Игра на воде

— Пусть она уходит! Я больше не могу её терпеть! — я кричу, срывая голос, размахиваю ещё мокрыми, после мытья посуды руками, брызги летят в стороны.

 Я зла, я очень зла. Зла, потому что он опять ошибается, потому что я не могу на это повлиять. Не хочу причинять ему боль, но никто кроме меня не откроет ему глаза на правду.
 Он спокоен. Стоит в дверном проеме и смотрит на меня, как на дуру. Его голубые глаза, кажется, выглядят ещё холоднее, чем обычно.

— Мы любим друг друга, — его голос звучит почти отстраненно.

— Ты возможно — да, но она точно нет. За все это время она не сделала ничего, что бы доказывало её к тебе любовь, а то, что она называет тебя «Котёнок» — ничего ещё не значит. Ты хотя бы раз вслушайся, как она с тобой разговаривает.

— Школу сначала закончи, потом будешь советы мне раздавать.

— При чем здесь школа?

— При том. Ты хоть раз влюблялась? — Он подходит ближе и скрещивает руки на груди, я чувствую, как участилось его дыхание. Он тоже злится.

— Нет, — я отвечаю тихо, ловлю себя на том, что голос дрогнул.

— Ты не знаешь, каково это.

— Не знаю, но я хорошо знаю тебя и женщин.

— Она продолжит жить здесь и точка, тебя я не спрашиваю.

— Квартира и моя тоже, я здесь тоже живу.

— Ну, а со мной живёт моя девушка.

— Пусть тогда твоя девушка сама стирает свои вещи и моет посуду за собой, и за тобой заодно. Я вам не домработница, — последнюю фразу я говорю с особой раздражительностью в голосе.

Кидаю полотенце на стол, и развернувшись, ухожу в свою комнату, громко хлопаю дверью, потому что знаю, как сильно это его бесит. Опускаюсь на прохладный пол, спиной подпираю дверь.
Слышу стук кулака о мебель и тихое чертыхание.

После наших ссор я часто не могу уснуть. Хочется прийти к нему, уткнуться носом в его плечо и почувствовать тепло родного человека, услышать такое простое признание казалось бы очевидного: «Я люблю тебя». Но мы не говорим этого друг другу, не считаем нужным, хотя порой мне сильно не хватает его нежности.

Он ненавидит мою привычку не закрывать за собой дверь, уходить без предупреждения — ненавидит, когда громко слушаю музыку, когда плачу. Он ненавидит меня за то, что я его сестра.

Я ненавижу, когда он не приходит домой по ночам, когда он напивается из-за каких-то проблем, ненавижу его привычку не вытряхивать переполненную пепельницу, и то как он кричит на меня.
Я ненавижу его за то, что он мой брат.

Через пару часов он заходит ко мне в комнату, как всегда без стука, будто это в порядке вещей. Я устала ругаться с ним из-за этого. Слышу женский голос на кухне. Она вернулась из института.

— Дона, мы с Марией уезжаем к друзьям на дачу, нас не будет до поздней ночи. Квартира на тебе.

«Она всегда на мне» — проносится у меня в голове.

— Не волнуйся, не заскучаю, — говорю я, не отрывая взгляд от книги.

Они уходят. В квартире становится тихо. Я прохожу в ванную, становлюсь перед зеркалом, расчесываю свои длинные волосы. Из глаз начинают течь слезы. Когда он уходил, я старалась сдерживать свои эмоции. Сейчас он не увидит меня, не увидит мою слабость, не увидит то, как я зависима от него.
Плачу и никак не могу остановиться. Начинается истерика. Я то захлебываюсь слезами, то громко смеюсь.

Иногда мне кажется, что мы не должны были родиться в одной семье. Кажется, что я ему совсем не нужна. Наверное, это глупые мысли обиженной девочки. Он любит меня, я знаю, любил десять лет назад и до сих пор любит. Чувства не могут испариться. После смерти родителей в нем что-то надломилось, он стал черствей.

Нежный и ласковый тринадцатилетний мальчик, который всегда целовал меня на ночь– это он испарился.

В следующий раз я прихожу в сознание от прикосновения сильных рук. Понимаю, что уснула в ванной на кафеле.
Он поднимает меня на руки, я делаю вид, что продолжаю спать. Вдыхаю его запах. Сигареты и мята. Ничего не меняется. Отнеся меня в комнату, укладывает на кровать и накрывает одеялом. Я слышу голос Марии.

— Да, уж. Странная она у тебя. Спит в ванной.

— Возможно и так, но я не вижу в этом ничего плохого.

Когда она уходит. Он ещё недолго стоит над кроватью, потом опускает голову к моему лицу и целует в щеку совсем рядом с краем губ. Мурашки пробегают по телу. Его поцелуи остались такими же нежными как и десять лет назад.

Иногда я думаю: «Интересно, а если я умру, будет ли он плакать?»

Ник производит впечатление брутального молодого мужчины, которого уже успела потрепать жизнь. Он нравится противоположному полу. Даже очень. Я помню, как однажды, когда ему уже стукнуло шестнадцать, а я училась только в четвёртом классе, я застала его, целующимся со своей одноклассницей, тогда он сильно меня отругал, поскольку его очень смутила сложившаяся ситуация.


Я иду по платановой аллее домой. Уже почти стемнело, легкий ветер шумит листвой деревьев, мимо проходят люди, все такие разные: разные запахи, лица, походки, мысли и судьбы.
Зайдя в квартиру, я слышу шорох на кухне. Значит уже вернулся. Он выходит ко мне в коридор. Лицо как всегда уставшее, густые брови взъерошены. Подходит ближе, смотрит на меня сверху вниз, и сейчас мне кажется, что я стала ещё меньше.

— Ты опять ушла и не предупредила. Мне нужна была твоя помощь, — он говорит спокойно, сдержанно.

— Ты интересуешься мной только, когда тебе что-то нужно от меня, — накопившаяся злость, начинает выливаться из меня наружу.

— Это не так, и ты это знаешь…

— Я не хочу знать, я хочу это чувствовать, Феникс! Как ты этого не понимаешь? Я хочу хотя бы раз за эти пять лет почувствовать, что тебе на меня не наплевать!

— Дидона, не повышай на меня голос, — он очень редко называет меня полным именем, и это режет мне слух, — Ты ещё ребёнок и не понимаешь некоторых вещей.

— Чего я не понимаю, Ник?! Я так же как и ты потеряла родителей пять лет назад, только ты не думаешь об этом! Ты не думаешь, что кому-то может быть также плохо, как и тебе.

После этой фразы мы оба молчим, ему нечего мне ответить, ему неприятно признавать, что я права, но он не спорит. Выждав паузу и глубоко вздохнув, я спрашиваю:

— А если бы я сегодня умерла?— Я жду его ответа, мне кажется, что он промолчит.

— Я бы умер завтра.

Сдерживать слезы становится почти невозможно. Мокрые дорожки предательски текут по щекам, но у меня даже нет сил их утереть. Феникс подходит ко мне вплотную и крепко обнимает. Это неожиданно, ведь он терпеть не может, когда я плачу. Он вытирает мои слезы большими пальцами, и оставив руки на моих щеках, смотрит в мои покрасневшие, слегка припухшие глаза, сейчас его взгляд впервые за долгое время кажется тёплым, снова кажется родным.
Он переводит взгляд на мои искусанные губы и размазывает пальцем кровь, сочившуюся из ранки.

— Не люблю, когда ты кусаешь губы, — эти слова отрезвляют меня, я убираю руки с его спины и отстраняюсь.

Молча ухожу в свою комнату. Он ещё какое-то время стоит там. Потом слышу стук входной двери. Ушёл.

Почему мне стало тяжело быть его сестрой? Сложно ответить на этот вопрос самой себе.

Наверное, я переросла тот возраст, когда видишь в людях только хорошее. Пока мы дети, мы видим лишь лучшее в окружающем нас мире. Так жить намного проще.

Когда-то мы были друзьями, просто забыли об этом, и теперь не можем вновь подружиться.

 Некому нам помочь. Мы остались вдвоем в этом мире, одинокие и измученные. Вдвоём, но не вместе.

Через пару дней, вернувшись домой, я застаю его сидящим на подоконнике в своей комнате, погружённой в полумрак. В руке у него сигарета, она медленно тлеет между пальцев, испуская дым в потолок.

На нем нет футболки, в лунном свете, падающем на его тело, можно разглядеть шрамы на плече, спине и груди.

Я хорошо помню ту драку. Она случилась из-за меня. Мне было двенадцать лет, Нику почти восемнадцать. Я возвращалась от приятельницы, было уже темно. За квартал до дома ко мне пристали взрослые парни, я попыталась уйти, но безуспешно, всё это могло плачевно для меня закончиться, если бы не Феникс, он уже начал переживать и решил выйти мне навстречу. Их трое, он один. Брат занимался греко-римской борьбой, но даже это не уберегло его от травм. У одного из них был кастет.
Помню, как корчились от боли парни, пока третий не достал своё оружие, помню, как мы бежали, как он тянул меня за руку, как обрабатывала ему раны и плакала, и как он дал мне пощечину, и как потом крепко обнимал, шепча извинения.

Я подхожу ближе. Он не оборачивается.

— Где Мария?

— Ушла.

— И когда вернётся?

— Никогда, — я пребываю в лёгком недоумении.

— Почему?

— Я её выгнал, — его голос спокоен.

— Что случилось, — я сажусь на подоконник рядом с ним.

— Она изменяла мне с одним из своих институтских профессоров. Узнал это от её однокурсника, оказалось, что правда, — в его голосе чувствуется разочарование. Вдруг он опускает голову и начинает смеяться. — Какой же я идиот.

— Я тоже этому удивляюсь, — через секунду мы уже оба смеёмся, но это какой-то грустный смех.

— Прости меня, Дона, — он говорит это с сожалением, искренне.

— За что? — Зачем я строю из себя дуру? Ведь я прекрасно знаю, за что он извиняется, но я хочу услышать это от него.
Он обхватывает моё лицо ладонями и большими пальцами гладит щеки, я чувствую легкий запах алкоголя.

— За то, что бросил тебя, — сказав это, он накрывает мои губы своими. После нескольких секунд, я отстраняюсь, легко толкая его в грудь. Дышать тяжело.

— Ты пьян, Феникс, — я встаю с подоконника, чтобы уйти, но он хватает меня за руку и резко притягивает к себе. Теперь я нахожусь в его железной хватке.
Он сжимает руками мою талию, покрывая шею поцелуями, я пытаюсь вырваться, но это бесполезно. Он спускается к ключицам, и с моих губ срывается тихий стон. Феникс улыбается краешком губ и медленно расстегивает мою рубашку.
Я знаю, этого делать нельзя, это неправильно, но желанию на это наплевать.
В следующее мгновение я оказываюсь придавленной им к постели.
Первый раз за эти пять лет я чувствую себя не одиноко.


На утро просыпаюсь одна в его комнате. На шее багровые следы.
Выйдя из комнаты, иду на кухню.
Он сидит за столом, сложив пальцы рук домиком. На его спине следы от моих ногтей. Я не знаю, как смотреть ему в глаза, мне стыдно, ему видимо тоже.
Феникс встаёт, подходит ко мне. Его глаза снова холодные. Мои зубы опять по привычке мучают губы.
Смотрит сверху вниз, я сжимаюсь под его взглядом. Нервничаю, боюсь того, что он скажет мне.

Я знаю, завтра он опять найдёт себе девушку, приведёт её домой. Мы опять будем кричать друг на друга и ссориться. Он снова будет делать вид, что ему наплевать, а я вновь буду плакать лёжа на холодном кафеле, снова буду уходить из дома, не сказав ему ни слова, ведь нам так нравится мучить друг друга, так, что мы не можем остановиться. Мы просто забыли, как жить по-другому.

Это как игра на воде, мы будем играть, пока кто-то из нас не утонет.

Он никогда не помнит своих обещаний, как не помнит о том, какую боль причиняет мне.


Я уехала через полгода, сдав все экзамены. Он не стал меня останавливать. Тогда мне казалось, что так будет лучше для нас обоих.
Мы практически не писали друг другу, только поздравляли с праздниками.
Я думала, что мне станет легче.
Легче не стало, но я смогла отвлечься, порой даже забывая о том, что где-то в другом городе у меня есть брат.

Я вернулась через пять лет, узнав о его смерти. Тогда померкли все обиды, и забылись все недопонимания.
И сидя около мраморного надгробия, я рыдала, захлебываясь слезами, думая, какой глупой была. Какими глупыми были мы.
 Мы не понимали, что теряем нечто важное. Мы теряли друг друга.

Наша игра на воде закончилась. Один из нас утонул, но теперь мне кажется, что я иду ко дну за ним.