Спички для саперов

 Виталий Лазовский

 Изобретатель спички для сапёров


Cветлой памяти Василия Васильевича Петрова

Своего отца я не помню. Вернее, помню только один эпизод, когда сидел у него на коленях, и мы плыли лодке по Ангаре. Я бросал в воду монетки и смотрел как они, сверкая и переливаясь, падали на дно. Ни лица, ни других черт отца совершенно не помню, поскольку было мне всего 2,5 года. Скорей всего именно так. Ведь его арестовали в 38, а родился я в октябре 35-го. До какого- то времени меня совершенно не волновало отсутствие отца в доме. Я был занят своей двоюродной сестренкой Лилей, бабушкой, дедом, матерью и теткой. Все мы после ареста отца сбежали в Бийск и жили в доме еще одной моей тётки. Звали ее Ольгой, много лет спустя она меня учила в институте в Новосибирске.
Началась война, но за год до этой народной трагедии умерла бабуся, забрали на войну с танками моего любимого пса Сатана. Мы вынуждены были переехать на казенную квартиру – две комнаты в коммунальном бараке. Дедушка все время болел и уже не вставал с постели.
Тогда у многих ребят тоже не было отцов, всех позабирали на фронт. Первый раз я пристал к матери с вопросом: «когда вернется мой отец с фронта?» после приезда бывшего шофера с маминой работы. Он вернулся на костылях и с одной ногой, а его сын Вовка, мой ровесник и друг страшно был горд, поскольку отец давал ему медаль похвастать перед нами.
Наши родители врали нам (у Лильки тоже не было отца) что они воюют, а писем почему-то не пишут. Но мы взрослели и к 44 году уже многое понимали, особенно сестренка, которая на год была старше. Всей коммуналкой переживали гибель нашего соседа – паренька, которого забрали на фронт из десятого класса, поскольку он был хорошим спортсменом–лыжником. Он погиб под бомбами еще на подходе к фронту. А его одинокая мать была подругой моей мамы, и все разговоры, слезы и истерики проходили на наших глазах.
И вот однажды вскоре после смерти дедушки, в его комнате появился квартирант. Это был высокий, стройный офицер с погонами капитана. Какое-то время он приходил только ночевать и питался отдельно, потом хозяйство объединили, есть стали за одним столом, и Василий Васильевич, а это был именно он, все больше внимания стал уделять моей маме. Они стали по вечерам ходить в кино и еще куда-то, стали собираться какие-то компании, где была водка и песни. Я сначала к этой истории относился спокойно, но Вовка  спросил:
– А чё, Витька, у тебя новый отец?
 И мне пришлось выяснять сначала у Лильки, потом у ее матери т. Лиды и, наконец, на прямой вопрос к матери:
– Где мой отец? - последовал ответ.
– Твой отец погиб, а Василий Васильевич наш квартирант и, возможно, будет твоим отчимом.
Ребята мне объяснили, что такое отчим, но я не успокаивался. Ведь если отец погибал у кого-нибудь по нашей Кольцовской улице, то слезы и истерики длились несколько дней, и после них красивые молодые женщины буквально чернели и лицом, и одеждой. А тут никаких проявлений. Но вскоре все забылось за учебой, ведь мы с Лилей учились уже во втором и были отличниками, а весна 44 оказалась такой интересной, что мы не успевали думать о других вещах кроме еды, катания на санках, коньках, строительстве снежных крепостей и др.
Получив по похвальной грамоте и приготовившись помогать нашим солдатам, которые день и ночь на Студебеккерах ехали по рядом проходящему чуйскому тракту, а мы им таскали холодную воду, я понял, что пора собираться в дальнюю дорогу.
Но до этого произошло одно событие, которое сблизило меня с В.В. Однажды вечером в субботу за ужином, В.В. обратился к маме с вопросом.
– Ты не возражаешь, если завтра я возьму Витьку с собой на работу?
– А что ему там делать? – спрашивает мать.
– Да ничего особенного, поднести, отнести, посмотрит на завод и лабораторию.
К тому времени мы уже знали, что В.В. прибыл с фронта с важным секретным заданием и работает в лаборатории местного сырзавода еще с одним лейтенантом-химиком. Тот у нас несколько раз бывал дома. Он был гораздо моложе В.В. и, подвыпив, все хвастался, что из говна при желании может сделать сливочное масло. На что В.В. заявлял.
– Мазать твое масло конечно на хлеб можно будет, но есть нельзя.
Много позже я услышал анекдот на эту тему. Химик (так его звали), сердился, но уважал старшего по званию и, приняв пару рюмок, засыпал прямо за столом, а потом его провожали на квартиру поблизости.
В ту ночь я почти не спал от волнения. Все пытался представить, что такое завод, что такое лаборатория и что мне поручат делать. Заранее был доволен тем, что утру нос своей сестренке, которая верховодила в нашей компании. Единственная обязанность, которую мы с ней  к тому времени выполняли–запоминали сводки «Совинформбюро» и вечером слово в слово пересказывали родителям. А тут меня берут на секретную работу двое военных.
Проснулся я ни свет, ни заря и стал ждать пробуждения  В.В.  Он позавтракал и сказал, что по случаю воскресенья мы придем часа в три. Обычно же он пропадал на работе допоздна. Мы вышли еще затемно. Впервые меня взял за руку мужчина, и мне стало  приятно и тепло. Надо было поспевать. Из Заречья в город путь лежал по понтонному мосту через Бию. Его наводили  когда кончался ледоход. Его часто даже днем разводили, пропуская пароходы с баржами, где под брезентом дыбились военные грузы (так говорили взрослые).
Никакого пешеходного мостка не было, и все шли там же, где и повозки, и машины. Под тяжестью «стударей» мост прогибался и стонал, я был на нем не первый раз и знал как себя вести. Но на сей раз мы шли по проторенной по льду дороге и рука В.В. придавала уверенность, никакого страха я не испытывал и впервые подумал: «Как хорошо иметь отчима». До завода мы топали долго. Охранник с винтовкой приветствовал В.В. словами.
– Вы, товарищ капитан, никак себе помощника привели? Закурить не найдется?
В.В. достал мятую пачку «беломора» и протянул папироску со словами.
– Да вот пришлось взять с собой, такие делишки.
Что за делишки я вскоре сам выяснил. Мы пришли, наконец, в таинственную лабораторию. Это оказалась большая комната с длинными столами, на которых во всяком беспорядке стояли и лежали всевозможные склянки. В шкафах громоздились бутыли с разноцветной жидкостью и всякий неинтересный хлам. Меня В.В. заранее строго предупредил, чтобы я ничего без его спроса не брал и не трогал. Вскоре пришел «химик», и они, облачившись в халаты синего цвета и перекурив, стали что-то с чем-то мешать и намазывать на палочки. Меня же заставили уже готовые палочки с намазкой раскладывать в кучки по десять штук. Еще раз предупредили, чтобы я никому не рассказывал про все что увижу – секретное дело. По прошествии лет мне осталось непонятным, почему действительно секретное дело поведали восьмилетнему пацану, который, несомненно,  несмотря на все строгие предупреждения мог все разболтать.
А изобретали  они саперскую спичку, как потом выяснилось, а насколько это было секретно – Бог знает. С другой стороны просто так не пошлют же двух офицеров за тридевять земель от фронта  за ерундой. Работа спорилась, и через пару часов я отсортировал весь запас и услышал слова В.В.
– Перекур! Иди ка, Витька, сюда. Посмотри, сможешь ли ты пролезть в эту дырку?
По части лазания в дырки у меня был большой опыт. Год назад мы сделали подкоп под склад, где хранился жмых и съели его аж 100 кг. Так утверждал зав.складом, и маме грозили крупные неприятности по случаю военного времени. Но поскольку начальник «Племзаготконторы», где мать работала бухгалтером, Яков Никитич Иванов к тому времени питал чувства к тете Лиде (вскоре они поженились), то дело замяли.
Осмотрев небольшую дыру в бетонной стене, я попробовал пролезть, но мешала  куртка. После некоторых усилий мне удалось пролезть в темное отверстие. Я оказался в прохладном помещении и, привыкнув к мраку, обнаружил, что нахожусь в складе готовой продукции. На длинных стеллажах  покоились большие круглые штуки, которых раньше я в жизни не видел. В.В. спрашивает, подсвечивая  керосиновой лампой через лаз.
– Ты видишь головки сыра на полках?
– Вижу желтые круглые штуки! А мыши тут есть?
– Нет там мышей, бери пару головок и тащи сюда и побыстрей, а то простынешь.
 У меня тогда не возникло ощущения что я ворую. Ведь после жмыха была выволочка. А тут взрослый командует, как не выполнять. За два приема приволок к лазу эти головки и с помощью заботливых рук вернулся в лабораторию. В тот момент я был уверен, что эти головки им нужны для работы, но вскоре убедился в истинном значении проделанной работы. На краю стола на газете появились стаканы, склянка со спиртом и закуска в виде мною принесенного сыра. Они выпили, закусили и В.В. говорит.
– Ты, Витька, ешь сыра сколько хочешь, выносить ничего нельзя, понял?
– Понял, – ответил я, – сколько хочу можно есть?
– Я же сказал, ешь до отвала, можешь водичкой запивать из чайника, – ответил В.В., наливая вторую порцию спиртного. Вскоре они весело беседовали на непонятные мне темы, а я уплетал сыр, он был весь в дырках и вкусный ужасно. Его мы до этого ели до войны и то в малых количествах. А тут такая лафа подвалила. Я не могу сказать, что мы голодали. Был момент голодухи, когда в 42–ом у нас украли корову, но к описываемым событиям жизнь немного наладилась. Спасал кедровый орех. А с приходом в наш дом военного даже консервы получалось пробовать, и хлеба стало больше.
Действительно, мы вернулись домой сразу после обеда, оставив в лаборатории вторую головку сыра чуть начатую. В.В. был весел, спрашивал, как мне понравилось, что мне купить. Шли мы мимо базара, и я попросил кедровую жвачку, за которую в школе в те времена преследовали, зато дантистам работы не было. Теперь все наоборот, но кедровую жвачку вытеснила дерьмовая импортная – рынок у нас теперь. Побеждает не лучшее, а более дешевое. Тут я не забыл и о Лильке. А как хотелось утащить и сыра.
И все же я совершил государственное преступление – не удержался и упер секретную спичку. А что? Их же там было несколько сотен. Но главное, что меня толкнуло на преступление – это слух, что вскоре изобретатели отправятся на фронт испытывать изделие, и я понимал, что шанса больше может не представиться. Так оно и произошло. Вскоре В.В. отбыл на фронт, и увиделись мы с ним через пару месяцев уже на земле Белоруссии.
Ближе к вечеру меня стало мутить и вырвало, но я никому не признался, отчего такая напасть. Вечером за столом, где сидел и Яков Никитич, начался небольшой скандалец. Яков Никитич уже тогда понимал к чему клонится дело и пытался выяснить у В.В., почему это он чуть не каждый день ходит навеселе. В тот вечер он во всеуслышанье заявил:
– Ты, Наталья Иосифовна (так звали мою маму) с этим брандахлыстом натерпишься горя. Он же кроме водки ничем не интересуется!
Лицо В.В. после этих слов покраснело, и он едва себя сдержал, чтобы не запустить в своего оппонента чем–нибудь, но разум его не покинул. Остыв немного, он бросил.
– Ты, буржуй недорезанный, не стой на моей дороге. Не ровен час, пришибу.
Мне было непонятно. Как это можно пришибить человека такого могучего, каким был Я.Н. Много позже я узнал за что его обозвали буржуем. Он действительно до революции владел несколькими конными заводами на Юге страны, но в отличие от моего деда вовремя с семьей сбежал в Сибирь, и Советская власть его ценила как хорошего организатора. Он до самой смерти хранил в заветном портфеле акции своих заводов, надеясь на скорую кончину Советов. Талантливый был человек, и он  в моей памяти остался как образец для подражания. Возможно, и о нем попробую написать.
Скандал замяли, и вскоре мы все провожали В.В. вместе с лейтенантом. Они в дорогу получили много консервов, несколько булок хлеба, новые портянки и фляжку спирта. Кое-что из съестного досталось нам. В особом мешке помещалась коробка с секретной продукцией. Но один образец остался в чулане в Бийске.
На другой день я решил испытать спичку. Т Лида  мыла пол, Лильки не было. Я заранее выгнал нашу Мурку, которая имела привычку котиться на моей кровати, и закрыв плотно дверь, приступил к эксперименту, второму в своей жизни. Первый закончился плачевно. Разобрав репродуктор, я не смог его собрать, и несколько дней мы у соседей узнавали, что творится на фронте.
Заранее припрятав серную терку для зажигания спичек, извлек краденую и шаркнул по терке. Спичка загорелась сразу и выделяла много дыма. Я стал на нее дуть, но без толку, она все сильней разгоралась. Выскочив в панике в другую комнату, сунул ее в ведро, из которого мылся пол. Но спичка горела и в воде, издавая шипящий звук. Через пару минут все кончилось. Т. Лида оправилась от шока, осторожно вынула из ведра всю в дырах любимую тряпку, поймала меня и этой же мокрой тряпкой задала моей заднице хороший массаж. Но на сей раз эксперимент удался. За ужином, на котором опять присутствовал Я.Н., она рассказывала, что спичка действительно горит в воде и демонстрировала прожженную тряпку. На что Я.Н. заявил.
– Вы, Лидия Иосифовна, поменьше трепитесь на сей счет. Не ровен час, дойдет до кого-нибудь и не обобраться беды. Война ведь идет. А ты, Витенька, прохвост ты этакий, вместе с Лилей никому не слова, если не хотите, чтобы  ваших матерей в тюрьму  посадили. Поняли?
Что такое тюрьма мы уже знали. Ведь недавно умерший дедушка со своими сыновьями там побывал и одного сына – Виталия, моего тезку, там оставил навсегда.
Я заплакал от обиды и от страха остаться без матери, и этот страх на многие годы закрыл мне рот высказываться на данную тему. Десятилетия спустя, когда нам удавалось сойтись вместе, то всегда со смехом вспоминали эту историю. И тетки обязательно заключали, что ученым я стал благодаря стремлению с детства к авантюрам.
Но жизнь шла своим чередом. В мае вдруг выяснилось, что мы с мамой должны ехать в какую-то Белоруссию, в освобожденные районы поднимать из руин страну. И все так завертелось, закружилось, что очнулся я уже в Москве, где каждый почти вечер проходили салюты в честь освобождаемых городов. Встречал нас В.В. На его гимнастерке помимо ордена «Боевого Красного знамени» красовался новенький «Красной звезды», который он получил за спичку, испытанную на передовой, где сложил голову знакомый  мне лейтенант-химик.
Скоро он опять уехал в неизвестном мне направлении, а мы с мамой на товарняке  под бомбежкой поехали сначала в Гомель, потом Минск, где нас опять встретил  В.В.  Оттуда мы с ним на машине отправились в Борисов, а мама на несколько недель осталась в Минске, оформляя какие-то бумаги.
Очутились мы на территории лесообрабатывающего комбината «Коминтерн» и поселились в комнатах шикарно отделанной по тем временам душевой. Ею даже немцы не гнушались пользоваться. Но к нашему приезду она не работала. В.В. кое как превратил ее в квартиру с кухонькой в предбаннике, оборудованной трофейной буржуйкой, и двумя комнатами в бывших помывочных. Мебель была шикарная, гнутая, обитая вишневым плюшем. Ее до войны выпускал комбинат. В таких хоромах мне еще не приходилось жить. Рядом располагался мебельный цех, немцами возведенный бетонный бункер, душевую опоясывали немецкие окопы с блиндажом. В двухстах метрах протекала знаменитая Березина, а правее от душевой начиналась территория бумажной фабрики «Профинтерн», которая так же, как и наш комбинат, не работала. Все эти объекты мне предстояло обследовать в ближайшее время. В.В. не раз меня предупреждал, чтобы я ничего не брал в руки на улице. В крайнем случае, звал его. А где тут его дозовешься, когда у него на руках был приказ командующего армией наладить производство пиломатериалов для возведения мостов для наступления. И срок был дан всего две недели. Но пилорама, две электростанции, котельная – все было исправно, да и сам комбинат не подвергся уничтожению. Не успели немцы, так же как и мы в 41 году. Сырье в виде плотов находилось в воде у берега. Оставалось только дать электричество, запустить котельную и начинать пилить. Рабочие ждали этого момента, соскучившись по работе на свое отечество. При немцах комбинат работал  тоже. Но у славных чекистов пока руки не доходили до «пособников» фашистов.
В.В. в эти дни был занят организацией труда  в котельной, на электростанции и пилораме. Разыскивал мастеров, бригадиров, механиков. Они по несколько человек приходили вечером к нам в душевую и за рюмкой водки обсуждали предстоящие дела. В один из таких вечеров я узнал, как мой отчим получил свой первый орден. Он оказывается до войны служил инженером авиационного полка где-то под Брестом и в первый же день войны из укрытия наблюдал как немцы жгли наши самолеты. Как поведал В.В., из их полка ни один самолет не взлетел, а на другой день уже пришлось скрыться в лесу, так как  десантники заняли аэродром и на него стали садиться «мессера». Пьянея все больше, В.В. сообщил слушателям, что он успел с нескольких самолетов снять бортовые часы – они-то и спасли  потом от голода. Но главное в рассказе было другое. Оказалось, что командир их полка в первый же налет был тяжело ранен, и В.В.  с одним техником из его команды взялись его вынести из окружения в замен на обещание представить к наградам. Я до недавних пор сомневался в правдивости того рассказа. Но вот на днях меня поразил рассказ одного человека, который в прямом эфире по радио поведал как его отец артиллерист вместо расстрела получил орден, поскольку вышестоящий командир сложившуюся ситуация представил командованию в ином свете и только за это схватил Героя, а истинному герою дали орден. Видимо в армии уже тогда процветала коррупция. Но я нисколько не сомневаюсь, что весь народ тогда совершил подвиг, а кому что досталось – Бог ведает. Самые  смелые с фронта не вернулись. И полной правды о войне до сих пор не написано. А вот вчера (18.11.04) услышал потрясающую вещь. Оказывается при наступлении наших, командование из местного населения создавало похоронные команды, которые хоронили погибших солдат и офицеров, а собранные медальоны сдавали в военкоматы. Но они таинственным образом исчезали. Их, оказывается, уничтожали и погибший переходил в разряд без вести пропавшего, а его семья лишалась того минимума выплат, которые полагались. Подсчитали, что так государство сэкономило около 20 миллиардов тех рублей. И какой же прохвост все это придумал и осуществил. Таких тварей нужно проклинать до десятого колена. Не покарали подобных прохвостов тогда, так они и сейчас творят гнусности. Понесло меня…
Как бы там не было, но В.В. носил два ордена с гордостью, поскольку в 41 году больше двух месяцев скитался по лесам и болотам с раненым командиром на руках и вынес таки его  где то под Смоленском вместе со знаменем полка. Как он потом до 44 года воевал и где мне не известно. Ни в одном пьяном застолье об этом не говорилось, а  они проходили в отсутствии мамы регулярно.
Появился у В.В. постоянный собутыльник – директор соседнего «Профинтерна», тоже офицер и тоже без семьи, которую  он ждал со дня на день. А пока они, встретившись в обед в столовой, принимали по стаканчику, потом в ужин, а потом или у нас или у него дома. Мне приходилось сопровождать их везде, поскольку пацанов на заводе не было, а за территорию мне не разрешалось выходить. Правда, вскоре на территорию стали проникать ребята, и мы весело проводили время и на воде, и на суше.   
Еще в Москве я увидел у В.В. кобуру с пистолетом ТТ, а уже в Борисове обнаружил, что он носит постоянно три ствола. В заднем кармане брюк находился «Вальтер», а в специальном карманчике на кальсонах покоился  малюсенький «Браунинг». Из него он по вечерам пытался подстрелить крыс, которые почему-то решили поселиться у нас и были моей постоянной проблемой. Из-за них я не мог находиться дома один и сейчас их и мышей панически боюсь. Но стрелок видать В.В. был плохой, ни разу не попал и прекратил стрельбу, когда однажды срикошетившая пуля угодила в окно.
Хорошо помню тот вечер, теплый и тихий. Я сидел на крыльце и мастерил рогатку. Вдруг прибегает В.В. и, не слова не говоря, хватает меня и тащит в бомбоубежище. Это было особое сооружение. Внутри почти метровой толщины бетонных стен была стальная оболочка с мощными запорами двери. За этими дверями уже битком набились какие-то люди, было много детей, горела коптилка. В.В. засунул меня туда, а сам остался в «предбаннике». Через какое-то время раздался оглушительный звук, и мне показалось, что мои уши лопнули. Следом последовал другой, и я в панике с воплями вырвался наружу и увидел потрясающую картину. Мой отчим с соседним директором сидели в предбаннике, между ними постелена газета, на которой лежал нарезанный хлеб, лук и стояла трехлитровая бутыль со спиртом. Они приготовились выпить, когда я вылетел из убежища. Увидев на моем ухе кровь, В.В. сказал:
– Рот надо было открывать при взрыве. Ладно сиди здесь спокойно, пока идет налет. Больше он на меня не обращал внимания. Я уселся рядом  и стал наблюдать за происходящим. Мне была видна часть стены мебельного цеха и узкое пространство между душевой и этой стеной до самой Березины. И вот на фоне бледнеющего неба появился самолет и на низкой высоте летел в нашу сторону. Я даже видел как от него оторвалась бомба, и как только самолет с ревом пролетел над нами, яркая вспышка и тут же взрыв у стены цеха, который подбросил меня. Я опять завопил теперь уже от боли в колене, которым стукнулся об бетон.
Открываю глаза и вижу такую картину. Два офицера стаканами пытаются собрать остатки спирта из лопнувшей бутыли. Так не выяснилось, от чего она лопнула, то ли от шального осколка, то ли от резонанса, но хорошее настроение у них исчезло. Не появлялись и самолеты. А между тем крыша цеха занялась огнем, и В.В. с матом и пистолетом в руке стал выгонять мужиков из бункера тушить пожар. Но что тут потушишь, когда до реки метров двести, а ведер всего несколько. Народу тоже не ахти. В.В. хватает меня за руку и бежит к поселку сгонять народ на тушение. Он кричит и стреляет из «ТТ», угрожает, и ему удается собрать с ведрами два-три десятка человек. А пожар охватил уже всю крышу и перекинулся на соседний колодочный цех. В результате оба цеха сгорели полностью. Не смогли их отстоять эта горстка людей, хотя и носились к речке люди как угорелые.
Немцам не нужен был наш завод. Они прилетали несколько раз на бомбежку железнодорожного моста, который связывал Москву с Минском. Но наши тоже понимали значение этого объекта и поставили несколько зенитных батарей на его защиту. Как только бомбардировщики приближались к мосту, в небо взмывало море огня. Трассирующие очереди, прожектора, все представляло красочную, но и непреодолимую преграду. Вот немцы и сбрасывали свои бомбы на незащищенный город да на наши заводы, которые стояли в паре км от моста. Если бы они разбомбили котельную, в здании которой находились динамо-машины, и пилораму, то попал бы В.В. под трибунал за невыполнение приказа. Но Бог миловал.
Уже ночью мы вернулись домой, все в копоти и грязи. Стекла в душевой отсутствовали, и с пожарища налетело много сажи. Кое-как в темноте умылись и легли спать. Утром я проснулся поздно и не увидел В.В.. К обеду он появился и заявил, что пару дней я должен пожить у одного человека в его доме, поскольку В.В. вызвали в Минск. Странные между нами сложились отношения. Мы дома почти не разговаривали, но В.В. не отказывался меня брать везде, куда ему приходилось ходить и ездить. «ВМV» трофейный, на котором мы приехали в Борисов, давно сломался, и В.В. ездил на «Харлее» – здоровом мотоцикле без коляски. Однажды мы возвращались из города. Он ехал очень быстро и, свернув к проходной завода и  поздно увидев, что ворота закрыты, резко затормозил, и я через его голову влепился в эти ворота, правда, без серьезных последствий. На все мои многочисленные вопросы  отчим пытался подробно отвечать. Так, уже в девять лет я знал много из электричества, техники и особенно «серьезные» знания имел по вооружениям. Мне разрешалось после экзамена чистить его пистолеты, обслуживать мотоцикл, собирать для «работы» толовые шашки и взрыватели. Однажды даже позволили выстрелить из ракетницы.
Первую похвалу я получил в зале электростанции. Паровая машина приводила в действие динамо-машину с помощью четырех или пяти ремней. Как только немцев погнали, местная публика посрезала их и пустила на подошвы различной обуви. И вот В.В. вместе с тремя помощниками пытался запустить паровую машину, но котлы в кочегарке не давали нужного давления пара,и громадный агрегат как живой вздыхал, вздрагивал, но работать отказывался.
Они возились несколько дней и, наконец, на моих глазах дрогнул громадный шатун и машина стала вращать маховик. Тут же появилась бутылка самогона, хлеб, лук, огурцы. Мне достался кусок хлеба и огурец. Мужики подняли тост за успех, потом другой… Вдруг один из рабочих говорит:
– Слышь, Василич, а где мы приводные ремни  возьмем?
– Поди ты их и срезал, а теперь умничаешь «где возьмем, где возьмем». В ж…е, понял!? – он уже явно опьянел от первача и сердился, поскольку понимал, что прорезиненную ленту в условиях полной разрухи достать невозможно. Тут я подал голос с предложением, вспомнив, что видел целую бухту пенькового каната на складе, откуда мы с пацанами на вагонетке спускались прямо в Березину. Обсуждение этой идеи не состоялось, поскольку компания сосредоточилась на завершении празднования по поводу пуска паровой машины. Вскоре мы с В.В. поплелись в свое убежище, а рабочие через проходную – в свои дома. Утром я опять проспал завтрак, которым нас кормили в заводской столовой. Пожевав хлеба, я подался на электростанцию и ликованию моему не было конца. Между динамо-машиной и паровиком уже натягивали «мои» веревки, правда, они почему то были черного цвета.
– Ну, Витька, твою идею проверяем! Если заработает, то пусть твой отец и тебе обещанную премию выписывает! – говорит самый старый помощник В.В. Они то все думали, что В.В. мой родной отец . Кстати, тем же вечером я с этим человеком (в памяти не осталось ни его имени, ни фамилии) ушел к нему домой и прожил там три великолепных дня с молоком, салом и домашним хлебом. Но не стоит думать, что весь народ тогда не испытывал голода. Эта семья жила за болотом, имела просторный дом, огород, корову и кроликов. Хозяин был мастером на все руки. Забавный случай получился, когда мы шли к ним.
– Я тебе сейчас трусы покажу, как придем, – говорит этот здоровенный старик (сорока с небольшим лет). Я еще про себя подумал «велика невидаль – трусы, они и на мне сейчас». Трусами оказались кролики. Но до вечера я испытал первый триумф – динамо–машина дала ток, и В.В. при всех сказал:
– Витька, видать будешь ты инженером!
Эти слова оказались пророческими. Но сколько преград стояло на пути в инженеры? Причем большинство их я создал своими руками. Но это другая тема.
Когда мы уходили, пьянка на рабочем месте по случаю получения энергии продолжалась, но В.В. уже спал, положив голову на стол. Мне тогда почему – то стало его впервые жалко, и я попросил оставшихся двоих тоже изрядно пьяных рабочих отвести его в душевую.
Пока В.В. ездил, его умелая бригада запустила пилораму. Я и тут присутствовал и с большим удовольствием нюхал еще теплые опилки, в которых приятно было поваляться. Потом мы принялись за другую динамо-машину. Вскоре и она заработала. Комбинат стал давать часть энергии городу, за что В.В. получил благодарность от горкома партии. К моей радости вернулся он не один, а с мамой. Теперь мы стали питаться дома, но не долго. Мать назначили в ту самую заводскую столовую, и я вскоре от местной детской публики получил прозвище «кот столовский».
В.В. теперь почти каждый день выпивал и в основном с директором соседнего «Профинтерна», который получил от нас энергию и готовился к варке оберточной бумаги из немецких листовок. Любопытные были экземпляры и на поверку временем оказавшиеся правдивыми, но не все. Геббельс свое дело знал туго. Теперь зачастую случались скандалы в семье,  все из–за выпивок, и мне трудно было разобраться кто прав. Ведь В.В. работал от темна до темна, столько сделал. Исполнил приказ и был произведен в майоры. Видимо, уже тогда его поразила эта страшная болезнь  – алкоголизм, но я  ничего об этом не ведал и все больше к нему привязывался, но было жалко и маму.
Однажды в обед, когда В.В. пришел в душевую, а мама на буржуйке доваривала лапшу, я додумался в топку кинуть холостой патрон от немецкой винтовки, наивно полагая, что если он холостой, то ничего и не произойдет. Рвануло как раз тогда, когда мать подходила к буржуйке. Лапша оказалась на потолке, кастрюля на полу, а мама в обмороке, на шум прибежал В.В. и как военный тут же все понял и залепил своей тяжелой рукой такую мне затрещину, что пришлось мне выть уже в дальнем пыльном углу нашей импровизированной кухни.
Мой кумир того времени очень был похож на знаменитого артиста Сергея Филиппова. Но об этом я узнал гораздо позже. Тот же высокий рост, тот же орлиный нос и волнистые блестящие черные волосы  и тяжелая рука, в чем я лично убедился. Мама пришла в себя от водяных брызг и увидев меня в углу плачущим, подумала что меня ранило взрывом и опять закрыла глаза.
– Вот видишь, прохвост, что ты натворил. Где твои мозги были? Что ты в печку сунул?
– Патрон, – отвечаю я сквозь слезы.
– Тащи все сюда, прохвост несчастный, иначе сейчас сниму ремень и отволтужу, чтоб впредь неповадно было.
Мне бы, дураку, притащить только патроны. Но я принес весь свой боевой арсенал – порох в шелковых мешочках, дефицитные трассирующие патроны,  взрыватель  от мины.
– Да этим можно пол завода сжечь! – при этих словах он все сгреб со стола в свой обширный портфель, и больше я  ничего этого не видел. Но потеря была невелика, такого добра у ребят было полно и всегда за ворованные у мамы (у В.В. я не воровал) папиросы можно было выменять и не такое. Понимая свою неправоту, я недолго на него обижался, тем более, что и мама, придя в себя, пообещала мне трепку. Зато чуть позже я упер у него две толовые шашки с детонаторами для глушения рыбы, а он не заметил этой пропажи. Продукция хранилась втайне от меня под лестницей. Глушение чуть не стоило мне жизни, но  и здесь Господь защитил.
Совершенно неожиданно для меня В.В. засобирался в длительную командировку в Германию, вывозить трофейное оборудование для завода и вскоре отбыл в компании нескольких человек с завода. Он приехал поздней осенью или даже в декабре. Но до этого стали на завод приходить платформы с бетономешалками, которые приводились в движение не электромоторами как сейчас, а небольшими дизельными двигателями. Их сгружали вдоль железнодорожной ветки в громадном количестве – сотни.
Одну машину мы с пацанами умудрились даже запустить, раскрутив несколькими руками маховик, но прибежавший охранник нас разогнал. Выключить агрегат он не сумел и тот тарахтел пока не кончилась солярка. Вскоре вернулся и В.В. Он привез из Германии великолепный приемник «Нора», завернутый в тюлевые шторы и детский велосипед, где-то попавший в аварию, и я его так и не смог восстановить. В тот же вечер собрались его друзья, и за рюмкой водки он поведал, что вез два вагона трофеев, но один вагон с «Опелем» у него увели целиком, а содержимое второго пошло на веселую жизнь и подарки железнодорожникам. Кстати незадолго до этого мама сняла комнату против завода, поскольку в душевой невозможно стало жить, там нечем было обогреваться. И застолье проходило уже на новой квартире. Здесь же на другое утро, В.В. решил почистить свой «ТТ» и, сидя напротив моей раскладушки, случайно выстрелил. Пуля пробила пол подо мной, а В.В. сидел бледный с дрожащим в руке пистолетом. Я и испугаться не успел. Потом два года, пока мы там квартировали, каждый день смотрел на половицу, где застряла пуля. Это был уже не первый случай, когда Бог меня сберег. По обоюдной договоренности мы об этом никому не сказали.   
Незадолго до описываемых событий настал черед идти в третий класс, но работала только одна школа в городе, и топать до нее было километра три, и к моей неописуемой радости мама приняла решение не пускать меня туда. Мол, я отличник и сам осилю премудрости за третий класс. Она жестоко ошиблась. Больше я никогда не был отличником и никогда не имел стремления им стать. Но времени было полно, и я днями слонялся по комбинату, все рабочие меня знали, а их становилось все больше – запустили восстановленный колодочный цех, даже в стенах сгоревшего мебельного развернули производство табуреток. Однако, В.В. эти изделия не воодушевляли. Он свои таланты проявлял только в экстремальных ситуациях. Его решение, которое кое-кем в начале осмеивалось, вскоре стало приносить неожиданные дивиденды. Во всех весях стали разворачивать строительство и бетономешалки, которым не требовалось электричество, стали весьма ходовым товаром. На них комбинат выменивал все, что ему требовалось. Еще долго добрым словом вспоминали В.В., хотя его уже на комбинате не было. А убрали его все из-за той же водки.
Только отгремели торжества по случаю Победы, как на комбинат приехал новый директор, а В.В. предложили должность главного инженера, но он гордо отказался и отбыл в распоряжение уже работавшего в Минске министерства. С того момента он у нас появлялся наездами. Приедет, поживет пару дней и исчезает на месяц-два. Помню, первый раз он приехал уже не в форме, а в кожаном пальто, прекрасном  костюме, новых хромовых сапогах и поведал, что работает с секретными документами и направляется в Москву. Опять исчез и появился однажды ночью в потрепанной солдатской телогрейке, в одном исподнем, рваных ботинках. Пару дней отогрелся, добыл у друзей одежонку, и опять исчез. Наш земляк, который сменил его на посту директора, поведал маме, что В.В. при очередной поездке в Москву с секретной документацией потерял ее и видимо попадет под суд. Чем эта история кончилась – не знаю. Но вскоре он появился и три недели оставался у нас, каждый день посещая спичечную фабрику им. Кирова. Уже позже я узнал, что за это время В.В. без единого листа документации с одним умельцем запустил два спичечных  трофейных автомата, за что получил большую сумму денег, немного дал маме и опять исчез. Спустя несколько лет мы классом попали на эту фабрику с экскурсией, и я увидел эти автоматы. Они были размером в двухэтажный дом, все в транспортерах, шестеренках и моторах. С их запуском и Беларусь и  вся страна не стала испытывать недостатка в спичках. И это было  делом  рук талантливого инженера и слесаря.
Мои похождения на сырзаводе обернулись полным отвращением к сыру на протяжении двух десятков лет. И каждый раз, видя сыр, я вспоминаю о Василии Васильевиче и наших похождениях в далекое военное время.
Последний раз он появился у нас пару лет спустя и мама, хотя и заявила мне до этого, что на порог его больше не пустит, приняла опять. Через несколько дней, когда мать ушла на работу, В.В. попросил у меня велосипед, мою гордость и средство передвижения, и укатил на нем, как оказалось навсегда.
Так закончилась наша совместная жизнь семьей. Так закончилась попытка мамы  обеспечить мне комфортное существование при мужчине. В возрасте 13 лет мне стало понятно, чего стоило матери, молодой красивой женщине  решать свою и мою судьбу с человеком прекрасным, и добрым, но порабощённым жестоким надсмотрщиком – зеленым змием, который так и не выпустил его из своих объятий до самой смерти.
Доходили до нас слухи, что он вернулся к своей довоенной жене, которая его научила ивриту, якобы работал последнее время преподавателем черчения в школе и умер от инфаркта. Где и что он окончил – не знаю. Были ли у него дети – не ведаю, где его могилка и проходит ли на нее кто-либо? Ничего мне не известно и спросить не у кого. А я ношу свое отчество в честь этого человека, так хотела моя мама, и я не возражал и не жалею. Тогда мне изменили биографию в попытке отодвинуть от родного сгинувшего в сталинских застенках отца, теперь я и не делал попыток из Васильевича стать Алексеевичем. Я их обоих помню и почитаю.
Василия Васильевича, несомненно, выдающегося инженера, как многих других талантливых людей сгубила водка. Он исковеркал жизнь себе и маме, которая так больше ни с кем и не сошлась. Но во мне он  зародил уважение к профессии инженера, и я ему за это благодарен.
Давно прошла обида за потерянный велосипед, но остались светлые воспоминания об этом незаурядном человеке, который многое сделал для своей страны, не прося ничего взамен. Спасибо судьбе, что она подарила  мне встречу с таким человеком.
Горько до слез, когда и современные наделенные природой талантом люди, пасуют перед трудностями быта и ищут успокоения в водке и наркотиках. Судьба В.В. тому пример. Я не тешу себя мыслью, что мое бесхитростное повествование дойдет до тех, кто знал этого человека. Просто я отдал дань уважения и памяти  ему и почувствовал облегчение. И мне уже не важно, будут прочитаны эти строчки или нет.    
21.11.04г