Ноктюрн

- Финал чудесный! Не смей ничего менять. Дай почти уснувшему от скуки читателю проснуться и хотя бы поплакать вдосталь напоследок.

- Однако, позволь!

- Не позволю. Мне уже достаточно твоего душевного экcгибиционизма. Насколько же трусливым надо быть в реальной жизни, чтобы иметь смелость так обнажаться в текстах.

- Я...

- Что ты?! Ты рисуешь мужские образы, глядя в зеркало. Поэтому все они - мямли и уроды, склонные к мазохизму. Впрочем, если тебе и им это нравится - продолжайте получать удовольствие. А вот умных девочек ты по-прежнему любишь. Поэтому женские образы тебе все ещё удаются.

...Она моя подруга. Я ее знаю много лет. И даже как-то вдруг, промозглой осенью, когда в моем доме отключили горячую воду, напросился к ней в гости. Принять ванну. Или душ. У нее дома оказались чудесные маринованные синие, ещё горячий отварной картофель, малосольная селёдка с икрой и муж. А водку я принес с собой. Так что до ванны дело не дошло. Но мы отлично посидели на троих. И даже, кажется, чего-то пели. Не особо крамольное. До разрешенных одиннадцати вечера.

Однажды, когда я почти безуспешно зализывал кровавые раны от очередной завершившейся любви, она принесла мне в больничку домашний борщ. Я так растрогался, что пошёл ее провожать. Хотя она очень возражала. А по дороге купил ей шоколадку, чтобы подсластить горькую пилюлю вынужденного общения со мной.

На стене у меня много лет висит ее портрет. По правде сказать, эта детская работа похожа на всех моих подруг вместе взятых. И даже на некоторых из жён. Но я-то знаю, что это ее портрет. Мне, по большому секрету, сказал об этом автор. А я делюсь этой тайной с вам.

Моя подруга слишком умна и слишком порядочна. Порой даже с очень большим лишком. Она до сих пор верит, что исповедальность любовной лирики не может не быть автобиографичной. И что гипертрофированная оголенность чувств персонажа - результат недюжинной смелости и болезненной откровенности автора. Она даже не знает, что любая история цинично складывается, как конструкция Лего, из сюжетных блоков и из богатой, но стандартной палитры эмоций. Хотя даже она понимает необходимость свадьбы в конце повествования, чтобы позволить читателю утереть слезу умиления, или безвременной смерти героя, чтобы заставить читателя, который предвидел такое развитие сюжета с первых строк, победно улыбнуться. Она идеальный читатель. И не менее идеальный критик. "Знаешь, говорит она, я так увлеклась, что дочитала почти до конца и почти, хотя это было непросто, сумела преодолеть неожиданную зевоту".

Поэтому я всегда стараюсь писать короче. А в конце историй почти всегда свадьба или похороны. Ведь мне, право слово, крайне неловко тратить ее время на сомнительное удовольствие. О чем я и заявляю ей искренне. Каждый раз.

- Не льсти себе, - отвечает она. - Читать тебя вовсе не является удовольствием. Да! Порой я делаю это. Исключительно по-дружески. Но так много думать о литературе я не собираюсь. Галочка поставлена. Дань отдана. Теперь надо уделить внимание кинематографу. Буду смотреть "Сестру Рэтчед". Спорненько, но Сару Полсон уважаю, несмотря на ее ориентацию.

Я не знаю, кто такая Сара Полсон, но уже отношусь к ней с уважением. А как иначе? Саре, как и мне, до сих пор нравятся девчонки!

Такая вот история. С этим надо что-то делать. Для начала - переспать. А потом начать писать.

Так что, похороны откладываются. И значит - дело идёт к свадьбе. Читатель заждался. Вот он рассаживается в ожидании предвкушения. И даже, под угодное времени шипение Кока-Колы, похрустывает в нетерпении попкорном.

И оставляет на страницах жирные следы чутких к фальши пальцев.