Баллада о странниках 4 Глава 8 Дэв

начало http://proza.ru/2020/08/21/1929

"Не относись к словам женщины слишком серьезно."
Темуджин(Чингиз-хан)

С того дня, Дэвис часто стал бывать во дворце, куда  вызывал его к себе Алгуй. Дэвис помогал ему с переводами латинских текстов на тюркский и фарси, попутно усваивая особенности этих языков. Кроме того, посвящал хана в тонкости римского права и законодательства разных европейских государств. Особенно Алгуй интересовался формами правления – абсолютно монархической и республиканской. Попутно он сам выдвигал идеи, касательно реформ государственного устройства самой Орды. Дэвису они казались чересчур далёкими от реальности. Хотя он и понимал, что государственная система, заточенная под одного человека – великого хана, чересчур непрочна и чревата династическими кризисами и междоусобными конфликтами.
 От Алгуя Дэвис также узнал, что вопрос с женитьбой русского княжича на Гулюсар затягивается  - внезапно заартачились греки, потребовав согласие Патриарха Константинопольского. Послали гонцов и теперь ожидали ответа. Княжич же, как жених, должен был пребывать среди народа своей невесты, дабы привыкнуть к обычаям.
Однажды, когда Алгую надоело заниматься писаниной, и корпеть над пергаментными свитками, он повёл Дэвиса в одну из башен,  где была  мастерская его дяди, бывшего хана Туда-Менгу. Сам бывший хан был объявлен опасным сумасшедшим и посажен под домашний арест. Его трудами, связанными с механикой и естественными науками продолжал заниматься любознательный племянник.
- Смотри, - Алгуй показывал ему кусок железа, – знаешь, что это?
Дэвис взял кусок, повертел в руках, - Чушка, никуда не годное железо. Ковать его нельзя, расколется.
- А вот что делают из этих чушек в наших новых печах, построенных по китайскому образцу, – и Алгуй протянул ему трубку из серебристо-серого металла.  – Переплавка. Из неё уходит лишний шлак. Знаешь, дядя говорил, что если к этой трубе приделать механизм, способный высекать искры из кремния и насыпать пороховой заряд, то небольшой камушек или свинцовый грузик вылетит из неё с такой скоростью, что пробьёт любой доспех на расстоянии гораздо большем полёта стрелы. При этом не нужно прилагать особых усилий.  Я думаю, выдержит ли она пороховой заряд? Думаю, должна. Хины используют для стрельбы стволы бамбука. Но их хватает на 2-3 выстрела. А здесь бамбук не растёт, и заменить его нечем.  Надо попробовать лить из этого железа трубы, которые могли бы стрелять, теми же чушками, если их отлить в ядра.
Дэвису стало не по себе от этого разговора. Он и сам пробовал переделывать чугун, но сыродутные горны московских кузниц не годились для этого. Слишком маленькая была температура. А все его разговоры с князем о постройке печей уходили впустую. Теперь ему страшно было представить, что произойдёт, если татары первыми освоят способы изготовления нового оружия. Не поздоровится не только Руси, но и всей Европе. 
Показывал ему Алгуй и чёрную, маслянистую жидкость, привезённую из Персии.
- Эта жидкость, нафта,её можно использовать как горючее для светильных приборов и как зажигательную смесь. У персов её полно, даже на поверхности земли. 
- Петролеум. - Дэвис знал, что эта жидкость хорошо горит и легче воды. Слыхал он и то, что греки раньше делали из петролеума "греческий огонь", который нельзя было затушить водой.  - Горит хорошо, но копоти много,для светильников не годится, - пожал он плечами.
- Если перегнать, подобно хмельному суслу, то будет гореть почти без копоти!  -гордо сообщал он.- Нафта! - восклицал Алгуй, - Вот что нужно на самом деле в Персии! Не пряности, не шёлк и не драгоценные камни. Нафта - это свет, а свет, это книжные премудрости, это научные открытия. Я хочу сделать своё государство просвещённым и богатым, но не грубой силой, а знаниями и торговлей.
- Ну и что дали знания Империи Цзинь или Сун или Хорезма? Монголы завоевали их грубой силой.  - возражал Дэвис.
- Э-э нет. Это был гений самого Темуджина. Его особая организация войска, сила его личности. Посмотри, после его смерти Великая Орда распалась и продолжает дробиться. Эпоха завоеваний подходит к концу, настаёт пора строительства государства. Жаль только многие этого не понимают, одержимые жаждой власти ввергают страну в новые смуты.
Алгуй  был несказанно рад такому собеседнику, как Дэвис, но делиться секретами оружейного мастерства не собирался. Скорее его целью было донести через миссию римской церкви до европейских правителей мысль о том, что с Ордой лучше не ссориться.
Временами,  Алгуй звал с собой Дэвиса,  и они выезжали в Золотой Сарай – город из войлочных кибиток, вдоль берега Итиля.  Табуны ханских лошадей паслись, подъедая пожелтевшую от зноя траву. Алгуй, как и любой знатный человек того времени обожал лошадей и охоту. Дэвису тоже нравились лошади, но Алгуем владела настоящая страсть. Он мог часами рассказывать об особенностях стати, бега, сложения своих любимых скакунов, хвастаться их родословными. Иногда,  он одалживал Дэвису какую-нибудь из своих любимиц,  и они уносились в степь, к раскалённому горизонту. Голову кружили, дурманя, запахи перегретых степных трав. Мелькала под копытами выжженная солнцем земля. В степи Алгую не было равных и Дэвису приходилось с завистью наблюдать, как тот уносится вдаль, постепенно превращаясь в маленькую фигурку, потом скрывается за каким-нибудь из холмов.  Он понимал, что в такие минуты Алгуй чувствует себя свободным от оков, навязанных ему властью.
Сам Дэвис не сильно любил бешеную скачку, ему больше понравилась соколиная охота, излюбленное занятие ордынских ханов. Она требовала мастерства, точности расчёта, знаний о повадках птицы. Тем более, что в Англии эта забава была скорее редкостью. Дэвис восхищался красотой и грацией этих умных хищных птиц, как ловко они в полёте могли «срезать» одним ударом утку или дичь покрупнее, а потом вернуться, как ни в чём не бывало. Не меньшего восхищения достойно было и умение ловчих. «Вернусь в Москву, заведу себе пару соколов,» - мечтал про себя Дэвис.  Впрочем, Москва теперь казалась ему растворённой в розовой дымке сказочной былью.
Часто ним присоединялись братья Алгуя и Тулабуги – молодые, белозубые монгольские князья, по мнению Дэвиса, все на одно лицо. Они любили ненавязчиво показать свою удаль лихих наездников, часто беззлобно шутили друг над другом и сами же смеялись. Все, кроме Тохты и его угрюмого брата Тудана, с которым они были погодками. Тохта крайне редко присоединялся к ним, часто был недоволен и раздражён, с подростковой вспыльчивостью реагировал на их шутки. Тудан вообще производил впечатление человека умственно неполноценного. Никто не знал, что творится в его душе, какие мысли бродят в его неровной угловатой голове. В чёрных глазах его таилась пустота.
Дэвис за всем этим  смотрел, наблюдал, запоминал всё, что происходило во дворце, что делали его обитатели, какими отношениями были связаны. Постепенно, Дэвис научился более-менее понимать то, о чём они говорили. Каждую неделю-две, с торговым караваном, от него уходил гонец в сторону Москвы, который вёз, зашитое в шапку, обстоятельное и подробное письмо. Писал он на латыни, это было безопаснее,  так как латынь не являлась в Орде ходовым языком.
Таких, как Дэвис чужеземцев, в Сарае было множество, и целыми толпами околачивались они в ханских покоях. Тут были и хинские лекари, персидские маги и предсказатели, греческие философы, генуэзские контрабандисты, русские купцы, и торговцы всех мастей и национальностей – армяне, сирийцы, мамелюки, арабы, в общем проще перечислить, кого при ханском дворе не было. Вся эта разноязыкая толпа голосила, жестикулировала, постоянно таская с собой толмачей, которые зачастую переводили так, как им звёзды засветят, то есть в своих корыстных целях.
Однажды, намереваясь совершить с Алгуем  конную прогулку, Дэвис стал участником некоего события. Посреди конного двора молодой татарин, почти мальчик, пытался удержаться верхом  на присланном недавно шахом мамелюков в подарок хану Тула-Буге белом жеребце по прозвищу Алмаз. Жеребец вставал на дыбы, бил копытами, поддавал задом, то есть всем видом своим показывал, что он никак не укрощён. А всадник, бросив поводья,  вцепился в гриву и из последних сил,  упрямо стиснув пятками бока, пытался осадить взбесившуюся лошадь. Конюхи боялись подойти к разъярённому животному, держа наготове арканы, которые в таком тесном пространстве казались бесполезными. Конь скакал по двору, мотая головой, разбрасывая во все стороны ошмётки пены с губ, казалось, всадник вот-вот упадёт и будет неминуемо растоптан его могучими копытами. Алгуй что-то гортанно крикнув, кинулся наперерез к жеребцу, ухватил поводья и повис на них всей тяжестью. Дэвис бросился ему на помощь  с другой стороны, не совсем понимая, что толку будет от его одной руки, но в это время просвистели два аркана и верёвки, натянутые, будто струны, существенно поумерили пыл распоясавшегося животного. Всадник в изнеможении  отпустил гриву и соскользнул с коня, Дэвис едва успел подхватить его. Островерхая, отороченная мехом  шапочка упала на утрамбованную глинистую землю и из-под неё, словно две змеи, выпали  чёрные косы. От неожиданности Дэвис чуть не выронил свою ношу, но девушка уже овладела собой, вставая на ноги.  Её лицо внезапно оказалось рядом с его лицом и мгновения застыли, точно тягучие медовые капли. Дэвис успел рассмотреть её бархатную кожу, покрытую смуглым румянцем, чёрные, точно маслины, продолговатые глаза, тёмный пушок над верхней губой,  плавный изгиб бровей – всё это за одно мгновение запечатлелось в памяти, точно оттиск на мягкой глине.
- Гулюсар! – сердито крикнул на неё Алгуй. – Тебе уже сто раз было сказано и близко не подходить к этой лошади!
- Да мы уже с ним почти поладили, - дерзко, с вызовом отвечала Гулюсар, - а тут ты появился!
Она держалась уверенно, как ни в чём не бывало.
- Ах вот как! Я, стало быть, не вовремя! Поговори ещё у меня! Отцу всё расскажу! – задохнулся от возмущения Алгуй.
- Э-э, нет, отцу не надо! – девушка вдруг сменила тон.
- Боишься? – злорадно поддел её Алгуй.
- Боюсь, - призналась она, кинув озорной взгляд на Дэвиса, который всё ещё стоял, будто в столбняке, потом, умоляющий, на Алгуя, – Не говори, ладно? Ну, клянусь, я больше не буду. Хочешь, я буду называть тебя Великим ханом? Дядя – Великий хан, - Гулюсар, словно дразня, запрыгала на одной ноге.
Алгуй с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться. – Ладно, не скажу, хватит скакать, коза!
- А он не скажет? – спросила Гулюсар, указывая на Дэвиса.
- Не скажет.
- А как его зовут? – снова спросила Гулюсар у Алгуя. Тот ответил.
- Дэв – вдруг сказала она, - и, прыснув от смеха, что-то прошептала на ухо Алгую. Хан тоже улыбнулся.
- Спасибо тебе, Дэв! – обратилась Гулюсар уже непосредственно к Дэвису, а у того душа ушла в пятки, когда он услышал своё настоящее имя. Он онемел, не зная, что и ответить. Девушка тут же убежала, взметнув косами.
- Что она тебе сказала? – спросил он, наконец,  Алгуя.
- Что ты похож на дэва.
- А-а, это мифический персонаж такой, – рассмеялся он с облегчением.
- Да, сказочное чудище,  – пояснил Алгуй, - хотя, скорее всего, ты ей понравился. Просто она сумасбродная девчонка, и не может по-хорошему обходиться.
Это случай очень смутил Дэвиса – во-первых, его задело, что девушка назвала его чудищем. Что-что, а о своей внешности до сих пор Дэвис был неплохого мнения. Во-вторых, это мимолётное сближение так взволновало, что образ юной ханши стал неотступно преследовать его в помыслах весьма далёких от благочестивых. «Совсем ещё девочка, наверное, в куклы ещё играет» - думал он, не зная, как избавиться от наваждения. С момента смерти Агафьи Дэвис и думать больше не хотел о женщинах, это воскрешало воспоминания и вместе с ними боль утраты. Но юная ханша всколыхнула в нём нечто новое, она ещё не являлась в его понимании женщиной, поэтому не вызывала чувственности. Всё в ней было ещё такое ребяческое, непосредственное, а потому привлекательное. И чем больше Дэвис думал о Гулюсар, тем больше раздражала его наложница, навязанная Джинджек-хатун.

Продолжение http://proza.ru/2020/12/15/1896