Кто убил Есенина

Драма в 1 действии
Действующие лица:
Сергей Есенин (30 лет) – подсудимый. Великий русский поэт, красавец, самоубийца;
Чёрный Человек (35 лет) – прокурор;
Судья (65 лет) – почтенный старец с сединами. Когда волнуется, заикается;
Секретарь суда;
Григорий Распутин (45 лет);
Анатолий Мариенгоф (28 лет) – свидетель со стороны обвинения. Поэт, друг Есенина. Высокий, худой, похож на гончего пса;
Зинаида Райх (31 год) – свидетель защиты;
Айседора Дункан (47 лет) – свидетель защиты;
Анна Изряднова (20 лет) – первая жена Есенина;
Галина Бениславская (28 лет) – свидетель защиты;
Мария Конотопова (20 лет) – дальняя родственница Есенина, сиротка, про которую он написал стихотворение;
Всеволод Иванов (25 лет) – писатель, журналист, друг Есенина;
Жители села Константиново;
Муж Конотоповой (21 год);
Алексей Клычков (34 года) – поэт, приятель Есенина;
Пётр Орешин (36 лет) – поэт, приятель Есенина;
Алексей Ганин (28 лет) – поэт, друг Есенина;
Бабушка Есенина Наталья Евтеевна (55 лет) – набожная старушка, божий одуванчик;
Серёжа Есенин (5,5 лет) – белобрысый мальчуган в кудряшках;
Официант;
Конвоиры – 2 человека;
Работники суда.

Явление 1.
Зал судебного заседания. Белые стены. Из-под потолка струится свет. Седой старец в чёрной мантии сидит за столом, листает старинную книгу в кожаном переплёте, что-то в неё пишет. Входит секретарь суда, подаёт раскрытую толстую папку. Старец молча читает.
СУДЬЯ. И что? Какая пересудка? Я и так сплю по три часа, не обедаю, а эта очередь нескончаема. С этим товарищем всё понятно. Он находится там, где должен быть согласно тяжести своих проступков. Наш Суд никогда не ошибается.
СЕКРЕТАРЬ. Понятно. Конечно, понятно. Но общественность просит дело пересмотреть. Апелляция!
Показывает пальцем на небо.
СУДЬЯ. (пожимает плечами.) Ничего не понимаю. (молчит, хмурит лоб.) Хорошо. Только ведь там очередь лет на триста.
СЕКРЕТАРЬ. Этого без очереди пускают.
СУДЬЯ. Без очереди? Вы подумайте! Шишка что ли какая? За последние пять веков я такого случая не припомню. Ну, если все готовы, вызывайте, что ли.
В зал суда в сопровождении двух конвоиров заходит молодой человек в щегольском костюме, но с опущенной головой и шаркающей походкой проходит на скамью подсудимых.
СУДЬЯ. Представьтесь, пожалуйста, молодой человек.
Молодой человек поднимает голову.
ЕСЕНИН. (без энтузиазма.) Сергей Александрович Есенин, родился 21 сентября 1895 года в Рязанской губернии в селе Константиново...
СУДЬЯ. (удивлённо.) Постойте, постойте… Тот самый…
Смотрит на обложку дела, поправляет очки.
СУДЬЯ. Сергей Александрович, а ведь это вы написали следующие богохульные стихи:
Время моё приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело
Выплевываю изо рта.
ЕСЕНИН. (оживляясь.) А что, их помнят? Я… Но тогда меня не так поняли. Да, и вообще… Не надо было их писать.
СУДЬЯ. Не так поняли? А что же означает этот стих? По-моему, всё достаточно прозрачно.
ЕСЕНИН. Понимаете, я всего лишь хотел, чтобы Бог был для живых, а не для мёртвых, чтобы рай был на земле, а не где-то за облаками. Вот, даже взять Америку, Бродвей. Сколько там света! Эту улицу называют светлой дорогой. А у нас, что на дорогах? Русские свет только перед иконами, для нарисованного Бога зажигают, а не для людей. Хотя в каждой живой душе есть искра Божья.
Судья хмыкает.
СУДЬЯ. Ладно, оставим дискуссию. (секретарю.) Кто у нас со стороны обвинения?
Секретарь молча смотрит то на Есенина, то на Судью.
СУДЬЯ. Что молчишь?
СЕКРЕТАРЬ. Чёрный Человек.
Есенин меняется в лице, сутулится.
ЕСЕНИН. Уважаемый суд, а возможно ли заменить прокурора? Я не хочу общаться с этим… Чёрным. (умоляющей скороговоркой.) Я согласен на кого-нибудь из ОГПУ или Толю Мариенгофа?
СУДЬЯ. Подсудимый, вы серьёзно?
ЕСЕНИН. Как никогда. Уважаемый суд, я ведь не хотел апелляции. Могу вернуться туда, откуда пришёл. Компания не самая плохая, если не считать Маяковского, да и с ним я почти помирился.
СУДЬЯ. Подсудимый, попрошу вас не паясничать. Раз вы здесь, значит, так должно быть. Вернуться назад ещё успеете. (секретарю.) Кто будет адвокатом подсудимого Есенина?
СЕКРЕТАРЬ. Хотели позвать Бениславскую, но ей не положено потому, как и сама наложила на себя руки.
СУДЬЯ. И что же ты предлагаешь?
Выразительно смотрит на Секретаря. Секретарь многозначительно молчит.
ЕСЕНИН. Господин Судья! Если уж совсем нельзя избежать этой экзекуции, то я готов сам себя защищать.
Судья прикрывает глаза рукой.
СЕКРЕТАРЬ. А что? Пусть сам себя защищает. У поэта Есенина язык подвешен.
СУДЬЯ. (убирает руку с глаз.) Я согласен.
Секретарь радостно улыбается. Двое служащих суда выкатывают на тележке большую книгу в кожаном переплёте – Книгу жизни Есенина. Выходят.
СЕКРЕТАРЬ. Здесь всё. Включая полное собрание сочинений, сожжённые рукописи, утерянные документы.
СУДЬЯ. Где обвинитель?
В зал суда входит Чёрный Человек. Кланяется Судье, снимая цилиндр. Едва кланяется Есенину. Есенин передразнивает его. Чёрный человек усмехается, встаёт к трибуне напротив поэта. Секретарь садится с правой стороны от Судьи рядом с печатной машинкой.
СУДЬЯ. Я надеюсь, вы помните правило, что должны говорить правду и ничего кроме правды и знаете о каре за лживые показания?
ЕСЕНИН и ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (одновременно.) Да, Высокий Суд!
СУДЬЯ. В таком случае - начнём. (Чёрному Человеку.) Многоуважаемый, расскажите суду, при каких обстоятельствах вы познакомились с обвиняемым?
Чёрный Человек смотрит на Есенина, выдерживает паузу.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Господин судья! Я познакомился с поэтом Есениным у Зинаиды Гиппиус на спиритическом сеансе в 1915 году в Петрограде. Хотя, какой он тогда был поэт? Так!
СУДЬЯ. Прошу вас выражаться яснее.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Есенин попросил меня быть его чёрным ангелом-хранителем, я помогал ему писать стихи и вытаскивал из многочисленных передряг.
СУДЬЯ. А когда между вами возник конфликт?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. В 1922 году Сергей Александрович перепил и попытался вскрыть вены, я ему пытался помешать, но он вопил, что я ему до чёртиков надоел, и только убив себя, он покончит со мной.
СУДЬЯ. (Есенину.) Это правда?
ЕСЕНИН. Да, к сожалению.
СУДЬЯ. (Чёрному Человеку.) А есть ли между вами неразрешённые обиды?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (вздыхает.) Не знаю, как у Есенина, у меня обида одна: мне бесконечно жаль, что поэт уничтожил себя, не потратив всего таланта, что был ему дан.
СУДЬЯ. Ну, коли это единственная обида, то можете приступить к обвинению.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вина первая. Я обвиняю Сергея Александровича Есенина в тщеславии. В том, что ради славы он шёл по головам, не разбираясь в средствах достижения. И в доказательство этого я покажу вам одну историю. (Кивает головой в сторону Книги жизни Есенина.) Разрешите, господин судья.
СУДЬЯ. Разрешаю.
Чёрный человек подходит к книге, кладёт руки на Книгу жизни поэта. Вой, треск. На мгновение сцена погружается во мрак.

Явление 2.
Царское село, Феодоровский городок. 1914 год, вечер. Есенин смотрит из-за кустов на Распутина, который сидит с молитвенником на скамейке. Распутин его замечает, делает жест рукой.
РАСПУТИН. Ей ты, белобрысый, чё надо? Ты там долго сидеть собрался? Али до ветру присел?
Есенин выходит, поправляет форму.
ЕСЕНИН. Серёжка Есенин. Поэт, служу в санитарном поезде имени Александры Фёдоровны.
РАСПУТИН. Так, уж виделись.
ЕСЕНИН. Ну, так я это… на всякий случай. Вдруг ты меня забыл, Григорий Ефимыч.
РАСПУТИН. Не забыл.
ЕСЕНИНЫ. Григорий Ефимыч, я хотел у тебя про дар твой расспросить. Правда, ты людей насквозь видишь? Что было, что будет?
РАСПУТИН. Вижу.
ЕСЕНИН. Нет. Не так хотел спросить. То, что видишь, я знаю. А как это у тебя получается?
РАСПУТИН. На то Господня воля была.
ЕСЕНИН. (широко улыбается.) То есть, ты вот смотришь на человека и сразу всё видишь? Или сначала надо карты раскинуть? По руке погадать?
РАСПУТИН. Сразу.
ЕСЕНИН. (после паузы.) Погода нынче хорошая. Урожай гороха будет.
РАСПУТИН. Вроде, не дурак, а елозишь, как вошь по бороде. Что тебе надо-то?
ЕСЕНИН. Григорий Ефимыч, а ты можешь меня великим поэтом сделать?
РАСПУТИН. Ах, так вот ты зачем! (Начинает хохотать.) Ты же, вроде, и так пишешь?
ЕСЕНИН. Пишу. Только вот толку-то. Пушкин в мои годы!
РАСПУТИН: Пушкин мог быть только один. Почему бы тебе не быть самим собой?
ЕСЕНИН: Нет, я серьёзно: можешь?
РАСПУТИН. (прекращая смеяться.) Могу. Но цена слишком высока. Стихи – они стихи и есть. Не стоят они того. Да, они переживут века, но жить, как псу подзаборному… Жисть-то у тебя одна.
ЕСЕНИН. И что - «жисть»?! Все мы смертны. И я, и ты, может быть. Только слава наша нас переживёт. Ты вот тоже не остался под Тобольском. Явно, покой для тебя не главное. (умоляет.) Что я должен сделать? Григорий Ефимыч, я на всё готов! С клюкой да сумой сквозь Россию пройти! У нас в Константинове много каликов ночевало, их хлеб я знаю. Душу продать Дьяволу – так продам. Даже мать могу забыть – какая она мне мать? Кукушка! Григорий Ефимыч! Ради Христа тебя прошу… Больше мне в жизни и не надо ничего…
РАСПУТИН. Ну, хорошо. Только имей ввиду, тебе будет отведено меньше, чем Христу.
 Есенин бледнеет.
ЕСЕНИН. (после паузы.) Хорошо. Я согласен.
РАСПУТИН. И ещё: любая баба, которая будет тебе по сердцу и с которой ты свяжешь свою жизнь, умрёт. Одних убьют, другие сами на себя руки наложат.
Есенин молчит.
РАСПУТИН. Ты готов заплатить такую цену?
ЕСЕНИН. (спешно.) Готов, готов. Только, чтобы непременно, стать самым великим! Не меньше Пушкина, а то и больше!
Распутин хохочет. Потом достаёт из кармана записку.
РАСПУТИН. Знал, что всё так и будет. Вот, держи, передашь полковнику Ломану.
ЕСЕНИН. (удивлённый берёт записку, целует её.) Спасибо, Григорий Ефимыч! Правду говорят, что ты всесилен!
Есенин машет рукой и убегает по дорожке в сторону казармы.
РАСПУТИН. (в спину.) Ох, и дурак же ты, паря. Пожалеешь ещё, да поздно будет.
Распутин уходит в сторону дворца. Сцена погружается во тьму.

Явление 3.
Зал суда. Чёрный Человек убирает руки с книги.
ЧЁРНЫ ЧЕЛОВЕК. (с иронией в голосе.) Ну-с, видели, каков!?
ЕСЕНИН. (кричит.) Я не предполагал! Не предполагал, что так будет! Я не слышал, что он сказал в спину, я уже был далеко.
СУДЬЯ. Подсудимый, сохраняйте уважение к суду. Ещё не время отвечать обвинителю. (Чёрному Человеку.) Вы же продолжите, уважаемый?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Я думаю, Сергей Александрович может объясниться.
СУДЬЯ. Тогда, подсудимый, что готовы возразить?
ЕСЕНИН. Высокий Суд! Да, я искал славы, и я обращался к старику-Распутину, ведь кто я был? Мальчишка! А слава гарантировала какой-то хлеб и относительную безопасность. Мы тут с ним снова встретились случайно, так он меня спросил, доволен ли я тем, что получил? Как ответил ему, так говорю и вам: если бы я знал, как тяжело это будет, если бы я знал… Сколько раз я хотел уйти от славы, а она всё равно меня настигала. Я даже однажды написал:
Не искал я ни славы, ни покоя
Я с тщетой этой славы знаком…
СУДЬЯ. А женщины? Вы чувствуете себя виноватым в их гибели?
ЕСЕНИН. Изадору задушил шарф, намотанный на колесо машины, Зинку жестоко убили, Галя застрелилась… Да, виноват я перед ними. Но видит Бог, я старался не влюбляться, не завязывать серьёзных отношений. (скоро крестится.) Вот вам крест! От Ани ушёл вовремя, с Августой даже не целовались, а Соня хорошая, но я её не любил.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Про женщин мы отдельно поговорим-с. Прошу внести в зал заседания ещё улики тщеславия Есенина.
Входит работник суда с двумя папками.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вот, оцените-с! Это газетные вырезки, которые подсудимый собирал в течение жизни со всеми рецензиями и отзывами на своё творчество. 
ЕСЕНИН. А что, кого-то не интересует, что говорят у него за спиной? Или я что-то противозаконное сделал? Кстати, господин Судья, тут ещё не хватает трёх папок с опубликованными стихами.
СУДЬЯ. (стучит молотком.) Подсудимый! П-п-п-прошу тишины!
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК: (Судье.) Если позволите, я позову сюда свидетеля многочисленных злодеяний Сергея Александровича. (Судья утвердительно кивает головой.) Анатолий Борисович, проходите!
Виновато озираясь входит Мариенгоф.
МАРИЕНГОФ. (Есенину.) Здравствуй, Сергун!
ЕСЕНИН. Удивительно, что тебя к нам не отсортировали. У меня к тебе столько вопросов.
МАРИЕНГОФ. (с горечью.) Не думай, что я в раю. Застрял на досмотре. Сколько лет стою, а очередь всё не короче.
СЕКРЕТАРЬ. Тсс! Разговорчики!
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (Мариенгофу.) Представьтесь.
МАРИЕНГОФ. Приветствую Высокий суд. Меня зовут Мариенгоф Анатолий Борисович. Семь лет я был самым близким другом поэта Есенина.
ЕСЕНИН. (возмущённо.) Давай-давай, ври! Скотина ты бессовестная! Не друг ты мне, а свинья!
СУДЬЯ. (заикаясь.) Товарищ Есенин, ва-ва-ваааш черёд ещё не пришёл! Да-да-дааайте свидетелю высказаться, а там и вы всё, что почтёте нужным, расскажете. (Чёрному Человеку.) Пппродолжайте.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Анатолий Борисович, что вы можете рассказать о желание Сергея Александровича прославиться?
МАРИЕНГОФ. Что тут скажешь? Он всякой славе всегда завидовал. Это было его главной, так сказать, жизненной силой. Однажды редактору Боре Малкину он за месяц три медали пообещал, расхваливая его организаторские способности, лишь бы тот стихи его опубликовал.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. И что здесь такого?
МАРИЕНГОФ. В те годы никаких медалей ещё не существовало. От обещанной есенинской высокой награды добрейший Малкин добрел еще больше. Глядишь -  и подписан заказ на новое полугодие.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Были ли другие случаи, в которых подсудимый был движим только личной выгодой?
МАРИЕНГОФ. Таких наберётся тысяча. Но вот, хоть история с племянницей Шаляпина. Весной, кажется, 1920-го мы вчетвером: Есенин, я, Рюрик Ивнев и племянница Шаляпина катались на в экипаже по городу. Сергун весь день с ней любезничал, шептал всякое на ушко, приобнимал за талию, она только рдела и скрывала смущение за смехом. А вечером того же дня он сообщил мне, что решил жениться на девушке, поскольку их имена красиво звучат вместе. Вроде, он даже сватался, но девушка на своё счастье оказалась умной и не согласилась.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Садитесь, Анатолий Борисович, но не уходите. Я вас ещё вызову.
(Есенину.) Ну-с?
ЕСЕНИН. Так, а что тут ответишь? Врёт он. И про первое, и про второе! Толя у нас много чего написал, очернив моё имя. Думаю, как Понтия Пилата помнят в связке с Христом, так и Толю помнят лишь потому, что он себя в один ряд со мной поставил.
МАРИЕНГОФ. (Истерично.) Неправда! Я тоже талантлив! Я тоже гений!
ЕСЕНИН. А давай вспомним историю про Шварца. Как ты там написал? Прокурор, зачитайте, ради Бога. У вас же есть этот текст.
Чёрный Человек достаёт из-под трибуны книгу Мариенгофа воспоминаний о Есенине.
ЕСЕНИН. Пожалуйста, откройте там эпизод об этом несчастном, (Мариенгофу.) как ты его назвал? Приват-доцент, кажется? (Чёрному Человеку.) Он написал «Евангелие от Иуды».
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Сейчас. (листает.) Нашёл-с. "Шварц кончил читать и в необычайном волнении выплюнул из глаза монокль. Есенин дружески положил ему руку на колено: – А знаете, Шварц, ерунда-а-а!.. Такой вы смелый человек, а перед Иисусом словно институтка с книксочками и приседаньицами. Помните, как у апостола сказано: "Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам"? Вот бы и валяли. Образ-то какой можно было бы закатить. А то развели патоку… да еще от Иуды. И безнадежно махнув рукой, Есенин нежно заулыбался. Этой же ночью Шварц отравился". (закрывает книгу, Есенину строго.) И что же, подсудимый, хотите сказать, что это неправда-с?
ЕСЕНИН. Шварц умер от передозировки кокаина. Месяца через полтора-два после того вечера. Я тут, кстати, с ним встречался. (Мариенгофу.) Или ты будешь отрицать?
МАРИЕНГОФ. Я не знал, что ты узнаешь, что я о тебе напишу. Мы же верили, что после смерти ничего нет. Сергун, извини…
ЕСЕНИН. Я-то, может и простил бы тебя давно, - мёртвые, знаешь, вообще не склонны обижаться, - только кто меня теперь отмоет от твоей грязи?! От говнища всего этого. Мы ведь с тобой на одной постели спали. Последнюю краюху делили, а ты, мразь, гадостей написал в характерной тебе манере. Лучше бы ты на могиле моей насрал. Я ведь тебя, действительно, другом считал, а ты…
Мариенгоф сползает со скамьи, закрывая лицо руками.
СУДЬЯ. Хватит! Устроили ба-бааалаган. Вижу, свидетель ненадёжен. Будем спрашивать его только в крайнем случае. Постановляю: подсудимого п-п-признать виновным в тщеславии.
Секретарь кивает головой, что-то печатает. Есенин и Чёрный Человек друг на друга недобро смотрят.
СУДЬЯ. (Чёрному Человеку, заикаясь.) Да-даааавайте дальше.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Покорнейше благодарю, уважаемый суд! Тогда я обвиняю Сергея Александровича Есенина в том, что он никогда никого по-настоящему не любил, всю жизнь не мог обуздать плоти и вступал в блудливые отношения. Бесконечные кабачные девки, связь с Клюевым, использование женщин в своих целях. Да, вот. Смотрите сами. Даже женщину, с которой у подсудимого двое детей, он ни во что не ставил.
Чёрный Человек кладёт руку на Книгу жизни Есенина. Сцена темнеет.

Явление 4.
1919 год, Петровский переулок, 5. Съёмная квартира Есенина и Мариенгофа. В подъезде слышен шум. С кровати привстаёт Зинаида Райх. Прислушивается. Шум приближается к двери. Райх встаёт с кровати, садится на кресло к двери. В квартиру вваливаются пьяные Есенин и Мариенгоф.
МАРИЕНГОФ. И всё-таки, Сергун, ты не прав. Звучание слова – важнее смысла. Поэзию надо слушать, не пытаясь вникнуть в слова. Это магия…
ЕСЕНИН. (запинаясь.) То-ля. Толя, не прав ты. В стихе важно и то – и это! Смысл без формы, (икает.) смыл без формы… (замечает Райх.) Зина?
РАЙХ. Зина.
ЕСЕНИН. А что ты тут делаешь?
РАЙХ. (встаёт из кресла.) Знаешь, я тоже себя спрашиваю об этом.
МАРИЕНГОФ. Зинаида Николавна, здравствуйте!
РАЙХ. (не замечая Мариенгофа.) Какого чёрта я снова к тебе припёрлась? (прикладывая руку к голове.) Ах, да… Вспомнила. Кто-то мне выслал деньги и просил срочно приехать.
ЕСЕНИН. Я? Я просил приехать?!
РАЙХ. (достаёт из кармана.) Вот твоя телеграмма!
ЕСЕНИН. И ты поверила?
МАРИЕНГОФ. (машет рукой и выходит за дверь.) Опять семейные распри. Сергун, я пойду ещё поброжу. (громко.) И подумай ещё раз – семья поэту не нужна.
РАЙХ. Ах, Анатолий Борисович! Опять вы со своими чёрными речами! Да, пропадите вы пропадом! (бросает ему в спину чернильницу со стола.)
Чернильница летит, ударяется в стену рядом.
МАРИЕНГОФ. (Есенину, высунув голову в дверной проход.) Если помнишь, небезызвестного поэта Пушкина сгубила именно семья. Не женился бы – написал бы ещё прорву всего.
Мариенгоф исчезает. Есенин подходит к Райх, пытается обнять. Райх отстраняется.
ЕСЕНИН. Зинон, да, шучу я. Что ты?
РАЙХ. (плачет.) Опять пьёшь. Опять кутишь. Мариенгоф этот противный. Серёжа, что же ты творишь? Мы же когда-то были нормальной семьёй.
ЕСЕНИН. (кричит.) Цыц, баба! Замолчи!
РАЙХ. Сам замолчи, Танюшку разбудишь.
ЕСЕНИН. Семья говоришь? Не было у нас семьи. Началось всё с обмана. Да, если бы я знал, что я у тебя не первый…
РАЙХ. Да, если бы кто-то не говорил, что скинется за борт!
ЕСЕНИН. Что же, я сам виноват?
РАЙХ. Моя вина только в том, что влюбилась в тебя, как дура. На сказки твои повелась. Да, пропади они пропадом все твои стишки! Вся твоя поэзия – сплошной кич и самодовольство! Деревня, да образа, ни одного живого слова!
ЕСЕНИН. Заткнись, дура! Глупая баба!
Есенин ударяет Райх по лицу, она падает в кресло. Есенин хватает её за волосы, стаскивает на пол. Райх свернулась калачиком на полу, стонет, закрывает лицо руками.
РАЙХ. (плача.) Серёжа, только не по лицу. От людей стыдно! Серёжа…
Есенин пинает Райх под зад, ноги не держат его, он падает сверху.
ЕСЕНИН. Сучье отродье! У всех жёны как жёны, а мне бес подсунул.
Райх плачет. Есенин усаживается на полу, прислонившись к креслу.
ЕСЕНИН. Прекрати, а то добавлю. Развела мне болото. (пауза.) Зинон! Хватит, тебе говорю.
Райх молчит, продолжая всхлипывать. Есенин обнимает её.
ЕСЕНИН. Что? Шибко больно? Ну, прости ты меня. Взбесила ты меня этими словами про поэзию. Не понимаешь в ней ничего, а в критики записалась. Признайся, задеть меня хотела, больно сделать…
Райх освобождается от объятий Есенина, встаёт, отходит к окну.
ЕСЕНИН. Куда ты? Да, и пошла ты, сучка.
РАЙХ. (тихо.) У нас будет маленький.
Есенин удивлённо оборачивается.
ЕСЕНИН. Повтори…
РАЙХ. У нас будет маленький.
ЕСЕНИН. (после паузы.) У нас или у тебя?
РАЙХ. (оборачиваясь к Есенину, отстранённо.) Я так торопилась в Москву. Мы с Танечкой соскучились по тебе.
ЕСЕНИН. Ты уверена, что это мой ребёнок? Учти, я чужого воспитывать не буду.
РАЙХ. Думаю, увижу Серёжку, обниму, сердцем оттает. Может, новость про малыша вернёт мою златовласую сказку, моего царевича.
ЕСЕНИН. Зин! Мы же с тобой только два раза за последние два месяца...
РАЙХ. Ехала сюда, сердце замирало. Вспомнила, как жили мы в Петрограде. Как ты ребятишек хотел. Потом… как ты обручальное кольцо в окно выбросил.
ЕСЕНИН. Зинон! Хватит. Подойди ко мне, помоги мне подняться.
РАЙХ. (кричит.) Что – «Зинон»? Не нужна тебе ни я, ни дети. Пропади оно, всё пропадом. Схожу к акушерке, не буду больше от тебя рожать.
Есенин кое-как поднимается. Подходит к Райх, обнимает.
ЕСЕНИН. Зинка… (гладит её по спине.) А, может, ты и права. К акушерке сходишь? У нас же уже есть ребёнок.
Райх его отталкивает от себя. Он снова падает на пол.
РАЙХ. Теперь назло тебе не пойду. 
ЕСЕНИН. Понимаешь, вокруг - чёрти-что! Я без своего угла. А тут ещё двое ребятишек.
РАЙХ. Серёжа, если бы ты не прогуливал то, что тебе платят журналы, если бы ты не водился с этими противными людьми, то всё бы у нас было хорошо. (пауза.) Я спать. Утром мы Танечкой обратно. Поспи, пожалуйста, в кресле.
Райх уходит в полумрак комнаты. Есенин поднимается, смотрит растерянно по сторонам, потом садится в кресло и засыпает.

Явление 5.
Чёрный Человек убирает руки с книги. Смотрит на Судью, на Есенина.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Высокий Суд, я мог бы продолжать, рассказать, как в другой раз товарищ Есенин чуть не забил до смерти свою беременную жену, и как она от него сбежала, как потом лупил вторую супругу, всемирно известную «босоножку» Айседору Дункан, как изменял им, врал, вытягивал деньги, но, я думаю, этого достаточно. Мне искренне жаль женщин, что любили Сергея Александровича. Пагубные привычки из его незрелой личности сотворили монстра-с.
СУДЬЯ. Подсудимый, есть что возразить?
ЕСЕНИН. Высокий Суд, в общем - я признаю свою вину. А в частностях надо разобраться. У меня ничего не было с Клюевым. Подозреваю, что ко мне он испытывал более, чем отеческие чувства, но для меня он оставался только старшим товарищем по стихам. Знаете поговорку: ласковый теля двух маток сосёт? Вот, это про меня. Если хотите, я использовал любовь Клюева к себе, но никаких сношений. У меня было не так много баб, человек десять. Кабачных шалав считать не будем. Однако о том, что я ловелас – это всё миф, который создавали я и товарищи. Если бы их действительно было столько, то я бы ничего не написал. Про Зину и Изадору. Да, я не был образцовым отцом семейства, да, я их бил. Да, я виноват в том, что наша жизнь была невыносимой. Но, поверьте, я не со зла. Всё моя болезнь. Я был очень болен. Но я их любил. Очень любил.
Секретарь подаёт знак Судье.
СУДЬЯ. (Секретарю.) Что?
СЕКРЕТАРЬ. Я бы хотел сказать, что к делу Сергея Александровича прикреплено ходатайство его бывших жён. Они его простили и просили Высокий Суд отправить его в рай.
СУДЬЯ. Ты смотри, что делается. Стокгольмский синдром?
Секретарь пожимает плечами.
СУДЬЯ. Но ведь прощение не освобождает от ответственности. На то мы и Высший суд, чтобы быть объективными.
ЕСЕНИН. Господин судья! Ведь я не всегда был этим монстром. Позвольте мне показать, какими были отношения с моей первой женой.
Судья кивает головой в знак согласия. Есенин кладёт руки на книгу жизни. После яркой вспышки в зале суда темнеет.

Явление 6.
1914 год, декабрь. Москва. Изба. Светло и чисто. В дом заходят Есенин и Анна Изряднова, на руках Есенина в свёртке ребёнок.
АННА ИЗРЯДНОВА. (Удивлённо.) Серёжа! Надо же, ты убрался! Как хорошо оказаться дома после больницы.
Есенин проходит к кровати, кладёт на неё младенца, приоткрывает уголок, смотрит на мальчика, который спит.
ЕСЕНИН. (шёпотом.) Вот я и отец.
Анна раздевается, подходит к плите.
АННА ИЗРЯДНОВА. Серёжа! Ты ли это? Ты и обед приготовил?
ЕСЕНИН. (отзывается в полголоса.) А ты что же, думаешь, я неженка? Чай, крестьянских, мужицкий кровей.
АННА ИЗРЯДНОВА. Ты не мужицких. Ты мой херувим!
ЕСЕНИН. Ладно-ладно! Там в буфете ещё пирожные. Надо же отметить такое событие. 
Анна подходит к Есенину, смотрит на него, на сына, целует Есенина в кудри.
АННА ИЗРЯДНОВА. Вот бы так, как сейчас, было всегда. (целует.) Серёжа мой, Серёжа. Как же я люблю тебя.
ЕСЕНИН. А как же! Так и будет, Анют. Вот увидишь. Я сейчас стихами деньги зарабатывать начну. Знаешь, какой у нас домина будет! Нарядов тебе накуплю, как у Веры Холодной, чулки шёлковые – всё под стать твоей красоте.
АННА ИЗРЯДНОВА. Бог с ними, с чулками. Лишь бы ты любил меня так же.
Есенин страстно целует Изряднову, рукой залезает под кофту.
ЕСЕНИН. Какова!
АННА ИЗРЯДНОВА. (убирая руку Есенина и поправляя кофту.) Врач сказал, что ещё нельзя, надо обождать недельку.
ЕСЕНИН. (вздыхает.) Жаль…Ну тогда, пока Юрка не проснулся, пошли поедим.
Уходят на кухню.
ЕСЕНИН. (с кухни.) Здорово-то как: я – отец! Анют, ты можешь поверить?! Я, Сергей Есенин, - отец!
Сцена темнеет.

Явление 7.
Зал суда. Есенин убирает руки от книги.
ЕСЕНИН. Больше, чем в тот момент я не был счастлив никогда. Вся жизнь была передо мной. Жена, сын. Я полон сил и таланта. «О, моя загубленная свежесть…». Если позволите, Господин Судья, я бы хотел позвать свидетеля.
СУДЬЯ. Зовите.
ЕСЕНИН. Изадора! Изадора, заходи.
В зал суда входит Айседора Дункан в красной тунике с красным длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи.
ДУНКАН. (с американским акцентом.) Ваша Честь! Господа! Добрый день!
СУДЬЯ. (делая кивок головой.) П-простите, Айседора, не могу поцеловать вашу руку, чин обязывает, но мысленно я у ваших н-ног.
Айседора улыбается. Потом переводит взгляд на Есенина. Подходит к нему. Пытается обнять, но со своих мест встают конвоиры. Поэтому Дункан и Есенин Берутся за руки. Оба улыбаются. Дункан гладит Есенина по щеке, кудрям.
ДУНКАН. За-ла-тая га-ла-ва. Сергей Александрович, милый…
СУДЬЯ. Госпожа Дункан, прошу вас вернуться на место. Это запрещено!
ЕСЕНИН. (не обращая внимания на слова судьи.) Изадора, я так рад тебя видеть. Знаешь, смерть тебе к лицу. Ты прямо помолодела. Ты хороша, что твоя Афродита.
ДУНКАН. (улыбается.) Серьёжа. Я тебя не понимать.
ЕСЕНИН. А шарф тот самый?
ДУНКАН. Ноу. Тот шарф разорвать пипл. Есть суеверие. Я – повешенный, шарф принести лэк. Биг лэк.
СУДЬЯ. (громко и строго.) Свидетельница Дункан! Вернитесь на ме-ме-сто!
ЕСЕНИН. (Дункан.) Ладно, Дунь, иди. (делает жест в сторону скамьи Дункан.) Гоу. Судья ждёт!
Дункан идёт на другой конец зала.
ЕСЕНИН. Господин Судья, простите нас. Давно не виделись. Я могу задать ей вопросы?
СУДЬЯ. Для этого её и вызвали.
ЕСЕНИН. Свидетельница Изадора Дункан, расскажите, как вы жили с обвиняемым, то есть со мной?
Дункан стоит, хлопая глазами.
ЕСЕНИН. Был ли я жесток с тобой? С чем это было связано?
ДУНКАН. Ноу! Сергей Александрович любить Изадора. Русска любоф. Бьёт – значит любоф. Изадора любить свой муж Езенин.
ЕСЕНИН. Господи, за столько лет ты забыла весь русский. Стыд-то какой. (Судье.) Вы понимаете по-английски?
СУДЬЯ. Всё равно, как. Пусть рассказывает.
ЕСЕНИН. Изадора. Тел ми! Хав дид ви лив тугезе?
ДУНКАН. Lived nice. I loved you, you loved me. Then you’ve started drinking a lot, feeling sad for Russia, and that made you ill.
ЕСЕНИН. (в сторону.) Ничего не понял. (Дункан.) После чего случились со мной перемены?
ДУНКАН. Ты знать. Доктор сказать ты болен.
ЕСЕНИН. (Судье.) Видите, она подтверждает мою болезнь. Справки вам предоставить?
СЕКРЕТАРЬ. Всё есть, не беспокойтесь, товарищ Есенин.
ДУНКАН. (Судье.) I want to dance for Езенин. May I, your honor?
СУДЬЯ. Станцевать? Даже не знаю.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Я протестую, Высокий Суд! Это не имеет к делу никакого отношения-с!
ЕСЕНИН. Позвольте ей, господин Судья! Она без этого не может.
СУДЬЯ. Не припомню другого такого странного суда. Пусть ттт-т-танцует.
ДУНКАН. (радостно.) Спасибо! (шлёт в сторону Судьи воздушный поцелуй.)
Дункан выходит на центр зала, из-под потолка начинает звучать «Интернационал». Свет становится приглушённым. Дункан самозабвенно танцует. После окончания танца раздаются аплодисменты и крики «Браво» со всех сторон.
Дункан возвращается на скамью.
СУДЬЯ. Хороша.
ЕСЕНИН. Хороша Дуняша – да, не ваша! Ой, простите, Господин Судья. Само-собой вырвалось.
СУДЬЯ. По существу, что ещё скажете, подсудимый?
ЕСЕНИН. В заключении я хочу сказать, несмотря на то, что прискорбные факты были в моей биографии, я, действительно, был жесток с людьми, которых любил, но эти вспышки были вызваны неосознанно, моей болезнью.
СЕКРЕТАРЬ. Да, факт душевной болезни на лицо.
СУДЬЯ. (Чёрному Человеку.) А вы что скажете?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Да, душевную болезнь господина Есенина отрицать нельзя. Но я бы не стал на неё списывать все его бесчинства.
СУДЬЯ. Принято. Давайте дальше, в чём там товарищ Есенин ещё обвиняется?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Я обвиняю Сергея Александровича в том, что он алкоголик. Что подтверждают многочисленные свидетельства друзей и знакомых. Господин Есенин, вы же не будете отрицать, что вы были алкоголиком? А, это высокохудожественное стихотворение, кажется, единственное посвящено вашей Изадоре?
Сыпь, гармоника! Скука… Скука…
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.
Излюбили тебя, измызгали,
Невтерпеж!
Что ж ты смотришь так синими брызгами,
Иль в морду хошь?
ДУНКАН. (с американским акцентом.) Бьютифол! Прекрасный стих. Езенин талант!
ЕСЕНИН. Во! Видели? Ей нравится!
СУДЬЯ. Подсудимый п-п-помолчите.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (Мариенгофу.) Анатолий Борисович, скажите, как часто пил Сергей Есенин?
Мариенгоф вскакивает со скамьи.
МАРИЕНГОФ. Ну, как часто? Как и все. Каждый раз, как мы бывали с «Стойле Пегаса». Правда, это было больше для виду, чтобы создать себе репутацию московского гуляки. А потом стал пить по-настоящему.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. С какого момента пагубная привычка подсудимого превратилась в болезнь?
МАРИЕНГОФ. Я полагаю, что с тех самых пор, как Есенин стал встречаться с Дункан. Как-то он признавался мне, что не может смотреть на неё трезвыми глазами.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Продолжайте, продолжайте, Анатолий Борисович!
МАРИЕНГОФ. Как-то я попросил у Изадоры воды. Мне предложили всевозможные напитки, за исключением безалкогольных. Шампань, коньяк, водка. Я так думаю, Изадора сама его спаивала, чтобы он был покладистым и никуда не ушёл.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Так-с. Интересное замечание. А объясните, Анатолий Борисович, зачем Есенин притворялся пьяным?
МАРИЕНГОФ. Пусть он сам и ответит. Я почём знаю? Скажу, а невольно совру. 
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Не надо врать. Просто суду интересно ваше предположение.
МАРИЕНГОФ. (посмотрел на Есенина, затем на Чёрного Человека.) Думаю, это был его сценический образ, чтобы говорить всю правду и списывать на свою невменяемость.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Например? Не понимаю вас.
МАРИЕНГОФ. Примеры? Серёжка обычно притворялся пьяным и кричал на весь ресторан «Бей коммунистов, спасай Россию», «Вся власть крестьянам и рабочим!», «Земля крестьянам». Крыть большевиков публично мог только Есенин, ему всё прощалось за его талант.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (Есенину.) Сергей Александрович, вам есть, что добавить?
ЕСЕНИН. (встаёт.) Есть.
Дождик мокрыми метлами чистит
Ивняковый помет по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев,—
Я такой же, как ты, хулиган.
Так сложилось, что это моё стихотворение стало первым из всенародно любимых. Его знали и цитировали, его просили во время выступлений. А, поскольку я всегда относился к чтению стихов, как к театральной постановке, то изображал из себя пьяненького. Ну, бывает, выпьешь рюмку, но не больше. Разве я написал бы столько, если бы пил беспробудно?
СЕКРЕТАРЬ. Господин Судья, тут есть письменное заявление свидетеля, которого мы не стали вызывать в суд. Зачитать?
СУДЬЯ. Зачитай.
СЕКРЕТАРЬ. Это свидетельство переводчика Айседоры Дункан, директора её танцевальной школы Ильи Ильича Шнайдера. Кхе-кхе… «Много написали и наговорили о Есенине — и творил-то он пьяным, и стихи лились будто бы из-под его пера без помарок, без труда и раздумий... Всё это неверно. Никогда, ни одного стихотворения в нетрезвом виде Есенин не написал. Он трудился над стихом много, но это не значит, что мучительно долго писал, черкал и перечеркивал строки. Бывало и так, но чаще он долго вынашивал стихотворение, вернее, не стихи, а самую мысль. И в голове же стихи складывались в почти законченную форму. Поэтому, наверно, так легко и ложились они потом на бумагу».
Многозначительно откладывает письмо в сторону.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (Есенину.) Как же вы стали алкоголиком-с?
ЕСЕНИН. (передразнивая.) Алкоголиком-с? Разрешите? (Указывает на книгу жизни.)
Есенин подходит к Книге жизни, кладёт на неё руки. Сцена погружается во мрак.

Явление 8.
Клычков, Орешин и Ганин отлавливают Есенина, который идёт в кабак, заходят в пивную.
ЕСЕНИН. Ребят, но я только на пять минут. Мне надо ещё в журнал заскочить.
КЛЫЧКОВ. Конечно-конечно, Сергунь! О чём разговор.
Подходят к столику, встают около него.
КЛЫЧКОВ. (Официанту.) По пиву нам! И что там к нему… Давайте раков.
ОРЕШИН. Серёг, расскажи нам, что там в Америке-то видел? Откуда мы ещё узнаем…
ЕСЕНИН. Ну, что ты снова, Петь! Пропади она пропадом, ваша Америка. Премерзкая страна.
Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Всё курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца,
Проходимец и джентльмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково – бизнесмен.
Подходит официант.
ОФИЦИАНТ. Ваше пиво и вобла.
ГАНИН. Что тебя там впечатлило? Не может же быть, что всё плохо.
ЕСЕНИН. Алёш, да что там впечатлило? Как и везде. Красивые дома понастроены. Огромные проспекты, авто. Тысячами огней освещены центральные улицы. У нас зимний в царское время так не освещали, как сияет в Америке какой-нибудь Манхеттен.
Клычков незаметно подливает в пиво Есенина водки из шкалика. Подмигивает Ганину.
ЕСЕНИН. Но всё же, если взглянуть на эту беспощадную мощь железобетона, на Бруклинский мост, всё же жаль, что какой-нибудь Гайавата не охотится здесь за оленем. Всё сделано для удобства человека. И ничего – для его души. И везде, знаете, этот гнилостный душок, что бывает в подвалах или на кладбище.
КЛЫЧКОВ. Ну, ты загнул, Сергун. Неужели ничего не понравилось?
ЕСЕНИН. Серёг, хвостом вилять не буду. Я боялся, что мне понравится. Тогда бы и мою душу смогли купить буржуи проклятые. Это я понял ещё на корабле «Париж», который вёз нас с Дунькой в Америку. Корабельный ресторан там площадью немного побольше нашего Большого театра. Я гулял на корабле в огромных залах специальных библиотек, в комнатах отдыха, где играют в карты, в танцевальном зале. А кабинет наш состоял из столовой, моей комнаты и Дунькиной, двух ванных комнат.
ГАНИН. Ну, ребят, выпьем.
Поднимают кружки.
КЛЫЧКОВ. За встречу!
Все отпивают, потрошат воблу.
ЕСЕНИН. Хорошо! Крепкое какое! (Кашляет, ставит кружку на стол. Клычков тем временем снова туда подливает водки.)
ГАНИН. И что там на твоём корабле?
ЕСЕНИН. Э, да ну его, к чёрту! Я тогда даже хохотал, таким смешным и нелепым показался мне тот мир, в котором я жил в России. Вспомнил про «дым отечества», про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за «Русь» как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию.
ГАНИН. (озираясь по сторонам.) Тссс! Сергун, что ты?
ЕСЕНИН. (пьянея.) Да! Я готов повторить: я разлюбил нищую Россию и полюбил ещё больше нашу коммунистическую власть, которая поменяла это античеловеческое, рабское мироустройство!
Замечает мужчину в зале.
ЕСЕНИН. Что ты на меня косишься? Али в морду давно не получал.
Есенин подходит к мужчине с кружкой, выплёскивает на него пиво. Мужик пытается врезать Есенину. Их растаскивают. Сбегаются официанты.
ГАНИН. Сергун, он и не смотрит на тебя. Успокойся.
ЕСЕНИН. Не надо меня считать идиотом! Шпионов везде понасадили. А так и передайте Троцкому: я люблю советскую власть! Больше, чем тогда, когда уезжал отсюда!
КЛЫЧКОВ. Пойдём отсюда, Сергун. Может, на тройке покатаемся?
ЕСЕНИН. Можно и на тройке.
Есенин выворачивает карманы, оставляет деньги на столе.
ЕСЕНИН. (кричит официанту.) Сдачи не надо!
Выходят из пивной с песней «Не бушуйте ветры буйные…». Сцена темнеет.

Явление 9.
Зал суда. Есенин убирает руки от Книги жизни.
СУДЬЯ. И что же ваши друзья, не знали, что вам пить нельзя?
ЕСЕНИН. (пожимает плечами.) Знали. Но такое состояние их сильно забавляло. И потом, Толя здесь прав. Я пил, чтобы не видеть лица Дуни, чтобы не видеть Америки, чтобы забыть, что я там никто. Именно в Америке я по-настоящему познакомился с ним.
Указывает на Чёрного Человека.
ЕСЕНИН. Он всё ходил и гнусавил: «Не для того ты душу Дьяволу завещал, чтобы шляться по европам. У родителей там дом сгорел, а ты здесь Дуньку сопровождаешь». А куда сорвёшься? У Изадоры контракт, приходилось искать забвения. Совесть шибко мучила.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Высокий Суд, если разрешите, я утверждаю, что у подсудимого как раз совести и не было-с! Я обвиняю его в алчности. В своих воспоминаниях люди, называвшие себя вашими друзьями, пишут, что вещи своей супруги Айседоры Дункан вы передаривали сёстрам, что спускали огромные деньги на гардероб и кутежи, а близким людям отказывали в помощи. Если позволите, Высокий Суд, я снова вызову Анатолия Мариенгофа.
СУДЬЯ. Д-давайте. Не возражаю.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Анатолий Борисович, вам слово. (Мариенгоф встаёт.) Расскажите, как складывались взаимоотношения Есенина и его близких?
МАРИЕНГОФ. (смотрит на Есенина, на судью, снова на Есенина.) К отцу, к матери, к сестрам относился Есенин с отдышкой от самого живота, как от тяжелой клади. Денег в деревню посылал мало, скупо, и всегда при этом злясь и ворча. Никогда по своему почину, а только — после настойчивых писем, жалоб и уговоров.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Так-с, так-с, Анатолий Борисович. А можете ли вы привести пример, когда подсудимый повёл себя, как Скупой Рыцарь?
МАРИЕНГОФ. Что-то не припомню ничего точно. Но случаи были. И с отцом, и с сёстрами.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Жаль, конечно, что ничего конкретного. А позволите, я приведу пример из ваших воспоминаний о Есенине?
ЕСЕНИН. Да, уж приведи ты, Христа ради, прямо любопытно, что он там ещё написал!
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (Судье.) Зачитываю?
Судья кивает.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Это не совсем то. Ах, вот оно! «Иногда из деревни приезжал отец. Робко говорил про нужду, про недороды, про плохую картошку, сгнившее сено. Крутил реденькую конопляную бороденку и вытирал грязной тряпицей слезящиеся красные глаза. Есенин слушал речи отца недоверчиво, напоминал про дождливое лето и жаркие солнечные дни во время сенокоса; о картошке, которая почему-то у всех уродилась, кроме его отца; об урожае Рязанской губернии не ахти плохом. Чем больше вспоминал, тем больше сердился: - Знать вы там ничего не желаете, а я вам что мошна: сдохну - поплачете о мошне, а не по мне». Здесь выпускаем про причитания Есенина. И завершение: «Под конец Есенин давал денег и поскорей выпроваживал старика из Москвы».
Есенин смеётся.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (Мариенгофу, оторвавшись от книги.) Анатолий Борисович, подтверждаете свои слова? Всё так и было?
МАРИЕНГОФ. Ну, плюс, минус. Я уже не помню.
СУДЬЯ. Понятно.
ЕСЕНИН. Господин Судья, позвольте я задам Анатолию Борисовичу вопрос?
СУДЬЯ. (Чёрному Человеку.) У вас ещё есть вопросы к свидетелю?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. По этому обвинению нет-с.
СУДЬЯ. (Есенину.) Задавайте.
ЕСЕНИН. Я даже оспаривать не буду этой твоей выдумки. Скажи мне, Толя, ты, когда писал, чем руководствовался? Ладно, я стерплю, отца попрошайкой выставил. Мы, Есенины, гордое мужичьё. Мы лучше на дорогу с кистенём бы вышли, но не попрошайничать.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Протестую, Высокий Суд! Я считаю вопрос риторическим и к следствию дела не имеющим.
СУДЬЯ. Нет, пусть Анатолий Борисович расскажет. Мы очередной раз уличаем его во лжи. Так пусть ответ держит, зачем?
МАРИЕНГОФ. Литература — та же сплетня. Я писал не мемуары в полном смысле слова, Сергун. Я, если изволишь знать, продолжил создавать миф про Есенина-хулигана. Про своего парня для многих крестьян и рабочих, людей из притонов и кабаков. И, ты знаешь, увлёкся. Твой образ из моего «Романа без вранья» оказался намного интереснее и привлекательнее, чем тот занудствующий поэт из нашей лачуги. Ты ведь скучен, Сергун! Ты всё время спорил о высоком, долгое время не пил, рифмовал, и, чёрт знает, откуда складывал слова вот в это своё наследие. Ты, и верно продал душу Дьяволу, если мог так писать о банальнейших вещах. И, знаешь, что: если бы не мой скандальный успех «Романа без вранья», кто бы тебя ещё помнил?!
СУДЬЯ. Так, коллеги. Предлагаю свидетеля Анатолия Борисовича больше не спрашивать, поскольку его показания – ненадёжный источник. Возражения? (смотрит по сторонам.) Хорошо. Вам же, господин Мариенгоф, я выражаю благодарность за то, что вам хватило честности признаться в умышленном искажении фактов. (конвоирам.) Прошу выведите господина Мариенгофа из зала.
МАРИЕНГОФ. Сергун, прости. Я не со зла.
ЕСЕНИН. Бог тебя судья, Толя. Кто я такой? Такой же подсудимый.
МАРИЕНГОФ. Серёжа, прости меня…
Выводят из зала суда.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Кхе-кхе. Тем не менее, я бы хотел закончить.
СУДЬЯ. Д-да-давайте.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Сергей Александрович, объясните, пожалуйста, почему вы не помогали своим детям финансово?
ЕСЕНИН. У меня не было такой возможности. Когда были деньги, я покупал подарки и приходил. Но они ни в чём не нуждались, в отличие от других моих близких и меня самого.
СУДЬЯ. Хорошо. Проиллюстрируйте свою заботу о близких. А то мы много о ней слышали, но не видели.
Есенин кладёт руки на Книгу жизни. Сцена темнеет

Явление 10.
1920 год. Константиново. Троюродная сестра Есенина Мария Конотопова, её муж и гости выходят из церкви. Их окружает шумная деревенская толпа с гармошками, в ярких сарафанах, на лужайке начинается гулянье. К молодожёнам подходит Есенин.
ЕСЕНИН. Маша, здравствуй.
Обнимает Есенина.
МАРИЯ КОНОТОПОВА. Серёжа! Я и не знала, что ты приедешь!
ЕСЕНИН. Я и сам не знал. И про свадьбу твою не знал.
«Маша - круглая сиротка.
Плохо, плохо Маше жить…»
МАРИЯ КОНОТОПОВА. Нет, Серёж. Маше живётся хорошо. Всё по писанному вышло:
«И на Маше, на сиротке,
Повенчался сам король».
ЕСЕНИН. Дай-то Бог! Маш, я про свадьбу правда, не знал. Поэтому, я без подарка. Ты уж прости.
МАРИЯ КОНОТОПОВА. Серёжа, да, какой подарок? Ты сам – лучше их всех! Сколько не виделись…
ЕСЕНИН. Нет, так не положено. На вот!
Снимает перстень с изумрудом с руки.
ЕСЕНИН. Это мне императрица подарила, Александра Фёдоровна, с настоящим изумрудом! Пусть оно хранит тебя, как хранило меня, от бед и несчастий!
МАРИЯ КОНОТОПОВА. Серёжа, не могу, оно дорогое!
ЕСЕНИН. Бери, я сказал! От всего сердца.
Мария благодарно надевает на руку.
МАРИЯ КОНОТОПОВА. Спасибо, Серёжа!
Снова обнимаются.
ЕСЕНИН. (молодому мужу Конотоповой) А, ты смотри, храни это сокровище. Машка у нас – чистый клад! (хлопает его по плечу.)
МУЖ КОНОТОПОВОЙ. Как же.
Гармонь играет плясовую. Начинаются танцы, Есенин среди танцующих. Сцена темнеет.

Явление 11.
Есенин убирает руки с Книги жизни. Утирает пот со лба.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Мало и не убедительно-с. Кольцо императрицы? Допустим. Сергей Александрович любил широкие жесты. Но это можно расценить и как игру на публику.
ЕСЕНИН. Протестую, Господин Судья! Эта вещица была дорога мне лично! Просто из хвастовства я бы дарить её не стал.
СЕКРЕТАРЬ. Господин Судья. Если позволите, зачитаю краткую справку.
СУДЬЯ. Давайте.
СЕКРЕТАРЬ. (достаёт свиток и читает.) Кольцо золотое с изумрудом подарено императрицей Александрой Фёдоровной поэту Сергею Александровичу Есенину в дар за стихотворение «Царевнам», которое он прочитал перед венценосной семьёй 22 июня 1916 года в Царском Селе. Поэт четыре года не снимал его, пока не подарил на свадьбе своей дальней родственницы в 1920 году. Именно с этого момента поэта покинула удача и его жизнь пошла под откос.
ЕСЕНИН. (Тихо читает.)
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые стоят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час...
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Я ему тогда ещё нашёптывал: «Не дари, не дари!» -  а он, как глухой.
СУДЬЯ. Протест принят.
ЕСЕНИН. Спасибо, Господин Судья.
СЕКРЕТАРЬ. У нас тут ещё есть свидетель защиты. Весьма приличный историк и литератор – Всеволод Иванов.
ЕСЕНИН. Как неожиданно. А я, кажется, червонец остался ему должен.
СУДЬЯ. Я не против, пусть выступит.
В зал входит Всеволод Иванов.
ЕСЕНИН. (улыбается.) Сева! Какая приятная неожиданность!
ИВАНОВ. Здравствуйте, Серёжа!
СЕКРЕТАРЬ. Представьтесь. И поклянитесь, что будете говорить только правду, иначе мы вас выдворим из зала суда.
ИВАНОВ. Всеволод Вячеславович Иванов, писатель, драматург, журналист. Обещаю говорить правду и только правду. С тех пор, как переехал в Москву, я подружился с Сергеем Александровичем и не расставался с ним до самой его смерти.
ЕСЕНИН. Сева, у меня к тебе вопросов нет. Ты, наверное, сам знаешь, зачем сюда пришёл.
ИВАНОВ. Хорошо, Серёж. (Судье.) Господин Судья! Сейчас много всего про Есенина говорят и пишут. И пил-то, и кутил, и думал только о себе. Я приведу вам пример, после которого я решил, что люблю этого человека безмерно, без памяти.
Чёрный Человек усмехается и попивает водичку из графина.
ИВАНОВ. Летом 22-го года Сергей Александрович разом издал четыре сборника и получил гонорары. Ему заплатили так много, что он даже всплакнул. Вечером он планировал поехать в Константиново, я вызвался его проводить. Мы посидели немного в пивной, пошли по улице Кирова, ныне Мясницкой, а там находился магазин с разной хозяйственной снастью. Серёжа говорит: «Давай зайдём, я хочу купить подарки своим односельчанам». Мы спустились в магазин, он находился чуть ниже тротуара, Сергей Александрович представился, сказал, что едет в Константиново. Вот, говорит, у меня в деревне тридцать пять дворов. Продайте мне тридцать пять корыт, тридцать пять коромысел и семьдесят вёдер. Заплатил за это всё, сказал: «Я пришлю специального человека». Мы вышли. Сразу свернули в другой магазин, где стали покупать цветастые ситцы для баб и для мужиков пиджаки. За это тоже заплатил и сказал, что пришлёт специального человека. Дальше мы заходили во все магазины по правой стороне улицы. Купили чернильницы-непроливайки и перья к ним, тетрадки, книжки, цветные карандаши, кнопки, скрепки. Купили для мужиков литературы читать, даже для неграмотных. Потом стали покупать пряники, жамки, сушки, баранки, леденцы, карамель. Лампы летучие-мыши, которые светили неестественно ярким светом. А потом у Сергея Александровича закончились деньги. Их не оказалось ни затем, чтобы прислать курьера, ни для того, чтобы нанять вагон и довезти все приобретения до Константинова. А утром, чтобы он сам мог уехать в деревню, мы одалживаем денег у знакомой актрисы. Жалко его было неимоверно! Он так расстроился, что ехал без подарков, и без денег.
Есенин сидит на скамье плачет. Секретарь печатает, то и дело вытирает слёзы.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. (смеётся.) Вы хотите сказать, что это пример в пользу подсудимого-с?
ИВАНОВ. Да, как вы смеете?! Сергей Александрович – человек золотого сердца и золотой души! Необычайной доброты. Только уж очень непрактичный.
ЕСЕНИН. Сева, спасибо за слова твои тёплые. Я уж забыл тот день совсем, а ты напомнил. Да, долго я потом локти кусал.
СУДЬЯ. Полагаю, мы не можем говорить о скупости и эгоизме пээ-пээдсудимого. Спасибо, господин Иванов. Присаживайтесь. (Чёрный Человек.) Какие ещё обвинения?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Я обвиняю Сергея Александровича Есенина в том, что он не любил Россию и даже намеревался эмигрировать.
ЕСЕНИН. (встаёт со скамьи, кричит.) Ну, нееее. Это уж чушь собачья! Когда я думал эмигрировать, змея ты такая?!
Судья хмурит брови.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. И доказательства – имеются! Вот (вынимает из кармана письмо.). Если позволите, зачитаю. Это письмо подсудимого приятелю поэту Кусикову, которое он писал из Атлантического океана 7 февраля 1923 года.
СУДЬЯ. Зачитайте.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. «Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждёт меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на всё и уехал бы в Африку или ещё куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это ****ское снисходительное отношение власть имущих, а ещё тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей-Богу, не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу».
ЕСЕНИН. Протестую! Протестую, Господин Судья. Это попытка извращать факты.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Что же, письмо не вы-с писали?
ЕСЕНИН. Я. Но вот только имел ввиду я не Россию, а ту власть, что в ней правила.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. И всё-таки я берусь утверждать, что вы не знали и не любили настоящей родины: старинные непонятные слова брали из словарей, крестьянским трудом не занимались, детей завели от еврейки.
ЕСЕНИН. (кричит.) Да, как ты смеешь моих детей вообще трогать?
Вынимает их фотокарточку, целует, убирает в карман.
ЕСЕНИН. Я – русский. И дети у меня русские. И стихи у меня самые, что ни на есть – русские, из глины и земли замешанные, потом и кровью политые. Да, что я вам говорю. Вы мне в душу загляните!
Кладёт руки на Книгу жизни. Сцена погружается во тьму.

Явление 12.
Июль 1901 год. Перелесок. Яркое солнце. Большая канавистая дорога. По обочинам цветут донник и клевер, летают пчёлы. Бабушка и маленький Есенин идут в монастырь, который блестит куполами вдалеке. Бабушка с палочкой, Серёжа, ухватившись за неё, идёт очень медленно.
Бабушка поёт, мальчик подпевает.
«Во печи трава вырастала,
На траве цветы расцветали
В цветах младенец играет,
На нем риза солнцем воссияет,
Евангельску книгу сам читает,
Небесну силу прославляет…»
СЕРЁЖА ЕСЕНИН. Бабушка, а нам далеко ещё?
БАБУШКА. Уже близко, соколик. С горы, да в гору. А там придём.
СЕРЁЖА ЕСЕНИН. А у тебя попить осталось? Дай, пожалуйста.
БАБУШКА. Сейчас, голубчик.
Снимает с плеча плетёную котомку, открывает крышку, подаёт оттуда крынку.  Серёжа отпивает оттуда воды. Бабушка тоже делает глоток, убирает крынку обратно, закидывает короб за плечи.
СЕРЁЖА ЕСЕНИН. Бабушка, я устал. Давай отдохнём?
БАБУШКА. Иди, иди, ягодка, Бог счастье даст.
СЕРЁЖА ЕСЕНИН. А какой он, Бог?
БАБУШКА. Он, соколик, всех любит и всех прощает. И душу всякого насквозь видит.
Иди, иди, сиротка мой.
Спускаются с горы.

Явление 13.
Есенин убирает руки, вытирает слёзы с глаз.
СУДЬЯ. (Чёрному Человеку.) Думаю, обвинение в нелюбви к России выдвинуто против подсудимого по ошибке.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Как Вам угодно, Высокий Суд.
ЕСЕНИН. Господин Судья, спасибо. Мне правда больно слышать столь нелепые слова в свой адрес.
СУДЬЯ. Всё ли у вас, господин прокурор?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Думаю, наступило время главного обвинения-с. (пауза.) 28 декабря 1925 года Есенин Сергей Александрович повесился в номере пять гостиницы «Англетер». В общем-то, и до этого момента подсудимый семь раз пытался наложить на себя руки. Так вот, я обвиняю вас, Сергей Александрович, в унынии и самоубийстве. Именно за этот свой проступок вы находитесь там, где находитесь, и я настаиваю, Высокий Суд, чтобы приговор остался в прежней силе. (Есенину.) Вам есть, что возразить, Сергей Александрович?
ЕСЕНИН. Всё так. Я виноват, Высокий Суд, и признаю свою вину.
СУДЬЯ. Может быть, у вас есть какое-то смягчающее обстоятельство?
ЕСЕНИН. Такого обстоятельства нет.
Судья хмурит брови. Дверь открывается, в зал врывается Галина Бениславская, дорогу преграждают конвоиры.
ЕСЕНИН. Галя?!
БЕНИСЛАВСКАЯ. Высокий Суд! Господин Судья!
ЕСЕНИН. Галя?!
БЕНИСЛАВСКАЯ. Это не самоубийство, а доведение до самоубийства.
ЕСЕНИН. Галя, ну, что же вы всегда влезаете со своим заступничеством. Ну, совершил я грех!
Конвоиры пытаются вытолкать Бениславскую. Чёрный Человек морщится.
СУДЬЯ. Кто это?
СЕКРЕТАРЬ. Это Галина Бениславская, Господин Судья. Она хотела защищать Сергея Александровича, но ей не позволили, поскольку она и сама это самое.
СУДЬЯ. (Конвоирам.) Оставьте. Пусть скажет.
БЕНИСЛАВСКАЯ. (оправляя платье и волосы.) Господин Судья. Это не малодушие, не самоубийство. Сергея Александровича довели, он просто не мог так больше жить.
СЕКРЕТАРЬ. Давайте по всей форме. Представьтесь. Имейте уважение к Высшему Суду, если хотите быть им услышаны.
БЕНИСЛАВСКАЯ. Простите. Бениславская Галина Артуровна, секретарь поэта Есенина. Именно я долгие годы вела все дела Сергея Александровича и была его близким другом.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Мы уже общались с одним его близким другом.
ЕСЕНИН. Нет, Галя, действительно мой близкий друг и помощник. Галя мой ангел-хранитель.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Что же не уберёг вас, ваш ангел-хранитель?
ЕСЕНИН. Я обидел её очень сильно. Да, и никто бы меня уже не спас. Отговорила, роща золотая…
СУДЬЯ. Говорите, Галина Артуровна.
БЕНИСЛАВСКАЯ. Долгие годы за Сергеем Александровичем следили. Это делали под предлогом заботы о его таланте, чтобы с ним ничего не случилось. Между тем, жить человеку тонкой душевной организации, не имея возможности поговорить откровенно, не подозревая собеседника во лжи, не понимая, где друг, а где враг, жить такому человеку невозможно. Есенин был тяжело болен. Его подозрительность возросла до космических масштабов. Она усугублялась пьянством и общей неустроенностью жизни. Власти говорили, что ценят его, но не могли даже дать ему квартиру, Райх говорила, что любит его, но не пускала к детям, я говорила, что люблю его, но бросила Есенина в самый тяжёлый период жизни. Софья Толстая говорила ему, что любит, но пыталась заключить его в рамки, сделать из него аристократа, более экспрессивную копию своего деда. Она прекрасная, чуткая, великолепная девушка, но другой породы. Сергей Александрович был для неё инопланетянином. Родители… Чудесные, добрые люди, но они переложили на Серёжу все заботы по содержанию семьи и дома. Вечный денежный аркан висел на шее Есенина с момента, как его отец лишился работы в Москве. А ведь всё это время он ещё писал, и как писал! Друзья использовали Сергея Александровича, возлюбленные не верили ему, Есенин оказался в жуткой изоляции, хотя всё время находился среди людей.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Галина Артуровна, что-то я до конца не понимаю: кто же довёл подсудимого до самоубийства-с?
БЕНИСЛАВСКАЯ. Мы все. Все, кто имели хоть какое-то значение в его жизни, все, кому он когда-то доверял. ГПУ, Блюмкин, завистники таланта – ни при чём. Они всего лишь повод отвести глаза от собственной вины. Ведь всегда проще помогать тем, кто слабее, беднее, менее талантлив. Мы все – немного Мариенгоф.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вы хотите сказать, что Есенин не виноват в своём малодушии, унынии, в том, что отказался от такого божьего дара как жизнь?
БЕНИСЛАВСКАЯ. У Есенина были какие-то тридцать лет. Он светил так ярко и так много сделал, что его будут помнить века. Обычным людям и за целую жизнь столько не сделать. А мы – все покинули его. Это наша вина. Не его. Он, как мотылёк, который обжёг свои крылышки и ринулся в пламя, чтобы прекратить свою боль.
СУДЬЯ. (Чёрному Человеку.) У вас всё, господин прокурор?
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Всё, Высокий Суд.
СУДЬЯ. Спасибо большое, госпожа Бениславская. Ваша точка зрения будет учтена при определении дальнейшей судьбы подсудимого. Прошу вас, вернитесь назад. Ваши работы простаивают.
БЕНИСЛАВСКАЯ. О, у меня ещё вечность впереди, я всё успею. Главное, Господин Судья, знайте, что такой человек как Сергей Александрович, божья дудка – очень хрупкий инструмент. И мы все виноваты, что не сохранили это сокровище. (Есенину.) Сергей Александрович, я люблю тебя. Надеюсь, я хоть частично искупила свою вину.
Бениславскую выводят.
СУДЬЯ. (встаёт, вздыхает.) Ну, и решеньице мне предстоит вынести!
СЕКРЕТАРЬ. Всем встать! Суд удаляется на совещание.
Все встают. Судья выходит. Есенин садится на свою скамью. Секретарь суда подходит к нему, достаёт из-под сутаны томик со стихами Есенина.
СЕКРЕТАРЬ. Сергей Александрыч, не сочтите за наглость.
Протягивает книгу и ручку. Следом подходят двое конвоиров. Один протягивает блокнот, второй листок со стихом Есенина.
КОНВОИР-1. И мне, Сергей Александрович.
КОНВОИР-2. Очень люблю ваши стихи. А мама всё романсы пела. (напевает.) «Клён ты мой, опавший, клён оледенелый…».
Есенин расписывается. Конвоиры отходят, читают, что он им написал. Чёрный человек подходит к Есенину, садится с ним на одну скамью, вынимает из кармана фляжку, отпивает, даёт Есенину.
ЕСЕНИН. Да, не. Я не пью.
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Теперь-то уж что?
Есенин машет рукой, отпивает, передаёт обратно. Сидят оба понурые.
ЕСЕНИН. (внезапно задорно.) А, и чёрт с ним! Какое бы решение не приняли. Я счастлив, что многое пришлось пережить заново. А главное у меня – никому не отнять.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: Не надо рая,
Дайте родину мою.
Сцена погружается во мрак.

Явление 14.
Колокольный звон с трёх сторон панихида по Есенину, переходящая в песню «Не жалею, не зову, не плачу». Есенин, накинув пиджак через плечо, идёт через поле в закат. На обочине гуляет жеребёнок.
Конец

Наталья Мозилова, 4 апреля 2020 года