Фатима

               

Никогда нельзя ни лукавить, а тем более наговаривать ни на себя, ни (Боже упаси) на своих детей в отношении здоровья, но человек живёт сиюминутной, мнимой выгодой, и потому Фатима, желая продлить своё пребывание в гостях, так как время, отпущенное на отпуск, пролетело быстро, сообщила мужу, будто она приболела.
Приехав с сынишкой погостить к родителям в преддверии первомайских выходных и решив задержаться у родных ещё на праздник Победы, она таким, пустяшным оговором сама накликала на себя беду, так как после мимолётного необдуманного лукавства в действительности заболела.
Первичный диагноз, поставленный Фатиме сельским фельдшером, был неутешительным. Симптомы на первый взгляд соответствовали этому заболеванию. У Фатимы повысилась температура, резко увеличились лимфатические узлы, так она и попала в инфекционную больницу. Врачи досконально обследовали её, а авторитетный консилиум вовремя опроверг первичный диагноз, убедившись в его ошибочности.
Быстротекущее увеличение лимфатических узлов, как внезапный смерч, захватил её молодое тело. В те времена было не принято рассказывать больным всю правду, потому врачи не сказали ей о смертельном заболевании. Да и ни к чему было, так как лейкоз тогда был просто неизлечим.
До своего заболевания Фатима с мужем и сыном жила в Грузии. До неё у мужа Ираклия была жена, с которой он прожил более десяти лет. Детей у них не было. Может быть по этой причине (в основном дети цементируют семейные узы), а возможно, по какой другой (кто теперь знает), но они разошлись.
Расставались относительно мирно, во всяком случае, без битья и прочих сопутствующих прелестей развода, так как служили учителями и считались людьми интеллигентными. В городишке жили небольшом, все друг друга знали, и внешние приличия, скрипя сердцем, приходилось соблюдать. Ираклий к тому же работал директором школы, потому нёс на своих плечах светские обязанности. Дом, который возводили сообща, поделили пополам и жили уже раздельно, как соседи.
Свою вторую жену Ираклий нашёл в Кабарде. Она была намного моложе его, и потому её родители противились их браку. Но когда родился внук, отношения постепенно стали налаживаться. Ребёнок рос просто прелестным, как, впрочем, и все дети. Рос на радость своему истосковавшемуся по детскому лепету отцу.
В то же время его детский смех, первые шаги во дворе вызывали у бывшей жены жгучую ненависть, будто ребёнок и был виновником того, что судьба обделила её способностью к материнству.
Быть может бывшая жена не так бы сильно печалилась, глядя на чужое счастье, если бы косвенно не соприкасалась с ним. Уши-то не заткнёшь, да и глаза не закроешь, а отселиться подальше не было никакой возможности, ведь дом не перенесёшь, крыша-то оставалась общей.
Вот так неказистое счастье и злобствующее горе сосуществовали через тонкий простенок.
Пока ребёнок был маленьким, Ираклий никуда не отпускал свою жену, когда же сыну исполнилось пять лет, он впервые разрешил своей жене погостить у родителей.
Но вот тут-то и случилась такая беда.
В палате, куда её определили после инфекционного отделения, лежало ещё пять женщин, каждая со своим недомоганием. Из-за своего заболевания Фатима оказалась самой проблемной, но мужу даже не могла отписать всю правду о своём недуге, так как и сама не знала, чем она в действительности больна.
Муж, естественно, не поверил в то, что жена так молниеносно могла заболеть, ведь уехала из дому здоровой, да и к тому же молодой. А в этом возрасте люди вообще не должны болеть.
Дозвониться до своей жены Ираклий не мог, в том ауле, откуда жена была родом, не то, чтобы телефонной связи не было, а даже электричество ещё не удосужились подвести. Потому всякая связь осуществлялась только эпистолярно.
Ираклий прислал требовательное письмо, чтобы она немедленно возвращалась. Сам он приехать не мог, так как в это время нужно было готовить школу к экзаменам.
Фатима в очередной раз написала ему, что действительно находится в больнице, но её Ираклий будто бы потерял голову и настоятельно требовал, чтобы она срочно возвращалась домой. Такие грозные письма приходили постоянно, а на её ответы он просто не реагировал, будто бы она их вообще не писала. Фатима попросила своих подруг по несчастью, написать мужу письмо и засвидетельствовать, что она взаправду заболела и действительно лежит в больнице.
В ответ Ираклий гнул своё, никак не отреагировав на письмо соседок по палате и продолжал слать письма всё более взбешенные. Жгучая ревность, вызванная внезапной задержкой жены, невозможность самому приехать - всё это совместившись доводило воображение Ираклия до жутких предположений, которые выливались в угрожающие послания.
Болезнь неумолимо укорачивала Фатиме жизнь, но в такой трудный момент вместо любящей поддержки от мужа ей приходилось постоянно читать его безумные по своему содержанию письма: то она ему изменила, то бросила его, то завела себе любовника и вообще вышла уже за другого замуж.
И все эти послания поневоле обсуждались палатой, в которой тихо угасала Фатима. Такие обсуждения ещё больше угнетали больную и подтачивали и без того еле теплившуюся в ней жизнь.
Соседки видели, как она незаслуженно страдает и не только от невыносимых болей. И после очередного письма с неизменной бранью, они попросили врача послать мужу-извергу телеграмму, заверенную печатью лечащего учреждения. Что и было сделано. Но в ответ вновь получили лишь очередное, дышащее злобой письмо, которое окончательно доконало, итак, уже почти полностью измученное страшной болезнью здоровье.
Молодая женщина мучительно и тяжело уходила из жизни. «Я умираю, а он меня так жестоко ревнует», - это были её последние слова, которые Фатима промолвила еле слышно.
О том, что жена умерла, мужу сообщили телеграммой, но дожидаться его не стали, и по магометанской вере в тот же день захоронили на кладбище в том селении, где она родилась.
К этому прискорбному времени экзамены закончились, и директор школы наконец смог приехать, чтобы силой забрать свою жену домой. В сообщение родственников о том, что его жена умерла, он не поверил и был до глубины души возмущён странным поведением её родителей, которые, как ему показалось, что-то скрывали. Они же просто были убиты горем. Даже тогда, когда на кладбище ему показали свежую могилу, он по-прежнему не поверил в смерть Фатимы.
Любой верой запрещено тревожить прах усопших, а в горном ауле, до которого атеизм вместе с электричеством так и не дошёл, местные жители строго соблюдали все законы адыгского этикета (хабзы).
После того, как Ираклий в исступлении начал руками разгребать землю холма, вынудил жителей аула пойти на святотатство, позволив раскопать могилу, и лишь когда Ираклий своими глазами увидел мёртвую жену, осознал весь трагизм случившегося….
После сорока дней, поминая дочь, родители Фатимы не забыли и врачей за их стоический труд и поистине милосердное отношение к их умирающей дочери. Они передали в больницу согласно обычаю угощения. Тогда-то сотрудники больницы и узнали всю подоплёку неистовости мужа Фатимы.
Оказалось, что все письма кроме первого, в котором она слукавила по поводу своего здоровья, и даже заверенная телеграмма до её мужа так и не дошли. Все эти письма оказались в руках первой жены.
Она не только перехватывала всю его корреспонденцию, но и читала её. Более того, перечитывала по нескольку раз, с каким-то садистским упоением смакуя крик души погибающей соперницы, хотя Фатима и не была её разлучницей, но иезуитская месть обволакивающе затмила её разум.
Она, мазохистски бередя свою душу, вспоминала все те стоны и всхлипы, которые доносились по ночам через их общую стенку. Звуки от резких порывов ветра её больное воображение так же принимало за любовные утехи, а может так оно и было, ведь помнила, на что способен её бывший муж.
Ей же приходилось в эти зловещие для неё минуты только тихо поскуливать, потому что даже завыть во весь голос и тем излить всю накопившуюся горечь она не могла и от этого ещё больше приходила в ярость, злобно скрежеща зубами.
Ох, если бы она могла снова выйти замуж, но на неё так никто и не позарился!
В последние годы она старалась с бывшим мужем лишний раз на улице не сталкиваться, но теперь, досконально зная его распорядок дня, специально искала встречи с ним, чтобы глядя на его страдания насладиться его мучениями. Она упивалась его болью до умопомрачения. Наконец-то настал её звёздный час. Злорадство и чувство отмщения проявились даже в изменившейся походке….
Ни один, самый изуродованный злобой мужской ум не способен придумать такую кару, так изощрённо отомстить, как отвергнутая женщина. Месть её будет жестокой, коварной и мучительной.