Невыносимая лёгкость бытия...

В книге Милана Кундеры "Невыносимая легкость бытия" есть такие слова:
"Кто ищет бесконечность, пусть закроет глаза."
Что это? Громкая фраза человека, который не в силах удовлетворить внутреннюю тягу к бесконечным величинам в «коротком и ограниченном» трёхмерном Евклидовом пространстве? Или здесь другое – призыв? Призыв к возвращению в себя, в бесконечный космос собственной личности?
Я последовал его совету – закрыл глаза. Закрыл не с намерением уснуть или сосредоточиться на внутреннем переживании, но с известным любопытством к строю мыслей незаурядного человека.
И должен вам сказать: когда мой взгляд насильственно погрузился в чулан со светонепроницаемыми шторками век, в моём сознании произошли события, предвидеть которые автор этих строк не взялся бы ни в одном фантастическом очерке.
Представьте, как только веки сомкнулись, на мою бедную голову обрушился информационный поток жёсткого и безжалостного содержания. Тысячи размалёванных словесных фурий будто сорвались с насиженных мест и устремились в мозг, выдавливая своим внезапным появлением мой сокровенный интеллектуальный базис, накопленный за десятилетия прожитой жизни.
Не успел я осознать случившееся, как почувствовал жгучую боль за всё происходящее в нашей стране: Хабаровск, Первый Белорусский, тёмная история с Навальным, самосожжение журналистки Славиной…
Я, церковный художник, мазила, тихоня-богомаз, вдруг ощутил себя, ни много ни мало, ответственным за судьбу России, более того, передовиком всех Её невзгод и свершений!
Поначалу это испугало меня. Да кто ты такой, изограф окаянный? Не по Сеньке шапку выбрал, дружище! Малевал бы Образ Божий да помалкивал, да мирские затеи обходил стороной. Вспомни, дружок, год 1993-й. Ты был тогда молодой, горячий. Белый дом защищал да "шалил" на баррикадах краснопресненских!..
 Ну и что? Положим, вы за правду стояли в тот роковой день третьего октября. А наутро четвёртого поженили вас со смертушкой таманские и кантемировские нелюди в погонах. Что скажешь – не так было? Сам Окуджава любовался по телеку, как танки с моста топили в крови вашу красно-коричневую сволочь. Тебя, мил человек, топили и правду твою горемычную. Помнишь, нет ли? – Кто ж такое забудет!

Поди, двадцать семь лет прошло с того дня, а тебе и четверть века не впрок. Сызнова за Россию матушку вступиться захотел, за народец её грешный словечко безутешное перед Богом замолвить?
Пропадёшь, как есть пропадёшь, братушка славянин! Вроде бы и время нынче другое, интеллектуальное, только страсти междоусобные пламенеют, как прежде. Вот-вот кровушка людская прольётся – не дай, Бог, тому совершиться на земле нашей многострадальной!
Остынь, друже, наберись ума. Положись на время, оно рассудит и воздаст каждому своё.

Я открыл глаза. Вмиг социальная перкуссия смолкла и превратилась в "неразорвавшийся снаряд" времён падения Византийской империи...
Но что-то было явно не так. След чужой, незнакомой совести паразитировал во мне и требовал то ли констатации, то ли сатисфакции. Его настойчивое присутствие встревожило мою память. Как новостная лента пробежали перед глазами знакомые строки из выступления немецкого пастора Мартина Нимёллера:
Когда они арестовывали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом.
Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом.
Когда они хватали профсоюзных активистов, я молчал: я не был членом профсоюза.
Когда они пришли за мной — уже некому было заступиться за меня…