Жизнь моряцкая-корабляцкая. Часть 1

     Воспоминания о жизни.

     Время шло к весне, кровь бурлила, молодость не замечала серости наших будней. Одно, что нас с Аленой угнетало – это то, что к середине июля нам надо было искать новое жилье, так как Володя сдал  мне квартиру всего на три месяца. Вещи все наши вмещались в три чемодана, поэтому на подъем мы были легки. Вот только задача была – найти приличное съемное жилье. В Мурманске в то время с жильем была  большая проблема…
   
    Вторым нашим жильем стала комната в квартире прокурора г. Мурманска, дом которого находился около самого стадиона на проспекте Ленина. Прокурор с женой уезжали на два месяца в отпуск, и сдали нам одну маленькую комнату, в которой из мебели нам выделили раскладушку и стул. Окно комнаты выходило во двор – на стадион. Футбольные игры мы смотрели из окна «нашей» комнаты. Аленка работала в институте, а я ходил в рейсы на Озерко и Териберку. Получалось, что за неделю, я 2-3 раза ночевал  дома, хотя эти ночевки выходили мне боком. Боком потому, что спать вдвоем на раскладушке можно было только на боку. Аленушка уже ходила на шестом месяце беременности и была  с приличным животиком, поэтому я старался, чтобы ей было, прежде всего, удобно. Сам  я лежал на железке, опасаясь лишний раз повернуться  и потревожить будущую маму. Длилось это мучение, правда, всего два месяца – до ее ухода в декретный отпуск, который начался с 15 сентября. Когда отход в рейс у меня выпадал на пятницу, то я брал жену  с собой в рейс, и она несла со мной вахту на мостике, и даже сама отбивала склянки в судовую рынду.

      Но хорошие времена на «Илье Репине» подходили к концу. Планировалось, что в январе 1969 года ММП получит новый теплоход «Юшар», который достраивался в Болгарии. Пароходство и ММФ  решили передать пароход «Илья Репин» в Днепропетровск, где находился завод по производству электрорадионавигационных приборов (ЭРНП). «Илья Репин» должен был стать испытательной лабораторией для ЭРНП. Планировалось, что судно доработает  на линиях до конца сентября, а с 1 октября экипаж должен  перегнать «Илью Репина» в порт Беломорск, где пароход будет  передан речной перегонной команде.

    16 сентября, с приходом «Ильи Репина» в Мурманск, я отправил жену самолетом в Боровичи, а сам занялся подготовкой судна к переходу  на Белое море, и передаче дел по своей части. Дел было много, а переживаний за жену и будущего ребенка еще больше. Это же наш первый ребенок. Надо было думать и решать вопрос, где и как жить нам дальше. Была надежда, что нам выделят какое-то жилье, так как институт достаточно быстро обеспечивал жильем своих работников. Но это было несколько позже…

      Я написал родителям, что у нас с Аленой будет ребенок. Вскоре получил письмо от мамы, которая писала мне, чтобы я после перегона «Ильи Репина» приехал домой, а затем она вместе со мной поедет в Боровичи, чтобы познакомиться с моей женой и ее родными. Так оно и получилось.

      11 октября я уехал из Мурманска в деревню Немойту к родителям, а уже 13 октября утром  был на пороге своего родного дома. Радости было много у всех. Мне родители больше ни о чем не напоминали… Были только расспросы и вопросы – что, как, когда, где и т.п. Я пробыл  у родителей до 3 ноября – помогал по дому, встречался с друзьями, выступал в школе перед учениками своей школы. Отец и мать были очень довольны, что я поступил учиться в ЛВИМУ и получу высшее образование. 3 ноября мы выехали с мамой в Боровичи. В этот день, моя Аленушка, родила мне дочку – Оленьку. Мы об этом еще ничего не знали.  Приехали в Боровичи  к вечеру 4 ноября. Нас встретили родные Алены. Вечер провели за столом, отмечая знакомство и рождение дочки и внучки. А утром 5 ноября мы с мамой уже были в больнице, где впервые увидели нашу Оленьку, а мама – мою жену Лену и свою первую внучку. Но мама долго задерживаться в Боровичах не могла, так как дома ждало хозяйство и занятия в школе. 8 ноября я проводил маму на вокзал, и она уехала к себе домой, чтобы рассказать всем все о моей жене и дочке, о Боровичах и Ленинграде, который я немного ей показал. Особенно маме понравился зоологический музей и кунсткамера. Я же встретил  после праздников из роддома жену с дочкой, побыл с ними еще дней десять и уехал в Мурманск, где меня снова ждала неизвестность.

     В это  время решился и наш вопрос с жильем. Мне сообщили, что институт выделил жене комнату – 18,3 кв. метра на улице Октябрьской, около рынка. Но там проживала семья, которая должна была куда-то переехать, но когда это случится – было неизвестно. После 20 декабря нам на три месяца сдали комнату  в Терском  переулке наши знакомые – Юра и Галя Беспаловы. Мне хотелось первый Новый год встретить с женой и дочкой, пусть не в своей квартире, но вместе. Так оно и получилось. 27 декабря Алена и Оленька прилетели самолетом из Ленинграда в Мурманск. Я  встретил жену с дочкой в аэропорту. Радости не было предела. Из аэропорта мы на такси приехали на Терский переулок, где  должны были жить ближайшие три месяца. А уже на следующий день мы пошли с Аленой смотреть, выделенное нам институтом  новое жилье на улице Октябрьской в доме № 24.

     Комната была большой и чистой с двумя окнами во двор. Итак, 1968 год заканчивался для нас успешно и благополучно. Мы были рады и счастливы, вступая с большими надеждами в год 1969-й. Этот год подарил мне дочку и восстановил нормальные отношения с родителями. Жена заимела постоянную работу в Мурманске и ей выделили жилье, где нам уже можно было строить нормальные семейные отношения. Я, правда, потерял место на пассажирском флоте - и меня ждала неизвестность бытия. Но, в целом, все было прекрасно и удивительно!  31 декабря 1968 года я был дома и Новый 1969 год встретил с любимой женой и маленькой доченькой Оленькой у красивой пушистой зеленой лесной красавицы елки, которая стояла в нашей новой съемной комнате.

     После списания с парохода «Зоя Космодемьянская»  я остался без судна. В конце февраля Алена с Олей уехали в Боровичи, а я остался один в ожидании получения направления на судно, но, на какое – неизвестно. На пассажирах, где я работал – места не было. Комнату нам хотя и выделили, но еще не освободили,  а снимать чужие углы на месяц-два – надоело. Поэтому я решил начать заниматься в УКП в Терском переулке, а затем выходить на весеннюю сессию, чтобы сдать экзамены за первый курс Макаровки. А Алене было легче в Боровичах, где помощь ей могла оказать тетя Нина и родные.

     31 мая в Мурманск, в отремонтированную и обставленную новой мебелью комнату, прилетела Алена с Олей. Я их встретил в аэропорту и привез в наше новое жилье. Радости не было предела. Даже соседка Нонна, которая не была обрадована нашему вселению в комнату, не помешала нашей радости. Своя, пусть даже полуподвальная комната, была для нас очень большой радостью, после 8-ми месячного скитания по чужим, съемным комнатам. Мы жили до этой  своей комнаты в четырех местах: однокомнатной квартире на ул. Гагарина, в прокурорской комнате-конуре у стадиона на проспекте Ленина, в квартире друзей в Терском переулке и в комнате на ул. Буркова, у  одного алкаша, который воровал у нас вещи, а его голодные дети съедали наши обеды. А здесь все было свое! На законном основании мы получили  ордер на комнату размером 18,3 кв. м. Только Юра Березюк еще имел свою комнату в деревянном доме на ул. Генералова. И это из 23 ребят, которые прибыли в Мурманское морское пароходство… Только двое имели такую радость.

      Октябрьская улица была тихой и в то же время очень удобной. Ясли, куда мы определили Олю, был в 10 метрах от нашего подъезда, через дорогу – рынок, а в радиусе 100 метров – 4-5 различных магазинов. Недалеко от дома находилась поликлиника водников, управление пароходства, отдел кадров,  детская фабрика-кухня, где мы получали детское питание для Оленьки, почта, УКП Макаровки, где я учился. В общем, удобнейший для нас район. Алене на работу добираться пешком – 15 минут. Что можно еще желать? Все ребята завидовали мне и Березюку Юре, так как остальным почти ничего не светило насчет жилья в ближайшие годы. Но и наше жилье стало пристанищем для многих ребят в первые годы нашей работы в Мурманске. Кто-бы не заходил в Мурманск на судне или возвращался из отпуска – сразу считал своим долгом  зайти в гости  и отметиться  у нас. Было, конечно, весело, но и тяжело одновременно. Ребята ведь еще не понимали, что у меня семья, маленькая дочь, соседи. Бывали случаи, когда хорошо подвыпившая толпа ребят из 5-6 человек, в час-два ночи могла, запросто заявиться,  после ресторана к нам в гости, чтобы продолжить свое веселье. Соседка устраивала  мне скандалы, Алене это тоже не нравилось. Но постепенно, года через два, многие  из ребят, сами, обзаведясь семьями,  куда-то пропали – рассосались потихоньку... А у нас с Аленой образовался свой круг постоянных друзей, с которыми мы  общались почти всю оставшуюся жизнь. Для нас это были Лебедевы, Казаковы, Березюки,  Аскарбековы, Карасевы и некоторые их знакомые. Вскоре, после нас,  получили от железной дороги свое жилье Света и Юра  Карасевы  - в деревянном доме на ул. Траловой.  Марат и Маришка Аскарбековы  получили комнату в деревяшке на улице Карла Либкнехта. Еще  позже купили себе кооперативную квартиру Витя и Света Лебедевы, а еще позже получили жилье  наши друзья  -  Саша и Лариса Казаковы.

      Но радость моя от приезда жены и дочки скоро омрачилась выходом ледокола из ремонта для работы в Арктике – в морях Карском и Лаптевых…

    И вот наступил момент нашего с Алёной расставания. На борту ледокола полно незнакомого народа – жены, дети, родственники и друзья. На судне стоит непривычный шум, суета, шампанское, водка, тосты и слезы. Вот раздается жесткий, как приговор, приказ - провожающим покинуть борт судна. Отданы швартовы, взревел главный двигатель, и жизнь резко разделилась на две части - береговую с ее земными проблемами и морскую - время непрерывного ледокольно-ледобойного  труда.  В этот момент чувство разлуки рвет душу и предательский ком подступает к горлу. Непреодолимая водная полоса расставания быстро увеличивается, неумолимо разделяя родные души, заменяя обычное человеческое общение редкими  телеграфными поцелуями... Знакомые команды прозвучали, отпели трелью авральные звонки, а жены остаются на причале: - Удачного вам рейса, мужики! Удачного вам рейса, удачного вам рейса, мужики!

      После выхода в море жизнь на борту постепенно приобретает устойчивый порядок, потом переходит в привычку, а со временем притупляется ощущение изнурительного монотонного ритма. Режим работы  прост, но продуман и как армейская жизнь -  незамысловата и надежна: вахта, подвахта, короткий отдых, просмотр имеющегося на борту художественного фильма и снова вахта, игра в домино или нарды и опять в той же последовательности в течение всего рейса.

     … После поломки вала и винта, капитан Сясин И.Г.  решил ждать помощи. Остановились у берега, а рядом с нами, буквально в 100 метрах от нас, на восток  двигалась лавина льда, так называемая «ледяная река». Лед несло и несло, с треском и «пушечными выстрелами». Смотреть на это можно было бесконечно. Я такое видел впервые. Хорошо, что ветер не менялся, и дул с запада постоянно, а то нас, «раненых в морду»,  могло бы еще раз выжать на берег. К нам на помощь был послан ледокол «Владивосток». Это большой ледокол по сравнению с «Капитаном Ворониным», но и его зажало где-то во льдах. Так мы стояли и ждали, каким боком к нам повернется судьба. И вот, вчера, наконец, к нам прилетел самолет. Мы все ждали целый месяц писем из дому и от родных!  Ты представляешь, какая у всех была радость! Я целый час стоял на мостике и всматривался в небо. Но был туман, и совсем ничего не было видно. В конце концов, сквозь разрывы тумана, я увидел самолет, который сбросил нам  вымпел с картой ледовой   обстановки и письма. Самолет ледовой разведки  делает облет ледокола, чтобы сбросить вымпел с почтой на палубу ледокола. Сбросить  вымпелом точно на палубу – это был особый шик  у полярных летчиков в Арктике. Но не всегда это им удавалось. Тогда появлялась работа для экипажа –  нужно было  найти,  выловить вымпел и доставить его капитану. Обычно этим на ледоколе «Капитан Воронин» занимался я вместе с вахтенным матросом.  Я и еще два матроса быстро сошли на лед и бросились искать вымпел с письмами. Но среди торосов и тумана это было непросто сделать. Но кто ищет, тот всегда найдет. Нашли и мы. Но оказалось, что кроме карты в мешке было всего два письма, да и те для старпома Смолягина В.С.. Это было полное издевательство над экипажем. Позже оказалось, что основная почта должна быть нам доставлена другим самолетов, а этот прилетел, чтобы доставить ледоколу карту ледовой обстановки, а люди, прежде всего, ждали вестей от своих близких и родных. С вымпелом мы получили  указание самостоятельно выходить на запад. И вот сегодня, 8 октября, мы всеми правдами и неправдами выбрались из ледяного мешка, который держал нас целый месяц. Это случилось в 5 часов утра, на моей вахте. Я от радости даже начал кричать на весь мостик! Понимаешь, мою радость! Лед все время сносило и сносило на  восток и нас вместе с ним. Оставалось пробить уже небольшую перемычку – миль 20 всего, но мы продвигались, по одной миле в час, а то и меньше. Но вот сейчас все закончено. Мы вышли на чистую воду. Стоим у ледокола «Капитан Мелехов» и берем у него топливо, воду и продукты, которые он доставил для нас. Через два часа «Капитан Мелехов» уйдет на Диксон, а мы останемся здесь – работать. Вот я и пишу тебе это письмо, чтобы  успеть отправить его для тебя  на «Капитане Мелехове». Никак не могу собраться с мыслями. После вахты лег спать и вдруг слышу сквозь сон объявление, что для нас доставлены письма. Я чуть ли не в плавках выскочил на палубу! Получил от тебя четыре письма. У меня даже голова закружилась от радости, когда я начал их читать. Оказалось, что ты их отправила еще в августе, а где они были почти два месяца – не представляю. Одному богу известно, где эти письма путешествовали. Но все равно на душе радостно и хорошо. Ты у меня самая милая и самая родная, моя Аленка. У меня сейчас такое хорошее настроение, что и не описать. Я так рад, что мы наконец-то выбрались из «ледяного заточения», что получил от тебя письма и, вообще, что ты у меня есть, моя любовь! Ты у меня   самая славная и самая хорошая. Ты лучшая из тех, кого я  когда-либо знал. Аленка, моя родная, я считаю, что уже осталось  совсем немного – меньше месяца, и мы будем вместе. Мне даже плакать хочется от радости и потому, что вы у меня есть – ты и Оленька. Никак не могу представить, как мы с тобой встретимся. Изменилась ли ты? Какая стала наша Оленька? Мне кажется, что я не видел вас, уже целую вечность, но вот уже скоро увижу своих любимых. Нас, штаб ледовых операций оставил здесь, на кромке, ждать пока ледокол «Владивосток» не вытащит из ледового плена все остальные суда, и мы их поведем на Диксон. Потом, видимо, немного поработаем на Енисее и двинемся в Мурманск. В Мурманске, по всей видимости, нас поставят в док, и мы будем стоять в ремонте. Пока ледокол будет в ремонте, я буду работать, если не выгонят на выходные. Ремонт будет до середины декабря или до января 1970 года. В январе я возьму месяц учебного отпуска, чтобы сдать сессию, чтобы наверстать все  упущенное, и побыть с тобой. Буду с тобой почти три месяца! Потом поработаю на Балтике до лета, а с июля – в отпуск! Но посмотрим, а то вдруг ледокол сразу отправят на ремонт в Кронштадт. Тогда я сразу же спишусь с ледокола. В общем, скоро будем вместе, а там будет видно. Сейчас уже веселее на душе! Ну, ладно, моя милая Аленка, на этом заканчиваю писать. Жди меня! Пиши! Уже надо отправлять письмо, так как «Белоусов» сейчас будет отходить. Когда встретимся в Мурманске, я тебе обо всем  и все расскажу очень подробно. Передавай всем большой привет, кого увидишь. На этом заканчиваю. Крепко-крепко тебя обнимаю и целую много-много раз! И Оленьку тоже! До скорой встречи, моя родная. Твой Слава. Карское море. 08.10.1969 г.»  Вот такие письма я писал своей любимой Аленушке. А она в это время одна воспитывала нашу Оленьку, пока я осваивал льды Арктики.

       А в Мурманск, в начале октября,  для помощи моей Аленушке с Оленькой, приехала из Ленинграда бабушка Дуня, которая пробыла у нас до моего прихода из Арктики. А пришли мы в Мурманск 12 ноября.  Работая на реке Енисей,  мы ходили с третьим электромехаником  Чемерило В.И. ночью  к местным рыбакам за рыбой, которая называлась муксуном. Я тогда впервые увидел таких крупных речных рыб – килограммов по 6-8. Несколько штук таких рыб я привез на ледоколе в Мурманск, и этот муксун нас здорово выручил, так как с деньгами было очень туго.

      Получал я в среднем рублей 220 в месяц, а это были копейки по сравнению с тем, что получали старые работники ММП - капитан, старпомы, стармехи. Помню, как я впервые увидел в ведомости месячную  зарплату старпома Клюева Ю.М. – 1200 рублей. Я тогда подумал, что жизнь очень несправедлива к молодежи. У старпома уже все есть, дети взрослые и самостоятельные, а он еще получает ежемесячно такие большие  деньги. А у меня нет за душой ничего,  все нужно, а зарплата в 6 раз меньше. Уже позже я стал понимать, чтобы получать такие деньги -  их  надо зарабатывать тяжелым многолетним трудом, работая в очень  суровых арктических условиях многие годы и  даже многие десятилетия, в отрыве от жены, детей и близких друзей.

     Получал я письма в Арктике и от родителей. По мере возможности родители помогали Алене и Оленьке. Мама и папа выслали ей несколько посылок с вареньем и домашними заготовками,  а к моему приходу в Мурманск, прислали еще две посылки с салом, колбасой и другими деревенскими деликатесами. Отец вообще писал редко. У папы был красивый почерк, краткое, грамотное изложение при письме. Не зря он закончил филологический факультет БГУ им. Ленина.

     Новый,  1970 год, я встречал дома с любимой женой Аленкой и доченькой Оленькой, также как и 1969-й. Бабушка Дуня, которая приезжала помогать  Аленушке и ухаживать за Оленькой, в декабре уехала домой – в Ленинград. Я в начале января вышел на зимнюю сессию, которую успешно сдал. Но все хорошее быстро заканчивается. Почти три месяца нахождения в кругу семьи пролетели очень быстро  и незаметно. Мне надо было снова лететь на ледокол «Капитан Воронин», который  уже  работал на Балтике – в Финском и Рижском заливах.  В конце февраля я  уже был  на ледоколе, а Аленка с Оленькой уехали в Боровичи – к тете Нине. 
   
      Ледокол проработал на Балтике до мая месяца и ушел на ремонт в Финляндию, а меня, как не имеющего визы, отправили в Мурманск, где я его и ожидал.

      Когда ледокол вернулся в Мурманск, началась эпопея с кадрами, чтобы я снова пошел в Арктику. При этом весь старший командный состав во главе с капитаном Сясиным И.Г. собрался уйти в отпуск со средины июня. Для меня же выход в Арктику был смерти подобен! Я и так уже не видел жену и дочку больше трех месяцев, а отдел кадров хочет меня сослать еще на пять месяцев в Арктику. Вот так часто и  рушились молодые семьи у моряков, а кадровикам до твоей семьи дела не было никогда, как и нет сейчас.  Есть только, так называемая, производственная необходимость. Ледокол должен выйти вовремя в рейс! И все! Семья же моряка для инспекторов  ОК всегда была на втором месте.

      Я просто не знал, что мне и делать в такой ситуации. Но выход нашелся. Я уже и не помню, сам ли или кто-то мне подсказал, что надо делать. А делать надо было следующее -  лечь в больницу перед выходом ледокола в рейс в Арктику. Чтобы не попасть на  ледоколе в очередную арктическую эпопею, мне пришлось вырвать свои гланды. Капитан  же с помполитом строили всяческие козни против меня, забыв полностью о моих прошлогодних заслугах и хорошей работе на ледоколе.  Им была также до лампочки моя семья и моя маленькая дочка. Главное самим вовремя смыться в отпуск, а младшие командиры могут хорошо повкалывать на трассах Севморпути.  Помполиту Лазареву В.С. надо было любым путем послать в рейс молодого и энергичного комсорга, чтобы закрыть вопрос перед парткомом. Рейс должен был закончиться в конце ноября, когда старшие командиры, отгуляв отпуска, вернуться на ледокол.

      Я уже тогда хорошо понял, что высокопарные слова ледокольных начальников на собраниях и совещаниях, в общем-то, ничего не значат.  Никто из них не думал о моей судьбе или о том, что  у меня молодая жена и маленький ребенок, которые подолгу не видят своего мужа и отца. Никто не думал, что из-за таких действий может распасться молодая семья, и еще один ребенок будет расти без отца. Главное заключалось в том, чтобы любым путем засунуть тебя на ледокол и отправить в рейс, а там, хоть трава не расти! Ледокол вовремя ушел в рейс, а инспектора получили премию.

     5 июля я встретил жену и дочку в Ленинграде, а утром 6 июля, поездом Ленинград-Одесса, мы приехали в Витебск, откуда автобусом отправились в Сенно, где нас должен был встретить отец на мотоцикле.

      Когда автобус въезжал на привокзальную площадь в Сенно, я еще издалека увидел отца, который стоял у автовокзала и ждал нас. Алена очень волновалась, так как впервые встречалась с моим отцом. Он ведь был директором школы, а для нее он казался большим начальником. Но все было прозаически проще - папа был простой человек, любивший людей, компанию, застолье и веселье. Все было, как и положено, при первой встрече: объятия, поцелуи, вопросы-распросы о том, как мы  доехали.
 
      Папа встретил нас на мотоцикле с коляской «К-750», куда мы погрузились сами и рассовали все наши вещи. Через 20 минут папа уже въезжал в наш родной двор в Немойте. Мама встречала нас на улице… Тут уже были и слезы радости, и восклицания о том, какая Олюшка наша уже большая, и какая красавица моя жена. Но, радость встречи вскоре была омрачена тем, что Алена, как оказалось впоследствии, забыла свою сумочку в автобусе, которым мы ехали из Витебска в Сенно. А в ее сумочке были наши с ней паспорта, ключи от квартиры  в Мурманске,  ее косметика, а главное – деньги. Деньги были для нас приличные, около 200 рублей – моя месячная зарплата. Папа начал звонить по телефону в Сенно на автостанцию, но оказалось, что автобус уже уехал на Витебск. Была еще промежуточная станция – Богушевск. Но, когда мы «отловили» водителя автобуса в Богушевске, то он сказал, что в автобусе ничего не было. Так мы остались без паспортов, ключей от квартиры и части денег. Хорошо, что деньги еще были и у меня – рублей 300. Но потери были все же для нас ощутимые.

      Хочу сразу написать. Когда в конце августа мы приехали в Мурманск, то среди корреспонденции (газет и журналов) лежало толстое письмо, в котором находились наши паспорта и ключи от квартиры. Денег и объяснений каких-либо там не было. Ну,  слава богу! Мы были избавлены от объяснений в милиции при получении новых паспортов. Да и ключи запасные не надо было изготовлять.

      Наш отпуск проходил замечательно. Лето было  в самом разгаре. Но мы не только отдыхали, но и работали. Надо было, прежде всего,   заготовить сено для коровы, помочь маме  в огороде с прополкой,  сбором ягод и фруктов из своего сада. Мы часто ездили в лес за малиной и грибами, ловили рыбу и раков  в нашей  реке, стреляли щук из подводного ружья на озере. По понятиям деревни – это настоящий отдых. Но Алене не все у нас понравилось. Во-первых, что каждый день родители накрывали обильный  стол со спиртным. В её семье родители могли выпить рюмку вина только по большим праздникам, а у нас это было ежедневно. Также  она была удивлена, когда нас пригласили на свадьбу моего друга детства тем, что свадьба длилась три дня, а водку, вино  и самогон все пили гранеными стаканами – и мужики и бабы.  Ее тоже заставляли приобщаться к деревенским традициям.  Но, в целом, отпуск прошел замечательно.

      Бабушка Марья, как мы ее звали, умерла на 92 году жизни. Имела она 12 детей. Прожила очень трудную жизнь. Но меня удивило в тот приезд, что когда мы   сидели за столом, она попросила меня: - «Налей внучек и мне чарку белого. Хочу выпить за вас, молодых». А чарка была граненая – 125 грамм. Бабушка выпивала, закусывала, потом еще раз говорила: - «Налей-ка мне внучек еще одну чарку. Помяну деда и пойду в свой закуток». Бабушка спала в передней хате – за русской печкой. Там действительно был закуток.   Ее кровать стояла вдоль глухой стены. С другой стороны – щит, который также топился дровами. Русская печь – в ногах, а в головах – стена другой комнаты. И два выхода было из этого закутка.  Вот так, выпив 250 грамм водки, бабушка шла в свой теплый закут и ложилась спать. И это почти в 90 лет было. Очень добрым человеком  была наша бабушка Марья. Она много мне рассказывала про свою жизнь. Удивляло меня одно. Было у бабушки 12 детей. Четверо умерли в детстве. Двое погибли во время войны. Когда я спрашивал у нее: «А ведь жалко, что малые дети умерли?», - она отвечала: - «А что жалко? Бог дал – бог взял! Им там, на небесах, сейчас хорошо. А мы здесь мучаемся и маемся всю свою  жизнь  на этой грешной Земле». Удивительная была бабушка Марья, человек. Сейчас она лежит на родном Сапежском кладбище, рядом с мужем Семеном, сыном Костей и своими детьми. Там же и моя сестричка  Людочка лежит.

      В конце августа нам надо было возвращаться в Мурманск. Мой отпуск еще не закончился, оставалось гулять еще больше месяца, но Олю надо было устраивать в садик, а Алене – восстанавливаться на работе.  Расставание с мамой и сестрами было плаксивым и трогательным. Но в сентябре начинались занятия в школе – родителям и сестрам надо было заниматься школьными делами. В общем, мы добрались до Мурманска нормально, а жизнь подбрасывала нам новые вводные. Алена в сентябре снова вышла на работу в свой НИИ «Промпроект».  Получили письмо от тети Нины, где она сообщала, что  Ленина мачеха находится при смерти –  у нее обнаружили при обследовании рак желудка 4 степени. Жить ей оставалось немного.  Смерть наступила 24 сентября. Хорошо, что я был в это время еще в отпуске и мог побыть с Оленькой, чтобы Лена смогла поехать и проститься с мачехой, которая ее воспитывала с детства.

       После окончания моего отпуска я прибыл в ОК, где мне вручили направление на все тот же ледокол «Капитан Воронин», который пришел в Мурманск и стал на ремонт на 35 судоремонтный завод ВМФ. Сейчас на меня  ледокольный капитан и помполит смотрели уже как на отработанный элемент. В Арктику на ближайшие два-три года врачи мне ходить запретили, а  на ледоколе нужен был постоянный человек, которого действительно можно было двигать по служебной лестнице. А с меня что взять? На Балтике или на Белом море я мог еще работать, а летом, когда ледокол должен выходить в Арктику, мне надо искать замену. Конечно, отношение ко мне стало прохладным.  Да и я сам не очень желал быть ледокольщиком. Меня больше тянуло на белые пароходы – пассажирский флот. Виза на ледоколе, как я понял, после моего «ухода в отпуск через больницу», уже не светила. Поэтому задерживаться я на «Воронине» и не стремился. Нужно было как-то снова попадать на пассажиры. Но, к сожалению, все места были заняты…

    01 января 1971 года я встречал снова  дома – с семьей и друзьями. Так уж получилось в моей жизни, что почти все Новогодние ночи я проводил в кругу семьи, за исключением 5-6 раз, когда находился в рейсах. Есть такое поверье, что как встретишь Новый год, так его и проведешь.  В общем-то, оно правильное, хотя и бывают иногда отклонения.

      Но наши с Аленушкой новогодние праздники были всегда более прозаичными, в том числе и встреча Нового 1971 года. У нас собрались друзья: Карасевы, Аскарбековы, Казаковы.  Комната, хотя и была небольшой, – 18 кв. метров, но до 10 человек у нас могли собраться. На Новый год многие, под звон курантов, загадывают желания. Такое желание загадал себе и я. Я пожелал себе получить в 1971 году постоянное место на пассажирском флоте, чтобы быть  рядом с семьей. И мое желание сбылось через 2 месяца и 20 дней.

    В январе я ушел в учебный отпуск и начал сдавать сессию за второй курс ЛВИМУ. Лекции нам читали в подвальных помещениях, где находился магазин «Колос» - это в последнем доме по улице Октябрьской. А наша комната, где мы жили, находилась в доме № 24 на этой же улице. Десять минут ходьбы и я уже  в УКП – учебно-консультативном пункте ЛВИМУ.  Сессия  моя заканчивалась в начале марта.

     Уже в мае 1971 года меня направили работать на пассажирский лайнер – теплоход «Петродворец», а комсомольцы судна избрали меня своим  комсомольским вожаком. Комитет комсомола пароходства  утвердил меня в этой должности и поставил передо мной задачу – сделать комсомольскую организацию «Петродворца» лучшей в пароходстве. Секретарем комитета комсомола пароходства был в то время Эдуард Художилов – мой хороший товарищ, а его заместителем – Толя Хоменко, который впоследствии работал на судах пароходства первым помощником капитана (помполитом).

     Меньше, чем через год, а вернее с 01 февраля 1972 года, я уже стал  на судне вторым помощником капитана, сдав соответствующие экзамены в Службе безопасности мореплавания ММП.  Тон жизни на судне задавал штатный капитан Стеркин Эмиль Лазаревич - замечательный капитан, от которого я многому научился. Он умел работать с людьми, умел ставить задачи экипажу и умел эти задачи выполнять. Экипаж «Петродворца» быстро стал передовым экипажем на пассажирском флоте. Инициативы, которые исходили от капитана Стеркина Э.Л., помогали быстро завоевывать авторитет у руководства пароходства. Мы первыми на флоте выдвинули инициативу  организовать среди пассажирских судов борьбу за звание «Экипаж высокой культуры обслуживания пассажиров», включились в эту борьбу, а уже в 1972 году заняли первое место среди пяти пассажирских судов пароходства.  Нам первым  было присвоено это высокое звание. Также капитан и экипаж «Петродворца» стали инициаторами выполнения прогулочных рейсов по Кольскому заливу  для жителей Мурманска и его гостей, в период нашей междурейсовой стоянки в порту Мурманск. А по моей инициативе, экипаж «Петродворца» начал выполнять в августе-сентябре месяцах  прямые рейсы (рейсы выходного дня) до  портопункта Озерко  и обратно - для работников пароходства, куда они могли выходить семьями для сбора грибов-ягод и отдыха на полуострове Рыбачий. Меня в этом поддержал капитан и комитет комсомола ММП, а  также и начальник пароходства. Такие рейсы были очень  популярны у всех береговых работников ММП. Я их потом выполнял и на теплоходе «Канин» с 1976 по 1979 годы. В общем, работа на «Петродворце» мне очень нравилась. Экипаж регулярно получал хорошие  месячные и квартальные премии, практически все мы были связаны со своими  семьями, которые тоже могли на выходные дни выходить на судне в рейс. Уже многие моряки  мечтали попасть на наше пассажирское судно, которое стало одним из передовых судов пароходства.  По итогам 1972 года экипажа «Петродворца» завоевал 1 место по Министерству морского флота, а комсомольская организация судна была признана лучшей КСМ организацией Кольского полуострова. Здесь была, конечно, и моя заслуга.

     Обком ВЛКСМ, для лучших комсомольских вожаков и комсомольцев Кольского полуострова, в апреле 1972 года организовал бесплатную трехдневную поездку в Москву, где была  организована прекрасная программа для всех участников поездки. Группа состояла всего лишь из 30 человек. От Мурманского пароходства в группу входило всего пять человек, в том числе и я. С «Петродворца» был еще и матрос Дудка Володя, который впоследствии долгое время работал боцманом на пассажирском лайнере - теплоходе «Вацлав Воровский», а позже и на грузовых судах ММП.

     В 1972 году я достал в Иоканьге для отца мотоцикл «Урал», который отправил ему на поезде малой скоростью. Радость отца была беспредельной. Вот как он писал мне об этом: - «Сынок, большое спасибо за мотоцикл. 12 сентября мотоцикл прибыл в Оршу, а 15-го я съездил туда на машине и получил его. Машина «Люкс» - первая в районе! Она уже сослужила нам добрую службу. В воскресенье, я  с Людой съездил на мотоцикле в Кузьмино. Приволокли оттуда полную коляску опенок – 10 ведер сразу. Так что мама уже насолили ведер пять, и нажарила 13 литров с салом. Хватит всем!».

     Мама тоже написала: - «Славуся! Как же рад папа за мотоцикл. Он на другом небе сейчас. Говорит: - Все отдам своему сынку за такую машину! Съездил в Оршу. Там дал 5 рублей грузчикам, и ему выгрузили мотоцикл краном, потом погрузили его на машину, а вечером были уже дома. Выпили и замочили мотоцикл хорошо! На следующий день и все другие дни папа прибегает домой со школы и все его гладит со всех сторон, знакомится с инструкциями, заряжает аккумулятор. Съездил уже на нем в Сенно - за деньгами для учителей. Приехал он из Сенно очень довольный  за мотоцикл. Говорит, что ни у кого в районе такого хорошего мотоцикла нет. Меня, на радостях, отпускает к вам в гости на зимние каникулы. Так что, к Новому году ждите!»

      Для нас с Аленой  была очень большая радость, что мама наконец-то приедет к нам в гости, посмотрит, как мы здесь  живем, увидит Мурманск, мое судно и познакомится с нашими друзьями. Мы ее очень  ждали.
Вот так заканчивался для нас 1972 год. Мы ждали маму к нам в гости. Я работал на «Петродворце» и был рядом с семьей и друзьями.

    После передачи пассажирского теплохода «Петродворец» в трест «Якутзолото» и перегона судна из Мурманска в Тикси, я в начале октября самолетом возвратился в Мурманск. Перелет был тяжелый – более 12 часов с двумя промежуточными посадками  на Диксоне и в  Амдерме.  После месячного отгула выходных дней, меня с 29 октября 1973 года направили на пароход «Вологда» для  подмены второго штурмана и моего хорошего товарища Карасева Юрия, который уходил в отпуск. Пробыл я на «Вологде» немного более двух месяцев и уже задумывался о том, где мне придется работать после «Вологды». На ледокол я идти не хотел, а для работы на судах загранплавания  у меня не было визы. Светил мне только каботаж, да и то – малый. На мое счастье мне как-то повстречался капитан Кононов Валентин Викторович, с которым мы работали на пароходе «Илья Репин» и теплоходе «Петродворец». Я посетовал ему, что скоро останусь без судна, а жена только что родила сына, и мне бы хотелось быть около нее. Он мне и предложил пойти к нему вторым  штурманом. «Акоп Акопян» работал больше на Западной линии, т.е. Мурманск – Озерко – Мурманск. Короткие переходы, короткие рейсы и долгая стоянка в Мурманске меня очень устраивали, и я сразу же согласился на этот вариант. Да и другого-то  варианта у меня практически  не было – только ледоколы, которые подолгу уходили из Мурманска. А на «Акопяне» я ведь еще на годичной практике матросом работал почти год. Для меня «Акопян» был почти родной  теплоход. Всю команду я практически знал, работа меня устраивала полностью – лучшего и желать не надо было. В общем, после отгула выходных дней я получил направление  на «Акоп Акопян» на должность второго помощника капитана и уже 9 января 1974 года принял дела на судне, где проработал более двух с половиной лет – до августа 1976 года. Это были очень хорошие времена, о которых есть, что вспомнить.

     Капитаном на судне был Кононов В.В., старпомом – Черепанов Анатолий Александрович, вторым штурманом – я, а третьим – Меркулов Игорь. Кроме этого здесь работал пассажирским помощником капитана и мой хороший друг – Толя Абгарян, с которым мы работали раньше на «Петродворце».

    Сначала 1974 года мы работали на Западной  и Восточных линиях. Но, в начале мая,  начальник пассажирской службы Коган Семен Александрович вызвал капитана Кононова В.В. и пассажирского помощника Абгаряна А.В.  к себе в службу. Вскоре те вернулись  на судно и сообщили, что с 01 июня  экипажу предстоит работать на Белом море – на линии Умба – Кандалакша. Тогда не было нормальной  дороги между Умбой и Кандалакшей, а сообщение  между этими пунктами осуществлялось морем. До 1974 года линию Умба – Кандалакша обслуживали суда Северного морского пароходства, а теперь эту линию передали Мурманскому пароходству. Работать надо было с июня по ноябрь. В ноябре мы должны были возвратиться в Мурманск и снова продолжать работать на двух линиях. Работе на Белом море я посвящу отдельную главу, а сейчас хочу поведать о моей работе на линии Мурманск – Териберка – Мурманск.

       Дело в том, что первоначально суда типа «Тисса» были построены, как грузовые суда – с тремя трюмами. Но для ММП нужно было грузопассажирское судно, которое кроме груза могло бы еще перевозить и пассажиров. Во время одного из ремонтов   на месте трюма №3 были построены пассажирские помещение на 56 человек и буфет, для перевозки на полярные станции кроме снабженческих грузов, также  и самих полярников. Да, и  на коротких линиях  нужно было такое судно. Териберка в 60-х -70-х годах была  большим рыболовецким поселком, где базировались небольшие сейнеры (в губе Лодейной). Дороги до Териберки тогда не было, а добраться сюда можно было только морем. Груза  мы брали каждый рейс достаточно много, а стоянка на якоре продолжалась от 8 до 12 часов, пока весь груз не был перегружен на баржи. Свободного времени для рыбалки тоже хватало.

     В общем, начало 1974 года складывалось для меня очень удачно. Но после того как капитан нам сообщил, что судно пойдет на все лето работать на новой линии Умба – Кандалакша, настроение у многих членов экипажа испортилось. Сам капитан Кононов В.В. уже в конце апреля взял отпуск и ушел с судна, а вместо него на судно пришел Меньшинин С.И., который был до этого дублером капитана на пароходе «Вологда». Конечно, в апреле мне в отпуск совсем не хотелось идти, поэтому пришлось работать с новым капитаном. Я уже писал, каким  антиспиртным  духом был пропитан экипаж «Вологды», где капитан Котомкин П.А. вел непримиримую борьбу с зеленым змеем.

        В конце мая «Акопян» должен был уйти на Белое море, а мне  в ОК  пообещали отпуск. Но как всегда, отдел кадров меня обманул. Меня должен был подменить на отпуск Юра Игнатьев, который отгуливал в это время  свой отпуск где-то  в средней полосе. Но, кто же хочет в начале лета ехать на Север? Юра всячески скрывался от выхода на связь с инспектором  отдела кадров. Даже, когда ему вручили телеграмму лично в руки, он нашел выход, чтобы не ехать в Мурманск – получил в своей деревне фиктивный  больничный лист, продолжая отдыхать и наслаждаться жизнью. В середине июня на судно возвратился капитан Кононов В.В. и для нас началась весёлая жизнь с пьянками-рыбалками. Экипаж вздохнул свободно: судовой ритм снова вошел в свою  обычную колею... Все атеисты судна даже перекрестились, когда капитан Меньшинин С.И. сошел по трапу на берег и уехал с судна.

      Но я рвался в отпуск - к своей семье. Мы  с Аленой собирались поехать в мою деревню Немойту. В начале июля я договорился с капитаном, что меня подменит на отпуск 3-й штурман Меркулов Игорь, а ему замену обещали прислать из кадров в лице Левина Миши. 10 июля моя  долгожданная замена прибыла на борт судна. И вот я, радостный и счастливый, нагруженный семгой, кумжей и икрой, отбыл в долгожданный отпуск – сначала в Боровичи, где меня ожидала жена с детьми, а потом – в Немойту, где всех нас  с нетерпением ждали мои родители, сестры и друзья.  Числа 15 июля мы были уже дома. Родители ждали не только нас, но, прежде всего, своих внуков. Главное для деда Василя был долгожданный внук. Мама, после рождения Игоря, писала нам: «Большое спасибо вам за подарок, который вы поднесли  всем. В первую очередь – себе сына, нам внука, а Оленьке – братика. Пусть Игорек растет здоровым и счастливым, пусть вам и нам будет большая радость!» Но наша «радость», была для нас слишком  капризной и уж очень крикливой.  Если с Олей мы особых забот-хлопот не знали-не ведали,   когда она была маленькой, то Игорь постоянно по ночам плакал, не давая нам спать. Да и болел сынок  часто после рождения. А в возрасте 2-3 месяца он чуть не умер, после того как ему врач сделала укол, а у Игоря на этот укол развилась сильнейшая аллергия. Мы ведь этого не знали… А врачи должны были сделать ему пробный укол в малой дозе, прежде чем вводить большую дозу. Но к лету Игорь стал чувствовать себя лучше, и мы надеялись, что деревенский воздух и свежее коровье молоко сделают свое дело.

      Заканчивался для меня 1974 год довольно-таки успешно. Я между делом закончил четыре курса Макаровки. Алена, съездив в Боровичи  на похороны своей мачехи, вернулась к своей работе. Дети были устроены в садик и ясли. Но вот с  мамой чуть не случилась беда. Это стало очень серьезной весточкой о том, что сердце у нашей мамы стало очень  плохо  работать. Впервые случился очень тяжелый приступ аритмии сердца,  в результате чего,  мама чуть не умерла в Сенненской районной больнице. А было это так…  После того, как мы в конце августа уехали из Немойты в Мурманск,   мама пошла в лес за грибами. Насобирала много грибов – свинушек. Принесла домой, перебрала их и отварила для засолки, а воду от отварных грибов вылила в пойло для кабана, а  тот отравился. Август – еще теплый месяц, а кабана пришлось прирезать. Мясо девать было некуда, и мама трое суток в своей и соседской (у Дуни) печи перерабатывала всю свинину на консервы, холодцы, перетапливали сало на жир. Переживала мама этот случай очень сильно и это дало толчок ее сердцу. Чтобы как-то развеяться, мама снова пошла в лес по грибы. Набрала три ведра и шла пешком несколько километров. Когда пришла домой,  грибы надо было и почистить, и переработать. А тут еще и домашняя работа  разная. Поднимая тяжелый чугун из печи, она сорвала ритм сердца и ее увезли в Сенно – в районную больницу, где врачи боролись за ее жизнь 11 дней. Накануне моего дня рождения (1 сентября),  у мамы 31 августа случился очень тяжелый приступ с сердцем, который продолжался более пяти часов. Приступ случился после того, как  маме ввели через капельницу лекарство – обзидан.  Это лекарство с особой осторожностью следует назначать  пациентам пожилого возраста. А это было в пятницу вечером, когда основные врачи уже ушли домой. Маме было настолько плохо, что, как она после написала нам в своем письме, уже заранее попрощалась и со своей жизнью, и со всеми нами.

     В общем, после этого случая, мама стала очень плохо себя чувствовать. Она до конца своих дней, можно сказать, была инвалидом. Но прожила мама,  все-таки до 77 лет. Она на 16 лет пережила нашего отца, который умер на 66 году жизни от инфаркта сердца.  Но, до этого времени, в 1974 году было еще далеко. 24 августа 1974 года маме исполнилось только  50 лет. Свое здоровье она надорвала непосильно тяжелым деревенским трудом. Ведь от отца большой помощи по дому практически не было, частично из-за его занятости, а частично – от нежелания себя  особо перетруждать. У него была очень тяжелая довоенная жизнь, а еще более страшно тяжелая – во время войны. Я ему не судья. Ведь мы, дети – я, Таня и Люда, помогали маме в меру своих сил, как в детстве, так и до момента смерти отца в 1985 году. Но, как говорится, на все воля божья!

        С портопунктом Териберка  у меня были связаны первые годы работы в Мурманском морском пароходстве, когда существовала официальная пассажирская линия Мурманск – Териберка. Называлась она еще и по-другому – Восточная линия. Грузопассажирские суда ММП обслуживали эту линию почти до начала 80-х годов. Но после того как была построена более-менее нормальная грунтовая дорога из Мурманска до Териберки, – линию закрыли. Закрыли ее, потому что большинство людей стало добираться до Териберки автобусом, а гонять туда-сюда полупустое пассажирское  судно  пароходству стало невыгодно. Ходили на линии Мурманск - Териберка почти все пассажирские суда, начиная с «Вацлава Воровского» и кончая «Акоп Акопяном» и «Каниным». Правда, «Вацлав Воровский» и суда типа «Мария Ермолова» заходили на рейд Териберки, следуя до Иоканьги, только для высадки пассажиров и выгрузки почты и багажа. Другие суда, которые стояли на регулярной линии до Териберки, становились на якорь надолго – от 8 до 12 часов. Надо было выгружать груз, которого обычно набиралось от 20 до 40 тонн. Для этого, времени  на выгрузку большого количества груза и времени надо было значительно больше. Больше всего я работал на этой линии на тх «Петродворец» (1971-1973 г.г.),  «Акоп Акопян» (1974-1975 г.г.), «Канин» (1976-1979), т.е. почти 9 лет. Заходил я туда и на тх «Вацлав Воровский», и на тх «Клавдия Еланская». Линия была интересна тем, что при длительных стоянках во время выгрузки груза, некоторым членам экипажа позволялось съездить на рыбалку, за грибами или за ягодами. На рыбалку ходили на судовой шлюпке или на катере на речку Климковку, а за морошкой – на остров Большой Олений, расположенный между островом Кильдин и Териберкой.  Морошкой остров был просто усыпан. Большое 12-литровое ведро крупной морошки можно было собрать за 1 час. Весной, когда чайки откладывали яйца, можно было поживиться и ими. Дело в том, что если в гнезде чайки оставлять одно яйцо, то она докладывала туда еще пару яиц. Поэтому вреда для фауны побережья мы не наносили, а чаек разводилось все больше и больше. Научил меня  этому хромой диспетчер портопункта Териберка - Виктор Усов.

        1975 год я встретил в домашней обстановке – с женой и детьми. В этом году я уже учился на 5-м курсе ЛВИМУ, поэтому зимнюю сессию  в январе-феврале я сдавал уже в Ленинграде. С 4-го курса  у меня пошли  спецпредметы, которые  я мог  сдавать только в училище.  Общеобразовательные  предметы за первый-третий курсы, а частично,  и  за  четвертый курс, я сдавал в Мурманске - в нашем УКП, который располагался в переулке Терском. В Ленинград ездить было накладно, но учеба того требовала. За зимнюю сессию, я практически окончил пятый курс и успешно перешел на шестой.

       С 24 февраля я снова приступил к работе на теплоходе «Акоп Акопян». Судно работало сразу на двух линиях - Западной  и Восточной. Все здесь было известно до мелочей. Работая по расписанию, мы отвыкали от разнообразия плавания. Отход из Мурманска всегда осуществлялся вечером в 19 или 20 часов. Приход в конечные портопункты также был спланирован на утреннее время – на 8 или 9 часов. Поэтому участки плавания для штурманов были одни  и те же. Третьему штурману с капитаном доставался Кольский залив, 2-му штурману – стоянка на якоре на рейде Кильдина Западного, а старпому – переход от Кильдина до Озерко на Западной линии.  Тоже было и от Кильдина до Териберки – на Восточной линии. Навигационные курсы на морской карте были проложены капитаном раз и навсегда ручкой, а сверху, начерченные рукой капитана – навигационные курсы, которые  были заклеены прозрачным скотчем, чтобы карты не протирались. Отклоняться от курса,  без ведома капитана, никто из штурманом не имел права. Только в исключительном  случае, при какой-либо срочной опасности для судна,  штурману позволялось самостоятельно кратковременно отвернуть от начертанного на карте капитаном курса. Так вот мы и плавали -  постоянно одними и теми же курсами, проходя на своей вахте одни и те же морские берега и навигационные ориентиры.

     Через 7 лет работы в ММП я уже стал старпомом. Старпом – это первый заместитель капитана судна, который в случае каких-либо происшествий с капитаном, обязан взять на себя все его функции и безопасно привести судно в ближайший порт. Для занятия этой должности надо было иметь определенный ценз плавания и соответствовать определенным характеристикам. В те времена, на должность старпома и  капитана в основном выдвигались  судоводители, которые были перспективными, и, как правило, являлись членами партии. Зная, что капитаном без вступления в ряды КПСС,  практически никто не становился, я в 1973 году был принят, как тогда было принято говорить,  в ряды активных строителей коммунизма. Уже тогда я стал победителем социалистического соревнования, ударником коммунистического труда, лучшим комсомольским вожаком среди комсомольцев ММП. Такое было время, и уйти с этого пути  в сторону было нельзя. Кто уходил, тот терял все.

       Сдав экзамены в службе безопасности мореплавания, и обменяв  в конторе капитана порта Мурманск, диплом штурмана малого плавания на диплом капитана малого плавания (были тогда такие звания), я официально был утвержден в пароходстве на должность старшего помощника капитана.
 
     В 1975 году теплоход «Акоп Акопян» снова направлялся с конца апреля по начало ноября для работы на линии Умба – Кандалакша. Учитывая, что в 1974 году я отгулял почти все лето, на летний отпуск в 1975 году, я уже не рассчитывал. Капитаном на летний период работы на линии с нами шел Игаун Василий Иванович, а Кононов В.В. уходил на все лето в отпуск. Детей мы с женой распределили на лето так: Игоря забирала с собой в Боровичи тетя Нина (родная тетя моей жены), а Олю, Алена должна была в мае отвезти в деревню, а потом в конце августа съездить за ней, а также и  за Игорем, чтобы привезти их в Мурманск. Так оно в 1975 году и получилось. Я и Алена работали, зарабатывая деньги для жизни, а дети все лето  отдыхали в разных местах – в Боровичах и в Немойте.

       Умбу и Кандалакшу, а также работу на  этой линии я уже немного знал по прошлому году, но сейчас мне  предстояло работать здесь более полугода.

       Утром 30 апреля 1975 года «Акоп Акопян», с капитаном  Василием Игауном на мостике,  заходил в губу Большая Пирья, где нам предстояло бывать не раз и не два.
       До 1974 года, работая на Западной и Восточной линиях,  я осваивал Мурманский берег Кольского полуострова, а с 1974 года начал осваивать еще  и  его Терский берег - так называется участок Беломорского побережья Кольского полуострова от мыса Святой Нос на Востоке до Кандалакши на Западе. Здесь относительно мягкий климат южного побережья Кольского полуострова. Терский берег Белого моря в сочетании с живописной природой русского Севера, с его реками и озерами, в которых водятся многочисленные окунь, щука, форель, хариус, горбуша, кумжа и, конечно, царь-рыба – семга. Это настоящий рай для рыболовов, охотников, грибников и ягодников. До сих пор в реки Терского берега заходит самое большое в Европе стадо лосося. А в середине 70-х годов красной рыбы было столько, что я иногда с рыбалки привозил ее по полтонны лишь за одни сутки рыбалки. Здесь также интересна и своеобразная культура местных жителей – поморов, которые издавна проживали в Умбе и на всем  Терском берегу.

       В конце июня 1976 года я сдал государственные экзамены в ЛВИМУ имени адмирала С.О.Макарова и получил диплом о высшем образовании, таким образом, выполнив обещание, которое когда-то дал своему отцу – иметь диплом о высшем образовании.
       С моих плеч, после окончания Макаровки, спала тяжелая гора забот – поездки в училище на сессии. Дорога к капитанскому мостику намного сократилась. Ведь на пассажирских судах капитан обязательно должен был иметь высшее образование. Эта задача мною была успешно решена.

       А впереди меня и мою семью ждал долгожданный заслуженный отпуск.    Дело в том, что после нашей свадьбы, мы с Аленой каждый год в отпуск ездили обычно только  в деревню, чтобы помочь родителям в заготовке сена и дров,  а также повидаться с ними. Летом 1976 года мы впервые решили поехать отдыхать  в Крым -  в Евпаторию, куда нас пригласила моя двоюродная сестра Алла. Дело в том, что в Евпатории и в Саках (недалеко от Евпатории) жило, как насчитала мама, 25 наших родственников по маминой и папиной линии. Надо было мне когда-то познакомиться с ними, да и детям хотелось покупаться в Черном море и позагорать на юге.

    Отпуск мы провели неплохо. Особенно мне понравился прием у тети Нади, где я познакомился со своими двоюродными братьями – Колей и Гришей. В Евпатории заходили в гости  и к сестре Тамаре, которая жила недалеко от Аллы. Но, в целом,  мне такой отдых у родственников, совсем не понравился, так как они были  постоянно   заняты своими постоянными отдыхающими клиентами, а до нас, им дела никакого практически не было. Заходил я еще и к папиной сестре – тете Ане. Но там, между тетей Аней и ее сыном Володей, – моим двоюродным братом, скандал был, и им тоже было не до меня. После этого я к родственникам больше никогда в гости не ездил. Мы ведь привыкли принимать гостей совсем по-другому – гостям и лучший стол, и лучшую постель, и все внимание! Я понимаю, что на юге «лето зиму кормит», но это не наша стезя…

     В целом,  мне пришлось проработать на линии Умба – Кандалакша четыре года - с 1974 по 1978 гг. Ниже, я еще не раз остановлюсь на различных наших приключениях, - с рыбалками, охотой, сбором грибов и ягод. Но самое интересное для меня было на новом судне, куда я пришел работать 18 августа 1976 года – это сложившаяся на теплоходе «Канин» психологическая обстановка, которой я никогда ранее не встречал на других судах. Здесь я прошел такую «практику «общения в экипаже», что она запомнилась мне на всю жизнь. Если  капитан не умеет правильно управлять экипажем, то тогда  на судне начинается такая «повседневная  жизнь», о которой можно снимать или драматический триллер,  или  же настоящую комедию. Но, об это ниже…

     Моя судьба была тесно связана с теплоходом «Канин», на котором я начал работать  старшим помощником капитана в 1976 году. На нем я  впервые стал в 1978 году подменять капитана. А еще  через 10 лет я стал последним  штатным капитаном «Канина» и проработал на  нем  до его передачи в 1995 году на Черное море, в  новый порт приписки - Анапу.

      Я  пришел на «Канин» старпомом  18 августа 1976 года. После списания из состава ММП пассажирских судов «Илья Репин» и «Сестрорецк» остро стал вопрос о пополнении пассажирского флота ММП судами, которые бы могли обеспечивать линии: Мурманск - Озерко, Мурманск - Териберка и Мурманск - Дальние Зеленцы. В те времена в этих портопунктах жизнь бурлила, людей было много, и пассажирские линии надо было поддерживать постоянно. Так в Мурманском морском пароходстве появился теплоход «Канин», который  и стал работать на линиях Мурманск - Озерко и Мурманск - Дальние Зеленцы. Позже «Канин» работал и на Белом море на линии Умба – Кандалакша.
               
     Одно время была попытка использовать «Канин» и на перевозках работников треста «Арктикуголь» на остров Шпицберген, но она не удалась. Дело в том, что период качки у теплохода составлял всего 9-10 секунд, а в штормовую погоду, когда судну негде было укрыться, даже бывалые моряки с трудом выдерживали трехсуточный переход до Шпицбергена. Что уж говорить о непривычных к морю пассажирах!.. Морские рейсы были вскоре отменены, а добираться до Шпицбергена шахтеры стали чартерными рейсами на самолетах.

     С 21 мая 1977 года я взял отгул выходных дней по судну, чтобы отвезти своих детей – Олю с Игорем, на лето в деревню. Учитывая, что замены в кадрах не было, я договорился с Соколовым, чтобы меня подменил на месяц второй помощник капитана Гурьев Глеб.

    Уже осенью 1977 года я был назначен на «Канине» дублером капитана. Моя должность позволяла мне ни во что не вмешиваться, так как я на судне обеспечивал только безопасность плавания в ночное время и отвечал за подготовку экипажа во ВМП (военно-морская подготовка). Ночь я проводил на ходовом мостике, а днем обычно отсыпался, соблюдая нейтралитет. Как там у Высоцкого: «А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты!»  Так что я любовался  цветами в судовом дендрарии, который развела на судне бессменная кастелянша «Канина» - Галя Козявкина, в свободное время ходил рыбачить и охотиться по тундре, да еще проводил  регулярные судовые тревоги и учения…

     Курил я в это время очень много... по две и более пачек сигарет уходило на курево в сутки. Но, однажды, когда я встал, чтобы готовиться к вахте, кашель был очень сильный, просто забивал меня... и я понял, что с этим делом надо сразу  и навсегда прекращать... И я бросил курить тогда - раз и навсегда. Бросил как-то легко, а через неделю, я уже не мог терпеть запаха сигаретного дыма...  И вот уже скоро будет 50 лет, как я порвал с этой пагубной привычкой. А все мои друзья, кто курил много, уже давно парят землю на кладбищах разных городов...

      В марте 1979 года я ушел работать дублером капитана на флагман пассажирского флота - теплоход «Вацлав Воровский», а позже - на суда типа «Мария Ермолова», где набирался практики дальнего плавания  в круизных рейсах по Европе и в Карибском бассейне.

     В 1976 году наша дочь Оленька пошла в первый класс, который успешно закончила в мае 1977 года, перейдя во второй класс с хорошими оценками и благодарностью.

     Оля в целом училась хорошо, но вот с чтением у нее дела были похуже. По итогам 2 и 3 классов Оля получила по чтению «трояк». Мои гены для Оли насчет чтения так и не передались – читать она не очень  любила. Заставлять Олю читать книги, надо было из-под палки. А вот слушать различные  сказки или   детские стихотворения С.Маршака,  А.Борто и С.Михалкова  Оля очень любила. Я ложился с ней вечером на кровать и читал ей различные детские книги, которых у нас было великое множество. А Оля, слушая, как я ей читаю сказки или стихи, потихоньку засыпала…   Примерно так же, было и с Игорем. Может поэтому,  что мы им читали, они сами ленились брать книжку в руки. А потом, во многом, книжки нашим детям уже  заменяло телевидение, по которому постоянно крутили мультики и детские фильмы. А у нашего поколения телевизора в детстве не было, а когда он появился, то я уже привык без книжки в кровать не ложиться. Эта привычка осталась со мной на всю жизнь. Я, как и мой отец, никогда не лягу спать, пока не прочитаю несколько глав интересной для меня книги.

     Олю в третьем классе  приняли в пионеры. Принимали в пионеры тогда  весь  класс у памятника В.И.Ленина. Я, Алена и Игорь присутствовали при этом событии и  сфотографировались с Олей на память.

      На  «Илье Репине» я ходил на Озерко в 1966-1968 годах. Затем ходил туда на теплоходе «Петродворец» в 1971-1973 годах, потом на теплоходе  «Акоп Акопяне» - в 1974-1976 годах, а с 1976 по 1979 гг. постоянно ходил на Озерко на теплоходе «Канин». Между 1979 и 1988 был почти 10-летний перерыв, я работал на судах типа «Мария Ермолова». В Озерко в этот период мы ходили только иногда, заменяя теплоход «Канин» на период, когда он находился в ремонте. В это время суда к причалу не швартовались, так как из-за своей осадки в 5,2 метра, зайти в бухту Озерко эти суда не могли,  а становились на якорь  на внешнем рейде в Мотовском заливе. Пассажиров к причалу доставлял от борта судна арендованный в портовом  флоте катер. Вернувшись снова на тх «Канин» в 1988 году я уже постоянно до октября 1993 года работал на западной линии, т.е. Мурманск – Озерко. Это были лучшие времена моей работы в ММП. На судах "Акоп Акопян", "Петродворец", "Канин" я бывал в Озерко около тысячи раз. Весь полуостров Рыбачий исползал и вдоль и поперёк... Одна была у нас иногда проблема - это то, что по разным причинам, раз в два-три года у деревянного причала надо было проводить водолазные работы, составлять планшет глубин и производить дноуглубления вдоль линии причала. В этот период возникала проблема и с высадкой пассажиров с судна на берег. Обычно водолазными работами занимался наш АСПТР и плавкран с черпаком, который углублял подходы к причалу, чтобы мы могли к нему безопасно швартоваться.

      1979 год я встретил в Мурманске в ремонте на тх «Канин». В новогоднюю ночь я был дома с женой и детьми. Новый год мы встречали с друзьями -   Абгарянами,  Березюками и Карасевыми. Было весело и  приятно. Я на «Канине» в конце ноября 1978 года принял дела капитана от Соколова Л.Г.,  которого с приходом судна в Мурманск с Белого моря отправили в отпуск, без возврата на судно. Дело в том, что все лето и  почти всю осень мы работали на линии Умба-Кандалакша. Капитаном был Соколов. Я занимал должность дублера капитана,  а Игорь Меркулов был старпомом. Пассажирским помощником на «Канине» был Володя Бугера, которого прислали вместо Дубкова, чтобы как-то разрядить обстановку на судне.

   Наши  «писатели» - Шевченко, Ставенко и Вологдин развернули на судне бурную деятельность, не давая экипажу нормально работать. Было не судно, а сплошной сыск… Все следили друг за другом, а при малейшем «отклонении от линии партии» сразу же шел сигнал во все инстанции. За  лето на судне побывало не менее 3-х различных комиссий, которые реагировали на «сигналы писателей». Комиссии из 3-4 человек иногда работали на судне по 3-4 дня, но обычно уезжали, не находя особого компромата. Из 15-20 пунктов различных нагромождений всевозможного характера, выданных «на гора» в очередном сигнальном письме группой Шевченко, подтверждались один-два пункта, но и этого было достаточно, чтобы «группировка» снова писала кляузу уже в вышестоящую организацию, в том числе, и на предыдущую проверяющую комиссию.

    Так старший электрик, привлекая к своей «сигнальной деятельности» партию дошел до ЦК КПСС и комитета народного контроля ЦК КПСС. Даже в обкоме боялись с ним связываться, зная его кляузный и паршивый характер.

     Только с уходом летом в отпуск почти одновременно всей группировки, на судне наступала тишина и спокойствие, Но, с возвращением в сентябре  на судно  из отпуска всей группировки Шевченко, счастливая и спокойная жизнь экипажа заканчивалась. На судне сразу же возобновились   «военные действия»  с новой силой. Конечно, о той «кляузной войне» можно  было бы написать целый роман типа «Война и мир» Льва Толстого, но я здесь этой цели не преследую.

     А сейчас, для того, чтобы было понятно, с кем мне приходилось работать на «Канине», хочу отметить,  что 31 января 1979 года на судне состоялось очередное собрание экипажа судна, на котором присутствовал сам начальник Мурманского пароходства Игнатюк Владимир Адамович и другие руководители пароходства. Собрание длилось почти 4 часа. Судно в это время  стояло в ремонте на СРЗ,  и  в помещении ресторана было  очень холодно, так как в ремонте ресторан судна не отапливался. На следующий день 4 члена экипажа заболели и пошли на больничный.  Несмотря на то, что практически весь экипаж высказался на собрании за то, чтобы электрика Шевченко на судно больше не  присылали после его очередного списания с судна в отдел кадров капитаном Соколовым,  начальник ММП сказал на собрании, что он будет возвращен на судно, независимо от желания экипажа, а капитан Соколов Л.Г.  будет убран с судна. Даже начальник ММП  Игнатюк В.А. не хотел связываться с известным на весь флот кляузником. И электрик Шевченко «верхом на коне» снова вернулся на «Канин».

     Помню, как все замерзли, находясь 4 часа в холодном помещении ресторана, где температура не поднималась выше 8-10 градусов. Когда после собрания начальник пароходства вошел ко мне в каюту, где находилась его одежда, то первым делом он попросил  меня налить ему  рюмку коньяка или водки, что я с удовольствием сделал.

     После выпитой рюмки коньяка он спросил меня: «А справитесь ли вы, Вячеслав Васильевич, как молодой капитан, чтобы наладить нормальную обстановку в экипаже?». Я ответил, что буду стараться наладить в экипаже нормальный климат. Но он задумчиво покачал головой, добавив: «Не уверен я и боюсь, что вы можете здесь сломать всю  свою карьеру». Что мог я ответить тогда начальнику пароходства?

    01 марта 1979 года в пароходстве намечалось проведение Совета пароходства, на котором меня собирались официально утвердить  капитаном теплохода «Канин»,  но все вдруг повернулось в другую сторону.

     Как оказалось впоследствии,  электрик Шевченко поломал судьбы не одному капитану судна, сам же оставался «неприкасаемым».  Когда же я в 1988 году вернулся уже  штатным капитаном на теплоход  «Канин», то первое, что я увидел, войдя в каюту капитана – это электрика Шевченко и капитана Мухина Валентина, которые сидели за капитанским столом, курили и о чем-то разговаривая.

     Первое, что я сказал тогда Шевченко, войдя в каюту и  даже не приняв еще официально дела капитана судна, было следующее:   - «Шевченко, выйдите вон из этой каюты и запомните, чтобы я вас никогда здесь больше не видел. А если вы зайдете еще хоть раз в каюту капитана без моего вызова, то считайте, что на судне вы уже не работаете! Запомните это! Два раза я для вас повторять не буду!».

    Пять лет я не видел Шевченко не только в своей каюте, но даже на капитанской палубе. Но, в 1993 году, когда  я отдыхал в своей спальне, Шевченко все же зашел без вызова ко мне в каюту и даже заглянул в спальню. Я ему сказал, что он, видимо, забыл мои слова, на что он мне ответил:  - «Я пришел вам доложить, что боцман Трохов находится в нетрезвом состоянии».  – «Спасибо  за доклад,  Руф Григорьевич,  но считайте, что на судне вы уже не работаете».   И я сдержал свое слово...

     Через полчаса на доске объявлений висел приказ об объявлении боцману Трохову  строгого выговора, который начинался так: « Сегодня, в 13 часов 30 минут ко мне в каюту явился электрик Шевченко, который доложил, что боцман Трохов  пьян…».

     На судне моментально Шевченко стал не только писакой-жалобщиком, но еще и гнусным доносчиком.  Шевченко это не устраивало,  так как  он посчитал, что боцмана Трохова  надо было списать с судна в отдел кадров. Он быстро сочинил очередной донос в кляузной  форме на меня  в адрес начальника ММП. Но когда меня вызвал к себе Матюшенко Н.И. – новый начальник ММП, он задал лишь один вопрос: - «А вы, Вячеслав Васильевич, боцмана наказали?» - он не знал  еще тогда, что боцман уже наказан.  – «Да, ему мной  объявлен строгий выговор».  – «Спасибо, Вячеслав Васильевич. Идите и продолжайте спокойно работать».

     Это уже были не советские времена! Уже  Ельцин пострелял по Белому дому из танков, уже был не СССР, а Россия и жили в ней уже не советские люди, а россияне. Уже даже  осудили членов ГКЧП…

     А Шевченко этого, почему-то совсем не учел. Психология его поломалась, да и стареть, видимо, он начал.  Через месяц с небольшим  я убрал Шевченко с «Канина» навсегда.

     Так закончилась длительная «война», которую простой электрик вел на судне почти 17 лет. Это был уникальный случай во всей истории ММФ.

     Теплоход  «Канин» с 1 декабря 1978 года находился в большом  ремонте  на мурманском СРЗ. Ремонт должен был закончиться к 1 марта 1979 года.  Я готовился к утверждению капитаном на Совете пароходства, который  был назначен на 11 часов  утра 1 марта.

      Но, накануне Совета пароходства, меня вызвали к начальнику отдела кадров Бондареву Александру Васильевичу, который меня огорошил прямо с порога: -  «Вячеслав Васильевич, а как ты смотришь на то, что мы тебя пошлем на повышение?».

     Я ничего не понял. Ведь утверждение капитаном в 30 лет – это уже большое повышение! Но оказывается, что руководство пароходства, поразмыслив о том, что молодой капитан может действительно не справиться в такой сложной психологической обстановке, которая существовала на «Канине», решило послать меня на «повышение» - дублером капитана на наш флагманский лайнер – теплоход «Вацлав Воровский».

     По должности - это не было повышением, но по статусу судна – конечно же, повышение! На такой крупный лайнер могли послать ведь только  самых лучших! Так я думал...  Пассажирский лайнер «Вацлав Воровский»  в несколько раз превышал «Канин»,  как по водоизмещению, так и по пассажиро- и грузовместимости.

     «Вацлав Воровский» брал на борт 411 пассажиров, а «Канин» -92. Ну и все остальные размеры судна значительно превосходили канинские.

      А утром 1 марта на борт «Канина» прибыл новый капитан – Мичков Анатолий Николаевич, которому я и сдал дела капитана, предварительно в подробностях обрисовав  ему психологический климат, который сложился на «Канине» при капитане Соколове Л.Г.

     В этот же день вечером я уже вышел в рейс на Иоканьгу в должности дублера капитана пассажирского лайнера «Вацлав Воровский», где и проработал до ноября месяца. А потом моя судьба сделала еще один крутой вираж. Я начал ходить в заграничные рейсы на новом судне – теплоходе «Клавдия Еланская».