Шеф

  Виталий Лазовский
                Любимый шеф
Светлой памяти Бориса Васильевича Павлова посвящаю
Мне приказано во сне: написать об этом человеке, поскольку он  тяжело болен. Если начну, то Борис Васильевич выкарабкается, и мы еще не раз встретимся с ним и поговорим, и поспорим, и повспоминаем. А тем великое множество. Ведь мы знакомы без малого 45 лет.
Лето шестидесятого года ознаменовалось для меня рядом событий. Во-первых, я перестал быть студентом за год до окончания института – надо было кормить уже родившуюся дочь. Во-вторых, устроился на работу в институт, где зарплату мне назначили в размере 70 рублей как механику лаборатории. Наконец, к нам назначили нового директора – Павлова Бориса Васильевича. Он появился на нашей территории в сером пиджаке при красном галстуке и белой рубашке с длинными, торчащими из  рукавов пиджака  манжетами, и от роду ему было всего 35 лет.
Для нас он знаменит был тем, что защитил в Москве диссертацию, используя возможности вычислительной техники. В ту пору в нашей сельхозотрасли  СТРАНЫ работала всего одна ламповая машина в институте электрификации. Да и работала- то она несколько минут в сутки, а так все время ремонтировалась. Но вот за эти несколько минут наш Б.В. успел рассчитать рабочий процесс топливного насоса, что стало сенсацией в научном мире и позволило успешно защитить диссертацию. Его и сосватали поехать в Сибирь, в год назад образованный институт под Новосибирском. О чем он думал, когда давал согласие ехать в деревню, какие планы строил – все оказалось за дверью его решения. Факт на лицо. Борис Васильевич приехал вместе со своей громадной семьей (отчим и мать, жена, трое детей) и временно поселился в половине небольшого коттеджа, оставленного в наследство институту от бывшей МТС.
Постепенно мы стали узнавать его биографию. Оказалось, что этот человек прошел всю войну, начав ее шестнадцатилетним парнем на Псковщине в партизанском отряде под командой собственного отчима. Потом фронт,  после победы институт железнодорожного транспорта,  органы КГБ в Латвии и на Сахалине, потом колхоз, потом аспирантура и, наконец, мы. Нас в ту пору было всего человек 30, и начальство наше находилось далеко в Москве. Тогда не сластили добровольную поездку в Сибирь научными чинами, это явление появилось значительно позже. В голове ни у кого не укладывалось, чтобы молодой блестящий ученый  добровольно уехал из Москвы, где без труда мог закрепиться в головных институтах по механизации сельского хозяйства. А там благополучно двигаться к докторской, заведованию лабораторией, и, глядишь, с такой биографией –  к директорству. Но, судя по первым шагам, новый директор не думал вскоре при удобном случае умчаться в благополучную Москву, которая в те времена жила в отличие от всей страны более- менее прилично.
Предшествующий директор – временщик- при поддержке обкома партии выбил фонды на кирпич и приступил к возведению новой ограды вокруг нашей территории. А она была приличной – гектар 30-40. Уже были поставлены по всему периметру кирпичные столбы, но новый директор дал команду их разобрать и начать строительство четырех коттеджей на восемь семей. Мне не известно, откуда взялся у нас новый заместитель директора по общим вопросам Куппершмидт Элио Ушевич, кто его рекомендовал Борису Васильевичу, но с приходом этой колоритной фигуры кирпичные столбы исчезли мгновенно, и началась стройка домов невиданными темпами. Дмитрий Саввич (так он нас заставил себя называть) был прирожденным организатором и  авантюристом. Его биография изобиловала замечательными страницами. Например, его, еврея в десятом колене,  во время войны приговорили к расстрелу за восхваление  Гитлера, который учинил в Европе вырезание евреев. Правда, расстрел ему заменили на штрафной батальон, но по пути на передовую наш заместитель подхватил дизентерию и как-то выжил. Гитлер-таки успел уничтожить семью Дмитрия Саввича где-то на Украине, а наша страна не простила ему такого поведения и подержала еще несколько лет после войны на заготовках угля в Кузбассе. Как он оказался в Новосибирске, мне не ведомо, но, когда мы с ним познакомились, у него была русская жена, которая родила ему сына, и в период  описываемых событий этому милому пацану было лет семь. Сам же Дмитрий Саввич страдал кучей серьезных болезней, был очень тучным, но пил, курил и матерился. Из-за него собственно и начались первые неприятности у нашего директора.
В ту пору вся стройка зависела от наличия фондов и лимитов, от блатов и переблатов, и наш институт не испытывал никаких затруднений по этому поводу, поскольку заместитель директора из очередной командировки в столицу привозил все, что нужно. Правда, разбег он начал со странной акции – поменял большое зеркало и ковер в вестибюле института на несколько мешков цемента (так он утверждал), но злые люди (а они везде есть) призывали искать пропавшие ценности на квартире у заместителя директора. Кто бы ни приходил с жалобами на Куппершмидта к Борису Васильевичу всегда встречал со стороны последнего хитроватую улыбку и заверения, что принесенное замечание будет учтено.
Вокруг Бориса Васильевича вскоре организовалась группа молодых инженеров, которая поверила его идее определять состояние узлов машин по шуму, который они издают в работе. Так институт на многие годы стал ведущим в стране по акустической диагностике. Благодаря нашему директору были налажены связи со многими институтами, становящегося на ноги Академгородка. Мы участвовали в семинарах лауреата Нобелевской премии Л.В. Канторовича, общались с математиками академика Соболева, были постоянными клиентами вычислительного Центра  академика Г.И. Марчука. Они все очень хорошо отзывались о нашем директоре, который в ту пору владел многими современными приемами исследований, прекрасно знал математику, статистику, читал по-английски и по-немецки. Все семинары в стране, конференции, симпозиумы не обходились без нашего участия. Уже через год наши собственные исследования стали предметом обсуждений и изучения. Лично я накануне защиты своей кандидатской в течение одного года побывал в Москве 14 раз.
К нам стали приезжать из Москвы, Питера, Украины, Белоруссии. Однажды в кабинете одного начальника в Министерстве мне задают вопрос:
– Вы хоть там у себя знаете, что Ваш Куппершмидт Герой Советского Союза?
– Знаем, – отвечаю после минутной паузы, вспомнив как незадолго до этого видел, как слесарь опытного производства ладил на машину зама новый номер в замен снятого гаишником, – только не знаем за что.
– Ну как можно отказать Герою в каких то там блоках, гвоздях и цементе, – говорит чиновник и ехидно улыбается.
По приезде домой спросил Бориса Васильевича об узнанном факте и понял, что он знает и не осуждает своего заместителя, поскольку это приносит институту конкретные результаты и очень даже приличные. Наличие героя в нашем коллективе выяснило и партийное начальство и стало давить на Б.В.  И вот тут он проявил характер, послав районного партийца подальше, а тот послал сигнал вверх. Верхние, начав воспитательную работу,тоже отступились. Московское начальство, видя, что институт вскоре переплюнет головной и завоевывает авторитет среди серьезных ученых, решило исправлять ошибку и прислало комиссию для снятия и директора и изменения тематики (к тому времени половина института занималась безразборной диагностикой). Уехали они вскоре с позором. Коллектив, который уже насчитывал больше сотни сотрудников, не дал в обиду своего директора. Но с чьей-то легкой руки из членов комиссии за нашим шефом закрепилось кличка «партизан». Он был абсолютно независимым в своих суждениях и действиях. Если он считал, что прав, то шел напролом, не признавая никаких авторитетов. Много раз мы, его аспиранты (всех заставил идти в заочную аспирантуру), занимали противоположные позиции, видя явную неправоту своего шефа. Но, на поверку он всегда оказывался прав. Лично я не помню ни одного случая, чтобы  было наоборот.
Но со своим замом ему пришлось расстаться, спасая последнего от уголовного дела. Что именно произошло, никто толком не знает, но Борис Васильевич из-за того, что не сдал его, поссорился и с Обкомом, и с Москвой. Зато восемь семей исследователей получили по тем временам шикарные квартиры, вспоминая добрым словом нашего зама. Вскоре пришла весть, что Элио Ушевич умер, и никто не посмел осуждать его за авантюрные дела,  которые он затевал, вышибая из этого долбанного строя то, что нужно было по закону институту, а все помнили, что коттеджи – дело его рук.
Меня Борис Васильевич сподвигнул на тему по надежности машин, и я не заметил, мотаясь в непрерывных командировках по совхозам, что он уже написал докторскую и собирался ее защищать в Москве. Но Москва не прощает непокорных. Как это так, что идея акустической диагностики родилась в какой-то деревне, да еще в Сибири. Как это так, что мужику еще и сорока нет, а он уже в доктора лезет, никаких авторитетов не признает, денежки народные убухивает на всякие авантюры с использованием ЭВМ. Пытается оптимальный парк машин посчитать вместе с Канторовичем. Ату его. И завалили пионерскую работу. Из тех «ученых» уже почти нет никого в живых, но последствия  столь вопиющего факта остались.
Вторая защита проходила в знаменитом Московском автодорожном институте (МАДИ), при чём  и я имел честь быть. После доклада задают вопросы. Один плюгавик стал сыпать один за другим идиотские вопросы по математическим выкладкам. Всем, кто хоть немного знаком с высшей математикой было ясно, что вопросы провокационные. Борис Васильевич не выдержал и после пятого или шестого вопроса заявил.
– Товарищ, наверное, не разбирается в математике…
Его слова потонули в дружном смехе членов Совета. Оказалось, что это был профессор кафедры высшей математики данного института. Судьба диссертации была и на сей раз решена. Много позже выяснилось, что того типа-математика подговорили устроить спектакль, точно рассчитав реакцию «партизана». Так умели мстить непокорным. Теперь картина несколько иная. Сейчас научные ряды заполонили чиновники от науки. Им и докторские, и звания. Вот почему наука докатилась до ручки, и никакого авторитета у нее нет. Я это заявляю не понаслышке. И хоть я по званиям и степеням превзошел своего учителя, но никогда не вижу своего превосходства над ним ни по знаниям, ни по позиции, ни по умению выделять главное в развитии тех или иных ветвей отрасли, которой мы не изменили до конца.
Остался Борис Васильевич кандидатом наук, но к мнению этого кандидата прислушивались и академики, и лауреаты, а молодежь в нем души не чаяла. И что удивительно, он никого не учил, никаких особых методов не использовал. Все прививалось личным примером. Если в кабинете директора свет горел по ночам, то это означало, что и нам нужно упорно работать. Если иногда институту выделялись какие-то преференции, то они до директора доходили в последнюю очередь. При нем и благодаря ему годами витал дух честного отношения друг к другу, взаимовыручка, отсутствие сплетен и скандалов. Все праздники вместе, все пьянки на природе во главе с ним. Никогда ни на кого не повысит голос, никогда никого не унизит, но и не позволит пакостей и нечестности. Так за неполных десять лет Павлов Б.В. превратил наш филиал в авторитетный институт, который и заграница узнала, и головники вынуждены были считаться.
Борис Васильевич, наконец, увидел, что своим присутствием и завистью чиновников от науки стимулирует процессы торможения, поэтому вынужден был принять предложение возглавить новый институт в Москве, хотя уже и местное начальство хлебнуло славы от наличия совершенно уникального коллектива и сулило поддержку. Но этой цельной натуре не свойственно колебаться туда- сюда. Принял решение и вперед. Одно слово «партизан».
Оставил он свое любимое дитя на руках еще одного уважаемого мной человека Селиванова Александра Ивановича, который незадолго до этого приехал к нам из Москвы, но он никогда не участвовал в травле нашего шефа, они глубоко уважали друг друга.
С этого момента мы стали встречаться редко. Доходили до нас слухи, что не все в порядке у Бориса Васильевича с начальством, которое теперь находилось рядом, не все складывается так, как им задумано. В замах не по его воле появились бывшие сотрудники ЦК с обширными связями. Смотрел на это все наш бывший шеф и опять, когда увидел, что его взаимоотношения с начальством и их подхалимами начали вредить коллективу, который им был сформирован, плюнул и ушел. Больше руководящих должностей не стал занимать.
Постепенно стала сказываться дичайшая с точки зрения сохранения здоровья жизнь во время войны, нервотрепка, которая постоянно его преследовала, и которую он переживал, не выплескивая наружу.
Но еще раз удивил Борис Васильевич нас тем, что попав на Кубу, за два года  в совершенстве изучил испанский и по возвращении издал на русском языке испанские сказки, которые  сам  перевел.
За все это время им написано и издано много профессиональных и художественных произведений. Особо следует выделить популярную книгу о компьютерах. Она настолько просто и в то же время очень профессионально написана, что найти ее в продаже стало невозможно сразу после издания. Есть у него и воспоминания о войне. Но у меня осталось в памяти событие, которое он мне лично рассказал года три назад и которое не описано в его книгах.
Как-то я ему заявил, что партизанское движение было пронизано предательством и провокациями, что гестаповцы слишком умело разгромили почти все подполье уже к 42 году. Эти сведения я урывками почерпнул от бывших партизан – белорусов. Борис же Васильевич поведал историю о событии, в котором принял непосредственное участие.
Командирам партизанского отряда на Псковщине, где мой шеф служил разведчиком, стало известно, что одна связная – молодая деревенская учительница-  является немецкой шпионкой. Павлову было приказано исполнить приговор и казнить предательницу. Он ее знал, поскольку раньше несколько раз с ней общался. По словам Бориса Васильевича, она была очень красивой и старше его на два-три года. За годы боевых действий ему неоднократно приходилось стрелять в противника, но это в бою. А расстреливать людей совсем другое дело. Вот его рассказ.
«Я вышел на задание и все никак не мог себя настроить на то, чтобы стрелять в эту девчонку. Она мне нравилась, и ее предательство никак не вязалось с ее предыдущими поступками. Но факт налицо – несколько партизан нарвались на засаду именно после общения с ней. Среди них был и мой друг. За него надо мстить, надо мстить и за моего брата, который погиб в первом же бою. Надо мстить за всех наших ребят и девчат!
Я подкрался ночью к ее дому, долго выжидал. И где то в начале третьего ночи, выбив дверь, ворвался в ее комнату и, выхватив трофейный «парабеллум» и осветив карманным фонариком ее фигуру со словами «смерть предателям!», несколько раз выстрелил. Она обмякла на подушке, и в наступившей тишине до меня донеслось «Я не предавала». Только в лесу до меня стала доходить суть случившегося. Неужели человек умирая, может врать? Немного успокоившись, побрел на базу. Ведь идти  нужно не меньше 30 км и не по дорогам. И все же мысли все время вертелись вокруг ее шепота перед смертью. Мне стало невмоготу.
По возвращении доложил о выполнении задания, не рассказав об услышанном. Через несколько месяцев выяснилось, что та учительница действительно никого не выдавала, а ее подставил полицай (тоже наш связной), который продался дважды. Мои командиры, жалея мою молодую душа, не сообщили никому, что казнили невинного человека. Узнал я об этом случайно, гораздо позже, когда и тот, кто мне лично отдавал приказ, сам уже находился на том свете...»
Меня этот рассказ потряс сильнейшим образом. Я все никак не мог представить, каково честному человеку гибнуть от рук своих же товарищей безвинно. Но и Борису Васильевичу досталось в жизни идти на расстрел дважды. Один раз его расстреливали немцы, другой раз наши. Но я не считаю вправе описывать эти факты, раз о них не поведал в своих публикациях сам Б.В.
Эрудированность и аналитика ума этого человека поражает. Он может любое событие объяснить легко и просто. И послушав его, удивляешься, как же раньше сам до этого не додумался. Но в одном вопросе в последнее время мы с ним разошлись в разные стороны.
Я критикую нынешнюю власть, особенно Ельцинскую эпоху, и считаю, что творится преступление против наших народов. С этим Б.В. полностью согласен. Он даже во времена противостояния с Ельциным, пока совсем не ослеп, ходил на митинги коммунистов. Я этого никогда не делал. Я также ненавидел советский строй, чего Б.В. не приемлет. Он защищает ленинизм-сталинизм и утверждает, что Сталин не готовил войны против Германии, что он великий полководец, и никакие мои доводы не могут поколебать его позиции. Пройдя горнило войны, потеряв брата и множество друзей, Борис Васильевич утверждает, что после революции все делалось правильно и умно. Мол, если бы не расправа с внутренними врагами, то войны бы нам не выиграть и т. п. Его семья тоже была в свое время репрессирована, но и мать, и отчим до конца своих дней верой и правдой служили партии коммунистов, будучи ее функционерами.
Я несколько раз пытался убедить моего шефа в его неправоте, но безуспешно. Встать на его позицию тоже не могу и страдаю от непонятности ситуации. Почему Борис Васильевич не принимает очевидного, почему он палачам выдал индульгенцию и ни капли не сомневается в правильности своей позиции? Ответа у меня до сих пор нет.
Вот и вчера, едва придя в себя после тяжелого недуга, он сам опять предложил мне прочесть личную переписку Сталина во время войны. Оттуда я, якобы, пойму насколько это был хороший человек…
Никакие его заблуждения (как я считаю) не мешают относиться к нему с величайшим уважением и восхищением. Именно такие люди двигают науку, именно они ведут за собой и не требуют для себя особых условий и никогда их и не получают. Живет сейчас его семья более чем скромно, но дружно. Радует его своими успехами внучка Наташа. Есть у Бориса Васильевича и особа  нежной любви – безродная собачка, которая и в нем души не чает.
Поправляйтесь скорей, мой дорогой учитель, может, удастся мне еще доказать свою правоту. А, может, я и не прав! Так пусть будете правы Вы, Павлов Борис Васильевич – человек с большой буквы, служивший всегда и везде своей Родине верой и правдой.
20.01.05г,  Москва
P.S. Мы его потеряли в декабре, но успели собраться на его 80-летие, и оказалось, что встретились в последний раз. Такова жизнь!
15.04.06г