Моня его убий

               
Мария перед вечером протопила баню, налив в бочку воды холодной, нагрев горячей в чане воды. Сварила поисть, и присела на лавку возле окна. Наморщив лоб, посмотрела на ворота.

 Ворота она закрыла сразу, как только Яков выехал со двора на лошадей с телегой. Что-то долго не видать Якова – подумала Мария. Вспомнила, вчера вечером Яков говорил, что его попросил бригадир полевой бригады Маланий Василь привезти из леса копенку сена, что осталась с прошлого года.

 Молодняку-лошадкам, хотел подсыпать. Трава пошла сочная, боится, что - бы не вздулись. А то вон коровы, нет, да и вздуются ихние бока. Проглядишь, и все, корова издохла. Слава богу, еще ни одна не пропала корова. А Якова все нет. И куда он запропастился? Должен был после обеда приехать, а его все нет.

А вот и кони появились из-за угла Степанового двора с заплотом (забором). Отсюда, из её окна хорошо видно. Мария привстала и стала смотреть как Якова телега с лошадьми, неспешно, появляются в ёё глазах.
 
Ох, беда видимо Яков опять наклюкался и лежит себе на телеге посапывая. Вот «Моня его, убей»,-  подумала она, - научил же своих лошадей. Как только выпьет, и дыхнет на них, сам ложится на телегу, крикнет им: «Н-о-о. До дому» и они с любой точки села приедут домой.

     «Моня его, убий» - это ругашка у нее такая, додуматься до такого. Говорил же ей тато (папа): «Он же Яков из голодранцев намаешься с ним». Так ведь любила своего «Моня его, убий» , Якоба, бассарабца.

Как в такого не втюрится? Не большого роста, синеглазого, с льняными мягкими волосами на голове, с такими же усами и с бородкой. Дед её, как увидел этого молодого работника, присланного с Белоусовки татовым (папиным) сельским управляющим бадицей (- дядькой) Василэ, сразу сказал: «Пропали фитицэ ( девушки), сраму наберемся».

 Но деда прогноз  не оправдался. Яков как увидел Марию, так и присмирел. Стал тише воды, ниже травы. Только в рот ей не заглядывал. А Мария ноль внимание на работника.

 Их,  в ее семье, много по Северной Бассарабии. Как же румынского боярина Гингуляку, дочь единственная.

 Не заметила, как кони приехали к воротам-браме, постояли. Никто им не открыл, и они заржали, требуя, чтоб их впустили во двор. Они же работали, устали.
 
Мария выругалась про себя и выломав у вербы лозу-прутик, пошла открывать. Как только ворота стали по бокам  кони степенно заехали во двор и остановились на своем постоянном месте, где они всегда всю ночь стоят.

 Опустив морды, как заснули, стоят смирно. Ждут, когда хозяин соизволит проснуться.  Мария подошла к телеге и со злобы стеганула Якова прутом. Яков подпрыгнул, осмотрев вокруг осоловевшими, еще не пришедших в себя, глазами. Потом поднялся и слез с воза.

 Подошел сперва к лошадям, потерся об их лбы, своей бородой. Он так всегда благодарит своих лошадей за то, что послушались его. Для них это была высшая похвала хозяина.

 Дав им зерна в торбах и только тогда повернувшись к Марии спросил её: «Чого хмурная? Баня топленая? Приготовь бельё». И пошел в предбанник снял с выселка березовый веник и стал раздеваться.

 А Мария с заплаканными глазами присела под окном на лавку. Так ждала своего любого, а он как та свинья, налакался, сперва, к своим коням, можно подумать, что они не по любви женились

. А ей, не смотря, на её 46 лет, еще хочется ласки. Чтоб он, «Моня его, побыв» не коней ласкал, а её. Да еще и старший двенадцатилетний внук, наблюдал за этим. Ну как тут не обидеться? Успокоившись, Мария захватив с собою узелок с исподним для себя, пошла, похлестать мужу спину.

Разболакившись Мария шмыгнула, как молоденькая в баню, чтоб не выпустить пар. Они с Яковом всегда ходят вдвоем в первый пар. Она стала его хлестать веником по спине.

 А когда Яков повернулся грудью вверх, подставляя её, Марии. Мария, хлеста от всей души, залюбовалась  мышцами Яковой груди, и впалым животом. Всегда он её любимый, волновал её грудь своим видом.

 Любила его «Моня его, убыв», такого любого черта. А он в благодарность за отхлестанное тело, сграбастал ее и уложил на нижнюю лавку. А чё, еще бабе надо? Только чтоб любил её, «Моня его, убыв».