Сказка. Повесть - Гл. 2 Обычай

Обычай

Сквозь красные орепеи , вышитые на белых занавесках, светило утреннее июньское солнце. Михей Кузьмич проснулся раньше обычного, потянулся, втянул в легкие аппетитные ароматы, витающие по избе. Жена давно суетилась возле печи, готовила праздничный завтрак.
– Пирожки с творогом, стерляжья каша, ягодный кисель, – вслух угадал Михей Кузьмич.
Нужно было вставать, день собирался быть интересным, торжественным и безоблычным. Умылся, придирчиво осмотрел свой гардероб, надел выходную белую рубаху, новые синие штаны и подпоясался кушаком, вместо обыденных лаптей обулся в сафьяновые сапоги, настала пора будить отпрысков.
– Подъем, мухоблуды , всю жизнь проспите, – растолкал сыновей, ночевавших на лавках в столярной мастерской, и отправился в избу, повторяя про себя заготовленную речь.
Завтракали всей семье в красном углу . Матушка Марфа Никитична, немногословная от природы, с ласковой улыбкой наблюдала за сыновьями. Митяй и Федор завтракали неторопливо, посматривали на отца, как будто чего-то ждали, Ваня уминал за обе щеки, только треск стоял за ушами, ничего-то его в это солнечное спокойное утро не волновало.
  После каши пили кисель с пирожками, молчали. Завтрак подходил к концу, Марфа Никитична незаметно встала и оставила мужчин одних. Михей Кузьмич, вытерев губы пятерней, приступил к важному разговору.
 – Вот, что я вам сказать хочу, дети мои, – начал торжественно глава семьи. – Растил я вас верой и правдой, уму-разуму учил, как отец меня в свое время. Если, когда слово грубое говорил, зла не держите. Пора и честь знать, настал ваш черед, выпорхнуть на волю из гнезда родимого, аки лебеди…
Продолжить Михей Кузьмич не успел.
 – Батя?! – привстал из-за стола Ваня, – ты нас, что же, из дома выгоняешь? – в его красивых, зеленых, как луговая трава, глазах плескалось удивление с размером в пятак. – Как же так, Батя? – Ваня повернулся к старшим братьям в поисках поддержки.
Михей Кузьмич крякнул от неожиданности, Митяй сморщился и закрыл глаза, Федя лягнул Ваньку под столом и прошипел:
– Молчи, инфузория.
– Ваня, не спеши, позволь мне закончить, – Михей Кузьмич попытался собрать мысли, так неожиданно распуганные младшим сыном, но безуспешно, мысли разбежались.
– Значит так, – отец мягко стукнул ладонью по столу, – я, когда на вашей матушке женился, семнадцати лет от роду был, пора и вам за ум браться, семью заводить, деток рожать, хозяйство поднимать. Готовьте свои луки охотничьи да стрелы боевые, после полудня на холм пойдем, невестушек вам выбирать.
– Да ладно, – хмыкнул Иван, шлепнулся на лавку и зажмурился, получив крепкий подзатыльник от Федьки.


Откуда в деревне Дураково взялся такой странный обычай, выбирать себе невест с помощью лука и стрел, никто точно не помнил и не знал. Из поколения в поколение, из уст в уста передавалась одна красивая легенда, что когда-то давным-давно, еще в стародавние времена, жил-был в этих краях охотник Елисей, истинный профессионал своего дела, мог с двухсот шагов из лука белки в глаз засадить, или хотя бы в хвост. Однажды встретилась ему в лесу рысь, необычная, шерсть с золотым отливом, кисточки серебреные иглами на ушах торчат, на самых кончиках, и на солнце поблёскивают, глаза – чистый изумруд, чудо, а не зверь. Неделю Елисей выслеживал рысь, не ел и не спал, шел по следу, пробирался сквозь непролазные лесные чащи, весь тул  расстрелял, да все без толку. Осталась у Елисея единственная стрела. Сжалилась над ним Девана , выследил он зверя, подкрался осторожно, не смея воздуха вдохнуть, вложил в лук свой последний шанс, натянул тетиву, что есть силы, и выстрелил наверняка.   
– Не простая рысь была, а зачарованная, – повышая голос, нагнетали старики напряжение, рассказывая историю подрастающему поколению, – извернулась, изловчилась и отбила стрелу лапой, что в нее летела быстрее ветра.
Улетела стрела сквозь деревья в неизвестном направлении. Делать нечего, пошел Елисей стрелу искать, а как не пойти, до сей поры сохранилось поверье, если последней стрелой промахнулся – иди, ищи, не найдешь, во век тебе удачи не будет, а какой охотник без удачи.
Неделю Елисей рысь выслеживал, теперь неделю ходил по лесам и болотам, стрелу искал. Устал, измаялся весь, думал уже, не сыскать, улетела его удача навсегда, и за этими невеселыми думами неожиданно вышел на берег речушки Чешуйки, а, напротив, на другом берегу, видит, притаилась небольшая красивая избушка, украшенная сверху донизу затейливыми резными узорами. А возле крыльца стоит молодая девица, глаз не оторвать, волосы золотом на солнце отливают, в ушах сережки серебряные поблескивают, а глаза – чистый изумруд.
– А девица та и была рысью, – переходя на шепот, подмигивали рассказчики своим маленьким слушателям, обозначая кульминационный момент повествования. – Стоит красна девица возле крыльца, а в руках стрелу Елисееву сжимает и улыбается.
Нет необходимости говорить, что жили Елисей и рысь долго и счастливо, нарожали кучу детишек и основали деревню Дураково, хотя первоначальное название деревни, скорее всего, было более благозвучным, но эта уже другая история.
С тех пор и повелся обычай, если юноша решался на отчаянный шаг, связать себя узами брака, он выходил в чистое поле, закрывал глаза, натягивал, что есть силы тетиву из кишечной струны, крутился в округ собственной оси и выпускал стрелу. Куда стрела летела, туда ему судьба-дорога и путь указывала, идти невесту искать. Понятно, что такой обряд не способствовал социально-экономическому развитию деревни Дураково, рано или поздно вся молодёжь сгинула бы в лесах и болотах окончательно, поэтому решили внести в него некоторые поправки.
Юноша, все же решавшийся на такой отчаянный шаг, как узы брака, выходил не в чистое поле, а поднимался на холм недалеко от деревни, с вершины которого открывался прекрасный вид на округу, заряжал лук, дабы отдать должное первоначальной версии обряда закрывал глаза, затем, не спеша, делал три оборота вокруг правого плеча и пускал стрелу в сторону деревенских дворов. Отстрелявшись, отправлялся свататься на двор, на который по воле случая и мироздания угадила его стрела, при условии, что на том дворе были варианты из красивых, почти красивых, в конце концов, хоть каких-нибудь незамужних девиц детородного возраста.
После череды непредумышленных убийств, а что вы хотели, сослепу по деревни палить, трактовку обряда опять слегка изменили. Лук, стрелы, холм, и, даже, трехкратное верчение вокруг правого плеча остались, но палить повелели зряче и только по крышам, чтоб без смертоубийства. Сразу все наладилось.   
Следует сказать, что в дерене Дураково большая часть мужского населения в охотничьем деле разбиралось не понаслышке, как-никак основной промысел, и мальчишки с малолетнего возраста упражнялись в стрельбе из лука. К десяти годам метров с пятидесяти преспокойно в яблоко попадали, к шестнадцати белке в глаз или в хвост, а уж в крышу деревенского дома попасть, что с холма, как на блюдечке, тут и несмышленый ребенок справится. Вот и получилось так, что с одной стороны –  пустая формальность, а с другой – красивый дураковский обычай.


Со старшими Митяем и Федором все было ясно до прозрачности, они уже давно выбрали себе невест, а невесты уже давно знали, что их выбрали и с нетерпением ожидали залета, стрелы на двор, все взаимно и по согласию. Братья принарядились и сидели на завалинке возле дома, ожидая младшего Ивана.
 Ваня предавался в избе волнительным размышлениям. Слова отца в это летнее утро оказались для него неожиданными, не то чтобы он не хотел, как и остальные парни в деревне стать семейным человеком, из молодого неопытного парубка  превратится в степенного уважаемого мужчину, как отец, который всегда был для него примером. В отличие от братьев, скучающих на лавке, Ваня своей еще детской душой, не смотря на возраст, чувствовал все немного иначе и пребывал в полной неизвестности, в отличие от Митяя с Федором, которые нисколько не волновались, прекрасно зная, чем окончится этот пригожий июньский день.
К праздничной одежде Иван относился с полным равнодушием, поэтому ограничился заменой лаптей на старые сапоги, вычищенные до блеска, надел на запястье наузу , сплетенную матерью из белых ниток, повязал простенький пояс поверх повседневной рубахи и на этом свой праздничный наряд посчитал законченным.
Умом Иван, может, был и не богат, а вот лучником и охотником родился отменным, с детства все леса вдоль и поперек излазил, стрелы пулять наловчился не хуже легендарного Елисея и к луку относился, как к самому верному другу. Почти все деревенские заказывали луки у мастеров в Вороватово, Иван свой сделал сам. Выстругал планки из березы и можжевельника, склеил их рыбьим клеем, сплел и натянул тетиву из оленьих сухожилий, получилось не хуже, чем у мастеров.
Ваня не торопился, прежде чем выйти из дома и присоединиться к братьям он достал верного друга из налучья  и бережно протер тряпицей, от него сегодня зависела Иванова судьба.
– Ванька, ты там скоро? – крикнул нетерпеливо в окно избы старший Митяй.
Что ж, пора было трогаться в путь. Иван встал, поднял лук и тул, как и положено, с единственной стрелой, помолился про себя Стрибогу  и вышел на крыльцо.
Михей Кузьмич шел с сыновьями по деревне не торопливо, важно, чуть впереди, как и полагалось в таком случае. Встречные понимающе улыбались и приветливо здоровались, из-за низких деревенских заборов махали руками и желали удачи. Деревня предвкушала богатый свадебный пир, как-никак, аж трех сыновей вел сегодня Михей Кузьмич на холм.
Михей Кузьмич вежливо отвечал на приветствия и пребывал в замечательном расположении духа, всё складывалось отлично.
«Митяй посватается к дочке зажиточного деревенского торговца Никифора, неплохой выбор. Фёдор давно миловался с внучкой Лукича, вот и будут вместе книжки читать и умные речи разговаривать. С Ваней тоже все на редкость понятно, пустит свою стрелу в соломенную крышу дома небогатого крестьянина Митрича и будет счастливо жить-поживать с его миловидной дочкой Настаськой, та вроде тоже не против, Ваня, конечно, дурак, но парень красивый», – размышлял про себя Михей Кузьмич.
Июньское солнце припекало, но еще не вошло в привычную в этих местах силу, зноя не было, воздух, пропитанный запахом травы и луговых цветов, настраивал на благодушный лад.  Не торопясь, прогулочным шагом делегация подошла к холму и по тропинке, проложенной временем и сапогами, взобралась на вершину.   Старшие братья спокойно и негромко переговаривались между собой, Ваня молчал и неуверенно посматривал на крыши домов. Деревня лежала, как на ладони, казалось, можно вытянуть руку и легко дотронуться до любой из крыш.
– Ну, сыновья, с богом! – напутствовал отец.
Митяй привычным уверенным движением вложил стрелу в лук, натянул тетиву, обернулся для проформы вокруг правого плеча три раза и выстрелил, стрела взвилась в воздух и уверенно понеслась к намеченной цели. За Митяем последовал Федор, стрела аккуратно воткнулась в зеленую тесаную крышу Лукичевской избы.
– Иван, ну что ты медлишь, твоя очередь, – подбодрил младшего сына отец.
Ваня встал на положенное место на самой холмовой верхушке, натянул тетиву, что было силы, изготовился, замер и вдруг неожиданно закрутился вокруг своей оси, как юла, быстро-быстро, да еще с закрытыми крепко-накрепко глазами. Тетива тонко и протяжно взвизгнула, выпуская стрелу на волю. Минуя деревню, она просвистела над крышами деревенских домов, пронзила крону одиноко стоящей на опушке северного леса березы и скрылась из виду. Три пары широко распахнутых глаз похлопали ей вслед.
Всегда спокойный Митяй открыл рот и дернул себя за ус, Федор от неожиданности присел на землю и взлохматил на голове гладко причесанные волосы, а Иван все стоял, крепко зажмурившись, словно истукан.
– Мне кажется, сынок, в этот раз ты превзошел самого себя, – печально произнес Михей Кузьмич и досадливо сплюнул.