Берущие

 
 В конце октября  девяносто первого года мы прилетели в США на ПМЖ. В то время в понятие «мы» входило три человека: мама, я  и моя тринадцатилетняя дочка.
         В Ленинграде на проспекте Смирнова, недалеко от Светлановского проспекта, откуда мы выехали в Америку, проживал папин двоюродный брат (дядя Миша) с женой и двумя дочерьми.
          С самого раннего детства  я знала эту семью и радовалась, когда родители объявляли, что мы едем к ним в гости. Там нас встречали очень тепло и  кормили невероятно вкусными  блюдами, в том числе и кондитерскими изделиями домашнего производства. Никогда не забуду пирожные «Корзиночка» и «Наполеон» (тетя Лина, жена дяди Миши, отлично готовила и пекла).
          К застольям обычно присоединялись взрослые дочери и другие члены семьи папиного брата. И все уделяли мне, тогда малышке, внимание:
«Прочитай нам, пожалуйста, стихотворение! Ты – хороший чтец».
           Я читала, танцевала, выступала в разных жанрах актерского мастерства и вполне  серьезно воспринимала восторги и похвалы в свой адрес. 
           Дочери моего дяди (Вера и Маша) приходились мне троюродными сестрами, и встречалась я с ними лишь во время застолий (чаще всего в доме их родителей).  Так уж повелось, что как с самим дядей Мишей, так и с членами его семьи я никогда не общалась всерьез, неформально что ли. Я никого из них, на самом деле, не знала изнутри, как это часто бывает с людьми, когда они встречаются исключительно за праздничным столом, пусть даже эти встречи и происходят в течение долгих лет: тосты, улыбки, поздравления, комплименты ...
            Однако все это  надолго запомнилось как счастливая страница жизни. То ли потому, что я была тогда ребенком, то ли праздничная атмосфера рождает особые свойства памяти.
         Мои сестры уже вовсю встречались с их будущими мужьями, а я в свои четыре года с небольшим  почему-то ревностно воспринимала недостаточное внимание к себе их женихов.
             «Почему, например, Марик, жених Маши, держит за руку ее, а не меня? Она даже стихов наизусть не знает, а все читает мне сказки из книжек, пока к столу не позвали», – расстраивалась я, совершенно не понимая, что Марк нашел в этой Маше, когда рядом есть я, настолько моложе и лучше, с такими красивыми бантами и воланчиком на платьице.
          И вот однажды, разозлившись на очередное невнимание к себе со стороны Марика, я  совершила неслыханную подлость (пожалуй, единственную за всю свою жизнь). В присутствии всех гостей я громко произнесла:
– Маша, почему у тебя такие волосатые ноги?
         Все страшно смутились, Маша покраснела и вышла из комнаты, Марк пошел за ней, что совершенно не входило в мои планы, но самой страшной оказалась мамина реакция: она больно дернула меня за руку и потащила в кухню, где пообещала мне серьезный разговор дома и разные наказания.
           Я пыталась отбиваться словами:
 «Это – правда! Ноги у нее волосатые». 
            Но после маминой речи о чувстве такта и моей вредности я искренне предложила исправить ситуацию: немедленно принести свои извинения Маше, сказав, что даже когда ноги у людей и волосатые, все равно говорить об этом вслух  нельзя. Я, честное слово, не знала про «нетактично». Но теперь знаю и больше так себя вести не буду никогда.
           Мама в ужасе замахала руками и категорически запретила мне приносить извинения. Долгое время я потом  думала о мамином странном поведении.
           После этой истории я боялась ходить в гости в дом моих родственников, но оказалось, что там меня по-прежнему любили, простили, и никто не вспоминал о моем проступке.
           Маша по-прежнему читала мне сказки, тетя Лина восхищалась моим умением танцевать, читать стихи и завязывать красивые бантики (хотя завязывала мне их мама, а я только выбирала, какие ярче).
            А Марик стал лучше ко мне относиться: как я поняла уже во взрослости, он додумался до психологических  истоков моей выходки и решил, что даже четырехлетняя  дама достойна не оставаться без мужского внимания, если рядом настоящий мужчина.

                Мое детство было счастливым. Среди теплых  воспоминаний об этой чудесной и невозвратимой поре – застолья и праздники в доме на проспекте Смирнова.   

               
            ...  С тех пор прошло полжизни. Я выросла, дядя Миша и тетя Лина состарились. А мой папа умер от рака желудка в возрасте шестидесяти трех лет.
            

        ...  Воспоминания с новой силой ожили во мне в самом начале иммиграции –  в тот момент, когда едва успев прилететь в США и получить велфер – более чем скромное пособие для тех, кто практически нищ и еще не работает,  когда не знаешь, как свести концы с концами и выжить в новой стране без знания языка, без нужной профессии, без мужа, без друзей, я внезапно осознала острую потребность помочь семье папиного брата и хоть какие-то крошечные деньги  отослать туда, в  гостеприимную двухкомнатную  хрущевку.
           Я выехала из Ленинграда с яркими впечатлениями о пустых полках, когда вместо продуктов в продовольственных магазинах можно было увидеть декорации из матрешек и чего угодно еще, но не сами продукты. Я покидала голодный  город, где простым смертным почти невозможно было ни купить, ни достать самого необходимого. Цены страшно выросли.  И тут, в США,  вдруг – такой контраст: пестрящее яркими этикетками изобилие американских супермаркетов! И хотя мы еще сами  были нуждающимися и тщательно выбирали на тот момент, что можем позволить себе купить, а что – нет, но теперь в этой новой для нас стране многое зависело от нас самих: появился шанс построить свою жизнь. Это рождало стимул и надежды.
            У дяди Миши и его жены такого шанса не было.
            Мне стало страшно за них, таких родных, стареньких, неизбалованных судьбой людей, оставшихся в голодном городе с нищенским инвалидным пособием на двоих, хотя у них были взрослые работавшие дочери, зять Марк (вторая дочка развелась), да и внуки уже вовсю трудились.
            Но я не знала, помогают они старикам или нет. И ведь не спросишь об этом! Но почему-то интуитивно я чувствовала, что стариков никто не балует, и если я хоть немного  не  помогу, то им будет плохо, –  совсем плохо. Интуиция не обманула, как потом выяснилось: дети и внуки не помогали деньгами. Иначе откуда взялась та фраза, перед смертью моего дяди!
                Но не буду забегать вперед.

                Пока мы жили в Ленинграде, давать деньги дяде Мише было неловко: у всех есть гордость (а папин брат, как все мы знали, был особенно самолюбив и обидчив). Хотя, я тогда была ребенком и могла не знать, помогают мои родители финансово этой семье или нет. Конечно, мы всегда приходили в гости не с пустыми руками, но это не были деньги. А большего я не знала. Меня не посвящали, и я не лезла, даже когда выросла. Видимо, не дозрела до нужного уровня сострадания, раз не стала докапываться и задавать родителям вопросы.
                Приезд в новую страну как бы открывал повод для подарков без унижения достоинства принимающей стороны.  Мол, пересылать что-то другое, тяжелое или бьющееся, – и рискованно, и сложно. Так что купите себе сами от нас подарочки.  Наивная, но все-таки «отмазка».

                В России мы жили не ровно и не стабильно: то бедствовали, то расслаблялись. Потом ситуация опять менялась, – в общем,  родители выруливали, как и вся страна.
                Иногда маме и папе все-таки удавалось  вписаться в непростые повороты российской экономики при Горбачеве, ну а до этого – в другие неписаные, но общеизвестные правила выживания народа, придуманные государством, так затейливо и цинично строившего «справедливое» общество. Но, в целом, конечно, мы жили намного сытнее, чем семья папиного двоюродного брата.
                Дядя Миша  был инвалидом смолоду (травма на производстве), и он со своей никогда не работавшей женой-домохозяйкой, родившей и воспитавшей ему двоих детей, существовал на одно скромное пособие по инвалидности.  Он получил травму на стройке, совсем молодым, когда еще работал прорабом. Операцию сделали крайне неудачно. Одна нога, как мне объясняла мама, оказалась  короче второй после многих хирургических усилий, и никакие ортопедические стельки и устройства не помогали. В результате, мой родственник всю жизнь передвигался на костылях.   
              Несмотря на скудный бюджет и жесточайшую экономию, супруги обожали собирать гостей   по любому поводу, а трудолюбие тети Лины, ее умение «из ничего» приготовить вкусные блюда и накрыть отличный стол, испечь торты, каких невозможно купить в магазине, создать уют и проявить неслыханное гостеприимство, –  вызывало удивление и восхищение всегда и у всех, кто знал эту семью. Супруги устраивали праздники по самым незначительным поводам.
             Став взрослой, я не раз задумывалась о причинах столь частых застолий в этом доме. Ведь как ни крути, а это – дополнительные расходы, способные полностью  разорить и без того хлипкий  бюджет семьи инвалида. И я поняла, что гости были для этих супругов практически единственным средством  привлечь теплоту и внимание к себе – людям, нигде не работавшим в силу жизненных обстоятельств, никем не обласканным и не избалованным судьбой.  Застолья также являлись способом компенсировать внутреннее одиночество вдвоем (дядя Миша и его жена не очень совпадали в мироощущениях) в дополнение к их социальной невостребованности. Видимо, не получали они и должной теплоты от детей и внуков.

...   В Америке сразу после приезда  мы ощущали себя, как впервые вставшие на коньки дети на тонком льду большого озера, когда невозможно стоять на месте (замерзнешь), а двигаться страшно и крайне рискованно.
           Я держала в руках авторучку  и записывала предстоявшие расходы на месяц. Бюджет не сходился. Я будоражила свое воображение: на чем бы сэкономить! Судорожные поиски работы пока не приносили результатов.
           И тут вдруг появился человек, весьма надежный, через которого можно было что-то   передать в родной город. 
          Это был хороший знакомый моей тетки по материнской линии. Тетя Света работала с ним в общем бизнесе, и человек этот часто приезжал  в США по делам этого самого бизнеса. Такие надежные курьеры не каждый день встречаются. И я почувствовала, что просто не могу пропустить такой шанс.
  Пусть моя помощь ничего принципиально не решает! Пусть она смехотворна мала и недостаточна, но все же это – лучше, чем ничего.
             Положив в конверт двадцать пять  долларов, я написала пару добрых слов приветствия моим родственникам, попросила купить себе что-то от нас, добавила листочек с адресом дяди Миши и тети Лины, не забыв записать и их номер телефона. Там же содержалась просьба для курьера отдать все это сначала моей тетке Светлане, чтобы она обменяла доллары на рубли и  отвезла эти рубли папиному брату. Я опасалась, как бы его, старика-инвалида, не обидели хулиганы при попытке вытащить из кошелька доллары в обменном пункте валюты. Поэтому решила, что лучше всего – отдать ему рубли.
            В те годы, мои двадцать пять долларов означали несколько тысяч рублей в переводе, что являлось для стариков немалым подспорьем. На улице такие деньги точно не валялись, да и до сих пор не валяются!

Все состоялось, и мой подарок был получен. Я с радостью узнала об этом из письма дяди Миши. Он выражал признательность за помощь, но сожалел о переводе долларов в рубли:
–  Нам было бы намного удобней получить доллары! Мы же не сможем сразу потратить такую серьезную сумму денег! И они скоро обесценятся.  Если надо, мы сами могли бы поменять часть суммы на рубли в нужный момент. Ты сделала большую ошибку, которая, по сути, уничтожила весь подарок. Очень обидно! Дядя Миша.

Благодарственное письмо заканчивалось откровенным упреком, подразумевавшим необходимость реабилитации.

Примерно через месяц  надежный курьер вновь появился в наших краях, и я сочла своим долгом исправить ошибку, отослав такую же сумму. Разумеется, дяде  Мише как инвалиду все  было  привезено прямо домой.

          И вот через какое-то время я получаю второе письмо от папиного брата. Он, похоже, расчувствовался и решил не ограничиваться обычными словами благодарности.  Текст его письма звучал так:

«Спасибо, все получил. Хотел бы сказать следующее:

твой папа (мой брат) вкалывал на тяжелой работе заместителя директора продовольственного магазина. Работа эта была связана с немалыми нервами. Чтобы достойно содержать семью после многолетних мучительных поисков работы, он  устроился в торговлю! Он вынужден был работать сначала простым продавцом,  потом  –  заведующим отделом и, в итоге, постепенно вырос до заместителя директора магазина. И все это, чтобы обеспечивать вас: дочь, сына и жену – вашу маму. Торговля не была его призванием.  Его натура очень далека от  этого. Это – жертва ради всех вас. Он себя преодолевал и, скорее всего, поэтому заработал  рак и умер. И вот теперь этими деньгами, отосланными его брату, то есть мне, вы стараетесь попросить у него прощения...».

                Я задохнулась и долго не могла прийти в себя. Фактически нас обвиняли в убийстве папы. Письмо выпало из моих рук на глазах у мамы, она подняла его и прочитала.

После долгой паузы мама  измерила себе давление, выпила какие-то лекарства и начала говорить:
               
–  У меня нет слов. Этиология рака не установлена и никому не известна. Зато дядя Миша точно знает, почему люди болеют и умирают. Как «мило»!
                Все мужчины в папиной семье имели разные должности, сферы деятельности и   специальности, но все они умерли от рака желудка: твой папа, его отец, дед и даже его родной брат Илья.
                Кстати, дядя Миша тоже знает про семейную генетическую цепочку, о которой я только что тебе рассказала. Но почему-то предпочел о ней забыть.
                Что же получается? Все люди, которые работают не по призванию, умирают от рака, даже если они сами выбирают себе работу, руководствуясь самыми разными причинами? 
– Мамочка, прошу тебя, успокойся! Прости дядю Мишу! Он, конечно, написал жуткое письмо. Оно и несправедливо, и жестоко, и неумно. Но мы обе понимаем, почему он это сделал. Ему показалось унизительным принимать деньги. А не принимать их – тоже трудно. Поэтому он решил ...
–  Поэтому он решил вместо «спасибо» оскорбить нас и обвинить в смерти своего брата?
–  Я уверена, что он сам так не думает. Он прекрасно понимает, что мы тут ни при чем. Просто ему важно было изменить статус этих денег. Из финансовой помощи или подарка  бедняку он попытался сделать  финансовое погашение нашей «моральной задолжности» в его адрес. Творческий человек –  наш дорогой дядя Миша, к тому же, очень самолюбивый, но, увы, невероятно слабый, чего я не ожидала.
– Я тоже никак не могла ждать от него такой выходки. Я его уважала, считала умным и порядочным человеком. Как он может меня обвинять в чем-то, словно я заставила папу что-то делать насильно? Дядя Миша наизусть знает историю нашей жизни, знает о  нас практически все! Так как могла родиться в его голове такая чудовищная фраза, откуда?
– Мама, я же только что тебе все объяснила. Ты не согласна со мной?
– Я согласна. Но другие люди, принимающие помощь, как-то преодолевают злость в адрес тех, кто им помогает. А здесь просто агрессия какая-то вылезла. Я не собираюсь оправдываться и писать ему ответ. 
                У твоего отца не было  серьезного образования из-за войны (он был ранен, контужен, начал войну вообще на передовой, где остаться в живых-то мало кому удавалось, а ему повезло: его ранило, а не убило! Потом, после госпиталя, – снова фронт. Папа прошел всю Европу), ну а после войны он женился и у нас сразу появился сын, а потом – ты... Семью нужно было кормить, и речь о  ВУЗ-ах  и техникумах не шла.
               Твой папа, между прочим, закончил с отличием школу и был очень способным. Но  война не дала ему возможности получить специального образования. Время было упущено. Так уж сложилось. А без специальности и без должного образования на что он мог претендовать?
               Зато дипломы было у многих других! Но почему-то  эти многие  обладатели прекрасных «корочек» выбрали себе очень приземленные специальности водителей такси, завхозов, слесарей-автомехаников, и так далее!  Пусть не все, но огромное количество людей поступало именно так.

Сколько таксистов  с дипломами преподавателей и врачей курсировало по улицам СССР в в разные годы расцвета советской власти! Даже представить себе невозможно. И даже кандидаты наук тоже нередко работали барменами, заведующими овощными базами, таксистами...

Почему же все эти люди выбирали возить и размешивать коктейли, а не преподавать или лечить! Почему? Пусть на этот вопрос ответит тот, кто определил платить 60 рублей в месяц повару, стоявшему у горячей плиты целый день! А как государство оценивало труд учителей и врачей?
                Был даже такой анекдот:
 –  Почему советские врачи чаще всего работают на полторы ставки?
–   Потому что на одну ставку им есть нечего, а на две ставки  им есть некогда. 

 Были и проклятия: «Дай Б-г тебе зятя-инженера!
 Это – фольклор, а значит, это, в данном случае,  горькая правда жизни народа и социальная проблема. По крайне мере, твой отец не лез в коммунистическую партию, поскольку был приличным человеком.

 –   Мама, ты только что сказала, что не собираешься оправдываться перед дядей Мишей. А передо мной тем более не стоит! Я все понимаю. Или ты сама себе что-то доказываешь?

–   Я никому ничего не доказываю.  Но дядя Миша задел меня, обидел, незаслуженно обвинил в жутких вещах (и тебя, кстати, тоже). Он всколыхнул мои воспоминания о папе, о молодости, о войне, о многих испытаниях.  Я  невольно еще раз представила себе  нашу прошлую жизнь и свою личную биографию, которая совпадает с судьбой многих  моих подруг и папиных друзей, с биографиями наших соседей, родственников и знакомых. Так что позволь, уж, мне поговорить об этом! А с кем еще я могу говорить на эти темы? Кому еще интересна я, моя жизнь и мои переживания? Никому!
–  Мамочка, ну что ты говоришь! Мне это интересно, тете Свете, моей дочери – твоей внучке, и многим людям вокруг.

Мама вытащила альбом с фотографиями и  заплакала, листая его... А через несколько минут она продолжила воспоминания:
–   Папа умер в 1979 году. Это был очередной расцвет великого обесценивания талантов, мозгов и душ. Все это смешали с грязью и уценили. Таковы были действия партии и правительства страны, из которой мы уехали.  Это было время социального выживания, впрочем, таких времен в истории нашей бывшей родины можно вспомнить немало. 
              Сразу после войны, когда мы с папой только поженились, он находил работу фото-ретушера.  Тогда почти в каждой семье зрела потребность восстанавливать фотографии погибших или пропавших родственников. Поэтому папино умение ретушировать выручало нашу семью. А я печатала себе на машинке, зарабатывая сущие копейки.
                Учиться мы не могли: нас некому было кормить, а я уже говорила тебе, что почти сразу забеременела сыном. Когда я родила, начались типичные будни кормящей матери с бессонными ночами, как у большинства.
                Но заказы на ретуширование становились редкими: спрос на эти услуги с каждым днем угасал, и, в конце концов, папа оказался невостребованным. Он стал нервничать, не зная, как заработать.
                Тут было не до поисков себя и своего предназначения. Грудной ребенок и  молодая жена  (она же – кормящая мать). По ночам орал, как резаный, твой брат, и мы с папой  не спали, а утром  отец твой шел искать себе хоть какую-то работу. Иначе не на что было купить еду, не говоря уже о большем.
                Долгое время нам пришлось жить с моими родителями, и я никогда не забуду, как тайком, без спроса, сгорая от стыда и позора возможного разоблачения, я однажды стащила из холодильника пару куриных яиц у своих родителей, чтобы сделать мужу яичницу и не отправлять его на поиски работы голодным. Мне было стыдно говорить даже им, как нам трудно! Я врала, что мой муж работает.

                Папа метался в поисках временных заработков, пробовал работать скорняком, грузчиком, –  поменял десятки занятий.  Не складывалось.  Мы практически голодали.
                И вот однажды по большому блату наши общие друзья устроили его в магазин. Мы все (и, прежде всего, сам папа) понимали, что это не было его призванием и мечтой. Хотя он  тогда не успел прислушаться к себе и понять,  к чему именно его влечет, что ему нравится и чем именно он хотел бы заниматься. Мы думали тогда лишь о том, как нам выжить.
                В отличие от тех, кто годами  ищет смысл своей жизни в полном бездействии за чужой  моральный и финансовый счет, твой отец был ответственным человеком и осознавал, что не может заработать по-другому, не умеет, не знает, как и где. Кто-то должен кормить семью! 
                Я  после родов долго сидела дома: устроить ребенка в садик оказалось  большой проблемой.
               И папа понял, что его семья будет вечно страдать от безденежья и голодать, как это было до сих пор, если он начнет капризничать и мечтать, лежа на диване, о более одухотворенной работе при отсутствии конкретной специальности и должного образования.
                Мои жалкие копейки секретаря-машинистки не могли спасти наш бюджет даже тогда, когда я работала. А тут я поневоле стала домохозяйкой. Твой брат  ни секунды не сидел на месте. За ним нужен был глаз да глаз. Он ломал все, что только могло быть сломано. Такого холерика еще нужно поискать! А однажды ночью он даже свалился на плитку, которой мы обогревали комнату: я устала к нему вставать по ночам и принесла его в нашу кровать. Он, вроде, заснул, а потом скатился с кровати прямо на плитку.
 С ним было нескучно! О таких говорят: «шило в одном месте».
               
                А я ведь когда-то закончила на пятерки три курса текстильного института, эвакуированного в Ташкент, где все мы оказались во время войны. 
                Но как мне ни было обидно, я вынуждена была бросить институт и пойти зарабатывать деньги: моя мама болела, а сестры были маленькими. Кто-то обязан был взять на себя заботу о них. Я искала работу и устроилась секретарем в воинскую часть (печатала на машинке), где получила специальный паек, который помогал  кормить моих родных. Мне было восемнадцать лет, когда началась война. У меня тоже были мечты и амбиции. Но жизнь распорядилась по-своему.
                ... Вот так и случилось, что папа оказался работником торговли. Сначала были   торговые курсы без отрыва от работы, потом еще какие-то курсы... И так пошло-поехало.
                Когда папа немного привык и освоился на работе, он дал мне возможность учиться.
                И тогда, уже в Ленинграде, будучи матерью двоих детей, я закончила медицинское училище и стала фельдшером. Хотела учиться дальше – на врача, но было трудно это сделать: дети все еще маленькие, да и весь дом был на мне. Обеды, уборка, стирка...  Вот такая история с географией.
                Я рассказываю все это тебе, чтобы ты понимала, почему я и папа не получили высшего образования, почему мы не выбирали себе работу по душе, а делали то, что нам было реально сделать в данный момент. Нам не выпало другого шанса. Может быть, если бы нам могли помочь наши родители, мы приобрели бы другие профессии и нас ждала бы лучшая судьба. Но я ни о чем не жалею и никого не виню.

Я не  должна оправдываться ни перед дядей Мишей, ни перед кем-то еще!
Твой папа был счастлив со мной! А я – с ним. Он не сделал никогда никому никакой гадости. Его любили и уважали все, кто его знал.

             Да, работал в торговле, и что? Дядя Миша практически обвинил нас в убийстве папы. Другие люди не раз намекали на то, что торгаш –  это не уважаемый слой общества. Мол, сами они – интеллигенция, и работники торговли – это нечто низменное.
А я скажу тебе на это вот что: так могли рассуждать лишь снобы, вроде одной из твоих бывших питерских подружек. Подобные ей люди  считают, что учитель или инженер – это  предмет гордости, а работник торговли (торгаш) – предмет презрения. И поэтому твоя подружка была уверена, что ты должна смущаться профессии отца.
              Такие, как она, даже не понимают, что такое интеллигентный человек. А это – не диплом и не престижная работа, и даже не количество прочитанных книг (хоть папа был очень начитанным, к слову сказать), –  это не какие-то другие формальные признаки. Интеллигентность – это врожденные качества, ну, и потом уже приобретаемые жизнью в дальнейшем. Подлец не может быть интеллигентным человеком. Хам, дурак, лицемер и   жлоб – тоже.
                Так что профессия и сфера деятельности папы напрасно так растревожила твою бывшую подругу и дядю Мишу. Папа нервничал не больше других, кому трепали нервы ученики и пассажиры, пациенты  и  клиенты,  производственное начальство и партийные боссы.
                А посадить в нашей стране могли в любое время кого угодно. В том числе и представителей столько уважаемых профессий, как актер (за левые концерты, например, или за превышение сметы спектакля) или педагог ВУЗА, если он вдруг прочитал стихи    классика, которого в данный исторический момент читать не следовало, так как он – в опале.
             Народ был поставлен в такое положение, что вынужден был лицемерить и  рисковать свободой ради выживания. Чтобы купить новые сапоги жене, стоившие всю зарплату инженера за месяц, многие люди занимались уважаемым во всем мире бизнесом, который тогда в СССР назывался спекуляцией, за что посадили не одного человека.

              Не приходится говорить и о какой-то особенной морали так называемой интеллигенции...  Слесарь или токарь нередко были преданными мужьями, несмотря на отсутствие высшего образования, а предателей и лицемеров с дипломами хватало во все времена.
                Учителя и инженеры, изменявшие своим супругам, заводившие вторые семьи (где обе жены отлично знали реальную ситуацию, но торжественно справляли серебряные свадьбы, чтобы пустить пыль в глаза знакомых, которые тоже все это знали и поздравляли такие семьи с юбилеями), – вот они   «настоящие интеллигенты»?
Это – лишь для примера. Ты отлично знаешь, о ком конкретно я говорю сейчас. А в школе эти учителя преподавали литературу и  несли «доброе и вечное».  Так что дипломы и места работы мало что значат в оценке человеческой сути.

               Твой папа был интеллигентным хотя бы потому, что не мог сознательно кого-то унизить или оскорбить. Он умел быть искренним в любви и дружбе! Все, кто его знали, удивлялись его эрудиции. Он  обладал глубоким умом и преданностью, понимал и любил музыку, играл на мандолине, подбирая на слух любую мелодию, отлично играл в волейбол, разбирался в истории и политике...
                Скажи, разве наличие диплома прибавило кому-то ума и души?
Это – лишь заскорузлая  формула:
                «Интеллигенция – прослойка общества, занимающаяся умственным трудом».
А фактически это понятие не определить так примитивно и формально. Это – куда сложнее! Жлобов с дипломами – пруд пруди! 

– Ты знаешь, мама, а дядя Миша, если хотел тебя обидеть, то все-таки сумел это сделать. Наверное, ты в душе винишь себя в чем-то, раз никак не можешь успокоиться.

– Да, виню. Но не потому что виновата, а потому что жива, а папа – нет, и я не могу спросить его мнения по поводу письма дяди Миши. Я отвечаю за  нас двоих: за себя и за папу. А это – не так просто.  Поэтому я нервничаю. Но должна тебе сказать, что перед смертью папа сказал мне (и ты это слышала!), что, если бы он начал жизнь сначала, он не стал бы в ней ничего принципиально менять. А еще он сказал, что был очень  счастлив со мной.

                Мама надолго замолчала, и я подумала, что она успокоилась. Но потом она вдруг опять встрепенулась  и с новой силой продолжила то ли нападать, то ли защищаться:
 
  –  А насчет выбора... Нет, пистолет у папиного виска никто не держал, заставляя идти в торговлю.  Нервы? А на других работах люди не портили себе нервы? Папа не работал сапером. 
                А если это – намек на нечестные заработки в торговле, то я бы ответила так:  какова страна, каково отношение к людям со стороны правительства, такова и адаптивность людей к порочным правилам этой страны и этого правительства. Это называется выживание в вынужденных условиях. Но честным людям, разумеется, такая адаптивность достается с большими потерями. Тут дядя Миша прав. Но он не имеет права на такие обвинения все равно: никто не знает природы такого страшного заболевания, как рак. И я уже говорила о генетике в папиной семье...
               

                .... Мама все больше и больше распалялась, я успокаивала ее, но внутри я и сама  была на взводе и прийти в себя мне не удавалось  еще очень долгое время.

                Самым страшным в поступке дяди Миши было, на  мой взгляд, посягательство на нашу с мамой внутреннюю потребность помогать людям. Папин брат продемонстрировал наглядно, как чувствует себя не самый глупый и не самый подлый человек, принимающий помощь и знающий, что она – от чистого сердца.
                Он разрушал радость бескорыстного внимания, заботы и поддержки, ибо это, как выяснилось на нашем с ним примере,  – путь создания потенциальных врагов.
 
                Какой нужно стать, чтобы никогда и ни от кого  не получать больше подобных писем и эмоций?

                Несколько  раз я принимала решение написать  в ответ  дяде Мише эмоциональную гневную отповедь, и даже начинала ее писать, но потом останавливалась.
Скорее всего, меня неправильно воспитали родители, внушая мне, что нужно быть выше зла и глупости, и я верила в это... Меня воспитывали на примерах великодушия... Видимо, именно поэтому у меня очень подорвана нервная система, хотя я никогда не работала в торговле.
                Сейчас я думаю, что такая позиция воспитания создает особый комфорт и преимущества  для зла,  глупости и высокомерия. Я всегда ненавидела высокомерие в людях, а сейчас понимаю, как необходимо порой его проявлять  в адрес жлобов, в том числе, жлобов с дипломами.
                Однако изменить себя в зрелом возрасте уже сложно. Я считала, что  лучше простить, а не выговаривать... И сохраняла многие отношения за свой моральный счет, пока не узнала, что этот счет тоже имеет пределы.

                Дядя Миша... Тетя Лина... Старые, беспомощные, раненые жизнью люди, пытающиеся проявить гордость, но при этом больно кусая тех, кто пытается им помочь.  Но ведь мы их сильнее, моложе и счастливее.
                Да, наверное, правильным было бы  проявить обиду и наказать их за такое «благодарственное» письмо: красноречия хватало, возмущения – тоже.  И долго не присылать им деньги. Долго или никогда.
                Но курьер приезжал в последний раз, а тетя Света уезжала из России навсегда. Больше никто не станет возить моему дяде ни рубли, ни доллары.

                Вот если наши дети, даже став взрослыми, обижают нас, мы ведь не станем из педагогических побуждений подвергать их жизнь опасности, если можем помочь и спасти. Мы надеемся, что когда-нибудь потом мы успеем им сказать... Или даже наказать... Но только не в момент, когда они могут простудиться и заболеть, остаться голодными или еще как-то пострадать. Пока еще не время для воспитания.
Как-нибудь потом... В более подходящий момент.

Родителям всегда трудно найти этот подходящий момент.

Дядя Миша и тетя Лина... Они, как дети...
Старики всегда рано или поздно становятся детьми, больными, уставшими, капризными... А тут еще и  голодными.  Сначала людей слишком рано воспитывать, а потом слишком поздно.

                Несмотря на омерзительный привкус  «благодарственного письма» искренне любимого мной до этого дня дяди,  он оставался  моим беспомощным родственником. Кроме того, мне никогда не удавалось искусство мгновенно разлюбить любимых мной людей.

                Обвинить дядю Мишу и сделать ему инфаркт? Скандалить? Перечеркнуть долгие годы дружбы семей?

                Дядя Миша выбрал путь укрепить  свой  раненый престиж берущего,  понизив статус дающей стороны.  Старый проверенный метод. Излюбленная тактика слабых людей.
                Он бы, наверное, предпочел дарить сам, но не случилось. И вот он вынужден принимать и говорить спасибо. Такое не каждому по плечу.

                Все чаще я думаю о том, что это явление так  легко объяснимо: не любить дарящих и спасающих! Ведь ни финансовый долг, ни моральный не делает кредитора желанным в жизни. Особенно после того, как подарок уже преподнесен. До этого народ еще может потерпеть. Но после – уже с трудом.
 
 Вы скажете: «При чем тут кредиторы! Им нужно возвращать долги, а бескорыстные добрые дела не предполагают ответных шагов».
                Все так. Но есть маленький нюанс:  хоть вы и не ждете возвратов долга и вам не нужны ответные услуги, однако вы  – бельмо на глазу, живой укор, раздражающий фактор!  И все это лишь потому, что берущие понимают, что должны быть признательны вам взглядом, словом, душой. Вас нужно ценить и по возможности любить.  А  никто не желает  иметь обязанность любить кого бы то ни было! Даже если любили до этого.
                Вы только вдумайтесь: иметь в душе обязанность любить и быть признательным...
                Тут остается одно: найти корысть, скрытую постыдную причину красивого внешне поступка, в общем, обесценить его. 

                Исключения редки, почти как гениальность. Легко принимать помощь могут только очень сильные и щедрые люди. Они – почти музейные экспонаты. Остальные за помощь мстят, даже сами того не осознавая.

                Дающий милостыню слышит добрые слова от берущего, но осознает ли он ту бурю негодования, которая происходит в душе принимающего его помощь? Почему это именно он вынужден униженно просить, а вы имеете возможность дарить? Чем вы лучше?
                Наверняка, есть позорная причина вашего преимущества. А если нет, значит, вы ее хорошо спрятали.

                Я сталкивалась с такими явлениями не раз и не два.
Вот, например, однажды (через многие годы жизни в США)  с большим трудом смогла я помочь одной моей  знакомой Р.  попасть в очередь на получение государственной  субсидированной квартиры в прекрасном районе на берегу Гудзона, куда ни она, и никто другой в то время законно попасть не смог бы (пытались неоднократно). А если и смог бы, то это заняло бы долгие годы. И вот когда P.  уже почти  получила квартиру и оставались сущие формальности оформления, я услышала от нее следующую фразу:

– Ты знаешь, одна моя приятельница (Наташа) сказала мне на днях, что она на прошлой неделе случайно зашла в офис этого дома и запросто (без всякого блата) взяла там «аппликейшн» (пронумерованная анкета) на квартиру.

Я предложила моей знакомой повторить успешный опыт Наташи завтра же, чтобы я смогла аннулировать свою просьбу о распространении  блата  на Р. (в Америке блат тоже случается). Раз анкеты на квартиры раздают всем желающим подряд, зачем же мне оставаться  обязанной работникам этого офиса?
                В ту же секунду P. побледнела. Она страшно испугалась моих возможных действий и тут же высказала предположение, что Наташа, видимо, врет.
                Врала, конечно, сама Р.  Она придумала сюжет с Наташей! 
То, что анкеты не раздавалась всем подряд в том офисе,  – это сто процентов. Нужно знать этот офис и существовавшую там ситуацию! Кстати, сейчас встать там на очередь для получения квартиры не смогла бы и я.
                Но даже если предположить, что Наташа не придумана и реально существовала, а также что ей удалось волшебным образом получила столь дефицитную анкету мимоходом, то на месте Р. я бы, например, ни за что не стала рассказывать об этом человеку, который старался на моих глазах совершить невозможное, чтобы  помочь мне в столь важном деле.
                Ведь цель такой информации (дезинформации?) проста и очевидна: свести к нулю мою помощь. Зачем? Ведь я ничего не просила взамен!
                В последнее время я очень часто попадаю в эту ситуацию: помощь и... желание устранить помогающего из своей жизни  сразу после получения желаемого, – не видеть, не слышать, не помнить.
               
...   Но я вернусь к событиям рассказа. Вам, наверное, интересно узнать, чем дело  кончилось?
   
Я отослала своему дяде еще пятьдесят долларов, написав, что это – в последний раз, поскольку курьера больше не будет, а Света приезжает навсегда в США.  Его знаменательное письмо я обошла молчанием, словно его мне не передали.

Вы вполне резонно подумали, что мой поступок глуп: дядя мог понять это как признание своей правоты и нашей обязанности высылать ему деньги. Ну и пусть понимает, как хочет! А зато он  вкусно поест несколько раз вместе со своей женой, и нам с мамой осознавать это было все-таки  важнее, чем наказать старика в его восемьдесят с лишним лет.
   


P.S.  Дядя Миша и тетя Лина давно умерли, оставив горькое воспоминание о себе тем самым злополучным письмом. Как я однажды узнала, незадолго до смерти они сказали общим знакомым, что если бы не наша скромная помощь, а также если бы не  подобная поддержка еще одного такого же, как мы, родственника по имени  Сева (о существовании которого мы не подозревали), они бы умерли от голода в те самые трудные для них времена в начале девяностых.
                Интересно, кем работали родители этого не известного нам родственника Севы и как дядя Миша обыграл в благодарственном письме к нему свою «гениальную мысль» о моральной задолжности в свой адрес! 

Когда я смотрю на фотографии родных в альбоме, я невольно улыбаюсь: с этими людьми связано мое детство.
А потом вспоминаю про письмо и гоню из сердца нежность к дяде Мише, а она все никак до конца не прогоняется почему-то.
 
 P.S.
               Если я долго никому не помогаю вниманием, сопереживанием, действием, подарком, я начинаю плохо себя чувствовать. Как от таких, как я, спастись человечеству?
               Может быть, именно поэтому судьба моя сложилась так, что денег я не нажила: страшно представить количество обиженных моими подарками людей, если бы я действительно имела, что дарить.



                *  *   *

На этом я собиралась закончить свой рассказ, но вчера отослала его дочери. Она работает психологом, и ей свойственно обдумывать самые причудливые особенности поведения людей.

– Есть отличный и давно придуманный способ, как творить добро и не плодить, при этом, личных врагов,  –  заявила она, –  К сожалению, так называемая бескорыстная помощь чаще всего имеет, как минимум, одну корысть –  потребность услышать:
 «Спасибо! Что бы я без тебя делал?».

Люди склонны к самолюбованию, а многие обожают также позировать перед Б-гом, даже если в него не верят.
                Знаешь, одна маленькая девочка (из книги Михаила Дымова «Дети пишут Богу») спросила Всевышнего:

 «Почему нищие просят милостыню около церкви, чтоб Ты отмечал, кто дает?»

Я думаю, не просящим, а именно дающим милостыню важнее, чтобы Бог отмечал, кто дает.

 О самолюбовании добряков есть отличное высказывание Жорж Санд:
«Мы добры к другим, чтобы больше нравиться себе».


                Каждому хочется чувствовать себя востребованным и замеченным. Мы до конца не верим, что родные и близкие дорожат нами просто так – ни за что, поэтому доказываем подвигами, что мы можем принести пользу. Нередко все это – от низкой самооценки. Но и самовлюбленные нарциссы тоже порой любят дарить, чтобы ощутить свое мнимое превосходство, в которое они болезненно верят.

Не все так просто. Для тех, кто действительно бескорыстен, кому не важна благодарность, а важен результат помощи (накормить, вытащить из беды, устроить на работу, помирить с супругом), выход точно есть.

– Очень интересно!

– Ничего интересного.  И не я это выдумала. Просто лучше всего делать добро анонимно, если есть такая возможность. Это не каждому под силу, но такие люди встречаются. Попробуй! У тебя может получиться. 

                Ну а если уж анонимность никак не соблюсти, ты или выбирай наконец людей, достойных помощи (хоть их довольно мало), или знай заранее, что помогаешь будущему врагу.

                А вообще, мне кажется, не стоит обижаться на тех, кто отвечает на добро не так, как мы ожидаем, потому что и дающий, и берущий –  две стороны несовершенной человеческой сути: один слишком  слаб, чтобы красиво принять помощь, не чувствуя себя униженным, а  другой  слишком слаб, чтобы красиво  помогать, оставшись неизвестным и не чувствуя себя героем.

           –  А тебе не кажется, доченька, что в твоих словах чересчур много назидания и требовательности к человеку? Неужели потребность услышать искреннее «спасибо» – это такой уж порок?
          –  Ну не порок, конечно. Вполне объяснимая слабость. Почти как любовь к конфетам и тортикам.  Кстати, а  не хочешь ли ты составить мне компанию? Я еду в магазин за тряпками, и мы могли  принять по новой кофточке для настроения и заодно выпить по чашечке кофе с пирожным, а? 

           Дочка заехала за мной, и мы долго искали свободное место, чтобы запарковать машину.  Бросив несколько монет и получив квитанцию, мы направились в магазин, где настолько увлеклись тряпками и болтовней, а потом еще и кофепитием, что забыли о машине и вдруг с ужасом вспомнили, что оплаченное нами время парковки истекло как минимум сорок минут тому назад. Квитанция, лежавшая в сумке, подтвердила наше мрачное понимание  ситуации, и мы направились к машине, ожидая найти на лобовом стекле  под «дворниками» так называемый ticket (штраф). Настроение было испорчено.

             В подтверждение всему, ненавидимый многими работник, выписывающий штрафы, энергично и гордо вышагивал недалеко от нас, готовя гадость  в виде штрафа очередной жертве.

             И тут к нашей несказанной радости, лобовое стекло нашей машины приветливо встретило нас отсутсвием ненавистной бумажки, что удивило нас не меньше, чем обрадовало.

              Около нас возился студент, подрабатывавший сбором оставленных покупательских корзинок на территории парковки. Заметив наше недоумение и бурные обсуждения непонятного избавления от штрафа, он улыбнулся и произнес, причем на чистейшем русском:

–   Вам очень повезло! Как только к Вашей машине подошел этот,  –  парень кивнул в сторону человека, в должностные обязанности которого входило портить людям жизнь, – чтобы выписать штраф, как из соседней машины буквально выпрыгнула женщина с ребенком и вбросила пару quarters (монет по 25 центов каждая) в meter (в кассовую машину).  Потом она сделала то же самое  с еще двумя машинами к великому неудовольствию этого, – парень нарочито избегал называть хоть как-то работника, следившего за оплатой парковки, –  А потом женщина уехала, ни слова не сказав.

                Мы переглянулись, вспомнив наш утренний разговор об анонимной бескорыстной помощи, и уже сели в машину, чтобы отправиться домой, но тут заметили,  как ненавистный блюститель порядка воодушевленно оглядел автомобиль напротив нас: видно, владельцы машины тоже увлеклись покупками и опоздали.
                К счастью, в моем кармане нашлось пару нужных монет, и  я с наслаждением вбросила их в прорезь кассовой машины прямо перед физиономией того самого мужика, рабочий день которого явно не задался. Он так и остался стоять с открытым от удивления ртом, пытаясь найти хоть какое-то логическое объяснение совершенно ненормальному поведению людей на странной парковке в этот ничем не примечательный осенний день.