Белая ворона

Вы видели белую ворону?
Не видели? А она есть!
А бабушка расстроилась. Вместо девяти гусиных яиц подложила под наседку десять. А в деревне было принято класть только нечетное количество яиц. Иначе все в болтыши уйдут. Болтыш, это то яйцо, в котором не смог развиться зародыш, и оно просто тухло под наседкой. Возьмешь такое в руку, потрясешь, и чувствуешь, и даже слышишь, как там болтается испорченные внутренности.
Но наседка опровергла все суеверия своим материнским инстинктом и вывела все десять гусят.
Мне скоро шесть лет. Я обожал ходить вместе с бабушкой к месту посадки наседки и проверять яйца. А, вот проклюнулись. А, вот клювики уже торчат. А, вот запищали. А, вот и первый гусенок появился на свет полностью, мокрый, неуклюжий. Но это ненадолго. Рвем гусиную травку, бабушка варит пшенную кашу, мешает ее с рубленной травкой. Хорошо кушают. И пьют интересно. Сунут клювик в блюдце, поводят там им по водичке, потом головку вверх поднимут, шею вытянут, и глотают.
Интересно!
Гусята уже на улице, в клетке. Сами гусиную травку щиплют.
Но гусь птица водяная. До речки недалеко. И мы с бабушкой, взявши в руки по ивовому прутику гоним их на водные процедуры.
Гусята смело прыгают в воду, и радостно болтыхаются в ней, ныряют, играют, хулиганят. Я боюсь. Как мы их обратно-то выгонять будем. Бабушка болеет. И в реку заходила давным-давно. Я хоть и не боюсь речки. Сам уже один хожу купаться. Но плавать еще не умею. А здесь, где плавают гусята, не мелко.
Но зря я беспокоился. Гусята наплавались, сами вышли на берег, и мы их неторопливо гоним домой.
А сегодня я очень горд сам за себя. Бабушка чем-то занята, и доверила мне одному отогнать гусят на речку. Можно не поверить, но в деревнях того времени малыши становились самостоятельными, почти одновременно с тем, как они начинали ходить. А иные даже раньше. Гоню гусят, а у дома моего друга его младшая сестра ползает по палисаднику с пустышкой во рту. Мы еще говорить не умели по-настоящему, а уже плескались на отмелях реки, немуя, но понимая друг друга. И ничего не случалось. Росли, созревали, не болели.
Гусята мои вдоволь накупались, и я их гоню обратно. Опять дом моего друга. Смотрю там еще малышня шевелится. Узнаю, что затевают. Не помню что именно, но очень видимо что-то интересное, судя по моим дальнейшим действиям. Прошу, чтобы подождали меня, и пришпориваю своих жеребят. То есть гусят. И вот уже не мы не идем по пыльной деревенской улице, бежим. Мои подопечные, словно хотят ускорить мое присоединение к дружеской компании, наяривают так, аж только пятки гусиные сверкают.
А вот она, рядом, ветла многовековая, это и есть почти бабушкин дом. Метров пятнадцать еще и...
И тут один гусенок спотыкается, падает, и я на него наступаю.
Я поднимаю его на руки, и понимаю, что я убил птенца. Сажаю его за пазуху, утирая слезы довожу до сетки его братьев и сестер, закрываю их там. А что делать с этим? Мною убиенным. Реву, по-тихому. Соображаю. Его похоронить надо. Но это уже потом. Там меня друзья ждут. Срываю с веревки стиранного бабушкой белья кусок марли, заворачиваю туда свою жертву, и бегу через дорогу. Там бабушкин племянник дом начал строить. Там, можно сначала спрятать его, а потом похоронить.
Прячу. Но идти играть уже не хочется. Сижу там, в стройматериалах и реву.
Вечер. Бабушка собирает гусят в клетке и сажает их в коробку. На ночь она их приносит домой.
Стоп! Девять! А где еще один? Зовет меня. Я подхожу.
– Где еще один гусенок?
Я молчу.
– Ну что молчишь? Где еще один гусенок?
Я молчу. Сзади подходит ее сестра и второй из племянников.
– Ну, куда гусенок один делся?
– Ворона унесла, – сквозь слезы отвечаю я, и добавляю, – Белая!
– Какая ворона, – недоумевает бабушка?
– Белая!
– Черная, черная, – подсказывает сзади ее племянник.
– Нет, – почти кричу я, – Белая ворона!
– Не бывает белых, – вступает в разговор бабушкина сестра.
– Бывает, бывает, бывает, – со слезами спорю я со всеми, и убегаю.
Я лежу в чулане на кровати и плачу.
А маленький беленький гусенок, завернутый в кусочек марли, лежит в земле у фундамента строящегося дома. Именно туда принесла его белая ворона. Но она не хотела ему зла. Оттого до сих пор помнит о нем.