Подмастерья бога Глава 38

                Глава 38.
                С чистого листа.

Глеб остановил машину напротив главного корпуса больницы и вышел. Сразу захотелось вздохнуть поглубже. Во-первых, потому что он волновался: не передумает ли профессор Гринцевич брать в свой штат персону нон грата? Во-вторых, воздух здесь был таким свежим и вкусным, напоённым ароматами весеннего леса, что хотелось им насладиться. Сразу за обочиной дороги начинался самый настоящий живой лес. Чинно покачивали пушистыми лапами высоченные ели. Робко белели на их фоне изящные стволы молодых берёз. И казалось, стоит только углубиться в чащу на пару шагов, как попадёшь в сказку. На окраине маленького курортного городка, раскинувшегося на берегу озера Разлив, спешка и суета казались выдумкой бездарных писателей. Подбросив в ладони ключи от машины, Глеб вздохнул, кивнул своим мыслям и направился ко входу в больницу.

Он миновал пост охраны, где пришлось предъявить паспорт, расспросил добродушного розовощёкого охранника про нужное ему отделение и поднялся на четвёртый этаж. Над стеклянными дверями справа от лестницы красовалась свежая надпись: «кардиохирургия», слева над глухой железной дверью - «оперблок». Глеб свернул направо и толкнул тяжёлую створку.

Нос сразу уловил запахи свежей краски и ещё какой-то строительной химии. По широкому коридору, окрашенному в светло-зелёный цвет, сновали медики, но ни одного больного видно не было. Из палаты прямо напротив входа на отделение вышла молоденькая медсестра, и в дверном проёме Глеб успел заметить новенькие функциональные кровати у стены, ещё пустые, солнечные жёлтые жалюзи на окне просторной палаты.
- Извините, - обратился он к девушке, с усилием тащившей ведро с грязной водой, - где я могу найти профессора Гринцевича?
- Григорий Константинович в оперблоке, - сообщила сестричка, поставив ведро на пол и принимаясь тереть тряпкой присохшую кляксу строительного раствора на полу. – Там заканчивается монтаж оборудования в третьей операционной.
- Спасибо!

Бросив внимательный взгляд на длинный, но широкий коридор и ряд дверей, выходивших в него с обеих сторон, Глеб повернулся и отправился разыскивать профессора. Здание больницы было современным, а после ремонта отделение кардиохирургии ещё сверкало чистотой и порядком. Потолки не были такими высокими, как в университетской клинике, но ощущение простора от этого никак не страдало.
Он осторожно постучал в дверь с надписью «оперблок», но не дождался ответа, приоткрыл её и заглянул внутрь. Слева располагались три двустворчатые двери без всяких обозначений, из-за которых доносились металлический стук и взвизгивания какого-то электрического механизма. Глеб заглянул в первую дверь и замер в восхищении: сверкающий светлый кафель со всех сторон, новенький операционный стол-трансформер, свисающие с потолка бестеневые лампы… Всё было новым, современным, ещё пахнущим заводской смазкой, ещё укрытым упаковочной плёнкой. Что-то тоскливо сжалось в груди Глеба, а правая ладонь заныла, словно почувствовав прикосновение прохладной стали корнцанга или зажима. Не прошло и нескольких дней, а он уже соскучился по работе так, будто не подходил к столу год, а то и больше!

Профессора, похожего на учёного аиста, Глеб нашёл за третьей дверью, где ещё шёл монтаж оборудования. Начальник отделения, заложив руки за спину, разговаривал с коренастым мужчиной в рабочем комбинезоне.
- Вы можете работать хоть ночью, но завтра к середине дня операционная должна быть готова! – голосом, не терпящим возражений, заявил Гринцевич. – Ни на один день нельзя отложить открытие отделения. Больные люди ждут. Это вы понимаете?

Работяга в комбинезоне угрюмо кивнул и снова взялся за шуруповёрт, а профессор повернулся и увидел Глеба. Его узкое лицо сразу осветилось улыбкой.
- Астахов! Глеб! Всё-таки пришёл? Рад тебя видеть.
- Здравствуйте, Григорий Константинович, - Глеб пожал протянутую ему руку и на душе сразу стало спокойнее: с такой улыбкой не отказывают в работе.
- Ну-с, друг мой, - профессор подхватил Глеба под локоть и потащил в коридор, чтобы визг и грохот монтажа не мешали говорить, - надумал к нам идти работать?
- Надумал, - кивнул Глеб.
- А отдалённость наша от центра города не пугает? Ведь Сестрорецк, хоть и административно относится к Петербургу, на самом то деле всё равно пригород, близкий, но пригород. Сможешь каждый день мотаться на работу к чёрту на рога? – ясные карие глаза профессора смотрели на собеседника пристально, изучающе.
- Смогу, даже не сомневайтесь, - заверил Глеб.
- Вот и славно! Город наш растёт, количество жителей прибавляется, а вместе с ними и количество сердечно-сосудистых заболеваний. Вот и приняли решение власти открыть ещё одно кардиохирургическое отделение на самом севере города. Лечить будем всех без разбора, Глеб, квотами нас обеспечат. Так что времени на раскачку не будет. Отправляйся-ка, друг мой, в отдел кадров, оформляй документы, а завтра с утра общий сбор в ординаторской. Я набрал в штат молодых, жадных до работы, талантливых ребят. Уверен, что быстро сработаемся. Так что добро пожаловать на борт!

Григорий Константинович протянул Глебу узкую, с длинными музыкальными пальцами ладонь, которую тот с благодарностью пожал.
- Григорий Константинович, - неуверенно начал Глеб, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы предупредить профессора о сложности ситуации. Но тот не дал ему договорить.
- А по поводу своего бывшего начальства даже не думай. У госпожи Вишневской руки коротки дотянуться до наших палестин. Да и цели у неё совсем другие. Убрала со своей дороги досадное препятствие и пошла вперёд, не оглядываясь. Мы ж у неё хлеб с маслом отбирать не будем. Больница наша, как говорится, пролетарская, для простых людей. Пусть она окучивает толстосумов, а мы простой люд врачевать станем. Вот и разойдёмся миром! Больших зарплат не обещаю, но с голоду умереть не дам. Такой расклад тебя устраивает?
- Конечно, устраивает! – Глеб улыбнулся светло и радостно, почувствовав, как под взглядом этих мудрых и добрых глаз исчезают остатки тревоги.
 
Гринцевич проводил Глеба до лестницы, ведущей вниз, и сказал:
- Да, Глеб, чуть не забыл! В первое время после открытия отделения, конечно, суеты будет слишком много. Но, как только всё устаканится, надо будет обсудить с тобой одну идейку. Она пришла мне в голову пару месяцев назад, когда на глаза попался твой автореферат диссертации. То, что ты предложил в своей работе, открывает неплохие перспективы в лечении ИБС. Всё это ещё на уровне идей, но, как говорится, одна голова – хорошо, а две – лучше. Покумекаем всей командой, может что путное и придумаем. Согласен?
- Ещё как согласен!

Господи, думал Глеб, спускаясь по ступеням, как же хорошо, что на свете есть такие, как Григорий Константинович, как Алексей Иванович, как Разгуляев, беззаветно преданные своему делу, готовые работать не покладая рук, не забывших клятву Гиппократа. Он ещё не знал, с кем придётся ему отстаивать долгие часы плечом к плечу за операционным столом, но был уверен, что все эти люди будут единомышленниками, соратниками. Вместе будут лечить людей, вместе ломать головы над сложными случаями, вместе рисковать, вместе переживать свои неудачи.
Он вышел на больничное крыльцо и глубоко вдохнул свежий, напоённый ароматами весны, загородный воздух. И почувствовал, как душа наполняется предвкушением радости и удовлетворения от любимой работы. Он бросил взгляд на больничные стены, откуда-то уже зная, что обрёл свой новый, но уже родной дом, и отправился искать административный корпус, где располагался отдел кадров.


Катерина Васильевна через оконное стекло услышала недовольный детский плач: проснулся Алёшка, уже два часа мирно спавший в коляске под яблоней. Зоя стирала, поэтому старшая хозяйка вытерла руки кухонным полотенцем и поспешила на залитую полуденным солнцем улицу.
Малыш кряхтел, хмурил смешные рыжеватые бровки и ворочался в коляске, выражая страстное желание поскорее выбраться из тесного комбинезона на свободу. Катерина Васильевна взяла его на руки.

- Проснулся, мой маленький, сокровище моё, - бормотала она, тая от счастья и прижимая к груди крошечного родного человечка.
Вдруг заскрипели ворота, и она увидела Глеба. Светясь радостной улыбкой, желанный гость открывал старые железные створки, чтобы въехать во двор на машине.
- О, Глебушка приехал! – сообщила она Алёшке.
Не успел Глеб припарковать машину и подойти к дому, как возле крыльца столкнулся с вихрем вылетевшей ему на встречу Зойкой.
- Тебя взяли? – выпалила она, забыв поздороваться.
- Взяли, - кивнул Глеб.
Тётя Катя вздрогнула: неожиданный победный вопль огласил сонный яблоневый сад, когда Зойка, не сдержав радости, повисла на шее у Глеба. Тот, смеясь, подхватил её обеими руками и закружил, лёгкую, словно пушинку. Тётя Катя изумлённо округлила глаза.

Спустя несколько секунд оба замерли и отстранились друг от друга, словно обожглись. Улыбки сползли с радостных лиц, тут же сменившись смущением и растерянностью. Глеб отвернулся и с притворным интересом стал рассматривать распускающиеся на клумбе тюльпаны.
- Ну как вы тут? – спросил он, пытаясь угомонить сбившееся от ощущения гибкого девичьего тела дыхание и разогнавшееся галопом сердце. – Как Алёшка?
- Хорошо. Лучше расскажи, как всё прошло, - Зойка старательно теребила обеими руками кухонный фартук, забрызганный мылом во время стирки, пытаясь скрыть охватившее её волнение. От прикосновения его рук огнём жгло спину, но огонь этот был таким, что хотелось сгореть дотла.

Внимательно наблюдая за ними, тётя Катя прижала к себе внука и сообщила ему:
- С ума можно от них сойти, правда, Алёшенька? – и улыбнулась тёплой материнской улыбкой.


Неделю спустя, когда в новое кардиохирургическое отделение только-только стали поступать первые пациенты и началась настоящая работа, вдруг позвонила Нина Игнатова.
- Привет, Глеб Александрович! Это правда, что ты теперь подвизаешься у Гринцевича в Сестрорецке?
- Привет! – обрадовался Глеб, услышав голос старой подруги. – А ты откуда знаешь?
- Сарафанное радио – лучшее радио в мире! Я рада за тебя, Астахов.
- А я-то как рад, Ниночка! Больница маленькая, уютная, работы завались, больные сложные. В общем, всё, как мы любим! А как у вас дела?
- А у нас дела – ухохочешься! Я по этому поводу и звоню. Тут пришёл к нам один товарищ, менеджер из системы Газпрома. Сам понимаешь, человек, причастный к народному достоянию, по определению бедным быть не может. Захотел он прооперировать своё сердце именно в нашей клинике, но персонально у доктора Астахова, потому как именно ты когда-то оперировал его друга и весьма удачно. Ты бы видел, Глеб, как перед ним распускали хвосты и Ярцев, и Вишневская! В ход пошла даже тяжёлая артиллерия в виде упоминания профессора Хармонда и стажировки в Америке. Не помогло. Упёрся наш газпромовец: «буду оперироваться только у Астахова!»

- Любопытно, - хмыкнул Глеб, представив безуспешные потуги Севки зацепить клиента.
- В общем, я дала ему твой телефон, Глеб. Не будешь ругаться?
- Нет конечно! Пусть звонит и приезжает. Мы его прооперируем, причём совершенно бесплатно, как национальное достояние.
От радостной Ниночкиной болтовни на душе стало легко, но немного грустно. Вот бы и Нинка перебралась в Сестрорецк!
- Нин, может к нам придёшь работать? Тут ещё не весь штат медсестёр набрали, - предложил он с надеждой.

- Нет, Глеб, - сразу посерьёзнев ответила Игнатова, - во-первых, вы слишком далеко. А мне, как матери-одиночке, надо своего спиногрыза на всякие кружки и секции водить. Он у меня ещё не слишком самостоятельный. А во-вторых, я решила немного задержаться в родной клинике, хоть меня и переманивают к себе торакальщики. Думаю, поработаю пока, чтобы всех твоих пациентов переориентировать в нужном направлении. Народ наконец просёк, что дело не в деньгах, а в хорошем докторе. Согласен со мной, Глеб?
- Согласен. Нинка, я тебя люблю!
- Астахов, не бросайся такими словами. Прибереги их для той единственной, которой они и предназначены. И звони почаще! Я по тебе скучаю, доктор.
- С кем же мне теперь в разведку ходить, Нинуль?
- Хватит ходить в разведку, Глеб, пора переходить в наступление.


Время шло, а Катерина Васильевна с удивлением, медленно обраставшим недовольством и даже возмущением, наблюдала за племянницей и Глебом. От неё не укрылись жаждущие взгляды, бросаемые друг на друга тайком, тихие вздохи, смущённый румянец, вспыхивающий на щеках при случайном соприкосновении рук. Из комнаты Зои по ночам слух её улавливал слёзные всхлипы, приглушаемые подушкой. И это был не детский плач. Странная задумчивость, вдруг охватывающая Глеба, не ускользала от её внимательных глаз. «Ох, дети, дети!» - вздыхала тётя Катя, никак не решаясь нарушить это шаткое равновесие.

Однажды она застала Зою за пришиванием оторванной пуговицы к рубашке Глеба. Иголка поблескивала в ловких пальцах, протягивая за собой длинную нить. Обернув нитку несколько раз вокруг пуговки и покрепче затянув петельку, девушка склонилась к своей работе, чтобы откусить зубами нитку. И вдруг прижала к лицу белую в мелкую голубую полоску ткань и, блаженно прикрыв глаза, вдохнула до боли родной запах, запах мужского парфюма с лёгкими нотками лекарств – запах Глеба. И такое счастье отразилось на её лице, что тётя Катя хмыкнула:
- Только рубашку не съешь, а то ему не в чем завтра на работу будет ехать.

Зойка опустила рубашку с пришитой пуговицей на колени и испуганно захлопала ресницами, будто тётушка застала её за чем-то недозволенным. Катерина Васильевна села напротив племянницы за стол решив, что хватит уже ходить вокруг да около.
- И долго ты ещё молчать собираешься? – спросила она строго.
- О чём? – голос Зои прозвучал хрипло и растерянно.
- О том, что любишь его!
Девушка покраснела мгновенно и до корней волос, потупила взгляд.
- Что, так заметно?..
- Да уж лупа не нужна, чтобы рассмотреть.
- И он заметил?.. – метнула испуганный взгляд на тётушку.
- Нет, не заметил. Он же у нас слепой, как крот, дальше собственного носа ничего не видит. А догадаться ума не хватает. Тут же никакая учёная степень не поможет в этих делах. Так что ему лучше всё сказать напрямик.
- Что ты, тётя Катя, - испугалась Зоя, - я никогда ему ничего не скажу. Он же на меня, как на сестру смотрит, маленькую, глупенькую младшую сестрёнку.
- Ой ли? -  фыркнула пожилая женщина с насмешкой. – Я, Зоенька, пол жизни прожила рядом с братом – твоим отцом, но он ни разу на меня так не посмотрел. Так что ты ошибаешься, деточка. Не сестру в тебе видит Глеб, вовсе не сестру.

Зоя бережно и аккуратно сложила рубашку на столе, встала и подошла к окну, устремив задумчивый взгляд на покрытые бело-розовым цветом яблони.
- Даже если так, я всё равно никогда ему ничего не скажу.
- Почему?
- Потому что не имею права. Слишком много ошибок я натворила в своей жизни, а Глеб был вынужден меня спасать. Нет на свете человека лучше, чем он. И я не имею никакого права портить ему жизнь. Достаточно и того, что он вынужденно заботиться обо мне и моём ребёнке из чувства ответственности, присущего ему. Я, тётя Катя, закончу институт и уеду отсюда.
- Куда?.. – уставилась округлившимися глазами на племянницу Катерина Васильевна.
- Куда-нибудь в деревню. Есть государственная программа для молодых специалистов, уезжающих работать на село. Говорят, государство даёт подъёмные на покупку жилья сельским учителям. Получу жильё и буду работать в сельской школе, растить Алёшку. Главный мужчина в моей жизни теперь он!
- А как же я?.. – совсем растерялась тётушка.
- А я, как сама устроюсь, так и тебя заберу! – с выстраданной уверенностью заявила Зоя и снова села за стол. – Тётя Катя, ну сколько можно висеть на его шее? Он же живёт ради нас, а это неправильно! Мы с тобой уедем, а Глеб наконец устроит свою жизнь, не оглядываясь на нас.

Катерина Васильевна медленно водила натруженными руками по скатерти, покрывающей стол, и обдумывала слова племянницы.
- Ты только ему об этом не говори, а то он тебе институт закончить не позволит, чтобы ты уехать не смогла. Посадит тебя на цепь, как брехливую собаку, привяжет к дому и никуда не отпустит. И будет прав! Потому что ты, Зоя, глупая дурочка. Счастья своего не понимаешь, глупостями выдуманными голову себе забиваешь. Он нас семьей своей считает, вот и заботиться. А ты его лишить этого хочешь?
- Ты не права, тётя! – возразила Зойка, упрямо мотнув головой. – Он просто добрый, честный, порядочный и великодушный. А мы камнем висим у него на шее, мешаем построить собственную семью, собственными детьми обзавестись. Нет, тётя Катя, - Зоя решительно поднялась из-за стола и повернулась уходить, прижав к груди рубашку с пришитой пуговицей, - правильнее будет снять этот груз с Глеба. Именно потому, что люблю, я не заставлю его воспитывать чужого ребёнка.

Тётя только открыла рот, чтобы возразить, но Зоя перебила:
- Если ты ему скажешь хоть слово, если только намекнёшь!.. – она погрозила пальцем тётушке, сурово сдвинув брови, - я тебе этого никогда не прощу! – и вышла из комнаты.
А Катерина Васильевна только покачала головой: «Вот уж напугала!»


Глеб замер у окна кухни, залюбовавшись волшебным зрелищем: Зоя качалась на качели с Алёшкой на руках. С деревьев падали, подхваченные лёгким ветерком, кружились в воздухе бело-розовые лепестки. И казалось, что снова пошёл снег. Маленький человечек, удивлённо приоткрыв ротик, смотрел на это чудо и неловкими пальчиками пытался поймать ускользающие лёгкие лепестки. А Зоя улыбалась нежной светлой улыбкой, прижимая к себе дитя. От этой завораживающей картины его отвлёк голос доброй волшебницы.
- И долго ты ещё будешь прожигать её взглядом? Смотри, дырку прожжёшь!
- Вы о чём, Катерина Васильевна?
- Сам знаешь, о чём, дураком-то не прикидывайся!

Глеб обернулся, удивлённо приподняв брови, но натолкнулся на требовательный, даже сердитый взгляд из-за стёкол круглых очков в пластмассовой оправе.
- Два взрослых человека измучили уже друг друга, но ни у кого пороху не хватает откровенно признаться в любви!  - с упрёком бросила Глебу пожилая женщина.
Он снова отвернулся к окну, почувствовав, как жгучий румянец заливает щёки. Даже ушам стало жарко от неловкости.
- Что вы, Катерина Васильевна, такое говорите? Я для Зои брат, всего лишь брат…
- Дурак ты, а не брат!.. – почувствовав, что перегнула палку, Катерина Васильевна смягчила тон: - Бог знает, как я люблю вас обоих. Вы самые родные для меня, самые близкие люди. И плевать мне на отсутствие кровного родства с тобой, Глебушка. Ты мне как сын. И мне больно смотреть, как вы оба страдаете от собственной глупости. Ты ж надышаться на неё не можешь. А она взгляд от тебя не отрывает, будто привязанная.

Глеб прижался лбом к стеклу, инстинктивно пытаясь охладить пылающий внутри пожар. То, в чём он не позволял признаться самому себе, беспощадно произнесла вслух добрая волшебница. И мир не рухнул! Небеса не разверзлись, чтобы затопить его в волнах всемирного потопа. Всё так же кружила за окном майская метель из яблоневых лепестков. Всё так же из голубых глаз Зои струился тихий свет материнской любви. А сердце его сбилось с привычного ритма.
- Ну ладно Зойка, - продолжала тётя Катя, - мало того, что глупая, так ещё и упрямая, вбила себе в голову, что не имеет права обременять тебя воспитанием чужого ребёнка. Но ты-то, Глеб!.. Ты же взрослый и умный. В конце концов, ты же мужчина. Сделай что-нибудь!

- Что?.. - прошептал Глеб, рассеянно водя пальцем по стеклу и не решаясь посмотреть в глаза собеседнице.
- Не знаю! – воскликнула тётя Катя с возмущением, совсем разозлившись на его неуверенность. – У тебя голова на плечах есть? Вот и думай!
Ворча себе под нос недовольно: «Два упёртых барана!», Катерина Васильевна вышла из кухни. А Глеб всё стоял, уткнувшись лбом в оконное стекло, и ему казалось, что свежий весенний ветер задувает в его душу яблоневые лепестки. И тлеющие угли сомнений и неуверенности заметает нежнейшим бело-розовым «снегом». «Не брат и не сестра…» - подумал Глеб и улыбнулся.

http://proza.ru/2020/10/04/1309