам полезным.
* * *
Вечером, после приема, Боб с Сабиной подошли к уже известному им кафе.
— Назовем его «Под платаном», — предложила Сабина.
— Нет, это как-то по-парижски.
Они заказали кофе, и Сабина стала рассказывать о том, что ей удалось узнать.
— Все было очень красиво. Расставлены подносы с восхитительными сладостями и пирожными, перед которыми невозможно устоять. Искусно украшенные флаконы с ароматными жидкостями… Это настоящая «1001 ночь». Но и в таком месте женщины любят посплетничать.
— Что интересного рассказали?
— Они так разговорились, что про меня почти забыли. Одна дама была крайне недовольна, что Президент держит своих военных маленькими гарнизонами, разбросанными по стране, но не в Дамаске. Как она жаловалась на ужас жизни на периферии. Ну и завидовала высшим офицерам. Они-то как раз в Дамаске.
— Это, в общем-то, понятно. Командование под контролем, а войска убраны подальше. Видимо боятся переворотов.
— Как я поняла, они больше всего боятся короля Трансиордании. Он, они так считают все, хочет захватить их страну, включить в состав Великой Сирии, и быть ее королем. Собственно дело не в евреях, а в том, чтобы сорвать план Абдаллы.
— Да у вас там просто заседание генштаба.
— Нет, это просто сплетни. Как мне кажется, они так хотели показать значимость своих мужчин, а значит и свою.
— Возможно. Только мне показалось, что со мной были как-то слишком откровенны. Впрочем, это возможно мнительность…
— Шеф, там меня пытались перекормить сладостями, а я их не очень… Давай закажем шашлык. Поздно конечно, но есть хочется.
Шашлык был хорош, вот только вина в Дамаске не подавали.
Морис Лабро
За окном как всегда звали правоверных на молитву. Боб с досадой закрыл голову подушкой, но уснуть не удалось.
— Наверно они недостаточно правоверные, если нужно так кричать.
Делать нечего, пришлось вставать.
Бриться приходилось холодной водой, горячую нужно было заказывать, и ее бы принесли в назначенное время, но Боб предпочитал обходиться без визитеров. Он критически разглядывал себя в зеркало.
— Может усы отпустить, — подумал он, — а то все вокруг с усами, вчера на всю улицу я один без усов… Но сначала придется ходить просто небритым. Нет, это не для меня.
Постучала Сабина:
— Шеф, пошли завтракать.
— Пять минут, я буду готов. Внизу встретимся.
***
— Да благословит Господь ваше утро! — приветствовал их официант.
Принесли кофе.
— Знаешь, тут много шума, много суеты, но за этот кофе я готов им простить все неудобства.
— Обсуждать планы будем «Под платаном»?
— Конечно, там очень удобно. Сейчас туда и пойдем.
Пойти не получилось.
К ним подошел официант и передал визитную карточку.
— Господин просит уделить ему несколько минут.
— Где он?
— Вон за тем столиком в углу.
На визитке было написано: «Газета Франс-суар. Морис Лабро. Специальный корреспондент».
— Пригласите г-на Лабро к нам.
К ним подошел сухопарый брюнет в белом полотняном костюме, улыбнулся, поцеловал руку Сабине.
— Я прошу извинить меня за столь ранний визит. Мою газету интересует все происходящее в Дамаске, а появление здесь представителей такой важной американской корпорации безусловно интересно читателям. Я был бы благодарен вам за интервью.
— Г-н Лабро, мы торговцы, давать интервью — удел политиков.
— Тогда назовем это беседой. Во всяком случае, мне она доставит огромное удовольствие.
— Вы еще не начали с нами разговаривать, а уже предвкушаете удовольствие?
Подошел официант, предложил сладости. Лабро молча пережидал. Наконец официант отошел.
— Извините, – продолжил Лабро, – но я вижу Вашу прекрасную спутницу. Я предлагаю перейти в кафе на улице. Там выпьем, поговорим, возможно, беседа покажется интересной и вам.
— Выпить здесь не удастся. Страна трезвости.
— О пардон! Я имел ввиду кофе. Здесь много вариантов его приготовления. Ну и у меня есть прекрасный французский коньяк. Я держу его для друзей.
— Для коньяка еще нужно подружиться. Но я согласен поговорить. Сабина?
— Я — с удовольствием. Мсье Лабро столь любезен, что ему трудно отказать.
Лабро, к удивлению Боба и Сабины, привел их к тому же кафе «Под платаном». Там он заказал кофе по-друзски.
– Здесь немного шумно, но нет и лишних ушей, как у того официанта.
Возможно из-за раннего времени мимо проносилось множество громыхающих и дребезжащих машин, но иногда бесшумно проезжали вполне современные лимузины.
– Г-н Лабро, может быть Вы несколько преувеличиваете роль того официанта?
– Господа, официанты – это главные уши спецслужб. А этого я знаю вполне конкретно. Но вернемся к кофе. Это особый кофе, настоянный на пряных травах. Уверяю, стоит попробовать.
— Г-н Лабро, такой кофе мы никогда не пробовали, спасибо. Но Вы пригласили нас не из-за кофе?
— Конечно.
Лабро достал блокнот и карандаш, положил их на стол и на мгновение задумался.
— Господа, я здесь, на Востоке уже более 20 лет.
— И всегда были корреспондентом Франс-суар?
— Вы шутите. Газета основана только в 1944 году. До этого я выполнял здесь иные миссии. Так вот, за 20 лет я обзавелся здесь обширными связями, позволяющими быть в курсе почти всего происходящего.
— Как Вам это удается?
— С тех пор, как изобретены деньги, на Востоке все вопросы можно решить.
— Итак?
— Итак, мне стало известно, что Ваше появление в качестве представителей Studebaker Corporation воспринято здесь некими людьми, как обычная легенда прикрытия, и что на самом деле вы — американские разведчики.
— Я думаю, что на этом нашу беседу можно считать завершившейся.
— Ну зачем так остро реагировать. Мало что скажет французский корреспондент. Гораздо важнее то, что кем бы Вы ни были, Вас восприняли именно так. Я только рассказываю Вам об этом. Вам не нужно ни подтверждать, ни опровергать мои слова. Давайте поговорим, возможно, я смогу рассказать Вам что-то интересное…
— Давай послушаем, хотя бы в благодарность за кофе, — Сабина улыбнулась французу.
— ОК!
— Г-н Грин, я просто хочу ввести Вас в курс дела. Прекрасный город Дамаск, он идеальное место для подготовки проектов по Ближнему Востоку. Те, кто здесь — владеют всей информацией и находятся вблизи от места событий. Это и сделало его сегодня центром многих разведок. Внешне они вполне респектабельны, в основном знают друг друга, раскланиваются при встрече, но это только внешне. Англичане работают против французов очень жестко, дело совсем недавно доходило военной конфронтации. Благодаря английским штыкам генерала Пэйджита летом 45-го года сирийскими экстремистами были убиты сотни французов, а французские учреждения разгромлены. Здесь были достаточные французские войска, чтобы пресечь бесчинства, но силы Пэйджита значительно превосходили французские, а он поддерживал бандитов. Вот так они работают.
— Но это не разведка.
— Терпение, м-р Грин, терпение. Расклад сил здесь такой: одна группа — англичане с арабами, вторая группа — французы и еврейская разведка Шай. Есть русские — они сами за себя и против всех. Я так понимаю, что Сталин хочет создать в Палестине просоветский центр. Ну и американцы, пока не занимающие внятной позиции.
— Вы интересный рассказчик, мсье Лабро. Вы не пишете романы?
— Возможно, я позже займусь этим.
— Мсье Лабро, я Вас слушаю с большим интересом. Моего шефа сегодня слишком рано разбудили на молитву, на которую он идти не собирался, вот он и не в настроении. Все же непонятно, в чем интересы англичан?
— Они продавливают свой проект «Великая Сирия».
— Сирийцы должны быть в восторге!
— Нет, г-н Грин, не в восторге. Это проект с гегемонией Трансиордании. У короля Абдаллы самая боеспособная арабская армия. Командует англичанин, генерал Джон Глабб, да и все офицеры у него англичане. Они видят «Великую Сирию, как страну в составе Ирака, Сириа, Ливана и Палестины под властью кроля Трансиордании Абдаллы. Сирия при этом теряет свою недавно обретенную независимость. Но сирийцам нечего противопоставить Абдалле, у них нет армии.
— А генерал Хусни аль-Заим? Он же начальник Генерального штаба.
— Генерал есть, а вот реальной армии нет.
— Тогда у англичан все прекрасно. Им никто не противостоит.
— В английский проект не вписываются евреи. Вот они готовятся к войне серьезно.
— Не смешите меня, мсье Лабро. Сколько там евреев? Всех вместе тысяч 400? И это против миллионов арабов? У них нет шанса.
— Вы, г-н Грин, говорите совершенно точно, если рассуждать по-военному. Знаете высказывание Наполеона — «Бог на стороне больших батальонов». Но это арифметика. Пренебрежение нематериальной стороной дела противоречит историческому опыту и, на мой взгляд, нерационально.
— Поясните, пожалуйста, — вступила в разговор Сабина.
— У евреев нет пути назад, им некуда отступать. У них, как у греков под Троей, сожжены корабли, а сирийцы и египтяне больше думают, как противостоять аппетитам Абдаллы. Король Фарук озабочен национализацией Суэцкого канала, он стремиться избавиться от англичан. Король Ибн-Сауд много воевал, чтобы изгнать Абдаллу из Аравии, вряд ли он испытывает к нему нежные чувства. Так что этих больших арабских батальонов нет. А у Абдаллы — армия 8000 человек, да еще пара тысяч полиции. Вот такой расклад.
— Мсье Лабро, Вы рассказали много интересного. Даже нам, торговцам грузовиками было интересно. Мы обдумаем это.
— Я надеюсь на следующую встречу, м-р Грин. Меня вы легко найдете при необходимости. Au revoir.
Лабро откланялся и ушел.
Боб и Сабина молчали. Первым заговорил Боб.
— Я чувствую себя некомфортно. Такое впечатление, что мы под прозрачным стеклом, и сверху нас рассматривают в увеличительное стекло. И спрятаться некуда.
— Боб, он нам рассказал много интересного. Скорее всего, он из SDECE — французской внешней разведки. Но это не наша проблема, а наша — кто нас с ним видел?
— Не преувеличивай. Просто беседовали с журналистом…
На этот день особых планов не было. Боб с Сабиной походили по магазинам, отдохнули, а вечером отправились изучать город. План города они получили в отеле, но нужно было осмотреться на местности.
Стемнело. На одной тихой улочке неожиданно навстречу им вышли трое. Прохожих не было, и намерения «комитета по встрече» были вполне очевидны.
— Правый — твой.
Среднего Боб определил, как главаря. Сабина защебетала на арабском:
— Какая удача! Вы поможете нам найти дорогу к отелю?
Троица немного замешкалась. В это время Боб мощным ударом свалил среднего и повернулся к левому. Тот был вооружен ножом. Боб оглянулся, как там Сабина, и немедленно получил удар в руку. Рука повисла. С одной рукой справиться с бандитом было сложнее. В это время противник Сабины подставился. Он сделал шаг в сторону и на мгновение расставил ноги. Сабина резким ударом между ног надолго вывела его из строя. Противник Боба стал озираться, видимо думая, как выбираться из переделки. Но для него был плохой день. Боб нанес ему удар в шею, бандит упал и захрипел.
Сабина быстро обыскала лежащих. Пистолет был только у одного.
— Боб, уходим.
Они постарались уйти подальше, петляя по улицам, проверяя нет ли слежки.
Сабина разорвала рубашку Боба, перевязала ему руку. Рану лучше было бы зашить. Новую рубашку Сабина купила в ближайшем магазине.
— Похоже, что нам с журналистом придется встретиться раньше, чем мы думали.
Лабро сразу же провел их в свой номер. Сказал, что приведет французского врача, и вскоре вернулся с толстым усатым французом.
— Придется потерпеть.
Лабро тут же дал Бобу приличную порцию коньяка.
— У Вас, французов, эффективный способ обезболивания! Ради такого коньяка я готов пострадать еще раз.
Доктор, что-то напевая под нос, обработал рану, наложил несколько швов, перевязал, и пожелал больше не попадать в переделки.
— Что за нападение, мсье Лабро, как Вы считаете?
— Если просто бандиты, что вполне возможно, то это не имеет особого значения. А если их послали специально, то вас могут искать за нападение на мирных сирийцев. Я уже рассказывал, как вас восприняли англичане. Ну а как использовать арест, если, конечно, вас найдут и арестуют, то тут много вариантов. Придумайте сами.
— Если завтра будет все тихо, то значит — просто бандиты. А если начнут шуметь газеты, то дело серьезнее.
— Мадемуазель Сабина, с Вами приятно иметь дело, Вы все понимаете раньше, чем сказано.
— Я понимаю Ваш интерес, но ей есть с кем приятно иметь дело, дорогой мсье Лабро. Примите мою самую искреннюю благодарность.
Когда Боб и Сабина подошли к своему отелю, о произошедшем напоминала только некоторая бледность Боба.

Студебекеры в Бейруте
Наконец пришла долгожданная информация — в порт Бейрута прибыли три студебекера. Возле машин Боба ожидал какой-то толстый тип, предлагая прямо на месте заплатить за грузовики наличными. Отделаться от него удалось только угрозой обращения в полицию. Толстяк слегка сдулся, сообщил, что там, в полиции все его друзья, что вполне могло быть и правдой, но вскоре отстал.
При оформлении машин оказалось, что вместе со студебекерами пришел и новый виллис. Улыбающийся таможенник передал Бобу письмо.
— М-р Грин, это письмо Вам, пришло вместе с документами.
В письме неведомый Джим Залесски сообщал Бобу, что в ответ на его просьбу, направлен «Willys MB». Ну и всевозможные пожелания успехов.
— Умеет же мысли читать г-н Залесски. Пригодится.
Таможенные процедуры при постоянном уверении в дружбе все же потребовали некоторых незначительных вливаний.
Перегнать машины в Дамаск наняли христиан-маронитов. Проблемой стал поиск качественного бензина, но водители подсказали, что таким бензином можно разжиться на английских военных складах. Они же и организовали это через работников склада. Оказалось, что англичане так же любят деньги, как и все прочие.
В обратный путь Бобу с Сабиной пришлось отправиться на виллисе. Сабина тут же у уличного торговца купила себе какое-то арабское покрывало, завернулась в него так, что видны были только глаза.
— Без этого я загорю и буду похожа не на секретаря важного человека, а на арабскую крестьянку.
— Да, виллис летом — сомнительное удовольствие.
— А зачем ты его заказывал?
— Не заказывал я. Думаю, что это для подарка нужному человеку. В общем — там будет видно.
Перегон прошел без проблем, ехали не спеша, 130 км пути преодолели за 4 часа.
Вездесущий Хамза уже ждал их с ключами от вполне приличного ангара. Он с преувеличенным восхищением рассматривал грузовики, ахал и гладил их, как любимую женщину.
— Продайте их мне, м-р Грин, я дам хорошую цену.
— Дорогой Хамза, тебе, как другу, я бы их и подарил, но они предназначены для сирийской армии.
— Вы шутник, м-р Грин. Зачем им такие машины? Им вполне подходит и конь. А еще лучше — мул. У них тоже очень хорошая проходимость по бездорожью. Все прочее — слишком сложно.
— Ты преувеличиваешь. Я общался с генералом аль-Заимом. Он вполне современный человек.
— Он — да. Он был офицером у турок, а потом во французской армии, а это совсем другое дело. В сирийскую армию идут те, кто не смог стать купцом или государственным чиновником. Это путь неудачников.
— Армейская карьера для неудачников?
— Да, господин. Большинство сирийских военных из деревень. Какая для них тут карьера? Так уж, то, что никому не нужно. Туда идут алавиты, друзы, курды и черкесы. В основном алавиты, конечно. Им вне армии карьеру не сделать. Сириец в армию не рвется, он в самом крайнем случае, пойдет в полицию, но при этом будет очень несчастен.
— Хамза, мне непонятно, газеты криком кричат про войну. Сбросим евреев в море! Кто сбрасывать будет, если так относиться к армии?
— Не знаю, я не кричу про войну. У нас армия маленькая, чуть больше 5000 человек, да жандармерия чуть больше трех тысяч. Набрать людей можно, а как сделать их солдатами? Боевого опыта у них кот наплакал. Ополченцы — это еще возможно, но это не армия. Лучше всего продайте грузовики мне, а еще лучше — давайте вместе создадим транспортное предприятие. Перевозки, доставка грузов в отдаленные районы. Вы станете богатым человеком.
— А ты?
— А я буду счастлив этому способствовать.
— Это интересно, но я уже обещал генералу. После него — ты первый!
— Спасибо, я ценю Вашу доброту.
Осматривать машины генерал Хусни аль-Заим явился с большой свитой, смотревшей на студебекеры, как на музейные экспонаты, и с гораздо большим интересом разглядывавшим заморскую красавицу Сабину. Она стояла чуть позади Боба с блокнотом и демонстрировала готовность записывать, но и оттуда притягивала к себе все взгляды. Восточный мужчина просто не может не отреагировать на женщину, или хотя бы сделать такой вид. Как бы то ни было, записывать Сабине пока все равно было нечего. Это Восток, торопить события нельзя.
Генерал практически один из всех, был явно заинтересован. Он спрашивал о проходимости машин по бездорожью с артиллерийским расчетом в кузове и пушкой на буксире, возможность использования машин для установки на них безоткатных орудий, о работе двигателей во время песчаной бури и многое другое.
— Мистер Грин, — аль-Заим говорил не спеша, — вы предложили интересные машины. Я думаю, что для испытаний одну нужно переоборудовать в артиллерийский тягач с бронезащитой для людей в кузове, на другую установить безоткатное орудие. У нас есть несколько ваших, м-р Грин, безоткатных пушек М-20. Они хорошо себя зарекомендовали в войне против бронетехники, против различных огневых точек, ну и против пехоты, разумеется. Сейчас, после войны, таких орудий в Европе много, думаю, что нам их продадут с удовольствием.
— Вы совершенно правы, г-н генерал. А третью машину под что подготовить?
— Под перевозку пехоты, м-р Грин. У нас в Холмсе находится Военная академия. Машины перегоним туда. Там есть и мастерские для переоборудования, там и проведем испытания.
— Прекрасное решение, г-н генерал.
— Руководить испытаниями будет подполковник Сахим Рабах. Кстати, Вы с ним уже знакомы. Он же и побеспокоится, чтобы в Холмсе вы не терпели неудобств.
Генерал еще раз обошел грузовики, потом снова обратился к Бобу:
— Какие у Вас планы на вечер, г-н Грин?
— Те же, что и всегда. То есть — никаких.
— Тогда я Вас приглашаю к себе на ужин. В 7 часов вечера. До свиданья, г-н Грин.
— До свиданья, и спасибо за приглашение.

Ужин у генерала
После ужина, похожего на большой банкет, в саду в тени раскидистого дерева Боб и Хусни аль-Заим курили кальян. Наступало время разговоров.
— Мой брат, президент Шукри аль-Куатли, великий человек. Это в его правление изгнали французов. Ради независимости Сирии, он принимал тяжелые решения, но не ошибается только один Аллах. Выгнать французов и обрести независимость без помощи войск генерала Пиджита, он не мог.
— Да, я знаю, Пиджит заставил генерала Бейне не выводить своих солдат из казарм.
— Дорой друг, чем были плохи французы, и чем лучше пришедшие им на смену англичане, я так и не смог понять. Сирийские патриоты радуются английской поддержке, но не понимают, что ценой станет замена прямого французского колониального господства молчаливым британским контролем. Естественно, генерал Пиджит не сделал ни одного шага, пока мой брат Шукри аль-Куатли не подписал нужный англичанам договор. Независимость, мой друг, это не замена французов на англичан.
— Господин генерал, а почему вы это мне рассказываете?
— На Востоке время течет не спеша, отдыхайте, м-р Грин. Я все сейчас поясню. Мы внимательно следим за послевоенными действиями Америки. Два дня назад (5 июня) Джордж Маршалл в Гарварде изложил программу помощи Европе. И представьте — там, в его программе, нет кабальных договоров. Вы меня понимаете, г-н Грин?
— Должен признаться, что пока нет.
— А на самом деле все просто.
Слуга принес на столик бутылку виски, два бокала, какую-то воду, орешки, и удалился.
— Надеюсь, Вы не против? Я не знал, какой виски вы предпочитаете, поэтому нам принесли американский. Это «Бурбон».
Генерал разлил виски.
— За Ваши успехи, м-р Грин!
— И за успехи независимой Сирии!
Виски после долгого периода трезвости оказался очень хорош.
— М-р Грин, я потому упоминал речь генерала Маршалла, что ясно понял — вот та страна, тот союзник, который нам нужен. Кстати, нам хорошо известно, что у США долгие отношения с аль-Саудом, и они основаны на взаимной выгоде.
— Я простой коммерсант, г-н генерал, чем могу быть полезен я?
— Дружбой, г-н Грин, дружбой. И в знак этой дружбы вы могли бы донести мои слова до нужных людей в США. Ведь мы же друзья, м-р Грин?
— Это для меня честь!
— Дружба на Востоке всегда вознаграждается.
— Я Вас понял, г-н генерал. Но я смогу что-то предпринять только когда у меня будут хотя бы предварительные результаты по нашим грузовикам.
— За успех, м-р Грин!
Виски — это хорошо, но генерал сказал уже все, что хотел.
Боб начал прощаться. Тоже не быстрый процесс.
* * *
Лучшее время для прогулок в Дамаске — поздним вечером. Сабина взяла на себя роль гида. То ли ей хотелось прогулять, то ли прогулять подвыпившего шефа.
— Пойдем, я отведу тебя в интересное место! Пока ты гостил у аль-Заима, я изучала город. Это всегда полезно.
Она уверенно повела Боба на восток. Впереди показалась довольно мрачное сооружение — Цитадель Дамаска.
— Ее в 1925 обстреливали французские пушки, потом она практически не восстанавливалась и использовалась, как тюрьма.
— Это и видно.
— Нам не сюда, идем дальше.
Через полтора км перед ними открылась Большая мечеть Дамаска. Вот её увидеть непременно стоило.
— Её ещё называют мечеть Омейядов. Это память о давно исчезнувшей арабской династии, первой после Мухаммеда. Это память об империи, которая была больше Римской в самом ее расцвете. Мечеть построил халиф аль-Валид, затратив на это налоги Сирии за семь лет!
— Да, чувствуется, что конгресса у него не было. А почему тут три минарета, мне казалось, что должно быть два или четыре.
— Было два. Третий, западный, аль-Гарбия. Обрати внимание — у него вверху небольшая башенка с шатром и острым шпилем. Это стиль мамлюков. Они и пристроили третий минарет. Вон тот, юго-восточный, носит имя пророка Исы. Говорят, накануне Страшного Суда Он с него спустится на землю. Потому на землю под минаретом имам мечети каждый день стелет новый ковер. А вот тот, напротив минарета Исы, называется аль-Арус — минарет Невесты. Какой невесты — я так и не поняла.
— Я рад, оказывается, есть что-то и тебе неизвестное. А то я совсем спасовал перед твоей ученостью. Только ты на самом деле привела меня смотреть на минареты?
— Ты знаешь, даже когда я даже одна в номере, меня не оставляет ощущение, что кто-то есть еще. Он либо наблюдает, либо подслушивает…
— Выход один, я буду рядом и буду тебя защищать!
Боб обнял Сабину за талию. Он хотел сделать это шутливо, но запах ее волос и ощущение тела заставили сердце учащенно забиться. Боб сразу понял, он хотел этого с первой минуты знакомства, хотел, но обманывал себя, прятался за внешней невозмутимостью.
Сабина провела кончиками пальцев по его щеке, и ему показалось, что земля уходит у него из-под ног… Он уже и не помнил, когда испытывал столько страсти… и нежности. Она стояла в его объятиях целую вечность. Потом он почувствовал, как она постепенно отстраняется — без усилия, просто потому, что момент прошел.
Боб и сам не знал, как это произошло. Это было неправильно, непрофессионально, это мешало делу, но он хотел ее… Это все южная ночь, нужно взять себя в руки.
Сабина уже успокоилась. О произошедшем напоминал только чуть изменившийся, слегка охрипший голос, но она уже вернулась на землю.
— Боб, взгляни на это чудище.
Сабина отодвинулась от него и показала Бобу внушительную деревянную повозку у входа. Она старалась Боба отвлечь, дать ему успокоиться.
— Непонятно, что она тут у мечети делает.
— О ней пишут, что это таранное устройство Тамерлана, а я еще читала, что это боевая колесница древнего Рима.
— Интересно, она тут для повторного штурма? Но надеюсь, что внутрь мы не пойдем?
— Не пойдем. Все, как ты хочешь, шеф! Но там находится захоронение Иоанна Крестителя, которого здесь именуют пророком Яхьей. Он там присутствует частично, там только его голова. Правда с головой сложности, потому что еще одна хранится на Афоне, другая — в Амьене, во Франции, есть и еще одна — в Риме, в церкви Папы Сильвестра.
— Да, многовато для Иоанна.
— Красоты Дамаска тебя не увлекают?
— Увлекают, но нам завтра утром в Холмс.
Несмотря на поздний вечер, жизнь в Дамаске, казалось, только началась. Они пробирались через толпу праздно-гуляющих. В большинстве это были зажиточные арабы, часто целые семьи с несколькими женщинами и оравой детей, во главе с важно вышагивающим, гордым отцом семейства. Изредка встречались европейцы.
Похоже, вечерняя улица была для них чем-то вроде ярмарки тщеславия, где все стремились продемонстрировать свою важность, богатство, жен и детей…
Весь этот плотный людской поток прорезали торговцы, гортанно призывающие купить все на свете. Другие просто разложили свои товары на тротуаре и особо не зазывали покупателей… А общем — обычный вечер в Дамаске.
В отеле Боб взял Сабину за руку.
— Сабина, я…
— Не надо, Боб, все в порядке.
Сабина быстро поцеловала его в щеку и зашла в свой номер.

Уолтер Стирлинг
Для Уолтера Стирлинга еще с молодости лозунгом было — «Стиль — это человек». Он понимал, что так создается лицо человека, и английский стиль — невозмутимость и умение держать себя в руках при любых обстоятельствах, он освоил блестяще. Он всегда оставаясь невозмутимым хотя бы внешне. Но как же хотелось послать все к черту, высказать этому надутому сирийцу все, что он о нем думает.
Уолтер расхаживал по комнате, стараясь успокоиться. Объективности ради, что я на него взъелся? Этот сириец ни в чем не виноват. Кстати, когда это гонцов с плохой вестью казнили?
Подполковник Сахим Рабах сидел молча. Он видел — англичанин вне себя.
Молчание затягивалось.
— А этот американец оказался активнее, чем я о нем думал. Меньше недели здесь, а уже ведет задушевные разговоры с аль-Заимом. Да еще какие!!!
— Я думаю, что генерал его просто прощупывал.
— А Вы не думайте, уважаемый Сахим, Вы знайте. А думать буду я. И это потому, дорогой Сахим, что я ошибся, мне и искать выход.
— В чем ошибка, г-н Стирлинг?
— Я счел американцев каналом для передачи наших мыслей в Вашингтон, а оказалось, что это канал для аль-Заима, чтобы броситься в объятия Вашингтону. И канал этот нужно перерезать, как можно скорее. Что там с расследованием нападения на американцев?
— Пока ничего. Для этого нужно решение на самом верху. Американцев прикрывает аль-Заим, они ему нужны. Принять решение раскрутить это может, я думаю, Мардам-Бей. Но это не просто, он доверяет генералу.
— Вот я и буду думать. Нужно все решить, пока они будут в Хомсе на испытаниях грузовиков. У нас совсем немного времени. Вы займитесь этими испытаниями. Если они пройдут, как по маслу, то я буду очень недоволен, уважаемый Сахим. Вы разбираетесь в машинах?
— Да, достаточно.
— Так займитесь испытаниями вплотную. Я жду от Вас результатов.
Сахим Рабах встал. Внутри у него кипел гнев, — С какой стати этот англичанин отчитывает его, как мальчишку!!!
— Конечно, г-н Стирлинг, все будет сделано.
Сахим Рабах, хоть и не был англичанином, тоже умел держать себя в руках. Он попрощался и вышел. Дамасская ночь сулила покой и отдых, но нужно будет приготовить кальян, снять напряжение прошедшей беседы.
Игра в нарды
Дорога в Хомс бесконечно тянулась по унылой каменистой пустыне. Казалось, что она никогда не закончится, а Хомс, как мираж, будет отодвигаться все дальше и дальше.
Боб смотрел по сторонам и недовольно ворчал:
— Какие им студебекеры, на верблюды их всех!
В Хомс приехали под вечер. Он показался большим, шумным, но очень провинциальным и неопрятным городом. То, что в Дамаске компенсировалось определенным столичным блеском, в Хомсе неприятно резало глаз.
Водитель подвез их к отелю. Название Ан-Наср аль-Джедин (An-Nasr al-Jedid Hotel) явно отелю льстило. Ремонта там не было лет 20, а может и больше: обшарпанные стены с трещинами, почти антикварная мебель, продавленные кровати. Правда, лобби было украшено выставкой очень красивых кальянов и чеканных подносов с орнаментами, украшенными арабской вязью.
По настоящему ужасен оказался туалет, он просто представлял собой дырку в полу…
Утешало то, что белье было чистое, а персонал своей услужливостью стремился компенсировать недостатки отеля.
Боб с Сабиной вышли на улицу.
У входа живописный старый араб варил кофе. Голова его была обмотана каким-то пестрым платком, похожим на галабию, видавшую, как и ее хозяин, лучшие годы...
Несмотря на жару, поверх черной рубашки была надета кофта, такая старая, что казалось доставшейся ему по наследству. Но в кармашке рубашки были видны солидные часы, цепочка которых протянулась через грудь и была застегнута на среднюю пуговицу рубашки. Сама цепочка производила впечатление золотой, да и часы показались достаточно дорогими. Черные шаровары и башмаки без задников, но с острыми, загнутыми носами, дополняли картину. Ухоженные, аккуратно подстриженные седая борода и усы, вполне могли принадлежать средневековому философу или поэту, кроме разве что шрама, пересекавшего левую щеку от виска до подбородка.
Боб пил кофе, а Сабина завязала со стариком оживленный разговор.
— Нашла в нем родственную душу?
— Представь, он оказывается знаток арабской поэзии.
— Это крайне необходимо, чтобы варить кофе.
— Он не всегда варил кофе. Был офицером у турок, в боях с англичанами был ранен. Потом турок прогнали, но англичане, а затем и французы считали его недостаточно лояльным, но когда сирийцы пришли к власти, он уже был просто стариком. Жена умерла, сын погиб в Ливане. Вот он и варит кофе, чтобы быть среди людей.
— Бурная биография.
— Он сказал мне одну довольно странную вещь. Говорит, что видел многих, турок и англичан, французов и своих, сирийцев. Людям всегда приходится выбирать, на чьей они стороне. Так вот — он не видит между ними всеми никакой разницы, разве что в одежде. От выбора, от правильного выбора, как он говорит, ничего не зависит.
— Не ожидал. Уличный философ? Наверно только на Востоке такое возможно.
— Он говорит, что выбрал бы он не ту армию, а другую, не этот город, а другой, привело бы это туда, куда он стремился? Он не знает, но уверен — правильного выбора нет. Есть только сделанный выбор и его последствия. Он называет это мактуб, «предначертание».
— Возможно, и я в его возрасте буду так рассуждать. А куда мы идем?
— Ужинать. Старик посоветовал ресторан отеля Сафир. Он сказал, что этот ресторан мне подойдет.
— Так он не только философ, а еще и ловелас!
Они вышли в оживленный торговый район. Видимо из-за позднего времени, торговля шла вяло, все повсеместно были заняты нардами.
— Умеешь в нарды? — спросила Сабина с усмешкой.
— Да я чемпионом был в свое время.
— Посмотрим, что ты за чемпион, — не дожидаясь ответа, она уже склонилась над сидящими на земле игроками и что-то объяснила старшему.
Тот посмотрел на неё масляными глазами, потом довольно презрительно на Боба и спросил, не она ли будет ставкой. Сабина перевела.
— Скажи ему, начнем с малого. Для начала ставка будет полдоллара, марс  вдвойне.
Когда до араба дошло, он тут же выгнал своего партнера и освободил место для американца. Весть о неслыханно крупной ставке, да еще против тупого янки быстро собрала толпу вокруг.
— Ну давай, чемпион, покажи класс. Отступать некуда, — издевательски подначила его интриганка, — будешь знать, как хвастать.
Зары  были старинными, из желтой кости с черными точками цифр. Первый ход достался арабу. Он потряс их темной, морщинистой кистью, потом подул в кулак и плавно выпустил на доску. Толпа восхищенно охнула — «Джут-Беш!» ! Американец выбросил ду-бара . Толпа зацокала языками, без перевода стало ясно: «Американцу хана!»
На этом везение араба закончилось. Вскоре Бобу удалось создать непреодолимую преграду из шести шашек, перекрывавших выход с головы шашек араба. Болельщики притихли. Араб проигрывал, и, похоже, проигрывал «марс». Тогда из толпы начали сначала робко, вскоре неистово подавать советы. Глаза араба засверкали гневом на своих малопреданных болельщиков. Сабина что-то им выкрикнула, араб кивком оценил её поддержку и продолжил борьбу. Напряжение достигло предела, уже не исход игры был под вопросом, арабу нужно было хотя бы не получить «марс».
Неистовые, неподдельные переживания болельщиков по накалу страстей напомнили Бобу матч бейсбола в Пенсильвании, который его команда когда-то продула с разгромным счетом.
Арабу все-таки удалось в конце игры выкинуть пару шашек. «Марса» не было. Это вызвало настоящий рев толпы. Араб вскинул к небу обе руки, словно одержал победу.
Боб тихо сказал: «Мани!» Араб опустился с небес и стал нехотя шарить по бесчисленным складкам своего одеяния.
— Переведи ему, «джут беш» еще не делает игры, пусть тренируется, копит деньги, я вернусь, — Боб встал, жестом показывая, что прощает проигравшего.
— Что делает игру? — спросил араб.
— Саадэ!
— А ты, наверное, Саид?
— Ты угадал. А как тебя зовут?
— Джаваншир!
— До встречи, Джаваншир.
— Аллах йихальлик!
Они выбирались из толпы. И хотя окружающие почтительно расступались перед новым чемпионом улицы, но Бобу все равно пришлось крепко обнять Сабину за плечи.
Так они прошли некоторое время, Боб решил ослабить хватку, но Сабина сказала:
— Держи так, мне приятно. Очень надежно среди стольких восточных мужчин, — она зябко повела плечами. — Кстати, ты знаешь, что имя «Джаваншир» означает «молодой лев»?
— Не молодой уже, но лев все еще просматривается.
Она помолчала, потом показала на ресторан:
— Вот он, пришли.
Старик не обманул, ресторан был хорош. Музыка, что удивительно для Востока, играла тихо, не навязчиво.
Сабина выбрала столик в углу, откуда хорошо просматривался весь зал. На столе сразу появилось мезе — набор закусок. Были выставлены мутабаль — пюре из печеных баклажанов и кунжута, бабагануж — мелко порубленные баклажаны с помидорами и мусака — блюдо из баклажан и гороха, и конечно — хумус. Необыкновенно вкусными оказались маленькие пирожки самбуса с сыром, мясом и шпинатом, и киббех — пирожки с бараниной и кедровыми орешками.
Потом настала очередь шашлыка.
— Боб, как ты относишься к десерту?
— Ты еще способна съесть десерт?
— Здесь на десерт особое блюдо. Посмотри на столик второй слева от входа. Узнаешь?
— С ума сойти. Вот кого не ожидал увидеть. Мсье Лабро в Хомсе. Я приглашу его к нам?
— А разве у нас есть выбор?

Снова Лабро
Лабро был в том же полотняном костюме, только более мятом. Казалось, что он в нем спит не раздеваясь. Он счастливо улыбался, как будто встретил дорогих друзей.
— Вы вездесущи, мсье Лабро, или у Вас есть брат близнец?
— Брат, не близнец, есть. Он живет в Бордо и посвятил себя виноделию. Мы будем счастливы принять вас там. Как вам сирийская кухня?
— Очень неплохо.
— Только здесь нужно было заказать не шашлык, а шаурму. Она в этом ресторане особенная.
— Мы очень ценим, что вы приехали сюда рассказать нам о шаурме.
— Не только, мой друг, не только. Конечно, мою газету интересуют предстоящие испытания грузовиков. Но главное — желание поговорить с вами.
— Испытания дня через три, как переоборудуют машины. Так что пока нет никаких особых планов, самое время для разговоров. Поговорим здесь?
— Здесь можно, место хорошее.
— Итак?
— М-р Грин, газетчик так устроен, что еще до происшествия должен знать, где оно произойдет и в какую сторону ему смотреть. У меня, м-р Грин хорошие источники информации, или если угодно — осведомители. И они мне сообщают много интересного.
— Вы нас заинтриговали, мсье Лабро, — Сабина подарила ему самую обворожительную улыбку из своего арсенала, — рассказывайте, мы ждем.
— Не знаю, будет ли для вас сюрпризом, что вся беседа, Ваша, г-н Грин, с генералом аль-Заимом, мне известна. И, естественно, не только мне.
— Вы смогли нас заинтересовать! Хорошее начало.
— То, что генерал захотел использовать вас, как канал привлечения американцев в Сирию, легко объяснимо. И англичанам приходится реагировать. В таких случаях говорят — «Ничего личного».
— Я думаю, что если бы они могли, то давно приклеили бы нам на спину мишени.
— Ну зачем такие страсти. Покровительство генерала — вещь серьезная, выше его — Премьер-министр и Президент. Но это большие люди, ими манипулировать сложно. Так что давайте получать удовольствие от сирийской кухни, а неприятности оставим на потом.
В это время официант принес шаурму, заказанную Лабро. Выглядело аппетитно, и проблемы сами собой отодвинулись на задний план. Потом Лабро затащил всех к себе в номер, благо, он жил в этом же отеле Сафир.
— Друзья, номер на пятом этаже напоминает мне о философских максимах, ими меня пичкали в Сорбонне. Я имею ввиду — «единство и борьбу противоположностей». Чем выше, тем больше воздуха и приятнее вечер, но тем хуже с водой.
— Мьсье Лабро…
— Морис, если Вам угодно.
— ОК! Вы уже закончили свои увлекательные рассказы, или есть кролик в рукаве?
— М-р Грин, …
— Боб, Морис, меня зовут Боб.
— ОК, Боб, в рукаве у меня бутылка хорошего коньяка. Подходящих бокалов нет, сойдут и эти.
Морис выставил на стол чайные стаканы грушевидной формы и какие-то неизвестные американцам восточные сладости. Сабина постаралась придать столу какой-то пристойный вид, правда, без особого успеха.
— Это коньяк винодельни моего деда. Он из винограда, урожая 12 года!
— Так ему более 30 лет?
— Нет, он разлит в 1937. С этого момента года не прибавляют.
Морис открыл пузатую бутылку. По всей комнате разнесся аромат благородного напитка.
— За ваши успехи, друзья! За удачу!
Спустя полчаса Боб и Морис курили на балконе, Сабина решила немного отдохнуть в комнате на софе.
— Морис, ты так интересно начал рассказ, что мне хотелось бы послушать продолжение.
Морис разглядывал кончик сигары и казался полностью поглощенным этим занятием.
— А продолжения нет, есть предположения.
— Давай их.
— Предположения такие. Стирлинг очень опасается возможной связи аль-Заима с американцами, у него нет другого выхода, ему этот канал нужно перекрыть. Придать делу политический окрас у него не получится, тогда придется вместе с вами валить и генерала. Значит, остается только одно — то самое, подстроенное нападение на вас. Уголовное дело, господа. Тут генерал может и не защитить.
— Но там не было свидетелей!
— Свидетелей, дорогой Боб, назначают. Их будет столько, сколько надо. Но пока решение не принято, вы в безопасности. Вас постараются держать здесь в Хомсе столько, сколько нужно, пока Стирлинг не найдет решения.
Подошла Сабина.
— А что будет, когда найдет?
— Тогда придется уходить из Сирии. Смотрите, Боб явно недоволен, но с Вами, Сабина, я бы ушел куда угодно.
— Это потому, что Вы, Морис, француз, а Боб прагматичный янки!!!
Боб посмотрел на пустые стаканы:
— Как прагматичный янки, я предлагаю налить!
Было около двух часов ночи, когда Морис предложил выйти прогуляться на улицу.
— Скажите, Морис, не говорит ли в Вас обычная для француза неприязнь к англичанам? Может, Вы все рассматриваете предвзято?
— Конечно предвзято. Особенно с 45 года, когда в Сирии начались погромы французских учреждений и убийства французов. Бандитов защищал генерал Бернард Пейджет. Он в то время командовал всеми британскими силами на Ближнем Востоке. Защита англичан позволила сирийским бандитам разграбить и уничтожить офисы французских компаний и религиозных учреждений. Ну и, само собой, — убить десятки французов. Так вот, Боб, они убили и мою жену. Ей было всего 25 лет, и я не смог ее защитить, я в это время валялся подстреленный, как куропатка, во французской казарме. Этого достаточно для «обычной для француза неприязни к англичанам»?
— Извините, Морис, мы не знали, — Сабина взяла его за руку, пытаясь успокоить.
— Это было два года назад. Я в порядке, не волнуйтесь, Сабина.
Морис обратился к Бобу:
— Боб, если в отношении Вас будут приняты решения, я, а значит и вы, узнаете об этом в тот же день. Я считаю, что ближайшие 2-3 дня беспокоиться не стоит.
— Но если что…
— Но если что, у меня есть три проверенных пути отхода в Палестину. Не волнуйтесь, вот лучше взгляните на Сабину. Ей холодно.
Сабина все переживала историю Мориса.
— Боб, представь, молодая женщина, ей-то и было всего 25 лет…
У дверей номера в отеле они остановились. Нужно было расходиться… Боб хотел утешить Сабину, он сам не знал, как это произошло — он обнял ее, нашел губами ее губы и поцеловал… Она отвернулась, прижавшись щекой к нему.
— Боже, какой ты дурак, идем скорее ко мне.
В комнате, она, как ребенок, протянула к нему руки. Он обнял ее, потом поцеловал — сначала осторожно, но вскоре объятия его стали крепче… Взял ее на руки и понес в спальню. Она была совсем легкой…
Они занимались любовью очень нежно, лаская друг друга. Сабина погладила шрам на левом боку у Боба, закрыла глаза, а он смотрел на нее, любовался ее волосами, раскинувшиеся по подушке:
— Слава Богу, у нас впереди целая ночь… — сказал он, с улыбкой заглядывая сверху в лицо Сабины, — Целая ночь!
Они заснули лишь под утро, проспав всего пару часов.
Она протянула к нему руки, и он нежно обнял ее, стоя на коленях у кровати. Его голос был сдавленным от волнения:
— Я люблю тебя, и ты это знаешь. С первого дня…
Она чуть не плакала:
— У нас ничего, ничего не выйдет…
Она смотрела на его крепкую мускулистую грудь, невольно улыбнулась. Ей снова захотелось, чтобы он обнял ее, прижал к себе.
Но крик муэдзина все портил. Он был в комнате, в каждом ее сантиметре, и казалось, умудрился влезть между обнявшимися. Затыкать окна было бесполезно, они сдались новому дню.

Сахим Рабах. Начало испытаний
Утром в лобби отеля Боба ждал Сахим Рабах. Он был в полевой форме и выглядел не таким важным и лощенным, как на приеме у генерала. «Так он похож на солдата, а не на павлина», — подумал Боб. Они тепло поздоровались. Сахим выразил уверенность, что испытания пройдут успешно, а он постарается этому всемерно способствовать.
— Ваша постоянная спутница, м-р Грин, она будет наблюдать за испытаниями?
— Сегодня — нет, ей немного нездоровится.
— Тогда поедем вместе?
— Спасибо, я буду рад хорошему соседству.
Сабина осталась в отеле. Некоторое время она наслаждалась одиночеством, но потом ей просто стало нечем себя занять. Женщины, проходившие мимо отеля, шли только в сопровождении мужчин. Некоторое время, заключив пари сама с собой, она пыталась увидеть из окна своей комнаты хотя бы одну женщину без мужского сопровождения, но это пари она проиграла. Как проигравшая, она, поколебавшись, позвонила в отель Сафир и попросила пригласить Мориса Лабро. Тот подошел к телефону через несколько минут.
— Сабина, я рад, что вы позвонили. Давайте встретимся в лобби, у меня есть идея, возможна она придется Вам по вкусу.
Сабина успела поговорить со старым философом у входа в отель, выпить у него две чашки кофе, и уже решить, что Мориса похитили пираты, когда он, наконец, появился как обычно в измятом костюме.
— Что у Вас за великая идея, Морис? Вы меня заинтриговали.
— Боб уехал на виллисе?
— Нет, виллис там, в тени и ждет команды.
— Нам нужны сэндвичи, вода и капелька фантазии.
— Фантазия — это у меня в избытке, а все остальное сейчас закажем. Только в чем идея?
— Я приглашаю Вас в гости к Раймунду Четвертому, графу Тулузскому!
— А он возражать не будет?
— Ну что Вы, он же француз!
— Раз так, поехали!
Сабина чувствовала себя авантюристкой, но любопытство пересиливало. Все же нужно было согласовать эту поездку с Бобом, но долго переживать не пришлось. Ехали всего около 50 минут.
— Сабина, вон там, на холме… Видите замок?
Замок был великолепен. Он возвышался на вершине утеса и казался абсолютно неприступным.
— Морис, что это за замок?
— Это Крак де Шевалье. Знаменитый Лоуренс Аравийский, когда увидел его впервые, кажется в 1909 году, назвал его самым восхитительным замком в мире. Крак — это от арабского «карак» — крепость.
К самому замку подъезда не было, дорогу перекопали, пришлось идти пешком, но это было интересно, по мере приближения замок открывался всё новыми ракурсами. Архитектурную завершенность ему придавали необычные круглые боевые башни.
Морис пояснил:
— Башни внутри, во дворе — они обычные, квадратные, круглые — только внешние башни. Это новое слово в фортификации принадлежит английскому королю Ричарду Львиное Сердце. Вон на ту круглую башню мы сейчас поднимемся.
Подниматься было не просто, строили для солдат, не для туристов, причем с таким расчетом, чтобы один солдат мог сдерживать толпу атакующих. Но подъем того стоил: с башни открывалась превосходная панорама. Окрестности лежали перед ними, как на ладони. Морис протянул Сабине бинокль.
— Морис, что там за деревня?
— Это Аль-Хусн. Название скорее всего от арабского аль-Хунн — «Замок».
— Наверно там поселились бывшие жители замка.
Там на башне решили перекусить. Сэндвичи оказались очень вкусными питами с хумусом и тхиной. Съели их быстро и пожалели, что заказали их так мало.
— Морис, среди многих, полезных и бесполезных вещей, что я изучала, был и курс по составлению психологических портретов.
— Ну и как я в этом плане выгляжу?
— По-разному, но абсолютно не как гид. Ergo: у Вас есть еще какая-то мысль, ради которой мы здесь.
— Есть, Сабина. Дело, я в этом уверен, вскоре, может даже завтра, повернуться так, что вам придется срочно покидать Сирию. Вот смотрите: в том направлении, откуда мы приехали, в 40 км находится Хомс, а вон там… Видите тот холм? Это Ливан. До него отсюда 7 км.
— Лучше бы это рассказывать Бобу.
— Обязательно, но может не хватить времени на разговоры. Но все это потом. Пойдемте, я Вам покажу одну надпись. Она показалась мне интересной.
У одного из входов на латыни было выбито: Sit tibi copia, sit sapientia, formaque detur; Inquinat omnia sola superbia, si comitetur.
Морис перевел так:
— Может Вы щедры, может Вы мудры, но гордыня, если она есть, все оскверняет… Всё становится нечистым гордыней, если она присутствует.
В камне надписи были видны следы от пуль. Когда они образовались, недавно или очень давно, это не важно, вероятно именно гордыня направляла руку стрелка.
— Вы знаете, Сабина, весь этот замок — наглядная демонстрация гордыни. Что привело в эти края Раймунда Тулузского? Что ему не жилось в Тулузе? У него там проблем хватало. Но явился агитатор — Пётр Пустынник, он был одержим идеей крестовых походов, а язык у него был хорошо подвешен, и, представьте, этого хватило. Небольшого роста, с достаточно жалкой наружностью, он своими речами смог воодушевить даже папу.
— Это, Морис, все в прошлом.
— Совсем нет. Мало что изменилось. Сейчас здесь в Сирии Пустынника заменили журналисты, но делают то же самое. У Сирии много проблем, независимость ее достаточно шаткая, армии практически нет, по крайней мере, в нашем понимании, но крик о войне за Палестину, оглушает всех, и самые прагматичные уже не могут этому противостоять. А ваши американцы занимаются арифметикой, сколько сирийцев, сколько ливанцев… Это арифметика, Сабина, она для начальных классов.
— А что не арифметика?
— У народа есть нематериальные активы. Их трудно учесть, измерить, они не очевидны, но пренебрежение ими противоречит истории, да и вообще — нерационально. Глупо считать 400 тысяч евреев ишува аналогичными 400 тысяч, к примеру, египетских солдат. Об этом еще Бернард Шоу писал: «А воины у тебя — римляне? Если нет, то не важно, сколько их у тебя, лишь бы не превышало пятьсот на десять».
— По-твоему в ишуве — римляне?
— Нет, но у них сожжены корабли, им некуда отступать, они будут так воевать, что еще удивят всех. Маршалл со своей арифметикой ошибается.
Сабина задумалась. Собственно за ответом на этот вопрос их и посылали. Она представила себе, как они с Бобом докладывают в Вашингтоне результаты своей работы и завершают их словами: «Так Морис рассказал!» От этой картины она весело рассмеялась. Морис вроде обиделся, нужно было сменить тему.
— Морис, а в Аль-Хусн можно перекусить, как вы думаете?
— Это их бизнес. Мы поедем к моему знакомому Джерабу. Это имя, правда, означает зачинщик ссор, но он мирный человек и будет рад нас принять.
Джераб совсем не походил на скандалиста, зачинщика сор. Это был круглолицый человек лет сорока пяти в белой длинной одежде — кандуре, под которой был заметен внушительный живот. Ухоженные усы и улыбка во все лицо — казалось, что он только тем и занимался, что ждал, когда его навестит Морис.
Он проводил гостей к столу, на котором сразу же появились мезэ. Сабина во все глаза смотрела на мужчину в набедренной повязке, сидевший около небольшого колодца примерно метр в диаметре. Внутри колодца стенки были раскалены докрасна. Мужчина брал в руку лепешку и нырял с головой в раскаленный колодец, ловко пришлепывая лепешку к стенке. Готовые, он доставал специальным совком.
— Морис, совсем свежий лаваш, тебе и твоей гостье понравится! — Джераб принес на стол только что испеченные лепешки.
* * *
Когда они вернулись в Хомс, Боб еще не приехал. Он вернулся затемно, пропыленный, усталый, с трудом скрывающий раздражение. Сабина и Морис, отдохнувшие и сытые, чувствовали себя несколько некомфортно. Но Боб быстро пришел в норму.
— Так ты расскажешь, как все прошло, или будешь томить нас и дальше?
— Выводы у меня неутешительные. Для начала, инструкции к автомобилям, которые мы перевели на арабский у водителей забрали.
— Почему?
— Они, видите ли, не умеют читать. А зачем эти инструкции офицерам мне так и осталось непонятным. Кроме того, я не обнаружил инструмент, который шел с машинами. Сахим Рабах делал страшные глаза, но это не помогало.
— Дорогой Боб, все красивое унесли домой. Надо было обеспечить инструмент пострашнее.
— Вот еще пример. При движении по песку нужно снизить давление в шинах. Чтобы выполнить эту простейшую операцию, нужно получить санкцию офицера. Ну и полностью отсутствует взаимозаменяемость. Но это не самое страшное.
— А что, есть самое?
— Есть, Сабина, есть. Там в пустыне поднялся сильный ветер. Пустыня каменистая, ветер несет не песок, а острые камешки. А мы как раз собрались перекусить. Так эти идиоты выстроили стенку из солдат, чтобы на нас эти камешки не летели. С такой армией воевать нельзя!
— В принципе это то, что говорил Морис. А какой план на завтра?
— Завтра они собираются стрелять, мне там делать нечего.
— Вот и прекрасно. Завтра должен приехать мой человек и привести еще одну бутылку коньяка.
Морис ушел. Стало прохладнее. Сабина взяла его за руку:
— Знаешь, мне кажется, что наша задача в Сирии завершается.
— Ты права, — Боб притянул ее к себе и поцеловал.
Goodbye Сирия!
«Сегодня никуда ехать не нужно, пусть сами палят, куда хотят. Без меня, господа, без меня. Без меня стройте стенку из солдат, чтобы защитить от пыльной бури, без меня таите знания от солдат для собственной значимости, без меня забивайте все гвозди, которые торчат. Всё, сегодня объявляю Lazy Day ».
Боб посмотрел на Сабину, она еще сладко спала рядом. Ее правая грудь приоткрылась, и Боб не смог удержаться от поцелуя. Сабина, еще не просыпаясь, охватила его руками за шею, и притянула к себе.
На завтрак они выбрались, когда все уже принимались за обед. Аппетита особого не было, да и мезе уже наскучили.
К ним подошел Морис.
— Смотрю, что-то у вас нет энтузиазма? Мы можем это исправить, но придется перебраться в мой отель.
— Прибыл посланник с коньяком и новостями?
— Хорошее во всем этом только коньяк.
— Есть что-то для нас?
— Есть, переходим ко мне, там и расскажу.
— У нас на сегодня серьезный план, — сказала Сабина. Мы запланировали… В общем мы решили сегодня… — у нас это называется chilling out . Хочешь нам прекрасный план испортить? Будем сопротивляться!
Планы планами, а ехать пришлось. Морис сразу перешел к делу.
— У меня для вас две новости, хорошая и плохая. Решение принято. Даже генерал не смог помещать департаменту полиции, требующему доставить вас в Дамаск для проведения расследования. Это не арест, а приглашение на беседу, но выйдите вы оттуда или нет, это неизвестно. По моим данным — нет. Аль-Заим сопротивлялся, пока Мардам-Бей не поддержал Стирлинга. И доставить вас в Дамаск для следственных действий должен тот же Сахим Рабах. Предписание он получил.
— К Стирлингу Премьер сильно прислушивается?
— Я думаю, Стирлинг делает достаточные финансовые вливания, чтобы рассчитывать на заинтересованное внимание.
— Ну и наговорил. А хорошего-то что?
— А то, что нам все это известно, и мы можем принять превентивные меры. Ну и бутылку коньяка нельзя сбрасывать со счетов.
— А она чем поможет?
— Я не ожидал такого вопроса. Хотя да, ты американец, тебе «Бурбон» подавай.
— Я вообще-то поляк!
— Сливовицы нет, и не проси.
«Ну разболтались, — подумала Сабина, — а впрочем он об этом меня вчера предупреждал. Мы, как тот, что свалился с небоскреба — в районе 30 этажа он считал, что пока все идет неплохо».
Сабина решила, что в разговор пора перевести в рациональную плоскость.
— Я думаю, что план действий необходимо наметить сейчас, а то потом наш друг Сахим Рабах может начать вносить свои предложения. Сейчас полдень, они там уже отстрелялись. Если он получил указания, то скоро тут нарисуется и начнет создавать проблемы.
— Сабина, мы вчера план в общих чертах отработали. Детали я сейчас расскажу, но уезжать нужно в течение получаса. Поезжайте осматривать Крак де Шевалье, поворачивайте на Бейрут в порт. Оттуда доберетесь до Палестины. В Тель-Авиве найдете Доменик, она Вам поможет. Адрес не сложный, запомните: Аленби 26, кв 13. В качестве верительной грамоты дашь ей это кольцо. В твоей сумочке, Сабина, оно не вызовет подозрений ни в каком случае.
— ОК!
— Поехали к вам в гостиницу, время вышло.
Возле гостиницы уже стояла машина Рабаха. Морис быстро рассказал Бобу детали, благо их было немного, и они вошли в лобби. Сахим Рабах просто светился счастьем, как отец, наконец-то выдавший замуж засидевшуюся дочь.
— У меня для вас хорошие новости! Все прошло успешно и нас срочно ждут в Дамаске!
— Мы и не сомневались в результатах, это наш общий успех, результат и Вашей, Сахим, большой работы.
— Когда можем выехать?
— У нас тут есть еще одно, очень важное дело. Видимо наша миссия завершается, и мы хотели бы обязательно посетить жемчужину Сирии — крепость Крак де Шевалье. Потом случай может и не представиться. Это не займет много времени.
Сахим на мгновение задумался.
— Я вас понимаю, это нужно увидеть. Для меня в вашей машине место найдется? Я и сам с удовольствием побываю там.
«Ну что ж, вполне профессионально. Отпускать нас от себя не хочет. Влип Сахим», — подумал Боб.
— Конечно, Вы окажете нам честь!
Машина уже почти тронулась, когда Морис сунул Бобу бутылку коньяка.
— Выпьешь в подходящий момент за мою безнадежную любовь к Сабине!
— Морис, ты льстец и обманщик!
Сабина чмокнула Мориса в щеку, и они уехали.
Всю дорогу до крепости Сахим Рабах рассказывал им о прошедших испытаниях и достоинствах машин. Попросить замолчать было неудобно, приходилось терпеливо слушать. Сахим рассказывал, украшая свою речь всевозможными превосходными эпитетами. «Болтун, — подумал Боб, — но наверно на Востоке так принято. Он него уже голова болит».
Остановились возле крепости. Когда Сахим вышел из машины, Боб просто поехал дальше, помахав оторопевшему попутчику-конвоиру рукой на прощанье. Через двадцать минут они уже были в Ливане. Дорога вдоль моря была достаточно приличной. Через час проскочили Триполи, еще через час въехали в Бейрут.
— Я думаю, что Сахим сможет поднять какую-то тревогу не раньше, чем через часа полтора. Ему около часа только пешком шагать.
— Боб, это уже его проблемы. Мы сейчас куда?
— Тут нужно найти одну пару помощников Мориса, а потом двинем дальше.

Арест Лабро
В то время, когда Боб и Сабина подъехали к Бейруту, разъяренный Сахим Рабах подъехал к Хомсу. Он немедленно отправился в отель к Морису.
— Морис Лабро?
— Да, что Вам угодно?
— Вы арестованы за шпионаж.
— Я протестую, я французский гражданин, дайте мне связаться с консульством.
— Сейчас.
Неожиданно Сахим Рабах нанес резкий удар Морису в живот, а затем двумя ладонями по ушам. Морис упал.
— Я не слышу, господин Лабро, что Вы сказали?
Морис молчал.
* * *
Помощников Лабро Боб и Сабина отыскали легко. Они оказались семейной французской парой средних лет. Сборы заняли несколько минут, и все четверо поехали в порт. В порту их ждала яхта. Боб отправился к уже знакомому таможеннику.
— Я рад видеть Вас м-р Грин в моем скромном кабинете. Что привело Вас ко мне? Вы можете рассчитывать на мою дружбу!
— Я ценю дружбу. Я хотел бы в знак дружбы продать вам свой виллис, он, кажется, Вам понравился?
— Это прекрасная машина, м-р Грин, меньше, чем студебекер, но очень хорошая! Сколько Вы за нее хотите?
— Как для друга и брата — 10 долларов устроит?
— Вы шутите, м-р Грин?
— Нет, мы с друзьями собрались на Кипр на яхте, Вы просто избавите меня от забот.
У таможенника загорелись глаза.
— Когда вы собираетесь отправиться?
— Сразу, как только пройдем портовые процедуры.
— Вы их уже прошли, м-р Грин. Счастливого пути!
Через пятнадцать минут яхта взяла курс на Кипр, а еще через час вдогонку за яхтой отправился патрульный катер. Офицер на катере потребовал немедленно вернуться в порт. В порту яхту уже ждали офицер полиции и четверо полицейских.
Капитан яхты предъявил документы и заявил протест, но его уверили, что к нему претензий нет, нужны только двое американцев, которых разыскивает полиция Сирии.
— Каких американцев?
На яхте американцев не было, там была французская пара, которая повозмущалась, затем поблагодарила капитана за морскую прогулку и отправилась домой. А американцы уже ехали по приморскому шоссе Бейрут-Хайфа. Рассчитывать на туристическую прогулку не приходилось, скорее всего в районе Сайды полиция выставит контрольные пункты на шоссе.
Сабина обратилась к водителю с вопросом:
— Возможно ли перед Сайдой свернуть на проселочные дороги?
— Зачем? По шоссе приятнее и быстрее!
— Мы знакомимся со страной, по шоссе многое не увидишь.
Водитель покачал головой.
— Госпожа, я вожу таких «туристов» постоянно, и все они не любят встреч с полицией. Просто это стоит 200 фунтов. За это — любые красоты без полиции.
— Договорились. 100 фунтов — справедливая плата.
Водитель недовольно скривился, но было видно, что он доволен.
Машина попетляла по проселочным дорогам и, проехав Сайду вернулась на шоссе. Уже стемнело, и потому полицейских, подававших знаки остановиться, заметили слишком поздно. Водитель отреагировал мгновенно. Он сбавил ход, демонстрируя решение остановиться, а потом вдруг направил ее на полной скорости на полицейских. Те отскочили в сторону.
Водитель погасил фары и понесся вперед в полной темноте. Вслед раздались выстрелы. Боб и Сабина пригнулись, как оказалось — вовремя, одна из пуль попала в заднее стекло… Через некоторое время поехали поспокойнее, а от города Сура или по-арабски Тира, повернули на юго-восток.
Водитель что-то горячо говорил Сабине, умудряясь вести машину и жестикулировать.
— О чем это он, — поинтересовался Боб.
— Он говорит, что нас арестовали бы, но в конце концов выпустили, а его бы просто застрелили. Он еще рассказал, что уже сидел в ливанской тюрьме и видел сирийского солдата после допроса. Потрясение он помнит до сих пор. Ну и, естественно, он просит еще 50 фунтов.
— Пообещай ему, но только когда довезет.
Постепенно нервное напряжение спало.
— Я про Тир слышал еще в молодости, там, в Польше, — рассказывал Боб. — Здесь правил царь Хирам, поставлявший ливанские кедры царю Соломону для первого храма. Как я хотел побывать в этих краях!
— Вот и побывал. Тебе французы передали пистолет. Отдай его мне. От меня, как от женщины, никакой опасности не ждут, так что — есть смысл!
— Ладно, держи. Только может в случае опасности его лучше выбросить?
— Это по обстоятельствам.
Дорога шла в удивительно живописных ливанских горах. Какая война, тут нужно жить в мире и наслаждаться красотой этой сказочной страны.
— Ты знаешь, Сабина, ощущение дежавю, кажется, что я здесь уже был. В 45-м у нас выдалось три дня отдыха, и мы с другом укатили в Швейцарию. Это была сказка. Мы просто купались в тишине, чувствовали ее особо остро после боев. А кругом были такие же горы, такая же красота.
— Может красота расслабляет? Левант, какая им армия… Им не до этого.
— Не скажи. Швейцарцы — крепкие ребята. В их горы так просто не сунешься. Война — это вообще патология. Мне нравится только одна война — между Великобританией и Занзибаром 27 августа 1896 года.
— Почему?
— Она длилась ровно 38 минут.
Впереди показалась деревня. Водитель пояснил, что это Кана, где вода превращалась в вино.
— Дальше ехать нельзя, можно попасть на полицейский кордон. Дальше нужно идти пешком. Это не сложно, нужно только выдерживать направление между теми двумя вершинами. Идти всего-то километров 15.
— Спасибо, уважаемый. Все отлично.
После часа пути сделали привал. Километров восемь прошли без проблем, но когда обогнули выступающую скалу, два араба с ружьями вышли на встречу. Они потребовали платы за проход через их территорию, угрожали сдать их пограничникам. Выстрел их ошеломил. Ружье в руках у одного развалилось — приклад упал на землю, в руках остался безобразный обрубок. Араб сумасшедшими глазами смотрел на него и чуть не плакал. Второй смотрел на ствол пистолета, нацеленный ему в голову.
— Зачем стрелять было?! Оно даже не заряженное было… С этим ружьем еще мой отец ходил… Что теперь делать…
— Теперь положить второе ружье на землю. Медленно.
Араб положил и отошел на шаг. Боб взял ружье и осмотрел.
— Как дубинку его использовать можно, как оружие — вряд ли.
— Сейчас на выстрел пограничники появятся, тогда посмотрим.
Это араб пытался как-то вернуть инициативу.
— Да, так они и прибегут сюда по горам. Делать им нечего. Говори быстро, как про нас узнали? Только не вздумай рассказывать про «случайно наткнулись»!
В итоге удалось установить, что они за небольшую мзду узнали все от шофера, который привез американцев.
— Ну что, тоже бизнес, мелкий правда.
— Ну не студебекерами же им торговать. Места эти хорошо знаете? — обратился Боб к арабам.
— Здесь живем…
— Значит так: ведете нас до границы, когда границу перейдем, доведете нас до деревни на той стороне, я вас отпущу, заплачу, как проводникам. Сможешь карабин купить.
— Спасибо, господин. Ошиблись мы.
Через некоторое время арабы, как близкие друзья, рассказывали им истории своей жизни, проклинали попеременно турок и англичан и даже поделились каким-то соленым сыром.
— Смотри, господин, это Дейр-эль-Касси. Это уже Палестина, нам дальше нельзя.
Арабы, как считал Боб, могут находиться в двух состояниях, либо они смертельные враги, либо твои братья, готовые для тебя на подвиги. Чтобы не плодить врагов, Боб заплатил арабам, как проводникам и добавил на ружье.
— Спасибо, господин. Мы ваши друзья. Если понадобиться — мы для вас все сделаем, не забудем вашу доброту.
Совместное путешествие закончилось, арабы ушли в Ливан, а Боб с Сабиной направились в деревню.
— Интересно, «не забудем» — это что-то хорошее или угроза?
— В зависимости от обстоятельств.
Боб повернулся лицом к Сирии и прокричал:
— Goodbye Сирия!
Дорога в Тверию
В Дейр-эль-Касси быстро нашелся водитель, готовый отвезти путешественников. Это был 50-летний грузный мужчина с большими ухоженными усами.
— Усама, — представился он и протянул руку Бобу.
Боб уважительно пожал ему руку:
— Салям алейкум, Усама.
Сабина добавила:
— Рады знакомству, уважаемый Усама.
Потом вполголоса сказала Бобу:
— Усама означает «молодой лев», или, скорее, «львенок». Это просто тебе для сведения.
— Он уже скорее бегемот на пенсии, — буркнул Боб.
— Боб, если нужно посмеяться, смейся надо мной, арабы народ горячий, не стоит проверять. А молодым львом… так он им, вероятно, и был.
Но «Молодой лев» ехать в Тель-Авив наотрез отказался. Как Боб и Сабина не уговаривали его, он согласился довести их только до Тверии.
— Видимо он сам чего-то опасается. Наследил, когда был «молодым львом». ОК! Скажи ему, едем до Тверии.
Усама оказался христианином, и в душе он был не водителем, а гидом. То ли из христианского рвения, то ли в надежде на дополнительную плату, он все время порывался отвести их то в Капернаум, туда, где стол дом апостола Петра, то в Табху, в «Церковь Умножения Хлебов и Рыб».
— Вы упускаете уникальную возможность увидеть место исцеления тещи апостола Петра! Вы никогда себе этого не простите!
— Да я даже на место исцеления собственной тещи не поеду, — пробурчал Боб.
— А она у тебя есть? — сразу заинтересовалась Сабина.
— Будет когда-нибудь.
Усама без перевода понял — туризм не состоится. Обиделся он на самом деле или нет, но его вид выражал обиду каждой клеточкой тела, каждой складкой одежды.
— Мы сюда еще вернемся, — успокаивала его Сабина.
— Но Вам никто так не расскажет так, как я!
Дорога была разбитой, в машине трясло нещадно, но Боб привалиться к плечу Сабины и безмятежно спал. Но какая красота была вокруг! Горы, заросшие лесом, напоминали Сабине Швейцарию, тени облаков лежали на склонах гор, а голубое небо было просто необъятным. Усама так лихо вписывался в виражи серпантина, что захватывало дух.
— Боб, смотри, проспишь все на свете.
Впереди, как на ладони, открылось потрясающе голубое Галилейское море. Дорога оставалась такой же разбитой, но по сторонам было видно немало обработанных полей, финиковых и оливковых рощ.
— Я понял, почему вы не захотели в Капернаум! Вы не христиане, вы евреи, — вдруг осенило Усаму.
— Нет уважаемый Усама, мы христиане…
— Христиане бы заехали, но все равно, евреев я уважаю. Здесь в Тверии находится могила Рамбама. Он был великий врач. Кто посетит его могилу — будет здоров и получит долгожданных умных и красивых детей! Отвезти вас туда?
Машина въехала в центр города.
— Спасибо, уважаемый Усама. Когда мы надумаем завести красивых детей, мы туда обязательно поедем.
Машина остановилась в центре города недалеко от берега. Невдалеке почти на самом берегу стоял старый домик.
— Смотри, он возможно еще мамелюков видел, но вывеске написано, что это лучший рыбный ресторан города. Проверим?
Еда действительно оказалась очень вкусной.
Официант пояснил:
— Это рыба самая лучшая — «Сан-Петер». Её апостол Павел ловил, когда еще был Шимоном. А как стал Павлом, ловить перестал, теперь вот мы ловим.
Прямо напротив ресторана в воду уходил небольшой рыбацкий причал. Боб и Сабина прошли туда полюбоваться озером, горами и вечерним туманом. Сабина бросила в воду остаток питы. Вдруг со дна озера начала подниматься какая-то тень, потом вода пошла кругами, и огромная пасть с могучими, как у Усамы усами, схватила питу и сразу ушла на дно.
— Вот это сом! Просто королевский сом!
Боб так обрадовался, будто встретил старого друга.
— Вырос бы он до таких размеров, как же! Ему повезло, что евреи и арабы их не едят. Вот и скучает на дне, растет до размеров Левиафана…
— Да, повезло ему. А нам что дальше делать? Я думаю — заночуем в Тверии, а завтра двинем в Тель-Авив.

Монастырь «Сан-Петер»
Метрах в двадцати на набережной располагалась церковь святого Петра.
— Рыбка «Сан-Петер» спасла нас от голодной смерти, а в монастыре «Сан-Петер» мы найдем все остальное.
В церкви их встретил высокий худой монах в огромных очках.
— Здравствуйте, меня зовут брат Лоренцо. Что привело вас к нам?
— Мы путешествуем, отец Лоренцо, по библейским местам. Меня зовут Борис, а госпожу — Сабина.
— Возможно, все возможно. Но Вы, Борис, не перекрестились. Согласитесь, это немного странно для путешественника по святым местам.
— Вы правы, отец Лоренцо. Просто я в пути, ищу правильную дорогу.
Боб замолчал. Отец Лоренцо был весь внимание. И Боб продолжил:
— Отец Лоренцо, я воевал, и война все еще звучит в моей голове, особенно по ночам. Вместо отдыха, я слышу крики умирающих от ран друзей, и кладбища, слишком много кладбищ. Я ищу свою дорогу, и думаю, найду, только пусть война по ночам перестанет тревожить…
— Здесь вы найдете покой. На какой срок вы хотите у нас остановиться?
— Только до завтра, отец Лоренцо. Нас ждут в Иерусалиме.
— Вы хотите исповедоваться?
— Мы еще не готовы, жаль, но это так.
— Тогда давайте я немного покажу вам нашу обитель. Ее 850 лет назад построили крестоносцы, потом арабы устроили здесь мечеть. Вот видите, на южной стене видна выпуклая часть, где был михраб, ниша, обращённая в сторону Мекки.
— Отец Лоренцо, этот зал имеет форму лодки!
— Да, хорошо, что вы это заметили. Так и задумано, святой Петр был рыбаком.
На заднем дворе отец Лоренцо показал им статую Петра. Это была копия скульпторы, установленной в соборе св. Петра в Ватикане. Сама скульптура потемнела от времени, но большой палец правой ноги был отполирован до блеска.
— Он отполирован поцелуями паломников, — пояснил отец Лоренцо.
Боб разглядывал блестящий палец. Что его целовать, — недоумевал он.
— Но я хочу показать вам еще кое-что.
Отец Лоренцо подошел к полукруглому мемориалу из светлого камня в конце церковного двора у стены. Боб с удивлением увидел на памятнике гербы Варшавы, Львова, Кракова, Вильнюса, Познани, Гданьска…
— Сабина, — Боб был поражен, — это поляки! Здесь, в Палестине… Это невероятно… Смотри, вот здесь, в центе, герб Польши. Вот это, скорее всего, эмблемы воинских частей. Я их не знаю, но по стилистике — польских. А вот это вроде знак восьмой британской армии… Потрясающе! Как это оказалось здесь, в Тверии, отец Лоренцо?
— Это работа поручика Тадеуша Зелински. Военные из армии Андерса построили его на свои деньги.
— Как они попали сюда?
— Из Ирана их перевезли в Палестину, а часть из них размещалась в Тверии. Их принял наш монастырь.
Отец Лоренцо немного помолчал, потом продолжил:
— Вот это святой Христофор.
Он показал на барельеф человека с ребенком в левой части.
— Св. Христофор является покровителем путешественников. За тысячи километров, вдали от родины, солдаты армии Андерса вполне попадают под это определение.
— Ну что же, наверно за Польшу можно воевать и здесь.
Боб молчал. Он уехал из Польши остаточно давно, но этот польский мемориал в далекой Тверии просто потряс его…
Лоренцо и Сабина молчали, дали ему справиться с волнением.
— Вы поляк, сын мой? — спросил его отец Лоренцо.
— Я из Польши. Был там такой город — Костополь, теперь он у Сталина.
— Вам нужна опора в вере, сын мой. Определитесь, я буду Вас ждать. А сейчас пойдем ужинать, потом вас проводят к месту отдыха.

Наблус
Утром отец Лоренцо помог найти им водителя до Тель-Авива.
— Помните, я всегда жду вас!
— Спасибо отец Лоренцо!
Машина тронулась, и отец Лоренцо вдогонку перекрестил их. Али, молодой араб-водитель, объяснил:
— Поедем через арабские деревни, это безопаснее. Вы не евреи, вас у арабов никто не тронет, а вот что ожидать от английских патрулей на приморской дороге? Если евреи что-то снова взорвут, то англичане начнут хватать всех подряд, разбираться будут потом.
— Так разбираются?
— Да, но пока до тебя дойдет очередь, в тюрьме насидишься. Мой брат провел там две недели ни за что! Разве пистолет — причина? Если отправляешься в дорогу, то ты должен быть готов защитить себя. Как без оружия?
— Конечно не причина. Поехали.
Обедать остановились в Наблусе. Там Али привел их в ресторан какого-то своего родственника. Али при худощавом телосложении отличался завидным аппетитом. Он умудрялся уплетать за обе щеки и одновременно поносить англичан, которые в 1938 году разнесли полгорода, отчего его семья сильно пострадала. Евреев тоже поругивал, но намного меньше.
К столику подошел молодой араб и поздоровался на иврите.
— Шалом!
— Это Абир, мой двоюродный брат, — пояснил Али.
— Брат, они не евреи, иврита не знают.
— Салям алейкум, — ответила Сабина.
— Мы гостям рады. Вы издалека?
— Мы американцы, м-р Борис — археолог, а я — Сабина, журналист газеты «Балтимор Сан».
— Госпожа Сабина, у Вас прекрасный арабский. Где Вы его учили?
— В университете. Я всегда интересовалась арабской культурой, а когда смогла читать арабские книги в подлиннике, прикоснулась к настоящим жемчужинам мысли.
— Благодарю Вас, г-жа Сабина, не часто услышишь от европейца подобные слова.
Через некоторое время Абир снова подошел к их столику:
— Здесь господин Садат, Ваш коллега. Он очень хотел бы побеседовать с Вами, г-жа Сабина. Он говорит, что беседа с журналистом такой влиятельной американской газеты для него очень важна. Вы согласны уделить некоторое время беседе с г-ном Садатом? Ваш спутник не будет против? Если Вы согласитесь, он будет счастлив поговорить с Вами.
— Я уверена, что не будет против и с удовольствием примет участие в беседе. Я буду ему переводить.
К столику подошел элегантный мужчина лет сорока. У него было правильное, достаточно приятное лицо, но впечатление портили неулыбчивость и тяжелый взгляд, больше свойственный полицейским, чем журналистам. Те по роду своей деятельности должны быть контактными людьми. Садат был одет в костюм тройку достаточно модного покроя, аккуратные усы, очки… Вот только галстук подкачал, но в целом он смотрелся неплохо.
«Улыбайтесь, мистер Садат, это Вам поможет» — подумала Сабина.
— Здравствуйте, — обратился он к Бобу и Сабине на хорошем английском. — Я — Садат, могу ли я надеяться на беседу?
— Садитесь, г-н Садат. Мы с удовольствием побеседуем с Вами.
— Г-н Садат — крупный арабский журналист, его много публикуют в американских газетах. — пояснил Али.
— К сожалению, я не читала работы г-на Садата, но теперь уже больше не пропущу их. Г-н Садат, — обратилась с вопросом Сабина, — Вы публикуетесь в Америке, Вам нравятся США и американцы?
— Из любезности я мог бы подтвердить это, но зачем говорить неправду? Я пишу потому, что хочу повлиять на решение США по будущему Палестины. К сожалению, там слушают еврейские голоса.
«Очередной антисемит, наверно из людей муфтия», — подумал Боб. Али перестал жевать и с горячим восторгом взирал на Садата.
— Поясните, г-н Садат, — задал вопрос Боб, — мы, американцы, плохо понимаем происходящее в Палестине. Скажите, чем мешает Вам присутствие евреев? Они, насколько я знаю, принесли сюда новые методы земледелия, построили и продолжают строить дороги, я уж и не говорю о медицине.
— Это стандартное мнение. Оно не ново. Сразу узнаешь голос человека, ничего не понимающего в Палестине. Фабрики, кибуцы и медицина могут быть весьма полезными вещами, но они не имеют никакого отношения к нам, арабам, к нашей культуре, к нашему образу жизни.
«Хорошо излагает. Вот из-за таких-то и льется кровь», — подумал Боб, но продолжал невозмутимо и заинтересованно слушать.
— Вам, американцам, не приходило в голову, что арабы предпочитают свою жизнь, такую, какой она была без евреев? — продолжил Садат, — Вы сможете увидеть в Негеве бедуинов в палатках или просто под натянутыми тентами. Они не переселяются в города, вы не знаете почему? Там же все еврейские блага, и водопровод и медицина, но они предпочитают свою жизнь.
— Но ведь нужно двигаться по пути прогресса, г-н Садат. Вы же пошли по этому пути. По Вашей одежде я могу судить, что Вы приехали сюда не на верблюде, а на автомобиле.
— Это вынуждено. Вам, европейцам, арабская культура как видно представляется отсталой и ужасающей. Но арабы, простите, предпочитают именно её. Исключительно арабские ценности сохраняются лишь благодаря такому образу жизни. Оказавшись в еврейских городах, арабы просто исчезнут, как арабы.
Окружающие внимательно вслушивались в разговор, было видно, что Садат здесь пользуется популярностью.
— Но у меня сложилось впечатление, что в Палестине, это вполне возможно, дело идет к войне. Разве эта проблема стоит войны. Ну не селитесь вместе, живите по соседству!
— Война неизбежна. Лично я против евреев ничего не имею. Я говорю о тех, кто живет здесь давно. Я клянусь, что не желаю им зла. Но я буду воевать, буду биться насмерть, чтобы Палестина осталась арабской. Это наше, арабская земля, арабской она должна и остаться. И важно не допустить в эту страну ещё хотя бы одного еврея.
— Господин Садат, евреи это факт жизни, они здесь. Сзади них сожжены мосты, они будут драться. Куда им деваться по Вашему мнению?
Садат помолчал, посмотрел на Али, на остальных посетителей ресторана и произнес:
— Вот вы, американцы, это и решайте. Почему над этим должны думать арабы? Есть большие страны, где евреи живут давно. Почему не поселить их в Америке или России? Почему, мы должны нести этот груз ответственности? Если остальной мир действительно хочет того, чтобы еврейский народ продолжал существовать, пусть примет евреев у себя. Америка, Англия, Россия... Я почему-то не замечаю, чтобы эти великие страны пускали к себе евреев.
— Насколько я знаю, г-н Садам, Палестина — историческая родина евреев.
— Опять эти уловки. Постарайтесь понять, и один приехавший еврей — это слишком много. В Европе погибло шесть миллионов евреев, значит там достаточно места для всех оставшихся. Пожалуйста, подумайте над этим.
Садам встал, поблагодарил за беседу, и продолжил:
— Госпожа Сабина, мне доставило удовольствие беседа с Вами. Я не упускаю ни одной возможности побеседовать с нашими американскими друзьями. Я буду признателен, если Вы сможете опубликовать нашу беседу в «Балтимор Сан». Счастливой поездки Вам и Вашему спутнику.
Боб с Сабиной тоже встали.
— Всего наилучшего, г-н Садам. Но мы видели войну в Европе. Поверьте — мир лучше, но мы подумаем над Вашими словами.
— Али, — обратился Боб к водителю, — можно ехать.

Тель-Авив. Доменик
До Тель-Авива доехали за полтора часа без приключений. На всякий случай вышли за несколько кварталов и к дому Доменик подошли пешком. Дом оказался трехэтажным обшарпанным строением, без малейших признаков архитектурных изысков. Было видно, что его строили быстро и максимально дешево. Доменик дома не оказалось.
Боб и Сабина сели ожидать ее в кафе, расположенном на первом этаже дома. Не успели они выпить по чашке кофе, как в кафе зашла высокая женщина лет тридцати. Она заказала кофе и круасан и села за соседний столик.
— Боб, это Доменик! Если я ошиблась, то уйду в монастырь!!!
— Тебя не возьмут, у тебя глаза грешат. Ты такими глазами обитель взорвешь.
— Сейчас будет эксперимент. Смотри.
— Мадам, — обратилась Сабина к женщине по-французски, — не могли бы Вы подсказать, какой работы это кольцо. Мы с другом спорим, я говорю, что это французская работа, а он утверждает, что местная, арабская.
Было очевидно, что женщина узнала кольцо.
— Доменик, Вы можете взять его в руки, чтобы получше разглядеть.
— Мы с Вами знакомы?
— У нас есть общий друг, Морис. Он передавал Вам привет.
Сабина представила Доменик Бобу так, как будто они были друзьями детства.
— Продолжим разговор у меня? — предложила Доменик
В квартире Сабина сразу уловила аромат французской косметики. Комната была просторной с высоким потолком, мебели было мало, в углу стоял небольшой буфетик, стол, застеленный скатертью с кружевной окантовкой, небольшая софа, два стула и видавшее виды старое кожаное кресло. Несмотря на жаркую погоду, в комнате было прохладно. На стене висела выгоревшая репродукция «Вид на крыши Парижа» Ван Гога.
— Вы давно знакомы с Морисом? — спросила Сабина.
— Мы познакомились с ним в Сирии, он нам очень помог.
— Его арестовали сразу после вашего, скажем так, отъезда. Мы принимаем меры, чтобы вытащить его из тюрьмы. Он успел мне о вас рассказать. Имя Сахим Рабах вам что-нибудь говорит?
— Конечно. Это он должен был нас арестовать.
— Его понизили в звании из-за вас. Пока он сорвал злость только на Морисе, от более крупных неприятностей его спасло то, что он пообещал доставить в Сирию ваши скальпы...
— Так-таки скальпы?
— Не так, но смысл такой. Так что вы оглядывайтесь, когда ходите. А пока я вас отведу в квартиру по соседству, вы там сможете жить. Отдыхайте, а мне нужно ненадолго отлучиться.
Доменик отвела гостей отдыхать, а сама отправилась в «Комитет социального обеспечения солдат». Там, под этой вывеской на улице Бен-Иегуда 85, в ничем не примечательном доме, располагалась штаб-квартира «Шай». К этому времени Шай была уже переформирована из военной организации во внешнеполитическую разведку Хаганы. Доменик быстро взбежала по ступенькам к входной двери. У ступенек тоже была своя роль, пока посетитель по ним поднимался, охранник мог рассмотреть его.
Человек в штатском у входа узнал ее, Доменик была там своим человеком.
— Привет! Ты к кому?
— Я к Исеру-маленькому . Он здесь?
— Здесь, что-то не в настроении с утра… Тебе будет рад. И я был бы тебе рад, если согласишься со мной поужинать.
— Отстань, я с женатыми не встречаюсь.
Доменик быстро прошла наверх в микроскопический кабинет Исера Хареля. Его все звали Исер-маленький, чтобы отличать от большого — Исера Беери .
Исер, руководитель тель-авивского регионального отдела «Шай», уже ждал ее. Видимо позвонил охранник снизу.
— Рад тебя видеть. Что привело, рассказывай.
— Я получила сообщение от Мориса из Сирии о двух американцах, якобы представителей Studebaker Corporation. Подполковник Стирлинг считает их американскими разведчиками. Но вот что интересно, он уверен, что они не из Управления стратегической разведки (OSS), не связаны с ФБР (FBI), и Госдепом.
— А откуда он знает?
— У него хорошие позиции там, старые связи и все такое. Так вот, он уверен, что их могли послать только из администрации Трумэна. Методом исключения вычислил, старый лис.
Исер встал, подошел к окну.
— Что они здесь хотят узнать, если они из президентской администрации, достаточно понятно. Но вот что они принесут Президенту отсюда, это надо бы узнать. Поработай с ними, узнай, что им надо, что интересует. А потом я с ними встречусь.
— Мы с ними вечером куда-нибудь пойдем, погуляем, поужинаем. Я постараюсь все выяснить.
* * *
Назавтра уже в 9 утра Доменик вновь навестила Исера.
— Кто они и зачем, ты Исер, вчера сказал абсолютно верно. Понесут они Президенту то, что арабского единства нет и в помине, и то, что 300 млн арабов против 400 тысяч евреев — глупая сказка. Это свое мнение они и доложат. А вот что они скажут об евреях? Я так поняла, что они еще ничего не знают. Значит нужно с ними работать. И вот еще что, по-моему это важно. Ближайший друг Боба уехал в Палестину в 37-м. Его зовут Лео, фамилия Розенфельд. Они оба из Костополя. Было бы неплохо его найти.
— Выходцы из Польши селятся вместе, и таких мест совсем немного. Но мне помнится, эта фамилия звучала в связи с «Мосад ле-Алия Бет».
Исер вышел в коридор и крикнул:
— Давид, зайди ко мне.
Давид оказался таким крупногабаритным, что третьим в кабинет Исера просто не помещался. Он просто засунул голову и подмигнул Доменик.
— Я здесь Исер.
— Ты знаешь Лео Розенфельда? Он работал в «Мосад ле-Алия Бет».
— Кто его не знает! Его ранило в Италии при разминировании, сейчас он поправляет здоровье в кибуце Негба.
— Он откуда?
— Да он мне все уши прожужжал своим Костополем. Костополь то, Костополь сё, тоже мне — центр мира.
— Спасибо. Доменик, вероятно это то, кто нам нужен. Если он там, то завтра мы его привезем сюда. Пока доберется… Давай, часов на 5 организуем встречу в кафе Карлтон, на углу улицы Герцля и проспекта Ротшильда. Там будет пара наших ребят, посмотрим пока на твоих американцев.
— Исер, у меня к тебе большая просьба. Подключи все, что можешь, чтобы вытащить Мориса из тюрьмы. На него у них ничего нет. Хочешь, взорви эту тюрьму, хочешь — купи всех и вся, но вытащи его. Вытащи его, слышишь!
Доменик встала, оперлась руками на стол. Теперь она возвышалась над Исером, хотела что-то сказать, но неожиданно для самой себя расплакалась. Она опустилась на стул, потом подняла заплаканные глаза.
— Я хорошо слышу. Не нужно плакать. Мы вытащим его, мы все сделаем.
— Я надеюсь, Исер.
Исер протянул Доменик салфетку. Она промокнула глаза. Мгновение помолчала, собралась с силами и снова гордая и невозмутимая вышла из кабинета.

История шестая: Марк
Пароход был болен всеми старческими болезнями, какими только бывают у пароходов, но он был честным трудягой. Задыхаясь, он взбирался на волну, скрипел всеми суставами, его усталое сердце работало с перебоями, но выбирать не приходилось. Другой возможности добраться из Констанцы до Хайфы у его пассажиров не было.
Вообще-то этот пароход-ветеран не был предназначен для перевозки людей, он много лет доставлял грузы от Варны до Бургаса, его совсем было собрались отправить на заслуженный отдых, но пришлось поработать еще. Его дооборудовали для перевозки людей, но вместо восьмидесяти человек на борт поднялось более двухсот, отказать измучившимся людям было невозможно.
Марек нашел место на носу, где не так страдал от морской болезни. Он расстелил пальто, на нем в обнимку спали его первая жена Яся и вторая — Марина. Их дружба была ему малопонятна, но факт от непонимания не менялся. Мареку иногда казалось, что женщины его и не замечают… Так, какой-то обслуживающий персонал, но делать было нечего, он эту ситуацию создал сам.
— Ладно, — думал он, — там все утрясется, перемелется, мука будет.
Пассажирами парохода в основном были польские евреи. Им удалось выжить в мясорубке войны, вернуться домой, но Польша встретила их неласково. Надежды на лучшую жизнь в Палестине были зыбкими, особенно на фоне рассказов о действиях английских эсминцев, но выбора просто не было. Оптимизм подпитывало то, что с нижней точки дорога лежит только вверх.
Рядом с Мареком на каком-то старом ватнике лежал молодой и очень худой парень. Он все рассказывал о действиях англичан, о лагерях. Ему удалось выжить в Гросс-Розене, порадоваться, что выжил, но потом все пошло не так. Сначала он еле спасся при погроме в Кракове, потом его почему-то арестовали вместе с погромщиками, и теперь все его мысли были в Израиле. Часами, раскаиваясь, как при молитве, он рассказывал, как уходили в Чехословакию, как группу собирала Алия–Бет…
— Хватит, мы больше на бойню не пойдем! Мы будем сопротивляться!
— Сопротивляться. Как же. Тебе нужно думать, как выжить.
Этого Марек ему не сказал. Не сказал он и о том, что на груди, под рубашкой, в непромокаемом пакете, у него хранились ценнейшие бумаги — въездные сертификаты. Деньги? Он их все отдал женщинам, но сертификаты — нет, в них была жизнь.
Как ни кряхтел пароход, но на четвертый день все же добрался до Хайфы. На подходе его встретил английский эсминец. Англичане приказали швартоваться к третьему пирсу, где территория уже была оцеплена военной полицией.
Пароход вздохнул и стал у пирса. Шансов вернуться назад у него не было.
Сортировка прошла сравнительно быстро — всего один признак, есть въездной сертификат или нет, не требовал много времени. На счастливых обладателей сертификата, прошедших к английскому эмиграционному офицеру, а их было всего 9 человек, смотрели оставшиеся за оцеплением. Дружелюбными их взгляды назвать было нельзя.
Офицер попробовал разобраться:
— Мистер Марк, вот тут написано — «Янина — жена», а тут «Мария — жена», вы же не арабский шейх, сколько у Вас жен?
— Одна, г-н капитан, одна. Только одна первая, а другая вторая, но всегда одна.
— Вам это так понравилось, что Вы привезли обеих? Вы оптимист, мистер Марк! Заповедь «не множь проблемы» вами отвергнута?
— Мне больше нравится — «Не спорь со Всевышним, он знает, что делает».
— Удачи, мистер Марк, она Вам потребуется, а у меня к Вам претензий нет. Вы все можете идти.
Невдалеке в тени дерева стоял какой-то мужчина в шортах. Круглое лицо, круглые очки, достаточно круглый живот, все венчала странная шляпа-панама… Он казался бы на месте где-нибудь в Баварии, но он был в Хайфе и зачем-то ждал Марка.
— Здравствуйте, — обратился он к Марку на идиш, — Меня зовут Йона, я из кибуца «Эйн а-Мифрад». Он недалеко отсюда, немного севернее. Вы откуда прибыли?
— С этого парохода.
Марк не понимал, что этому Йоне надо. Вообще непонятно, что делать, куда идти, а тут еще дурацкие вопросы. Йону ответ не смутил.
— Я здесь для того, чтобы помогать прибывающим. Вы можете ехать в Хайфу, остановиться в гостинице, а потом думать, что дальше. А можете поехать со мной в кибуц. Там Вам будет дешевле.
— Там что, платить нужно?
Йона заулыбался.
— Нет, членам кибуца не нужно, но Вы ведь не кибуцники. Разберетесь, посмотрите, может и станете кибуцниками. А нет, так поедете дальше, куда захотите.
В разговор вмешалась Янина.
— Кто там живет, чем заниматься нужно?
— У нас люди в основном из Галиции, есть немного из Германии и Польши. Занимаются главным образом сельским хозяйством.
— Так пан знает польский?
— Пани, я счастлив говорить с Вами по-польски.
Собственно это все и решило. Йона показал им на старенький автомобиль — автобус, в котором когда-то были окна. Куда они делись, Марк выяснять не стал.
— Я узнаю, возможно, еще кто-то хочет с нами. Скоро поедем.
Остальные шесть человек ехать в кибуц не захотели. Марк занес пожитки, Йона сел за руль, женщины уселись рядом на переднем сиденье.. Марк занял место у окна, так, чтобы удобнее было запоминать дорогу. Ехали недолго.
— Йона, я ищу друга, Лео Розенфельда. Он из Костополя. Может ты знаешь, как мне его найти?
— Тебе нужно поговорить с кабатом . Да! — Йона вспомнил, — Его фамилия тоже Розенфельд, только сейчас он называет себя Маhир. Намекает этим, что у него все быстро. Я бы так не сказал. Быстро… Я ему сказал, что быстро не всегда верно, так он на меня обиделся. Но 30 лет он был Розенфельдом, возможно, он вам поможет.
Место с красивым названием кибуц «Эйн а-Мифрац» пока было только многообещающим, намекало, что если чего и нет пока, то все скоро будет… Нет, не сегодня, но в будущем. Янина приуныла, после польских зеленых городков все выглядело удручающе. А Марине понравилось, это и понятно, она сравнивала с Челябинском.
Йона показал им маленький домик, где можно расположиться. Сказал, что в семь вечера в канцелярии кибуца будут люди, нужно будет заплатить за три дня, а в столовой можно перекусить. Сейчас время неурочное, но девочки что-то найдут. Йона еще попросил не ходить в юго-западную часть, и попрощался.
Проблемой стало размещение в одной комнате, но привередничать не приходилось. Женщины устроились на кровати и софе, а Марк подстелил себе на полу какой-то тюфяк и мгновенно уснул.
Проснулся он, когда уже стемнело. Женщины успели оплатили проживание и сообщили, что его ждет кабат.
Тот оказался ровесником Марка, ему было лет 35. Те же сандалии, шорты и круглая шапка-панама из плотной ткани. На поясе у него был виден какой-то огромный револьвер в кобуре.
— Садись, Марк.— Кабат обратился к нему по-польски. — Я Иосиф Маhир, кабат этого великого кибуца. Давай знакомиться.
— Давай. Я Марк Шустер. Что я должен рассказать?
— Я слышал, ты ищешь друга, как его зовут?
— Лео. Это от Лепольд. Лео Розенфельд из Костополя.
— Здесь такого нет, но кое-что я могу тебе подсказать. На юге есть кибуц Негба, его строили поляки, в основном из а-шомер а-цаир. Твой друг не шмуцник?
— А что такое — шмуцник?
— Это из а-шомер а-цаир, но так, чтобы язык не сломать.
— Да, там в Костополе вроде все входили в а-шомер а-цаир, то есть — да, шмуцник.
— Тебе придется поехать в Негбу. Поработаете пока на коровнике, одну из женщин на кухню, вторую в детский сад. Первого мая пойдет машина в Тель-Авив, повезет участников демонстрации. Там же, наверняка, будет машина из Негбы, с ней и доберешься. Найдешь друга — передай привет от кабата из «Эйн а-Мифрац». Может мы еще с ним и родственники.
* * *
Первого мая Марк постарался одеться получше, негоже польскому пану появляться на людях в чем попало. Круглую панаму, ее называли «кова тембель », он отверг сразу.
До Тель-Авива доехали в уже знакомом автобусе, остановились на въезде в город, дальше ехать было нельзя.
Первомайская демонстрация Марка ошарашила. Шли пешие колоны с транспарантами, несли щиты с серпом и молотом, какие-то кибуцы прислали грузовики с портретами Сталина и Ленина, была даже колонна велосипедистов. За порядком на площади Цины Дизенгоф следил английский сержант в шортах.
Кругом пели на разных языках, все это смешивалось в какую-то какафонию, но мотив интернационала пробивался через все звуки.
Марка не оставляло ощущение дежавю, чего-то уже виденного. Нет, это не напоминало рабочие демонстрации в Польше, в которых он участвовал вместе с родителями, это не было похоже и на демонстрации в России хотя бы потому, что на трибуне не стояли вожди… Но был тот же общий однонаправленный порыв, которого он научился бояться еще в России.
Ленин на транспарантах кого-то напоминал… Он, конечно, был узнаваем, но какой-то другой…
— Это же близнец Хаима Вейцмана! — вдруг осенило Марка, — Ну да, это же пожилой еврей-профессор. Интересно, как его нарисуют где-нибудь в Китае?
Делиться своими мыслями Марк ни с кем не стал. Ему еще нужно было найти машину из Негбы. На первый взгляд в толчее демонстрации это было невозможно, но выручил польский. Марк услышал польскую речь. Это оказались ребята из кибуца Яд-Мордехай, они угостили его сэндвичами и привели к машине из Негбы.
— Вот, этот парень ищет вашего Лео Розенфельда! Возьмете?
— Конечно! Давай к нам!
В Негбу приехали часам к семи вечера. Новые друзья похлопали Марка по плечу и показали на небольшой домик.
— Если Лео не дома, подожди там, он придет!
Лео не было, и Марк задремал на скамейке у дверей. Проснулся он от мощного хлопка по плечу.
— Вставай, хватит спать!
Марк вскочил и оказался в объятиях Лео, которого он не сразу и узнал. Лео был все тот же, только плечи стали мощнее, кудри поредели, но он был все тот же, старый надежный друг.
— Как ты здесь оказался?
— Это долгая история…
— Рассказывай, пока Дина нам что-нибудь приготовит, а мы с тобой за коньяком посидим.
* * *
У Лео оказались ящик пива и бутылка коньяка.
— Как ты считаешь, с таким подкреплением мы справимся? Я думаю, что буду слушать твои рассказы хоть до утра.
— До утра я вам готовить не буду, – включилась в разговор Дина, - не надейтесь, старайтесь сами. Лео, кстати, умеет готовить, причем неплохо. А где твоя жена, Марек?
— Так получилось, что не жена, а жены!
— Тебе одно мало?
— Много, но так дорога легла. Давайте я все же расскажу.
* * *
В Барановичах, ну тогда, после сумбурного переезда, мы устроились вроде неплохо. Бунд там активничал, и мы с родителями практически сразу же вписались в обстановку. В социалистическом кружке я познакомился с Яниной, она была там звездой, профсоюзным организатором… Да и смотрелась она, как звезда, ну как Карла Доннер в «Большом вальсе». Как что — тут же на трибуне она! Мне кажется, что многие ее и не слушали, так она была красива. Почему она на меня обратила внимание я до сих пор не знаю, но через полгода мы стали мужем и женой. Я, честно говоря, был менее активным, но она была активна за двоих. Родилась дочь, Залатка, здесь в Израиле стала бы Голдой, но Яся жила не дома, она жила на трибуне. Все домашнее отрывало от главного дела. Там, у стола, покрытого красным сукном, она смотрелась очень органично, могла такие речи говорить без подготовки… Но кому-то, ну, то есть мне, деньги на семью нужно было зарабатывать. Ясю я уже без трибуны не представлял. У нее что-то в голове сместилось, она и в постели стала говорить лозунгами.
Барановичи — это маленький провинциальный городок, там крупных промышленных предприятий нет. Евреи и поляки занимались кто кустарным производством, кто мелкой торговлей. Для пролетарской борьбы условия в городе были явно неподходящими, но это дело принципа. Кто решил бороться, тот будет!
Ты же знаешь, власти Бунд очень не любили. К сионистам, они были лояльны и даже сотрудничали, а вот нам, которые не хотели уезжать в свою Палестину, да еще и боролись, добро бы за свои права, о то за всех угнетенных вообще, им доходчиво показывали, кто в Польше хозяин.
Меня арестовали в мае 39-го в Вильно. Я поехал туда по партийным делам и решил принять участие в забастовке. Начало было мирным, но позже, у заводской проходной, стали сооружать баррикады. Не успели. Конная полиция это пресекла быстро, а меня отправили на три месяца лагерь в Березе-Картузской. Ясю арестовали спустя месяц, скорее всего за компанию.
Так вот, в лагерь мы пришли бундовцами, а там стали коммунистами. Меня выпустили из лагеря в конце июля, я отделался тем, что при допросе потерял зуб, хорошо, что всего один, а Ясю освободили в октябре советские войска, когда Восточная Польша оказалась в советской зоне.
— Нос тебе свернули там?
— Нет, во Львове, в 46-м. Дойду и до этого
В советской зоне все пошло стандартно. Первым делом на лесоповал отправили слуг прежнего режима, всевозможных чиновников, военных, полицейских, зажиточных или просто заметных людей.
— Гвоздь, который торчит, забивают! — это не ново.
Ты прав, Лео, не ново, но позабивали так, что стало остро не хватать кадров, а кому доверять, как не освобожденным из лагеря коммунистам.
Так мы стали ответственными работниками муниципалитета. Особо о том, что ликвидирована польская власть мы не жалели. А чего жалеть? Это была власть угнетателей, а пришла справедливая рабоче-крестьянская власть, и теперь все будет хорошо, вот только нужно преодолеть временные трудности…
Временные трудности все тянулись и тянулись, а 22 июня 1941 года началась война.
Я сразу бросился в военкомат. Меня там немедленно приставили к работе — таскать мешки и ящики с бумагами, военкомат эвакуировался на восток. Так, вместе с ним, в общем-то не по своей воле, я и оказался в тылу. А Барановичи заняли уже 23 июня.
Яся наверняка пыталась уйти вместе с дочерью, но я помочь не мог, был далеко.
Марк замолчал, подошел к перилам, стал смотреть на улицу. Молчание затянулось. Лео уже было подумал, что он не станет говорить дальше, но Марк продолжил.
Меня в армию не взяли. С военкоматом, кем-то вроде вольнонаемного работника, я добрался до Можайска, где и попал в ведение НКВД.
На прощанье в военкомате выпили с капитаном Сташевским бутылку — как-то нашли с ним общий язык за эти дни отступления, но не он решал.
— Марик, не бойся, все будет нормально, к тебе претензий нет…
Претензий действительно не было, но на всякий случай меня отправили в «трудовую армию». Если ты думаешь, что это производственное подразделение, то ты жестоко ошибаешься. Это ГУЛАГ с некоторыми особенностями.
Её, «трудовую армию», комплектовали людьми, считавшимися по какой-то причине ненадежными. Немцы, эстонцы или финны — мне это казалось само собой разумеющимся, но я вроде доказал свою лояльность? Я так ничего и не понял. Скорее всего, гребли всех, не особо разбираясь. Работа меня не пугала, пугала система НКВД. О ней я уже знал достаточно.
Везение — странная штука. Если бы претензии были, то я был бы арестован, как арестовали бывших польских граждан. Их в основном амнистировали, многие потом служили в армии Андерса, а как амнистировать того, кто не осужден?
— Подожди Марк, я что-то не понял, осужденным было лучше?
Сзади к Лео подсела Дина, со своим лагерным опытом она пыталась осмыслить рассказ Марка. Получалось плохо.
Марк продолжил:
На Урал нас отправили этапом. «Столыпинский вагон » тащился бесконечно долго. Многие не доехали, умирали в дороге. Их не хоронили, а просто сбрасывали из вагона. Кто их будет хоронить, рыть могилы? Но всему приходит конец. Этап разгрузили в пригороде Челябинска. С этого момента я стал бойцом «трудармии». То есть пополнил собой обширную сеть ГУЛАГа на Урале. Формально мы все были свободными людьми, но за двумя рядами колючей проволоки с часовыми на вышках.
Поднимали на работы до восхода солнца, суточная пайка хлеба зависела от выполнения нормы днем раньше. За выполнения нормы на 50% получали треть пайка, но могли и пулю. Невыполнение нормы рассматривали, как саботаж, и суд был очень коротким. Люди умирали ежедневно. На работу шли бригадой человек в 20, а назад возвращались, потеряв почти треть. Годных к работе в бригадах было меньше, чем дистрофиков.
На работу под конвоем, с работы тоже. Каждый раз перед выходом на работу слышали напоминание конвоя: «В пути следования выполнять конвойные распоряжения. За невыполнение применяется оружие без предупреждения». Или более витиевато: «Вологодский конвой шутить не любит. Шаг влево, шаг вправо — побег, стреляю без предупреждения!»
Эвакуированное оборудование металлургических заводов под Челябинском разгружали прямо в голую степь. Запустить станки нужно было срочно, и они начинали крутиться раньше, чем возводили стены. Зима. Не польская, мягкая зима, которую ты помнишь, а настоящий мороз. Градусов двадцать — это не холод. Это еще нормально. Но постоянный ветер, который там не утихал, пронизывал ледяным шилом насквозь. До самых костей.
Брезентовые палатки, в них не согреешься. Перед выходом на работу объявляли наказания за нарушения правил внутреннего распорядка, за невыполненные нормы, то есть за саботаж. В основном — расстрел.
Я не роптал, не спорил, какой в этом смысл? «И это пройдет», если дожить, конечно. Я только удивлялся таким странностям, как соцобязательства на стене барака, соцсоревнование, боевые листки… Этакий суррогат был неким стандартом советской жизни, только вот с конвоиром и расстрельной командой. Бесили страшно, но потом и на них я перестал обращать внимание.
С января 1944 г. стало полегче. Заводы работали, советская армия наступала, а к нам повалили этапы с освобожденных территорий. Они и пополнили отряды новыми бригадами «ненадежных». Тогда я и получил возможность жить вне «зоны», снять комнату и работать, получая какую-то зарплату.
Найти комнату оказалось несложно. Конечно, после «зоны» я выглядел не очень презентабельно, да и все время хотел есть. Те условия труда никого не красили, но я все же был мужчина, а их так не хватало.
Комнату я снял у Марины, симпатичной тридцатилетней вдовы. Она потеряла мужа в самом начале войны. Через месяц мы стали жить вместе.
— Понимаешь, Лео, вместе теплее…
— А как Янина?
— Я посылал запросы, но так ничего и не выяснил. Тогда было абсолютно очевидно, что она погибла. Но вот рядом Марина, и она беременна. Нужно было дать ребенку отца и как-то оформить отношения. В итоге мы поженились. У Марины выбор был невелик, она согласилась.
К нам частенько по вечерам заходил Борис. Мы с ним подружились в зоне. А как со своим другом, недавним соседом по бараку и напарником в бригаде не выпить раздобытую и припасенную для такого случая бутылочку? Борис был из наших краев и не знал судьбу своей семьи.
И вот, наконец, Победа. После официального митинга пошли отмечать конец войны домой. Марина возилась на кухне, бутылка быстро опустела, в ход пошла вторая.
— Конечно, мы «ковали Победу»…— в хорошем подпитии меня понесло, на трезвянку я бы этого не ляпнул, рассказывал Марк. — Понятно, что заводы нужно было запустить срочно, я не спорю. Только я думал не об этом, а лишь о том, как выжить. Начальников, что Комаровского, что теперь Раппопорта это волнует мало.
— А это еще кто такие? — спросил Лео.
— Первый — Генерал инженерных войск НКВД А.Н. Комаровский. НКВДэшный Начальник Исправительных лагерей и Челябметаллургстроя. А второй — то ваще герой — он сменил Комаровского на этом посту с мая 1944 г. Понимаешь Лео, а принципе их понять можно, если бы не сумели, то, что сумели, пошли бы на соседние нары, если бы повезло, конечно. Но они умели стимулировать. Большие профессионалы. То, что травматизм назывался «умышленное членовредительство», а невыполнение норм дистрофиком — «злостным саботажем в военное время», это еще как-то стандартно, но такой вид саботажа, как «преднамеренная потеря веса»!!! Тут талант нужен, такое просто так не придумать. И он у них был!
После Победы появилась возможность выяснять судьбу своих семей через Красный крест, но чуда не произошло, погибли все.
Борис решил поехать и узнать все на месте.
— Марк, пойми, вдруг неточно, вдруг ошибка. Нужно ехать.
Поехали мы вместе. Ошибки не было, Борис нашел свидетелей гибели своих близких, узнал, как это было. Вот только судьбу Яси узнать не удалось. Постояли у братской могилы, положили по камню… Понимаешь, Лео, плакать мы разучились…
Дома Бориса не было, только руины, а мой уцелел, только жили там совсем чужие.
Всё! Нужно было что-то решать.
— Марк, давай возвращаться в Польшу. Сейчас это можно, тут для меня не жизнь, что на Урале, что здесь. Там — «зона», как это забыть? Да и не верю я им. Зона работает, как работала, завтра понадобится им что-то, а мы как раз тут, под рукой. Нет, это мне не подходит. Но и здесь ничего не осталось, все сгорело. Я не про дом, его отстроить можно. В душе все сгорело…
— Борис, меня ждет Марина. Если он согласится, то я следом уеду. А пока… Я возвращаюсь, надеюсь, еще увидимся.
Я вернулся. На удивление Марина сразу согласилась, и мы обратились за разрешением вернуться в Польшу. Выпускали не всех, но уезжали то одна семья, то другая. Уехали наши соседи, а нам все не было ответа.
Отец Марины нервничал, спорил:
— Куда вы рветесь? Что вам не хватает? Страна нам все дала, что еще надо?
Возможно, он так думал на самом деле. А может быть опасался, что КГБ просто не даст доехать до границы, а в то, что органы могут измениться, он просто не верил.
Он постарел и сдал как-то сразу, начал болеть, и в начале 46-го его не стало. А в феврале мы попали в списки эшелона в Польшу.
До Львова ехали две недели. Поездка была та еще, конечно не такая, как в 41-м, но мы почти отчаялись довести дочь, нашу Тату, живой. Она просто пылала, такая была температура. К счастью, с нами ехала Роза Яковлевна, она работала врачом еще до войны в Кракове, а затем в Казахстане. Она и спасла нам дочь.
Во Львове у нас отобрали все советские документы, паспорта, трудовые книжки, даже часть польских документов, написанных на русском языке. Можно было ехать, но мы решили подождать дня три, пока Тату окрепнет. А через день меня вызвали в полицию.
— Только этого Вам не хватало! Пойдем ужинать, я сэндвичи сделал. Там и расскажешь что дальше. Но ты здесь — значит обошлось!
Лео разлил коньяк по рюмкам.
— С возвращение на Родину, Марк.
Марку было не до еды, он снова переживал все прошедшее.
— Так что от тебя хотели в полиции?
— Они нашли Янину! Дочь погибла, а она сама смогла спастись в одном из отрядов в белорусских лесах. Думаю, что она и там их всех достала, но она уже работала в политаппарате центра.
— Вот это сюрприз!
— Да, тот еще! Но в итоге нас всех выпустили, и даже организовали въездные сертификаты. Мы так все трое и приехали.
— А где же они все?
— Я их оставил в кибуце «Эйн а-Мифрац»
— Да, знаю, это в Хайфе. Вези их сюда. Завтра решим все в секретариате кибуца.
— Кончайте вечер воспоминаний. Лео, налей нам, только мне — вина. У тебя еще есть то красное, что мне понравилось? Давайте вспомним, кто дал нам дожить до времени этого и выпьем, чтобы теперь все было хорошо! А завтра отдохнем и займемся делами. Женщин нужно перевозить, обустраиваться.
Время летело незаметно. Выпили еще, и Марк почувствовал, что он наконец приехал в правильное место.
Встречи на Земле Обетованной
Лео и Марк еще спали, когда в дверь забарабанил секретарь кибуца.
— Лео, тебя Тель-Авив к телефону. Говорят, что срочно.
— У них все срочно, уже иду.
Звонил Давид, старый приятель по работе в Мосад ле-Алия Бет.
— Давид, ты чего? С женой поругался? Звонишь в такую рань. Ты еще возле теплого бока лежать должен.
— Жизнь такая, Лео! Она скоро забудет, как я выгляжу.
— Так в чем дело?
— Тебя просят прибыть в «Комитет социального обеспечения солдат». Ты знаешь, где это?
— Это даже кибуцный пастух знает от своих коров… Тоже мне вопрос! Кто вызывает?
— Я тебя встречу. Можешь с Диной приехать. К 12 часам сможешь?
– Давид, ты стал разговаривать, как девушка на первом свидании. Буду вовремя. До встречи.
* * *
«Вспомнили оперативника не у дел, а то я засиделся тут у коров — подумал Лео, — но Дина то тут при чем? Ладно, там и узнаю».
Но Дина ехать не захотела.
— Что ты выдумываешь, кто меня в детском саду заменит? Если один ехать не хочешь, вот Марка возьми с собой.
Марк еще толком не проснувшийся сидел с кружкой кофе.
— И то верно. Марк, поехали?
— С тобой — куда угодно.
Лео смотрел на него: худой, нос перебит и смотрит вбок, у ключицы безобразный шрам, как будто и не хирург шил… Выглядит гораздо старше своих 35 лет. Лео смотрел на этого потрепанного жизнью человека и вспоминал того Марка, с которым он расстался в Польше. Марк, поборник справедливости, что тебе пришлось пережить… Ничего, ты приехал, все будет хорошо…
Засобирались.
Мак брился у умывальника, щетина под лезвием бритвы потрескивала, и в этом негромком звуке было нечто успокаивающее.
Наконец Марк закончил бриться. Лео продемонстрировал ему огромный сэндвич.
— В Тель-Авиве покушаем. А пока — сэндвич. Хочешь, я тебе такой сотворю?
— Спасибо, не надо. Я по утрам уже давно ничего не ем.
— Перед тобой — величайший мастер-создатель сэндвичей...
— Потом, — улыбнулся Марк.
До Тель-Авива добрались попутной машиной. Их высадили на Алленби, дальше они пошли пешком. Спустились к набережной. Со стороны моря дул легкий бриз, теплое соленое дыхание моря действовало умиротворяющее. Дисгармонию вносили английские патрульные джипы, они носились по набережной в основном для внушения чувства безопасности у населения, но только усиливали тревогу.
Их обогнали две женщины в военной форме. Одна из них тараторила:
— Представляешь, он мне предлагает креп на платье. Я ему — меня креп не устраивает, а он, как не слышит. И юбку предлагает чуть прикрывающую колено. Ты представляешь, он мне сказал — мадам, это в целях экономии, ткани катастрофически не хватает…
Друзья посидели у моря, а затем зашагали к центру по улице Гордон. Они шли мимо ухоженных жилых домов, казалось, что спокойствие просто было разлито вокруг, но оно мгновенно исчезло, когда по улице с ревом проехал военный грузовик с солдатами.
Вскоре подошли к улице Бен-Иегуда.
— Марк, ты посиди здесь, в тени, я ненадолго.
Не успел Лео подняться по лестнице к входу, как дверь открылась, и навстречу ему выскочил лысый гигант. Он сходу заключил Лео в объятья и дружески хлопнул по спине.
— Давид, дружба не для ломания спин. Отпусти меня! — взмолился Лео. — Кому я тут понадобился? Появились проблемы с «социальным обеспечением»?
— Тебя Исер искал. Ждет тебя.
— Большой или маленький?
— Маленький, пошли, он заждался.
* * *
Лео не был лично знаком с Исером, руководителем тель-авивского регионального отдела «Шай», они никогда не встречались, но Лео слышал о нем, как о восходящей звезде разведки. За столом сидел невысокий человек со спокойными, внимательными глазами, вполне соответствующий своему прозвищу Исер-маленький.
— Шалом, Лео! Спасибо, что приехал. Я о тебе наслышан. Шауль Мейеров тебя рекомендовал. У нас к тебе есть дело.
Исер говорил с тяжелым русским акцентом. Он так и не смог избавиться от него, и это создавало проблемы в оперативной работе.
— Шалом! О каком деле речь?
— Тут в Тель-Авиве объявилась интересная группа американцев. Нам о них сообщили, как только они появились в Дамаске. Представляются продавцами студебеккеров, но явно — разведчики. Они такие же купцы, как я балерина…
— Нет Исер, ты на балерину не похож… Это чьи «купцы»?
— Вот это самое интересное. В общем, мы считаем, что они работают напрямую на Трумэна. Старший у них некий Боб, из Польши, причем из Костополя.
— Теперь понятно. Костополь город маленький, возможно, я его знаю.
— Ты должен узнать, что он собирается докладывать в Вашингтоне. Если что не так…
— Вы их ликвидировать решили?
— Спокойнее Лео! Не горячись. Максимально повлиять на его мнение. Ты с ним встречаешься в кафе «Карлтон» в пять. Узнаешь их сразу, мужчина с красивой дамой. С ними будет еще одна. На наших ребят там внимания не обращай.
* * *
В кафе Лео с Марком сразу увидели живописную группу. Мужчина сидел к ним спиной, но две яркие женщины просто притягивали взгляд.
Они сели за соседний столик, собрались сделать заказ, но вдруг мужчина обратился к одной из женщин и повернул голову. Марк схватил Лео за руку.
— Лео, я схожу с ума, это Борек!
— Подожди, дай я посмотрю…
Но Марк уже подошел к соседнему столику:
— Борек, это я, Марек!
Боб вскочил, уставился на Марка и через секунду обнял его.
— Марек, то неможливе (To niemo;liwe). Это невозможно!!! Какая встреча. Знакомься — Сабина, Доменик…
Лео недолго думая, обнял обоих.
— Меня забыли!!!
— Лео! Дружище! Постой, дай я на тебя посмотрю! Ты все тот же!
— Только полысел…
— Да ерунда все это, садитесь к нам. Официант — коньяк и самый лучший!
Друзья вспоминали молодость, не забывая отдавать должное коньяку, и как-то незаметно перешли на польский. Доменик выдержала минут пятнадцать, попрощалась и, сославшись на занятость, ушла.
Сабина наблюдала за друзьями. Конечно встреча, конечно радость, но что-то ее настораживало. Она почти не участвовала в разговоре, все пыталась понять свое беспокойство. Ей показалось, что искренне радовался в этой компании только Марк, а Боба и Лео сковывало какое-то напряжение, совсем легкое, почти незаметное, но оно было. Мужчины обнимались, похлопывали друг друга по плечам, а она смотрела на них и думала: «слишком неожиданная встреча, слишком удачное совпадение, чтобы не быть срежиссированным. Кто режиссер? Кандидат был один, еврейские спецслужбы, но если Лео с ними связан, то возможно, это то, что надо…»
Бутылка коньяка быстро закончилась.
У Лео предложил перебраться в ресторан.
— Вы ничего не имеете против утки по-польски, фаршированной рыбы? Я надеюсь, что вам понравятся венгерский гуляш и венский штрудель.
— К тебе и раньше приходили неплохие идеи, — заметил Боб, — Наверно сегодня как раз такой день. Поехали.
Ресторан был недалеко, на пересечении улиц Дизенгоф и Арлазоров. Над входом висела вывеска: ресторан «Батья».
— Я привел вас сюда не только из-за кухни, это польский ресторан, маленький кусочек Польши в Израиле.…. «Батья» — имя чудной женщины, хозяйки. Место не шикарное, но кухня выше всяческих похвал.
В ресторане стояли простые деревянные столы, примерно как дома в Польше, удобные стулья. Несмотря на жару на улице, в ресторане было прохладно. Они заняли угловой стол, заказ Лео взял на себя.
— Здесь обязательно нужно заказать рубленную печень, гефилте фиш — само собой, куриный суп с лапшой. С уткой по-польски справимся? Закуски пусть дадут на свое усмотрение. Кстати, тут любят бывать и из верхнего эшелона…
Боб огляделся по сторонам
— Сегодня здесь народу маловато, ни из верхнего, ни из нижнего…
— Смотри, видишь того человека в белой рубашке?
— А кто это?
— Это Натан Альтерман, он большой поэт! Я думаю, самый большой… Кстати, он из Варшавы.
Натан приветливо помахал рукой Лео, они раскланялись.
— А вон там, слева, за маленьким столом двое. Видишь, такой добродушный парень и с ним лысый очкарик в синей рубашке. Так добродушный парень — это Хаим Ласков. Мы с ним вместе в 45-м порядок в Европе наводили.
— И вас там теперь вспоминают? — Спросила Сабина с улыбкой.
— Те, кого мы искали и находили, уже ничего вспоминать не могут.
Сабина еще раз взглянула на Ласкова. «Ничего себе «добродушный парень», — подумала она. Ласков заметил ее и улыбнулся.
Стол накрыли быстро.
Уже за кофе Лео спросил Боба:
— Как вы здесь оказались, дела не дают спокойно жить?
— Мы работаем в Studebaker Corporation, — ответила Сабина, — заинтересованы в продажах наших грузовиков сюда в Палестину.
Боб добавил, что в Сирии к грузовикам проявили интерес.
Лео помрачнел. Ему не хотелось портить день встречи, но и строить из себя дурака тоже не хотелось.
— Борек, мы когда-то считали нас всех одним целым… Что произошло? Зачем эти сказки? Сколько студебекеров можно продать здесь? 10? 20? И из-за этой мелочи солидная фирма пошлет сюда своих людей?
— Интересный разговор пошел… Если не веришь, можешь запросить фирму. Но как ты сюда попал? В Тель-Авиве много кафе и ресторанов, много народу, и тут вдруг к нашему столу подходишь ты с Марком. Вот такая случайная встреча. Кто вас с Марком прислал сюда и для чего? Только не рассказывай мне про случайные совпадения.
— Вы что, — всполошился Марк, — с ума посходили? Наконец встретились! Это же мы, те же самые. Жизнь нас свела не для этого. Помните, мы говорили «Мы вместе, а значит сильнее». Мы сейчас снова вместе… Хватит, не горячитесь.
Марк обнял друзей.
— Вы переели мяса, вот вас на драку и тянет. — Сабина решила успокоить мужчин, — Вы оба правы. Только выяснять все обстоятельства сейчас не время и не место. У меня только один вопрос: вы доверяете друг другу, верите, что не стали врагами?
Мужчины заулыбались. Ответил Марк:
— Сабина, мы — как братья. Какая вражда?
— Если так, то после приятного ужина пойдем, погуляем по набережной, а завтра в более подходящем месте все и обсудим. Правильно я говорю, шеф? — обратилась она к Бобу.
— Правильно, пошли, погуляем.
Было уже темно, и они медленно отправились в сторону набережной. Вдруг Сабина остановилась и прислушалась.
— Пошли, — позвал ее Боб.
— Подожди, слышишь? Это «Лунная соната». Это потрясающе. Кругом солдаты, война на носу, а человек разучивает «Лунную сонату»…
Все прислушались. Действительно, из открытого окна на третьем этаже дома доносилась музыка Бетховена.
— Слушайте, слушайте, потом доспорите.
Но музыка внезапно прекратилась.
На набережной по бетонному променаду гуляла разношерстная публика. Тут были и почтенные пары, решившие после жаркого дна подышать морским воздухом перед сном, были и солдаты с девицами, стремившиеся ухватить для себя хоть ночь любви. Завтра снова патрулирование, которое неизвестно чем закончится, но сегодняшний вечер точно твой.
Друзья остановились у небольшого мола. Море было спокойным, и серебряная лунная дорожка уходила куда-то вдаль.
— Смотрите, какая красота. Похоже на фон для лунной сонаты?
Друзья спустились к пляжу. Сабина сняла босоножки и зашла в воду.
— Какая теплая, так и тянет поплавать…
— А я не люблю море, — вдруг сказал Марк. — Нас привезло сюда какое-то жуткое страшилище, мы все время ожидали, что оно развалится. Пароходом его мог назвать только тот жулик, что отправлял нас. Тухлая вода, измученные плачущие дети, страх перед англичанами, кто-то плакал, кто-то собирался сопротивляться… Раньше на этом корыте перевозили какую-то химию, мне кажется, что она до сих пор у меня в легких. И все время море… Хотя оно не виновато, конечно.
Сабина обняла Марка, поцеловала его в щеку.
— Ты уже приехал, это все позади.
— Все, ребята, пора домой, а то вот Сабина уже Марка обнимает! У нас шикарные апартаменты аж из двух комнат, всем места хватит.
Было уже поздно, улицы опустели, только все те же патрульные джипы нарушали ночную тишину. Уже возле дома Сабина неожиданно сказала:
— Лео, ты прав. Студебекеры хорошие машины, но нам нужно понять и доложить у себя, готовы ли здесь сражаться. Ну и, конечно, оценить шансы.
Боб от неожиданности остановился. Сабина явно превышала полномочия, но не выяснять же отношения здесь при всех.
— Лео, пойми, — продолжала Сабина, явно стараясь своим женским обаянием повлиять на Лео, — Никто не сомневается в вашей моральной правоте, но мне дед говорил на скачках, большой любитель был, «не ставь на хромую лошадь».
— Так это мы — «хромая лошадь»? — обиделся Лео.
— Нет, но нам нужно убедить в этом наших людей в Вашингтоне. Дай нам аргументы, если они у тебя есть. Или того, у кого они есть.
— Сабина, англичане держат здесь, по меньшей мере, 100 000 человек. Они перебросили сюда свой стратегический резерв — 6-ю воздушно-десантную дивизию, а это боевая дивизия, не охрана ночных горшков в Вестминстере. Даже они ничего не смогли добиться.
Боб решил, что пора вмешаться.
— Давайте отложим этот разговор до завтра. ОК?
Когда все улеглись, и он остался наедине с Сабиной, его возмущение вырвалось наружу.
— Ты с ума сошла? Ты что себе позволяешь? Тебя нужно отправить домой, ты переутомилась!
— Послушай, Лео не случайно вышел на контакт, его к нам привели. Если бы он не был связан с нужными нам людьми, то ты искал бы его полгода. Так что никаких тайн я не раскрыла. Кстати, помоги мне расстегнуть платье.
Она знала, как унять возмущение Боба. Наступила ночь. Это не время для ссор.
* * *
Назавтра Марк уехал за женой, а оставшиеся принялись за работу. Лео организовывал нужные встречи, а потом привел Боба к Исеру Харелю. Боб оставил Сабину ожидать его в кафе. Видимо все еще сердился за превышение полномочий, хотя и признал ее правоту.
— Нам не нужно американских регулярных подразделений, мы справимся сами. Когда в начале войны была объявлена мобилизация, то в кратчайший срок было набрано около 100 тысяч добровольцев. Англичане хотели соблюдать принцип пропорциональности, набирать евреев и арабов в соответствии с их численностью в Палестине, но арабы не шли в английские войска, английская идея пропорциональности провалилась.
— Это понятно, американской армии вам не нужно. А что нужно?
— Нужно тяжелое вооружение. Для войны только стрелкового оружия и героизма мало, нужна артиллерия, авиация, танки. Боеприпасы, само собой…
Исер встал, хотел пройтись по кабинету, но, взглянув на рослого американца, предпочел сразу сесть. При его росте, пришлось бы разговаривать с Бобом, глядя на него снизу вверх.
— Я думаю, — сказал он, — что вам есть смысл встретиться и с Рене Невиллем. Он французский консул, его резиденция в Иерусалиме. Для вас он будет неоценимым и авторитетным источником независимой информации.
— Спасибо, мы постараемся донести всю информацию до Вашингтона.
— Давид поможет Вам разобраться в обстановке. Лео, ты задержись.
Боб вышел с Давидом, Лео сел напротив Исера.
— Лео, ты нам нужен. Есть работа в Сирии.
— Что там случилось? Им нужен новый Премьер?
Исер задумчиво смотрел на Лео.
— Там сирийцы арестовали нужного нам человека. Это Морис Лабро, французский журналист. У них на Лабро ничего нет, кроме того, что он вытащил американцев из Сирии. Но сирийцам его роль в этом не ясна, так, подозрения. Тебе нужно вытащить его из тюрьмы и… В общем, мы вас ждем здесь. Деньги на адвоката и прочие нужды у тебя будут.
— Я там в Сирии никогда раньше не был.
— Поэтому мы и остановились на тебе. Француза из тебя не получится, а англичанин — вполне. Только не попадайся Спирсу. Это английский резидент. Он тебя расколет сразу.
— Когда ехать?
История седьмая.  За Морисом Лабро.

В Бейруте Лео встретил французский резидент Арман, высокий худощавый мужчина лет тридцати. Борода ему не шла, но он пояснил, что она помогает превращаться в араба. Он уже знал, где содержится Морис Лабро. Его держали в знаменитой и хорошо охраняемой военной тюрьме Калат эль-Мазх, расположенной рядом с аэропортом того же названия под Дамаском. Тюрьма была построена в виде крепости на вершине скалы. Арман показал Лео ворота тюрьмы. Они были прорублены в высокой стене.
– Я для того привел тебя сюда, чтобы сразу закрыть вопрос с лихим налетом на тюрьму.
– Да, Арман, налет на тюрьму отпадает сразу. Но у нас говорят, что трудная задача – та, на которую требуется время, неразрешимая - на которую требуется больше времени.
– У нас примерно так же. Поехали домой!
В квартире Армана был душ, великое дело на Востоке. Шварма и бутылка «Бордо» привели Лео в чувство.
Здесь в Бейруте задача освободить Мориса казалась еще более сложной.
– Вытащить Мориса из Калат эль-Мазх на мой взгляд нереально. – начал рассказывать свой план Арман, – Нужно добиться его перевода в обычную гражданскую тюрьму Калат эль-Хамадия в центре Дамаска. Этот вопрос решаемый, нужны просто деньги.
– Деньги я привез.
– Затем, у меня есть нужный человек в прокуратуре. Он может потребовать проводить расследование в Хомсе, там, где якобы было совершено преступление. Собственно против будет только Сахим Рабах. Но авторитета у него нет, все знают, что он в немилости. Ну а транспортировка Мориса в Хомс – это наш шанс. Там есть по дороге арабская деревня, они будут рады заработать.
– Ты знаком с мухтаром?
– Да, мы с ним делали кое-какие дела. Нужно ехать договариваться. Когда мы узнаем дату транспортировки Мориса в Хомс, то выедем туда на два-три дня раньше, чтобы все подготовить.
– Арман, у тебя есть для меня оружие?
– Беретта тебя устроит?
– Вполне.
Аоман достал из ящика стола пистолет и протянул Лео.
– Держи, она твоя.
– Лео, тут еще вот какое дело. Я хочу вместе с Морисом уйти в Палестину.
– Обстановка напряглась?
– Пойми, я в Бейруте процветающий коммерсант. Это удобно, объясняет мои многочисленные разъезды, но, как обычно, возникли неожиданные проблемы. Соседи, с которыми нужно поддерживали хорошие отношения, стали сватать за меня своих дочерей. "Возможно ли, чтобы устроенный мужчина, имеющий коммерческое дело, не мог купить себе жену?" Это стало вызывать подозрения. Было два доноса в полицию, правда они попали к прикормленным полицейским, но я думаю, пора сворачиваться.
– С тобой вместе будет всего три человека, я думаю, машина выдержит.
Утро принесло новый сюрприз: на первой полосе местной газеты я прочел: "Еврейский террорист проник в Бейрут". В самой статье сообщалось, что террорист-сионист прибыл в Бейрут около двух дней назад с паспортом на имя араба. Террорист, по-видимому, еврей йеменского происхождения, в полиции сумел рассеять возникшие подозрения. И далее: "Тайная полиция предпринимает максимальные усилия, чтобы напасть на его след, и надеется, что в ближайшие дни разыщет его".
– Морис, это не про меня пишут? Как ты думаешь? Я вроде на йеменца не похож?
– Им же нужно было что-то писать. Но вполне возможно, что по дороге кто-то узнал тебя на улице. Тот, кто знал тебя по Палестине. Значит пора уезжать, зачем лишний раз утруждать полицейских.
***
Морис сидел в мрачной камере на ледяном и сыром полу. Это мучило его так, что он даже забывал о голоде. С блохами он уже перестал бороться. Матрасы можно было купить, этот предмет роскоши заключенным не выдавали, но денег не было. Ночами Морис лежал на голом полу, а руки служили подушкой.
В полдень в камеру втащили одного сирийского солдата после «особого допроса». Его вид потрясал. После пыток электричеством у него на теле остались следы ожогов. Он был безразличен ко всему, чувствовалось, что удалось полностью сломить его дух.
Когда утром Мориса вызвали из камеры, он решил, что настала его очередь попасть в руки к пыточным мастерам, но оказалось, что его решили перевезти в гражданскую тюрьму Калат эль-Хамадия. Положение в этой тюрьме было не намного лучше, денег по-прежнему не было, а без денег в тюрьме совсем плохо.
Назавтра Мориса привели на встречу с адвокатом. Адвокат разговаривал грубо, цедил оскорбления сквозь зубы, но Морис понимал – это условия игры. Главное, адвокат сообщил, что через два дня предстоит переезд в тюрьму в Хомсе. И добавил: «Пусть постигнет тебя заслуженная кара».
Стало понятно, что его судьбой занимаются.
***
У Армана был неплохой «Виллис», скорее всего попавший в Сирию через Иран. Через три часа они уже въезжали в арабскую деревню. Уже смеркалось. Арман подъехал к специальному помещению для гостей у дома старосты. Старостой был крепкий пожилой араб, лицо которого пересекал длинный шрам. Он начинался у правого глаза и терялся в бороде. Было похоже, что правый глаз не видит.
«Старый бандит», – подумал Лео.
– Салам, Мухаммад, пусть будет мир над твоим домом!
Это старосту поприветствовал Арман.
Тот встретил гостей радушно, обнял Армана, как дорогого друга и пригласил войти.
Вечер прошел в беседе с хозяином за кофе и курением. Подали ужин, и хозяин дома пригласил гостей поесть. После того, как снова выпили кофе, пошли разговоры про то, про се, о погоде, об урожае. Лео чувствовал, что Арман как-то напряжен, чем-то обеспокоен. Что-то было не так.
– Спасибо, дорогой друг, – сказал Арман, – мы сыты и благодарим тебя за гостеприимство. А где твой старший сын, ты знаешь, как я рад его видеть, он всегда присоединялся к нам.
– Он уехал к другу, завтра будет. Утром увидитесь.
– Перед отдыхом мы хотели бы убрать машину с дороги, ты разрешишь поставить ее за сарай за твоим домом?
– Арман, ты знаешь, здесь и твой дом. Ставь куда хочешь.
– Пойдем, Лео, поможешь мне.
Арман завел машину, и медленно повел ее за сарай, потом скомандовал:
– Быстро в машину.
Сначала осторожно, а потом на полной скорости направил виллис к выезду из деревни.
– Что случилось?
– Достань пистолет и если увидишь кого на дороге – сразу стреляй. Дело в том, что перед нами кто-то уже приехал к старосте из Бейрута и, скорее всего, он здесь, где-то в деревне. Я заметил в углу на столике сегодняшнюю газету, и поверь, это не ливанская почта. А его сын – он и есть предводитель местных боевиков, ни к какому другу он не поехал, а ждет ночи где-то. Видимо они нас продали.
Впереди на дорогу выбежали три араба. Один был с ружьем. Лео выстрелил по ногам, они отбежали.
Вдогонку виллису прозвучал выстрел.
– Ты не попал?
– Я и не хотел попасть, незачем оставлять за собой трупы. Куда теперь направимся?
– Лео, у тебя рукав в крови. Зажми рукой. Сейчас повернем на восток и подождем немного, искать нас будут на главной дороге на Хомс, сюда не поедут, и я тебя перевяжу.
Рана оказалась несерьезной, была навылет пробита мягкая ткань левой руки.
– Лео, заешь, что это за рана? Это тебе намек, что стреляя на поражение нужно поражать, целее будешь.
– Арман, кончай читать нотации. Есть выход. Ты знаешь, как добраться до бедуинов?
– Я здесь знаю все, но они не привязаны к месту, могут и перекочевать… Найдем.
– Нам нужно к шейхам Араб ал-Рувалла. Там у них пять основных ветвей, но нам годится любое. Здесь, в районе Хомса, бедуины племени Хасана. Их шейх Трад аль-Мильхем бывал у меня дома в Тель-Авиве. Это то, что нам нужно. Эти ребята фактически являются господами всей сирийской пустыни.
– Да выбора нет. Поехали.
Через полчаса мы встретили группу вооруженных всадников. Такие встречи могут кончиться непредсказуемо, но ссылка на дружбу с Трад аль-Мильхемом произвела впечатление. Они проводили нас к нему, но в дороге двое ехали впереди, а трое сзади. Логично, нас они видели впервые.
Утром шейх пригласил нас с ним позавтракать. Завтрак был похож на небольшой банкет, но гостеприимство прежде всего.
После положенных разговоров перешли к делу.
– Что привело моих гостей ко мне. Неужели Лео, что-то из нашей договоренности выполняется недостаточно хорошо?
– Этого я даже не могу представить. Все идет прекрасно. У нас есть небольшая проблема, мне даже неудобно занимать тебя такой мелочью.
– У моего друга мелочей не бывает. Давай выпьем кофе, и ты мне расскажешь.
Выслушав Лео Трад рассмеялся.
– Брат мой, пусть все твои заботы будут не тяжелее этой. Пленника мы завтра привезем сюда, а что делать с остальными?
– Там будет майор Сахим Рабах. Он давно должен встретиться с аллахом, но эта встреча все откладывается. Только вот лучше бы он вообще исчез, пусть думают, что пленника похитил он.
– А остальные?
– На твое усмотрение, ты здесь хозяин, твое слово – закон. Как решишь, так и будет.
– Хорошо, если они будут согласны служить мне, то останутся жить, а нет – значит нет.
– Мы бы хотели сделать небольшой подарок просто в знак уважения. Всегда нужно новое оружие или кони. Вот прими этот пакет, мы верим, что он принесет пользу.
– Лео, брат мой. Я готов все сделать для тебя совершенно без денег. В знак дружбы.
– Вот в знак дружбы я и прошу оставить этот знак у себя.
Трад рассмеялся. Вошла женщина, она принесла фрукты и сладости.
– Угощайтесь, а мне нужно сделать некоторые распоряжения. Ты позволишь моей женщине осмотреть твою руку?
– От тебя, брат мой, ничего не укроется. Рука – в пустыне иногда пули летают как им вздумается. Не стоит беспокоиться.
Трад вышел из палатки. Вошла женщина. Она быстро и умело омыла рану, присыпала ее чем-то и забинтовала. Вместо рубашки она дала Лео бедуинскую белую галабею . Зеркала у шейха не было. Лео пришлось удовольствоваться усмешками Армана.
– Лео, так что у вас за бизнес с бедуинами? Рассказывай.
– Тут все просто. Они здесь хозяева. Еврейские дороги в Палестину из Европы идут морем, а из Ирака и Ирана по сирийской пустыне. Людей они принимают в Ираке в Ротбе и на грузовиках Арабского легиона беспрепятственно довозить их до киббуца Маоз-Хаим в долине Бет-Шеан. Они заручился согласием всех причастных к этому делу лиц в Сирии и Ираке, и проезд транспорта через Иорданию можно считать делом почти официальным.
– А зачем это сирийцам?
– Бедуины – господа всей пустыни, контролировать этих воинов сложно, или, скорее всего, невозможно. Сирийцам удавалось добиться спокойствия в районе лишь ценою регулярных платежей шейхам, так что мешать им зарабатывать правительства не рискуют. Но особо ценно то, что они доставят всех нас до кибуца, а там 100 км до Тель-Авива.
– Сейчас от нас ничего не зависит, пошли отдыхать. Кстати, обрати внимание, какие красивые глаза у той с кувшином.
– Арман, здесь не Елисейские поля, не засматривайся на бедуинок.
А назавтра мы обнимали Мориса, измученного, худого, но довольного.
История восьмая: Дина
Лео уехал по какому-то заданию. Куда? Она привыкла не спрашивать… Дома дел было немного, и Дина сидела в тени у дома и отдыхала. Она считала себя счастливой. Еще бы, такого мужа, как Лео Всевышний посылает праведницам… Возможно это ей во искупление всех страданий к лагере… Да и жизнь в кибуце нравилась своим спокойствием и предсказуемостью.
Свою историю она рассказала Лео, когда они осели в кибуце Негба. Вечером наступала приятная прохлада, было очень хорошо сидеть и отдыхать на скамейке у дома. Дине казалось, что если рассказать все, то прошлое отстанет, уйдет, станет на самом деле прошлым. Со временем старые лагерные кошмары практически перестали возвращаться. Когда рядом было крепкое плечо Лео, чего ей было бояться…
Но Лео часто уезжал в различные командировки, Марек был на курсах минеров. Основным делом для нее стали стрелковые тренировки, организованные Йоавом (Ицхаком Дубно), начальником обороны кибуца. Когда она целилась в мишени, то видела не мишень, а Ирму Грезе – «Светловолосого дьявола», «Ангела смерти», так ее называли заключенные… Вот кого она мечтала убить там в Берген-Бельзене. 
По вечерам, оставаясь в одиночестве, она вспоминала, прошлое, то, от чего ее старательно оберегал Лео. Но Лео не было рядом.
Дина Райх
Она жила километрах в 300-х от Костополя в городе Пулавы под Люблином. Родилась она в декабре 1927 года и была в семье самой младшей. В летние месяцы по вечерам все выходили гулять по берегу реки, в окрестностях знаменитого замка, а зимой, это она особенно любила, катались на лыжах.
Дина любила свой город. Он на самом деле красив, не зря его облюбовали князья Чарторыйские. Их великолепное имение и сегодня главная достопримечательность города.
У входа в парк сидел человек с «колесом счастья». Дине порой удавалось выиграть, обычно выигрышами были двусторонние карманные зеркальца. Там же стояли лотки с мороженым, а рядом — старушка немного повыше ее ростом, в проволочных очках, с корзинкой кренделей. Крендели поменьше стоили по пять грошей за пару, они были предпочтительнее, те же, что потолще, стоили пять грошей штука. Десять грошей называли «шустак» — это была солидная сумма.
Ну а важные проблемы решим завтра, как то не верилось, что завтра может не наступить, может прийти война.
Война… В том далеком 1939, в Польше, вопреки очевидному, все равно была какая-то странная вера, что может еще пронесет, как-то рассосется, надежда на невероятное, — она всегда жива. НО настало особое время, когда стало неважно кто ты, «Юный страж» или «Труженик Сиона», сионист или бундовец, важно, что ты еврей, и если у тебя нет в руке оружия, то плохи твои дела.
Нельзя сказать, что в семье Райх не понимали опасности. Дина с сестрой собирались репатриироваться, но как-то все откладывалось, казалось, что завтра еще не поздно, но кто знает будущее?
Было решено, что Дина и Голда пересекут близкую к ним восточную границу СССР, а остальные подтянутся туда позднее, но война приближалась быстрее. Они не успели.
Неожиданная война… Войны, даже если их ждут, всегда неожиданны.
Эту войну ждали, но и она, как и все войны, пришла неожиданно. Вот такой парадокс. Сразу после подписания в конце августа 1939 года договора о ненападении между СССР и Германией стало понятно, что завтра война. Начался массовый призыв резервистов, но поздно — 1 сентября немцы атаковали Польшу.
 «И вот не могут они убежать от нечестия, которое совершается на земле»
Отец Дины пытался спасти семью. Но у беды быстрые ноги. В первый же день войны, первого сентября 1939 года, родители и брат Итамар погибли в бомбежке, а две сестры были ранены. Дина и Голда пытались бежать, но куда они могли уйти? В потоке беженцев они смогли добраться только до городка Белжец, что в 35 км от Пулавы, там их и догнали немцы.
В Белжеце, этом маленьком симпатичном городке к юго-востоку от Люблина, немцы сначала потребовали нашить на одежду желтую шестиконечную звезду, а потом все пошло лавиной — здесь не ходить, тут не покупать, это не посещать… За любое нарушение — расстрел. А потом один район превратили в гетто. Его обнесли колючей проволокой, и выход в город стал возможен только под конвоем на принудительные работы.
В какой ужасной тесноте пришлось жить. Страшная скученность, тяжелый физический труд, голод и болезни косили людей. А пока еще живых — евреев, молодых и старых, мужчин и женщин, заставляли долбить мерзлую землю, рыть противотанковые рвы. Позже эти рвы очень пригодились — в них закапывали убитых и заморенных голодом, непосильная работа убивала не хуже пули.
В общем, это тоже было вариантом уничтожения, «окончательного решения еврейского вопроса», но проектный лагерь, где внедрено все самое эффективное для убийства, такой лагерь уничтожения был там создан позже.
Но все равно люди жили надеждой.
Организовали хедер… Учителя учили, врачи, как могли, лечили, старались жить, как будто впереди долгие годы.
Это всегда так, чтобы не происходило, люди живут надеждами, любят и ненавидят. А в гетто только надежда и давала силы жить. Нигде нет стольких надежд, как на краю жизни…
— В последний момент все изменится, мы выйдем на свободу…
Изменится… Выйдем… Но далеко не все.
История девятая. Окончательное решение

Лео: Эту девятую историю я написал по архивным материалам. Этой информации не хватает, но Дина ее не знала. Да и сам я узнал только по архивным документам.
«Варшаву бомбили той же ночью, а уже к середине сентября польская армия перестала существовать, так и не получив реальной помощи. Было все, и героизм польской обороны Вестерпляте, где горстка польских солдат численностью 182 человека держала оборону против мощной группировки вермахта. Была оборона Визны, где 42 тысячный 19-й армейский корпус немцев, двигавшийся из Восточной Пруссии к Варшаве, три дня сдерживали 720 поляков под командованием капитана Владислава Рагниса. Против 650 орудий и 350 танков у Рагниса было шесть 76 мм артиллерийских орудия, 24 тяжёлых и 18 лёгких пулемётов, и всего два противотанковых ружья образца 1935 года.
На смелость и доблесть солдат надеялись многие, но против немецкой машины этого было недостаточно. Естественно, что поляки никак не могли противостоять мощному германскому корпусу, и, к тому же, находившемуся под непосредственным командованием создателя доктрины «Блитцкриг» Гейнца Гудериана. Но своими двумя противотанковых ружьями поляки смогли уничтожить не менее 10 немецких танков и часть бронеавтомобилей.
Все завершалось гораздо быстрее самых мрачных пророчеств. Часть летчиков угнала самолёты в Англию, часть армейских подразделений оказалась в СССР, по пакту Молотова-Риббентропа захватившем восточную половину Польши».
Белжец
Как лагерь концлагерь уничтожения Белжец стал использоваться с 1940 года сначала, в основном, для цыган, а с 1942 и для евреев. Для уничтожения эшелона, как правило, требовалось 3-4 часа. Комендантом лагеря был тогда штурмбаннфюрер СС Кристиан Вирт. Это ему принадлежала идея для «ускорения процесса» уничтожения создавать у жертв ощущение, что их привезли в трудовой или транзитный лагерь. Газовые камеры были замаскировать под душевые. Туда, «в душевые», можно было загонять людей без сопротивления, быстрее. Усовершенствования Вирта смогли довести срок убийства от прибытия жертв в лагерь и до момента, когда их тела из них извлекали из газовой камеры до 1 — 1,5 часов.
По этой схеме вслед за Белжецем были построены Собибор, Треблинка и Майданек. А Вирта убьют только в 1944 в мае в Югославии.
В феврале 1942 г. в полукилометре от станции Белжец, поблизости от боковой ветки железной дороги, соединяющей Люблин и Львов, было завершено строительство новых лагерных объектов. Старый лагерь не соответствовал духу операции «Рейнхард» . Не те объемы, не та эффективность.
Строил Белжец гауптштурмфюрер Рихард Томалла, по довоенной профессии — архитектор, что совершенно не мешало ему быть и патологическим садистом — он любил лично руководить всевозможными экзекуциями. Белжец был его первым лагерем уничтожения, затем он, набравшись опыта, строил Собибор и Треблинку.
Посетивший Белжец комендант Освенцима Рудольф Хёсс нашел всё происходящее в нем «негуманным». Рихард Томалла, комендант Белжеца, с ним, естественно, согласился.
— Конечно, нужны усовершенствования!
Это он и делал по мере сил, пока его не повесили в 1945 году в чешском городе Джичине.
Специальных крематориев в концлагерях тогда еще не было, солидная фирма «Topf und S;hne» (Топф и сыновья) еще не предложила им свое решение.
Печи специально для концлагерей разработал инициативный инженер этой фирмы Курт Прюфер. Никто его не заставлял, просто такой он был активный, захотел помочь себе и Рейху. А работа — есть работа, кого жгут в этих печах, да какая, в сущности, ему разница. Востребован, служит Рейху. И, кстати, он очень хорошо знал назначение этих печей, его регулярно вызывали в концлагеря чинить его продукцию. Печи, инициативный Курт, постоянно совершенствовал, делал трехкамерные и, позже, пятикамерные. Этим он экономил топливо, а для большей эффективности еще и предложил дополнительное усовершенствование — добавить в печи змеевик для получения бесплатной горячей воды, не пропадать же горящим телам зря. Его заслуги оценили в 1946 г. 25-летним сроком заключения, но он и тут вывернулся, умер в тюрьме через 6 лет.
Ванзейская конференция и декоратор Лютер
Гитлер уравнял всех евреев в 1935, в Нюрнберге. И немецких и польских. И светских и религиозных. И тех, кто не верит ни во что и даже тех, кто крестился. Потом — «Хрустальная ночь», погромы, убийства.
А в январе 1942 г начальник управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих собрал на вилле «Марлир» в Берлине на берегу озера Ванзее важную конференцию. Она так и вошла в историю под названием «Ванзейская конференция». Там Гейдрих и сформулировал «Окончательное решение еврейского вопроса» и попросил доверить исполнение этой важнейшей задачи ему.
Конечно, убивали евреев везде, где только могли, но именно там, на «Ванзейской конференции» было принято решение поставить убийство на промышленную основу, превратить живых, еще живущих в своих городах и государствах людей в сырье для переработки… Это было принято в качестве официальной, но секретной политики и разработано во всех деталях. «Решение» деликатно назвали в честь автора и главного идеолога Гейдриха — «Операция Рейнхард».
Гейдрих не зря считался серьезным организатором. В его активе значилось много «достижений», серьезнейший вклад в ликвидацию штурмовиков Рэма — Гейдрих этой ночью действовал так жестоко, что даже многие видавшие виды ветераны нацизма стали его бояться. И операция-прикрытие нападения на Польшу — операция «Гляйвиц» разработана и осуществлена им.
Ночная жизнь Берлина натолкнула его на план, названный «Салон Китти». В общем — это был элитный светский клуб для иностранных гостей — дипломатов, военных, журналистов, предпринимателей, «работающих» зачастую одновременно на несколько иностранных спецслужб.
Этот элитный клуб совмещал светское общение с основным своим назначением — борделем для высших слоев общества под контролем службы СД. Салон был набит микрофонами и звукозаписывающей аппаратурой, записывалось каждое произнесенное в доме слово. Шелленберг в своих воспоминаниях о «Салоне Китти» писал, что даже многие дамы из высших слоев нацистского общества были отнюдь не против послужить своему фатерлянду на этом поприще.
Первым попался на крючок итальянский министр иностранных дел граф Чиано, супруг дочери Муссолини. И это была только первая рыбка из улова.
В общем — Гейдрих был талантливый организатор, «освобожденный от химеры совести», ему «окончательно решать» и доверили.
К совещанию подготовились основательно. Настолько основательно, что Эйхман, составлявший реестр евреев, подлежащих «решению» не забыл и 200 албанских евреев. Он представил участникам список — оценку еврейского населения в каждой из европейских стран. Он насчитал в них 11 миллионов евреев на уничтожение в разных странах.
Доклад Гейдриха не был пространным. Публичные речи вообще не было его сильной стороной. Доклад скорее был отрывочным и сжатым. На конференции наивных людей не было, у всех руки были по локоть в крови, но многие от его доклада почувствовали себя, как бы сказать, «неуютно». Все они знали, что Гейдрих не бросает слов на ветер.
— «В ходе практического осуществления окончательного решения будет прочесана вся Европа... Эвакуированные евреи доставляются прежде всего через временные гетто, оттуда их будут перевозить дальше на Восток...»
— А что там, на Востоке?
— «Фюрер отдал приказ о физическом уничтожении евреев», — сказал Гейдрих Эйхману еще накануне этого совещания.
Каждый из участников конференции получил свой экземпляр протокола. «Протокол» был особо секретным, участника не требовалось объяснять, что при возникновении опасности для его сохранности, он может серьезно осложнить им жизнь. При нежелательном для участников развитии событий, «Протокол» надлежало немедленно уничтожить. Это и было сделано в конце войны с немецкой тщательностью, но вмешалась судьба.
Решение вопросов с формально независимыми правительствами должен был обеспечивать МИД, а представителем МИДа на конференции был бригадефюрер, что примерно соответствовало армейскому званию генерал-майор, Мартин Лютер. Он был улыбчивым, приятным в общении, просто лучился добродушием и услужливостью… А как иначе? В догитлеровские времена — он зарабатывал на жизнь экспортом мебели и дизайном интерьеров. Эта работа требует контактности, хорошо подвешенного языка и, само собой, тонкого понимания вкуса клиента.
Глава МИДа Иоахим Риббентроп в свое время поручил ему декорировать посольство Германии в Лондоне. Руководила этим переоборудованием жена Риббентропа, Анна Элизабет. Лютер понравился и ей. Он вообще умел нравиться.
Риббентроп обратил внимание на услужливого дизайнера и, бывает и такое, решил, что тот еще понадобится, и предложил ему должность в МИДе. Со временем Лютер стал для Риббентропа незаменимым мастером «грязных дел», необходимым для защиты, как репутации, так и самой власти своего работодателя.
А вот защиту власти ему доверять как раз и не следовало.
Лютер времени не терял, смог добиться, в том числе, и доверия Гиммлера, стал отвечать за связь МИДа с СС. А жена Риббентропа все еще видела в нем декоратора, вынуждая заниматься дизайном своих домов, и, этой работы было особенно много, ее одежды. Ну любила она жить на широкую ногу, производить впечатление туалетами, сшитыми специально для нее в единственном экземпляре… А в Лютере видела одного из своих слуг. Кто, как не они с мужем подняли его из грязи в князи.
Но тот уже считал себя способным на большее. Почему бы не убрать с пути Иоахима фон Риббентропа вместе с его надоевшей женой ловкой аппаратной интригой? Мало ли их, ловких и успешных комбинаций, на его счету? Лютер достаточно верно учел, что после 1941 года реальное влияние Риббентропа пошло на убыль.
Это вполне понятно, время различных «пактов» закончилось, да и фон Риббентроп, оказавшийся в одной руководящей связке с вождями-плебеями, был им чужим, а аппаратным играм он, Лютер, считал, что научился вполне достаточно.
Не будем его за это осуждать, это типичная ошибка чиновника
В 1943 году Лютер приступил к исполнению плана, но силенок не рассчитал, и вместо министерского кабинета занял соответствующий барак в концлагере Заксенхаузен, а его жена разместилась недалеко, в женском бараке. Гитлер, правда, хотел его повесить, но Гиммлер выручил — заверил, что вполне достаточно просто использовать на работах в лагерном огороде. Видимо, надеялся этого ценного работника еще использовать.
Заключенных из лагеря советские солдаты освободили 22 апреля 1945 года. Лютер благополучно дожил до освобождения, вышел на свободу, но ненадолго. 12 или 13 мая он потребовал от советских военных освободить его от работ по расчистке завалов у моста… Он же, как никак, репрессированный, узник концлагеря. Его выслушали и застрелили на месте за неподчинение приказу.
Застрелен, ну и ладно, он это заслужил, но так подробно он описан не из-за этого. Дело в том, что когда участники конференции уничтожали свои экземпляры «протоколов», Лютер просто не мог этого сделать, он в это время сидел в Заксенхаузене.
Как бы то ни было, экземпляр протокола «Ванзейской конференции», благодаря которому мы о ней знаем во всех деталях, стал достоянием гласности именно благодаря ошибке Лютера в интригах против Риббентропа. Его экземпляр «Протокола» оказался единственной не уничтоженной копией, и позже, в 1947 году, был обнаружен в архивах МИДа. Этот документ сыграл важнейшую роль в расследовании преступлений фашистов. Сегодня он находится в музее Яд ВаШем. Так что иногда стремление интриговать против своего начальника иногда приносит большую общественную пользу.
А Гейдрих, добившись назначения на важную и желанную должность по «Окончательному решению», прожил недолго, ему оставалось после «конференции» примерно полгода до ликвидации. Она произошла утром 27 мая 1942 года — такие конференции, как и вся его активность на посту начальника Главного управления имперской безопасности не проходят бесследно, но за эти полгода «Окончательное решение» заработало и стало быстро набирать обороты.
В течение нескольких месяцев три лагеря (Белжец, Собибор и Треблинка) были перестроены для эффективного убийства тысячи людей ежедневно. Освенцим и Майданек изначально были построены, как трудовые лагеря, но тоже стали лагерями смерти.
История десятая. Дина (продолжение)
Дорога длинною в пять лагерей
Но до 1945 года еще нужно было дожить. Дина с Голдой держались вместе, так голод и холод было легче преодолеть. Выживали не те, кто были самыми сильными или отличавшиеся самым крепким здоровьем, выживали те, кто был наиболее крепким духом, кто знал, ради чего жить. Тот, кто не верит в будущее, в свое будущее, тот погиб. Эту крепость духа они черпали друг в друге, да и задача была понятна — помочь сестре здесь и сейчас. Если ты один, а это не зависит от количества людей в бараке, то силы могут иссякнуть, но забота о близком заставляет держаться изо всех сил.
Они не знали о планах «окончательного решения», но изменения произошли достаточно быстро и наглядно. Белжец с нагрузкой уничтожения не справлялся, и в марте 1942 года начались массовые депортации евреев из Польши и соседней Словакии в организованный в Майданеке концентрационный лагерь. Там с осени рядом с мужским начал действовать и женский концлагерь. Перед депортацией им говорили, что Майданек это трудовой лагерь, что они там будут работать, их будут кормить… Тогда для умирающих от голода евреев Белжеца и Майданек казался каким-то выходом…
Он располагался недалеко, меньше часа езды на грузовике.
Какой выход был лучше? Остаться в Белжеце или отправляться в Майданек? Решила судьба, видимо на сестер у судьбы были другие планы. Теперь Дине с Голдой нужно было выжить там, в Майданеке. А концлагерь в Белжеце через год в 1943 был ликвидирован, все находящиеся в нем были убиты…
Ну что сказать, смерть опять пролетела совсем рядом, но забрала других.
Следы концлагеря в Белжице попытались уничтожить. Это старались сделать бесследно, и на всей его территории был посажен лес. Сохранившаяся железная дорога там, в лесу, и обрывается, но ужас просто разлит в воздухе. Следы преступления всегда очень хочется стереть. Просто мечта любого преступника, но это удается далеко не всегда.
Эли Визель в книге «Ночь» рассказывал, какое потрясение ждало прибывавших:
— Никогда мне не забыть эту ночь, первую ночь в лагере, превратившую всю мою жизнь в одну долгую ночь, запечатанную семью печатями. Никогда мне не забыть этот дым. Никогда мне не забыть эти лица детей, чьи тела на моих глазах превращались в кольца дыма на фоне безмолвного неба. Никогда мне не забыть это пламя, испепелившее мою веру. Никогда мне не забыть эту ночную тишину, навсегда лишившую меня воли к жизни...
Ветер с Майданека заставлял жителей Люблина запирать окна. Из высокой трубы лагерного крематория круглосуточно валил дым. Ветер его в город трупный запах, запах смерти, приносил в город ужас, но там, в Люблине все же можно было закрыть окна. В самом Майданеке такой возможности не было.
Дина рассказывала Лео, что у входа в лагерь всегда стояли эсэсовцы с собаками, там, около проходной, была идеальная чистота, росли маргаритки… Все дорожки в лагере замощены. Трава подстрижена. Возле домов администрации лагеря — цветочные клумбы и кресла из березы для отдыха на лоне природы. Все бараки абсолютно одинаковые — выстроены в ряд с линейной точностью. На каждом — четкая надпись и номер. Вот он, знаменитый «Орднунг» на эффективной фабрике смерти.
Женщины, а Дине тогда было только 15 лет, работали на переборке вещей и сортировке личного имущества заключённых — все ценное в имуществе убитых должно было еще послужить Рейху. Работа продолжалась по 12 часов на ногах в холод, снег. Едой было 100 граммов хлеба и жидкий суп — это на весь день.
Забота друг о друге позволяла сестрам держаться, и когда Дина заболела, то выжить ей помогла поддержка сестры.
Постоянный осмотры и селекция… Так прошел практически год.
В июне 1943 — очередная селекция, эсэсовцы отбирали женщин в трудовой лагерь «Близин» (Blizin). Туда было отправлено около 5000 человек, грузовой поезд вез их в течение 3-х суток без еды и питья, а оставшихся в Майданеке убили. Это произошло 3 ноября 1943 года…
Прибывшие в Близин стояли на плацу еле живые, боясь пошевелиться. Шла очередная селекция.
С группой эсесовцев подошел элегантно одетый мужчина. Он спросил, есть ли среди прибывших портные, и увел эту группу. Потом отобрали сапожников для работы на кожевенной фабрике… Туда попала и Дина с сестрой. Некоторое время они работали там, а затем были отправлены в Аушвиц (Освенцим), туда, где «Arbeit macht frei».
Аушвице Дина в последний раз встретила стояла рядом с Голдой. Больше они уже не увиделись, Голда не прошла очередную селекцию…
По прибытию в лагерь Дина получила номер А-12581. Казалось, что она перестала быть человеком, она стала номером.
Номер — это все, нет жизни, судьбы, фамилии и имени, есть номер, вытатуированный на руке, все остальное для лагеря несущественно, а жизнь этого «номера» вообще не имеет значения. Главное, чтобы номер был нашит на куртку, брюки, на любую одежду и был всегда виден.
Ты можешь назваться любым именем, рассказывать, что ты из какой-то неведомой страны, да хоть с Марса, но лагерные власти интересовал только номер, и ничего больше.
Выжить в Аушвице… Тут должны сойтись и случайность, и закономерность. Случайность — это не попасть на такую работу, в которой выжить было абсолютно невозможно. От того, в какую команду удалось попасть, зависела жизнь. Любая работа в помещении была нарасхват. Но, конечно, можно было погибнуть просто от прихоти капо или любого эсэсовца. Чаще всего это зависело просто от везения.
Случайность, и Дина попала в одну из «лучших» групп. Это была работа в секторе B II G (В2Г), его прозвали «Канада». Там оказывалось имущество убитых узников. Евреи Франции, Германии, Голландии, Бельгии, и многих других стран были уверены, что их просто переселяют. Они везли с собой много ценного имущества, столько, сколько были в состоянии унести. Они не предполагали, что имущество им больше уже не понадобится. Все привезенное они вынуждены были оставить прямо у поезда, их ждала селекция и подавляющее большинство — газовые камеры, а их имущество оказывалось в «Канаде». Там просматривалась каждая вещь, и все ценное отправлялось в Германию.
На любой работе в лагере важно было выжить, прожить день, и еще день, и еще… «Канада» такую возможность давала.
Но это, как говорится — зона случайности, закономерность в чем?
А закономерность — она внутри, это внутренний стержень. Это способность держаться до последнего, не ломаться под обстоятельствами и не уходить в расслабляющее прошлое.
Если стержень ломается, то шансов выжить не остается.
Как ломается стержень — Полина из Вильно
Полина из Вильно в освенцимском бараке оказалась соседкой Дины. Она была достаточно крепкой женщиной, но то, что Дина поняла интуитивно и сразу, она не понять не смогла. В лагере нужно жить настоящим, сегодняшним днем, выживать, а не вспоминать, как хорошо было там, в прошлом, какой прекрасной была жизнь, какие прекрасные возможности были упущены. Нужно было выжить сегодня, а Полина все рассказывала и рассказывала Дине о себе, о той, уже несуществующую жизни.
В Вильно она была активисткой Бунда, всегда тяготела к марксизму и к «самому справедливому строю» — к СССР. За свои взгляды она даже провела три месяца в польском концлагере «Березе-Картузской». Но она знала, за что сидела, вынесла все стойко, вышла и продолжила свою работу. На нее, как на стойкого борца «за светлое будущее» обратили внимание.
Кроме борьбы за права рабочих, она занималась переводами с норвежского, само собой, только близких по духу писателей. Один из них приехал вместе поработать над книгой, и эта работа завершилось свадьбой. Они переехали в Норвегию, жили в Тронхейме, где она продолжила писать о тяжелой жизни норвежской бедноты. Возможно, жизнь бедноты и была тяжелой, она для бедных всегда такая, но эти статьи и репортажи сделали ее корреспондентом советской газеты «Правда» в Норвегии. Живи и радуйся, тем более, что социалистическая революция в Норвегии не предвиделась, так что писать о тяжелой жизни людей труда можно было бесконечно. Но 9 апреля 1940 года война пришла и в Норвегию, город был захвачен в первый же день, началась оккупация. Полина сначала думала куда-то бежать, спрятаться в глубинке, но постепенно успокоилась, ее никто не трогал.
— Немцы называли меня фрау Полина, рассказывала она Дине.
Так прошел год, и все как-то утряслось, жизнь вошла в свою колею. А война… А что война, все войны когда-нибудь кончаются. А арестовали ее 22 июня 1941 года, сразу же, как только немецкие войска перешли границу СССР.
Это был крах картины мира, «распалась связь времен», она ничего не понимала. Что изменилось? Куда делись вчерашние интеллигентные наследники великой немецкой культуры? Какое отношение она имеет к мирным или немирным отношениям Германии и СССР?
Но оказалось, что имеет, осмысливать это нужно было уже в Аушвице. Но она не смогла. Однажды она осталась лежать в бараке, поднять ее было невозможно, на нее не действовало ничего и ничего уже не пугало. Что-то в ней сломалось. Она так и не встала, и умерла через два дня.
Эли Визель на конференции в Бостонском университете говорил:
— Одними из первых сдавались или предавали ради спасения собственной жизни интеллектуалы, либералы, гуманисты, профессора социологии и тому подобные. Потому что неожиданно вся их концепция вселенной разрушалась. Им больше не на что было опереться.
Это и произошло с Полиной.
Лагерь пятый, последний
В Аушвице лично занимался отбором узников для своих экспериментов «ангел смерти» — симпатичный садист доктор Йозеф Менгеле. Аккуратный пробор, мягкая улыбка, выглаженная темно-зеленая форма… Он приказывал узниками идти либо налево, либо направо. Налево — смерть, направо — жизнь.
В Освенциме был детский барак. «Мои морские свинки» — называл детей Йозеф Менгеле. Специально отбирались близнецы, над одним из пары он производил свои изуверские эксперименты, второго держал для контрольных наблюдений. Все эксперименты — операции над детьми и женщинами — производились без наркоза.
Тогда, в августе 1944 года в Аушвице, Менгеле отбирал очередную группу женщин.
У Дины вариантов не было, не пройти селекцию у Менгеле означало немедленно умереть.
Но ее отправили не в лагерь Кратсау (Kratsau) в Судетской области в Чехословакии, один из филиалов концлагеря Гросс-Розен в лапы к Менгеле, а в Берген-Бельзен. Туда стали переводить заключённых из других лагерей по мере того, как к Германии стали сдвигаться Восточные и Западные фронты.
В лагере свирепствовал тиф.
Ад Берген-Бельзена длился 7 месяцев.
Но война шла к концу. Свобода пришла 15 апреля. Лагерь был освобожден 11-й дивизией Британских вооружённых сил. Когда в барак вошел Лео и обратился по-польски, она не смогла ответить, но понимала – это ее шанс на жизнь.
Лео взял ее на руки и вынес из барака.
И медленно потекли дни, дни свободы. Свобода впитывалась ею капельно, очень малыми дозами, казалось, что все может вернуться… Но рядом был спаситель, был Лео.
* * *
— А потом пришел ты, Лео, - говорила она, прижавшись в нему вечерами. Там, в больнице, дни шли за днями, и медленно, очень медленно, что-то в душе разжималось, новая жизнь постепенно становилась реальностью, особенно когда появлялся ты. Понемногу краски обрели свой цвет, стало слышно пение птиц, стал привычнее воздух без того страшного запаха. Мне было легче, Лео, я была не одна, я ждала тебя каждый день, каждую минуту. Одному — горе, он ищет и никогда не найдет тех кого потерял… было невозможно понять, когда лагерь уже позади, как удалось вынести все то, что вынести невозможно, как хватило сил… Но постепенно проходило и это.
— Дина, и зачем нам нужно было встретиться таким сложным образом? Разве непонятно, что мы с тобой должны быть рядом? Для этого мы и родились!
— Я много думала о том, как такое могло произойти. Как могла распространиться ненависть к евреям, если совсем недавно они были хорошими соседями, товарищами по армии, врачами и учителями, лечившими и учившими детей…
Лео с Диной перешли на веранду. Лео принес плед, в Негбе вечерами прохладно.
— Да, я тоже, когда отлавливал нацистов в Италии, все ожидал увидеть какое-то чудовище. Но главным образом попадались антисемиты конечно, но не больше, чем другие. Главным образом дисциплинированные чиновники, инициативные и выполняющие свою задачу как можно эффективнее. Если бы им поручили обеспечить потребность населения Германии в капусте, то они и этим занимались бы с таким же энтузиазмом. А то, что они с таким рвением делали, убивали, доставляли людей в лагеря смерти, так что поделаешь — работа такая…
— Лео, эти страшные преступления совершаются такими же людьми, как мы? Ненавидели ли они евреев? Вряд ли, скорее всего им было безразлично. Если бы их спросили, то возможно, что они и не поддержали бы «окончательное решение…», но их не спросили, а значит не их дело. Все обеспечивала четко работавшая бюрократия. Но бюрократия не ненависть. Ненависть может пройти или найдется для нее другой объект. А безразличная бюрократия на месте, всегда на посту, и в этом опасность возобновления трагедии, воспроизведенной со всей эффективностью, на которую способна современная цивилизация. И самое парадоксальное, что это творилось не из-за ненависти. Из-за ненависти, конечно тоже, но это не главное. В основном все делалось из-за безразличия. Ужас ШОА — это все Гитлер? Нет, Лео, поверь мне – нет. Это все равнодушный обыватель.
* * *
Дина задремала в кресле-качалке. Ее разбудил подъехавший автомобиль. Вбежал Лео, подхватил Дину на руки и закружил по комнате.
– Собирайся, мы едем в Тель-Авив.
– Куда?
– Нас уже ждут у Давида. Поехали.
История одиннадцатая: Прощальный вечер
Давид жил в старом доме в Неве-Цедек. Но двор, вот что было важно. Во дворе уже стоял большой стол, у мангала хлопотал Давид, Сабина и Сара, жена Давида, накрывали на стол. Морис, Арман, Боб и Марек как могли мешали Давиду в его серьезном шашлычном деле, все время предлагая тосты за первый, потом за второй шампур и так далее. Доменик колдовала над каким-то французским соусом.
Лео и Дину встретили радостными криками.
Лео обнял Марека, и слегка приподнял.
– Лео, поставь меня очень осторожно, я на минерских курсах так пропитался нитроглицерином, что вероятно сам уже взрывоопасен. Разминируюсь только бокалом вина.
Слово взял Давид.
– Я родился в Грузии, в Мцхете, и потому скромно назначаю себя тамадой. Произносить грузинский тост я учился с раннего детства, но боюсь, пока я его доскажу, вы меня съедите. Потому: Лехаим!
Пили за всех по очереди.
Потом поднялся Боб.
– Я знаю вас, я в кругу друзей, и потому я не раскрою никакой тайны, если скажу, что мы с Сабиной должны были подготовить рекомендации для Президента. Я рад сказать Вам, что мы с Сабиной будем докладывать Президенту или Уиллу Доновану, «Дикому Биллу» идет в разрез с мнением генерала Маршалла и министра Форрестола. Здесь нет другой силы, кроме вас. Абдалла иорданский имеет свою армию, но она держится на английских офицерах. А обуздать Англию Президент может, если захочет, конечно.
Сабина хотела что-то сказать, но Боб продолжил.
– Я знаю, Сабина, что такой доклад может нам дорого обойтись, но нет такой силы, которая может заставить меня утверждать, что Америке нужно делать ставку на арабов, будь у них вся нефть мира. И поэтому я предлагаю тост за Страну, за Эрец-Исраэль!
Но после того, как все дружно поддержали тост, Боб не стал садиться. Он продолжил:
– И теперь в этом высоком собрании, почти синедрионе, я прошу тебя, Сабина, стать моей женой! Тогда шишки, которые на нас посыплются – будут делиться на две головы, каждому по пол шишки. Я люблю тебя и сделаю все, чтобы ты была счастлива. Только на задания без меня не отправляйся!
Все посмотрели на Сабину. Она встала, на глазах к нее были слезы. Давид тут же потребовал:
– Срочно целуйтесь!
Сабина обняла Боба.
– Боже, какой же ты дурак! Как долго я могла ждать, пока ты наконец на что-то решишься!
– Риск был очень велик, то Морис на тебя поглядывает, как кошка на сметану, то Арман, ему уже давно положено купить жену… Не опасен был только Марек, у него уже две жены, как у арабского шейха.
– Друзья, мы с Сабиной завтра отправляемся в Вашингтон. Нам нужно спешить.
– Тебя там Форрестол не арестует?, – спросил Лео.
– Не думаю, армия США ждет меня, приподнявшись от нетерпения на цыпочки.
– А ваши планы? Возможно, пойдете работать к Исеру? – спросил Лео Мориса и Армана.
– Нет, у нас тут есть начальство – Рене Невиль, французский генеральный консул в Иерусалиме. Он будет решать, чем нам заниматься. Я думаю, что обязательно будем сотрудничать, совпадение интересов Франции с вашими просто факт. Наличие общего противника очень сближает.
Наступала ночь, пора было прощаться…
История двенадцатая. Тель-Авив. Давид. Сентябрь, 1982 г.
До встречи с Лео еще есть время. Спешить некуда. За окном хамсин, пыль, мелкая, как тальк, прилетевшая из Африки, пробивается во все щели. Напротив школа. У нее на крыше - мощный динамик. Вместо школьного звонка он играет «Happy Birthday! Happy Birthday to you!». Динамик повернут в сторону от школы к нашим домам, видимо для того, чтобы разбудить проспавших родителей. Слышит этот призыв-поздравление весь район. Сначала я думал, что у какого-то школьника день рождения, а их много, вот и ежедневное «Happy», но, видимо, просто в школе решили, что так у детей будет меньше отрицательных эмоций.
Под балконом столпотворение – детей привезли в школу. Их привозят, даже если до школы идти не больше пяти минут. Израильский водитель непосредствен, как ребенок. Он останавливается, как хочет, где хочет и не спеша выходит выгружать свое сокровище. Он не спешит, на раздраженные сигналы тех, кто не может въехать на школьную парковку абсолютно не реагирует. Наконец он отъехал, но следующий точно так же раскорячивает свою машину, как будто не он минуту назад нервно сигналил. Тогда мешали ему, а сейчас – сейчас он уже приехал.
– Совланут, мотек! 
Это Израиль, энергетика – через край, все кипит и бурлит. Каждый знает, что нужно делать премьер-министру, но что делать самому – знают далеко не все и не всегда. Глобально, это гораздо проще. Страсти накалены – или обожают или ненавидят. Южный темперамент - никто не обещал, что будет легко.
Я занят серьезным делом, пью кофе на балконе и смотрю на этот «восточный базар». Кофе нужно пить серьезно, это не просто напиток, это жизненная философия. Кофе – это всегда, когда требуется терпение и невозмутимость.
– Счастье – это сидеть в удобном камышовом кресле в тени на вершине горы и смотреть, как два тигра в жаркой пыли дерутся в долине …
Это китайский взгляд на мир, это не для израильтян, они заварят жуткий кофе-боц, молотый кофе залитый кипятком в бумажном стаканчике и выпьют, думая, что это кофе. Понятно, что во время работы в поле или на стройке иного выхода нет, но убедить себя, что это на самом деле кофе – для меня это слишком. Есть шутка, которая на иврите она звучит так: «hа-хаим шелану кмо кафе – шахор, мар вэ-боц. Им зэ ло каха, аз зэ нес» («Наша жизнь как кофе: черная, горькая и грязная. Если это не так, то это – чудо»). Суть в том, что шахор, мар, боц и нес не только черная, горькая, грязная и чудо, все это еще и виды кофе.
При первых посещениях Израиля еще туристом количество вариантов кофе при слабом иврите создавало определенные проблемы. В любом офисе сразу задавался кажущийся безобидным вопрос:
– Хотите кофе?
Казалось, что проще, скажи «да», и пей на здоровье, но следует:
– Какой?
– А какой есть?
В ответ – семь наименований. Ищешь по интуиции что-то знакомое.
– «Нес» (растворимый).
Следует вопрос:
– Сколько?
– Что сколько?
– Сколько кофе на сколько воды?
А потом:
– С молоком?
На всякий случай отказываюсь.
Тогда еще вопрос:
– С сахаром? И тут же: Сколько?
Ну и сразу вопрос:
– С каким сахаром?
Время, когда более привычными были два вида кофе – кофе «есть» и кофе «нет» – прошло.
«Восточный базар» возле школы закончился минут за двадцать.
Израильское смешение культур и рас должен был переплавить народ в некую новую общность. «Плавильный котел» (Melting Pot) в Израиле называют «кибуц галуёт», но котел оказался более похож на салатницу (Salad bowl). Наверное, это ненадолго, я смотрю, как общаются дети друг с другом, темные и светлые, черные и белые, кажется, они все же отправят салатницу в переплавку.
Насколько мы все разные, насколько мы любим свою «особость», любим (или наоборот – не любим) селится среди «своих».
– Ты купи квартиру в Раанане! – советует мне знакомый.
– А почему там?
– Там в основном селятся выходцы из англоязычных стран, тебе же не безразлично окружение…
На самом деле – не безразлично, но не настолько.
Правда все это культурно-этническое многообразие исчезает в минуту опасности, но и опасность иногда становится привычной, о ней иногда забывают. Но обаяние Израиля от неурядиц не становится меньше.
Несколько дней назад поздно вечером пошли с женой прогуляться. На улице темно, практически ночь. Зашли в магазин и купили что-то. Идем домой, в руках кульки. Останавливается маршрутное такси. Водитель, лет примерно 55:
– Заходи, дорогой, садись!
– Да не стоит. Мы гуляем. Просто спорт.
– Да заходи. Бесплатно!!!
Долго препираться было неудобно, да и в маршрутке люди домой едут. Сели.
Водитель:
– Где твой дом?
Я показываю:
– Вон тот.
Водитель подъезжает к дому.
Я говорю ему:
– На шестой этаж не надо.
– Конечно, мотек, я только до третьего!!!
Кофе выпит, можно собираться к Лео, продолжить работу над его записями.
***
Я пытаюсь продолжить статью в газету, но не судьба – звонит телефон. Только Лео способен звонить, не глядя на часы.
– Давид, шалом! Ты сегодня в шесть часов должен быть у меня, я тебе приготовил новые тетради. Тебе будет интересно
И все. Ни тебе – «Какие у тебя планы?», ни тебе – «Свободен ли ты сегодня в шесть…» Он как был солдатом, так и остался… Но надо отдать ему должное, он знает, что говорит.
Я приехал примерно минут за двадцать до срока, ненавижу, когда меня ждут.
Первое время в Израиле меня удивляла легкое отношение к назначенному времени. Здесь «в шесть» может означать и в 6:30 и в семь … Может это свойство древнего народа, вокруг которого спешили многие, имен которых сейчас никто не помнит… А может, просто наследие кибуцного прошлого: те знали, что в поле нужно выходить с рассветом солнца, а не по часам…
Надо ехать, а тут зашел поговорить сосед. В нашей израильской «салатнице» собрались люди со всего мира, но Ари, он особенный. 
– Ты представляешь, – горячился Ари, – он согласился на должность зам. генерального!
Это он о своем зяте.
– Какое он имел право, ведь у него жена месяц назад родила, ребенка купать нужно. А зам. генерального – он не может помогать жене, он женат на своей работе!
– Понимаю, – говорю я, – как не понять. Но если твоя дочь хочет, чтобы муж приносил деньги в дом, ему все же нужно работать.
– Ты не понимаешь, ты совсем недавно в Израиле. Здесь все не так, как у вас было там. Просто приходишь к начальнику и говоришь, что у меня маленький ребенок, и мне нужно его примерно в семь вечера вместе с женой купать, а потому уходить домой мне нужно в четыре! Никуда не денутся.
– Но кому такой работник нужен?
Он посмотрел на меня, как на умственно отсталого. Я не обиделся – он в свободной стране, пусть думает, что хочет.
– Прости, Ари, мне нужно ехать…
***
Мы сидели с Лео на ступеньках у подножия «Мельницы Монтефиоре» в квартале Ямин Моше. Отсюда открывался замечательный вид на Старый город, башню Давида и гору Сион. Тут все рядом, там Гефсиманский сад, а там Гейеном, та самая «Гееена огненная».
Лео рассказывал:
– 29 ноября 1947 года я находился в Негбе. Все собрались около охрипшего центрального репродуктора, закрепленного на столбе повыше, чтобы каждый мог слышать. Шел подсчет «за» и «против» участников голосования в ООН о судьбе нашего государства. Медленно, очень медленно количество «за» приближалось к двум третям от общего числа голосовавших, необходимых для утверждения резолюции. Когда прозвучало последнее «за» и две трети голосов были набраны, раздался общий крик радости. Все стали обниматься, плакать от радости.
Мы с Диной и Мареком поехали в Тель-Авив. Там шло сплошное ликование. Было полно народу, пели песни, на площадях танцевали, все праздновали, выносили столы на тротуар – угощали прохожих.
Дина ликовала, как девочка.
Но у меня в голове все время крутилось, что дальше? Бой в залах заседаний ООН выигран, но война с недовольными этим решением начнется обязательно. Только я не знал, что начало этой войны будет прямо завтра.
Но она так и начались, на следующий день после голосования в ООН – 30 ноября 1947 года. Англичане еще как-то пытались контролировать порядок. Они решили, что бойцы Иргуна оборудуют на мельнице пулемётное гнездо и будут использовать ее в качестве наблюдательного пункта. Тогда они сделали то, что мы потом называли «Операция Дон-Кихот», – взорвали верх мельницы, вот этой, у которой мы сидим. Весь механизм был уничтожен, осталась только голая, опустошённая взрывом, башня.
– Да, точное название. Дон-Кихот тоже с мельницами воевал.
Лео помолчал.
– Давид, а ты с чего это стал заниматься архивными раскопками? Что тебя привело к этому?
– Знаешь, Лео, я никаких таких решений не принимал. Не было такого, что я встал утром и сказал, а не начать ли изучать архивы, что-то писать, ну и так далее. Просто обнаруживались «скелеты в шкафу», стали как-то сами по себе всплывать различные семейные истории… Возникали вопросы, захотелось получить на них ответы.
– Получил?
– В процессе.
– Расскажешь?
– Да их много. Например, такая история. У нас дома есть небольшая французская статуэтка «Три грации». Это севрский фарфор. Как она к нам попала? Дело было еще до Первой мировой войны. Мой дед осерчал на свою невесту, поссорился с ней, и с братом уехал в Париж. Жил там, вроде, неплохо, успешно участвовал в велогонках, а в конкурсе закройщиков получил, как победитель, приз — масштабный циркуль. Брат его в Париже женился. А бабушка все просила деда вернуться, дескать дела в России пошли лучше. Дед с братом засобирались в Россию, но французская жена наотрез отказалась ехать. Потом смягчилась, сказала, чтобы они сами посмотрели, что там и как, а потом ее вызвали. Ну что делать, поехали пока без неё. Думали, что это временно, но началась война, и возможности приехать к мужу у неё просто не стало. Жена за границей и предопределила его судьбу — в 37-м он был просто «перетёрт в лагерную пыль». О существовании этого брата, сгинувшего в ГУЛАГе, я узнал совсем недавно, пытался что-то найти, начал запрашивать архивы, но не получилось. Они требовали дополнительных сведений, но спрашивать было уже не у кого. Вот так получилось, что стерли не только человека, но и имя его. Напугали деда так, что пропавшего брата он не вспоминал никогда. Помнишь: «...дам ему вечное имя, которое не истребится» , но так получилось, что истребили... Вот я и стал поднимать архивную пыль.
– Да, понятно.
– Или вот. Я и некий натанийский старожил, гуляем по городу. Погода хорошая, не жарко. Скоро зима, но деревья упорно цветут, пытаются удержать уходящее тепло. Мы идем мимо гостиницы, на ней написано – «Малон Кореш». Ну, «малон» – это гостиница на иврите, а что за «Кореш» такой, спрашиваю я.
Тот говорит:
– А какая разница, наверно так звали того, кто деньги дал на эту гостиницу.
– Ты почти угадал. – говорю ему, – Это персидский царь Кир II Великий. Он покончил с «вавилонским пленением», разрешил евреям вернуться и восстановить Иерусалимский Храм, ну и денег на восстановление давал, и, если толковать расширительно, то в каком-то смысле и на эту гостиницу.
А тот опять:
– Все это дела минувшие. Тебе это надо?
– Надо. Если нет памяти о прошлом, о предках, о своих истоках и истории своего народа, то человек превращается в манкурта, не знающего, кто он и откуда. У него нет прошлого, и потому нет будущего. Прошлое удивительно легко потерять. Люди уходят, уносят с собой истории, свою радость и боль. Но прошлое всегда возвращается к тем, кто его не помнит…
– Давид, не читай мне мораль. Лучше вот посмотри, я принес тебе свои дальнейшие записи.
История тринадцатая Лео 1947
Английские секреты.
Марек наконец-то разобрался со своими женами. Марина за время отсутствия Марека влюбилась в иракского еврея. Тот ее просто на руках носил. Это и понятно, он никогда в жизни не видел прелестей российских красавиц. Марина с новым мужем пожелали Мареку найти свое счастье.
Янина, та пошла иным путем. Уже вошла в совет кибуца и планировала свою жизнь в качестве активиста в партии МАПАМ. Марек в ее планы просто не вписывался. Он вздохнул с облегчением и вернулся в Негбу к своим минным делам.
Я же выполнял различные задания в ШАЙ. Следил за арабскими боевиками. Назывались они красиво. Муфтий Амин Аль-Хусейни своих добровольцев назвал «Армией священной войны», численность ее колебалась от нескольких сотен до тысячи.. А сборная солянка из добровольцев арабских стран называлась Арабская освободительная армия». Этих было около 6000.
В общем, с арабскими добровольческими бандами мы справлялись.
12 декабря не успел я войти в контору, как меня срочно вызвали к Исеру. Оказалось, что у него гость – Арман. Мы обнялись, но Исер сразу перешел к делу.
– Арман, повторите, пожалуйста, для Лео. Я именно его поставлю руководить операцией, опыта ему хватает.
Армана рассказал:
– От своего источника, абсолютно надежного, имя которого я называть не буду, стало известно, что 15 декабря англичане отправляют из Бейрута грузовик в Хайфу. В грузовике восемь стальных контейнеров и 12 мешков с секретными документами и дипломатической почтой. Большого конвоя не будет, чтобы не привлекать внимания. Я надеюсь, что это достаточно интересно?
– Арман, контроль за отправлением и приметы грузовика ты обеспечишь? Подашь сигнал?
– Типа «Над всей Испанией безоблачное небо»?
– Что-нибудь попроще.
– Про грузовик мне все известно. Это тяжёлый полноприводный грузовик Matador. Номер вот здесь на листке. Дорога для него одна – Приморское шоссе. Как выйдет, мне сообщат по рации. А дальше – твоя работа.
Итог подвел Исер:
– Лео, план операции и состав сил ко мне на стол через 3, нет, дам тебе фору, через 4 часа.
– Спасибо, шеф, за фору.
Мы с Арманом вышли, я посетовал, что он нас не навещает, что Дина будет рада его видеть и нес еще какую-то ерунду. Тот пообещал, сразу после победы прибыть с большим букетом для Дины, и хорошим коньяком для меня, помахал рукой и убежал.
Я сразу решил, что возьму на дело Давида Большого. На случай, если повредим грузовик, то ему и сейфы по плечу. Набирать остальных людей поручил ему.
Перехватывать грузовик нужно на территории Палестины. В Нагарии у англичан достаточно большие силы. Нам бой ни к чему, а вот в Акко – там как раз у них никого нет. Там их и возьмем.
Им останется всего 39-35 км до конца маршрута, напряжение у них спадет. Давид предложил взять их на трассе у поворота на Регбу. Этот мошав основан нашими ребятами ветеранами, так что вопросов не будет. Там же есть заброшенные автомастерские, они нам и нужны.
Численность мы определили в 20 человек, но для мягкой остановка грузовика нужна была красивая женщина, хорошо владеющая пистолетом. Жаль, Сабины не было, но Доменик вполне подходила.
Согласилась она сразу.
Впереди на дороге мы проложили цепь, прокалывающую любые колеса. Вперед выдвинули полицейского в форме, чтобы не мешали встречные машины. Для Доменик организовали красивую машину со спущенным колесом, три человека должны были раскатывать колючку сзади, после проезда грузовика, на случай, если они вздумают повернуть назад. И еще по 8 человек засели в окопчиках вдоль дороги.
Наступило расчетное время прибытия машины, но ее все не было. Решили подождать минут 15, но и через 15 минут ничего не изменилось. Давид предположил, что те поехали по каким-то проселочным дорогам. Мы были уже готовы свернуться и попытаться найти их возле Акко, когда вдруг услышали работу мотора и несколько луженных глоток, орущих во всю мощь популярную солдатскую песню «Kiss me Goodnight Sergeant Major, Don't forget to wake me in the morning».
Спасибо им, предупредили.
Все прошло как нельзя лучше. Ни единого выстрела.
Когда водитель выскочил из грузовика и приобнял Доменик, страстно желая ей помочь, – он совсем потерял голову, – и она вытащила из его кобуры пистолет. Нужно было видеть его удивленную физиономию. А его напарника в кабине я, аргументируя люгером, уговорил сдаться, дырка в голове его не устраивала. На охранников в кузове дружелюбно смотрели дула 8 автоматов. Тоже сильный аргумент. Оказалось, что они в Нагарии решили пропустить по кружке пива, но остановиться на кружке было выше их сил. Еще бы несколько кружек, и мы бы, скорее всего, безуспешно, отправились бы их искать. Мы оставили их всех связанными в автомастерских и поручили местному парнишке через пару дней их случайно найти. Тот был горд боевым заданием. 
Из захваченных документов стало ясно, что до объявления Декларации независимости, то есть до создания государства нас продолжат атаковать добровольцы, а вот с момента создания государства в ход пойдут регулярные армии, прежде всего Сирии, Египта, Ливана, Ирака и Трансиордании. Секретная переписка показала всю лживость внешнеполитических заявлений англичан. С максимально возможной скоростью она легла на стол де Голлю и Трумэну.
***
Близилась война. Командованию было ясно, что тяжелого вооружения Израилю катастрофически не хватает, да и совсем нет авиации. Нужны были большегрузные самолеты, купить их можно было в США.
Совершенно неожиданно для всех, включая Трумэна, Госдепартамент объявил о введении эмбарго на продажу любого вида оружия евреям ишува и всем соседним арабским странам. Сам факт эмбарго со стороны Госдепартамента весьма странен и вряд ли прошёл бы проверку на законность, эта функция принадлежит Конгрессу и министерству финансов, но Трумэн, узнав об эмбарго из утренних газет, так и не решился на конфронтацию. А англичане просто открыли для арабов все свои огромные военные склады на территории арабских стран.
Новым заданием для меня стал обход эмбарго в США.
История четырнадцатая. Лео. Нью-Йорк. Вашингтон. Январь 1948
Нью-Йорк потрясает, сначала я из окна такси с восторгом разглядывал гигантские дома, все красоты «Большого яблока», но потом все мысли переключились на задание. Через некоторое время мы въехали в другой район. Дома стали меньше, улицы тише – Квинс, где и жил Алекс Левич. Я надеялся, что найду его там, дом был не арендованный, а купленный еще его родителями.
Дома его не оказалось, но зато во дворе стояло удобное старое кресло, в котором я, не смотря на холод, с удовольствием уснул.
Проснулся я с ощущением какого-то большого взрыва, будто во двор упала бомба. Но это была не бомба, а Алекс, который схватил меня вместе с креслом и закружил по двору.
– Оставь меня в живых! – взмолился я.
Мы обнялись, и Алекс потащил меня в дом. Он действовал так быстро, что казалось, что у него появилось восемь рук. Почти одновременно достал из холодильника пиво, бросил на сковородку кусок мяса, достал тарелки, стаканы и все-все, что нужно.
Он успокоился примерно через час.
Мы сидели во дворе, курили, и наслаждались покоем.
– Ну, Лео, соври, что приехал только ради того, чтоб повидаться!
– Конечно только ради этого, я же тебе обещал. А как же иначе? Ну, разве что попутно набрал разные поручения.
– Пойдет. Соврал зачетно. Теперь давай про поручения.
– Главное – они, естественно, секретные, но тебе могу сказать. Мое задание приобрети военную технику так, чтобы обойти эмбарго Госдепа, причем не одноразово, а системно.
– Здесь есть такой парень – Джон Гувер, он упакует тебя в Синг-Синг так быстро, что ты и охнуть не успеешь.
– Помнишь, мы говорили, что трудно – требует времени, а невозможно – гораздо большего времени.
– Красиво сказано. А идеи есть?
– Есть одна. Мой друг детства Борис Гринблат, вернее Боб Грин, насколько мне известно, он сейчас служит в OSS – в Управлении стратегических служб.
– Сейчас это уже CIA – Центральное разведывательное управление. Но что ты от него хочешь?
– Я рассчитываю, что он даст мне ориентиры, как действовать.
– Это оскорбление я тебе на первый раз прощаю. Даст нам ориентиры, а не тебе одному. Я буду твоим телохранителем и консильери. Боба нужно искать в Вашингтоне, это часов пять езды. Давай поедем сейчас. Там заночуем в гостинице, а с утра займемся поисками.
– Раз ты консильери, то поехали.

Лео и Алекс. Вашингтон. Февраль 1948.
Мы расположились в каком-то невзрачном мотеле. Во всяком случае его вид не вызывал желания в нем жить.
– Не волнуйся, мы сюда ненадолго. Бросай вещи и пошли.
Он привел меня в аптеку, заказал бутерброды, кофе и телефонную книгу. Бутерброды были вполне приличными, чего не скажешь про кофе.
– Лео, я так понимаю, что телефона Боба в книге не будет. Будем искать жену.
Сабин вообще-то было много, но мы отбросили всех явно неподходящих. Потенциальных кандидаток оказалось всего три, одна Адамс, одна Грин, и одна еще одна – Гринблат.
Звонил я:
– Здравствуйте мадам Сабина. Извините за беспокойство.
– Простите, с кем говорю?
– Это Лео.
– Лео? Какой Лео? Откуда?
– Неужели ты меня забыла? Никогда не поверю!
– Ой, прости! Лео, дорогой, ты где? Я хочу тебя поскорее увидеть.
– По всем приметам – это Вашингтон.
– Как ты здесь оказался?
– Соскучился по Вашей компании. Я же обещал приехать погостить. Как вы?
– Прекрасно. Боб приедет через 15 минут. Ты где?
Я назвал адрес.
– Стой там, он сразу же за тобой приедет. Никуда не уходи.
Боб примчался минут через 10. Выглядел очень представительно, хороший костюм, красивые очки, появилась небольшая седина, но она его не портила. Он и раньше был очень крепок, но сейчас мог пройти кастинг если не на Геракла, то, во всяком случае, на Спартака. Мы обнялись.
– Боб, сначала Алекс мне ребра ломал, теперь ты. Познакомьтесь. Это Алекс, мой друг. Я ему доверяю абсолютно, детали тебе потом объясню.
– Тогда поехали. Сабина ждет.
Перед домом я придержал Боба.
– Ты проверяешь свой дом на прослушку?
– Конечно.
– Лично или приезжают спецы из конторы?
– Нет, не лично.
– Это проблема, но пойдем в дом.
Сабина похорошела еще больше. Ушло напряжение, сопровождавшее ее в Сирии и Палестине, любимый муж, хороший дом, она просто светилась счастьем…
Я с удивлением смотрел на накрытый стол, там было еды на взвод голодных солдат. Рядом с гриль-стейками расположилась индейка, красовались запеченные грибы, картофель с золотистой корочкой, всевозможные соусы, и еще какие-то блюда, названия которых я не знал.
– Сабина, когда ты это успела?
– Правильный вопрос, Лео, звучит так: когда я успела позвонить, чтобы все это привезли!
– За стол, ребята, – скомандовал Боб. – Что будем, водку, виски, коньяк или пиво?
Мы выбрали пиво.
– Боб, не заскучал в конторе? А то давай к нам, скучать не придется.
– Лео, дружище, я туда, куда пошлют.
– Лео, прекращай сбивать моего мужа с пути. Ему еще на курсы будущих отцов поступать!
– О! Поздравляю! Вот за это и выпьем! За ваше счастье, ребята.
После еды мы вышли на бэкярд покурить и поговорить.
Боб начал сразу:
– Давай, Лео, рассказывай, что тебя сюда привело.
Я рассказал.
Боб помрачнел и задумался.
– Участие в этом деле сегодня – это уголовное преступление, а для работника моей конторы – еще и предательство.
– Ладно, Боб, я снимаю вопрос.
– Не суетись, Лео. Завтра я надеюсь, что подскажу тебе пути решения, только сам участвовать не смогу. Возможно, буду полезен для вытаскивания вас обоих из неприятностей. Пойдем в дом, Сабина ждет.
В доме уже играла музыка. Алекс пригласил Сабину на танец. К удивлению этот большой парень оказался прекрасным танцором. Бывают же чудеса.
– Алекс, так ты еще и танцуешь! Жена не ревнует?
– Не может, у меня ее нет!
Тут удивился Боб:
– Что, не нашлось ни одной подходящей дамы?
– Просто второй Сабины не существует, вот я и один. Но если ты ей надоешь, то я рядом!
– Ты не прав. Вон на стене фотография.
– Кто это? Что за золотоволосая красавица?
– Сестра Сабины, Мария, Марго.
– Я сдаюсь. Готов упасть к ее ногам.
– Но она не может стрелять из любого положения, – засмеялась Сабина. – Она более нормальная, чем я. Хотя я не уверена – она защищает флору и фауну, но это попутно, главное - она этнограф, и сейчас она в командировке в Панаме.
– А когда приедет?
– Через месяц.
– Поздно, боюсь, нас здесь не будет.
– Навсегда?
– Ради вас и Марго я приеду в любом случае.
– Вот это речь настоящего мужчины, – рассмеялся Боб.
Перед тем, как отправиться спать, Боб усадил нас всех за стол.
– Сабина, дорогая, у меня для тебя оперативное задание. У наших друзей опасные и важные цели. На этой дороге может быть все, вплоть до ареста. Нужно, чтобы никуда не просочилась информация о нашей связи. Потому они завтра не выходят из дома и ждут, пока я не вернусь. А ты это обеспечиваешь мягко, но твердо.
– Как это мягко, но твердо? – спросил Алекс.
– Представится случай – узнаешь. А сейчас поздно, пора спать. Детишки – по кроватям!
***
Утром Сабина стала выяснять, что нам заказать на завтрак и на обед. С ужином перспективы были неясными, пока не вернется Боб.
Я вызвался приготовить еду сам.
– Сабина, итальянскую кухню я изучал на местности. Должно же я был получить и что-то хорошее от нашего военного присутствия в Италии. Так вот, итальянцы израсходовали свою энергетику еще во времена Римской империи. Потом пошел сплошной фарс, один опереточный герой Муссолини чего стоит. Правда оперетка закончилась невесело, ну да это его путь. Так о чем это я… А, да. Так теперь они проявляют себя в песнях и кулинарии. Ошибочно думать, что итальянская кухня – то же, что и средиземноморская. В Италии каждый район гордится своей собственной кухней. Правда отличить одну от другой сложно, но профессионалы могут, и я тебя сегодня научу. Например, ты знаешь, что такое ризотто с шафраном.
– Мне говорили, что ризотто это просто рисовая каша.
Это подал голос Алекс.
– Рисовая каша, Алекс, в голове у того, кто это сказал. Ты сейчас меня оскорбил! Но я не могу сердиться на тебя, ты еще молод и многого в жизни не понимаешь. А вином я займусь сам. Думаю, что до ближайшего винного магазина мы дойдем?
– Зачем, а нас в бейсмуте бутылок 300, иди выбирай.
– Слушай, Лео, как долго ты будешь возиться?
– Спокойно, мир принадлежит терпеливым.
Но из наличия в доме ингредиентов пришлось остановиться на пасте болоньезе.
– Алекс, ты можешь нарезать лук, сельдерей и морковь соломкой?
– Мы все умеем, мы в армии служили!
– Раз в армии, то без точной инструкции ты ничего не сможешь. Положишь все на сковородку, поджаришь на оливковом масле так: сначала лук, через минуту – сельдерей, а еще через две – морковь. А я займусь мясом… Думаю, нужно мне было пойти в повара. Увлекательно и стреляют меньше.
К общему удивлению все вполне получилось, правда, вино было не итальянское, а французское шабли, но мне это простили. Сказали, что вкусно, но возможно просто не хотели портить настроение.
– Лео, как у тебя появилось это имя? Оно не польское, не еврейское, как ты его заполучил? – поинтересовалась Сабина.
– Это не имя, а прозвище. Звали меня в Польше Леопольд, а сокращенно Лео, а в Палестине я автоматически превратился в Арье (;;;;) , но ты зови меня Лео.
– А военным как стал? Ты повар прекрасный. Может зря в военные подался?
– У нас там все военные. Нет тыла, нет фронта, все вперемешку. Но начинал, я вроде об этом не рассказывал, еще в Польше. Понимаешь, если кто-то сосредоточен на приплоде телят и вообще на сельском хозяйстве, то обязательно должны быть рядом те, кто главным образом заботится об оружии и готовности к войне. Помешанных на военном деле хватало, одним из таких помешанных был я. В конце 1937 года нашу группу из 36 бойцов смогли направить в Польшу в Закопане на курсы. Там мы должны были пройти интенсивную военную подготовку, польские военные инструкторы за 4 месяца должны были сделать из нас боевых командиров. С правительством Польши об этом договорился Жаботинский. Инструкторам польской армии поставленная задача вообще казалась невыполнимой.
– Лео, а это возможно, за 4 месяца сделать из парней офицеров?
– Примерно тоже самое говорили и польские капралы. Они качали головами и посмеивались в усы: ну опять эти еврейские фантазии.
И тем не менее... В общем, мы смогли их переубедить. Просто им еще не приходилось иметь дела с такими евреями. Мы тренировались по 20 часов в сутки. Граната была центром мироздания. Этот взгляд простой и опасный, но такой, как сама жизнь.
«Мессия въедет в Иерусалим на танке» — такой девиз висел в нашей палатке.
Это вызывало у наших инструкторов восторг и удивление. Таких евреев они не видели, и уважали в нас бойцов: «Они не читают книг, но прекрасно собирают ружья и пулеметы и стреляют из любого положения».
– А ты не хвастун ли, Лео? – вставил Алекс, – Я тоже стреляю из любого положения.
– И я, – подхватила Сабина.
– Так за это и выпьем, пусть мы поскорее перейдем на стрельбу только в тире.
– Боб приехал, – Сабина увидела его в окно.
Боб обнял Сабину:
– Странно, как это я успел соскучиться?
– Боб, оставь девочку, садись и присоединяйся. Тост за стрельбу только в тире.
– Доживем ли, Лео?
– Постараемся!
– Ладно, оставь сладкие мечты, есть реальные дела, пошли бэкярд, там поговорим.
Сабина принесла нам кофе и Боб начал рассказывать, что выяснил.
– Нет абсолютно никакой возможности найти официальные или почти официальные пути. Есть, на мой взгляд, один путь. Есть такие неприятные ребята Винсент Мангано и Альберт Анастазия. Они контролируют союзы грузчиков в Бруклинских доках. Причалы Манхеттена контролируют «счастливчик» Лучано и Джо Адонис. Именно через эти причалы идут поставки оружия в Европу или Южную Америку. Но с каждым мафиози по отдельности договориться сложно и очень опасно. Да и к тому же они итальянцы. Им проблемы Палестины безразличны.
Но над ними есть такой парень – Меер Лански. Он, в общем-то, для них большой, очень большой авторитет. Но он еврей, причем хорошо известен по борьбе с пронацистским Германо-американским союзом. Когда его люди разгоняли их собрания, то выбитые зубы можно было собирать метлой. Он постоянно говорит, что евреи никогда не будут сидеть и терпеть оскорбления. Он натерпелся их в детстве, ему хватило. Во время войны Военно-морская разведка работала с ним по отлову немецких шпионов. Ловили они их хорошо. Так что дорога лежит к нему.
– Вот так и войти запросто и сказать, Меер, нам нужно оружие? Я думаю, он прихлопнет нас, как провокаторов.
– Не волнуйся. Есть такой мелкий «член семьи» по кличке «Пиля ». Кличка, видимо, означает «энергичный». С ним переговорили, и он организует вам встречу с Лански. Позвоните ему, только с автомата на улице, и пригласите в ирландский паб в Бруклине выпить пива. Никаких лишних слов и имен. Он ждет этого звонка. Он вам назовет только время встречи. Скажете бармену, что вас ждет Пиля. Вот, собственно, и все. И вот что, на встречу не берите оружия.
– Так у нас его нет.
– Тогда вам проще не брать.
– Пошли прощаться с Сабиной, и сразу поедем.
– Вам назад в Нью-Йорк. Я вас отвезу к вашему мотелю, там ваша машина. Но постарайтесь держать меня в курсе.
Сабина расстроилась.
– Я заказала столик в ресторане. Может, задержитесь?
– Дорогая, его можно отменить. Давай мы отметим завершение их миссии. ОК?
Мы с удовольствием поцеловали Сабину. Жаль, что это быстро закончилось, но что делать, время вышло.
Встреча с Меером Лански. Нью-Йорк
Пиля оказался похожим на провинциального портного. Создавалось впечатление, что он сейчас достанет из кармана сантиметр и будет снимать с вас мерку. Хотя возможно мерку не для костюма, а для гроба.
Он провел нас в пустую комнату.
– Место для тех, кто не любит шума, – пояснил он. – Все, что нужно, принесут сюда.
Он вдруг начал ощупывать Алекса. Тот схватил Пилю за руку так, что я испугался, не оторвет ли он ее.
– Не нужно дергаться, нервный молодой человек, я должен вас проверить.
– Оказывается, ты умеешь разговаривать. Так бы и сказал.
Обыскивать Пиля умел, он быстро убедился, что у нас нет ни оружия, ни микрофонов.
– Все ОК! Закажите себе что-нибудь. Надо будет подождать немного.
Он куда-то позвонил и сел с нами пить пиво.
Через двадцать минут в комнату вошли два хорошо одетых громилы, кивнули Пиле.
– Все, карета подана, поехали.
У дверей паба нас ждал черный «Бьюик». Мы сели в машину, Пиля остался, его миссия была завершена.
Нас привезли к отелю недалеко от Бруклинского моста. Один громила остался в машине, а второй просто махнул рукой, чтобы мы шли за ним. Разговорчивостью он не отличался.
– Лео, я подожду тебя на улице, так, на всякий случай.
Алекс остался, а меня провели в банкетный зал для небольшой компании человек в 15.
Минут чрез пять в комнату вошел невысокий, худощавый, примерно мне по плечо человек хорошем, но несколько старомодном консервативном костюме. Ничего необычного или угрожающего, только глаза цепкие, внимательные и, как показалось, настороженные.
– Садитесь. Вы просили о встрече со мной.
– Гарри, – обратился он к громиле, – подожди в лобби.
Тот вышел.
– Итак, кто вы и что вам нужно? В чем ваша проблема?
– Господин Лански, меня зовут Лео, я из Тель-Авива. Алекс, наш представитель в США, остался на улице, это мой разговор. Мы надеемся на Вашу помощь.
– В чем?
– Мы сейчас воюем. Но это пока только начало. Сейчас против евреев действуют так называемые «добровольцы» Сирии, Египта и местные – из Палестины. Но нам известно, что сразу после объявления о создании еврейского государства нам придется воевать с регулярными армиями Трансиордании, Сирии, Ливана, Египта, Ирака… Регулярный амии – это не банды «добровольцев», как бы они себя не называли. США объявили эмбарго на поставки оружия в регион, якобы в целях предотвращения войны, но Англия не скрываясь поставляет оружие арабам. Им и стараться особо не нужно, они просто открыли для арабов свои склады. Нам крайне необходимо оружие.
Лански улыбнулся.
– Рад слышать, что евреи воюют и не соглашаются быть жертвой. Мы говорим, что Б-г поможет, но до этого момента помоги себе сам. Лео, что представляют из себя арабские вояки?
– До отъезда я участвовал в боях с тем, что арабы называют «Армией Священной войны». Командует ею Абд аль-Кадир аль-Хусейни. Он племянник Амина аль-Хусейни, муфтия Иерусалима. Тот, в свое время, на встрече с Гитлером обещал уничтожить евреев, помог сформировать эсэсовскую дивизию из югославских мусульман-боснийцев.
– С ним все ясно. А его «армия»?
– Офицеры подготовлены в Сирии. Ни в коем случае нельзя попадать к ним в плен, по сравнению с ними даже Гитлер выглядит человечным. Но это не регулярная армия. Самая опасная – армия Трансиордании. Все офицеры – англичане, командующий – генерал Джон Глабб. Подразделения хорошо вооружены и обучены. Египет тоже неплохо вооружен, особенно опасен численностью своих человеческих ресурсов. Но наше дело воевать, а не считать их.
– ОК! Я помогу вам, но что нужно конкретно?
Я собрался уже было рассказывать, но в комнату вошел Гарри и что-то сказал на ухо Лански.
– Что это за коп? – спросил Лански.
– Мы его знаем. Это Джилрой, тупоголовая ирландская бочка для виски.
– Иди, закрой тему, а гостя приведи сюда.
Минут через 5 в комнату вошел Алекс и Гарри.
– Мистер Лански, это Алекс Левич, наш представитель в США, – сказал я. Он абсолютно спокойный, только немножко нервный. Почему-то не любит, когда к нему пристают с ножом или пистолетом. А так – мухи не обидит.
– Ладно, ладно. Давай, Алекс, рассказывай.
– Да никакой проблемы не было. Я имею ввиду – сначала. Я стою, дышу свежим, насколько возможно, воздухом. Ко мне подходят две девчушки-профессионалки и предлагают сказочные удовольствия.
– Подфартило тебе, – прокомментировал Гарри.
– Не очень, я отказался. Сказал, что все удовольствия на сегодня я уже получил. Они потеряли ко мне интерес, а поскольку все равно стоим, начали рассказывать о своей жизни. Одна накопит деньги и поедет покорять Голливуд, а другая – какого-то миллионера.
– Тебя покорять не захотели? – Это опять Гарри.
– Слушай, дай ему спокойно рассказать, нам что, здесь до утра сидеть?
– Молчу, мистер Лански.
– Так вот. Подбегает какой-то невзрачный придурок и говорит, что я ему должен 40 баксов. Это с какой такой стати? – спрашиваю его.
– А ты отнимал время девочек, а их время стоит деньги.
– Это не я отнимал у них время, а они у меня. Так что пошел бы ты своей дорогой. И вы не поверите, этот идиот вытаскивает нож.
Я спрашиваю его:
– Что, сейчас я должен испугаться? И отобрал у него нож. Нож то поганый, не фирма. Вот он.
Алекс положил на стол довольно угрожающий, но неухоженный нож. Лански брезгливо посмотрел на него.
– Гарри, забери и выбрось эту железку.
– Вы его больше не увидите.
Гарри положил нож в карман.
– Дальше что, – спросил Лански, – что из тебя слова приходится вытягивать. Давай покороче.
– А покороче так. Придурок убежал, место стало чище. Но потом прибежал с четырьмя помощниками, такими же идиотами. Он ножи достали сразу и начали вокруг меня вить круги. Я схватил двух за шиворот и постучал головами друг об друга. Не сильно, мистер Лански, совсем не сильно, но они легли на тротуар отдыхать. Еще один начал принимать всякие позы, как будто он мастер боевых искусств. Я его поймал за ногу, и он ударился затылком об тротуар и тоже остался там отдыхать. А последний придурок убежал, как обычно. Я его ловить не стал, вспотею.
– Ну а коп тут при чем?
– Он выходит из машины и идет меня арестовывать за избиение невинных граждан. Бормочет что-то про Миранду.
Я ему:
– Когда эти «невинные» граждане на меня напали с ножами, ты сидел и смотрел на это. Возможно, с напарником делал ставки на победителя. А когда я справился без вмешательства полиции – ты хочешь меня арестовать? Я говорил вежливо, мистер Лански, но коп обиделся. Выхватывает дубинку и с криком – А ну заткнись, – пытается ударить меня по голове. Я только для того, чтобы он не наделал глупостей, отобрал у него дубинку. Как дальше бы пошло – не знаю, но подошел Гарри, пообщался с копом, тот сразу успокоился и уехал. Поверьте, мистер Лански, я стремился к миру.
– Я понял, что когда «не к миру», ты способен развалить ближайшее здание. Но у тебя вроде другая задача? И, кстати, ты мне должен 50 баксов, что я за тебя копу отдал.
Алекс немедленно сунул руку в карман, но Лански остановил его.
– Спокойно, парень, я пошутил. Просто оглядывайся, этот коп – мстительный сукин сын. Кстати, парень, ты еврей?
– Так говорила моя мама.
– Скажи мне, что за молитва «Коль нидрей»?
– Мистер Лански, моя жизнь шла вдали от синагог, все больше, где стреляют, и очень важно выжить. Но у меня есть одно доказательство, и я его готов выложить на стол.
Лански рассмеялся.
– Не нужно, верю. Нахальство у тебя чисто еврейское. Когда закончишь свои оружейные дела, будешь более свободен, приходи, я возьму тебя на работу.
– Я законопослушный гражданин, господин Лански.
– Я тоже. На работе водителя-охранника нарушение закона обычно это нарушение правил дорожного движения. Надеюсь, ты умеешь водить машину без нарушений. Заработок тебя приятно удивит. И вот еще что. Запомни, я такими предложениями не разбрасываюсь.
Лански встал:
– Я вас понял. Запрос реальный. Мы завтра поговорим более конкретно.
Лео тоже встал.
– Мистер Лански, есть еще два аспекта. Нам нужны пожертвования для приобретения оружия. Это можно устроить?
– Само собой.
– И тяжелые самолеты, способные внутри перевозить мессершмиты с территории Чехословакии.
– Это сложнее. Поговорим завтра. Не грустите, я всю жизнь мечтал увидеть, как евреи завоевывают, именно завоевывают свободу. Когда-то в Гродно, после погрома молодой солдат сказал мне, что евреям необходимо бороться. Много воды утекло с тех пор, но я все еще ему верю. Так что, я вам помогу. До завтра.
Перед расставанием Гарри дал мне свою визитку. Как он сказал – «На всякий случай».
Так закончилась первая встреча с Меиром Лански.
Быть гангстером нелегкая работа
Дома Алекс первым делом бросил на сковородку бараньи ребрышки с луком. Я сразу почувствовал, что почти весь день ничего не ел. Запах разносился по дому просто невероятный.
– Лео, ребрышки не терпят суеты. Их одинаково опасно недодержать и пережарить. Не мешай мне.
Наконец мы уселись за стол. Ребрышки были что надо, да еще пиво – просто йом-кейф!
После еды можно было поговорить о прошедшей встрече. Алекс счел встречу успешной, я же предпочитал дождаться следующих переговоров, а потом делать выводы.
– Лео, успокойся. Лански изначально знал, зачем мы идем на встречу.
– Откуда?
– Лео, здесь не Палестина. Быть гангстером нелегкая работа. За ним охотится правительство. Это такой парень, который все знает, но ничего не может доказать в суде, их мечта – посадить его в тюрьму хоть за что-нибудь. За ним охотятся и конкуренты с более простой целью – убить, хотя добраться до человека такого уровня, как Лански, очень не просто. Тот, кто ждет, пока ты ему расскажешь, а не узнает обстоятельства до того, как ты откроешь рот, обычно не относится к долгожителям. На Лански это не похоже. Если бы он не хотел нам помочь, то встречи просто не было бы.
– У нас говорят – «Алевай ».
– Понял – наливай, но мне вон из той бутылки. Алекс показал на бутылку Бурбона.
Алкс устроился на диване с «бурбоном», а я стоял у окна и наблюдал, как по нашей тихой улице в четвертый раз проезжает одна и та же очень чисто вымытая машина. Вроде такая же, как и все, но что-то она меня насторожила. Она как-то не очень подходила к нашей улице.
Мы вышли на улицу и увидели эту машину, стоящей у следующего квартала.
Алекс решился на авантюру. Он подошел к машине, постучал в окно. В машине сидели двое. Алекс спросил:
– Ребята, пиво с сэндвичем хотите?
Те не ответили, закрыли окно и через несколько минут уехали.
– Федералы, это не местная полиция. Местные никогда от пива не откажутся.
– Может, стоит позвонить Бобу?
– Стоит, только утром. Эти уже не появятся, они засветились.
В дело входит Альберт Анастазия
Сабина ждала нашего звонка. Она сказала, что федералов заинтересовал Лео. Им непонятно, зачем он приехал, да еще и встречался с гангстерами. Боб просил передать, что пока это только наблюдение, которое может совершенно неожиданно перейти в задержание с неприятным разговором в полиции.
Мы пообещали быть осторожными и тут же связались с Гарри. Тот рассмеялся.
– Это не ваша проблема. Если бы мы не могли решать такие задачки, то пришлось бы эмигрировать на Кубу или в Мексику. Меир назначил встречу на пять, за вами приедут.
В половине пятого появился уже знакомый нам бьюик. Гарри приветствовал нас, как старых друзей и уже меньше походил на громилу. Вот что делает выражение лица.
Он сел спереди, попросил пристегнуться, и мы поехали сначала медленно, как будто искали парковку, а потом просто рванули на сумасшедшей скорости. Гарри пояснил, что это для выявления машин федералов. Мы их увидели сразу, два форда черного цвета, похожие друг на друга, как братья-близнецы.
Гарри некоторое время петлял по городу, а затем нырнул в тоннель.
– Это тоннель Холланда, ребята. Хорошее дело для понимающих.
На выходе из тоннеля нас ждал бьюик, точная копия нашего. Подмена была сделана виртуозно, мы резко повернули налево, а федералы последовали за новой целью.
Постепенно пейзаж менялся, мы въехали в портовую зону, и нырнули в один из пакгаузов.
– Все ребята, выходим, нам сюда.
Гарри показал на невзрачную дверь в углу. Но на втором этаже все выглядело иначе. Это был вполне современный офис, только панорама из окон отличала его от офиса в Манхеттене.
Мы сели в удобные кресла, Гарри задернул шторы и предложил виски.
– Это расслабиться, ребята.
Мы с удовольствием согласились.
Минут через пять вошел Меер Лански. С ним вместе появился еще какой-то человек, которого он нам не представил. Тот молча сел в углу, поправил шляпу, достал огромную сигару и стал изображать человека, случайно зашедшего не туда, куда ему надо, который, тем не менее, терпеливо ждет своего спутника.
– Как прошел день, Лео? Я слышал, что федералы сели вам на хвост?
– Гарри этот хвост обрезал, господин Лански. Хвост исчез вместе с федералами.
– Это мелочи, поговорим о главном. В этих доках огромные склады оружия, как использовавшегося во время войны, так и совершенно нового. Если нужно, Гарри организует вам экскурсию. Главным образом оружие идет арабам. Схема обхода эмбарго проста до неприличия. На судно грузят оружие для, к примеру, Бразилии. В море меняется флаг и порт назначения. Никаких лишних умствований.
– Мистер Лански, наша разведка это уже установила, только как перейти к практике?
– С этим мы разберемся, мой друг прояснит ситуацию.
Его молчаливый спутник вынырнул из клубов сигарного дыма.
– Меер, решение есть всегда, правда вариантов не много. Грузить оружие для этих ребят, маскируя его под нейтральный груз, например поставки растительного масла. Можно использовать схему с переменой флага, можно отсюда выйти к арабам, а прийти в Хайфу, ну и заодно просто топить их суда.
– ОК. Я думаю, им понятно.
– Когда можно начинать работу, мистер Лански? – спросил Лео.
– Перенаправить суда к вам – это уже делается. Здесь проблем нет. Оружие оплачено арабами, а куда оно придет, это уже другой вопрос. Случайно утопить арабское оружие – и это в работе. Но вот что важно: когда вы будете готовы сами приступить к закупкам оружия?
– Деньги готовы, но нужно некоторое время на доставку.
– Меер, – вмешался его спутник, – пусть пока потрясут мошну местные евреи. Должны же они помочь. Это можно решить.
– ОК! Ребята, Вам все ясно? Вас пригласят на встречу по сбору средств. И научитесь уходить от федералов, это уже ваша проблема.
История пятнадцатая. Лео. Нью-Йорк. Вашингтон. Январь 1948
Алекс притащил меня ужинать в китайский ресторан. Честно говоря, мне уже было все равно. Эти встречи выматывали больше, чем ночные дозоры с Моше Даяном.
Поели вполне прилично, только знаменитая утка по-пекински разочаровала. Официант нарезал ее тонкими ломтиками, которые, как оказалось, нужно заворачивать в рисовую лепешку… Не люблю я эти игрушки. То ли дело хороший бифштекс…
Чай подали не после еды, а перед едой, а на десерт – маленькие помидоры…
– Лео, ты понял, кто был неназванный гость?
– Нет, но кто-то доверенный Лански.
– Это был «Безумный шляпник», я его сразу узнал. Его портрет появлялся в газетах не чаще, чем портрет Президента, но вполне сопоставимо.
– Это что-то из «Приключений Алисы в стране чудес»?
– Да, из приключений, но только не Алисы. «Безумный» – это из-за его темперамента и готовности стрелять в любую минуту, а «шляпник» – из-за пристрастия к фетровым шляпам, одну из которых ты сегодня видел.
– Кто это, не тяни!
– Это Альберт Анастазия, он из семьи Гамбино. Он и его люди контролируют порт и профсоюз портовых грузчиков. Он сделает то, что говорил.
– А разве не за этим я сюда приехал? С ним придется иметь дело. Неприятно, но за будущее платят настоящим.
История шестнадцатая. Тель-Авив. Давид. Сентябрь, 1982 г.
Сентябрь в Иерусалиме прекрасное время. Светит солнце, дома, облицованные иерусалимским камнем, кажутся золотыми. Уже привычный вид с балкона у Лео на юго-запад Иерусалима играет новыми красками. Напротив, на склоне хребта белеют здания Бейт-ва-Гана, а слева – на горе Гило теснится путаница подъемных кранов – на освобожденной территории строится новый район. Там, на горе, когда-то жил Георгий Победоносец, по крайней мере, так утверждают христиане. Жил или не жил, нам с Лео это неизвестно, но сегодня там монастырь занятый серьезным делом – производством вина. Лео сказал, что пробовал и ему не понравилось. На его вкус оно оказалось слишком сладким.
Прямо вниз от дома, по крутому склону горы сбегают улочки четырехэтажек, а за ними, в долине виднеется недостроенная чаша нового стадиона.
Лео все рассказывал мне о винах, а я никак не мог сосредоточиться, просто не мог отвести глаз от картины. Великолепная пастель, она висела на стене в комнате слева от балкона в небольшой рамке. Молодая очень красивая женщина с глазами испуганного олененка… Пропорции были чуть искажены, и это придавало ей особую грацию.
Лео в конце концов рассмеялся.
– Давид, ты ничего не планируешь с картиной сделать?
– Ты о чем?
– Месяца три назад у меня в гостях был гость из Франции. Такой французский грузин или грузинский француз. На каждый мой тост он отвечал своим, я поддерживал, и, в конце концов, мы основательно перебрали. Так он так же, как и ты, все на картину косился, косился, а потом залез на диван, и, не сказав ни слова, снял картину и просто ушел с ней. Примерно через неделю принес обратно и извинился.
Я ему:
– А ты где был все время?
А он мне:
– Сидел в гостинице и ломал голову, как принести картину назад.
– Так принес бы и все.
– Не мог, стыдно было.
– А кто это на картине?
– Это моя жена, Дина. Это ее в 45-м я вынес на руках из концлагеря Берген-Бельзен. Только это работа 46 года, когда она уже поправилась. Мастер, он итальянец, на мой взгляд, слишком большой поклонник Модильяни, да ты это и сам видишь. Эта работа – моя любимая.
Но тут уж я не выдержал:
– Лео, а когда он снимал, ты-то где был, ты что, молчал?
– Если снимает, значит нужно.
Эту сентенцию нужно было запить чем-нибудь более крепким, чем итальянское вино, да и приготовить что-нибудь нужно. Я, в отличие от Лео, не люблю готовить. Правда одно блюдо у меня получается. Его испортить сложно – говядина тушеная с овощами в красном вине. Это «говядина по-бургундски». За него я и взялся.
– Лео, как прошел сбор денег для оружия?
Я знал, что у него это уже записано, но нужно было его занять, пока мясо готовилось.
– Без проблем. Когда за дело брались такие спецы, как Меер Лански или Багси Сигал, все получалось точно.
– А Багси, это кто такой?
– А это интересный парень. Гангстер, входивший в синдикат убийств, он был очень обаятельным и остроумным. Крутился в Голливуде в кругу звезд и знаменитостей, и этому не мешали слухи о его преступных доходах. Элегантные манеры и превосходные костюмы, что еще нужно? Он просто без затей говорил, сколько с кого причитается на покупку оружия и все. Это работало.
– Ты успел с ним пообщаться?
– Конечно. Он мне рассказал интересную историю. В 38 году в Голливуде он закрутил роман с графиней Дороти Ди Фрассо, а потом некоторое время жил у нее на вилле в Риме. Там же остановились Йозеф Геббельс и Герман Геринг. Они прибыли с визитом к Муссолини. Сигел ненавидел фашистов и захотел их убить. Графиня протестовала: «Ты не можешь этого сделать». Сигел ответил: «Конечно же могу. Это легко организовать». Остановило его только то, что графиня сказала – «Эти убийства повесят на моего мужа». Как он впоследствии жалел, что не убил этих двоих.
– А он не врал?
– Да вряд ли. Зачем ему?
– Тогда – к столу.
Мясо получилось.
Позже, когда я собрался уходить, Лео передал мне еще несколько тетрадей.

История семнадцатая. Сапер Марек Новак
Марек. Бои за кибуц Негба. 1948 год

Кибуц Негба. Красивое место. Ухоженная земля радует глаз, вокруг словно разлито спокойствие. Благословенное место, здесь все для того, чтобы жить счастливо до 120, растить детей и внуков…
Я закрываю глаза и сразу попадаю в 1948 год. Звучит смертельный оркестр: рвутся артиллерийские снаряды. Это бесконечная канонада египетских пушек поливающих огнем Негбу с соседних высот. Угрожающий свист горячей шрапнели, и обреченное мычание раненых коров…
Открываю глаза и передо мной мирная жизнь, играют детишки, а там, в тени, двое пожилых кибуцников что-то горячо обсуждают. Пасторальная картинка. Но стоит закрыть глаза, и тошнотворные звуки битвы вновь звучат в моих ушах.
***
1 декабря 1947 года я, Марек Новак, стал бойцом Хаганы.
Мне сказали, что я должен пройти испытания на годность к военной службе. Испытания были довольно смешными. Задали «сложный вопрос» — ты здоров? — и я сказал, что да. Было еще обследование глаз, и это все, на этом испытания закончились.
Позже мне предложили, и я сразу согласился стать сапером. С взрывчатыми веществами мне приходилось работать еще в «трудармии».
Желающих работать со взрывчатыми веществами было немного, только три человека. Затем постепенно добавились десять парней, но в итоге двое из них убежали практически сразу, а еще двое попросили исключить их из группы после двух дней обучения. Им оказывается страшно иметь дело с тем, что может взорваться. Только через 10 дней к нам присоединились еще шесть парней. 15 человек сочли достаточной группой, и мы приступили к учебе.
Занятия шли в «Сароне», старинной немецкой колонии в центре Тель-Авива. Там, в одном из зданий, мы и занимались с декабря 1947 года до середины января 1948 года. Полтора месяца! Сейчас это слышится странно, но тогда время было иным, каким-то спрессованным, не таким, как сегодня.
К концу курса отсеялись еще два солдата. Они не смогли вытерпеть разминание руками взрывчатого вещества, которые англичане называют «гелигнит».
Конечно, возиться с гелигнитом особого удовольствия не доставляет. Он представляет собой пластичный материал, состоящий из трех компонентов: нитроглицерина, древесных опилок в соотношении 1:4 (т.е. одна часть нитроглицерина четыре части древесных опилок) и третьим ингредиентом был нитрат натрия или калия.
Нитроглицерин — очень опасный материал, он взрывается даже при падении с высоты 30 см, но когда ингредиенты смешаны должным образом, материал становится «спокойным», его можно переносить, а для взрыва требуется взрыватель.
Так вот, готовый материал в виде длинных «колбас», завернутых в жирный пергамент, необходимо было один раз в месяц перемешивать заново, чтобы нитроглицерин не отделился от остальных ингредиентов. Если это произойдет, он становится очень чувствительным, неосторожное касание гвоздем или даже поглаживание пальцем может привести к взрыву.
Ребята так и не смогли пересилить себя, но сапером по приказу стать невозможно, нужны особые свойства характера.
Было тяжело, нужно было в очень сжатые сроки научиться многому, это и понятно – минер, как известно, ошибается только один раз. Но «трудное — это то, что может быть сделано немедленно; невозможное — то, что потребует немного больше времени».
А потом меня отправили в кибуц Негба. Он стоит на пути египтян, я там был нужен.
Я вез в Негбу приблизительно 200 мин различных типов со всем вспомогательным оборудованием. Всё это было необходимо, но и взрывоопасно.
Было два часа ночи, когда мы, наконец, добрались до кибуца. Уже через полчаса трое кибуцников были заняты подготовкой защищенного бункера. Они управились до рассвета — к утру два бункера были готовы. Аарон Шнайдер, столяр Негбы, он работал в своей мастерской, изготавливал крепления и полки для мин и аксессуаров.
Сверху бункеры были перекрыты слоем бревен около 40 см, затем слой грунта, потом 30 см слой бетона, на котором лежал другой слой песка примерно в 40 см. Все мины и аксессуары были размещены на полках. На мой взгляд, мины были в безопасности.
Кибуцники из молодежной алии, сразу же начали рыть ходы сообщения, по которым я мог бы попадать в минные бункеры во время обстрела или даже во время боя. Сеть таких ходов-траншей соединяла все позиции в кибуце, штаб обороны, медицинский бункер, кухню и защищенные продовольственные склады.
Днем Негба была отрезана египетской армией, но в ночное время прибывали грузовики с продовольствием и боеприпасами. С ними пришло большое количество мин и взрывчатки всех видов.
Я запросил для защиты Негбы приблизительно 5000 мин. Столько не получил, дали, что могли.  Ближайшие ночные конвои привезли еще 2400 мин. С таким запасом можно многое сделать. С тех пор я не был без работы ни минуты. Нужно было установить как противопехотные мины, в том числе — «прыгающие осколочные мины», так и мины против броневиков и танков.
 «Прыгающая» мина – это сюрприз для египтян. Стоит прикоснуться к скользящей проволочной струне, привязанной к предохранителю взрывателя, то газ в нижней части мины выбрасывает ее с огромной скоростью на высоту от 60 см до метра, где она взрывается, и около 350 поражающих металлических шариков делают свою работу. Она поражает даже лежащих на земле бойцов. Кроме того, эта мина действовала на психику, даже на мою, не говоря уж о противнике.
В течение недели мне подвезли еще около 700 различных мин с аксессуарами. К югу от кибуца, я сделал самое большое минное поле в Негбе. В нем было 780 мин в 25 линиях. Каждая линия была длиной в 380 метров, мины в них располагались через каждые 310 см. Это поле стало смертельным сюрпризом для египтян.
Бой за Негбу
Мы готовились к бою. Мы – это 70 солдат бригады «Гивати» и 70 кибуцников, в их числе 10 женщин, вооруженных легким оружием. Дина была в их числе.
Египтяне наступали двумя колонами. Одна, самая мощная шла вдоль моря на Тель-Авив, вторая через Беэр-Шеву на Иерусалим. Кибуц Негба – «Врата Негева» – стоял на пути первой колоны. Египтянам необходимо было захватить его в любом случае.
12 июля в 6:25 утра была начата артподготовка. Полуторачасовый огонь артиллерии и минометов был настолько интенсивным, что египтяне не ожидали встретить какое-либо серьезное сопротивление.
После артподготовки в дело вступила авиация. Сначала появились три самолета «Дакота» с большим количеством различных бомб от 18 кг до 90 кг. К счастью, пилоты самолетов работали неточно, и большая часть бомб упала за забором кибуца.
Через несколько минут после «Дакот» появились четыре самолета «Вестланд Лисандр». Эти летели низко и бомбили точнее, они просто засыпали нас бомбами.
Эти самолеты могут бомбить без промаха, на таких легких самолетах пилотам проще целиться и попадать. Бомбы убили троих наших товарищей. От зажигательных бомб начался пожар. Черный дым от огромного костра закрывал небо. Огонь горел до вечера, его просто некому было тушить, все были на позициях, и никто не мог покинуть свой пост. Но этот ад был только началом.
Двадцать минут спустя появились три «Спитфайра», у каждого под крыльями по две 50 фунтовые бомбы. Две бомбы тоже упали за забором, но четыре ударили по сооружениям кибуца. «Спитфайры» облетели кибуц и принялись обстреливать нас из своих 20 мм пушек. Они летели так низко, что усатые лица пилотов были ясно видны. Мы ничего не могли сделать, в Негбе не было никакого оружия против самолетов. Расстреляв боезапас, Спитфайры улетели.
Затем в дело вступила тяжелая артиллерия, размещенная на двух позициях, одна — на ферме около Мадждала, вторая около Фаллуджи. Их 25 фунтовые снаряды уничтожали все, что еще не уничтожили самолеты.
В командный бункер с наблюдательного поста на крыше водонапорной башни доложили, что египетские подразделения начали наступление с трех основных направлений: от полицейского форта Ирак-Суэйдан, от арабской деревни Суэйдан и соседней высоты 113.
Солдатам предстояло шагать почти 2 км, на дистанцию боя они придут только через 25 минут. Но шли они с карабинами с примкнутыми штыками, направленными вперед, как для атаки. Думаю, что это было глупое решение... Только бессмысленно утомляет солдат.
Мы смотрели, как блестели их штыки на солнце. Что сказать, было бы даже красиво, если бы это не было войной...
Затем египтяне еще раз удивили нас, они открыли огонь с расстояния 800-900 метров, превышающих дальность ружейной стрельбы. Возможно, они рассчитывали на психологическое давление? Не знаю.
Мы не понимали, что они делают. Это было неправильно, это было просто глупо, абсурдно, и давало совсем не тот результат, на который они рассчитывали. Занятые бессмысленной стрельбой, они совершенно не видели провода прыгающих мин, натыкались на них непрерывно. Уже кругом множество погибших и раненых… Но они все идут.
Впереди каждого египетского подразделения шли солдаты с «Бангалорами». Их изобрел еще в 1912 году британский майор Макклинток во время службы в районе Бангалор в Индии, оттуда такое странное название. «Бангалоры» представляли собой длинные трубы по 160 см, начиненные взрывчаткой. С их помощью можно взрывать колючую проволоку и взрывами создавать проходы в минных полях. Взрыв «Бангалора» создает проход шириной около одного метра и максимальной длиной 15 метров, но египтяне не знали расположения минных полей, и от «Бангалоров» им было мало толку.
Наконец они зашли на минное поле. Как оказалось (это мы узнали потом от пленных), даже после того, как мины стали взрываться, они думали, что это были не мины, а минометный обстрел.
С первыми двумя отрядами, которые двигались с юга, наступало десять бронетранспортеров «Хамбер МК-4» с 37 мм пушками. Четыре из них мы подбили, еще два застряли, завязли в грунте и загорелись. Еще у двух других пробили шины, и они не мог двигаться. Солдаты выскакивали из броневиков наружу и тут же подрывались на минах.
На вершине холма появились египетские санитарные машины «Красного Полумесяца». Фельдшеры побежали к полю для эвакуации раненых. Две группы медиков с носилками подорвались на минах. Когда их тела подбросило в воздух на минах, которые установил я, то радости не было. Конечно, это гибнут враги, но это гибнут люди.
На место подорвавшихся медиков приходили другие, тоже подрывались на минах, но все равно продолжали пытаться выносить раненых с минных полей.
Несмотря на стресс и тревогу, которую я тогда испытывал, героизм и самопожертвование египетских медиков я оценил. Они приходили за раненными на протяжении долгих часов боя, входили на минное поле, погибали, но делали свою работу должным образом. Мы не стреляли по ним, и им удалось эвакуировать десятки раненых.
Затем в дело пошли танки.
Египтяне построили свою армию точно по образцу британской. Каждый пехотный батальон, вступивший в бой, усиливали шестью танками, действующими в соответствии с указаниями оперативного офицера этого батальона. В этой атаке были использованы шесть танков, в том числе два танка «Матильда» и три итальянских M13-40 «Каро Армато». Еще один танк я не узнал.
Танк «Матильда» был одним из основных средних танков Великобритании в первые годы 2-й мировой войны. Отличался очень мощным для своего времени бронированием и высокой надежностью. Такое бронирование позволяло в начале войны игнорировать большинство противотанковых пушек противника
Два «Каро Армато» от форта полиции двинулись к южным воротам Негбы. Оставшиеся четыре танка двигались примерно в четырехстах метрах к северу от форта полиции, затем остановились и выпустили около пятидесяти снарядов и снова продолжили обход Негбы с севера. Но им не повезло. В течение нескольких минут, три танка (два из них были «Матильды») подорвались на минах.
В этот момент я увидел что-то, очень похожее на учебный фильм: всего через четыре или пять минут к танкам подъехали два тягача-эвакуатора и потащили поврежденные танки назад к форту полиции. Под одним из тягачей трижды взрывались мины, но они оказались слишком слабыми, и с ним ничего не произошло. Примерно через двадцать минут все три поврежденных танка уже стояли у форта.
Два «Каро Армато» пока продолжали стрелять. Они остановились и с дистанции около 200 метров от забора кибуца открыли огонь по нашим позициям. Первым выстрелом они  попали в опорный столб позиции 6. Крыша позиции рухнула, но погибших, к счастью, не было. Командир позиции Аарон Шнайдер перевел своих бойцов в соседнюю траншею.
Эти танки могли натворить много бед, но из траншеи выскочил Аарон с двумя «коктейлями Молотова» и побежал навстречу танку «Каро Армато». В окопе ты сидишь в относительной безопасности, свистящие пули и осколки не твои, но все равно сердце уходит в пятки. Самое сложное – сделать шаг из окопа. Аарон вышел! Он старался подойти к танку так близко, чтобы оказаться вне зоны обстрела, Танк пятился от него, стараясь достать нахального кибуцника из пулемета. Аарон бросил первую бутылку, но она скатилась по броне, огонь растекся по земле, не причинив ущерба танку. Но вторая бутылка попала точно, танк загорелся, танкисты стали выскакивать наружу и сразу попадать под наш огонь.
Аарон повернулся и не побежал, а устало пошел к окопу. Мы кричали ему – бегом! Но он не слышал нас, казалось, энергия его покинула. Наконец он спрыгнул в окоп. Дуди, солдат Гивати, сказал, что у него есть лекарство и быстро принес флажку с коньяком. Это помогло.
А второй танк вскоре наехал на мину. Из танка выскочил солдат и бросился наутек, но тут же был застрелен. Командиры бронемашин видимо решили, что жизнь дороже, и решили отступить к форту полиции. Их понять можно. Они видели вокруг крайне неприглядную картину: два броневика пылают, рядом два уничтоженных танка… Вот они и решили, что пора уносить ноги. То, что они уничтожили позицию 6, им было гораздо менее важно.
На солдат отступление танков подействовало деморализующее. Они сначала залегли, а потом начали беспорядочно убегать на юг к форту полиции прямиком через минное поле. Часть из них подрывалась на минах, но кто-то, конечно, добежал.
Сражение продолжалось уже около пяти часов.
Примерно в 17:30 машин скорой помощи не стало, и мы увидели рядом с фортом каски суданских солдат. Они также шли в полном порядке, их продвижение по склону холма выглядело так, как будто они проводят учения на плацу. Солнце ударило в блестящие штыки. Они тоже шли с примкнутыми штыками, но держали карабины на плече. От этой организованной массы, объединенной одной общей целью — покончить с нами, невозможно было отвести взгляд.
Странно, несмотря на то, что уже было ясно всем — поле заминировано, офицеры упорно вели свои подразделения на минное поле. Глупость или солдаты просто расходный материал?
Немедленно, как только солдаты вошли на минное поле, я услышал хорошо знакомые взрывы осколочных мин. Солдаты сразу же заплатили высокую цену, но по-прежнему без колебаний вошли во второе и затем в третье минное поле.
Не смотря на то, что на минах подорвались около сотни суданских солдат, мы почувствовали на себе эффективность этого батальона.
Все его броневики остановились на расстоянии в 800 метров от забора по ширине поля и открыли огонь из крупнокалиберных пулеметов. Стрельба продолжалась около десяти минут. Затем огонь продолжился уже из пушек. Каждый броневики выпустил по тридцать снарядов, после чего стрельба прекратилась одновременно. Очевидно, это работа их центрального командования. Броневики не приближались к ограждениям. Вероятно, командир батальона был опытным солдатом, и учел то, что произошло около двух часов назад с другими броневиками.
Суданские солдаты всё приближались. Передовые — несли «Бангалоры». Они продвинулись еще на сотню метров вперед и положили свой багаж на землю. Неожиданно двое из них подорвались на минах, а остальные быстро побежали обратно. Непохоже, что этот бег был экспромтом, скорее всего они мечтали убежать, и вот представился повод.
Но движение вперед не прекратилось. Первые линии достигли дистанции ружейной стрельбы и открыли огонь. Правда стрелять могла только передовая суданская рота. Большая часть подразделений, четыре оставшиеся роты позади них, не могли стрелять, опасаясь попасть в своих.
Вот эта рота уже в 450 метрах от забора Негбы.
Мы открыли огонь. Пулемет разил ряды суданских солдат. Тем не менее, они не остановились, продолжали двигаться вперед. Их товарищи погибали от огня минометов, пулеметов и наших мин. Но они всё двигались и двигались вперед.
Теперь уже и мы могли открыть ружейный огонь. Нам приходилось стрелять только тогда, когда противник в пределах уверенного поражения. Это было необходимо, чтобы не тратить драгоценные боеприпасы.
Внезапно я услышал очень громкий взрыв и увидел черный дым из рядов египетского батальона. Позже мы узнали от пленного, что у одного из суданских солдат взорвалась труба «Бангалора», убив троих и ранив двоих.
Артиллерийский обстрел прекратился. Египтяне боялись попасть в суданцев, те были слишком близко от нас, всего в 300 метрах от забора. У нас погибло еще двое, и ситуация стала ухудшаться.
Сейчас первые ряды суданских солдат уже в пределах 150-180 метров. Мы ясно слышали крики суданцев «Аллаху Акбар!».
— Возможно, они надеялись, что это поможет спастись от мин?
— Не знаю, крики были.
А вскоре дистанция до суданцев сократилась настолько, что мы начали чувствовать даже их запах — пот просто заливал египетских солдат. Они были в поле около четырех часов, таскали на себе оружие и боеприпасы. А это жаркий июль в Негеве, солнце в этом случае воевало на нашей стороне. Правда оно помогало и египтянам. В отсутствии электричества, у нас не было никакой возможности сохранять продукты. В жаре они сразу же портились, начались желудочные заболевания, и люди страдали от жесточайшей диареи, сильно ослаблявшей организм.
Положение было крайне серьезным. Наша позиция рухнула из-за прямого попадания снаряда. Было значительное количество раненых.
Куба Вилан, командовавший обороной, спустился в медицинский бункер. Он обратился к раненым, сказал, что просит каждого, кто может держать оружие, выйти на позиции. Он сказал, что ситуация очень серьезная, и египтяне подошли уже близко к забору. Шесть или семь раненых взяли свое оружие и спросили, куда идти.
Египтяне, наступавшие с юга, создали критическую ситуацию. Куба добавил на этом направлении еще один пулемет «Брен». Теперь уже два пулемета вели огонь по наступавшим египтянам.
Пулеметы, минометный огонь, непрерывные подрывы на минах… Теперь на минных полях полегли три роты суданских солдаты. Часть — убиты, многие ранены.
И в этот критический момент суданцы неожиданно остановили наступление. Они покатились назад, к форту полиции. Если бы египетский командир знал наше положение, он наверняка приказа отступать не дал бы.
У нас к тому времени было шесть убитых и 46 раненых. Другими словами, треть всех защитников уже не могли участвовать в боевых действиях. Передовые части суданцев были в пятидесяти метрах от забора, и у нас не было никакого шанса на подкрепление.
Только откуда было это знать египетскому командиру? У него перед глазами были тела убитых солдат, множество раненых, двенадцать поврежденных бронемашин, а это огромное количество. Он решил отвести свои силы, сосредоточить и перегруппировать их, а затем, учтя все потери, решить, есть ли смысл продолжать атаку.
Мы никогда не узнаем, сколько было раненых суданских солдат. Но мы видели, что примерно половина батальона уничтожена. Их боевой дух не мог быть высоким, солдаты, они такие же люди, как и все, они не хотят умереть или ослепнуть неизвестно ради чего или вернуться домой без конечностей.
Это отступление было временным спасением Негбы. Мы на самом деле тогда не понимали его причин и очень опасались, что наступление будет продолжаться.
Но пехота отступила, и ей на смену сразу же пришли пушки. Начался новый обстрел, это опять стреляли две крупнокалиберные артиллерийские батареи у Мадждала и Фаллуджи. К ним через несколько минут присоединились пушки, расположенные на холмах, доминирующих над Негбой. Артобстрел нами был встречен спокойно, пока идет стрельба, египетские силы атаковать не будут, пальба означает конец наступления.
Как только остатки суданцев отошли примерно на 900 метров, прилетели четыре «Спитфайра». На нас снова посыпались бомбы. Как обычно, самолеты, отбомбившись, сделали облет и обстреляли нас из пушек и пулеметов, ранив двоих наших солдат и Дину. Осколком у нее была повреждена рука.
Обстрел обстрелом, но мы начали организовываться, с позиций в лазарет были отозваны часть бойцов, нужно было помочь фельдшерам в уходе за ранеными... Погибшие были перенесены в отдельный бункер, нужно было составить их точный список, не допустить страшной ошибки для семей погибших.
Чуть позже к забору с оружием на плече подошли трое раненых суданских солдат, они были с белой тряпкой, показывающей, что сдаются. Солдаты просили о помощи, двое упали в обморок, не дойдя до медицинского бункера.
Сегодня бой закончился. Бой, но не война.
Мне нужно было восстанавливать минные поля. Только у южных ворот кибуца египтяне оставили порядка 180 трупов своих солдат. Я думал, что смогу восстановить линии мин, но очень быстро понял, насколько опасно прикосновение телу погибшего солдата. Совершенно невозможно узнать, какие еще мины не взорвались под его телом.
Мне пришлось создать новые минные поля к югу. На тележке, которую построил Аарон, я привозил опасный груз к месту установки, сильно уставал и часто был голоден. В кармане на поясе у меня всегда был разрезанный на ломти хлеб и иногда шоколад, быстро тающий под солнцем Негева.
Тела погибших египтян под солнцем стали разлагаться, они выглядели страшно, цветом от коричневого до черного и фиолетового. Опухшие трупы взрывалась, выбрасывая в воздух тысячи червей, множившихся внутри тел.
Это было ужасно, мне приходилось слышать и увидеть это каждый день. Туши убитых коров из-за обстрелов мы не успевали хоронить. Запах стоял ужасный, он проникал везде, мне казалось, что я пропах им на всю жизнь.
С утра и до ночи я непрерывно работал по установке новых минных полей. Неоднократно страх пытался проникнуть внутрь. Множество трупов вокруг заставляло думать, что скоро и моя очередь!
—Ты устанавливаешь мины, не боишься умереть?
Конечно, я боялся умереть, но я хотел жить и работать, я хотел вернуться к своим, я даже просто хотел пойти посмотреть хороший фильм… Эти мысли постоянно приходили мне на ум при установке мин. Не раз я улыбался этим мыслям. Я не был героем, но у меня хватало воли отгонять такие мысли и делать свое дело...
Боялся – не боялся… Если бы мы не боялись быть убитыми или  покалеченными, если бы не работал инстинкт самосохранения, человечество истребило бы себя еще на заре существования. Страх это и есть война, страх и смерть, а всё остальное — логистика, накладные на снаряды, награды и поощрения, списки имен – все это важно, без этой работы ничего не получится, но это канцелярщина, не война.
Обстоятельства? Люди обычно сильно преувеличивают их роль. По-настоящему важны личностные особенности, то есть те параметры, которые заложены в нас природой. Под влиянием обстоятельств они просто ярче проявляются, вот и все. Но если внутри человека живет отчаянный сорвиголова, то это обязательно вылезет наружу, когда придет срок. И он сделает то, что нужно не потому, что его заставили это сделать обстоятельства, а лишь потому, что в нем всегда был стержень.
Но все имеет свой предел. Непрерывное эмоциональное напряжение вымотало меня. Я потерял около 22 кг в весе. В конце концов, я упал без сил и меня отправили в недавно созданную больницу Тель-А-Шомер. После 10 дней лечения я решил, что я пора вернуться в полк, но из-за болезней в октябре 1948 года был вынужден демобилизоваться и снова стать кибуцником.
Египтяне атаковали Негбу силами пехотного батальона, танковой роты, бронедивизиона, трех полевых артиллерийских батарей с поддержкой бомбардировочной авиации. Им противостояли  140 человек с легким оружием, но египтяне застряли у кибуца и не смогли его взять. Это позволило ЦАХАЛу перебросить войска на юг и остановить продвижение египтян.
Но египтяне не сдавались. Они твердо знали, что у нас авиации нет, это был их шанс.
История восемнадцатая. Лео. Самолеты для ЦАХАЛа
Утром нас разбудил звонок Сабины.
– Выспались, ребята? Если поторопитесь, успеете на самолет в 8-30 на Вашингтон.
– А что случилось?
– Вы случились, делом надо заниматься, а не спать.
И она повесила трубку. Вот и поговори с такой командиршей. Такое впечатление, что внутри у этой обаятельной женщины сидел генерал Паттон, просто замаскировавшийся.
На самолет мы успели, с генералом не поспоришь.
Нас встретил Боб. Он отказался говорить о причинах срочного вызова.
– До завтрака никаких разговоров о делах. Сабина ждет.
Но дома дверь открыла не Сабина. Это была та самая золотоволосая красавица, которую мы видели на фотографии. Фотография не могла передать и десятой доли ее обаяния.
– Здравствуйте. Я сестра Сабины, Марго.
Вблизи она смотрелась просто потрясающе. Идеальная кожа, огромные, словно подсвеченные изнутри, завораживающие зеленые глаза, длинные ресницы. Очень элегантная и невероятно красивая редкой экзотической красотой. При этом она выглядела гибкой и сильной. На Марго было маленькое черное парижское платье. Впрочем, она не нуждалась в дорогих нарядах. Даже в балахоне, сшитом из старых мешков, она бы выглядела великолепно.
Я сразу представил, как приятно ее целовать, но взял себя в руки.
А Алекс, как жена Лота, просто превратился в соляной столб. Он смотрел на Марго и не мог сказать ни слова. Марго спустилась по ступенькам, спокойно взяла Алекса за руку и повела в дом.
Сабина улыбалась.
– Алекс, это сюрприз. Марина приехала из Панамы чуть раньше. Ты же хотел с ней познакомиться. Вот и знакомься.
– Обязательно, вот только приду в себя.
– Ребята, ждать этого великого события не будем – всем за стол.
После завтрака с Алексом уже можно было разговаривать.
Мы вышли на бэкярд. Там, в стороне от возможной прослушки, Боб сказал, что работа с портами и поставки оружия решены успешно. Дело контролируется не только Меиром Лански. За этим наблюдают и два наших офицера. Поставить на это дело лояльных офицеров было не просто, но оказалось вполне возможно. Так что вопрос с поставками оружия решен.
Самолеты для вас есть в Чехословакии. Это почти «Мессершмиты», но с менее мощными двигателями. Их можно забрать хоть сегодня, но для доставки в Палестину нужны большегрузные самолеты.
– Это какие?
– Локхид «Констеллейшен». Сейчас купить три почти новых самолета можно, но не для Палестины. Не вешайте носа. Есть хороший план. В Майами разместился коллега Меира Лански – главный гангстер Майами Сэм Кей. Сэм хороший друг Доминго Диас Аросемены – президента Панамы, у них, вроде, общий бизнес. Вам нужно зарегистрировать пассажирскую авиакомпанию в Панаме, закупить для нее Констеллейшены, на них вылететь в Чехословакию, и мессершмиты ваши. Но решать все это будете сами с Сэмом. Вот такие дела.
– Я полечу с ними, – вступила в разговор Марго. Я в Панаме знаю все и всех, и буду достаточно полезна.
– Марго, ты сошла с ума, – Сабина не на шутку рассердилась, – куда тебе лететь, они сами вполне справляются, а там, в лучшем случае, и подстрелить могут.
– А в худшем?
– Доукомплектовать гарем!
– Тогда не страшно. Летим…
Алекс набрался смелости и подошел к Марго. Сначала хотел что-то сказать, потом махнул рукой и направился к выходу, но она поднялась и удержала его.
Алекс решился:
– Мы солдаты, Марго, наша судьба такая. Мы знаем, что нас ждет, и готовились к этому почти всю жизнь. Но Вы! Если с Вами что-то случится, я этого не перенесу!
Наступила неловкая пауза. Секунду они стояли лицом к лицу возле столика. Она протянула руку, он пожал ее, но задержал пальцы в своей ладони дольше, чем полагалось, и тогда женщина, потянувшись всем телом вперед, поцеловала его в щеку.. Ее губы были мягкими, и их горячее прикосновение произвело на него действие электрического разряда.
Он промолчал, выбрался из-за стола и направился к лестнице. Его ладонь все еще хранила запах её духов…
– Алекс, – вдогонку сказала Марго, – спасибо, но я лечу с вами.
История девятнадцатая. В Майами
В Майами все пошло сравнительно просто. Я поручил Марго заботам Алекса, а сам отправился к назначенному месту встречи.
Ко мне подошел старый еврей, похожий внешне на местечкового портного, но одетый гораздо приличнее.
– Вы Лео?
– Да, это я.
– Какие странные имена пошли у евреев, хорошо, что не у всех…
– Зовите меня Арье, если для Вас это подойдет.
– Подойдет. Я Сэмюэль. Идемте со мной. Вам нужно повидаться с одним интересным человеком.
Сэмюэль проводил меня к офису. Там восседала секретарша. Казалось, что она спрыгнула с экрана очередного голливудского фильма. Прической она походила на Вивьен Ли из фильма «Унесенные ветром», но более короткой юбкой и необъятным декольте превосходила ее по всем статьям. Она была полностью поглощена серьезным делом – красила ногти. Не глядя на меня, сказала, чтобы я прошел в кабинет.
Сэм, мрачный субъект, весь окутанный сигарным дымом, отложил газету и хмуро посмотрел на меня.
– Садись. Говори, что тебе нужно.
Прослушав меня, он обещал помочь. Он посвятил Президента Панамы в наши проблемы в тот же день. Назавтра мы уже высаживались в небольшом панамском аэропорту.
Такси оказалось старой колымагой, но на удивление шустрой. Мы ехали в гостиницу, а вокруг кипела жизнь. Люди сновали по улицам, продавали, покупали, пили матэ, кричали, спорили, обнимались, ругались… Сотни мотороллеров, мотоциклов, маленьких старых автомобилей непрерывно гудели, просачиваясь в любую щель на дороге. Среди них изредка появлялись огромные американские автомобили, на которых любили ездить богатые, пожилые ранчерос. Они не суетились, двигались плавно, словно большие корабли в набитой мелкими суденышками гавани.
Практически все водители и пассажиры потягивали мате, тонизирующий напиток, из металлических трубочек с ложкой и сеткой на конце, опущенных в разнообразной формы, цены и украшений небольшие сосуды.
Когда мы подъехали к гостинице, уличная активность стала стихать. «Сиеста» – пояснил нам водитель.
В лобби нас ожидал одетый по-европейски молодой человек.
– Санчес, секретарь по особым поручениям, – представился он. – Господин Президент готов принять вас сегодня в 17 часов. Я буду у входа ожидать вас на полчаса раньше. Господа, Вас это устроит?
– Спасибо, господин Санчес, естественно устроит, до встречи.
Санчес ушел, а мы отправились перекусить.
– Матэ мы пить не будем, – распорядилась Марго, – кстати, кофе здесь очень хорош.
Обед оказался достаточно приличным, когда мы с ним управились, настало время ехать к Президенту.
Мы шли по галерее президентского дворца. Марго оживленно беседовала с Санчесом, делая вид, что не замечает охранников. Те, все как один одновременно поворачивали голову к Марго, их взгляды приклеивались к ней намертво. Их головы по мере передвижения медленно поворачивались за ней вслед, а на глаза наворачивались слезы из-за того, что они не могут закончить свою сегодняшнюю службу и бросить к ее ногам все, чем они располагали. Собственно, весь колорит делегации она и создавала.
Была страшенная жара, но в президентском дворце было относительно прохладно.
Мы прождали в приемной наверное минут десять.
– Брюки натягивает, – бурчал Алекс.
Наконец нас пригласили. Президент встал и вышел к нам навстречу. Он был уже не молод, во всяком случае старше 70 лет, но выглядел очень представительно, сохранил спортивную фигуру, а в элегантном белом костюме его можно было бы назвать очень привлекательным мужчиной, конечно, если вам нравятся латиноамериканские сердцееды.
После обмена приветствиями, я сказал, что должен выполнить приятное поручение Сэма, и вручил Президенту коробку с текилой «extra a;ejo» (экстра-выдержанная). Но и сама бутылка была произведением искусства. Ее обрамлял великолепно выполненный серебряный орнамент, сделанный большим мастером.
Президент полюбовался бутылкой, предложил нам отведать текилу из его запасов, но мы отказались, сославшись на жару и усталость.
Президент был в курсе наших проблем. Решение уже было готово. Он сообщил, что с этого момента все наши корабли с оружием, направленные в Израиль, могут регистрироваться в Панаме и ходить под Панамскими флагами. Площадка под авиакомпанию была выделена в лесной зоне, недалеко от городка Айлиганди. Помочь с регистрацией компании было поручено Санчесу.
Мы поблагодарили Президента и собрались уходить, когда он попросил Марго на минуту задержаться.
Я с Алексом ждали Марго в приемной.
Она появилась минут через 15, и мы, наконец, отправились в гостиницу.
– Ребята, вам нужно учиться у него обращению с женщинами.
Было видно, что ей не терпелось рассказать.
– Сначала он подошел ко мне и поцеловал руку. Потом сказал много красивого о моей внешности и предложил работу его помощником с зарплатой вице-президента. И еще он сказал, что предложил бы мне руку и сердце, но к несчастью он женат, и с этим ничего не поделаешь.
– А ты? Неужели отказала?
Алекс явно злился.
– Я сказала, что мы можем вернуться к этому разговору, когда я закончу работу в том проекте, в котором задействована. То есть это – иди своей дорогой, но в мягкой форме.
В общем – работа была сделана.
Айлиганди
Айлиганди оказался интересным местом. С океана постоянно дул ветер и нес с собой столько соли, что все, кто оставался неподалеку от побережья, постоянно ощущали холод и влагу.
Провинция заселена гуннами, но не теми, которые покорили Рим, а местными индейцами. Они населяли эту землю задолго до испанцев. Дома – из древесины и крыты соломой. В жару – это выручает, но всевозможные жучки и паучки живут там по своему плану, им безразлично кто ты, гунн или европеец.
Женщины украшены яркими шарфами из хлопка, но на Марго они и их босс – толстый мексиканец, смотрели с завистью. И все бы ничего, если бы в один непрекрасный день Марго не исчезла. Хорошо, что мы вовремя это заметили. Наши рабочие указали направление и вскоре мы догнали двух индейцев, один из которых нес Марго на плече, а второй бежал рядом, на подхвате.
Они были невысокого роста, но очень крепкие, этакая помесь между поджарым бейсболистом из студенческой лиги и боевым пловцом-диверсантом. Но Алекс на их фоне все равно выглядел гигантом.
Правда, они его не испугались. Марго была сброшена на землю и индейцы приготовились к бою.
Но началось что-то очень странное. Они не приняли боевой стойки, начали какой-то странный танец. Они порхали с места на место, крутили сальто, выделывали разные пируэты в воздухе, и из этого крутящегося облака тел вдруг вылетела нога и нанесла удар Алексу в голову. Это произошло так неожиданно и быстро, что даже понять, кто нанес удар, было невозможно.
Алекс рассвирепел. Но это ему не очень помогало. Следующий удар он получил под колено и не упал просто чудом.
Алекс пытался нанести удар, но неожиданно получил тяжелый удар ногой под ребра. Ему приходилось несладко. Я достал свою «берету», но прицелиться было сложно, да и не хотелось оставлять за собой трупы.
Танец продолжался, но они не учли реакцию и боевой опыт Алекса. Он смог при очередном ударе уклониться и поймать индейца за ногу. Полет этого пойманного продолжался до ближайшего дерева. Со вторым справиться оказалось легче. Вскоре он спокойно лежал рядом со своим товарищем, только непонятно было, живы они или нет.
На всякий случай мы их надежно связали. Вскоре они пришли в себя, молча лежали, только хлопали глазами.
Оказалось, что Марго утром пораньше решила искупаться в море, и ее купальный костюм вывел аборигенов из равновесия. Я их понимаю, меня он тоже выводил из равновесия. Но оказалось, что на самом деле все несколько сложнее.
Марго заговорила с одним по-испански. Ему была предложена альтернатива оказаться на свободе или «случайно» утонуть в лагуне. Это его убедило начать говорить. Оказалось, что они выполняли заказ местного ранчероса, который увидел Марго и потерял покой. Марго сказала, что при повторении попытки мы убьем не только исполнителей, но и их пузатого босса, и велела это передать ему немедленно.
Индеец встал, взвалил второго на плечо и поплелся к себе.
– Алекс, ты сейчас познакомился с капоэйро, – сообщила ему Марго
– Это местный сорт кофе?
– Остряк. Это национальное боевое искусство, достаточно серьезное, но ты это и сам успел заметить. В капоэйре нет статических стоек. Её основа — джинга, непрерывное постоянное движение. Они передвигаются, всегда готовые уйти от удара или провести удар самому.
– Оказалось, что не всегда.
– Ладно, дай я посмотрю твой глаз, он что-то заплывает. Их пятки не знают обуви и удар достаточно серьезен.
– Алекс, если их будет не два, а двадцать два, то нам понадобится пулемет.
– А других вариантов нет?
– Есть, пойдем, навестим заказчика.
Ранчерос жил в таком же деревянном доме, только больше остальных. Он был огорожен основательным забором, во дворе были хозяйственные постройки. Охраны видно не было. Да и зачем ему в этой глуши охрана?
У входа нас встретила женщина, которую в первом приближении можно было назвать симпатичной. Она и показала нам комнату хозяина.
Он оказался толстым мексиканцем, в белых штанах и белой рубахе на выпуск. Его физиономия скорее всего не могла отображать эмоции, поэтому мы не увидели, удивился он или нет. Как оказалось, он вполне приемлемо говорил по-английски.
С речью выступил я:
– Мы пришли сюда с мирными намерениями, но просто чудом между нами нет крови. Кровь смывается только кровью.
– Я не понимаю вас. Какая проблема вас привела?
– Двое твоих людей напали на нашу женщину и пытались ее похитить, а потом напали на моего друга. Мы предполагаем, что они выполняли твое поручение.
– Напали, наверное, те негодяи, что пришли еле живые! Их жизнь кончилась, я накажу их за их действия очень сурово! Я уважаю гостей и желаю вам успехов в ваших делах.
– Мы верим, что подобное больше не повторится!
– Не хотите ли в знак примирения выпить текилы? Она у меня очень хорошая.
– Нет, пить мы не будем. У нас еще работа, много работы. Да и оружие нужно подготовить, вдруг найдутся еще охотники нас проверить.
– Это невозможно. Одну минуту.
Хозяин вскочил и вышел в соседнюю комнату. Я, на всякий случай, подвинул «беретту» поудобнее.
Толстяк вернулся. В руках он держал статуэтку черного дерева высотой около 40 см. Это была женщина, одной рукой опирающаяся на бедро, а в другой – державшая кувшин. Работа была необычайно выразительной, очень красивой.
– Примите в знак примирения. Это работа мастера из Ганы, ей более 100 лет. Передайте ее пострадавшей женщине. Статуэтка дарит хозяйке силу и здоровье.
Нам ничего не оставалось, как поблагодарить его и откланяться.
Марго поинтересовалась, не стоит ли организовать еще одно похищение, вдруг у мексиканца таких статуэток много!
Мы решили ввести постоянные дежурства, но к концу недели прибыли самолеты, Алекс и Марго вернулись домой в США, а я на первом «Констелейшене» вылетел в Чехословакию.
Там «мессершмиты» уже были готовы к отправке. Из самих «Констелейшенов» выкинули всю внутреннюю начинку салонов и загрузили «мессершмитами» со снятыми крыльями.
Египтяне твердо знали, что авиации у Израиля нет, и ничего не опасались, их автомобили и другая техника стояли не рассредоточено, впритык друг к другу, когда четыре израильских истребителя вылетели из базы ВВС «Экрон».
На каждом самолете было по две 70 кг бомбы, два 13 мм пулемета и две 20 мм пушки. Пилотировали самолеты пилоты Лу Ленарт, доброволец из США, Мордехай Алон, Эзер Вейцман, будущий командующий ВВС и седьмой президент Израиля и Эдди Коэн, доброволец их Южной Африки. Это был первый вылет израильских истребителей. В этом бою Эдди Коэн погиб. Он стал первым пилотом ВВС, погибшим в войнах Израиля.
Надо сказать, что ущерб от этой атаки был незначительным, но ее полная неожиданность потрясла египтян. Вскоре была радиограмма в штаб в Каире: «мы подверглись мощной атаке вражеской авиации, наши войска рассеяны (dispersing)». Стандартно, телеграмма написана в арабском стиле.
Израильские истребители убедили египтян остановиться. А уже в ночь с 31 мая на 1 июня три израильских самолета сбросили несколько десятков 55 и 110-фунтовых бомб в Аммане. Под удар попал королевский дворец и близлежащий к нему британский аэродром. Около 12 человек были убиты и 30 ранены. Кроме того, Израиль бомбил Эль-Ариш, Сектор Газа, Дамаск и Каир.
Триумфальное шествие египтянам уже не виделось даже во сне, правда Каир вряд ли знал реальную обстановку, не в традиции Востока докладывать ситуацию слишком точно.
В итоге, взорванный мост у Ашдода оказался самой северной точкой египетского наступления и позже был назван Aд Халом (букв «до сюда»; иврит: ;;; ;;;;;;).
Дина
Мне дали отпуск, и я отправился домой. Дина после ранения была еще очень слаба, я вернулся вовремя. Ухаживать мне пришлось за двумя – Марек еще не восстановился после боев за Негбу, все бы ничего, но открылись его старые ГУЛАГовские раны.
Постепенно Марек пошел на поправку, но Дина чувствовала себя плохо, и с каждым днем все хуже. Она никогда не была полной, а тут почему-то стала терять вес… Врач покачал головой и сказал, что он поедет с ней в Тель-Авив, нужно показать профильному специалисту. О каком профиле речь он так и не сказал.
Когда они вернулись, Дина была довольна, от сделанных уколов ей стало легче.
На улице врач взял меня за руку и сказал: Сделать ничего нельзя, только облегчать боль. У нее неоперабельный рак желудка с метастазами. Вероятно, сказался концлагерь. Но твою унылую рожу ей видеть не надо. Постарайся облегчить ей конец жизни.
– Сколько времени осталось?
– Дней 20-30, я думаю.
* * *
Я обнял Дину, она положила ее голову на мое плечо и так и заснула. Я сидел, боясь пошевелиться. Дина, моя Дина, моя любовь… Как мало мы были вместе. В углу комнаты горела маленькая лампа. В комнате было очень тепло. Дина пошевелилась не просыпаясь, ее одеяло сползло на пол. Я смотрел на нее и не верил. Ты победила Берген-Бельзен, ты сильная, моя девочка. Ты не можешь умереть, ведь ты для меня – все, ты мое счастье.
Осторожно я опять натянул одеяло. Дина, не просыпаясь, потянулась ко мне, обняла меня и вдруг успокоилась. Она продолжала что-то говорить, не просыпаясь, потом затихла и уснула.
* * *
Она умерла в последний час ночи, перед рассветом крепко держа меня за руку, но думаю, что уже не узнавала меня. Я не мог ей помочь ничем.
Карл обнял меня за плечи:
— Она умерла.
— Нет, подожди — возражал я. — Видишь, она крепко держит мою руку.
— Дина, — говорю я. — Дина!
И впервые она не отвечает мне.
Потом я омыл ее, причесал.
Я сидел возле нее какой-то одеревенелый и не мог ни о чем думать. Я видел, изменения в лице Дины. Но что я мог? Только сидеть, опустошенно глядя на нее.
Потом наступило утро, в котором ее уже не было.
Письмо Сабины
Дорогие Лео и Дина, я рада сообщить о прекрасной свадьбе Алекса и Марго. Она проходила в Вашингтоне, но, к сожалению, не в синагоге. Раввин пришел к нам домой и весь обряд проходил в нашем дворе. Алекс был согласен на гражданскую свадьбу, но Марго настояла на хупе. Надеюсь, что не обижу тебя – более красивой пары я не видела. Алекс смотрит на нее обожающими глазами. За друзьями Боба нужен был глаз да глаз, они так смотрели на Марго, что казалось – при первой же возможности они ее украдут, невзирая на жен и детей. Но никто не решился. Фигура Алекса так внушительна, что риск слишком велик.
Он рассказал нам, как ее пытались украсть в Панаме, о бое с индейцами-мастерами капоэйро, но попытка продемонстрировать их боевой прием закончилась только сломанным стулом. Это была сравнительно малая плата, такой капоэйро, как Алекс, мог разнести всю комнату.
Нам всем жаль, что ты с Диной не смогли приехать, но это не беда. Мы привезем вам свадьбу в вашу Негбу.
Был среди гостей и друг Алекса – Виктор Кравченко. Они подружились на почве соседства и любви к шахматам. Он в 1944 бежал от Сталина.
Ты спросишь, как он попал в Америку? Он работал в Советской комиссии по закупкам в Вашингтоне, увидел, как один за другим исчезают его коллеги, и решил не дожидаться «карающего топора».
Поверь мне, это был красивый человек сорока лет, очень мощный, под его кулак попадать явно не стоило. Эго манеры отличались поразительной природной элегантностью, которую этот осужденный изгнанник ухитрялся сохранять в условиях своего вечного бегства. С ним была известная красавица, светская львица, миллионерша Синтия Кьюзер-Эрл, сестра сенатора штата Нью-Джерси Джона Драйдена Кузера.
Высоко забирается беглец.
Ну, я о нем потом еще напишу.
Ваша Сабина.
Ответ Лео.
Я уверен, что счастье Алекса и Марго будет долгим и безоблачным.  Они подходят друг другу, как я подходил Дине.
Дина две недели назад скончалась. Ничего не поделаешь, рак. Говорят – след Берген-Бельзена. Мне еще нужно научиться жить без нее.
Ваш
Лео.
История двадцатая.
Давид. Иерусалим. сентябрь, 1975 г.
– Давид, мотек, хорошо, что зашел. Я сегодня не расположен гулять, но нашел у себя в закромах бутылочку Бруне;лло ди Монтальчи;но. Поверь мне, это одно из лучших красных вин Италии вообще и Тосканы в частности. Вот этим мы и займемся.
Небольшой стол на балконе был уже накрыт, так что – садись и наслаждайся.
– Давид, запомни. Это вино ждало тебя 2 года в дубовых бочках, потом еще 4 месяца в бутылке успокаивалось. Так что купить его можно только через 6 лет после сбора урожая. Я это и сделал.
Вино было великолепным, погода радовала приятной прохладой, но я чувствовал, что Лео хочет о чем-то поговорить.
– Давид, в последнее время многовато, на мой взгляд, разговоров о мире. Нет, не о мире, а о мирном договоре с арабами.
– Чем это плохо? Не будут гибнуть люди…
– Не утомляй меня пустой болтовней. Мир с арабами достигается не договорами. Договор штука временная, работает пока выгодно. Мир достигается «Железной стеной» по Жаботинскому. Если Египет увидит, что перед ним железная стена, а в щель нельзя вставить даже лезвия ножа, тогда он начнет думать о мире. Пойми. Мы сами решаем, какой будет наша судьба. Она говорит с нами с помощью выбора, который мы делаем - можно стать жертвой, стремясь к умозрительному миру и навсегда остаться в прошлом...или жить настоящим. 
– Убедил, убедил. А что это за тетрадь у тебя?
– Я ее тебе не давал раньше, потому что это не моя история. Это история одного забияки, который не испугался в то время, когда все вокруг него трепетали от страха. Тебе знакома фамилия Кравченко? Виктор Кравченко?
– Нет. Не пришлось.
– Вот возьми, это написал Алекс. У него слог не очень, так что ты слегка подкорректируй.
Дома я засел за заметки Алекса. Его тетрадь я назвал:
«Процесс столетия»
«Лео, извини, дружище, что я так долго тянул с этой историей. Надо сказать спасибо Марго, это она усадила меня за писание. Самая страшная угроза ее была, что мне придется спать в отдельной комнате, пока не напишу. Это был удар невероятной силы, и я сел за нелюбимую мной писанину.
С Виктором Кравченко мы познакомились по-соседски – наши дома рядом. Как-то он на улице споткнулся и высказался по этому поводу по-русски. Я так же по-русски сказал, что он выразился не виртуозно и предложил свой вариант. Виктор мой вариант оценил и предложил зайти к нему, отметить знакомство.
С этого дня мы встречались очень часто, играли в шахматы и рассказывали друг другу свои истории. Мой побег из ГУЛАГа привел его в восторг. Он сказал, что сам он на ГУЛАГ и не рассчитывал, скорее всего, его расстреляли бы в день вынесения приговора.. За что? По его утверждению хватило бы и того, что он был человек Орджоникидзе. Хозяин решил, что Орджоникидзе планировал осудить его перед Пленумом ЦК в феврале 1937 года. Поэтому неудивительно, что Орджоникидзе был найден мертвым до того, как он смог произнести свою речь. Этот повод для ареста Виктора не имел срока давности, а остальное – выбили бы на допросах. Все свободное время Виктор писал книгу о своем побеге и причинах этого. Он назвал свои мемуары «Я выбрал свободу», где откровенно описал коллективизацию, систему тюремных лагерей и так называемое использование «Исправительного труда». Мои рассказы о ГУЛАГе вероятно были ему полезны.
Иногда с нами была чудная женщина, его гражданская жена Синтия. Она была не только наследницей огромного состояния,  но и женщиной необычайной независимости, красоты и безрассудства. Она свободно говорила на восьми языках и соблазняла мужчин на любом из них.
– Алекс, это было чудо, – говорил Виктор, – мы встретились на вечеринке и, как удар молнии, мгновенно влюбились. Я схватил ее, мы сбежали с этой вечеринки и пошли по Пятой авеню. Падал легкий очень романтический снег, я довел ее до книжного магазина Скрибнера, где витрины были заполнены моей книгой «Я выбрал свободу». Они остановила такси, и мы поехали в Фэркур, ее старинное семейное поместье. Мы страстно любили друг друга, это было невероятно. Эти невероятно страстные романтические отношения, Алекс, по сей день остались точно такими же.
Я кое-что знал о Синтии, о ней много писали газеты. Ее первой любовью был гангстер Лаки Лучано, его сменил матадор Манолете, – не стоит вспоминать всех, но с момента знакомства с Виктором, все это ушло, как будто и не бывало…
Его книгу опубликовали в США в 1949 году и она сразу же стала бестселлером. Возможно, определенное влияние на поддержку в опубликовании и положительную прессу оказало начало холодной войны. Я думаю, что это не далеко от истины. Фултонская речь Черчилля уже была произнесена, железный занавес опустился.
Но то, о чем ты спрашиваешь – «Процесс века» начался позже. Французская компартия тогда входила в состав правительства, и прокоммунистическая газета «Les Lettres fran;aises[fr]», редактируемая Луи Арагоном, обвинила его во лжи. Они утверждали, что книга написана агентами ЦРУ, а сам Кравченко, малограмотный алкоголик, ничего написать не мог.
Виктор подал в суд на газету. Процесс происходил в Париже. Виктор попросил меня поехать с ним в качестве свидетеля. Естественно, что я согласился.
Советы привезли в Париж мощный десант свидетелей для опровержения книги, но главными опровергателями была французская интеллектуальная элита, такие, как Луи Арагон, Фредерик Жолио-Кюри, Жан-Поль Сартр. Свидетельствовал в пользу Сталина даже настоятель Кентерберийского собора декан Джонсон. Его звали «Красный пастор», то ли за коммунистические убеждения, то ли за красный цвет его щек.
На процессе давали показания сотни свидетелей со стороны Кравченко: это были люди, пережившие советские лагеря из числа беженцев из СССР, представлявших все слои населения.
Виктор этот процесс выиграл, но и я получил от процесса огромное удовлетворение.
Об этом я сейчас расскажу.
В советской группе прибыл генерал Сергей Фролов. Я знал его капитаном. Это он избивал меня в камере, а потом с улыбочкой сказал мне, что меня, Алекса, уже не существует, что я, как разоблаченный шпион, бежал, и мое местонахождение неизвестно. Он был уверен, что меня в лагере убьют. И тут этот красавец идет прямо на меня. Артист!
Он меня сразу узнал, обрадовался. Говорит: «Алекс, видишь, я не зря беспокоился о тебе. Это потому тебе и удалось спастись…» Мы с ним обнялись, вышли на лестницу вспомнить былое. Я и говорю ему, спасибо тебе за заботу, но за мной долг остался. Фролов улыбается, типа – какие долги между друзьями. Я говорю, что нет, долги нужно отдать, и со всех сил, что у меня были, нанес удар по его генеральскому корпусу. Он согнулся, и тогда я двумя руками снизу ударил его в голову. Фролов покатился вниз по лестнице, а меня сразу же скрутила охрана. С ними я воевать не собирался.
Меня так быстро упаковали в камеру, что ни Виктор, ни Синтия ничего не заметили, даже не поняли, куда я делся. Ясность внесли вездесущие газетчики. Они раскопали мою биографию, и даже то, что какое-то время я был поручиком Витом Кравчиком в армии генерала Андерса. Не думал я, что кто-то про это еще помнит.
Дня через три меня вывели, дали возможность привести себя в порядок и повезли в тот же дворец правосудия.
Ну, думаю, сейчас меня судить будут.
Приводят в комнату, а там польский генерал и два офицера чином поменьше.
– Пан был Витом Кравчиком?
Я запираться не стал, – Был, говорю.
– Как Вы им стали?
Я рассказал.
Они заулыбались. Говорят, что мы давно Вас ищем, поручик. Вы под Монте-Кассино вынесли из под огня тяжело раненного командира полка Мазура. Помните это?
– Не очень, я сам тогда был ранен.
– Но мы все знаем точно. Разрешите Вам вручить Золотой крест Ордена «Virtuti militari» (Военной доблести). Этот орден вручается за выдающиеся боевые заслуги.
Я растерялся, не знал что сказать, но поляки пришли на помощь.
– Надеемся, что пан согласится на небольшой дружеский банкет?
Я, конечно, согласился. Как оказалось, с парижской полицией все было улажено.
Так что на «Процессе века» победил не только Виктор, но и я отвел душу.
Алекс, поездка в Лондон. 1965 г.
Мы с Марго наконец-то собрались в Европу. То дела, то дети маленькие… Но в 1965 году все получилось. Мы гуляли по Лондону, и мне пришла в голову идея – давай посетим кентерберийского настоятеля – «Красного декана», я уже почти 20 лет не могу выбросить его из головы. Такой благообразный священник, защитник всех обиженных и оскорбленных, но на процессе был защитником сталинского режима. Ну и сам собор посмотрим.
В Кентербери мы поехали поездом с вокзала Виктория. Дорога – чуть больше часа.
Английский ландшафт обладает любопытной способностью резко меняться на протяжении считанных миль. То холмы, то пустоши, то небольшие старинные городки.
Наконец-то станция Восточный Кентербери. Она примерно в 10 минутах ходьбы до Собора.
Прекрасно, есть время покушать.
На пороге паба высилась фигура древнего старика с седыми бакенбардами. Он был похож на пирата, опоздавшего к отходу корабля. Теперь ему не достанутся пиастры, вот он и стоял с таким недовольным выражением лица.
— Привет, — обратился я к старику, но он отвел взгляд в сторону и презрительно сплюнул. Возможно, я ему не понравился.
Разговор с пиратом не удался, и мы наудачу нырнули в ресторан Lloyds, оформленный под старинный амбар с деревянными балками, но, как оказалось, вполне современный внутри.
Только мы уселись, перед нами возникла прелестная дева с прекрасными серыми глазами.
— Не желаете ли омара, сэр? — спросила она.
За спиной девушки стоял стол, на котором в художественном беспорядке красовались дюжины омаров. Я бросил взгляд на часы: рановато для омаров. Пока я раздумывал, Марго уже успела сказать: «Да, пожалуй». Девушка тут же подхватила одну из этих тварей (большую, красную!) и скрылась за дверями кухни.
— Чаю? — снова раздался мелодичный голосок.
На моем лице отразился слабый протест, но девушка уверила меня, что китайский чай «прекрасно подходит к омару».
Как-то незаметно на столе перед нами скопились плошки с дорсетскими сливками, горшочки с джемом, пышные кексы, источающие умопомрачительные ароматы, и целые бастионы из булочек и хрустящих рогаликов. Единственное, чего не хватало так называемому чаепитию, — это немного виски.
Тяжело поднявшись из-за стола, мы медленно зашагали по зеленой улочке, ведущей к древнему собору. Его колокольня высотой более 70 метров служила нам ориентиром.
Заплатив за вход, через будку привратника, мы вышли на соборную площадь. Служитель дал нам немного времени полюбоваться одним из самых красивых видов собора, увенчанного шпилями и остроконечными башнями, и проводил в кабинет настоятеля Джонсона.
Нас встретил розовощекий улыбчивый человек приятной наружности в традиционной одежде, соответствующей сану. Я сразу обратил внимание на его портрет сзади на стене. На портрете рядом с большим крестом слева на сюртуке красовался советский орден Красного знамени. Странное сочетание, на мой взгляд. Внушительная фигура, венчик седых волос, во взгляде мудрость и жизненный опыт, но и личное знакомство со Сталиным, и длительное сотрудничество с коммунистической газетой «Дэйли Уоркер».
– Здравствуйте, господа, садитесь. Я всегда рад гостям.
– Большое спасибо, декан Джонсон, что выделили для нас время. Мы Вас помним по знаменитому парижскому процессу 1949 года. Вы там выступали свидетелем.
– Я думал, что все это ушло в прошлое и никого уже не волнует. Но я готов ответить на ваши вопросы.
– Со времени процесса прошло 17 лет. Произошли многие значимые события, в том числе доклад Хрущева на 20 съезде КПСС, в котором на Сталина возложена личная ответственность за преступления и репрессии, прошло освобождение политических заключенных и реабилитация многих казненных. В целом доклад подтверждает содержание книги Кравченко. Нам бы хотелось узнать, не изменилось ли Ваше мнение по существу вопроса.
– На процессе я говорил лишь о том, чему был свидетелем. Как я понимаю, вы предполагаете, что я ложно свидетельствовал?
– Ни в коем случае, декан Джонсон, я лишь опираюсь на Ваши собственные слова. Разрешите, я процитирую: «Если Кравченко сказал правду, то я лгал. Если же я сказал правду, то лгал он». Но многое сегодня свидетельствует в пользу Кравченко.
– После войны я посетил Советский Союз и провел там три месяца. Я хотел повидаться с руководством всех отраслей жизни и всех партий страны. Я встречался с главным раввином, видел главу баптистов. Я сидел на торжественном месте. Все мне клялись, что церковь в СССР свободна. Я был гостем патриарха Алексия, он подарил мне вот этот нагрудный крест, который вы видите на портрете. Когда я захотел присутствовать на выборах нового католикоса армян, то мне тут же предоставили самолет. Все меня уверяли, что церковь в их стране свободна… Я был и в колхозах, где видел шестнадцатилетних детей, которые не работают, а учатся.
– Декан Джонсон, Вы посещали школы и колхозы по своему собственному независимому выбору или говорили о своем желании властям, и Вас туда провожали туда, куда они хотели?
– Конечно провожали. Я ведь гость в стране, и не знаю языка… Об этом я написал в книге «Христиане и коммунизм».
– В русском языке есть термин «Потемкинские деревни» – «Potemkin village». На всех языках этот термин означает одно и то же – это любое сооружение или мероприятие, направленное исключительно на то, чтобы обмануть и заставить думать, что ситуация лучше, чем она есть на самом деле. Вы не допускаете мысли, что на самом деле Вы видели эти «Потемкинские деревни»?
– Главное свидетельство, и источник ваших сомнений, как я вас понял, это доклад Хрущева. Но вы, конечно, знаете, что он скатился с советского Олимпа. Доклад Хрущева, вы говорите? Это не Библия. Я уверен, что пройдет не так много времени и появятся новые доклады. Их пишут люди, и завтра они же напишут иначе… Обратные свидетельства не за горами. В них будут описаны впечатляющие победы советского строя… И вообще – свидетельства, лжесвидетельства… Этим пропитана вся история человечества. Но есть более важные вопросы!
– Какие, декан Джонсон?
– Для чего существует человек? Здесь, в Англии – для наживы. Там, в СССР – всё иначе. Ничто не произвело на меня такого сильного впечатления, как моральная чистота коммунистических стран, где ни у кого нет нужды или возможности наживать деньги. Западный мир пренебрег строительством царства божия, осуществление отдельных элементов этой идеи взял на себя коммунистический мир…
– Простите, декан Джонсон, но в 1930 году здесь, в Кентерберийском соборе Архиепископ проводил моление о страждущей Русской церкви. Верующая Англия коленопреклоненно молилась о прекращении репрессий служителей Русской православной церкви…
– Не всегда священнослужители могут видеть главное. А сейчас, прошу меня извинить, я устал…
– Еще раз спасибо за согласие поговорить с нами…
Мы распрощались и вышли на площадь. После угрюмого кабинета декана Джонсона площадь стала гораздо красивее.
Древний старик по-прежнему стоял у паба. Возможно, что это была его работа стоять и олицетворять «добрую старую Англию». Я снова попытался поговорить с ним, но он, скорее всего, был почти глухим. Тогда я ткнула пальцем внутрь паба и проорала ему – «Пиво». На удивление старик кивнул и последовал за нами внутрь. После пива он смотрел на меня помягче. Оказалось, что он служил когда-то в военно-морском флоте, а я своим видом напоминал ему самого нерадивого матроса.
Марго пообещала повлиять на меня, и мы отправились дальше.
Марго старалась как-то осмыслить впечатления от беседы с Джонсоном. Неприятный осадок…
– Как тебе встреча?
– Алекс, прозвище «Красный пастор» у него не только из-за цвета лица. На мой взгляд, он просто ужасен. Такой добрый благородный пастор. А внутри – он не адепт Сталина, он инквизитор… Может обнять, пролить слезу, жалея твою бессмертную душу, а затем отправить тебя на костер. Ловко устроился. Короля делает свита, а добрый Джонсон, он из свиты Сталина, он как бы ни в чем не виноват. Но ты – соглашатель, сейчас объявишь его «добросовестно заблуждающимся»!
Вообще-то говоря, я именно так и думал, но когда Марго разойдется, с ней спорить не стоит. Последний спор привел к размолвке в две недели.
– Не горячись, он, в том числе, и член Всемирного Совета Мира. Забавное это изобретение – борьба за мир.
– При чем тут Совет Мира? Кто против этого возразит?
– Я думаю, что наш друг Лео. Могу предположить, что в его трактовке борьба за мир – это укрепление армии так, чтобы ни у одного врага не возникло соблазна напасть на Израиль. А организация, где состоит Джонсон, выступает за всеобщее разоружение. Как тебе этот вариант для Израиля? Поддерживают эту борьбу блестящие интеллектуалы. Они за все хорошее, против всего плохого. В их лабораториях или кабинетах, в их хрустальных башнях чистой науки все эти кровавые нюансы, которые знает любой израильтянин, все это просто от непонимания людьми прелести мира. Рассказать им о мире и все станет благостно… Кстати, первым президентом этого «Совета мира» был Фредерик Жолио-Кюри. Он же был и свидетелем на процессе Кравченко со стороны Сталина.
– Интересно, захочет ли он с нами говорить.
– Не захочет, он умер 8 лет назад.
– Они могли и искренне заблуждаться.
– Конечно могли, но вот что интересно – на следующий год после выступления на процессе, после свидетельств о «свободах» в СССР, наш святой Эвлет Джонсон и Фредерик Жолио-Кюри получили Сталинскую премию «За укрепление мира между народами» за 1950 год. А это 100 тысяч рублей. Особых достижений мира, кроме начала кровавой Корейской войны, я в этот год не нашел. Вот только процесс Кравченко. Интересно, как по курсу соотносятся 100 тысяч рублей и 30 сребреников? Наверное больше, все таки инфляция!
Мы подошли к красивому деревянном дому с вывеской «Старый Дом ткачей».
– Нам-то туда зачем? Хватит с нас Джонсона, какие еще ткачи?
– Это просто старое название. В 16 и 17 веках здесь было убежище фламандских и гугенотских ткачей. А сейчас ты просто забудь про «Красного пастора» и посмотри сюда, на эту табличку.
Табличка сообщала про ресторан, где подают домашние пироги и традиционное жаркое. Там было еще что-то написано, но мы не стали разбирать. То, что прочитали, нас устроило.
После обеда Давид отправился осматривать ресторан, не часто попадаешь в такое здание, ну и конечно что-то нашел!
Физиономия была у него довольная, как у нашего кота после сметаны.
– Марго, тут администрация приготовила тебе чудное место для отдыха!
Он повел меня в заднюю часть дома. Там стояла старая мощная скамья. На табличке было написано, что это «позорный стул», исторически использовавшийся для наказания распущенный или распутных дам, или обвиняемых «ведьм».
Оказывается, он решил показать мне это в воспитательных целях!!!
Но я тоже хорошо умею воспитывать…
Воспитание закончилось достаточно чувствительным ударом кулачка в бок и обещанием утопить его на переходе во Францию.
Правда я его не утопила. Иногда мужская ласка творит чудеса.

История двадцать первая. «Письмо из Америки» Иерусалим. сентябрь, 1975 г.
Давид
Было жарко, Лео сидел в своем привычном кресле и большим платком как-то слишком старательно тер лысину. Он, то собирался мне что-то рассказать, то снова полировал свою лысину и смотрел куда-то в сторону.
– Лео, что с тобой? Из-за чего разволновался? И оставь лысину в покое. Она уже блестит так, что ее из космоса видно. Лучше рассказывай, что случилось.
– Да я и сам не знаю что. Я никогда не переставал ее искать, правда уже давно не верил в реальность поисков, а главным образом стремился всегда доводить дело до конца.
– Ты о чем? Искал кого?
– Ты помнишь, я тебе рассказывал о Рохеле Каплер? Ну той, что оказалась с началом войны в советской зоне?
– Конечно помню. Ты говорил, что ее следы затерялись где-то в России, кажется в каком-то Яны-Курганском районе.
– Она выжила и даже прислала письмо. Предлагает встретиться.
– Из этого Яны-Курганского района даже письма доходят?
– Слушай, ты какой-то бестолковый сегодня. Письмо из Штатов. Просто я растерялся. Что принесет эта встреча? Я уже старик, что я ей скажу при встрече?
– Наверное «Здравствуй, Рохеле». А что она написала, если не секрет?
– Да вот, можешь посмотреть.
Лео дал мне довольно объемистое письмо, а сам пошел заваривать кофе. Я уселся в кресло и стал читать.
Письмо было написано мелким аккуратным почерком лучшей ученицы без помарок и исправлений. Я даже подумал, что оно переписывалось начисто.
 «Дорогой Лео,
Как долго думала я над этими словами. Обращение, кажется, что это так просто… Не всегда. Последний раз мы разговаривали с тобой чуть больше 50 лет назад, и сейчас, когда мы совсем не молодые люди, я вдруг пытаюсь найти слова… Слова, которые, скорее всего, запоздали. Моя дочь, когда я начала писать тебе это письмо, решила, что я сошла с ума. Видимо она просто меня уже списала. В тепле, сыта, что еще старухе надо. Она думает, что мне нужно цепляться за нее, чтобы не споткнуться о собственную тень. Но я более жива, чем ей кажется.
Возможно твоя жена, ну не живешь же ты один, это письмо не одобрит… Успокой ее, я тебя не украду.
Давай знакомиться, хорошо? Спустя 50 лет нужно знакомиться заново.
Меня зовут Рейчел Збарски, или, как меня называет владелец соседнего магазина, пани Рейчел.
Помнишь, как ты уезжал в Палестину? Это был сентябрь 1930-го. Я что-то невнятно говорила о том, как поеду следом, вместе с родителями… На самом деле ждала, когда ты просто возьмешь меня за руку и поведешь за собой. Это я поняла совсем недавно, а тогда я не могла признаться в этом даже самой себе. Ты был таким решительным, только рядом со мной, эта решительность куда-то пропадала.
В глубине души я сомневалась, действительно ли родители согласятся ехать… У родителей здравого смысла больше, но он опирается на их жизненный опыт, на вчерашний день.
С отцом ты так и не познакомился, но маму ты знаешь. Скажи, ты мог бы представить ее в кибуце на ферме рядом с коровой, или на поле? Конечно, можно сказать, что и не такие работали, но кто знает свою судьбу?
После твоего отъезда мы прожили в Костополе очень недолго. Папе пришлось переехать в Визну, и мы с мамой поехали за ним. Я не знаю точно, чем этот переезд вызван, но думаю какими-то военными вопросами, связанными со строительством укреплений. Через Визну шла дорога из Восточной Пруссии на Варшаву.
Папа был все время занят, я там не могла найти себе места, а мама вообще затосковала, настолько все здесь было чужим. Тогда мы с мамой стали раздумывать о переезде в Палестину. Для молодых все не так страшно, а мама все же надеялась на что-то. Дело конечно не в ней. Это я не могла решиться ехать без них. Если бы ты знал, как я об этом жалею.
В 1939 году войну ожидали. Иногда, когда приходило какое-то известие, у мамы появлялся некоторый оптимизм, но обычно это было ненадолго.
Отец стал бывать дома реже, и практически всегда был в военной форме. Атмосфера в городке стала меняться, люди становились все более мрачными и скрытными.
Однажды вечером молодые офицеры пришли к нам поговорить с отцом наедине. Они были в растерянности, а отец был все же ветераном. Я тогда слышала их разговор, хотя они и старались говорить тихо.
Отец сказал, что нападение Германии может подтолкнуть Советы попытаться получить назад земли потерянные в 1920 году. Еще он говорил, что если это произойдет, то мы окажемся в серьезной опасности из-за отношения к нам местного населения, а эти отношения были очень непростыми. Польша местных националистов давила железной рукой, и они ничего не забыли. Впервые в жизни я почувствовала, что вся та жизнь, которая казалась само собой разумеющейся, висит на волоске.
1 сентября война пришла. Ее ждали, но все равно объявление о начале войны по радио прозвучало, как гром. Наша армия отступала. Поползли слухи о предательстве польских военачальников, о шпионаже с участием высокопоставленных политиков. Радио сообщало какие-то хвастливые новости, но им никто не верил. Все рушилось. Объявили военное положение.
3 сентября, когда Англия и Франция объявили войну Германии, мы вдруг стали надеяться, что теперь ситуация изменится. Немцы не выдержат войну на два фронта, они проиграли!!!
Эти надежды исчезли очень быстро.
А потом, поздно вечером, отец пришел попрощаться. Он поцеловал меня и попросил нас с мамой держаться вместе и сказал: «Заботьтесь друг о друге»… Потом ушел, и с тех пор я его больше никогда не видела.
Но 17 сентября пришли не немцы. Советы заняли Восточную Польшу, наши военные оказались в советском плену...
Мама искала отца. В течение нескольких месяцев мы ничего не знали о том, где он и что с ним произошло. Потом мы начали получать письма. Он находился в России, в тюрьме Старобельска. Его там держали вместе с другими пленными польскими офицерами. Скорее всего, его судьбу решило то, что он был участником боев с Россией в 1919-1920-х и за эти бои имел военные награды. Это ему припомнили. Позже он был расстрелян в Катыни.
Некоторое время в Барановичах было тихо, но вскоре начались аресты. Сначала брали крупных чиновников и армейских офицеров, а затем взялись за их семьи.
Слова «Мы защищаем вас от немцев» НКВД заменило на «Мы пришли, чтобы освободить рабочих от польских буржуазных угнетателей». Оказалось, что у НКВД этими угнетателями были и мы с мамой.
Арестовывать нас пришли в апреле 1940 года, видимо сразу после того, как они решили судьбу отца.
Пришли среди ночи. Я вышла в комнату. Мама стояла очень бледная. Ее обычная улыбка исчезла, в глазах страх. Какой-то страшный офицер кричал на нее.
Это было ужасно. Приходившие в наш дом раньше всегда целовали ей руку, а сейчас ее грубо оттолкнул к стене солдат с широким, круглым лицом и глазами, похожими на щелки. Таких людей я никогда раньше не видела. Я думала, что они убьют нас.
Начался обыск. Не знаю, что они искали. Солдат ходили по комнатам, сбивая лампы, хрустальные вазы и графины, картины, мебель, а двое солдат со штыками стояли возле нас. Зачем? Они опасались сопротивления? Побега?
За пятнадцать минут они разгромили наш дом. Потом заговорил офицер. На нем была сине-серая форма с красными полосами и фуражка с синим околышем с красной звездой в центре. Он смотрел прямо на мать и сказал на ломанном польском языке.
– Ваш муж, Казимеж Капнер, капитан польской армии?
– Да.
– Вы арестованы.
– Но это должно быть какая-то ошибка, мы не сделали ничего плохого.
– Вы польские паны, враги народа.
Говорить было бесполезно. Нам дали час на сборы.
Офицер сделал какой-то список и потребовал, чтобы мама его подписала. По его пояснению это показывает, что они ничего не украли.
Мама сказала:
– Я не понимаю, вы изъяли наши деньги из банка, отбираете наш дом и нашу мебель, а я должна подписать, что вы ничего не украли? Это вы должны подписать опись для меня.
Мамины слова оказалось очень рискованным заявлением.
Офицер закричал:
– Гражданка Капнер! Я могу отправить вас в Сибирь на каторжные работы за неподчинение представителю народа Союза Советских Социалистических Республик! И Вы никогда не увидите свою дочь снова!
Я умоляла маму была подписать эту бумагу, опись ничего не меняла, нужно было выходить из этой истории живыми.
Нас посадили в армейский грузовик с четырьмя конвойными и повезли на станцию. Так закончилась наша жизнь в Барановичах.
Оказалось, что нас не арестовали, а выслали в Казахстан. Поезд тащился ужасно долго. Еды практически не было. До места мы добрались еле живыми. Там нас поселили на какой-то казахской ферме.
Мы все время голодали, но кроме голода ужасным унижением было отсутствие элементарных условий для гигиены. Не хочу об этом писать. Даже сейчас, когда вспоминаю это, охватывает ужас.
В период военных поражений Красной армии стало немного легче. Странно, не правда ли?
Но дело в том, что Сталин решил сформировать польскую воинскую часть, корпус из поляков для войны с Гитлером. Формировать польскую часть начали во главе с генералом Владиславом Андерсом. Мы тогда надеялись, что отца освободят, все же у него был военный опыт, а воевать с Гитлером он был готов в любое время. Мы тогда не знали, что его уже год как не было в живых.
Каким-то способом мама узнала, что штаб Андерса находился в посёлке Вревский в Узбекистане. Она хотела поехать туда разыскивать отца, но здоровье ее было уже не то, и вскоре ее не стало. 
Много наших с армией Андерса попали в Палестину, но туда мне путь был закрыт, женщин они не брали. Так и шла жизнь. Я уже и не помню, кто принес известие о разрешении Сталина возвращаться в Польшу из Белоруссии, но точно помню, что это была осень 44-го года. Мы не понимали, еще идет война, и Польша пока освобождена, да и почему только из Белоруссии, а что же будет с нами?
Моя очередь вернуться в Польшу наступила в начале 46-го. Я жила в домике совместно с семьей Краславских. Так вот, их почему-то не выпустили. Расставались тяжело, за эти годы мы как-то сроднились, они стали моей семьей… Но расстаться пришлось.
На специальном поезде для польских граждан, возвращающихся домой, я наконец-то покинула Россию.
Я так ждала встречи с Польшей, с той, которую помнила по прошлой жизни, но все произошло иначе. Нас привезли в Варшаву. Я шла по улице и не могла понять, куда я попала, таких разрушений я никогда не видела, ни одной улицы нельзя было узнать, но и в этом разрушенном городе жили люди. Родственников отца, они до войны жили рядом с перекрестком улиц Маршалковской и Новый Свет (Marsza;kowska и Nowy ;wiat), я так и не нашла, там вместо домов стояли скелеты, ни одного целого. В другом месте, где я искала своих, это у перекрестка Браска и Иерусалимской, разрушения были не меньше, но странно – на улице было достаточно много народу. Где они все жили?
Красный Крест помог мне с ночлегом и поиском дяди в США. Через два месяца он меня встречал в Нью-Йорке. Там в его доме я и познакомилась с Давидом Збарским, помощником дяди в бизнесе. Он был холост, я одинока, в общем – мы с ним поженились, и я стала Рейчел Збарски. Дядя помог Давиду открыть свое ювелирное дело, и потекла спокойная обеспеченная жизнь.
Я растила двоих детей, заботилась о доме, уговаривала себя, что счастлива. Вернее я тогда и была счастлива, постепенно уходила в прошлое жизнь в России, дети росли, а я хлопотала по дому. По утрам за завтраком Давид молча внимательно читал The Wall Street Journal. Он говорил, что разговоры его отвлекают от важной для бизнеса информации. Потом он уезжал на работу, а вечером за ужином, тоже молча, просматривал The New York Times, чтобы знать происходящее в городе и мире. Газеты должны были вовремя лежать на столе, и это было моей заботой. После The New York Times он спрашивал, как дети, целовал их и уходил в кабинет.
Он работал для семьи, этого у него не отнять, стремился обеспечить материальную независимость. У него это получалось, но меня интересовало и многое другое, а от такой монотонной жизни я постепенно превращалась в какой-то домашний рабочий механизм. Так жизнь и шла.
Плавный ход жизни сбился в Шестидневную войну. Наши парни воевали во Вьетнаме, а война в далеком Израиле вроде не наша… Только это как для кого. Я здесь, в безопасности, а там мои друзья молодости. Как там костопольские «старики»? Где Лео? Тогда я впервые задала себе этот вопрос.
Давида, я думаю, все это трогало гораздо меньше. Я даже не смогла уговорить его поехать в Израиль туристами… Он считал вполне достаточным регулярные денежные взносы в еврейскую организацию UJA-Federation of New York – Объединенный еврейский призыв. А война 73 года вообще повергла меня в ужас, я как будто бы снова вернулась в кошмар 39-го года. Именно тогда в семейной жизни пробежала трещина.
Нет, ничего не сломалось, просто я не могла понять его спокойствия. А он продолжал заниматься своим бизнесом – «Если я буду бегать и заламывать руки, то что-нибудь изменится?»
Однажды я даже крикнула ему: «Ты даже не представляешь, как я несчастна!»
Он снял очки и очень спокойно облил меня ледяной водой своей невыносимой мудрости: «Запомни, самое главное в семейной жизни не счастье, а устойчивое постоянство».
В 1975 году Давида не стало.
Дети уже жили отдельно и во мне не нуждались. И тогда ко мне вернулись наши костопольские дни, наши встречи, вечерние прогулки… В общем – вскоре я начала разыскивать тебя.
Для того, чтобы отыскать тебя в Израиле, потребовалось намного меньше времени, чем для того, чтобы решиться написать это письмо. Потом я хотела просто позвонить, потом опять написать, потом рвала письмо, все казалась глупым. Прошло столько времени… Да и кому это нужно?
Но я поняла, это нужно мне, если ты, конечно, захочешь встретиться.
Написать это мне было непросто. Ты помнишь костопольскую девочку, которая тебе нравилась, а сегодня ее уже нет. Есть только воспоминания о прошлом, да и прошлое… Оно принадлежит не нам, а двум уже исчезнувшим молодым людям, которые сегодня ровесники нашим внукам.
Скорее всего, тебе не понравится то, что ты увидишь при встрече. Но сколько можно гадать, все мои проблемы из-за того, что я не смогла принять решения тогда. Человек не рождается раз и навсегда в тот день, когда мать производит его на свет, но что жизнь заставляет его снова и снова — много раз — родиться заново самому. Вот я и родилась, другая, способная отбросить сомнения, потому ты читаешь это письмо.
Я бы очень хотела встречи. Рада буду, если ты приедешь ко мне в Нью-Йорк. Или, если ты согласен, то я приеду в Израиль.
Лео, если ты не ответишь, я пойму.
До свиданья, я на это надеюсь.
Рейчел
Нью-Йорк
1982»
Я не мог оторваться от письма. Кофе остывал на столике, Лео молчал и опять хватался за свой платок.
– Лео, а собственно, вариантов совсем немного. Не напишешь же ты, что не хочешь встретиться, да и потом сам себе такое не простишь. Ну а на лысину наденешь кепочку.
– Да все это как-то глупо. Жизнь прошла, все позади. Кому нужна встреча двух старых идиотов?
– Им и нужна. Иначе ты бы пятнами не покрывался. Она пишет, что тебе не понравится то, что ты увидишь при встрече, но это не кастинг, а вы не рветесь в кино на главные роли. Тебя смущает лысина и очки на носу? Ты меня удивил. Настоящая проблема совсем не в этом, не в слабости тела, а безразличие души. Ты же видишь, что это письмо написал очень живой человек. Что может быть важнее? Садись и пиши, что рад ее видеть здесь, в Израиле, хоть и с некоторым опозданием, что ты всегда ее искал, и что ей давно пора приехать. Да, кстати, почему она тебя нашла, а ты ее нет?
– Меня найти просто, я как уехал в Израиль, так здесь и живу, фамилию не менял, время моего отъезда Рохеле знала, так что она нашла меня без особого труда. Ее найти гораздо сложнее, и даже дело не в фамилии, просто непонятно где было ее искать. Она могла оказаться в любой стране, а из России сообщали, что данных нет. Что я мог сделать?
– Я думаю, что ты мог навести порядок в квартире, постричься и купить новую рубашку. Это программа минимум. А я чуть не забыл, зачем приехал. Как ты относишься к идее поехать в музей Негбы. Там в кибуце сделали, как мне рассказывали, интересный музей. Ну и покажешь, как шел бой там, на местности. Только напиши письмо сначала.
– Договорились. Когда едем?
– Завтра.
Но завтра поехать не пришлось, Лео заболел. Началось все с гриппа, а затем прицепились какие-то осложнения. Поездку пришлось отложить, а затем пришла телеграмма от Рейчел, и я вместо Негбы повез Лео в аэропорт ее встречать.
Встреча в стиле блюз.
Я думал, узнает ли Лео свою возлюбленную спустя столько лет, но когда она вышла, он тут же схватил меня за руку:
– Вот она!
Рейчел Збарски оказалась невысокой стройной дамой в модных очках, седые волосы уложены настолько красиво, что я подумал, как же она смогла не испортить прическу в таком долгом перелете. И осанка была вполне молодой.
– Лео, иди встречай, а я пойду вон туда пить кофе.
Я неопределенно махнул рукой в дальний угол зала и оставил его. Зачем мешать им?
Лео изменился гораздо больше, чем она, я видел его молодые фотографии, так что я знаю, о чем говорю. Но и Рейчел его сразу узнала и пошла навстречу.
Издали я наблюдал за ними. Они как-то неловко обнялись, Лео поцеловал ее в щеку и они что-то начали рассказывать друг другу. Я выдержал полчаса, а потом подошел к ним:
– Я Давид. Мне удалось уговорить Лео не вести машину самому, так что сегодня – я ваш водитель.
– Здравствуйте, Давид. Я Рахель, мы с Лео старые друзья.
Она протянула мне руку. Рукопожатие ее было удивительно крепким, я бы даже сказал мужским. Может жизнь в Америке сказалась? Морщины, это конечно, куда от них денешься, но ее зеленые глаза были удивительно молодыми. В нее вполне можно было влюбиться снова. Не мне, конечно.
– Я забронировала номер в гостинице. Это отель, – она показала карточку, – отель «King David».
В квартире у Лео комнат хватало, вполне можно было расположиться и там, но отель сильно упрощал ситуацию.
Я положил чемодан Рахели в багажник, и мы поехали. Я вел машину и пытался представить себя на месте Лео. Честно говоря, не хотел бы я этого. Вернуться в прошлое нельзя, да и там уже никого нет. На того молодого парня, которого она знала, наложил свой отпечаток непростой жизненный опыт, другие женщины, войны, ранения, приобретения и потери. В общем, нет уже того Лео, его не вернуть.
Но изредка поглядывая в зеркало заднего вида, я видел заинтересованную беседу. Они вышли у гостиницы, пригласили меня поужинать вместе, но я сказал, что мне нужно домой, срочная работа и уехал. Думаю,  что я им на ужине был бы лишним.

Рахель
Перед вылетом я просто не находила себе места… Какими только словами я не пыталась убедить себя в собственном идиотизме. Действительно, разумным свое желание встретиться с Лео, спустя столько лет было назвать трудно, но чем больше я себе это внушала, тем активнее готовилась к отъезду.
Да тут еще подключилась Сильвия, моя дочь. Она приехала на неделю из Бостона, и я зачем-то ей все рассказала. Надо же мне было с кем-то поделиться.
Это оказалось ошибкой. Я и не предполагала, что в глазах дочери, я уже отжившая свое старуха, которой нужно заботиться только о своих физиологических потребностях. Какие еще чувства, какие стремления и встречи… Она была неспособна понять, что возможно сохранить чувства друг к другу, ну или, по крайней мере, любопытство в течение 40 лет.
Брату она сказала, что мать сошла с ума и вечером заявила:
– Ты не видишь себя со стороны, ты просто смешна. Подумай о своем возрасте!
Она кое-что не рассчитала, не учла, что я сформировалась не в благополучной Америке, а училась жизни в далекой России, где слабый и мертвый часто было одно и то же.
– Я подумала о своем возрасте, и о твоем тоже. Ты не учла одного, у таких вдов, как я есть важнейшее преимущество – никто нам не указ. И кстати, ты когда собиралась вернуться к себе в Бостон?
– Могу хоть сегодня!
– Это твое дело, только если тебе еще раз захочется влезть своими рекомендациями в мои дела, то тебе лучше повременить с приездом.
Сильвия махнула рукой и, в конце концов, уехала к себе в Бостон, а у сына хватило ума не вмешиваться.
Я сидела на веранде в кресле качалке с бокалом вина:
– Да, тогда в Польше мне тогда нужно было решиться и поехать, я не смогла сделать шаг, но сломало все не это, а ужасная война… А теперь, когда есть возможность встретиться, когда нет войны и открыты дороги, я должна считать, что мы слишком стары? Стары или нет, это нужно проверить!
Кого я там встречу? Какого-то неизвестного старика или того Лео, с которым целовалась в парке?
Когда я его увидела в аэропорту, то узнала сразу. Конечно – лысина, конечно – очки, но это был он. Он стоял с каким-то мужчиной и смотрел на меня. На нем была рубашка с короткими рукавами, светлые брюки, все на вид новое… Казалось, что он пришел сюда прямо из магазина, где и купил эти обновки.
Я видела, что он меня узнал. Нужно унять сердцебиение. Мне пришлось повозиться с чемоданом, чтобы немного успокоиться.
– Здравствуйте, – сказала я им.
– Здравствуй, Рохеле.
Лео подошел и поцеловал меня в щеку. Тогда, много лет назад, для того, чтобы решиться, ему потребовалось почти два месяца.
Мы говорили о всякой ерунде, но когда оказались в машине рядом, как-то оробели. Не просто через сорок лет оказаться вот так, рядом. Мы говорили о том и сем, но вдруг, как-то неожиданно, увидели себя теми, кем были на самом деле, двумя одинокими пожилыми людьми, которых судьба разбросала по сторонам. Разговор прервался, но молчание было невыносимо. Я принялась расспрашивать о местах, через которые проезжали, но главным образом, чтобы не молчать.
– Я тебя искал много лет, Рохеле…
– Вот я и нашлась, правда припозднилась. Так получилось. Нужно было успеть. Мы в том возрасте, когда слова «сейчас или никогда» – это именно про нас.
– Вот посмотри туда. Видишь, это огни Иерусалима!
Слева вдали светились огнями холмы… Сколько раз я читала: «Если забуду тебя, Иерусалим…», и вот он совсем рядом. А скоро мы въехали в город.
Я очень устала, но так просто расстаться мы не могли.
– Давид, я приглашаю Вас присоединиться к нашему ужину. Думаю, в таком отеле кухня должна быть отменной.
– Спасибо, она на самом деле здесь одна из лучших, но я вынужден, к сожалению, вас оставить. Приятного вечера. Увидимся.
Давид уехал, мы остались вдвоем. Зря он не остался, нам было бы проще привыкать общаться друг с другом.
В ресторане Лео завел ученую дискуссию с официантом на иврите по поводу вина, он объяснил, что выбор вина – единственное, чему он научился за свою жизнь. Пусть выбирает, мужчина должен хоть что-то в жизни выбирать, это придает ему ощущение значимости. Не стоит мешать.
Пианист играл блюзовые вариации на темы Гершвина «Голубой рапсодии». Я подумала, что бокала вина и Гершвина вполне могло хватить для этого вечера, но Лео предложил мне сделать заказ.
– Лео, закажи сам, только совсем немного, чего-нибудь к вину, которое ты так профессионально выбрал. Узнаешь, что за музыка? Неужели нет? Это Гершвин, вернее вариации на его темы. Да, я понимаю, что ты провел жизнь вдали от музыки, но все же, все же. Так давай выпьем, Лео, отметим нашу встречу. Нашу встречу, задержавшуюся где-то в пути… Ты не волнуйся за меня, со мной все в порядке. Просто вчера мне исполнилось шестьдесят пять. Волноваться уже поздно. Нет, нет, мне хорошо… Да, не беспокойся, вино прекрасное. Нет, я не устала… Лео, где нас носило так долго, это слишком жестоко за то, что я тогда не решилась… Постой, ты куда?
– Я хочу попросить музыканта сыграть для тебя.
– Что, Лео?
– Ты узнаешь.
Но когда музыкант заиграл «Feelings» Мориса Альберта, слезы как-то неожиданно навернулись на глаза.
– Это все музыка, – сказала я Лео.
Я взяла его руку в свои.
– Лео, я счастлива. Слишком долго я ждала этой встречи. Слишком. Вот мы и встретились.
Лео
Я не мог показать ей, как я растерян. Когда ты молод, в ресторане с женщиной ты чаще всего думаешь, удастся или нет затащить ее в постель, но когда перевалило за семьдесят? Как себя вести, о чем говорить, да и вечер этот когда-нибудь закончится, и что тогда? Торжественное рукопожатие?
Не стоит врать самому себе, ты ее искал много лет, чего ты хочешь сейчас? А помнишь, как… Нет, только не это, а что?
Гершвин подал идею. Я заказал «Feelings», честно говоря, единственное, что я мог заказать. Мелодии я помню, но названия – не моя сильная сторона.
Рохеле, почему ты плачешь? Не плачь, не нужно. Давай выпьем вина. Это не итальянское, французское, но и они делают хорошие вина… Как за что? Конечно – за нашу встречу. Как же я по тебе соскучился. Мы постарели, Рохеле, но ты все такая же. Шестьдесят пять – это совсем не много… И не важно, что на носу очки, важно, что в душе нет осени. Послушай, какая музыка… Но и старый шарманщик тогда в Костополе играл для нас великолепно…  За твое здоровье, Рохеле…
Я неожиданно увидел тонкий шрам на ее левой щеке. Раньше он был незаметен… Тонкая белая почти прямая полоска, как белая нитка на левой щеке. Бедная, бедная, что тебе пришлось пережить…
– Давай выпьем еще вина… Нет, мы не напьемся пьяными, мы просто с тобой выйдем на улицу, немного погуляем… Нет, в Старый город сегодня уже не пойдем. Завтра. Это недалеко, до Яффских ворот минут десять отсюда, но мы пойдем не спеша, завтра в удобной обуви, как положено, с бутылочкой воды… Нет, Рохеле, нет, что ты напридумывала, я очень рад, что ты здесь, рядом… Да, я понимаю, ты устала… Да, конечно, уже поздно. До завра…
Официант улыбнулся, увидев, как осторожно пожилой лысый мужчина с носом, смотрящим немного в сторону, поцеловал свою седую спутницу. Улыбнулся и подумал:
– Интересно, кто они. На жену она не похожа, а для любовников – вроде староваты…
Иерусалим. Ноябрь, 1975 г. Давид
Я не люблю рано вставать, с утра я плохо соображаю, не думается, не пишется… Мысли какие-то ленивые, да и кофе далеко не всегда приводит в чувство. Зато вечером работается хорошо. Так и вчера я засиделся за записями почти до трех часов ночи.
Но будильник бездушен, он звонит, как приказано. Это я сам напросился. Лео с Рохеле собрались в Негбу, и такой случай я не мог упустить. Наверняка встреча со старыми друзьями, особенно если не виделись 45 лет, даст новый материал для книги.
Второй стакан кофе добавил бодрости. Пора ехать.
Лео ждал меня на улице. Он принарядился. В случае Лео это означает, что надел новые джинсы. Парковка у гостиницы была забита, мест не было. Вот отъехал небольшой форд и сразу, подрезав нас, на освободившееся место влетел только что подъехавший наглец. Лео вскипел, но спорить из-за парковки?
– Лео, ты иди, я подожду вас в машине.
Лео что-то буркнул и ушел.
Ожидание тянулось как-то бесконечно. Я прослушал все записи Арика Айнштейна, что были у меня с собой, но Лео все не было.
Наконец появился, один, да вдобавок как-то вдруг постаревшим, каким-то раздавленным.
— Лео, что случилось?
— Я сам не знаю. Ее нет, выписалась из отеля и уехала в аэропорт. Я звонил в справочную. Они говорят, что ее самолет улетел полтора часа назад. Вот, письмо оставила.
— Что-то случилось?
— Да не знаю я, ничего не понял. Стал читать письмо, прочел только начало, и сердце схватило. Я знал, что оно у меня есть, да как-то не чувствовал где, а тут вдруг показалось, что какая-то рука сжала его и держит. Сидел, ждал, когда отпустит.
— А написано то что?
— Письмо так и не прочитал. Успокоиться надо. Поехали ко мне.
Дома Лео положил письмо на стол и стал заниматься всякими мелочами, поправлять статуэтки на шкафу, передвигать стулья… Казалось, что на столе у него не письмо, а некий опасный зверек, или мина, которая может взорваться от неосторожного прикосновения… Я старательно делал вид, что ничего не замечаю. Пусть успокоится.
Так прошло часа полтора, мы выпили кофе, я позвонил и отменил завтрашнюю встречу с издателем, кто знает, как будут дела у Лео. Не могу же я его оставить в таком состоянии. Издатель был раздражен, объяснял мне про планы, сроки и прочие важные вещи. Пусть говорит, если моя книга того стоит, он побрюзжит, а потом успокоится.
— Давид, я что-то не могу найти очки, может ты прочтешь мне письмо?
— Да вон там лежат твои очки!
— Слушай, имей совесть, читай.
Деваться некуда, буду читать.
* * *
«Дорогой Лео,
спасибо тебе за эту иерусалимскую осень. Я там, в Бостоне, все пыталась представить себе, как мы с тобой гуляем по городу, но я даже и не думала, что будет так прекрасно. Рядом с тобой — я счастлива.
Но между нами не должно быть неправды. А рассказать тебе все я так и не смогла, наедине с бумагой это проще.
Ты не спросил меня, почему я не приехала тогда к тебе, как обещала. Я хотела рассказать тебе все еще в том, первом письме, но опять испугалась. А здесь, в Иерусалиме, мне просто не хватило сил.
Ты помнишь 34-й год, Костополь, наше прощанье? Да о чем это я, конечно помнишь. Я была уверена, что мы расстаемся ненадолго, что скоро я буду рядом с тобой, вот только успокою родителей и сразу приеду…
Конечно, не нужно было меня слушать, а просто взять за руку и увести с собой не обращая внимания на мой лепет. Я позже поняла, как я этого хотела, но ты слушал мои слова и уехал один, без меня.
А через месяц я почувствовала, что жду ребенка. Доктор Франтишек, ты его, наверное, помнишь, сказал, что идет второй месяц, а плохое самочувствие — это нормально, это потом пройдет и все будет хорошо. Беременность протекала очень тяжело, доктор предупреждал об осторожности… В общем — в таком положении я никуда не могла ехать.
Сына я назвала Даником. Он родился в середине июня и был самым красивым на свете. Он рос здоровым и веселым, в отличие от меня. У меня нет ни одной его фотографии, все пропало во время войны, тебе придется поверить. Даник был маленькое чудо, у него были зеленые глаза, курносый носик, и красивые кудрявые волосы. Когда я с ним гуляла, то редкий человек мог пройти мимо и не обратить на него внимание.
Я долго болела, и ехать пока никуда не могла. В общем, мы решили, что я поеду вместе с мамой и сыном, как только окрепну для переезда, а папа присоединится к нам, когда сможет.
Почему я тебе не писала о сыне? Я много раз начинала письмо, но перечитывала и рвала его. Представляла, как ты читаешь это письмо в Палестине и если даже мне самой мои слова казались простыми отговорками, наивными попытками оправдать собственную трусость, то как поймешь их там ты?
Потом нам пришлось переезжать, папы не было, все заботы о нас взял на себя один хороший человек, его звали Зденек. Он был хорунжим, папиным подчиненным, и сначала все делал по его просьбе, а потом… А потом так получилось, что он сделал мне предложение, и я не отказала ему. Как я могла отказать, он Даника просто на руках носил, обожал, как своего ребенка… И Даник к нему очень привязался.
Зденек был очень славным, но любила я только тебя, это с тобой я гуляла по берегу реки, это тебя я обнимала ночами.
Я думаю, что в этом месте ты усмехнешься. Я и не надеюсь, что ты поймешь меня, поэтому я и ушла от разговора, спряталась за письмо.
Папы дома практически не было, он все пропадал на своих объектах, а обстановка становилась все страшнее. Как я могла бросить маму?
А потом началась война, Зденек погиб практически сразу, в первые дни, а мы вскоре оказались в Казахстане. Про это ты уже знаешь, но я не рассказала, что не смогла довести Даника живым, он умер по дороге, и я даже не знаю, где похоронен наш сын.
Прости Лео, прости меня, если сможешь. И помни, я люблю тебя.
Рахель»
* * *
Лео плакал. Пусть, может ему станет легче.

Лео, Марк, Боб, Алекс. Вашингтон. 1986 г. 4 июля. Independence Day

Красивое зрелище. Мимо нас проходит взвод красоток, впереди, не знаю, как ее назвать, возможно «тамбурмажорша»?
Все мы уже пенсионеры, девушки на нас не заглядываются, а что на нас смотреть – четыре старика, один с палочкой…  Но ничего, зато мы на них смотрим с удовольствием.
Вечером нас Боб и Сабина пригласили отметить праздник и встречу в ресторане. Мне нравится у них дома, но они так решили.
Я протягиваю Бобу харцерский значок, который он когда-то подарил мне.
– Держи, ты говорил на память, казалось, что расстаемся и вряд ли увидимся, но ты не угадал, жизнь нас постоянно стукала друг об друга, хорошо, что хоть шишек мало. Так что я могу вернуть значок тебе. Сберечь его было не просто, но я постарался. Некоторое время он хранился в слике в Негбе, рядом с припрятанным оружием. Давай, я прикреплю его тебе!
– Спасибо, Лео, прикреплять не надо, я все-таки американский полковник. Ты, старый хрен, меня просто растрогал. Я не ожидал, что он может ко мне вернуться.
– Тут не только значок вернулся. Помнишь, как в Костополе мы разбежались в три стороны? А вот, вернулись.
– Марек, если бы ты прислушивался ко мне, твоя дорога была бы прямее, правда без трех жен, но и нос, скорее всего, на бок бы не смотрел.
– Лео, не трогай моих трех жен. Ты не представляешь, как я первым двум благодарен – они вместе смылись и дали мне дышать свободно. А третью я бы на руках носил, если бы мог поднять…
– А где она сейчас?
– В компании с Сабиной и Марго. Красоту наводят. Решили нас поразить.
– Да мы уже и так пораженные.
Я посмотрел на часы.
– Оставь часы в покое, – говорит Боб, – я слежу за временем. Пошли в бар, выпьем, пока жены не мешают.
В ирландском баре было полно народу, все слушали речь Президента, его «Обращение к народу в День Независимости»
Президент смог найти слова, которые цепляли за живое:
«И я видел преемников этих храбрых людей, молодых американцев в военной форме по всему миру, таких молодых американцев, как вы, здесь сегодня вечером, которые управляют могучим USS Kennedy, Iowa и другими линейными кораблями. Могу заверить вас, те, кто слушает, что эти молодые люди, как их отцы и их деды, столь же готовы, столь же храбры. И мы можем быть такими же гордыми. Но мы молимся сегодня вечером о том, чтобы призыв к их мужеству никогда не поступал. И что нам тоже важно быть храбрыми; не столько храбрость поля битвы, я имею в виду храбрость братства».
– Надо налить еще по одной, это он о нас говорит. «Храбрость братства», в этом наша сила, за это и выпьем!
– Там еще про нас было: «Мы все должны держаться вместе, – сказал Бенджамин Франклин, –или, конечно же, мы все будем висеть отдельно». Висеть – это устарело, но про «держаться вместе» – очень верно! В этом наша сила…
Боб не успел закончить фразу.
– В вашем возрасте уже пора понять, что ваша сила в нас!
Это Сабина!
– Сабина – вы все так прекрасны, что против вас никакая армия не устоит!
Это Боб! Сабину не перехвалишь, сколько не скажешь, все будешь чувствовать, что недостаточно.
Я снова посмотрел на часы.
– Ребята, извините, я должен ненадолго отлучиться.
Марк удивился:
– Лео, куда это ты?
– А тебе непонятно? Конечно, он бежит к Рохеле! Возвращайтесь вместе, не опаздывайте.
– Боб, все-то ты знаешь, теперь я понимаю, почему тебя так долго не могли выгнать из разведки!
И я заторопился, нельзя заставлять Рохеле ждать.