От сессии до сессии часть 14

Про картошку.

Мы ездили на картошку в середине нашей учебы, после третьего курса перед четвертым. Так было заведено в нашем институте.
Уже не первогодки, прошли закалку практикой, заматерели, повзрослели - можно было отпускать нас и в колхоз.

Подмосковная деревня со смешным названием Муриково. Еще до начала “картошки” нас предупредили, что нужно обзавестись резиновыми сапогами, это было предусмотрительно - в деревне была одна асфальтированная дорога, а именно, шоссейная, проходящая насквозь. А все остальное - проселки и проулки, в осенние дожди превращавшиеся в липкое месиво с лужами.
Где-то через пару недель, когда мы привычно шлепали в своих сапогах после обеда, одна из девчонок сказала с грустью: “Господи, как же надоела эта грязища! Хочется надеть высокие каблуки и пройтись по асфальту”.
Попавшийся навстречу подвыпивший абориген в таких же сапогах и телогрейке выслушал этот стон души и, полный сочувствия и желания помочь, посоветовал: “А ты ходи по шоше!”
С тех пор мы сделали это “ходи по шоше” частью нашей гламурной жизни.

Муриково. Типичная средняя полоса России. Бесконечные грунтовки, перелески и поля, поля, поля. Низкое небо осени, желтые березовые рощицы и опять поля. Где-то с остатками скошенной соломы, где-то с одиноко торчащими непонятными будыльями, а где-то с еще неубранной картошкой, свеклой и прочими корнеплодами.

Поселили нас в одноэтажном бараке, там гуляли сквозняки между дощатых стен, а на щелястом полу в одной комнате было до 15 панцирных коек. Современные молодые люди, наверное, даже не представляют себе, что это такое.
Две железные спинки, между ними одна железная рама, на раму натянута металлическая сетка кольчужной вязки, которая в новом состоянии пружинила, а в старом провисала, как гамак. Все это сооружение могло собираться и разбираться наподобие гремящего конструктора.
Койки стояли бок о бок в просторном неуютном помещении с большими окнами, двери вели в коридор, коридор вел на крыльцо, крыльцо во двор, а двор заканчивался у края поля. Почти на линии горизонта виднелся золотой березовый перелесок. С каждым днем он становился все прозрачнее и прозрачнее, пока полностью не облетел и не слился с серым небом.


Затем нас снабдили спецодеждой.
Телогрейка. Или ватник. Чье-то гениальное изобретение, честное слово. Довольно страшное на вид, но невероятно удобное, защищающее и от дождя, и от холода, безразмерное, не боящееся грязи, не требующее стирки, и вообще.
Когда мы снимали свои телогрейки, любовно именуемые  “телаги”, они просто отправлялись в угол до следующего случая, сваливались там, как мамонтовые шкуры при входе в пещеру. Интересно, что мы никогда не путали наши “телаги” с чьими-то еще, хотя все они были на один манер и вымазаны в земле до полной потери идентичности. Разве что размеры различались.

Картофельные поля были бескрайние, по полям сначала проходили трактора, выворачивая  картошку из земли, а после шли огромные картофельные комбайны, похожие на помесь снегоуборочных машин и линкоров-авианосцев. Спереди у них были загребучие лапы-рычаги, а наверху располагалась эдакая надстройка, типа капитанского мостика, где стояла “сортировка” - команда студентов, чьей задачей было отбраковывать проскочившие камни, комья земли и поврежденные клубни. Еще у комбайна был бункер, в который с транспортерной ленты бесперебойно сыпалась картошка. Когда бункер наполнялся, подъезжал грузовик. Комбайн, сотрясаясь, притормаживал, лапы переставали загребать и лента останавливалась. Сортировка получала небольшую передышку, пока собранная картошка не пересыплется в кузов.

А позади комбайнов шла “подборка”. Все, что не успевали загрести загребучие лапы комбайна, выбиралось вручную, стаскивалось в ведрах к мешкам, вываливалось, завязывалось и позднее загружалось в кузова. В мешок помещалось уже-не-помню-сколько ведер картошки так, чтобы оставить мешок не слишком полным и не полупустым, а в меру, чтобы грузчики могли легко перевязать горловину веревкой.
Так они и стояли вдоль борозды, серые и бурые мешки, туго набитые, слегка покосившиеся набок, как миниатюрные изваяния Рапа-Нуи.
Бывало, только мы устроим себе небольшой перерыв и разляжемся на куче пустых мешков, как раздается рычание мотора, крик и хохот - едут наши грузчики. Грузовик подкатывает к набитым мешкам, отваливается борт, наши ребята соскакивают и начинают ворочать тяжелые пыльные мешки, порой ворча, что мы лентяи, а картошки в мешке маловато. Недостающая картошка летела в критиканов. Чтобы не выступали. Разумеется, и ворчание, и метание картошки - все это было несерьезно. Это было развлечением, приятным разнообразием рабочего процесса.
Грузовик, переваливаясь на бороздах, уезжал дальше, к другой группе подборки, а мы со вздохом брали свои ведра, мешки и шли выбирать картошку, воздвигая на поле новые изваяния.


Кормили нас в колхозной столовой. Про качество еды можно было сказать только, что она была горячая - уж где они отыскали таких поваров, бог их знает, со стороны точно не брали, растили в своем коллективе.
 Безупречной всегда была картошка, хлеб, яйца, сметана, недурны были борщи и прочие супы, но почему-то постоянно проблемы со вторыми блюдами. То вместо объявленного бефстроганов в соусе плавает мелко нарубленное сало, то кусок жареной курицы типа “шаттл” - многоразового использования, потому что с первой попытки съесть ее практически невозможно.
А однажды нас ухитрились накормить совершенно сырыми котлетами. Как они сумели так сделать, что снаружи котлета была поджаренная и золотистая, а внутри розовая и сырая, остается загадкой. Помню, я нацепила на вилку кусок этой котлеты и даже начала было жевать, пока не осознала, что тут что-то не то. Отругав мое еврейское счастье, отправилась к стойке и попросила мне котлету заменить. Замененная котлета была точно такая же. В тот день еврейского счастья хватило на всех.

Иногда, когда мы работали на дальних полях, обед привозили к нам в огромных алюминиевых баках: горячий суп, картошка  с чем-то, притворяющимся мясом в соусе.
Раздавали нам алюминиевые солдатские миски и ложки, на подносах горой лежал свежий ржаной хлеб. После работы да на свежем воздухе и суп казался вкуснее, и соус съедобнее, чем в столовой. Были бидоны с молоком и термоса с чаем, молоко мы пили сколько влезет, хоть обпейся. А вот чай в термосе после того, как его хорошенько поболтает на ухабах, сильно отдавал банным веником.
Поначалу женская половина нашего коллектива пыталась еще сдерживать аппетит, памятуя, что “от картошки толстеют”, но очень скоро сдавались: на пустой желудок работать невозможно. Так что диеты и прочее отодвинули на то время, когда вернемся домой.

На ужин обычно тоже была картошка, приправленная привезенными с собой консервами или тем, что можно было купить в сельском магазинчике.
Кухни в нашем бараке не имелось, поэтому картошку варили в трехлитровой банке большим кипятильником.
Наверное, современная молодежь даже на картинке не видела эдакое чудо, а тогда кипятильники были очень популярны. Без них никуда.
Металлическая спираль с проводом и электрической вилкой, опускаешь спираль в емкость с водой и подключаешь к ближайшей розетке, а потом наблюдаешь, как на спирали возникают мелкие пузырьки и весело начинают отскакивать и подниматься к поверхности.  А потом пузырьков становится все больше и больше, они уже объединяются в пузыри, вода начинает бурлить, и тут надо выдергивать вилку из розетки и заваривать чай.
Были кипятильники маленькие, на одну кружку, а были большие, ведро воды можно вскипятить. Вот таким динозавром мы не только согревали воду для наших водных процедур, но и умудрялись сварить принесенную с поля картошку.

Телевизора у нас не было. По вечерам читали, слушали радио, болтали. Когда укладывались спать, соседки просили меня “Расскажи сказку!”. У меня в детстве была любимая книга эстонских волшебных сказок, которые я знала практически наизусть. Сказки были интересные, а главное, для аудитории незнакомые, поэтому успех был полный, все слушали завороженно, пока не засыпали или пока я не проваливалась в сон, не доведя сказку до конца. На следующий вечер досказывала, кто-то из девчонок прилежно следил за повествованием и напоминал, где, на каком волшебном событии я остановилась.

Мужская половина нашего курса сказками не интересовалась,  у них были свои забавы.

Мы слышали, что у них сложился кружок преферансистов. Играли вечерами напролет, порой прихватывая ночи, наутро наши кураторы не могли извлечь из коек бригаду грузчиков, и вскоре на преферанс было наложено частичное вето - после “отбоя” карты изымались и выдавались только на следующий день после работы.

Те, кто был к картам равнодушен, заглядывали друг к другу в гости. Когда была хорошая погода, сидели все вместе на крыльце, играли на гитаре, пели. Рассказывали анекдоты. Иногда шли гулять “по шоше”.

К нам пытались подкатывать местные казановы, но наши парни ревниво стояли на страже.

Как оказалось позднее, пока ночами мы мирно спали, тайная жизнь наших студентов мужеска полу была намного насыщеннее, интереснее и авантюрнее. Они уходили в ночь через окно в поисках приключений.
Они болтались по деревне много после “после отбоя”. Их носили черти незнамо где и неведомо зачем.
Они лазали по садам, принося мелкие кислые яблочки в качестве угощения.
Они разводили костры, пугая местное население возможностью пожара.
Их подозревали в краже курицы из курятника одного из муриковских аборигенов.
 
По справедливости сказать, курицу они-таки украли и даже приперли несчастную птицу к нам, чтобы мы ощипали и выпотрошили, но мы открестились от этого безобразия. Так что парни сами, как могли, щипали и потрошили, сами же, как могли, жарили добычу на  костре, сами же и ели.
Так им и надо. Если рассудить здраво, что за деликатес была старая несушка? - жесткая, как хворост, годная разве что на бульон, и то для очень невзыскательных едоков.

Курица стала последней соломинкой. Созвано было собрание, на котором представители местной администрации пытались отыскать похитителей и стыдили всех нас коллективно.
Мы стыдились, но никто не выдал виновных, хотя все их знали.

После этого собрания неугомонные искатели приключений угомонились и попритихли.

И опять покатились дни, похожие один на другой.

Неприятным сюрпризом стало обнаружение в нашей комнате крысиной дыры. Крысы обитали под полом и грызли, и шуршали по ночам, а однажды даже днем в комнате обнаружилась здоровенная хвостатая тварь. Мы с визгом прыгали по кроватям, швыряя в крысу что под руку подвернется, крыса шмыгала под кроватями, пока не юркнула в дыру.
Сначала мы пытались закрыть вход в дыру разбитой бутылкой, но это не помогало. В конце концов, пришел мужичок и насыпал в дыру яд, предупредив нас, чтобы мы близко к дыре не подходили. Куда там подходить! - мы от этого угла даже койки отодвинули.

А вот история с мышью произошла уже позже.
Был не то обеденный перерыв, не то конец дня, кажется, все-таки конец. Мы перетряхивали сложенные кучей пустые мешки, пересчитывая их, вдруг из-под мешка выскочила полевая мышь, пробежала пару шагов и замерла. Девчонки взвизгнули.
Я мышей не боюсь. Они мне даже нравятся. Все мое детство у меня были хомяки и белые мышки: мимимишные мордочки, дрожащие пышные усы, глазки-бусинки, розовые лапки, в случае мышек - трогательный хвостик.
Поэтому я прицелилась и накрыла мышь рукавицей.
Принесенную домой мышь поселили в трехлитровой банке и назвали Муркой в честь деревни. Через некоторое время оказалось, что это не Мурка, а Мурик - наш новый питомец имел все необходимые мужчине признаки. Кормили Мурика зерном, печеньем, кидали кусочки яблок. С удовольствием показывали всем желающим.
Наверное, мы благополучно уморили бы мышь своей непомерной заботой, но судьба распорядилась иначе.
Ксюша решила угостить Мурика печеньем с руки, однако мышь таилась под подстилкой и на все цоканья языком и постукивания по стенке банки не реагировала. Ксюша, недолго думая, сунула в банку руку и пошевелила солому…
Разъяренная мышь вылетела, вцепилась Ксюше в палец и повисла на нем, как бульдог.
Перепуганная, укушенная Ксюша с криком выдернула руку из горла банки, банка отлетела на пол и разбилась вдребезги, а мышь соскользнула с пальца и исчезла.
Мурик выбрал свободу.

Так мы и написали в нашем ежедневном информационном листке.
Как-то стихийно получилось, что мы начали вести рисованную министенгазету-молнию, каждый выпуск вывешивался на доске. Назвали его “Картофелинка”.
Жизнь в деревне наполнена мелкими и мельчайшими событиями, и почти все они находили свое отражение в очередном выпуске. Происшествие с сырыми котлетами, деревенский детектив с краденой курицей, прогулки по “шоше” - почетное место досталось беглой полевой мыши.

Мы привезли эти выпуски с нами после окончания “картошки” и они хранились в нашей комнате. Куда и как они потом пропали - бог весть. А жаль.