24 Часа Из Жизни Человека С Роем Пчёл В Голове

Случаются такие дни, когда вы почему-то решаете, что сегодня никто не умрёт.

Это было вроде бы обычное субботнее утро. Часы показывали 11:02. Я проснулся поздно, потому что прошлой ночью смотрел драму «I’m Thinking Of Ending Things» по одноимённой новелле Иэна Рейда. Фильм намертво вцепился в меня в первую же секунду. Чем дальше, тем он всё больше забирался под кожу, скребя кривыми когтями прямо по нервам. Не было никакой возможности от него оторваться. Иногда попадаются такие фильмы, которые пришпиливают тебя как мотылька, и остаётся только бессмысленно дёргать руками и ногами.

После пробуждения руки-ноги всё ещё подрагивали, а в голове стоял гул от роившихся там образов. Этот рой был таким бесформенным и эфемерным, что невозможно было выделить ни одной пчелы. Пришлось ходить с ним и ждать, пока он сам рассеется.

Но всё только начиналось.

— У меня сегодня выступление в три часа, а тебе с детьми надо к двум в гости, — сказала жена за завтраком.

Это был приговор. Стоит только начать чего-то ждать, как твоё существование утрачивает всякий смысл. Ты не живёшь, пока ждёшь. Ты обмениваешь себя на воображаемую версию в будущем, а в настоящем какое-то привидение просто занимает место.

Поэтому дальше мы как во сне делаем все обычные субботние дела, но уже в мрачной тени ожидания. Эта тень говорит: «Можете сколько угодно делать вид, что меня нет, но я за вами приду».

Жена печёт кексы, но расстраивается, что они выходят как-то не так. Я прочитываю рассказ Харуки Мураками «Hunting Knife», и кровожадный автор этим своим охотничьим ножом рассекает в пух и прах остатки моего самообладания. Меня начинает трясти. Рой в голове увеличивается до невообразимых размеров. Раскалённый воздух вокруг головы начинает плавиться и стрелять молниями. Я понимаю, что сейчас меня может спасти только чай с неправильными кексами. Прямо как в жизни — нас хранит от самих себя только то, что идёт не по плану.

Но рой пчёл хочет другого. Он зовёт меня сесть за писательство.

Я подчиняюсь, прихожу в кабинет и осознаю, что это исторический момент начала литературного шедевра, в будущем отнесённого к достояниям человеческой культуры. Знаете, из тех, что отправляют в челноках в космос, для встречи с неземными цивилизациями. От торжественности момента рой начинает пульсировать.

Я понимаю, что надо начать с чего-то сильного, чтобы сразу завладеть вниманием читателя. Я пишу: «Они танцевали всю ночь до упаду».

Поглазев на это минуту-другую, я понимаю, что, может быть, и не стоит начинать сразу с такой оживлённой сцены. Да ещё и предстоит выяснить, кто они такие и почему танцуют так самоотверженно. В конце концов, это не очень естественно. Я вот вообще не танцую. Что это за дело такое? Топчешься на одном месте, лишь бы попасть в такт, и выглядит это очень глупо. А уж если музыка неподходящая, так вообще можно умереть со стыда, от смеха или от скуки.

Ладно, пусть эта фраза будет в конце. Правильно окончить литературное произведение это ведь целое искусство. Ни за что на свете нельзя допустить, чтобы читатель разочарованно сказал: «а концовка-то подкачала».

Я представляю себе, как главный герой прочитанного рассказа как-то нервозно, судорожно танцует с главной героиней просмотренного фильма. Хорошенько поразмыслив, я отказываюсь от этой идеи. Иначе, самым логичным ему будет её в итоге убить. Тогда, конечно, слова «до упаду» приобретают глубокий философский смысл, но почему-то я не хочу так заканчивать. Убийства тривиальны и поверхностны, про это даже детские книги уже не пишут.

Тогда я меняю всех местами и представляю, что наоборот, главный герой фильма танцует с главной героиней рассказа.

— Ха, что за жалкая халтура! — говорю я сам себе со всем презрением и жалостью, на какие только способен, — в «Hunting Knife» и в помине нет главной героини!

И тут меня посещает трусливая мысль, что, может быть, вообще не стоит писать про чужих героев. Представляется картина, как моя книга в золотом переплёте и платиновом саркофаге погружается на космический корабль, чтобы отправиться навстречу неземным цивилизациям. И как Рейд и Мураками бегут издалека и кричат: «Стойте! Стойте!» Они успевают добежать до корабля в самый последний момент и объясняют нахмурившемуся капитану, что этот самый образчик человеческой культуры в саркофаге ничто иное, как плагиат с ворованными героями. Мою книжонку извлекают из саркофага и безжалостно кидают в топку корабля, а эти авторы вместо неё засовывают в заветный саркофаг свои книги.

Несмотря на ничтожную вероятность, мне совсем не понравился такой исход событий. Не могу же я собственноручно дать шанс этим пройдохам представлять человечество в дальних галактиках?

Я в сердцах закрываю лаптоп. Он издаёт нехороший, трескающий звук. Пока хватит, наверное, итак уже пропасть бумаги исписал.

Подходит маленькая дочь и просит накрасить ей ногти. У неё два детских лака для ногтей — розовый и голубой. Она всегда приносит оба, и так как у меня ограниченное воображение в покраске ногтей, я всегда крашу их двумя цветами вперемежку. Так что на одной руке выходит три голубых ногтя и два розовых. На второй — всё наоборот.

Когда я заканчиваю эту нехитрую работу, она придирчиво оценивает качество покраски и очерёдность цветов. Как всегда, замечает какой-нибудь недокрашенный уголочек, и я без возражений доделываю всё как нужно. Она знает, что может на меня рассчитывать. Мне приходит на ум, что люди не в силах принять то, что постоянство чуждо вселенной, и тянутся друг к другу, только чтобы поддерживать эту иллюзию вместе.

Невероятно, но рой в голове дальше растёт в размерах. Я вспоминаю, что нам скоро надо ехать, и ожидание густеет в воздухе так, что он слегка утрачивает свою прозрачность. В углах кабинета начинают расти сумерки. Я смотрю по сторонам, и мне кажется, что всё наше жилище теперь отравлено неминуемостью будущего.

— Папа, почему вы с мамой выросли быстрее меня? — невинно спрашивает дочь, как будто сегодня просто суббота, как будто мы просто обсуждаем житейские темы, а она совсем не привидение, материализованное небытиём для того, чтобы смеяться над моими ответами.

Я смотрю на её ноги — нет, они не летают в воздухе. Если она настоящая, почему ничего не замечает? Мямлю ей в ответ что-то несвязное. К моему удивлению, это её удовлетворяет. Заглядывает сын.

— Зайдём сегодня в ComicsPoint? Я хочу что-нибудь новое выбрать, — как ни в чём ни бывало спрашивает он.

Я хочу закричать: «Неужели ты ничего не видишь?», но даже это у меня не выходит. Я просто смотрю ему в глаза, а в них тьма. В этой тьме медленно разливается ещё б;льшая тьма. Как будто это не сын зашёл ко мне в кабинет, а тень ожидания послала мне своего сумрачного слугу под прикрытием, чтобы смягчить стук секунд по голове. Но помочь тень может только по-своему — страшно, отсутствующе, пытаясь выдать чудовищный сюрреализм за чистую монету. Как если бы к вам зашёл пластиковый манекен и, смотря куда-то мимо, завёл речь о погоде.

Я наблюдаю, как два океана тьмы на лице сына медленно наливаются до отказа. Моё дыхание само собой останавливается. Ещё чуть-чуть, и тьма вырвется и затопит всю квартиру.

И тут…

— Давайте изменим планы, — говорит жена, — вы всё равно уже опаздываете. Отвезите сначала меня, а потом сами в гости.

И всё напряжение как будто рукой сняло. Больше не надо ничего ждать — всё само собой разрешилось в простой план действий. Я шумно выдохнул и начал с энтузиазмом собираться. Всё-таки чертовски хороший это день — суббота! Можно только удивляться, почему все дни недели не объявят субботами. Ведь можно просто одеться и поехать в гости.

Когда мы выехали, я обнаружил, что рой пчёл с нами не поехал. Чего я вообще переживал по его поводу? От него можно просто уехать на машине. Чудесная штука эта машина!

Проявив образцовую ответственность, я сделал всё, что от меня требовала жизнь. Отвёз жену на выступление, послал ей воздушный поцелуй, переложил маршрут и доставил детей в гости в целости и сохранности.

Там было хорошо. Там были люди, которых я знал и чьи имена почти все помнил. Я весьма успешно отвечал на самые разные вопросы. Например: «А жена приедет?» Или: «А детям можно шоколад?» И даже: «Тебе макароны с мясом или томатным соусом?»

Дети играли с другими детьми. Я играл с другими взрослыми, и было очень легко. Я мог сказать что-то с улыбкой и поправить салфетку. Я мог пожимать плечами и просить ещё чаю. Когда остальные смеялись, я тоже смеялся! В эти счастливые часы я окончательно уверился, что я — состоявшийся взрослый человек, который шутя выполняет все эти сложные операции и даже при этом отдыхает. Ведь суббота это выходной.

Поздно вечером мы вернулись домой и там очень удачно опять встретились с женой. Мы рассказали друг другу обо всех удивительных происшествиях после нашего расставания. Всё было просто чудесно.

Я лежал в постели, смотрел в потолок и чувствовал себя победителем. Рой пчёл куда-то исчез, и я злорадствовал. Вот пусть только появится снова, я мигом отправлю его куда подальше. Я хозяин своей жизни и живу как хочу, в своё удовольствие. Меня окружают люди, которые мне дороги, и я вполне способен о них позаботиться.

***

Утром я просыпаюсь и обнаруживаю, что рой пчёл вернулся. Этот злой удар судьбы застигает меня врасплох, прямо в воскресное утро! Ну что за никчёмные дни эти выходные?

После утреннего чая я сдаюсь, понуро бреду в кабинет и открываю лаптоп. Из чёрного экрана на меня осуждающе смотрит собственное отражение. На часах 11:02.

И тут меня одолевает такая злость, что я стукаю по клавиатуре кулаком, и она снова издаёт нехороший звук.

Ну зачем мне сейчас писать? Разве это поможет? Как будто я могу вытряхнуть этот рой из головы прямо в строки! Я же не буду переписывать чужие фильмы и рассказы?

Поневоле возвращаюсь к тоскливой мысли, что от роя пчёл просто так не избавиться. На что я вообще надеялся? Остаётся только дать ему там пожужжать, устать и спокойно умереть. Тогда, может быть, некоторые правильные пчёлы выживут, мутируют и сделают там какой-нибудь правильный мёд.

А если не выживут? Или не сделают? Или неправильный?

Всё, я не могу так больше жить. Это невыносимо. Пойду почитаю.