Тамбовские волки

"Тамбовский волк тебе товарищ!"
Народный фразеологизм

«Те, кто жив, затаились на том берегу.
Что могу я один? Ничего не могу!
Отказали глаза, притупилось чутьё…
Где вы, волки, былое лесное зверьё,
Где же ты, желтоглазое племя моё?!»
В.С. Высоцкий «Мы больше не волки»

«Ох, смотри не промахнись, атаман,
Чтоб не дрогнула рука невзначай.
Да смотри не заряди холостых,
Да не думай о петле палача»
В.Р. Цой «Атаман»



Вступление

Свободно, высокие в холке,
В лесах среди русских равнин
Гуляют тамбовские волки
И стаей идут, как один,

И гонят по рыхлому снегу
Добычу в засаду свою.
В способности к долгому бегу
Возможность кормить их семью.

Свободу волков нарушает
Заклятый им враг – человек,
Кто травлей в лесах облагает
В погоне их загнанный бег.

Облава, как волчья охота.
Матёрый летит на флажки.
И в этом порыве полёта
Его караулят стрелки,

Преследует псовая свора,
Борзая порода собак.
И он, так похожий, на вора,
Укрыться не может никак.

За ним его волчая стая,
Последний звериный помёт,
Который вожак, защищая,
К другим переяркам ведёт.

Но бегство продлится недолго.
Надёжны кордоны флажков.
В прицеле бег главного волка
И следом бегущих волков.

Их всех окружила и смяла
Клубящая стая собак,
В которых, не пряча оскала,
Клыками вонзался вожак.

Но рядом раздавшийся выстрел
Порвал его слаженный бег.
И хищник, могучий и быстрый,
Свалился, распластанный, в снег.

Под пулей сквозной, разрывною
Ему суждено было пасть
И он перед смертною тьмою
Ощерил звериную пасть.

I
В одной из крестьянских губерний,
Где преет парной чернозём,
Чей пласт, плодородный и древний,
Навозом скота занесён,

Жила-была русская баба
В селении Нижний Шибряй
И, чтобы её не ограбил
Разбойно какой негодяй,

Она квартирантам сдавала
Старинный пустующий дом,
В котором сама проживала,
Наездом когда была в нём.

А брат её Фёдор в Тамбове
Сидел в ВЧК лагерях
За то, что с Антоновым в своре
Повстанцем мотался в лесах.

С поличным его не поймали,
Был мягок к нему приговор,
Иначе б давно расстреляли,
Ведь суд на расправу был скор.

Была эта баба крестьянка
Беднейших босяцких кровей
И всей её жизни изнанка
Давно опостылела ей.

Назвал её в дочках Натальей
Отец, Катасонов Иван,
Как девку, с которой гуляли,
Когда был на радостях пьян.

С ней жил её новый сожитель,
Скрывавшийся беглый эсер,
Какой, как разбойник-грабитель,
В карманах носил револьвер.

Без страха чекистской облавы
Он бомбы держал под рукой
Как  вестник восстаний кровавых,
Подполья укрытый норой.

Хоть имя его Александр,
Все вызнали в нём всё равно
Антонова, лидера банды,
Тамбовского батьку Махно.

Был в юности экспроприатор
И к риску с годами привык.
Не сдал бы его провокатор,
Охранки не выследил шпик.

«Осиновый», «Шурка», «Румяный» -
Уездных исправников страх,
Кого разрабатывал рьяно
Жандармский полковник в летах.

Потом были каторги годы.
Шесть лет он провёл в кандалах
До революционной свободы,
К которой отрёкся монарх.

Тамбовщина злилась в ту пору,
Усадьбы палила дотла,
Объята аграрным террором,
В поместья пустив петуха.

Бежали дворяне-тамбовцы
Арбенев, Каверин в Москву.
Так волком напуганы овцы,
Спешат к пастуху на лугу,

Ведь знают, что с ним волкодавы,
Надёжные верные псы.
В Москве юнкера и заставы,
И греют кострами посты.

Бросали гербы родовые,
На двОрню оставив добро,
Поместья свои вековые,
Столовое их серебро.

Кругом уголовные банды
Шныряли, пускали всем кровь.
В состав милицейской команды
Антонова взяли в Тамбов.

Кирсанов себя самостийно
Республикой вдруг объявил.
Но в распре большой межпартийной
Антонов её отменил.

Он арестовал депутатов
И выбранный там комитет,
Своим милицейским мандатом
Снискал себе авторитет.

Он разоружал эшелоны
Из чехословацких солдат,
Кого пулемётным заслоном
Вспугнул милицейский отряд.

Потом вдруг нагрянул Октябрь.
От залпа «Авроры» с реки
Пал в Зимнем дворце канделябр
И власть взяли большевики.

Когда же в июльском восстании
Эсеры утратили власть,
Антонов скрывался в изгнании,
Чтоб лишь под расстрел не попасть.

Уехал в Самару, где КОМУЧ
Развёртывал местный террор
И чехословацкая сволочь
Расстрельный ввела приговор.

Антонов не выдержал это
И с братом вернулся назад.
Не вынесло сердце поэта…
Об этом ведь так говорят.

Два брата в деревнях скрывались,
Меняя село за селом,
В своих конспирациях жались
К таким же в отчаянье злом.

Из приговорённых к расстрелу,
Бежавших скитальцев лесных
Отряд сформирован был смелый
Отчаянных и удалых.

Они проводили налёты,
Щипали советскую власть,
Косили врагов пулемёты,
Рубя телефонную связь,

Сражались, не зная пощады,
В то время, как в сёлах родных
Хозяйничали продотряды,
Насилуя баб молодых.

Народ грабежам продразвёрстки,
Его разорявшей гумно,
Ответил восстанием жёстким,
Натужно сорвавши ярмо.

По сёлам побив коммунистов
И их разогнавши комбед,
Решили тех сёл активисты
Антонова выискать след.

«Прими, Александр Степаныч,
Народ в ополченцы свои,
Россию, упавшую навзничь,
К восстанию ты подними!», -

Несли ему старосты сбитень
И с хлебом печным рушники
И встреченная им обитель
Ему собирала полки.

Под грозный набат колокольный
Мужик, покидая семью,
Чтоб мог он крестьянствовать вольно,
Готов был сражаться в бою.

Но большевики победили.
Восстанью крестьян супротив,
Нагнали немерено силы,
Жестоко его подавив.

И с множеством старых ранений,
Антонов укрылся в лесах,
В черте появляясь селений,
Как волк, нагоняющий страх.

Настигла любовь Александра,
О чём не любил говорить.
Сверкнула в глаза саламандрой,
В душе ворохнувшая зыбь.

Он раньше был с бабой грубее,
Искал в ней животный услад,
Теперь колдовством ворожеи
Нарушен был прежний уклад.

Жила-была русская баба
В старинном тамбовском селе,
Где выбоины и ухабы
Дорогу разбили в земле,

Работала всё по хозяйству
У мельника на ветряке,
Ни в чём не переча начальству,
С утра и до ночи в муке.

А к мельнику в дом, к Иванову
Подпольная явка была
И многих под ночи покровом
Повстанцев из леса звала.

К нему приходили бандиты.
Он их и лечил, и кормил
И с их главарём знаменитым
Давнишнюю дружбу водил.

Антонов Наталью приметил.
Добычу так чувствует зверь.
Она же в ответном привете
Открыла ему свою дверь.

Она была вдовой солдаткой
С царёвой германской войны.
У вдов положение шатко,
Желания очень ясны.

Крестьянка сошлась с Александром
По зову последней любви,
Что гонит в стремлении жадном
Исполнить желанья свои,

А он пожалел ту Наталью
За трудную бабью судьбу -
Тянула житуху с печалью,
Как тягостный воз на горбу.

Но ей не сказал, что женатый,
В именье ДашкОво гулял
С женою своей бесноватой,
Как будто жандармов стрелял.

Женился на Софье Орловой,
Не чувством скрепляя союз,
Подпольной закалкой суровой
И в таинстве брачных их уз

Антонов тамбовской эсерке
Не долго супругом был мил,
Исчез, не оставив еврейке,
На память любовный свой пыл.

Он звал её Соломонида,
Когда уходил на века.
Она, не подавшая вида,
Глядела во след свысока.

Потом ему скорбно писала
Письмо под диктовку ЧеКа,
В засаду его зазывала,
Но он всё не ехал никак.

Тонул он в разгуле весёлом
И женщин считал за бл…й,
Шатаясь с отрядом по сёлам,
Меняя их как лошадей.

Но весь переполнен тоскою,
Звал сердце родное сквозь мрак,
Сойдясь лишь с шибряйской вдовою,
Нашёл, как волчицу вожак.

Скрывался с ним брат его Дмитрий,
Эсер, террорист-боевик,
Ночами шептал он молитвы
И видел апостольский лик,

А днями стрелял коммунистов,
Чиновников сельских властей
И прятался в сумерках мглистых
И Бога молил на кресте.

Под вечер, как только смеркалось,
Ещё он любил навещать,
Девицу, что квартировалась
И Митьку пускала в кровать.

Любился, как в месяц медовый,
С учительницей молодой,
Кто Софьей звалась Соловьёвой
И стала двум братьям бедой.

Посажен был в лагерь в Тамбове
Повстанец, родной её брат.
Однажды в её к нему слове
Стукач их подслушивал, гад,

И вызнал, что болен Антонов –
От пули иссохла рука.
Под грохот товарных вагонов
Он ночью сигнал дал в ЧеКа.

II

Брат Митька с училкою в хате
И где-то за стенкой храпят.
Антонов лежит на кровати
С любимой Натальей в обхват.

Уже в незаметных приметах
Обабился девичий стан,
В июне, в самом цвете лета
Расцветив её сарафан.

Наталью Антонов ласкает.
Вечерний уж в горнице час.
А дом ГПУ окружает,
В прицеле тая зоркий глаз.

Под видом рабочей артели
При пилах идут мужики,
Рубахи простые надели,
Крестьянских фасонов портки.

Эсер, наторевший на «эксах»,
Научен бывалым чутьём.
С тревожным звериным рефлексом
Он чует крадущихся в дом.

Натужно скрипят половицы.
С крыльца подозрительный шум.
И в дверь кто-то громко стучится.
Приходят проклятья на ум.

- «Антонов! Степаныч, сдавайся!
Твой полностью дом окружён.
Отстреливаться не пытайся –
Отряд до зубов вооружён.

Ну что, Александр Степаныч,
Набегался, навоевал?!
Повадился к бабоньке на ночь?» -
С крыльца его голос позвал.

- «Что слышу?! Ты, Яшка Санфиров?!
Как смеешь?! Ты предал своих!»
- «Выходь по-хорошему, с миром», -
Тут голос за выстрелом стих.

Брат Митька с полатей слезает
(С училкой своей ворковал)
Гранаты в портки заправляет: -
«Как Яшка нас здесь отыскал?!»

- «Братан, уходить надо к лесу!»
Стрельба. В свисте пуль звон стекла.
Вдруг взрыв. Дымовая завеса
От крыши на пол пролегла.

Два брата стреляют из окон.
Чекисты кричат: «Выходи!»
Натальи всколоченный локон
Дрожит на горячей груди.

Чекистов смогли опрокинуть
Антоновы, прыгнув во двор,
Две бомбы на выходе кинув,
Рванулись стремглав на простор.

Пылает горящая крыша.
Два брата в четыре руки
Стреляют и травы колышут
Чекистские в беге стрелки.

И только чекист Покалюхин
Отстреливает по врагу.
Голодные трупные мухи
Кусают его на лугу.

Вот пуля прорезала скулу.
Антонов с кровавым лицом
Тряс маузер поднятым дулом,
Врагов поливая свинцом.

В запале бежал по деревне,
Пугая дворовых собак,
И взор, воспалённый свой, гневный,
Бросая за речку в овраг.

- «Где спрятались те коммунисты?!
Я их перебью, вашу мать!» -
Кричал он и в сумраке мглистом
Готов был в любого стрелять.

Уж вечер сгущался закатом.
Пора было в лес уходить.
И полем с хромающим братом
Они уходили, чтоб жить.

Раз Дмитрия ранили в ногу,
Он дальше идти сам не мог,
И брат Александр в подмогу
Его на себе поволок.

Тут их обстреляли чекисты –
На ригах с травой залегли.
Их пули летели со свистом,
Стелились в туман до земли.

В июне в картофельном поле
Не спрячешься в блеклой ботве.
И братьев от судорог боли
Туман поглотил в синеве.

Убили обоих в том поле.
С отсохшею правой рукой,
Как волк, что облавой неволен,
Антонов обрёл там покой.

А после раздетые трупы
С триумфом везли в ГПУ.
Дрожали лишь конские крупы
Да звёзды алели на лбу.

III
Не раньше, как нынешним утром,
Они вспоминали вдвоём,
Как вкус позабытого фрукта,
О детстве минувшем своём.

Им грезился город Кирсанов
В цветущих вишнёвых садах,
Весь в белых метёлках каштанов,
В сирени лиловых цветках.

И дрогнувшим голосом Дмитрий
Родных всех своих вспоминал,
Когда, распечатав пол литра,
Он брату стакан наливал.

- «Маманя Наталья, модистка,
И батя, фельдфебель Стефан,
И Валька сестра, коммунистка,
И Анька, и Шурка-братан!

А помнишь, как прозвищем «Кота»
Мы Аню назвали с тобой?
Она всей шпане и босоте
Давала в Кирсанове бой!

Веду я свои мемуары
И хронику наших боёв,
Ведь к творчеству мозг мой, недаром,
Тянуться был с детства готов».

-«Да, Митька, ты вырос поэтом.
Тамбовским Есениным стал!
Жаль только, не знают об этом,
Никто твоих строк не читал…»

- «Писал я стихи и поэмы,
И песни для наших бойцов.
Мусолил крестьянские темы
И пел им, для них, храбрецов».

- Давай-ка затянем вот эту,
Её я особо люблю».
Как жаждой, погнало поэта
К колодезному журавлю.

И он затянулся распевно,
Глаза закатив в небеса.
И небо пространством безмерным
Аукалось в лад в голоса.

Песня 1
С оторопью бабьею,
Будто бы осклабленный,
Вызвездился на небе
Вытоптанный шлях.
Вьётся стёжкой млечною,
К краю поперечною,
С далью бесконечною
В голубых полях.
На тропе нехоженой,
Путами обложенный,
Конь стоит стреноженный
И берёт ячмень.
На донце неезженом
Золотом забрезжило,
Как серпом прорежено,
Жито деревень.

Песня 2
Заалеет рассвета полоска,
Нарушающая тишину.
Задушила крестьян продразвёрстка.
Поднимайся, мужик, на войну!
Да пойди-ка на сборные пункты,
Да верни-ка народу зерно!
Там бесхозное, брат, почему-то
Пропадает оно всё равно.
Да гони из села комиссаров!
Их на вилы и церковь в набат
И амбары с завесой пожаров
О восстании пусть говорят!
Партизаны Тамбовского края!
Вашей мощи ничем не объять.
Пусть любимые вас провожают
За деревню свою воевать!
Восстановим мы Божии храмы,
Коммунистов прогоним в зашей!
Зарубцуется сабельным шрамом
Боль от множества ратных смертей.
То – цена нашей жертвы кровавой,
Чтобы пахарю стало вольней.
Без глумления Власти над Правом
Мы растить будем наших детей!

***
Потом говорил Александр,
О деле своём рассуждал,
Тамбовским антоновским бандам
Оценку задумчиво дал.

- «По сёлам оружия много,
Укрытого в схронах от бед.
Когда к нам окольной дорогой
Казачий вёл Мамонтов рейд,

В Тамбове лишь на двое суток
Сумел задержаться. Ну что ж -
Шёл счёт на часы и минуты.
Он вооружил молодёжь.

Не Мамонтов был, а МамАнтов.
Зачем он сюда приходил?
Походным казачьим десантом
Советский разваливать тыл.

Когда они были в Тамбове,
Жена главаря губчека,
Прикинувшись бабою вдовьей,
Им выдала большевика –

Подругу, Антонову Валю
И нашу родную сестру,
Чтоб в зависти бабьей ужалив,
Её погубить красоту.

Всех старше из нас Валентина.
Когда было её тридцать пять,
Тамбов казаки захватили,
Искали её расстрелять.

Но Валя, проворно, как птица,
Успела вспорхнуть из гнезда –
В подполье от белых укрыться,
Врагам не оставив следа.

Сестрою пошла милосердья
В германской войне в лазарет,
Где платой ей был за усердье
Болезней подхвачен букет.

В ЧеКа, несмотря на угрозы,
Наводку на нас не дала
И в мае от туберкулёза
В Тамбовской тюрьме умерла.

Когда-то эсерки Марии
На бунт подстрекали народ.
Теперь их не вспомнит Россия,
Хлебнувшая тягот, невзгод.

Теперь Спиридонова Марья
В застенках сидит ГПУ
И кто-нибудь, разве, помянет
Прокофьеву Машу в гробу,

Невесту убийцы фон Плеве?
С народа содрать шелуху –
Вот участь той выпала деве,
А с ней и её жениху!

В те годы тамбовские шпики
Прозвали Румяный меня.
Я в зареве огненных бликов
От них уходил из огня,

Метая на головы бомбы,
Стреляя в упор на бегу,
Скрывался от них в катакомбы,
Известные боевику.

Деяний моих безобразья
Пугали Саратов, Тамбов.
Указы со смертною казнью
Столыпин писать был готов,

Но с милостивого брюзжанья
(А мог ведь повесить меня!)
В пожизненные каторжане
Решил приговор поменять.

Мы были, братуха, эсеры,
Стреляли врагов наповал.
Теперь приговор высшей меры
Последних из нас расстрелял.

Влиянье эсерам в Тамбове
Дал Виктор Михалыч Чернов.
Мы выросли на его слове,
Ряды пополняя борцов.

Революционный мечтатель,
Он первый позвал нас в террор,
Чтоб каждый народный каратель
Себе получил приговор.

Студенты, врачи, агрономы,
Статисты и учителя
Идеей эсеров влекомы.
Их манит разделом земля.

Но я в них стал разочарован.
Из них мне никто не помог
Бежать, когда был арестован,
Судим и посажен в острог.

Февраль даровал нам свободу.
Героями без кандалов
Мы вышли из тюрем к народу,
Стать каждый вождём был готов.

В Семнадцатом я подженился,
Восьмого причём ноября,
Когда Съезд Советов открылся,
Декретом решалась земля…

Нас предали там коммунисты,
Похабно захапали власть
И их комиссары-министры
Террора разинули пасть.

Восстание левых эсеров
Меня не застало врасплох.
Когда начинались расстрелы,
В болотный я спрятался мох.

Эсеры крестьянским сознаньем
Увы, не смогли завладеть.
Теперь в лагерях в наказанье
Пожизненно будут сидеть.

Они подготовились слабо,
Задумав июльский мятеж.
Убить было Ленина надо,
Напав на кремлёвский кортеж.

Ни целей, ни планов восстанья,
Попыток захватывать власть.
И фракция их лишь воззванья
На Съезде кричать собралась.

Наивные, разве забыли
Разгон Учредилки они?
Собрав окаянные силы,
Ударили большевики.

Уж те-то не только речисты,
Практической хваткой сильны.
Нас сняли с постов коммунисты
Во всех регионах страны.

Меня бы они расстреляли,
Как только к ним в лапы попал.
В тюрьму посадили б едва ли,
Ведь я бы оттуда сбежал.

А вот Спиридонову держат.
Пусть терпит жандармскую плеть.
Должно, не теряют надежды
Заставить под дудку им петь.

Моя боевая дружина,
Спуская намеренно злость,
Стреляла их из карабина,
Дробя большевистскую кость.

В Инжавине действовал Ишин,
В Паревке – Григорий Хвостов,
В РамзЕ был Сычалин возвышен,
А в Иноковке – Токмаков.

Я разоружил белочехов:
В Кирсанове помнит вокзал.
Их, чей эшелон к нам подъехал,
Огонь пулемётов встречал.

Мои оружейные схроны
Крестьянам поныне нужны
И служат им для обороны
В годину Гражданской войны.

С чего начиналось восстанье?
От ужаса красных расправ,
Когда многих жертв на закланье
Вели, убивали, распяв.

Кровавая фурия Гельберг
С летучим отрядом своим
Ходила и, как её пленник,
Народ ею был нелюбим.

Она в деревнях насаждала
Жестоко Советскую власть.
Расправа её услаждала.
Она покуражилась всласть.

Когда-то была акушерка,
Привыкла, ети ж её мать,
Жестоко, по нынешним меркам,
Нутро из людей вынимать.

Она офицеров пытала
При жёнах и плаче детей,
Чтоб жертва её испытала,
Как властвует Соня над ней.

И Софа Нухимовна Гельберг
Свой красногвардейский отряд
Вела, не платя ему денег –
Он был грабежами богат.

Таких вот опричных отрядов
ЗапОлзало в нашей земле
Несчётно, как вылезших гадов,
Пригретых в болотном тепле.

Однажды в деревне Козловка
Был красногвардейский отряд.
Прибалты, китайцы с винтовкой
Селян напугать норовят.

Толкая, согнали всех к церкви.
Собрался встревоженный сход,
Не зная, что все они жертвы,
На бойню отправленный скот.

С отрядом еврей комиссаром
С курчавой густой бородой
К ораторству тянется с жаром
В очках, весь тщедушный, худой.

Залез комиссар на тачанку
И вкрадчиво стал говорить,
Бросая наживку-приманку:
- «Советам в селе у вас быть!

Смелей выдвигайте в советы
Достойных в деревне людей».
Крестьяне поверили в это
И выдвинули без затей.

Всех выбранных выйти к тачанке
Тогда комиссар попросил.
Отряд его под перебранку
К стене их кольцом оттеснил.

Почётных селян-кандидатов
Китайцы пустили в расход
И, гневом народным объятый,
Их кинулся бить сельский сход.

Хватали оглобли и колья
Озлобленные мужики,
Бросались, не чувствуя боли,
На выставленные штыки.

Отчаянно ринулись бабы,
Чтоб Красную гвардию смять.
Зря думают, пол они слабый –
Мужья не могли их унять.

Рванул комиссар к пулемёту,
Но ленту тот перекосил,
И он отбивался налёту,
На то не имеющий сил.

Под бабьи истошные вопли
Толпа затоптала бойцов
И морды разбила им в сопли,
Что быть перестали лицом,

И всех латышей и китайцев
Повесила, зла не тая.
И красногвардейцы, как зайцы
Болтались в петле два-три дня.

Еврея с курчавой бородкой
Пустили на кОзлах в распил.
Он блеял козлиное кротко
И нечеловечески выл.

А красную фурию Соню
Силком посадили на кол,
Чтоб слышалось, как она стонет.
Был каждый на бестию зол.

Селянам добавили беды,
Когда их никто не просил,
Их новые власти – комбеды,
Кто сладость управы вкусил.

На выборах в первых советах,
Кто в сёлах во власть угодил?
Бездельник, ведь ясно же это,
А труженик землю делил.

Мужик не пошёл от хозяйства,
Чтоб должность по выбору брать,
И форменному разгильдяйству
Настала в селе благодать.

Батрак, также чернорабочий,
Кто в город мотался из сёл,
Солдат, к дезертирству охочий,
В деревнях в комбеды пошёл.

Желанья к труду никакого.
Та голь – чуть порткам не упасть,
Но в выборном статусе новом
И стала нам сельская власть.

Та власть привела продотряды,
Крестьян записав в кулаки,
Чтоб хлеб забирать без пощады,
Желанию их вопреки.

Кулак у нас звался тарханом,
Торгаш, перекупщик, маклак,
Кто куш наживает обманом,
А честно не может никак,

Кто деньги даёт под проценты,
Чтоб тем ростовщичеством жить.
Такие народ элементы
Прозвал жидомор или жид.

Но тех, кто был крепкий хозяин,
Используя труд батраков,
Работал и сам как крестьянин,
Зачем же рядить в кулаков?

Имеющих хлебный излишек
Комбеды считали врагом,
И к ним продотряды под крышу,
Ворвались с насилием в дом,

Но брали не только излишки,
А всё, чем кормилась семья,
Чтоб взрослые и ребятишки
Бежали в леса из жилья.

Бесчинствовали продотряды,
Велели под дулом ствола,
Чтоб девки, снимая наряды,
Разделись для них до гола.

И девки под страхом расстрела
Терпели приезжих разврат
И, юное жертвуя тело,
Задабривали продотряд.

В горниле народного гнева
Твердела возмездия сталь
И сотни поруганных девок
В неё изливали печаль.

Когда переполнилась чаша
И стало уже невтерпёж,
Из сёл, продотряды изгнавши,
Крестьяне их взяли на нож.

Кто вилами, кто батогами
Колол коммунистов и бил.
Их резали бабы серпами,
Забыв недостаточность сил.

Потравы, порубки, захваты,
Поджоги, убийства и бунт –
Аграрный террор стал расплатой
В годину суровую смут.

Ходили повстанцы, потомки
Опричников или волков,
Из леса густеющей кромки
В налёты на большевиков.

Дворяне, из них офицеры,
С дрекольем из сёл мужики,
Вступали мещане-эсеры
В мои боевые полки.

Проста их крестьянская правда –
Врагу не давать провиант.
А им понавесили штампы
Кулацко-эсеровских банд.

Я двадцать полков с батареей
Поднял партизан под ружьё,
Чтоб оберегать, не робея,
Родимое жито своё.

И Плужников, и Богуславский,
И Губарев, и Токмаков –
Был каждый героем заправским
Восставших крестьянских полков.

Со словом к ним, а не с винтовкой
Шёл Ишин, везде выступал.
Он их агитировал ловко
И зА душу правдою брал.

В томах большевистских скрижалей
Был выдуман миф и обман -
Крестьяне власть не поддержали,
Им нужен был свой атаман.

Душила крестьян продразвёрстка.
Грабёж продотрядов терзал,
Но пахарь ответил им жёстко.
Он в руки оружие взял.

Пускай, до границы уезда
Его был воинственный пыл,
Идеи крестьянского Съезда
Селянин в бою не забыл.

Земле он – исконный хозяин,
Над нею простёрт его труд.
И ни комиссар, и ни барин
Заботы его не поймут.

А только в народных Советах
Свободная выбором власть
Поможет старинным заветом
Крестьянским трудам не пропасть.

Советы, но без коммунистов! –
Вот наш социальный призыв
И в этом призыве речистом
Все чаянья наших молитв».
***
Вновь песню горланит брат Димка
И машет ослабшей рукой,
Гнусавит, как поп на поминках,
Ревёт, как бобыль холостой.

Песня 3
В Первой армии было нас десять полков,
Во Второй тоже десять их было.
Были обе едины, как стая волков,
Что охотилась вместе и выла.

В Первой армии первым был Каменский полк,
А второй звался Борисоглебский.
Шли туда, как свозили пшеницу на ток,
А в страду воевать было не с кем.

На поверку ущербна такая война.
Без снарядов трофейные пушки,
Рать с дрекольем, верёвочные стремена,
На конях вместо сёдел подушки.

Глупо пешему против их броневиков,
С вилами супротив самолёта.
И остатки разбитых крестьянских полков
Лишь Змеиное прячет болото.

Где скрываешься, батька ты наш - атаман?!
Может, нет тебя боле живого?
Знает ворон один да болотный туман,
Где упал ты с коня вороного.

Антонов полки вспоминает -
Плывут пред глазами вождя.
Но память та не согревает,
А мается, кровь холодя.

- «Полки Павлодарский, Пановский,
Токайский, Савальский полки,
Битюговский, с ним и Тамбовский
Сошлись у Вороны-реки.

Полк Каменский, Борисоглебский,
Архангельский и КарачАн
Пресёкших грабёж продразвёрстки
Войной озверевших крестьян.

Такой Первой армии силой
Командовал Каменский штаб.
Лихие её командиры
Крестьянский не грабили скарб.

Кирсановский полк и Угловский,
Семёновский и Низовой,
Особый и Нару-Тамбовский –
Вот армии силы Второй.

И Сводный ещё Казыванский,
И с ним Золотовский полки,
Кирсановский полк атаманский –
Геройские все мужики.

Вот войско Тамбовского края.
Главой его был Токмаков.
И вольница эта лихая
Громила всех большевиков.

Текинский, Волынский, Козловский –
Из трёх самостийных полков
Все три атамана геройских:
Попов, Рыжаков и Долгов.

Лихая их, дюжая сила
В бригаду одну собралась,
Которой, разгульный верзила,
Командовал Васька Карась.

Ещё много мелких отрядов,
Разбойных крестьянских ватаг,
Что делали красным засады,
Прямых избегая атак.

Привёл к нам Колесников Ваня
С Воронежа конных братков.
У них он там сам атаманил
И нам помогать был готов.

Начштаба – казак Матарыкин
Пробрался от белых к нему.
Рубил комиссаров он дико,
ДолжнО, за расстрелы в Крыму.

Мы брали к себе дезертиров
Из разоружённых частей
И вешали их командиров
С разгоном советских властей,

Громили совхозы, коммуны,
Советскую сельскую власть,
Как будто нашествия гуннов
От сёл отводили напасть.

Наш цвет был восстания красный,
Такой, как у большевиков,
Но видом свободным и страстным
Сходили мы за казаков.

Банты на фуражках, папахах,
Нашивки, знамёна полков
И с посвистом сабельных взмахов
Мы смело неслись на врагов.

Но всё это наше геройство
Ничем не могло нам помочь.
Чудовищным нас превосходством
Смела большевистская мощь.

И что я, начглавоперштаба,
Противопоставить ей мог?
Облавы такого масштаба
Не ведал тамбовский наш волк.

Скуластая наша порода
В лесах будет истреблена.
Воюем мы более года,
А радость в глазах не видна.

Соседи нас не поддержали.
Не смог к нам прорваться Махно,
Хоть батьку мы трепетно ждали
На резвом коне вороном,

А также его атаманов,
Особо Федоса Щуся,
В гусарском в шнурах доломане
Кто с конницей рыскал, дерзя.

Ещё атаман был Терпило -
Легенда народной войны.
Прозвали того Даниила
Зелёным повстанцы страны.

Громил он и красных и белых
И был за свободный народ,
За всех, кто решительно, смело
За правое дело идёт.

Героев таких не хватало
В потрёпанных наших рядах.
Крестьянство нас не поддержало
В соседних других областях.

Не принял Саратов и Пенза
Призывов крестьянских вождей
И выгнал нас, как чужеземцев,
За забранных мстя лошадей.

И в нашем локальном порыве
К провалу мы обречены.
Нет речи о рейде, прорыве.
Конец партизанской войны…

Помянем моих командиров,
Моих беззаветных борцов
За дело крестьянского мира,
Помянем их добрым словцом!

Баранов, Каверин, Кулдошин,
Шендяпин, Бармин, Корешков,
Баурин – стратег был хороший,
Иванников и Пастушков,

Селянский, Крутских, Аверьянов
И Востриков, и Башкарёв,
Боярский, Егорычев, Шамов
И Гавриков, и Кузнецов,

Ещё Даниил Венедиктов,
Матюхин, Иван Чернышёв,
А также Канищев и Эктов,
Назаров и Яшка Чернов,

Ещё был Иван Ворожищев,
А также Кузьма Леденец,
Кто красных одним топорищем
Готов был гонять, как овец,

И Яков Василич Санфиров,
За ним был Особый наш полк,
И много других командиров,
В боях проявляющих толк.

И где ж вы, мои офицеры?!
Убиты ли, скрыты в лесах,
Иль косит вас тиф и холера
Замученных в концлагерях?

Герои мои волостные,
Простите, что вас не сберёг,
Призывы бросая пустые,
Что с нами народ, с нами Бог.

В войне этой не было Бога,
Ведь злые деянья срамны.
Где в бездну разверзлась дорога
В погибель для целой страны,

Осталось бежать заграницу
И там от тоски умереть,
Не видя родимые лица,
Из памяти что не стереть.

Союз трудового крестьянства
Распался, как сноп на меже.
Нет сил, только злоба да пьянство
В угасшем моём мятеже.

Подобные горцам-абрекам,
Лишённые жизненных благ
(Возможно ли быть человеком,
Когда ты ограблен и наг?)

Отравлены кровною местью,
Мы все превратились в волков.
Печальный финал наш известен –
Облава и залпы стрелков…»
***
Два брата своею беседой
Пытаются скрашивать дни.
Приходится быть домоседом,
Уйдя от облав, западни.

И старший двоих отвлекает
От серой унылости дней,
Походы свои вспоминает,
Сраженья, как лица друзей.

- «Ты помнишь, пылали Бакуры,
Настигли нас броневики
И мы, чтоб спасти свои шкуры,
Лесами водили полки?

А сколь понесли мы урона?
Признаться, я сам не считал.
Коня за полсотни патронов
Повстанец в лесу отдавал.

Пришли отдохнуть в Чернышёво,
Но с отдыхом не повезло.
Машины с чекистскою сворой
К нам в полдень ворвались в село.

А помнишь, сам бой в Чернышёво?
Как скрылись в Ширяевский лес,
Как гнал я коня строевого,
А после бесследно исчез?

На мне была белая бурка -
Вниманье к себе привлекать.
Но я уходил от всех юрко
Бесстрашно, опять и опять.

Стреляли вдогон с пулемётов
И наземь летели с коней
Мои, из сподвижников кто-то,
Прикрывшие смертью своей.

А я, словно заговорённый,
Живой уходил из огня,
Укрывшись от пуль на взмылённой,
На шее висел у коня.

У леса густеющей кромки
Лишь пуля настигла меня
И боль своей раны негромким
Я выкриком комкал, терпя.

И бросил своих же повстанцев,
Покинув Чутановский лес…
«Окрасился месяц багрянцем» -
Мне слышится песня с небес».

IV
С учительницей Соловьёвой,
Которую Митька любил,
Он часто в ночи без покрова
О разном в пылу говорил,

Наивные делал признанья,
Что он не бандит, а поэт,
В Тамбовском крестьянском восстанье
Оставит немеркнущий след.

Однажды он Софье поведал
Предчувствие скорой беды.
- «Я сон видел: те, кто нас предал,
Убили меня молодым…», -

Сказал с увлажнившимся взором,
- «Наверно, пророческий сон…»
- «Ты бредишь и маешься вздором!»
- «Неужто?! К чему тогда он?

Поймали мы раз коммуниста,
Когда посекли продотряд.
Как зверь, он кричал голосисто
И был контрразведкою взят.

Был Юрин у нас контрразведкой.
Работы досталось ему…
Чекистских агентов нередко
Ловил он, сажая в тюрьму.

И там выбивал показанья
И некоторых вербовал,
Иных, не дождавшись признанья,
Патроны берёг - зарубал.

Я видел, как юношу били,
(Его Максим Юрин пытал)
И отповедь злой его силы
Тогда на себе испытал.

Она меня так поразила,
Что я, откровенно сказать,
Задумался, в чём его сила,
И начал поэму писать».

- «И чем ты смог так поразиться?» -
Взгляд Софьи в улыбке зацвёл.
- «Что не было в нём паразитства,
Какое чиновник обрёл.

Глядел он на нас по-иному,
- Как пёс, на тамбовских волков…»
- «А знаешь ты, ту идиому
Откуда имеет Тамбов?

Что значит «тамбовские волки»?
Откуда та фраза взялась?»
- «Клыков и затвора винтовки
В ней слышится скрежет и лязг».

- Чтоб это понять выраженье,
Не хватит крестьянских мозгов».
- «Обидно твоё утвержденье…»
- «Ты знаешь, что значит «Тамбов»?

Тамбов от реки по эрзянски,
От слова томбака, томбакс.
Дорусский и дохристианский
В нём отзвук ещё не угас.

По-русски томбакс – значит, топкий,
Томбакою омут зовут.
В понятье «тамбовские волки»
Основа заложена тут.

Тамбов был опорным острогом
От крымских набегов татар.
Ссылали преступников много
Сюда к поселению встарь.

Преступников звали волками.
Вот первой гипотезы толк
О том, как былыми веками
Тамбовским становится волк.

Есть версия толка иного:
С концами сезонных работ
Крестьянский мужик из Тамбова
За заработками идёт,

Не брезгует всякой работой,
В чужих городах побывав,
Их цену сбивает с охотой,
Свой труд за бесценок продав.

Тамбовцев соседи ругают: -
«Голодны, подобно волкам,
Тамбовские цену сбивают
И рыщут у нас по дворам».

Есть версия – дело, мол, в вере.
В языческие времена
Здесь идолу серого зверя
Молились эрзян племена.

Такие вот разные толки
Сложила в понятие жизнь.
Отсюда «тамбовские волки» -
Старинный фразеологизм».

- «Ну, Софья, ну, правда - учитель!» -
Поэт восклицанье исторг.
Любовных свиданий обитель
Наполнил горячий восторг.

- «История нашего края
Богата лихим ремеслом,
Какое людей зазывает
В восстание, бунт и погром.

Защитой от Дикого поля
Служил здесь большой гарнизон.
Звала от помещиков воля
Крестьян убегать за кордон.

В семнадцатом веке восстали
Отряды сбежавших крестьян,
В леса кого нужды загнали,
Как раньше монголы эрзян.

Потом был Кондратий Булавин –
Донской бунтовской атаман.
Тамбовский крестьянин бесправен
Подался к нему на майдан.

При нём же хопёрский сподвижник
Пошёл на Тамбов сгоряча.
Из устных преданий, не книжек,
Мы знаем Луку Хохлача».

- «Всегда мы любили свободу
И свято её берегли.
За это и толпы народу
Отчаянно здесь полегли…

Послушай щемящие строки
(Их Лев Молодой написал;
Таким псевдонимом высоким
Себя я недавно назвал)

Поборника волюнтаризма,
Пока мы с тобой во хмелю…», -
И Митька читать начал быстро,
Как голову сунул в петлю.

V
Митькины песни

«Я был сиротою в общине,
Ни мамки, ни папки не знал,
Подрос, словно скот, на мякине,
Которым кулак торговал.

Ума своего не имея,
Почувствовал юности хмель
И только гулять стал, взрослея,
Меня записали в артель.

Нас звали «тамбовские волки»
В шабашной батрацкой среде.
Готовы за хлебные корки
Мы были работать везде,

Мотались в Москву и Саратов,
Работ не гнушась никаких
И с заработков, кто женаты,
Кормили детишек своих.

Мечтал я свободно работать,
Своим поднимаясь трудом,
Жениться, в семейных заботах
Поставить бревенчатый дом,

Но денег на всё не хватало.
Я был безнадёжный бедняк,
С трудом зарабатывал мало
И лишь выживал кое-как.

Потом оказался в солдатах,
В боях на германской войне
Был ранен серьёзно в Карпатах
Осколком в обстрельном огне.

Вернулся домой инвалидом…
А там жгли поместья вокруг!
Но, помня былые обиды,
В крови не испачкал я рук.

Страна меж собой воевала,
Делила былое добро.
И голод настал небывалый
С разрухою и воровство.

За хлеб воевать стало надо,
Его как паёк получал
Рабочий Москвы, Петрограда.
Народ в городах голодал.

Голодные дети столицы
Молили деревню о том,
Чтоб хлебом могла поделиться.
Поставил задачу нарком…

Рабочий пошёл в продотряды
С оружьем на внутренний фронт,
Где, пусть, не грохочут снаряды
И дымом не скрыт горизонт,

Но спорится важное дело –
Берётся зерно в закромах,
Бывает, порой, оголтело,
Насильственно и впопыхах.

И всякий, кто сам не мешочник,
Меня непременно поймёт,
Чтоб больше с нуждой дениношной
Не шёл к спекулянтам народ.

Я стал председатель комбеда
В родном опустевшем селе,
В каком кулаки-мироеды
Все были известные мне.

Я к ним с гужевым продотрядом
Пришёл реквизировать хлеб,
А тут разъярённая банда
Напала на нас из-за верб

И ЧОНовцев всех окружила
У займища на берегу,
До пояса их развалила
В атаке на полном ходу.

А я всё стоял у обоза
И грудью зерно укрывал,
Когда меня с дикой угрозой
Косматый бандит убивал.

В последний момент перед смертью
Я стрельнуть в бандита успел
И тонкою срубленной ветвью,
С телеги сползая, осел.

Но выжил я, как оказалось.
Меня поднимала с одра
Заботная женская жалость
И ночи сиделки труда.

Меня повели к атаману.
Был взгляд его мудр и суров.
Лечила болевшую рану
Его убедительность слов.

-«Ты знаешь, за что мы воюем?», -
Сказал мне тогда атаман.
-«Деревню мы организуем,
Как сход пожелает крестьян.

Долой грабежи продразвёрстки!
Свободный да здравствует труд!
Ведь все старики и подростки
Его хлеборобно ведут.

В насилии кто виноваты?
Одни коммунисты сейчас.
Насильно сгоняют в солдаты
И грабят, насилуют нас.

На службу чужим интересам
Вас захомутали жиды.
Глаза застилает завеса –
Вы их пропагандой слепы.

Ошибки смываются кровью,
Но ты можешь всё искупить.
Как женщина с долею вдовьей
Неистово может любить,

Прозри, загляни в своё сердце!
Тебя мы запишем в отряд
Как нового единоверца
В дружине геройских ребят!

«В борьбе обретёшь своё право!» -
Эсеровский лозунг знамён.
Полотнища реют кроваво.
Боями девиз освящён.

Меня записали в повстанцы
И дали обрез, и коня.
Седые крестьянские старцы
Простили по сёлам меня».
***
«И было в полку у нас сабель,
Должно быть, порядка трёхсот.
Мы резали к станциям кабель,
Шальной совершая налёт.

Однажды Инжавино взяли.
К отправке стоял эшелон.
В него был готов на вокзале
Грузиться уже батальон

Из призванных в красноармейцы
Тамбовских крестьянских парней,
По дому тоскующих сердцем,
Омытых слезой матерей.

Начальников их перебили.
Коня к ним пустил атаман
И крикнул в ораторской силе:
- «Айда ко мне в полк партизан!

Зачем вам служить на чужбине,
Когда грабят ваши дома?!
Защитой им будьте отныне,
Спасайте свои закрома!

Долой продразвёрстку, чекистов!
Свободный лишь труд впереди!
Прогоним взашей коммунистов!
Кто с нами, а ну – выходи!»

Солдатская серая масса,
Голодная, злая с утра,
С широкой вокзальной террасы
Ему закричала «ура».

Оружие ставили в кОзлы,
Братались, курили табак,
А трупы, лежащие возле,
Под насыпь скидали в овраг».
***
«Нас конницы красной лавины
Однажды загнали в село.
Застряли их бронемашины –
Дорогу дождём развезло.

Разбухшему в грязь чернозёму
Мы свесили низкий поклон.
Коль гнали бы нас по сухому,
Не спас от расправы и он.

Преследуя нас, как в облаве
Затравленных диких зверей,
Настигли полк на переправе.
Ни жён не щадя, ни детей,

Расстреливать стали обозы.
От ужаса табор завыл.
Кровавые, горькие слёзы
Втоптали копытами в ил.

А тех, кто смогли, переплыли,
На голом степном берегу
Котовцы в наскок изрубили
И трупы бросали в логу».
***
«Сбежал к нам с Кронштадта братишка,
Рассказывал про матросню,
О том, как хлебнула та лишку,
Как вывели их на корню,

Когда они в марте восстали,
У котлинских встав берегов,
Их яростно там расстреляли
Орудия большевиков.

А раньше он был анархистом
И в чёрных дружинах ходил,
Покуда с отрядом чекистов
Сам Петерс их не разгромил.

Он нам говорил о столице,
О том, как ломал старый строй.
Мрачнели крестьянские лица,
Уставшие этой войной.

- «Служил я, ребята, в Балтфлоте,
В отряде у Железняка
И рьяно, как в важной работе,
Бил контру с ним наверняка.

Брал Зимний и Адмиралтейство,
Затем разгонял Центрофлот.
Матросы творили злодейства
Как революционный оплот.

Сам Троцкий нас в Петросовете
Красой революции звал.
Министров всех в их кабинете
При штурме я арестовал.

Потом разогнал Учредилку
И ночью пришёл убивать
В больничной тюрьме Мариинки
Кадетов, ложившихся спать.

Кокошкина и Шингарёва
Забили мы насмерть с братвой.
Наш суд, анархистов, суровый,
Как бред с кокаинной пыльцой.

Ворвались и кончили гадов.
Судить нас хотел Совнарком.
Убийц арестовывать надо,
А мы убежали тайком.

Бежали мы с Оскаром Крейсом.
То он тех кадетов убил
И от наказания крейсер
Нас в трюме с братишкой укрыл.

Теперь для балтийских матросов
Муштра, дисциплина и ад.
А я же свободный философ,
Которого знал весь Кронштадт.

Братва, принимай в свою банду!
Могу наводить пулемёт.
Не раз в пулемётной команде
Сбивал я казачий намёт».

Мы с ним очень быстро сдружились.
Эрзяночку он полюбил.
Однажды мы остановились
В разведке антоновских сил

В одном из тамбовских селений,
Где издревле жили мордва
И в одури юной, весенней
Кружилась у нас голова.

Мы вышли на гульбище ночью.
Верша суеверный обряд,
Колдунья со шкурою волчьей
И сняв с себя бабий наряд,

Ходила и вой заклинаний
Со звоном нагрудных монет
Окутывал тайной преданий
Её притягательный след.

Он долго её добивался…
Она подарила ему
Монисто, чей отблеск казался
Лучистым, пугающим тьму.

Она была очень красива
Невиданной мной красотой,
Казалась в волненье стыдливом
Над озером гибкой ветлой.

Какие прекрасные скулы,
Как древних народов степи!
Достоинства женской фигуры -
Округлости бедёр, груди!

Опущена вниз угловатость
Прочерченных линий лица.
Красотка, таящая радость,
Как мёд золотая пыльца.

На скулах большие глазницы,
В которые вложен алмаз,
Укрытый в мохнатых ресницах
С озёрною влагою глаз.

Всё было в ней так превосходно,
Что наш анархист заболел,
Сражённый грехом первородным,
Как ядом отравленных стрел.

Убили того анархиста
В каком-то тамбовском селе.
С подаренным женским монисто
Матросик был предан земле.

Однажды село обложили -
Проспали мы тихую жизнь.
И с боем, с натугой двужильной
Не все из кольца прорвались.

Матрос окружён был в сарае.
Бесился его карабин,
Когда коммунист, поджигая,
Упал перед ним не один.

Но кончились скоро патроны.
Враги гомонили гуртом:
- «Неужто, сам Митька Антонов
Захвачен тут будет живьём!»

В расщелине узкой сарая
По-волчьи сверкнули глаза.
Незримую жертву, кромсая,
Обложенный зверь истязал.

И с ним поступили жестоко.
Расправа была короткА.
В последней борьбе одинокой
Заколот он был на штыках».



VI

Беседовал с бабкой тамбовской
Историк один, краевед.
Был ею с Андреем Литовским
Пролит на восстание свет.

А было той ветхой старушке
Почти девяносто шесть лет,
Но помнила, как били пушки,
И хлор, застилавший рассвет.

Старушка ему вспоминала:
- «Мне было четыре годка,
Когда у ворот увидала
Я с красной звездой ездока.

Я выбежала на дорогу.
Волненье и ужас в глазах.
Отец заругал меня строго,
Домой загоняя в слезах.

- «Куда ты, Маняшка?! Затопчут!»
А я кричу: «Тятя, война!»
Котовцы на кОнях хохочут
И давят в упор стремена…

Тамбовские продкомиссары
От страха голодной нужды,
Крестьянские грабя амбары,
Зерна выгребали пуды.

Завышенную продразвёрстку
Спустили на житницу-край.
Заискивать власти московской
И Шлихтер спешил, краснобай.

Крестьяне за это восстали,
Властям объявили войну.
Поборы их крепко достали,
Как будто томили в плену.

Восстание то подавили
Пришедшие с фронта войска.
Всю область в крови утопили,
Народ записав во врага.

Я помню село штурмовали
Котовцы, товарищ им волк!
В атаке зелёных рубали,
Разбив их Семёновский полк.

И конной огромной толпою
Котовский бригаду повёл,
Как будто коней к водопою,
Меж наших расстрелянных сёл.

Заложников в сёлах набрали,
Бандитов чтоб выдали им,
Сначала расстрелом пугали,
А мы все стоим и молчим.

Потом их поставили к стенке
И дали винтовочный залп.
У всех подкосились коленки.
Раздался панический гвалт…

В ту зиму размножились стаи
И логова серых волков,
Что в землях Тамбовского края
Нашли небывалый улов.

По всюду разбросаны трупы,
Кого закопать не смогли,
Крестьян в занесённых тулупах
Снегами остылой земли.

И множество битой конины
Детишки голодной гурьбой,
Как голодом звери гонимы,
В салазках возили домой,

В их, ставшие концлагерями,
Деревни в облавы кольце
С охотниками-егерями
С легавым чутьём на лице.

Заложники ели мякину,
Кормили отбросом ребят
И гнули затравленно спину,
Боясь, что их вскоре казнят.

Но были по сёлам герои,
Таили протесты в голбцАх
И прежние, пряча, устои
Носили в закрытых сердцах.

В Уварово, в Нижнем Шибряе,
Где речка Ворона течёт
И страх чёрный лес нагоняет,
Как только лишь солнце зайдёт,

Там были опорные пункты
Повстанческих армий лесных.
Их почвы болотистой грунты
Скрывали в левадах густых.

Ещё есть деревня Паревка
В долине Вороны-реки.
Её брали силой, как девку
В закрытом хлеву мужики.

В Змеиное прячась болото,
На остров загнав лошадей,
Плыла и тонула пехота,
Спасая своих главарей.

Летали кругом самолёты
И бомбы бросали в леса.
В разрывах бурлило болото,
Осколками всё искромсав.

Вела свой обстрел батарея.
Рвались химснаряды, шрапнель.
Но люди, в лесу сатанея,
Не сдали свою цитадель!

Согнал Михаил Тухачевский
Огромное скопище сил,
Чтоб в натиске мощном и резком
Он всех партизан поразил.

Но, помните, как у Толстого…
«Дубина народной войны»
Низвергнет тирана любого,
Как водится из старины.

Мы чествуем непобеждённых,
Погибших в неравном бою,
Жестоко на смерть обречённых,
Но вынесших правду свою.

Ведь то из- за них продразвёрстку
Сменила Советская власть
Налогом, в решенье московском
Стремясь их поддержку украсть.

А маршалу так заплатили –
Лишь пуля в затылок и в ров.
Безвестно, как скот, схоронили
В могильник тридцатых годов.

Забытые богом селенья,
О чём не сказать не могу,
Старинное носят поверье
О белом коне на лугу.

Идёт белый конь из тумана,
Серебряной сбруей звеня,
И белый чекмень атамана
Резвит строевого коня».

Старушка трепала награды,
Сидела у веретена,
Георгии царских парадов
И Красных Знамён ордена.

- «Боролся с восстаньем тамбовским
И штаб свой поставил в наш дом
Григорий Иваныч Котовский,
Бандитом хозяйничал в нём.

Котовский глядел, не моргая.
На веках наколот был глаз.
Наколка его воровская
Овеяла ужасом нас.

Фуражка, тужурка из кожи,
Могучая нАлитость плеч –
Силач, атлетически сложен
И надвое может рассечь.

Ломали, как будто кастеты,
Стальные его кулаки
Тюремные авторитеты,
Влиянию их вопреки.

По сути он был уголовник,
Разбойник и полуделец,
И женщин красивых любовник,
И щёголь, артист, и хитрец.

Вот только Григорий Котовский
С народом в тылу воевал.
За этот свой подвиг «геройский»
При жизни легендою стал.

Имея карательный опыт,
Котовцы громили селян.
Любой возмущения ропот
За контру считал их пахан.

В отдельной его кавбригаде
В расправах  с отличием рад
Представлен быть урка к награде,
Других не имея наград.

Котовцы – лихие рубаки,
Отборный, отъявленный сброд,
Которого в конной атаке
В упор пулемёт не возьмёт.

Там все: казаки и мадьяры,
Еврей, бессарабский батрак.
Из пленных венгерских гусаров
Котовский набрал полк рубак.

Назвал он тот полк Бессарабским.
Комбриг, посмотревши в глаза,
В него отбирал лишь заправских
Бойцов, дисциплиной связав».

Старушка ещё вспоминала
И тусклостью выцветших глаз
Предметы вокруг огибала
И свой продолжала рассказ.

- «В крестьянском антоновском войске
Ходил командиром полка
Матюхин, повстанец геройский.
Коня его помню Серка.

Сманил его к штабу Котовский,
Сумел разыграть с ним обман,
Мол, с Дона к повстанцам тамбовским
На помощь пришёл атаман.

Котовский сыграл роль Фролова.
Матюхин поверил, пришёл,
Поставив коня вороного
Под окна, где сели за стол.

Котовцы все переодеты:
Ни звёзд и ни красных знамён,
Казачьи лампасы, приметы
Которыми славится Дон.

Папахи матюхинцы сняли
И только уселись за стол,
Котовцы их перестреляли –
Готов был у каждого ствол.

Я видела всё это с печки,
Себя под зипун схороня.
Матюхин, хватая уздечку,
Метнулся в окно на коня.

Серко его вынес из боя,
Махнув через старый забор,
Хоть рана кровавая, ноя,
Скребла карабина затвор.

Рассказ Солженицына «Эго»
В себя этот случай вобрал.
Писателю дед мой поведал,
А тот с его слов записал.

Среди украинских пословиц
Такую забыть не могу -
«Пщманув, як известный нам хлопец
Котовський Махна на Бузу».

- «Но, бабушка», - вставил Литовский.
- «Об этом не так вспоминал
Григорий Иваныч Котовский.
Он тот эпизод описал».

- «Читала его мемуары.
Бахвалился кавалерист.
Тот бой приукрасил он яро,
Выдумывать байки речист.

Он весь рассказал по-другому 
Чекистский его эпизод.
Но есть ли доверие вору,
Кто грабил в налётах народ?

Известным он был шоуменом,
Себе создавал ореол.
Какие побеги из плена
Выдумывал этот орёл!

Кто точную дату рожденья
В партийных анкетах своих
Запутывал без сожаленья?
Аж три у него было их!

Свои кандалы, как вериги,
Кто вынес на аукцион
И после, когда стал комбригом,
Рисуясь, водил эскадрон?

Всё каторжный этот заика,
Всё он: эпилептик-бандит,
Готовый всех храбростью дикой
Бойцов от себя заразить.

В молдавском местечке Ганчешты
Доныне легенды живут,
Как, взнузданный духом мятежным,
Был красный рождён Робин Гуд.

Они этот план с Тухачевским
Придумали в штабе вдвоём,
Причём аргументом стал веским
Матюхинской шайки разгром.

Известно, был ранен в предплечье
Комбриг в перекрёстной стрельбе
И руку спасти от увечья
Смог волей в спортивном труде.

Была я учителем в школе
И много узнала о них,
А также о каждого роли
В тамбовских расправах крутых.

Творил командарм Тухачевский
И с ним его верный комбриг
С крестьянским народом бесчестье,
Мольбы поглотившее крик.

Котовский в Советском Союзе
Обрёл политический вес.
Он вскоре мог стать замом Фрунзе,
В союзный войдя РВС.

Ему помешали интриги,
Что плёл паутиной генсек.
Попав в них, иные комбриги
Весьма сократили свой век.

Свой век сократил и Котовский,
Порвавший с бандитской средой
Партийной карьерою броской,
Что вдруг обернулась бедой.

Убит был бандитскою пулей,
Заказанной тайно ЦеКа.
Надежды, увы, обманули
Разбойника-большевика.

К чему ордена и медали?
Их к мёртвой груди не приткнёшь.
Стал идолом красных скрижалей,
Как лысое чучело-вождь,

Котовский, а вот Тухачевский
Потом заклеймён был врагом
И сгинул с таврОм этим мерзким,
Затоптанный в пыль сапогом.

Они были оба дворяне
Из польско-литовских кровей.
Копаться историк не станет
В гербах их дворянских корней.

Средь прочих и род Тухачевских –
Царями обласканный дар
Не то из гусаров венгерских,
Не то караимов-хазар.

Я знаю об этом семействе.
Мой дед – Косолапов Абрам
Служил Тухачевским в поместье,
ХлебА выпекал господам.

Село было рядом с именьем
И Княжино звалось оно», -
Старушка взялась с вдохновеньем
Рассказы вести о былом.

- «Жила в нём помещица Софья
И с нею сынок Николай,
Какой за господскою двОрней
Подглядывал, как вертухай.

Крестьянка Милохова Мавра
Была в услуженье господ.
Под бешеным натиском мавра
Ему подарила приплод.

Все принципы, как предрассудки,
Отринул дворянский сынок.
Жениться хоть на проститутке
Готов был безвольный игрок.

Он деньги все тратил на скачки,
Достаток отца промотав,
И хватка хозяйственной прачки
Лишила в домУ его прав.

Красавица статная Мавра,
Родив ему девять детей,
Снискала б заслуженно лавры
Сейчас героинь-матерей.

Она была мать Михаила…
Стал «демон гражданской войны»
На службе у дьявольской силы,
Деянья которой страшнЫ.

Он вырос насквозь карьеристом.
Тщеславный, как Наполеон,
Ретиво карая бесчинства,
В Тамбове искал свой Тулон…

Но я отвлеклась на детали.
А главное – оба они
Свой русский народ истребляли
И прокляты были людьми».



VII
Чекисты в Москву сообщали
Из вычищенных деревень,
Когда там на сходы сгоняли
Лишь баб, подпиравших плетень, -

Восстанью конец с эпилогом,
Антонов в облаве убит,
Как зверь был он стронут с берлоги
И чучелом в шкуре лежит.

Наталью чекисты забрали,
В июле свершился арест.
Когда её с силой толкали,
Нательный порвали ей крест.

В тюремной больнице на нарах
Тамбовского ОГПУ
Наталья ребёнка рожала
В мучительных схватках в бреду.

Когда же она только встала,
То, дочку держа у сосца,
На брата её записала
По отчеству, не на отца.

И девочку Евой назвала,
В ней видела смутно черты,
Которых ей так не хватало,
Отцовской былой красоты.

Наталью житьё трудовое
Угнало на Север, в Ухту
И лишь перед самой войною
Она вдруг вернулась в Москву.

Шли сталинские пятилетки.
Прошло девятнадцать годков,
Как в облике юной атлетки
Проведать родительский кров

На днях перед самой войною,
Где матери детство прошло,
Красивая, с русой косою
Вернулась девчонка в село.

Большие и толстые губы,
Озлобленный, замкнутый взгляд.
Глаза обхождением грубым
Затравленным волком глядят.

Спортсменка в ветровке и кедах,
Поставив походный рюкзак,
Окликнула встречного деда,
Курившего горький табак.

- «Мой дед был Иван Катасонов,
Здесь мама Наталья жила…»
Шумевшая тополя крона
Склонила к ней ветви ствола.

- «Вы мне не покажите места,
Где наша сгорела изба,
Где мама жила до ареста
И папу скосила стрельба?»

- «Ты дочка Антонова?!»
- «Разве
Не видно по мне, кто я есть?!
Отец мой по имени назван,
То имя – народная месть!

Последний народный заступник,
Крестьянский лихой атаман!»
Старик в искалеченных ступнях
Поёжился болью от ран.

- «В летучем отряде Чернова
Когда-то и я воевал
Твой батя к врагам был суровый,
А нас, как друзей принимал.

Я прятался с ним на болотах,
Вон место, где он был убит.
Его обложила охота.
В ЧеКа он считался бандит…»

Нахмурилась юная дева.
- «Я стала студенткой МИФЛИ!
Зовусь я Антонова Ева
И, дед, ты мне чушь не мели!»

Она с нескрываемой болью
В отчаянных влажных глазах
Прошла по колхозному полю
Под тихое пение птах,

Как будто о чём-то молилась,
Невнятно шептала слова.
И месту тому поклонилась
И сжалась в плечах голова.

Уже собралась вся деревня,
На, призрака словно, глядит,
Уставши в трудах ежедневных,
А Ева им всем говорит:

- «Ни паспорта нет, ни зарплаты
У вас, лишь одни трудодни.
За что воевали когда-то
Герои Гражданской войны?!

Когда-нибудь здесь и в Тамбове
Поставят отцу монумент,
За подвиги пролитой крови,
Каким срока давности нет.

Он дрался за вашу свободу,
Чтоб власти считались с людьми.
Не дали усилия всходы –
Гнёт спину народ под плетьми.

Прощайте, уж скоро стемнеет,
Пойду в Перевоз, где жил дед».
- «А сердце твоё не робеет?» -
Ей крикнули люди вослед.

Куда ты одна на ночь глядя
Пойдёшь через зАмерший лес?
Там топи болотные смрадят
И носят бандиты обрез.

Места здесь опасны глухие.
Что, жизнь тебе не дорогА?
Здесь прячутся люди лихие,
Разбойные по берегам».

- «Отец не боялся заречья
И я ничего не боюсь.
Мне лес этот душу залечит,
Как только в него погружусь».

Закрыли таёжные кроны
Её силуэт молодой,
Как будто бы чёрной короной
Венчая под первой звездой.

Заключение

Поэму «Тамбовские волки»,
Что Дмитрий Антонов писал,
В архивах, лежащей без толку,
В Кирсанове я отыскал.

Но жить плагиатом не в праве,
Поскольку и сам я пишу,
Немного поэму исправив,
На суд её вам выношу.

Написана мною поэма
О русской крестьянской войне,
Когда поглотил страну демон,
Рождённый в кровавом огне.

Восстания с бешеной силой,
Что вспыхнуло сто лет назад,
Лишь братские ныне могилы
Забытую память хранят.

Трёхстопным пишу анапестом,
Что пробую редко в стихах,
Пытаясь рассказывать честно
Об этих кровавых годах.

В поэме поэзии мало,
Лишь память народных обид.
Насилия меньше не стало,
Хоть власть об ином говорит.

Народная память – стихия.
Останутся в ней всё равно
Вожди, атаманы лихие:
Зелёный, Антонов, Махно.

Конец