Легенды и были Западной Сибири

У России есть два щита – водородный и углеводородный.
К этому факту относиться можно по-разному. Можно называть нашу страну «великой энергетической державой», можно «сырьевым придатком» и «Верхней Вольтой с ракетами». Но нельзя отрицать, что нефть и газ вот уже несколько десятилетий являются основой нашей экономики.   

                Первооткрывателем нефти и газа в Западной Сибири
                был огромный коллектив разных по специальности
                людей, которых обобщённо называют одним именем
                – геологи Тюмени. 
                Ю. Эрвье

НЕТ НИЧЕГО ПРАКТИЧНЕЕ ХОРОШЕЙ ТЕОРИИ

Без нефти и газа наша история сложилась бы иначе. СССР скорее всего развалился бы лет на пятнадцать-двадцать раньше, а какой была бы сегодняшняя Россия, трудно даже представить.
Если сто лет назад российская нефть ассоциировалась с Баку, то сегодняшние нефть и газ – это прежде всего Западная Сибирь, а конкретнее – Тюменская область. Но для такого перемещения потребовались колоссальные усилия множества людей.
История сибирских углеводородов, как и многие другие  важнейшие векторы развития России, восходит к Петру I. Ф. И. Табберт, участник отправленной Петром экспедиции для изучения Сибири, высказал мнение о наличии нефти в Сибири и Уральских горах. Однако от масляных пятен на поверхности ручьёв до полноценных нефтяных месторождений – дистанция огромная. Преодолеть её удалось лишь в XX веке.
Чтобы найти нефть в количествах, достаточных для практического применения, надо знать, где её искать. А для этого, в свою очередь, надо представлять, как и при каких обстоятельствах она образуется. Между тем этот вопрос до самого последнего времени оставался дискуссионным.
Противостояли друг другу теории органического и неорганического происхождения нефти. Так, Д. И. Менделеев, будучи вначале сторонником органической теории, позже склонялся к мысли о происхождении нефти в результате реакций между углеродистым железом и водой, просачивающейся с поверхности земли.
Среди сторонников органического происхождения также не было единства. В России в первые два десятилетия XX в. наиболее яркими представителями противоположных направлений были Казимир Петрович Калицкий (1873 г. р.), по работам которого учились тогдашние нефтяники, и Иван Михайлович Губкин (1971 г. р.). Согласно теории «первичных залежей» Калицкого, нефть надо искать  непосредственно в местах её образования, там, где некогда накапливались гигантские залежи морской травы. Альтернативная «гравитационная теория» Губкина исходила из того, что нефтяные массивы мигрируют, просачиваясь из районов первичного образования через трещины в земной коре. Соответственно и практические рекомендации этими школами давались противоположные.
До Первой мировой войны и сразу после неё в Поволжье разрабатывались битуминозные породы, относившиеся к пермским слоям. Калицкий и его сторонники считали битумы результатом полного разрушения некогда существовавших нефтяных месторождений; с их точки зрения, наличие битумов свидетельствовало об отсутствии жидкой нефти. Губкин же рассматривал поверхностные нефтепроявления как доказательство присутствия нефтяных залежей на больших глубинах, в палеозое.
Но как бы не спорили специалисты, их доводы пропадали втуне: в условиях НЭПа нефтеразведка в СССР почти не велась. В 1928 г. страна добывала нефти 9% от уровня США, а новое бурение составляло всего 2% американского. Нефтяники предупреждали, что  действующие промыслы истощены и обводнены, что достоверно известных запасов нефти при намеченных темпах добычи хватит только на 15 лет. В Президиуме ВСНХ волжскую нефть Губкина считали «такой же авантюрой, как курское железо». Предложения о создании специального треста для поисков нефти в Урало-Поволжье были отвергнуты Госпланом. 
В раннем СССР на переднем крае материальной жизни – в  производстве, науке, технике, в административных органах, – действовала примитивная система оптимизации: за любые ошибки люди расплачивались общественной дискредитацией, свободой, а то и жизнью. Такая ситуация побуждала к инициативе, но одновременно ограничивала кругозор ближайшими, выполнимыми задачами. В геологоразведке это проявлялось чрезвычайно зримо. Мало было сделать открытие: требовалось ещё долгие годы отстаивать его в жёсткой, иногда смертельно опасной борьбе с искушёнными оппонентами. Поэтому люди, закладывавшие основы советского нефтегазового комплекса, с прекрасными аналитическими способностями и замечательной научной интуицией соединяли огромную трудоспособность, пробивную силу  и фанатическую уверенность в собственной правоте. Борьба велась жёстко, противники не стеснялись в выражениях. Победа осталась за Губкиным, который в конце 1928 г. был избран академиком. В его пользу сыграло и открытие нефти в апреле 1929 г. в Чусовских Городках на Урале. Однако из пятидесяти скважин, пробуренных в районе Соликамска, нефть в значительных количествах дали только пять, да и на них добыча быстро падала. Большинство специалистов склонялись к прекращению работ, но местная партийная власть настояла на их продолжении.
Нашли нефть почти случайно. 16 июня 1934 г. при бурении артезианской скважины на стройплощадке Краснокамского бумкомбината на глубине 160 метров появилась вода с сильным запахом сероводорода и толстым маслянистым слоем. К началу 1935 г. было зафиксировано Краснокамское месторождение с площадью залегания нефтесодержащего пласта в 22 кв. км. Общие запасы были оценены в 60–80  млн. тонн. Так родилась нефтегазоносная провинция, названная «Вторым Баку».
Губкин наращивал и научный, и административный вес, его авторитет в геологии становился непререкаемым. В 1930 г. он назначается ректором нового учебного нефтяного института, названного его именем (тогда было принято называть учреждения в честь живых «колоссов»).
В 1932 г. Губкин опубликовал работу «Учение о нефти». В ней он утверждал, что наилучшие условия для  образования запасов нефти и газа возникают на границах областей опускания и поднятия земной коры, прежде всего там, где сильный размыв суши содействовал быстрому накоплению осадков и погребению органического материала. Особенно много растительной и животной органики, преимущественно планктона, скапливается в виде глинистых и илистых осадков во впадинах морского дна, где вода не перемешивается ни волнами, ни течениями. Опускаясь вглубь при возрастающих температуре и давлении и при постоянном воздействии бактерий, этот материал смешивается  с неорганическими веществами, что и приводит впоследствии к образованию нефти и газа. Волжско-Уральские месторождения, относящиеся к палеозойским слоям, полностью укладывались в эту теорию.

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ УРАЛ 

Сибирь в геологическом отношении оставалась совершенно неизученной. На огромной бездорожной и труднопроходимой территории работы надо было начинать практически с нуля; затраты представлялись совершенно нереальными и неоправданными. Большинство геологов-нефтяников считали Сибирь абсолютно бесперспективным регионом. Результаты исследований, проведённых в 1929 г. в районе Северной Сосьвы и Восточного склона Урала, подтверждали эти пессимистические оценки. Требовалась большая смелость, и не только научная, или очень большой авторитет, чтобы высказать и отстаивать мнение о наличии нефтегазоносных слоёв к востоку от Урала.
Губкину хватало и смелости, и авторитета. К тому времени он пришёл к выводу, что Западно-Сибирская низменность геологическим строением схожа с нефтеносной Аппалачской впадиной в Северной Америке. В июне 1932 г. в беседе с корреспондентом газеты «Правда» Губкин заявил: «Перспективы и значение разработки нефти в этих районах Западной Сибири огромны. Добыча нефти здесь может обеспечить не только потребности Урало-Кузнецкого комбината, но и всего народного хозяйства СССР».
Правда, утверждения относительно сибирской нефти Губкин делал не в научных трудах, а в интервью и в газетных статьях. При этом он ошибочно полагал, что к востоку от Урала, как и к западу от него, нефть должна находиться только в палеозойских слоях. Тем не менее все самые крупные экспедиции по изучению нефти были посланы в Западную Сибири по его инициативе. Одна из них летом 1934 г. установила наличие нефти в районах рек Большой Юган и Белая. После этого тресту «Востокнефть» было выделено 150 тыс. руб. на организацию двух экспедиций – в Сургутский и Верхне-Тавдинский районы (ныне в Тюменской и Свердловской областях) – для проведения разведочного бурения. Зимой 1935 г. в крохотном селении Сургут в среднем течении Оби появились первые нефтеразведчики.
В отличие от Губкина, имя Василия Михайловича Сенюкова сегодня знают немногие. Даже его фамилию нередко пишут по-разному – то Синюков, то Синяков. Между тем этот человек внёс огромный вклад в организацию геологоразведки на нефть в Западной Сибири.
Жизненный путь В. М. Сенюкова напоминает биографию Ломоносова: детство в глуши, тяга к знаниям, бегство от родителей, учёба в школе уже взрослым парнем. Дальше начинаются советские реалии: техникум, совпартшкола, работа в комсомоле и в профсоюзе, на землеустроительных курсах, наконец, в 1930 г. –  геологоразведочный факультет Московского нефтяного института имени И. М. Губкина. Будучи третьекурсником, Сенюков обнаруживает в русловых отложениях реки Толба (приток Лены) обломки кембрийских пород с содержанием битумов. Став аспирантом, он предлагает НИГРИ (Научно-исследовательский геологоразведочный институт золотой промышленности) план поисково-разведочных работ на нефть в районе Толбы и Амги (приток Алдана в Якутии). Деньги на экспедицию зарабатывает в ночных сменах на строительстве Московского метрополитена.
Позже Сенюков вспоминал: «Приходилось пробивать стены неверия, прямого сопротивления, а со стороны отдельных людей и саботажа, чтобы добиться утверждения предложенной программы буровых работ».
Искать нефть Сенюков намеревался в самых древних слоях палеозоя – кембрийских. Это вполне совпадало с теорией Губкина, и академик поддержал аспиранта. Видимо, с его помощью Сенюков «выбивает» у наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе крайне дефицитный буровой станок (в стране их всего было 21). Орджоникидзе сказал тогда про Сенюкова: «Этот человек – таран! Он найдет нефть в Сибири. Пусть ищет».
В январе 1937 г. на Кучугей-Билляхской буровой на Толбе с глубины 372 м пошла нефть. Её было немного – несколько сотен литров в сутки, но важен был сам факт её наличия в кембрии. В следующем году за диссертацию «Проблемы нефтеносности кембрийских отложений северного склона Алданского массива» учёный совет вместо кандидатской присвоил соискателю ученую степень доктора наук.
Сенюков назначается начальником «Главгеологии» (Главное геологическое управление СССР) и разрабатывает план геологоразведочных работ в Западной Сибири на ближайшие годы. В докладной правительству он пишет: «Западно-Сибирская низменность – одна из самых перспективных геологических областей в Сибири по нефтеносности». Совнарком принимает специальное постановление о создании в Западной Сибири «Третьего Баку». В 1939 г. туда направляется мощная комплексная геофизическая экспедиция из тридцати партий. Ей предстояло произвести топографические, геологические, сейсмометрические и гравиметрические работы на площади в полмиллиона квадратных километров, с тем чтобы в 1940 году заложить первые шесть скважин.
Эти работы были прекращены лишь в 1943 г. и возобновились ещё до окончания войны. Сам же Сенюков во время войны награждается Сталинской премией за открытие газового месторождения в Саратовском Поволжье.
После войны поиск нефти проводился на основе схемы  геотектонических структур палеозойского фундамента Западной Сибири, разработанной профессором Томского университета М. К. Коровиным. В мае 1945 г. на первой сессии только что созданного в Новосибирске Западно-Сибирского филиала Академии наук СССР Коровин выступил с докладом «Перспективы нефтеносности Западной Сибири и пути дальнейших геологических исследований». Ему принадлежит блестяще подтвердившееся впоследствии предположение, что нефтеперспективные районы Западной Сибири нарастают по числу и площади к северу.
Важной вехой стало создание в январе 1948 г. треста  «Запсибнефтегеология», выросшего позже в Новосибирское территориальное геологическое управление. Это управление занималось практически всеми полезными ископаемыми на территории Западной Сибири и Красноярского края. От него в дальнейшем отпочковались самостоятельные геологические управления в Тюмени, Томске и Красноярске.
Сенюков сразу после войны предложил новый метод ускоренного открытия новых нефтяных и газовых месторождений путем бурения «опорных скважин». Обычно новые скважины бурили вблизи тех мест, где нефть и газ уже были обнаружены, или в районах, исследованных геофизическими методами. Сенюков предложил бурить скважины сразу на огромных пространствах и на значительном расстоянии друг от друга, отказавшись от трудоемких предварительных исследований. Его не поддержал ни один из авторитетных геологов страны; под письмом председателю СНК Сталину от 4 августа 1946 г. стояла только  подпись Сенюкова.
К началу 1950 г. в Министерстве  геологии под руководством доктора наук Николая Никитича Ростовцева был разработан генеральный план региональных работ по всей Западно-Сибирской низменности, предусматривающий размещение на ее территории 26 опорных скважин. Однако поиск приходилось вести на огромной почти ненаселённой территории, занятой тайгой и болотами. Данные о её геологическом строении накапливались медленно, материальная база геологоразведки была слабой. Результаты исследований были неоднозначны и толковались по-разному.
Сейчас признаётся, что метод «опорного бурения» сыграл большую роль в открытии ряда месторождений, в том числе в Западной Сибири. Однако правительство, ожидавшее быстрой отдачи, чувствовало себя обманутым. Напомним, что описываемые события происходили на фоне чудовищного нагнетания в СССР синдрома «осаждённой крепости». В накалённой общественной атмосфере наряду с научными аргументами в ход шли политические обвинения, требования расстрелять оппонентов, неправильно ориентирующих партию и правительство и зря расходующих народные деньги. Целесообразность опорного бурения была поставлена под сомнение. Сенюкова сначала перевели в директора  филиала ВНИГРИ, а в 1951 г. сняли и с этой должности. В 1952 г. он был арестован, заключен в одиночную камеру на Лубянке и приговорён к смертной казни. Отмену приговора и освобождение Сенюкова молва приписывала лично Сталину: «вождю народов» показалось нетактичным расстреливать дважды лауреата Сталинской премии.
Впоследствии плодотворность опорного бурения была признана, Сенюкова вновь представили на соискание Государственной премии. Но поскольку он отказался разделить награду со сворой примазавшихся чиновников, то так её и не получил.

БЕРЁЗОВСКИЙ ФОНТАН

В 1953 г., спустя десять дней после смерти И. В. Сталина,  правительство Маленкова-Берии провело общую реорганизацию системы управления, в ходе которой из 24 министерств осталось 11.  Среди прочих перестало существовать и Министерство геологии. Сторонники неорганического происхождения нефти продолжали утверждать, что в Сибири нефти нет и быть не может. Противники идей Губкина указывали, что море, некогда покрывавшее Западно-Сибирскую низменность, было холодным; в нём не мог развиваться обильный растительный и животный мир, значит, неоткуда взяться нефтеносным образованиям. В итоге в правительстве возобладало мнение, что продолжать работы на нефть в Сибири бессмысленно. Начался демонтаж и вывоз оборудования.
После ареста Берии, в августе того же года, общесоюзное геологическое ведомство было воссоздано под названием Министерства геологии и охраны недр.  А в сентябре произошло событие, в корне изменившее точку зрения Москвы на перспективы  сибирских углеводородов. 
Одну из опорных скважин, предусмотренных генеральным планом 1950 г., планировалось бурить на севере Тюменской области, на Казымской культбазе. Однако мелководье реки Казым не позволяло подвезти к культбазе оборудование, и скважина оказалась в посёлке Берёзово. Бытует легенда, будто начальник поисковой партии А. Г. Быстрицкий самовольно перенёс её местонахождение. На самом деле имели место два переноса. Первое решение о перемещении, как полагают многие,  принималось в Новосибирске. В результате буровое оборудование было выгружено на окраине Березова,  на левом берегу Северной Сосьвы. Под скважину отводился участок между стеклозаводом и больницей. Но руководители поисковой партии, изучив местность,  приняли решение бурить ближе к реке Вогулке, за стеклозаводом (сейчас территория рыбокомбината), за что Быстрицкий схлопотал выговор.
Знаменитый геолог академик И. И. Нестеров придерживается иного мнения на этот счёт: «Ни одна скважина не перемещалась по воле кого-то, допустим, бурового мастера. Описано в разной литературе, когда Быстрицкий переместил скважину из Казыма в Берёзово. Во-первых, это не так. Я думаю, что Быстрицкий был достаточно грамотным человеком, а скважину в Берёзово утвердил товарищ Сталин. В пятьдесят третьем году он был ещё жив. Если бы Быстрицкий сам перевёл, неизвестно, чем бы это кончилось для него. Поправить товарища Сталина, знаете, было тяжело. Поэтому Берёзовская скважина не перемещалась, как и другие скважины. Они все согласовывались. «Главтюменьгеология» (возникшая позже. – А. А.) – единственная организация у нас в Советском Союзе, которая имела право утверждать скважины. Всем остальным республикам, объединениям утверждала только Москва каждую скважину в отдельности; мы утверждали только площади».   
Зато все согласны, что если бы скважину заложили в исходном варианте, история пошла бы другим путём. Знаменитый геолог Ю. Г. Эрвье в воспоминаниях пишет: «достаточно было Быстрицкому точно выполнить указание, и открытия бы не произошло, как не произошло оно нигде в Западной Сибири, где намечалось бурение дорогостоящих опорных скважин. В 1956 г. скважина Р-10, пробуренная на том месте, где планировалось, дала воду».
Надо сказать, что даты «открытия» нефтегазовых месторождений чаще всего условны.  Разведочное бурение длится иногда много месяцев; нефть или газ первоначально появляются в незначительных количествах, а  понять, что игра стоит свеч, можно лишь, когда суточный дебит достигнет промышленных значений. С Берёзовским месторождением было иначе. 
29 сентября 1952 г. буровики приступили к опорному бурению скважины Р-1, и разбуривалась она по 29 июля 1953 г. При глубине 1344 метра была опущена колонна, но чем глубже уходило долото, тем меньше оставалось надежд на удачу. Поэтому трест принял решение о прекращении работ. Часть партии перевели в Ханты-Мансийск, начальника Быстрицкого – в Покровскую партию. Скважину предполагалось законсервировать, в ней даже не было обычной крепёжной арматуры на случай неожиданного выброса. Но 21 сентября 1953 г. в 21 ч. 30 мин. во время подъёма инструмента из скважины ударил мощный газоводяной фонтан высотой с 16-этажный дом. Двести метров стальных пятидюймовых труб и пикообразное долото под огромным давлением были выброшены из скважины и, перелетев через 40-метровую вышку, упали далеко в стороне, убив троих человек.  Местные жители повыскакивали из домов и бросились к реке. Выбрасываемая вместе с газом соленая вода рассеивалась в виде дождика метров на сто вокруг, губя окрестный лес, а непрекращающийся рев был слышен за десять километров.
По заключению комиссии, к аварии привело «широко распространённое среди рабочих и ИТР преставление, что Берёзовская скважина ничего не даст и окажется безрезультатной».  Для укрощения фонтанирующей скважины, на устье которой давление достигало 75 атмосфер, не было оборудования. С началом зимы буровая вышка превратилась в полую сорокаметровую сосульку. По всему Берёзову стояли обледеневшие деревья, дома, от тяжести льда рвались провода, а советские газеты, по обыкновению, молчали об аварии и жертвах. В Берёзово вернули Быстрицкого, но фонтан был заглушен лишь в феврале 1954 года (!). В поселке наступила тишина. А летом подошли баржи с цементом, и скважину наджно закупорили. После этого начали спешно бурить в разных местах за чертой поселка. Вскоре за рекой Вогулкой пошел чистый газ, а к 1957 г. общий дебет здешних скважин составлял от 1 до 2,5 млн. кубометров в сутки.
Открытие Березовского газоносного района стало переломным моментом в истории освоении сибирских углеводородов. Его грандиозность произвела впечатление и на правительство, и на специалистов, и на многих молодых людей, которые только ещё мечтали  принять участие в освоении Сибири.

ЮЖАНЕ В СИБИРИ

Нельзя сказать, что создателей Западно-Сибирского нефтегазового комплекса слава обошла стороной. Им присвоили высокие звания, их избрали докторами наук, академиками и членами-корреспондентами, наградили высокими орденами и премиями. Но всенародной известностью они никогда не пользовалась. В советское время было принято выдвигать на главные роли буровиков, ныне же на слуху имена толстосумов, ухитрившихся завладеть самыми крупными пакетами нефтегазовых акций.
Учёные и специалисты, поставившие на службу стране нефть и газ Западной Сибири, не были какой-то однородной массой. У них были разные взгляды, они часто спорили до хрипоты и далеко не всегда судили друг о друге лицеприятно. Однако все вместе они – слава и гордость России, подлинные творцы её истории. В этой статье мы волей-неволей ограничимся несколькими именами, но просим читателя не забывать, что рядом с каждым из наших героев жили и работали другие выдающиеся люди с яркими характерами и блестящими способностями.
       Имена Ю. Г. Эрвье и Ф. К. Салманова часто ставят рядом. По мнению члена-корреспондента АН РФ И. И. Нестерова, который сам внёс огромный вклад в геологическое изучение Западносибирской нефтегазовой провинции, «если бы Эрвье не было, мы бы задержали развитие Западной Сибири минимум на 10 лет. То же произошло бы, если бы не было Салманова».
       Между тем само появление этих людей в Сибири было, в общем-то, неожиданным поворотом судьбы.
Фамилия «Эрвье» ассоциируется, во-первых, с Францией, во-вторых, с миром искусства (старинный писатель и драматург Поль Эрвье, современный романист Грегуар Эрвье, режиссёр Доминик Эрвье). То, что французские ассоциации не беспочвенны, подтверждает и имя нашего героя –  Рауль-Юрий Георгиевич. Его дед Жан Франциск Эрвье прибыл в Российскую империю со своей женой Анной Марией  в 1850 году. В Тифлисе, переименованный в Ивана Ивановича, он сделался купцом 1-й гильдии, в 1886 г. принял российское подданство, был гласным (по-нынешнему – депутатом) городского земского собрания, во время поездки Александра II на Кавказ представлен императору. Был награждён российским орденом св. Станислава III степени и персидским орденом Льва и Солнца III степени. Восприемником при крещении его сына Георгия-Маврикия записан  генерал от кавалерии, князь Иван Гивич Амилахвари.
Во время гражданской войны Георгий-Маврикий Иванович-Францискович Эрвье плавал матросом на крейсере «Генерал Корнилов» (прежние названия – «Очаков» и «Кагул»), входившем в состав Черноморского флота Вооружённых Сил Юга России генерала Деникина, а затем Русской Армии генерала Врангеля. Когда в 1922 г. в ходе эвакуации Крыма этот корабль уплыл в Бизерту (Тунис), на нём покинул Россию и Георгий Эрвье.
Рауль-Юрий Георгиевич Эрвье родился 16 апреля 1909 г. в  Тифлисе, там и рос. Разумеется, при Советской власти подробности родословной он тщательно скрывал, и ни в каких биографических справках их нет. В юности Юрий часто менял адреса и занятия: работал помощником мыловара в Тифлисе, грузчиком в батумском порту, приемщиком семян на хлопкоочистительном заводе в Ургенче. Окончив в 1927 г.  рабфак, он на крыше вагона поезда уехал в Термез, где устроился завмагом. В 1929 г. наконец решился поступать в ленинградский Горный институт, но опоздал – приём закончился.
– Там я встретил хорошего человека из Мелитополя, – вспоминал Юрий Георгиевич. – Он работал в геологической партии. Поехал я в эту партию подсобным рабочим. С тех пор и началась моя кочевая жизнь геолога.
Окружающие уже тогда относились к нему со смесью восхищения и боязливости, о чём свидетельствует присвоенная ему кличка «Аллах».
Когда началась война, военинженер второго ранга Юрий Эрвье вступает в действующую армию в качестве гидрогеолога отряда глубокого бурения при отделе инженерных войск Южного фронта; вскоре он возглавил этот отряд. Его военные награды – орден Красной Звезды, медали «За оборону Одессы», «За оборону Кавказа», «За победу над Германией».
После войны Эрвье работал в Молдавии начальником геологического треста. И вдруг в 1952 г. он переезжает в Западную Сибирь.
Сразу после создания в 1946 г. Министерства геологии СССР его технический совет постановил пробурить в 1948–1950 гг. 12–15 опорных скважин глубиной 2-3 тысячи метров. К первоочередным были отнесены скважины в районах  Тюмени, Барабинска, Колпашева. Центром организации разведки на нефть и газ за Уралом изначально был Новосибирск. В январе 1948 г.  приказом министра геологии СССР И. И. Малышева в составе Главного геологического управления по нефти и газу были образованы Центральная  нефтеразведочная экспедиция Западной Сибири  с местом нахождения в Новосибирске, и подчинённая ей Тюменская нефтеразведочная экспедиция. 1 марта 1948 г.  для выполнения геофизических работ по северной части Западной Сибири,  была создана Тюменская  геофизическая экспедиция.
Но тюменские филиалы и подразделения постепенно отпочковывались от новосибирских учреждений, обретая самостоятельность. Одним из таких новорожденных предприятий был трест «Тюменьнефтегеология», созданный как раз в 1952 г. 
На сибирских просторах недюжинные организаторские  способности Эрвье находят достойную оценку: в 1955 г. он становится главным инженером «Тюменьнефтегеологии», а в следующем году – управляющим трестом. Нестеров характеризует Эрвье следующим образом: «Я бы сказал так – это человечный человек. Но политик. Причём политика была не в том, чтобы решать чисто политические вопросы, – политика была относительно каждого человека индивидуально… Я встречался с ним в поле. Я тогда сказал, что как геолог он вообще ничего не значит, но как организатор колоссальный. Ему донесли, и он в течение двух лет, только упомянут моё имя, выгонял из кабинета. А потом снова помирились».
В то время основные силы нефтеразведчиков концентрировались в Кемеровской области. Некоторые считали такую линию ошибочной, указывая на перспективность Среднеобья, где первые пробы были сделаны ещё в 1935 г. Но новосибирские геологи не спешили возвращаться в Сургут, а тюменские туда тоже не рвались, тем более что кемеровские власти предоставили им вместо времянок новые дома; впервые за годы кочевой жизни у людей появилась возможность пожить по-человечески. Чтобы сдвинуть ситуацию, требовался герой. Им стал Фарман Салманов.
Каким образом оказался в Сибири уроженец азербайджанского села Морул, с детства зачарованный геологией? На роль «вестника судьбы» могут претендовать два старика. Один – дед Фармана Сулейман с его рассказами о сибирской ссылке. Другой человек совершенно посторонний – выдающийся учёный и путешественник В. А. Обручев, которому было в то время около 80 лет. Фарман на всю жизнь запомнил день, когда дядя Халил подарил ему книгу Обручева «От  Кяхты до Кульджи» и «Мои путешествия по Сибири»: «Владимир Афанасьевич Обручев с тех пор стал моим любимым героем. Ведь книги – учителя без платы и благодарности. Это – собеседники, имеющие мозг, о тайных делах вещающие молча». 
На геологоразведочном факультете Азербайджанского индустриального института Салманов раз и навсегда поверил тем учёным, которые считали Западную Сибирь наиболее перспективным нефтеносным районом страны. И на преддипломную практику летом 1953 г. он сам напрашивается в Колпашевский район Тюменской области, в среднем течении Оби. Первые притоки нефти, полученные в Колпашеве как раз во время этой практики, ещё больше разожгли его энтузиазм. «У меня было желание попасть в Тюменскую область, – вспоминал он, – но не в Берёзовский район, о котором тогда много говорили, а в Среднее Приобье, где проходил практику. Ведь я знал там геологические условии, людей, ведущих разведку». Защитив дипломную работу по теме «Разведка Колпашевской площади Западно-Сибирской низменности», Салманов рвётся в Западную Сибирь, но Новосибирское геологическое управление направляет его в Кузбасс – в Нижнегрязненскую партию, разместившуюся в селе Ивановка в сорока километрах от Кемерова.
Очень скоро темпераментный молодой  азербайджанец зарабатывает репутацию неуживчивого, заносчивого новичка. Однако работа у него ладится, и начальник НРЭ (нефтеразведочной экспедиции) П. И. Данилов вопреки руководству партии (геологической партии, разумеется) переводит его на должность старшего геолога. Многие скептически оценивали способность южанина свыкнуться с сибирским климатом. Сам Салманов вспоминал: «В тепло угнетал гнус – комары, мошка, да ещё мокрец – крохотная, едва видимая ядовитая мушка, тучей  налетающая в ненастье. Скот, донимаемый мошкой, пасся только ночами, днём стоял взаперти под дымокуром, люди работали в натянутых на голову волосяных сетках, под которыми трудно дышать, обмазавшись к тому же ещё для верности дёгтем. Всё это от дедовских времён дошло и до нас, но помогало мало: ходили с опухшими глазами, с разъеденными, в кровавых полосах руками и ногами. Это ощутил на себе. В самые первые же дни пребывания в Нарыме».
Но вера в сибирские углеводороды оказалась сильнее всех тягот. В Кузбассе Салманов отработал четыре года – геологом, старшим геологом, начальником участка, партии. И всё больше убеждался в своей правоте: здесь нефти нет, надо перебираться в среднее течение Оби. Отчаявшись убедить в своей правоте начальство, он в конце лета 1957 года отключает рацию, обеспечивавшую связь с Новосибирском, и самовольно начинает переброску своей партии в Сургутский район – на тысячу километров вверх по Оби. Большинство его подчинённых были так же молоды, как и он сам, и Салманову с его ярко выраженной харизмой не составило большого труда сагитировать их на участие в этом анархическом переселении, полностью выпадавшим из бюрократической советской системы. Договорившись с речниками, он грузит на баржи сорок семей геологов (всего около 100 человек), технику и разборные домики, и во второй половине августа караван покидает Кемеровскую область. А 13 сентября первопроходцы высаживаются в Сургутском районе.
Но партия геологов – не партизанский отряд, спрятаться в тайге она не может. Салманов едет в Новосибирск – и с ужасом обнаруживает, что в управлении по-прежнему никто не подозревает о произведённой перебазировке. Сообщать начальству эту «радостную весть» он вынужден сам. Ему грозит тяжелейшая кара – исключение из КПСС и привлечение к уголовной ответственности за перевозку разборных домиков в другую область. К счастью, всё обошлось. Команда Салманова пригрозила забастовкой (а ведь считалось, что забастовок в СССР – государстве победившего пролетариата, – не может быть по определению), и умный политик Е. З. Разумов, секретарь Кемеровского обкома КПСС, счёл целесообразным вопреки мнению бюро поддержать ценную инициативу молодых энтузиастов. Дело спустили на тормозах, а Салманов на всю жизнь усвоил урок: хочешь нормально работать – дружи с партийными органами, используй в интересах дела их власть. Этого правила он придерживался всю остальную жизнь. 
Можно сказать, что Салманова спасла «оттепель». Случись подобная история пятью годами раньше, кончилась бы она для него очень плачевно. Впрочем, в 1952 году никакой начальник геологической партии и помыслить бы не мог о подобной авантюре.
Каждое время имеет свой неповторимый облик – свой цвет, свой аромат, свои мелодии и ритмы; из-за этого люди с разницей в возрасте пять – десять лет нередко плохо понимают друг друга. Вторая половина 1950-х – первая половина 1960-х годов были поистине удивительной эпохой. Чтобы в этом убедиться, вовсе не нужно быть поклонником Хрущёва. Достаточно просто перелистать тогдашнюю хронику (причём в любой сфере жизни)  и сравнить её с аналогичным перечнем за 1970-е годы, чтобы убедиться: эпоха «оттепели» была несравнимо насыщеннее, на порядок богаче яркими, знаковыми событиями.
В нефтегазовой отрасли такие события следовали одно за другим.
Тюменские структуры продолжают отпочковываться от новосибирских: в декабре 1957 года тресты «Тюменьнефтегеология» и «ЗапСибнефтегеофизика» сливаются в Тюменское территориальное геологическое управление – «Тюменьгеология», которому переподчиняют среди прочего партию Салманова. Эрвье, назначенный начальником управления, вспоминал: «Познакомился я с Салмановым. Худощавый, очень подвижный, он говорил по-русски быстро, но с заметным акцентом. Фарман сразу же принялся меня убеждать в широких перспективах Приобских земель, говорил о несерьёзном к ним отношении новосибирцев: не дают развернуться. Высказал ряд предложений и оценок. Его чёрные глаза блестели, выразительно сопровождая речь. Мне понравился и сам Салманов, и его мысли о перспективах, и энтузиазм, с которым он говорил о них, и страстная любовь к нефтяной геологии. В то же время в его темпераментных высказываниях было что-то такое, что свидетельствовало о недостаточном опыте. Что ж, опыт – дело наживное, было бы желание его приобрести».
В СССР наиболее значительные, общегосударственного масштаба  экономические решения оформлялись совместными постановлениями ЦК КПСС и Совета Министров СССР. В 1958 г. такое постановление принимается на тему «О дальнейшем развитии газовой промышленности». Ставится задача – к 1965 году довести разведанные запасы газа в Тюменской области до 100 миллиардов кубометров. 20 января 1959 года торжественно забуривается первая глубокая скважина в Сургутском районе, 19 сентября создаётся первая в Сургутском Приобье нефтеразведочная экспедиция (НРЭ), начальником которой назначается Салманов. В Сургуте же он женится на Тамаре, которую заприметил ещё в Колпашеве. Когда молодая жена вернулась из отпуска, он встречал её на пристани на своём «газоне». «Это покруче было, чем сейчас, скажем, на мерседесе, – с гордостью вспоминал он спустя три десятка лет. – В то время конкурентов по части автомобилей у меня в Сургуте не было вообще».      
Первый в Западной Сибири нефтяной фонтан забил 21 июня 1960 г. на севере Тюменской области, возле села Шаим в Кондинском районе Ханты-Мансийского автономного округа; его суточный дебит составил 350–400 тонн. А 21 марта нефть была обнаружена и в Сургутском районе. Поздно ночью в домик Салманова ворвался радист с радиограммой из посёлка Мегион: «Салманову. Скважина фонтанирует чистой нефтью дебитом 200 тонн». Согласно легенде, после этого сам Салманов телеграфировал в министерство и в тюменский главк: «Мегионе получен фонтан нефти дебитом 200 тонн. Вам это ясно? Салманов». На самом деле начальству он отрапортовал как положено, а задиристую телеграмму разослал в частном порядке некоторым своим оппонентам, отрицавшим наличие нефти в Тюменской земле.
В местной газете появился репортаж по случаю открытия месторождения. «Салманов тряс своими буйными, как и его характер, кудрями, свирепо сверкал белками глаз и кричал:
– Товарищи! Нефть мегионской скважины – это нефть высокого качества. Это исключительно хорошая нефть. Двадцать процентов бензина! Двадцать четыре процента керосина! Другие ценные компоненты! Но я не это хочу сказать. Совсем другое хочу сказать. Мегион – только начало. Я вот что хочу сказать: скоро все услышат о других скважинах!»
По мнению знаменитого Евграфия Артемьевича Теплякова, работавшего в то время главным геологом Сургутской НРЭ, Салманов «кроме знаний и всего прочего обладал каким-то диким чутьём». Спустя полгода Сургутская НРЭ добивается нового успеха: 15 октября 1961 года на Усть-Балыкской площади получен нефтегазовый фонтан дебитом 300 тонн в сутки. И вновь Салманов оповещает своих противников об открытии в стиле, далёком от бюрократического: «Скважина лупит по всем правилам». Усть-Балыкское месторождение оказалось многопластовым (14 залежей!) и очень крупным по запасам нефти – 350 млн. тонн. 
Разумеется, все эти успехи работают на авторитет тюменских властей (прежде всего Тюменского обкома КПСС и «Главтюменьгеологии»), повышая их административный вес. В мае 1962 г. выходит постановление Совета Министров СССР «О мерах по усилению геологоразведочных работ на нефть и газ в районах Западной Сибири». Однако растущая популярность молодого амбициозного начальника Сургутской НРЭ нравится не всем. За полгода экспедицию проверяют около сорока комиссий различных служб и ведомств, а осенью 1963 года  Эрвье снимает Салманова с должности и переводит главным геологом в недавно образованную Усть-Балыкскую НРЭ.
В воспоминаниях Салманов пишет: «Зима шестьдесят третьего уже в затылок осени дышала, когда мы, да ещё несколько семей, грузились на баржу, чтобы плыть в Нефтеюганск. Промозгло, сыро, неуютно, противно на душе».
В Нефтеюганске Фарман с Тамарой и их приятель Коровин с женой и дочкой жили среди болота в насыпном доме (доски снаружи и доски внутри, а между ними земля, опилки и т. п.), в одной комнате 19 кв. м. с кухонькой. С вечера приходилось договариваться: «Сегодня вы спите нормально, мы валетом, завтра наоборот».
А в верхах продолжалась борьба вокруг перспективности западносибирских месторождений. Тюменцы и поддерживающие их специалисты-нефтяники (акад. А. А. Трофимук, член-корр. АН СССР М. Ф. Мирчинк) утверждали, что Берёзово, Шаим, Мегион и Усть-Балык вероятнее всего лишь часть огромной нефтегазоносной территории. По поручению Н. Н. Ростовцева принялись оценивать потенциальные запасы нефти и газа Западной Сибири. Насчитали 36 млрд. тонн, но в НИГРИ прогноз уменьшили до пяти. В министерстве сказали: «Вы что, ребята, – пять тоже много, три хватит». В результате в поданном варианте прогноза стояла цифра 3,8 млрд. тонн, а в утверждённом – 2,8: один миллиард скостили на всякий случай. А потом нефтяники, которых больше всего заботило, чтобы им не навязали чересчур напряжённый план, ещё срезали. 
Но оппонентам и эти усечённые цифры казались нереальными. Они острили: «Тюменцы раздувают мыльные пузыри, у них скважины ими фонтанируют».  Утверждения о наличии в Западной Сибири больших запасов нефти большинство специалистов расценивали как «фантазии» и «геологический авантюризм». А если даже нефть там и есть, то её добыча вряд ли экономически обоснованна:
–  Зачем бросать на ветер миллионы рублей? Кому нужна сегодня нефть в Сургуте, Нижневартовске и Охтеурье? Во что обойдётся государству её транспортировка? Надо прекратить там работы и перебросить транспорт туда, где его не хватает.
Если бы люди, от которых зависело принятие решений, руководствовались чисто экономическими критериями, сибирская нефть и сегодня лежала бы мёртвым грузом. Однако в советской системе, заточенной на результат любой ценой, экономическая целесообразность никогда не играла главенствующей роли. Такой подход обеспечивает ускоренное развитие направлений, признанных приоритетными, и одновременно ведёт к разрастанию дефицита во всех остальных сферах. Партийное руководство решило, что сибирская нефть стране нужна, и 4 декабря 1963 г. появилось Постановление Совета Министров СССР «Об организации подготовительных работ по промышленному освоению открытых нефтяных и газовых месторождений и о дальнейшем развитии геологоразведочных работ в Тюменской области». Поскольку отраслевая система управления экономикой была в тот период демонтирована, выполнение программы возлагалось на территориальные совнархозы (советы народного хозяйства). В начале 1964 г. в структуре совнархоза Средне-Уральского экономического района формируются тресты и конторы бурения производственного объединения «Тюменьнефтегаз». Возглавил создаваемое объединение А. М. Слепян из Башкирии; естественно, и специалистов-буровиков он наприглашал с Поволжья, из «Второго Баку». Правда, многие, окунувшись в сибирский климат (а в марте в Тюмени ещё стояла жестокая стужа), сразу поворачивали обратно.
В начале октября 1964 г. организуется Правдинская НРЭ  для производства геолого-поисковых работ в Салымском районе. Её начальником назначают Салманова. «Организационный период был для нас исключительно тяжёлым, – вспоминал он. – Экспедиция была создана в конце навигации, поэтому не было промышленной базы, не хватало и жилья. Расселялись кто где. Буровики и монтажники, прибывшие без семей, жили в вагончиках, прямо на буровой. Часть каротажников – в Ханты-Мансийске, другая – в деревушке Лемпино. О регулярной смене вахт и не заикались».
На тюменские углеводороды теперь работала вся страна. Вот лишь некоторые крупные события одного года – 1965-го. 12 февраля ЦК ВЛКСМ объявляет комплекс работ по освоению нефтяных и газовых месторождений Тюменской области Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. 24 мая в Нижневартовском районе Ханты-Мансийского автономного округа, у озера Самотлор, во время испытания скважины Р-1 Мегионской НРЭ забил фонтан безводной нефти; так было открыто знаменитое Самотлорское месторождение.
Позже Саламанов с обидой напишет в воспоминаниях: «Как Подшибякина, по сути, не подпустили к Мегиону, так мне не позволили стать первооткрывателем Самотлора. Буквально накануне открытия этого уникального месторождения Эрвье отстранил меня от руководства Сургутской экспедицией…. Но таков был стиль тюменского геологического руководства». 
26 июня в Сургуте начинается строительство первого на территории Ханты-Мансийского округа крупнопанельного дома. 28 августа председатель Президиума Верховного Совета СССР А. И. Микоян подписывает указ «Об установлении ежегодного праздника "Всесоюзного Дня работников нефтяной и газовой промышленности"». 3 ноября вводится в действие нефтепровод Шаим–Тюмень, по которому 21 декабря в Тюмень пошла шаимская нефть. 15 декабря сварен первый стык на трассе магистрального нефтепровода Усть-Балык – Омск.
Напомним, что как раз в 1965 г., сразу после снятия Хрущёва начинается восстановление отраслевой системы управления. Воссоздаются общесоюзные отраслевые министерства, в том числе Министерство геологии, Министерство газовой промышленности и Министерство нефтедобывающей промышленности. И каждое из них формирует в Тюменской области своё подразделение – главк (главное управление). Причём если компетенция геологического главка «Главтюменьгеология» в комментариях не нуждается, то водораздел между нефтяниками и газовиками отличался своеобразием. «Главтюменьнефтегаз», возглавленный легендарным В. И. Муравленко, относился к Министерству нефтяной промышленности, однако в его задачу входила добыча как нефти, так и газа. А на «Главтюменьнефтегазстрой» (руководитель – не менее легендарный А. С. Барсуков), входивший в состав Министерства газовой промышленности, возлагалось всё жилищно-гражданское строительство – как для  собственных нужд, так и для Миннефтепрома и  Мингеологии. Из такого распределения обязанностей в дальнейшем воспоследовали некоторые коллизии.
Начальником геологического главка был назначен Эрвье. Для его стиля работы характерно подчинение всех составляющих жизни и деятельности одной цели – максимально быстрой и эффективной разведке на нефть и газ. К теоретикам он относился с пренебрежением: «Приезжают в управление ученые-геологи. Берут в фондах отчеты полевых партий, каротажные диаграммы, рабочие карты. Зачитывают и рассматривают их до дыр, добросовестно копируя и переписывая… Дублируют анализы в лабораториях… Затем следует возвращение в институт и "работа" над темой. В результате появляется научный труд, претендующий на присуждение ученой степени. И степени присуждают. Спрашивается, за что? Работа не решает актуальных проблем и нисколько, никак не помогает производственникам… Научную работу по геологии вправе писать лишь тот геолог, геофизик, который работал в партии, собирал там материал и, обобщая его, доводил до уровня кандидатской диссертации…»
Если учёные-геологи считали опорное бурение совершенно недостаточным для характеристики геологического строения больших территорий, то Эрвье несколько десятков опорных скважин на Сибирь казались непозволительной роскошью. Как геолог-практик, он ценил пробуренные метры реальных, а не исследовательских скважин.
Наряду с теоретическими высотами Эрвье пренебрегал и самым низменным – бытовыми удобствами. Кажется, у него самого быта как такового не было, и от своих сотрудников он ожидал того же. Геолог должен искать углеводороды, а тяжёлые условия – что ж, это работа такая.
«Главтюменьгеология» при Эрвье была государством в государстве. Е. А. Тепляков вспоминал: «Полное натуральное хозяйство было. Единственное, чего нам не разрешили, это выпускать свои деньги. А остальное всё было, начиная от торговли, медицины, образования и кончая буровыми бригадами. Я имею в виду – и флот свой был, и автотранспорт. Авиации, правда, не было, но начальник и там командовал».
Вместе с сибирской нефтью набирает силу Салманов. В 1970 г. его назначают заместителем Эрвье, главным геологом «Главтюменьгеологии» по нефти и газу. По совокупности научных работ ему присваивается звание доктора геолого-минералогических наук, он удостоен высшей награды СССР – Ленинской премии. Когда в 1977 г. Эрвье назначается заместителем министра геологии СССР, Салманов занимает его место. Начальником «Главтюменьгеологии» он проработал десять лет, потом, с 1987-го по 1991 г., был первым заместителем министра геологии СССР. Но это уже совсем другая история…
А в 1970-е годы на экраны выходит художественный кинофильм «Стратегия риска», в основу которого легли события осени 1957 г. – самовольная переброска геологической партии из Кузбасса в Сургут. Про бурные дискуссии Салманова с оппонентами знаменитый бард  Владимир Высоцкий пишет песню «Тюменская нефть»:

        Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
«Послал же бог на головы нам олухов!
"Мол, где там нефть, когда кругом тайга?
И деньги вам отпущены – на тыщи те
Построить бы детсад на берегу.
Вы ничего в Тюмени не отыщите –
В болото вы вгоняете деньгу!"
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
"Дела идут, все боле-менее! "
Мне отвечают, что у них сложилось мнение,
Что меньше "более" у нас, а больше "менее".
А мой рюкзак
Пустой на треть.
"А с нефтью как?"
                "Да будет нефть!"»

…Сейчас Высоцкий и Салманов покоятся совсем рядом на Ваганьковском кладбище в Москве. На могиле Салманова два памятника: официальный бюст и большой камень, на котором сидит, весив ноги, Фарман Курбанович в одежде геолога.

«ЗАКВАСКА НАЧИНАЛАСЬ»

В середине 1960-х гг. на заседании Всесоюзной комиссии по запасам геологи В. Г. Васильев (первооткрыватель юганской нефти), Ф. К. Салманов и  А. А. Трофимук защищали оценку запасов Уренгойского газового месторождения, сделанную по результатам бурения примерно двадцати скважин: три триллиона кубометров газа категории «С». Председатель ВКЗ отнесся к цифрам крайне скептически: 
— Вы что, хотите, чтобы на ваши двадцать скважин я принял запасы газа, в два раза превышающие все запасы СССР? Пробурите еще три десятка скважин, тогда поговорим.
Трофимук выбрал правильную форму ответа:
— Эти тридцать дополнительных скважин будут оплачиваться лично Вами или государством?
 В итоге оценки геологов были утверждены без корректировки. 
 А в марте 1967 г. Трофимук докладывал о новых нефтегазоносных провинциях СССР на VII сессии Международного нефтяного конгресса в Мехико. Когда он заявил, что нефтегазовый потенциал Западной Сибири превышает 100 млрд. тонн в нефтяном эквиваленте, многим участникам конгресса показалось, что они ослышались, либо советский представитель оговорился. Чтобы рассеять их сомнения, Трофимук написал цифры крупно мелом на грифельной доске.
 Освоение таких грандиозных запасов коренным образом изменило облик Западной Сибири.
 Цивилизация — штука городская; недаром у этого слова общий корень с латинским цивитас. На протяжении столетий во всем мире доля сельского населения сокращается, а доля городского растет. Этот процесс назвали — также на латинский лад — урбанизацией.
 Города бывают разные — чиновничьи и торговые, портовые и военные, города ученых и города рабочих. В 1960-х гг. в СССР бурными темпами развивалась промышленность. Ежегодно вводилось в строй до 500 крупных предприятий; соответственно возникало по 40–50 новых городов и поселков, строилось около 5 млн. кв. м. жилья. Большие массы населения перемещались из мелких населенных пунктов в более крупные; и одновременно из старых городов и поселков люди ехали в места совершенно необжитые.
 Но даже на таком фоне новостройки в Западной Сибири (прежде всего в  Тюменской области) выглядят впечатляюще, особенно если учесть природные условия. C 1964 по 1985 г. здесь появилось 15 новых городов и свыше 30 поселков городского типа, население выросло с 1,2 до 3,1 млн. чел.
Тюменская область занимает огромную территорию. Большая часть её относится к национальным автономным округам — Ханты-Мансийскому (ХМАО) и Ямало-Ненецкому (ЯНАО). Согласно исследованиям Иркутского института географии Сибири и Дальнего Востока, для заселения и постоянного проживания пригодны южные районы области, примыкающие к Тюмени и Тобольску, а также центральная (Среднеобье) и северо-западная части ХМАО. В Сибирских Увалах (удлиненная возвышенность на границе ХМАО и ЯНАО) и в южной части ЯНАО постоянное жительство не предусматривается: население здесь должно меняться каждые 3–7  лет. И, наконец, в северной части ЯНАО людям противопоказано задерживаться дольше 1–3  лет. Это, как говорится, медицинский факт. Из-за холода  увеличивается количество вынужденных внутрисменных простоев; поэтому на севере Ямала производительность труда у адаптировавшихся работников ниже примерно на 30 %, а у новичков — почти вдвое.
 В позднесоветское время для того, чтобы привлечь работников в некомфортные условия, им обеспечивали экономические льготы: районные коэффициенты к заработной плате, надбавки за особый характер работы, возможность приобретать т. н. «товары повышенного спроса», которые практически не появлялись в магазинах (автомобиль, дубленка, импортная бытовая техника и т. п.). И все же около двух третей приезжавших не задерживалась в Западной Сибири более чем на три года. Причинами такой миграции служили как природные, так и бытовые условия.
После того, как в 1950-х гг. в Западной Сибири обнаружились огромные запасы углеводородов, на её нехоженых просторах потребовалось в кратчайшие сроки создать целую сеть населенных пунктов для нефтяников и газовиков.  И это было сделано. Советская система в очередной раз продемонстрировала способность максимально концентрировать ресурсы для решения первоочередных задач.
 Начинать приходилось почти с нуля. Начальник «Главтюменьнефтегазстроя» А. С. Барсуков вспоминал: «Приехали в Тюмень в мае 1964 года. Есть такой город Сургут. Теперь это город. Тогда там было три лошади, один самосвал и 34 или 35 человек».
Организация массового строительства в сибирских условиях требовала решения принципиальных вопросов: где, как, в каком виде закладывать новые города и поселки, из каких материалов и конструкций их возводить? Но пока специалисты-градостроители спорили, производственники действовали каждый по своему разумению. У нефтяников и газовиков наблюдалось стремление строить полноценный рабочий поселок на каждом месторождении — дело канительное и дорогостоящее. Противоположная точка зрения состояла в том, чтобы рассматривать Тюменскую область исключительно как место приложения рабочих рук, обустройством её  не заниматься, а забрасывать людей на промыслы с Большой земли: поработал полмесяца-месяц — лети назад отдыхать.
Реальное развитие пошло где-то между этими двумя крайностями. Уже существовавшие населенные пункты использовали как базовые для строительства пионерных поселков и освоения месторождений вахтовым методом. По воспоминаниям Ю. П. Баталина (в 1965–1970 гг. — главный инженер «Главтюменьнефтегазстроя», позже председатель Госстроя СССР), «очень много сил потратили на то, чтобы сделать вахтовый метод притягательным. Ввели график — 3 недели работать, одну — отдыхать, причем эта неделя оплачивалась по тарифу, что очень здорово влияло на психологическое настроение работников. Они шутили: ”Отдыхаю, а зарплата идет”. Мы распространили на вахтовиков районный коэффициент 1,7, а затем и северный коэффициент. И этот метод стал популярным, что дало возможность сократить численность работников».
В реализации государственных планов важнейшую роль играло руководство Тюменской области, прежде всего областной комитет КПСС. Иначе просто быть не могло: существовавшая система возлагала на местное партийное руководство большую долю ответственности и одновременно давало ему реальные рычаги воздействия на состояние дел. Вот мнение В. С. Кветкина — начальника управления производственно-технического обеспечения «Главтюменьнефтегаза»: «Когда меня спрашивали, — нужны ли были в тот период в Тюмени райкомы, горкомы, обкомы, — я отвечал: райкомы, горкомы — нет, обком — нужен, т. к. не было в Тюменской, да и в других областях тоже, органа, который выступал бы третейским судьей в разногласиях, возникавших между организациями различных министерств, работавших в Западной Сибири, а их только крупных, работавших на нефтяной комплекс, было больше десятка. Обком выполнял роль координатора, выступал защитником интересов местных организаций перед вышестоящими органами государственной и партийной власти. Так, по линии материально-технического обеспечения секретари обкомов, по нашей просьбе, звонили и подписывали письма, телеграммы заводам-поставщикам, нарушившим срок поставки материально-технических ресурсов, в Госплан СССР, Госснаб СССР и другие организации как хозяйственные, так и партийные».
Тюмень укреплялась кадрами. В 1961 г. из Иркутска прибыл Борис Евдокимович Щербина, избранный первым секретарем Тюменского обкома. Должность председателя облисполкома (аналог нынешнего главы администрации, но под строгим партийным присмотром) с 1960 г. занимал Александр Константинович Протозанов. Вот что пишет о нём В. А. Бешкильцев, приглашенный Протозановым на должность начальника отдела по делам строительства и архитектуры: «Когда он приехал в Тюмень, там же все новые были, и Щербина в том числе. И все не торопились действовать — ждали телеграммы из центра, когда скажут, что делать. А он брал саблю в руки и по существу был организатором освоения Севера».
Иногда инициативы Протозанова выглядели довольно экстравагантно.  На центральной площади Тюмени строился Дом Советов – резиденция облисполкома. Протозанов волевым решением увеличил размеры здания, лично отмерив шагами в длину и в ширину по 6 дополнительных метров. Бешкильцев стал возражать: Дом Советов проектировали соразмерно зданию обкома КПСС, расположенному на противоположной стороне площади, да и скульптурная композиция в центре строящегося объекта окажется слишком мелкой. «Это мы поправим», — ответил Протозанов. И когда Дом Советов достроили, он приказал «нарастить» обком, разместив за ним симметрично высотные здания.
В СССР при всех политических и идеологических зигзагах тотальная пропаганда вбивала в головы подданных представление о неизменности «ленинского курса» ВКП(б)-КПСС. Население реагировало анекдотами («колебался вместе с линией партии») и внимательно ловило самые мелкие изменения в поведении начальства. В таких условиях смена партийного и административного руководства всегда вызывала смутные, — и оттого особенно сильные, — надежды на улучшение жизни. Безусловно, в воспоминаниях отставных руководителей и в глазах обывателей масштабы происходивших перемен выглядят по-разному. Тем не менее не следует игнорировать свидетельство Бешкильцева: «Обновление руководящих кадров заметно всколыхнуло общественно-политическую и культурную жизнь. Заметными стали перемены во всём; в строительстве и промышленности мы шли на революционно-смелые решения. Несмотря на то, что город Тюмень в тот период ещё  не имел канализации, настоящего водопровода, централизованного тепла и электроснабжения, мы повели новое строительство жилья только в многоэтажном капитальном исполнении, размещали в городах области новые промышленные предприятия… В прошлые годы, когда тюменцы доказывали в центре необходимость строительства в области предприятий, капитального жилья и современных объектов культурно-бытового назначения, их убеждали – как же строить такие объекты, когда у вас нет инженерной инфраструктуры. А когда требовали средства на строительство этой инфраструктуры, говорили: а зачем это вам, когда у вас, кроме ”деревяшек”, в городах ничего нет.
 Вот и решили: будут предприятия и многоэтажные дома, будет и канализация, и вода, и энергетика, только так удалось сломить косных чиновников».
В период руководства Н. С. Хрущева в системе управления хозяйством отраслевой принцип уступил первенство территориальному. Одновременно с созданием региональных совнархозов учинили удивительную операцию над партийными органами: их разделили на промышленные и сельские – на одной территории! В Тюменской области промышленный обком возглавил Протозанов, а сельский – Щербина. Но в октябре 1964 г. Хрущева сняли. Совнархозы вскоре упразднили, обкомы вновь объединили, при этом Щербина стал первым секретарем, а Протазанов вторым.
Слово Бешкильцеву: «И вот в это время у нас была солидарность со Щербиной и институтом ”Гипрогор”, поскольку он для меня разрабатывал промышленные узлы. Уже где-то были заделы сделаны, где-то открыты месторождения, закваска начиналась. И мы тогда с ”Гипрогором” определились, что на этой территории будет образовано со временем, в перспективе, сначала несколько промышленных узлов: Тобольский — южная часть, дальше Шаимский, там, где Сургут, — Ханты-Мансийский промышленный узел, там, где Березово, — газ, там Березовский промышленный район, где Тарко-Сале, там еще  один промышленный район. Может быть, первые мазки будущих оснований мы намечали, пока еще  только в схемах».
Чтобы транспортировать углеводороды, планировалась протянуть нефтепроводы (Шаим — Тюмень — Нижневартовск — Курган — Куйбышев; Сургут — Полоцк; Усть-Балык — Омск) и газопроводы (Игрим — Серов и Ямал — Центр). Однако все грузопотоки через трубу не направишь. Реки в Сибири текут в основном с юга на север; авиация с большим объемом перевозок не справится, да и дорого. Значит, без железных дорог не обойтись. А как их прокладывать, если относительно масштабов будущих перевозок можно только гадать? Намечались два маршрута: Тюмень — Тобольск — Сургут — Уренгой и Издель — Обь. По наметкам председателя Совмина СССР А. Н. Косыгина, с юга Тюменской области, от Тюмени и Тобольска, дорога должна была дойти до Сургута, а там разделиться на две ветки: одна на север, а другая к Норильску, откуда руду до этого возили самолётами! Предусматривалось и частичное восстановление «мертвой» железной дороги Салехард — Игарка. Её довели почти до самой Игарки, но после ликвидации в 1951 г. гулаговской «501-й стройки» она была закрыта и постепенно пришла в негодность: железнодорожное полотно поразмывало, мосты разрушились.
 Для планируемых широкомасштабных работ катастрофически не хватало энергии (хотя первая электростанция в Ханты-Мансийском округе была пущена еще  в 1934 г.). Несколько организаций (Проектный институт № 2, институты системы Минэнерго) разрабатывали генеральные схемы энергоснабжения. Они не могли предвидеть, что впоследствии  здесь появятся электростанции на попутном газе; задача заключалась в том, чтобы привести энергию откуда угодно. От Надыма на юг к Тюмени стали тянуть линию электропередач, — так называемую ЛЭП-500; про нее была написана очень красивая песня (композитор А. Пахмутова, слова С. Гребенникова и Н. Добронравова), часто звучавшая по радио и телевидению:
«Седина в проводах от инея.
ЛЭП-500 — не простая линия,
И ведём мы её с ребятами
По таёжным дебрям глухим...»
Ответвления ЛЭП–500 шли на восток к Норильску и на запад, в районы Салехарда и Березова.
 Намечая строительство теплоэлектростанции в Сургуте, спорили, надо ли дожидаться, пока до Сургута дотянется железная дорога. Решили не ждать; Сургутская ГРЭС–1 дала ток в 1972 г.

 ОТ ЗЭКОВ К КОМСОМОЛЬЦАМ

 Чтобы освоить огромную территорию с суровым климатом, прежде всего нужны были люди, много людей. Откуда их взять?
 Выдающийся историк С. М. Соловьев считал хроническую нехватку рабочих рук одной из ключевых особенностей русской жизни. «С начала нашей истории мы замечаем в России явление, ведущее ко многим очень печальным последствиям, — это несоответствие обширности страны с количеством народонаселения. Небольшое народонаселение разбрасывается в обширной стране, всё более и более увеличивающейся пустынями. Рук недостает для дела, и никакое дело не спорится при отсутствии деятельности сообща. Земля дешева, работник дорог, его едва стает на удовлетворение первых нужд общества, о промышленном развитии нечего и думать по недостатку рук, государство осуждено оставаться земледельческим, сельским, бедным. Работник дорог, его приманивают и переманивают… Россия представляет любопытное зрелище гоньбы за человеком, за рабочею силою, стремления приобрести, поймать, усадить, прикрепить работника».
В СССР до Великой Отечественной войны и в первый послевоенный  период проблему рабочей силы в условиях сурового климата решали с помощью т. н. «спецконтингента». Легионы зэков, в организованном порядке перебрасываемых с места на место, строили дороги, рыли каналы, возводили заводские цеха в самых нечеловеческих условиях. Советская индустриализация, как и петровские реформы, проводилась на костях подданных.
Но труд заключённых, как и любая разновидность рабского труда, эффективен лишь при самых примитивных технологиях. С повышением технического уровня производства потребовались другие способы решения проблемы. К тому же во второй половине XX в. ни одна страна не могла развиваться изолированно, и советскому руководству приходилось хотя бы в минимальной степени считаться с общественным мнением – как западным, так и возникающим внутрисоюзным.
На начальном этапе освоения Западной Сибири упадок огромной строительной империи Главного управления лагерей (ГУЛАГ) поставил руководство страны перед необходимостью поиска альтернативы. Однако ещё долго на стройки народного хозяйства отправляли «условно-освобожденных» — заключенных, отбывших половину срока. Вот отрывок из воспоминаний В. Г. Чирского, руководителя «Главтрубопроводстроя», впоследствии министра Миннефтегазстроя СССР.
 «Уже в 1964 году на стройках Севера работало свыше 25 тыс. рабочих из заключенных, условно освобожденных граждан из Тюмени. Строили заводы железобетонных конструкций в Сургуте и Урае, кирпичный завод в Локосове, брусчатые жилые дома в Сургуте, Урае, Нижневартовске, Мегионе, по всей территории освоения нефтяных месторождений. При этом быт их решался просто: по воде на баржах завозили их и высаживали на голом месте. Они сами обустраивали своё  жилье  и быт в самом примитивном и беззатратном виде. Мне лично неоднократно приходилось сталкиваться с опасными ситуациями.
 Однажды, добираясь до Мегиона на попутном теплоходе, шедшем до Нижневартовска, мы причалили к дебаркадеру в Мегионе глубоко ночью. Вышли человек пять, двое мужчин, — я и мой заместитель Николай Матигоров, и трое женщин. Мы еще не сошли на берег, а теплоход уже отчалил и пошёл дальше до Нижневартовска. А нам предстояло пройти по берегу до Мегиона еще  2 километра. Выходим на берег, освещенный яркой летней луной, и, о Боже: перед нами нескончаемая ни вправо, ни влево вдоль узкой береговой полосы стена бритоголовых — это выстроилась накануне выброшенная с воды на землю огромная толпа условно освобожденных из Тюмени. Минута молчания и неподвижность и с той, и с другой стороны. Коля шепчет: ”Конец”. Слышим разговор кучки главарей: ”Братва, если тронем, — всем нам вышка, групповая”. Размышляют. Почувствовав замешательство, кричу: ”Эй, бригадир, давай команду освободить нам дорогу на Мегион”. Дорогу нам дали, и потихоньку мы двинулись вперед, не зная, что же будет. И тут началось: перед нами мелькали ошалевшие от ”свободы” люди, ножи, выкрики, блатная брань. Потихоньку говорю нашим: только не останавливаться и не реагировать на провокации, особенно женщинам. В таком сопровождении прошли метров 500. Слышим, навстречу нам доносится шум машин. Позднее мы узнали о том, что с ушедшего от нас теплохода, увидев ситуацию, радировали в Мегион о случившемся, и навстречу на выручку нам двигалось несколько автомашин с вооруженными милиционерами. Слышались выстрелы. Сопровождавшая нас толпа поспешила ретироваться. Вот так. Каждый из нас отметил второй день рождения.
 Как-то под Новый год я и мой заместитель с группой архитекторов оказались в поселке Урай. А несколькими днями ранее в Урай забросили большую группу условно освобождённых на подготовку строительства жилья. И устроили им брезентовые палатки. А в ночь под Новый год мороз грянул на 40 градусов. И люди вынуждены были устраиваться, кто куда: многие в дома к местным жителям, многие в землянки.
 Многие из тех, кто повстречал непрошеных гостей, как могли, сопротивлялись. Утром в райисполкоме, где мы находились, узнали сводку – за ночь 6 жителей были зарезаны.
 Рассказывали немало подобных случаев. Население бунтовало, требовало вывести заключенных и условно-освобожденных. Особенно протесты усилились, когда на стройку стали прибывать молодёжные студенческие строительные отряды».
О студенческих строительных отрядах  (ССО) следует сказать особо.
Обычные «вольные» строители, приезжавшие из европейской части СССР, часто не выдерживали сибирских морозов, чудовищных перепадов температур, немилосердного сибирского гнуса. Текучесть кадров в строительных организациях Тюменской области составляла свыше  60 % в год. Поэтому на смену зэкам призвали комсомольцев. В 1965 г. все северные объекты назвали Всесоюзной ударной комсомольской стройкой; спецконтингент под давлением общественности был отстранен от работы и вывезен.
Говорят, молодежь больше похожа на своё время, чем на своих родителей. В 1960-х гг. огромный пропагандистский аппарат Советского государства методично и умело внедрял в сознание молодежи романтически приподнятые образы строительства «коммунистического завтра». Это потом, к концу 1970-х, романтика выродится в пустопорожнюю болтовню, объект всеобщих насмешек. А в то время не одни халтурщики, но и честные писатели, режиссёры, художники совершенно искренне надували «алые паруса». Герои книг, кинофильмов, театральных пьес в массовом порядке рвали с мещанской (то есть с городской) средой, покидали обжитые места и уезжали в тайгу, в тундру, в степь, — возводить «голубые города, у которых названия нет». Как раз в это время на смену гармошке пришла гитара, и под ее аккорды ребята в городских дворах кричали, что пьют «за яростных и непохожих» (и в самом деле пили), что «лучше гор могут быть только горы, на которых ещё  не бывал». Свой энтузиазм многие смогли применить в стройотрядах, формировавшихся на время летних каникул. Впрочем, официозная романтика скорее создавала общий фон для массового движения парней и девушек на восток. В жёстких условиях советской хозяйственной системы ССО стали отдушиной, позволявшей за лето очень неплохо заработать. Разумеется, очень важным стимулом была возможность пожить без родительской опеки. А для некоторых стройотрядовцев открывались и более широкие перспективы. Отличившихся приглашали после окончания вуза на работу в Западную Сибирь, обещали жильё и служебный рост. В стройотрядах трудились многие будущие директора крупных предприятий, губернаторы, министры. По словам заместителя мэра Москвы Л. И. Швецовой, «там была жизнь, которую я ни с чем не могу сравнить». Конкурс в стройотряды был не меньше, чем в престижные вузы; чтобы отправиться в тайгу, сдавали специальные экзамены. 
Ф. К. Салманов одним из первых через местную прессу обратился к молодежи с призывом принять участие в освоении сибирских просторов. Тюменский обком ВЛКСМ подхватил ценное начинание. В 1965 г. на тюменскую землю  впервые прибыли студенческие строительные отряды общей численностью около полутора тысяч. Со следующего года поток стал стремительно нарастать, в него влились и местные комсомольцы. В 1971 г. областной студенческий стройотряд насчитывал 25 тысяч — едва ли не столько же, сколько трудилось в «Главтюменьнефтегазе». Объем выполняемых студентами работ достигал 100 млн. рублей; столько осваивали четыре крупных треста за год, а тут — новички за одно лето! Неудивительно, что большинство местных руководителей относились к стройотрядовцам с подозрением. Одним из немногих, кто их поддерживал, был начальник  «Главтюменьнефтегаза» Виктор Иванович Муравленко; командиры стройотрядов имели возможность позвонить ему в любое время дня и ночи.
Но, несмотря на движение ССО, несмотря на широкую агитацию, развернутую по всей стране через прессу, радио, телевидение, строителей по-прежнему не хватало. Тюменская земля, можно сказать, «перемалывала» приезжающих. Когда открывалось новое месторождение, оно начинало обстраиваться. За семь-восемь лет объем строительно-монтажных работ достигал пика, а затем шёл на убыль. Но высвобожденные строители к тому времени уже успевали обзавелись семьями и какой-никакой жилплощадью. Вместо того, чтобы сниматься с насиженного места и ехать на новые стройки, они часто предпочитали переквалифицироваться в эксплуатационников. Поэтому руководители строительных организаций в ряде случаев прибегали к испытанным старым методам. По словам Баталина, А. С. Барсуков «сразу сориентировался на заключённых, учитывая свой прошлый опыт работы с заключёнными… В частности, в Сургуте на строительстве домостроительного комбината была большая колония — более 2000 человек, немного в Нижневартовске. Большая зона была на севере, в районе Лабытнанги. Там давно была колония для каторжан, где ходили в полосатой форме, очень ограниченный режим, ограниченный рацион питания. Там мы вначале развивали карьеры по добыче камня, а потом — производство железобетонных изделий».
Тюменским нефтяникам и газовикам деньги выделялись на строительство производственных объектов и жилья; о таких мелочах, как кинотеатры, клубы, спортзалы разговора не было. Молодёжи, лишенной родительского присмотра, заняться в нерабочее время было абсолютно нечем. В стройотрядах с их строгим отбором дисциплина была одним из обязательных условий. У неорганизованной молодежи первое время все силы уходили на обустройство, но через год-другой, когда парни обжились на новых местах, участились драки. «Тогда, — пишет Баталин, — группа инженеров главка предложила делать из складов, которые мы в большом количестве строили во всех районах, культурный центр — клуб на 400 мест с фойе, небольшой библиотекой, спортзалом, кружковыми комнатами. Нарисовали эскиз. А это было зимой 1966–1967 гг., приближалось 50-летие Октябрьской революции. Я пошёл с этим эскизом к первому секретарю обкома Б. Е. Щербине и предложил построить вместо складских помещений культурные центры. Он сразу согласился. Выбрали пять городов: Нижневартовск, Сургут, Нефтеюганск, Светлый и Урай. Я сказал, что объекты будем сдавать по 100 % готовности без промежуточных платежей, чтобы не возникали преждевременные недоразумения с банками, что строятся не склады, а нечто иное (с тюменским банком мы предварительно договорились о такой схеме). А перед вводом объектов обком должен дать указание местным Советам собрать комиссии и принять решение в связи с чрезвычайной ситуацией, складывающейся среди молодежи из-за отсутствия культурно-просветительных учреждений, переделать склады под учреждения культуры и спорта и произвести соответствующее переоборудование. И это все было сделано. Все пять объектов мы ввели перед октябрьскими праздниками 1967 г.»

 ПЛАН И СТИХИЯ

При внешней «плановости» освоение Западной Сибири велось достаточно хаотично. Месторождения готовили к разработке быстрее, чем к ним успевали подвести трубопровод и ввести в строй мощности по подготовке газа к дальнему транспорту. Мощностей строительной индустрии не хватало даже для нужд промышленного строительства, не говоря о жилом. Чтобы обеспечить запланированные на государственном уровне объемы добычи нефти и газа, в Западную Сибирь были привлечены около 1,2 млн. человек. Первопроходцы не могли ждать, пока государственная машина развернется и создаст им хотя бы более-менее сносные условия для труда и быта. Им изначально нужны были жилье, тепло, энергия, дороги, связь. А ничего этого не было, всё надо было делать своими руками. Вот что пишет тогдашний первый секретарь Тюменского обкома комсомола Г. И. Шмаль: «Многотысячный приток людей на Север, кто за большим рублем; кто за романтикой, нарастал, как снежный ком, и нужно было как-то размещать прибывающих, организовать быт, торговлю, устраивать детей в школы и детские сады, организовывать здравоохранение, охрану общественного порядка, а необходимых возможностей для этого не было. Единственное, что было тогда — это неограниченные возможности в работе — дел хватало на всех и с квалификацией, и без квалификации. В специальном порядке на Север завозили брус, лес, строительные материалы, но это была капля в море. В городах Сургуте, Нижневартовске, Нефтеюганске, Урае, да и почти везде, где начиналось обустройство нефтяных месторождений, стали возникать неорганизованные поселения — поселки. Строили ”балки” из бруса, из подручных материалов, рыли землянки. Надвигающиеся холода требовали этого. Экономисты предсказывали — в регион будут прибывать десятки и сотни тысяч людей, об этом говорили масштабы нефтедобычи, опыт Татарии и Башкирии…
 Однако прошло не менее десятилетия, пока по Западно-Сибирскому региону появились научно обоснованные схемы расселения, районные промышленные планировки и узлы, генеральные планы городов и поселков».
Разработку каждого нового месторождения геологи, нефтяники, газовики начинали на голом месте. В конце 1960-х гг. предполагалось, что задача «Главтюменьнефтегазстроя», созданного в системе Мингазпрома СССР — обустраивать промыслы, а возводить города будут возникшие в 1967 г. союзные строительные министерства — Минстрой, Минпромстрой и Минтяжстрой, за каждым из которых были закреплены определенные регионы СССР. Однако, по словам Баталина, уже в 1967 г. эту тенденцию удалось переломить. «Мы построили в Тюмени домостроительный комбинат, развернули строительство панельных домов для своих организаций; по этому вопросу меня приглашали в ЦК, с пристрастием допрашивали, почему мы занимаемся строительством жилых домов (строительство г. Тюмени осуществлял специальный главк Минтяжстроя). С большим трудом удалось убедить работников отдела тяжелой промышленности ЦК, что домостроительный комбинат мы строим по своей инициативе, и это очень важно, а не под нажимом обкома, как они считали».
С точки зрения градостроительства Западная Сибирь представляла собой непаханое поле. Схема расселения, промышленная планировка, топографические и изыскательские работы, — ничего этого не было даже в городе Тюмени. Новые города и посёлки застраивались различными предприятиями и ведомствами, которые рассматривали их как дорогостоящее приложение к нефте- и газопромыслам. Ведомства одновременно являлись заказчиками и застройщиками, причем строили они часто на одной площадке. Так, Сургут возводили 8 министерств; город представлял собой механическое соединение посёлков геологов, нефтяников, строителей, энергетиков; эксплуатацией жилого фонда ведали 20 организаций различных министерств, водозаборными сооружениями – 13, связи – 16, торговлей и общественным питанием – 5.
Во всех проектных организациях Тюменской области в 1964 г. работали только 4 архитектора с высшим образованием, в северных округах даже в штатах райисполкомов отсутствовали должности районных архитекторов и инспекторов-строителей. В разработке генеральных схем и районных планировок участвовали более 100 проектных организаций, при этом их работа никем не координировалась. Б. Е. Щербина и А. К. Протозанов предлагали сосредоточить проектирование всех гражданских объектов в институте «Тюменьгражданпроект» и его мастерских в Сургуте, Урае и Нижневартовске. Однако по предложению Госстроя СССР (орган,  надзиравший за строительными министерствами и многочисленными строительными организациями, имевшимися чуть ли не во всех ведомствах) с 1968 г. за Тюменской областью в качестве головных по градостроительным вопросам и жилищно-гражданскому строительству были закреплены проектные института «Гипрогор» (Москва) и «ЛенНИИградостроительства» с правом авторского надзора над исполнением проектов. В районах нового освоения за городскими поселениями были закреплены специализированные градостроительные институты Москвы, Ленинграда, Свердловска, Новосибирска, в Сургуте открыт филиал ЛенЗНИИЭП (Ленинградского зонального научно-исследовательского и проектного института экспериментального проектирования жилых и общественных зданий). Именно ЛенЗНИИЭП разработал для северных районов специальные серии с улучшенной планировкой, увеличенной площадью подсобных помещений, с толщиной стен, рассчитанной на низкие температуры. В Сургуте организовали выпуск серии 164, в Надыме — серии 123, а затем 112. На Нижневартовском заводе КПД Минпромстроя выпускали серию 122. И всё  же это не удовлетворяло растущий спрос. Бешкильцев завалил заказами московских, ленинградских, новосибирских изыскателей и проектировщиков. Госстрой СССР обеспечивал этим заказам «зелёную улицу». В Тюмени комиссии намечали площадки для строительства посёлков, а потом на катерах, вездеходах, вертолётах и пешком отправлялись в выбранные точки, чтобы проверить рациональность принятых решений на местности.
 Площадки выбирались по следующим критериям:
 1) рядом должны быть поселения, которые можно на первое время использовать как базу;
 2) новые поселки строить вблизи имеющихся транспортных путей — рек, промысловых дорог;
 3) не строить в пределах месторождений, чтобы не сокращать выработку углеводородов и избежать просадок;
 4) на площадке должны быть условия для строительства аэродрома или хотя бы взлетно-посадочной полосы;
 5) ландшафт должен обеспечивать будущему населенному пункту возможности для роста;
 6) учитывать очередность и сроки разработки месторождений, их удалённость от намечаемой площадки.
 С последним условием было труднее всего. Невозможно было заранее определить, где забьёт очередной фонтан нефти или газа, и тем более — надолго ли хватит открытых запасов. Если в какой-то местности обнаруживались большие запасы углеводородного сырья, первоначальный рабочий поселок становился базовым для целого региона, рос, обустраивался и превращался в город. Если же запасы нефти и газа оказывались бедными, или проявлялись не там, где предполагалось первоначально, поселок оставался захолустьем, где люди не задерживались надолго. Состоявшиеся новостройки оттягивали на себя ресурсы. Так, генплан нового города Южный Балык зарубили на согласовании в «Главтюменьнефтегазе» ради уже строящегося Нефтеюганска, в котором ввод жилья отставал от потребностей.
То обстоятельство, что разработка генеральных планов и их осуществление велись параллельно, сказывалось на качестве строительства. Сооружение гражданских объектов осуществлялось с серьезными нарушениями. Градостроительные и санитарные нормы не соблюдались, лесные массивы вырубались, жилые микрорайоны не благоустраивались. Самым слабым местом была инженерная подготовка территории и коммунальное обслуживание. Комплексная застройка в конце 1960-х – начале 1970-х гг. была реализована только в Горноправдинске и Светлом. О Светлом мы подробнее говорится ниже; что же касается Горноправдинска, то здесь усилиями начальника Правдинской геологической экспедиции Ф. К. Салманова за короткий срок был построен комплекс жилых домов и культурно-бытовых объектов – дом культуры, школа, столовая, детский сад, спортивные сооружения, 3 магазина, теплицы, овощехранилища, складские помещения. Были проведены работы по озеленению и благоустройству поселка.

 СНИПы, «КУБИКИ», МОНОЛИТ

 Среди проблем начального периода — отсутствие в СССР и вообще в мировой практике нормативов промышленного и жилого строительства в огромном, почти безлюдном регионе с очень низкими температурами, высокой влажностью и к тому же сильно заболоченном. По свидетельству Ш. С. Донгаряна, заместителя министра нефтяной промышленности СССР, «весь 1966 год ушёл впустую на поиски возможности привлечь чьи-то силы к разработке требуемых норм и правил». Донгарян забил тревогу. Он предложил своему шефу, министру Валентину Дмитриевичу Шашину, пригласить в Тюмень самых выдающихся проектировщиков, учёных, инженеров-строителей, инженеров-нефтяников, и подготовить временные СНИПы (строительные нормы и правила). В феврале 1967 г. в течение двух недель около ста специалистов Миннефтепрома и Мингазпрома в ходе дискуссии сформулировали такие СНИПы. Их за месяц утвердили, и потом они служили в течение 20 лет, переутверждаясь каждые три года и отдельными пунктам и частями перемещаясь в основной СНИП.
 Чтобы сократить сроки строительства в условиях бездорожья, в комсомольско-молодежном СУ-19 (начальник Игорь Шаповалов) предложили выход — так называемое комплектно-блочное строительство. Этот метод не был новинкой: его осваивали в пятидесятых годах. В СУ-19 решили перенести идею в условия Тюменского Севера. Если на Самотлор все строительные материалы везли по отдельности, то теперь предлагалось завозить уже собранные блоки — почти готовые здания (если позволяли габариты железнодорожного транспорта).
 Как обычно, сначала было много скептиков, называвших это дело «игрой в кубики». Но метод себя оправдал, и на базе СУ-19 был создан трест «Тюменьгазмонтаж». В приказе о его образовании от 6 июня 1969 г., в частности, говорилось: «Главной задачей треста считать резкое повышение индустриализации нефтегазопромыслового строительства на основе внедрения блочного и блочно-комплектного метода строительства». Отраслевые специалисты совместно со строителями проектировали блоки для нефтегазопромысловых сооружений, вертолеты доставляли эти блоки на строительные площадки, и там, среди болот и заснеженных полей, собирали их впятеро быстрее обычного.
Освоение сибирских углеводородов контролировал непосредственно премьер А. Н. Косыгин, обычно раз в два года в сопровождении  одного из заместителей  (Ефремов, Байбаков, Дымшиц) и нескольких министров посещавший Тюменскую и Томскую области. Зимой 1972 г., вернувшись из поездки во Францию, Косыгин сообщил министрам, причастным к обустройству Западной Сибири, что французы его спрашивали, почему в СССР дома строят дважды — один раз на домостроительном комбинате и второй раз на стройплощадке. Алексей Николаевич предложил больше применять в Западной Сибири монолитный бетон. Это было нечто прямо противоположное блочному методу. Там операции по максимуму переносились на завод; здесь, напротив, предлагалось все  делать на стройплощадке: ставишь опалубку нужной формы, закрепляешь внутри арматуру и заливаешь бетоном.
 Министры дружно закивали. Возражать начал только Донгарян. Он говорил, что монолитное строительство выгодно в теплых регионах. В Западной Сибири семь месяцев зима. При сильных морозах качественно бетонировать стены и перекрытия на открытом воздухе невозможно: перед отделкой их надо сушить, а в зимних условиях сохнуть они будут неравномерно. Затраты энергии вырастут, увеличится расход лесоматериалов: ведь на домостроительных комбинатах применяют сменную опалубку, а на стройке бетонщики, возведя нужную конструкцию, разбивают деревянную опалубку топорами. Для вязки арматуры и изготовления опалубки потребуются в большом количестве арматурщики и плотники, а их осталось мало. Число отделочников придется увеличить вообще в два-три раза, а поскольку отделочники у нас в основном женщины, такое увеличение просто нереально. К тому же лето короткое, и работа у этих женщин будет сезонная.
«Беседа профессионального строителя с главой правительства, — вспоминает  Донгарян, — завершилась заключением Алексея Николаевича: ”Да, пожалуй, вы правы, монолитное домостроение в условиях Сибири нетехнологично, и, очевидно, не может быть эффективнее крупнопанельного домостроения”. Все присутствующие облегченно вздохнули»

КОНФЛИКТ ИНТЕРЕСОВ

 В строго централизованном СССР даже дела сугубо местного значения требовали санкции столичных властей. Однако при этом существовала — по крайней мере, начиная с 1960-х гг., а скорее всего и раньше, — сложная система согласования интересов различных министерств, ведомств, их подразделений, партийных и советских властей всех уровней. Это было нечто вроде рынка, хотя и очень специфического: здесь взаимодействовали не деньги и товары, а влияния, аппаратный вес, и выигрышем оказывалась не прибыль, а выбитые из «центра» объемы финансирования, строительные мощности, дефицитное сырье, материалы, оборудование и т. п.
 В частности, в строительстве сталкивались интересы подрядных организаций, заказчиков и региональных властей.
 Заказчику важно было получить качественную постройку (завод, жилой дом, трубопровод, водонапорную башню и т. п.) в рамках утвержденной сметы и желательно побыстрее. Подрядчик же хотел, не слишком напрягаясь, выполнить и перевыполнить план, то есть записать на свой счет как можно больший объем выполненных работ (в рублях, заметьте!) и получить хорошие премиальные. Результат — законченный полноценный объект — волновал его гораздо меньше. Местную же власть, помимо наращивания промышленного потенциала, не могли не заботить нужды населения, — коммуникации, жилье, магазины, прачечные, кинотеатры и т. п.
 При освоении Западной Сибири подрядчики считали, что жилье  там надо строить из дерева. Нефтяные посёлки Среднего Приобья возводились в таежной зоне, вокруг было полно леса, из которого на месте можно было изготавливать сборные типовые дома на 8–12 квартир. А ни камня, ни гравия, ни глины в этих местах не было, все  это приходилось возить за несколько сотен километров, что при отсутствии железных и автомобильных дорог, при короткой речной навигации обходилось очень дорого.
 Заказчики — нефтяники и газовики, — исходили из того, что их работники будут жить в Сибири много лет. Поэтому жилье  у них должно быть комфортное и надежное, с заранее подведенными коммуникациями. Они доказывали, что каждый квадратный метр отвоеванной у болот территории стоит огромных денег, и использовать её под деревянное строительство нерационально. К тому же любой пожар в деревянном доме, при очень сильных сибирских ветрах, приведет к выгоранию значительной части застройки, а то и всего города. Нужны многоэтажные здания на свайных основаниях.
 Интересы тюменских властей, и прежде всего первого секретаря Тюменского обкома КПСС Бориса Евдокимовича Щербины, в целом совпадали с интересами нефтяников и газовиков. Развитие топливно-энергетического комплекса, переток населения из других регионов, крупномасштабное жилищное строительство однозначно работали на область, повышая её роль в стране, а заодно аппаратный вес первого секретаря её обкома. Обком в этом вопросе пользовался поддержкой московского института «Гипрогор».
 Дискуссия продолжилась на научно-технической конференции, состоявшейся в Тюмени в 1966 г. в присутствии Косыгина. Руководители области отстаивали свой курс на капитальное строительство. Спор, выплеснувшийся на поверхность при строительстве первых поселений, — Сургута, Нефтеюганска, Урая, — приобрел настолько важное значение, что был вынесен и на Совет министров СССР. Заместитель Косыгина по топливным отраслям Ефремов (Донгарян именует его «мудрый Михаил Тимофеевич») предложил послать делегацию за опытом в Финляндию. И как-то так вышло, что поехали в основном представители нефтяников, газовиков и местных тюменских властей. Они выяснили, что в Финляндии за пределами крупных городов строят в основном деревянные коттеджи по пять-семь квартир, да ещё кирпичные одноэтажки, а на севере, в Лапландии, — двухэтажные одноподъездные (из соображений пожарной безопасности) дома, опять же деревянные. Тем не менее, вернувшись в Москву, посланцы доложили правительству, что в Сибири строить надо многоэтажные дома из несгораемых конструкций. Ещё до официального решения нефтяники по совету Госстроя СССР заказали для Сургута в ЛенЗНИИЭП (Ленинградский зональный научно-исследовательский институт экспериментального проектирования) проект пятиэтажного крупнопанельного дома.
 Тюменские власти принимали меры к тому, чтобы закрепить приезжих на своей земле, обеспечив им, хотя бы в некоторых отношениях, условия лучше, чем в Европейской части СССР. Щербина, ознакомившись с проектом ленинградцев, сделал ряд замечаний:
1. На Севере в атмосфере мало кислорода, поэтому объем помещения, приходящийся на одного человека, должен быть значительно больше.
2. Соотношение однокомнатных, двухкомнатных и трехкомнатных квартир надо изменить: однокомнатных вообще не делать (для этого есть или будут общежития), долю трёхкомнатных довести до 50 %, а двухкомнатных и четырехкомнатных заложить по 25 %.
3. Нефтедобытчики, буровики, строители работают под открытым небом. При высокой влажности и частых дождях они часто возвращаются домой в мокрой одежде и обуви. Поэтому в каждой квартире должна быть сушилка.
4. В четырехкомнатных квартирах необходимо предусмотреть два санузла.
5. Кухни проектировать не менее 12 кв. м.
6. В каждом подъезде на первом этаже предусмотреть общие помещения, чтобы не тащить в квартиры детские коляски, санки, велосипеды.
7. В каждом доме на первом этаже иметь хорошее помещение с кухней; чтобы дни рождения, обручения, свадьбы и другие торжества праздновать в хороших, не стеснённых условиях.
 По свидетельству Донгаряна, все эти предложения были приняты «один к одному». «Был спроектирован и построен Сургутский домостроительный комбинат мощностью 200 тыс. кв. м в год. Этим типом дома застроена значительная часть Сургута, Нефтеюганска, Лянтора. До сих пор он лучший по комфорту дом. Правда, когда Б. Е. Щербина стал министром строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, на этот дом он стал смотреть с других позиций. Что это за дом, вопрошал он. Вводится много квадратных метров и непропорционально мало квартир. Взамен этого дома надо запустить новую серию». 

 ПОСЁЛКИ И ГОРОДА

 В индустриальную эпоху люди стягиваются туда, где растёт производство, где появляются новые рабочие места. В Западной Сибири, начиная с 1950-х гг., сдвиги в расселении и градостроительстве диктовались прежде всего нефтью и газом. За 1959–1971 гг. местное население выросло в 1,5 раза против 1,1 в среднем по РСФСР, а в городах — в 2,5 раза против 1,3 по РСФСР. В 1965 г. в Тюменской области проживало 1,17 млн. чел., в 1988 г., на пике развития — 3,5 млн.; численность работников Миннефтегазстроя в области достигла к тому времени 250 тыс. 
 На американском Западе эпохи пионеров заброшенные поселения, — памятники несбывшихся надежд, — представляли массовое явление. Советская система, плановая в самой своей основе, стремилась избежать появления неперспективных мест. Однако определить заранее, какая судьба суждена тому или другому населённому пункту, не представлялось возможным: неизвестно было, где обнаружатся месторождения и насколько в уже обнаруженных велики запасы нефти и газа.
Задачи градостроителей менялись в зависимости от того, кто и зачем ехал в Тюменскую область.
 На первом этапе (1959–1963 гг.), когда масштабы запасов углеводородов в Западной Сибири ещё только изучались и оценивались, достаточно было организовать временное обустройство довольно немногочисленных геологов, буровиков, строителей.
 На втором этапе (1964–1967 гг.) на уже сложившиеся и вновь создаваемые промыслы хлынул поток нефтяников и газовиков. В это время возникают новые городские поселения (всего за 1960–1972 гг. их появилось 18 — больше, чем за всю предшествующую историю освоения края). Однако большинство их разместились на старых площадках, поскольку первоначальная, стихийно сложившаяся схема расселения в Среднеобье хорошо учитывала местные условия. Развитию старых населенных пунктов (Сургут, Урай, Нижневартовск) способствовали наличие транспортных коммуникаций и близость к ранним месторождениям.
Города и посёлки Тюменской области бурно росли прежде всего потому, что надо было расселять геологов, нефтяников и газовиков: сами масштабы открываемых месторождений вызывали массовый наплыв работников. Но это был только первый слой нуждающихся в жильё. Строители ведь тоже были приезжими, и их надо было где-то селить. Кроме того, вскоре выяснилось, что материалов и конструкций, присылаемых с Большой земли, не хватает. Надо было развивать собственную стройиндустрию, и тем, кто строил домостроительные комбинаты и заводы крупнопанельного домостроения, тоже нужно было жильё. Отсутствие нормального быта порождало психологию временности, плодило семейные драмы.
По мнению Баталина, оптимальным способом решения жилищной проблемы было строительство сборно-щитовых зданий, но таких домов Тюмени почти не выделяли. Поэтому «Главтюменьнефтегазстрой» стал возводить брусчатые двухэтажные дома на 8, 12 и 16 квартир. Такие же строения использовались в качестве детсадов и школ. Их возведение требовало больших трудозатрат и довольно высокой квалификации рабочих. Между тем в главке основная масса рабочих не имела никаких строительных профессий, их приходилось обучать «с нуля» в специально образованных учебных комбинатах или непосредственно на производстве, включая в бригаду неквалифицированных рабочих одного — двух инструкторов.
 В Тюмени и Сургуте выпускали панельные дома серий 467, разработанных КБ им. Якушева Госстроя СССР. Объемы ввода жилья быстро росли: в 1964 г. ввели 38,4 тыс. кв. м, а в 1965 г. уже 98,9 тыс. кв. м. Однако потребности были намного больше, и число нуждающихся в жилье постоянно увеличивалось. Чего только не придумывали, чтобы как-то устроить людей! В 1965 г. под жилье  были использованы старые пароходы: в Игриме — «Жорес» и «Комсомолец Алтая», в Мегионе — «Пятый Октябрь». Стали появляться целые улицы и кварталы, состоявшие из десятков, а иногда сотен вагончиков и убогих временных жилищ-«балков». Часто жилища сооружались самостроем из любых подручных материалов. В абсолютном большинстве «балков» не было никаких удобств, — порой даже электричества: ведь они не предусматривались градостроительными планами и соответственно не обеспечивались инженерными коммуникациями. Для многих «новых сибиряков» продолжительность рабочего дня составляла 10–14 часов: отработав обычную смену, они шли на строительство жилья. Чтобы заинтересовать работников, жильё распределяли среди них еще  при закладке фундамента. Дома на первом этапе строились деревянные, одно- и двухэтажные, выполнение этих работ было по силам многим.
 Важными проблемами были водоснабжение и канализация. В Тюменской области разработали и наладили производство небольших блочных очистных канализационных сооружений и насосных станций водоснабжения, что позволило вводить жилье  с полным коммунальным обеспечением. Однако некоторые новые населенные пункты в смысле воды и отходов по нескольку лет обходились, как могли.
Инициатором строительства первых крупнопанельных домов из сборного железобетона были не строители, а первый руководитель треста «Тюменьнефтегеофизика» Виль Сабитович Мансуров. С помощью Арона Марковича Слепяна, начальника объединения «Тюменьнефтегаз», преобразованного вскоре в одно из управлений «Главтюменьнефтегаза», Мансуров в 1965 г. организовал доставку из Уфы в Сургут монтажного крана и конструкций для двух крупнопанельных домов. Уже в следующем году силами геофизической экспедиции строительство двух пятиэтажек было закончено; они и сейчас стоят напротив станции «Орбита». Профессиональные тюменские строители стали строить такие дома только через три года.
 В 1967 г. Косыгин, посетив Тюменскую область, ознакомился с жилищным вопросом в Нефтеюганске и был удручён низким уровнем строительства, плохим качеством работ, невзрачностью и некомплектностью застройки. По свидетельству Баталина, он никогда не видел Косыгина таким расстроенным. Результатом поездки стало постановление Совмина о развитии и повышении уровня сборного деревянного домостроения. Поставка щитовых домов в Тюмень существенно возросла, стали улучшаться их конструкция и планировка. Для пионерной застройки новых поселков и городов через несколько лет стали поставлять двухэтажные сборно-щитовые дома так называемого бамовского типа.
 В конце 1960-х гг. промышленность стройматериалов, строительно-дорожное машиностроение, техническое вооружение строителей не поспевали за нуждами строительства. А нефтяники к тому же оказались обойденными: как уже говорилось выше, сооружение жилсоцобъектов и газовой, и нефтяной промышленности было возложено «Главтюменьнефтегазстрой» — главк Мингазпрома (с 1972 г. Миннефтегазстроя). Газовики, естественно, в первую очередь строили для себя, а другие строительные министерства, ссылаясь на установленный порядок, заказы нефтяников не принимали. В некоторых же районах и у Мингазпрома строительных организаций не было. Поэтому по предложению министра нефтяной промышленности СССР В. Д. Шашина в его министерстве был сформирован трест «Спецнефтьстрой», который вел большие работы в Западной Сибири. Шашин был убежден, что маленькие города и поселки не имеют будущего, и после исчерпания запасов люди там окажутся без работы. Он планировал города с комфортными условиями проживания и с развитием альтернативных производств.
 В декабре 1969 г. по инициативе Косыгина принимается совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по ускоренному развитию нефтедобывающей промышленности Западной Сибири». В помощь Миннефтегазстрою к выполнению работ были привлечены Минпромстрой, Минтрансстрой, строительные организации Москвы, Ленинграда, Украины, Казахстана и Узбекистана.
Баталин называет главную причину того, почему плановая вроде бы  экономика оказалась не готовой к масштабам градостроительства в Западной Сибири. «Конечно, всё  это следовало бы сделать до начала наступления на Тюменский Север. Но можно и понять ситуацию: ведь поверили в большую перспективу развития нефтяной промышленности на севере Западной Сибири только к 1970 году, а настоящая вера пришла лишь в середине 1970-х гг.».

 КАК СТРОИЛСЯ НИЖНЕВАРТОВСК

Примером бурного развития старого населенного пункта в рамках создания Западносибирского нефтегазового комплекса может служить Нижневартовск.
Сразу после открытия в 1961 г. Мегионского нефтяного месторождения рядом с селом появился новый населенный пункт; их так и называли — Старый Вартовск и Новый Вартовск. В 1964 г. село возвели в ранг рабочего посёлка. А когда в мае следующего года на территории Ларьякского района было открыто Самотлорское нефтяное месторождение, функции опорного центра и базового города для расселения вахтовиков взял на себя не райцентр Ларьяк, а более удобно расположенный Нижневартовск: летом в него легко попасть по Оби, он ближе к Сургуту, где уже имелась неплохая взлетно-посадочная полоса для Ли-2 и Ан-2. Недалеко от Нижневартовска и Мегион, где у геологической экспедиции были вертолеты Ми-6 и Ми-4. Все  это позволяло доставлять с Большой земли продукты, почту и т. п. На окраине Нижневартовска построили простую грунтовую площадку для Ан-2, а летом прямо на Обь садились гидросамолеты. В 1965 г. силами нижневартовских предприятий удлинили взлётно-посадочную полосу, построили здание аэропорта, провели телефонную связь, установили необходимое оборудование для приема самолетов. Сперва полёты выполнялись только днем и при хорошей видимости; позже появились радиосвязь, радионавигация, радиолокация.
Тогда же по предложению первого секретаря райкома Нифонта Трофимовича Вокуева райцентр, несмотря на протесты жителей Ларьчка, был перенесён в Нижневартовск.
Масштабы Самотлорского месторождения, задачи, поставленные перед нефтяниками ЦК КПСС и правительством, перевернули все прогнозы и планы. Собственных строительных мощностей у тюменцев не хватало, поэтому привлекли специалистов из Омска, Красноярска, Перми, Татарии, Башкирии; те высаживали свои десанты, завозили по реке стройконструкции. Нижневартовск рос фантастическими темпами. Его ранний генеральный план, разработанный буквально в полевых условиях, был рассчитан на сорок тысяч жителей. Уже в 1970-е гг. «Гипрогор» подготовил новый генплан на сто двадцать тысяч человек, а при оценке перспектив до 2000 г. предел численности населения был установлен на уровне 250–270 тысяч, что соответствует настоящему времени.
 Быстрое развитие порождало массу социальных проблем во всем районе. В 25 школах, действовавших в 1961/62 учебном году (две средние, две восьмилетние, две семилетние, две вечерние и 17 начальных) из-за переполненности занятия шли в две смены. Больницы по 25 коек были в Нижневартовске и Мегионе; в Зайцевореченской участковой больнице имелось 10 коек, в Корликовской участковой — 5. Еще действовали 10 фельдшерско-акушерских пунктов и 4 здравпункта.
Руководитель «Нижневартовскнефти» Роман Иванович Кузоваткин, начинавший трудовой путь с бурового мастера, поднимал Самотлорское месторождение; он же был  единым генеральным заказчиком по комплексному освоению и строительству в Нижневартовском районе, то есть отвечал здесь за всё. Поначалу он растерялся: в нефтяных делах ему не было равных, но в строительстве, да ещё такого масштаба, он был новичком. Поставляемые дома, особенно омские, не всегда отвечали природно-климатическим условиям Приобья, их приходилось дополнительно утеплять. Кузоваткин понимал, что в Нижневартовск завозят дома устаревших серий, на доработку которых требовались большие затраты, но выхода не было: приходилось довольствоваться тем, что есть. Нужда заставила строить общежития, дома гостиничного типа, чтобы дать одиноким молодым людям хотя бы койки. Расселять семейных было намного труднее. Трест «Мегионгазстрой», возглавляемый легендарным в Приобье Григорием Ильичем Пикманом, не справлялся с планами строительства производственных и социальных объектов. Руководители предприятий требовали от Кузоваткина везти в Нижневартовск все, что сгодится под жилье: металлические вагончики, жилбочки (да-да, бочки, в которых жили люди!), контейнеры. Их привозили, ставили, и всё равно жилья не хватало. Люди селились повсюду, застраивая «балками» промышленные зоны и места, отведенные под будущее капитальное жилье. Как в сказке, за одну ночь балок успевали поставить и заселить. По воспоминаниям первого секретаря Нижневартовского райкома КПСС С. Д. Великопольского, райком и райисполком безуспешно требовали от руководителей предприятий не допускать хаотической самовольной застройки: необходимость где-то расселять работников оказывалась сильнее опасений схлопотать выговор по партийной линии. Позже «балочников» стали переселять в капитальные пятиэтажные дома, однако, вопреки надеждам городских руководителей, «балки» не исчезли: их заселили вновь прибывшие. Более того — их ещё  и продавали, хотя торговля жильем при советской власти строго каралась.
 Нижневартовск расположен ниже Самотлора, на болоте, все весенние потоки воды идут через него. В 1960-е гг. здесь можно было просто утонуть при переходе улицы. Когда началось строительство, пришлось насыпать огромное количество грунта и создавать мощную дренажную систему. Много сил пришлось затратить и на сдерживание Оби, ежегодно подмывавшей 50–60 метров берега.
Первоначально Нижневартовск застраивался шеренгами деревянных двухэтажных домов с минимальными удобствами, но рядом с «балками» и «насыпушками» они выглядели мечтой.  «Главтюменьнефтегаз» закупил в Куйбышеве пять комплектов крупнопанельных домов. Их автомобилями перевезли с железной дороги в речной порт, погрузили на баржу, дальше по Оби доставили в Нижневартовск и там выгрузили прямо на песчаный берег, так как пирсов не было. В результате из пяти домов с трудом собрали полтора. Первая в Нижневартовске пятиэтажка сдавалась в январе 1970 г., а на следующий год из оставшихся деталей собрали четырехэтажный дом, который назвали «недоноском Пикмана».
В 1969 г. строительство города было возложено на трест «Нижневартовскспецстрой», возглавленный Ефимом Аркадьевичем Луценко. Трест начал работу с создания собственной строительной базы и постройки жилого поселка. Почва была — болота и торфяники. Приходилось намывать грунт, а вблизи не было ни песка, ни щебня, ни гравия. Так что первым делом устроили причал, чтобы принимать по Оби грузы из Омска, Перми, Тюмени.
 Обычно трест, даже если он назывался общестроительным, всё-таки работал не на голом месте. Тресту же Луценко приходилось всё делать своими силами: прокладывать дороги и подъездные пути, проводить инженерную подготовку, готовить площадки для домов, тянуть теплотрассы, устраивать канализацию, очистные сооружения, строить станции перекачки фекалий, укладывать нулевые циклы (фундаменты), благоустраивать территорию.
 Что такое, к примеру, подготовить площадку под дом? Надо сделать выторфовку — выкопать котлован глубиной до шести-семи метров, выгрести оттуда весь торф, а на его место завезти и насыпать грунт. Десять автохозяйств только тем и занимались, что увозили вынутый торф и привозили грунт; водители работали по 12 часов в сутки и все  равно не успевали. Потом надо было укатать этот грунт, уложить бетонную подушку и сделать к площадке подъезд, подготовить путь для башенных кранов. После этого на площадку заходила техника и начинала вколачивать сваи.
 Свердловский проектный институт, с которым работал трест, недоучёл северные условия: свая, которая, по расчетам свердловчан, должна была нести 30 тонн, по факту несла только 20. Чтобы не ждать, пока проектировщики переделают проект, заместитель начальника «Нижневартовскнефти» Г. М. Кокуевицкий взял на себя тяжкий груз ответственности и самолично увеличил количество свай. Подогнали сваебойный аппарат, «корректировочные» сваи заколотили и тут же провели статические и динамические испытания.
 Грунты тоже попадались не предусмотренные в проекте: вечную мерзлоту приходилось оттаивать кострами. Под теплотрассу не стали делать, как полагалось, железобетонные каналы, а, используя фенольную изоляцию, просто укладывали трубы в траншею и засыпали.
 Хватало и обычных проблем в отношениях со смежниками. Приезжает, например, Луценко на свайное поле, смотрит, — два сваебоя стоят, кран стоит, а рабочие сидят у костра, греются. Он заходит в прорабскую: «В чём дело, почему не работаете?» «Свай нет». «Почему нет? Ты прораб, твоя задача обеспечить сваи!». Луценко так орал, что у прораба  слёзы на глазах выступили. «Что сопли распустил? — продолжал бушевать начальник треста. — Люди из-за тебя меньше зарплату получат, потому что ты их не обеспечил работой!» Вдвоём они садятся в машину и едут к поставщикам: «Почему свай нет?» Оказывается, сваи есть, но сломался кран, грузить нечем. Тогда Луценко приказывает несчастному прорабу тащить его кран к поставщикам, грузить сваи, а потом гнать кран обратно на разгрузку.
 Такие ситуации, несомненно, удорожавшие строительство, были самым обычным явлением. Но в те времена профессия финансиста, считавшего деньги, была мало престижной. Начальство всё  внимание уделяло срокам — «быстрее, быстрее, быстрее!». Усилия строителей направлялись на скорейшее выполнение работ любой ценой. По свидетельству Луценко, руководители всех уровней чуть ли не каждый день были вынуждены «поступать нешаблонно», то есть «действовать не совсем по законам, которые тогда существовали» (!). Например, сам Луценко включил прорабов в состав бригад. «Прежде они на окладах сидели, а теперь стали получать зарплату в зависимости от заработка бригады. Прорабы стали материально заинтересованными в обеспечении как можно более широкого фронта работ.
 И дело пошло!..
 Нам приходилось быть мастерами на все руки. Однажды моему тресту пришлось устранять аварию, когда весь город чуть было не вымерз. У меня рация дома стояла; перед выходом из дома я всегда снимал трубку и на центральной спрашивал прогноз погоды. В то утро мне говорят: ”Ефим Аркадьевич, сегодня теплынь, всего 35 градусов ниже нуля”. Но чувствую, в комнате что-то уж больно холодно. Потрогал батареи — холодные. Надеваю полушубок, иду к котельной. Как только зашел, сразу увидел, в чем дело: вырвало штуцер на обратной линии — и ничего нельзя сделать, пока не спустишь воду. Начали спускать воду — а задвижка не держит! Все  же нам удалось спасти теплотрассу, она не замерзла, но двое суток город был без тепла. Порядка 15 пятиэтажных домов разморозились. Самолетами радиаторы завозили из Тюмени. На ликвидацию аварии были брошены все, независимо от профессий, снимали в квартирах радиаторы, ставили новые, с паяльными лампами, со сварочными аппаратами отогревали, меняли трубы. Без сна и отдыха работали 15 дней, восстановили тепло в одном доме за другим».
 По итогам 9-й пятилетки (1971–1975 гг.) коллективу треста было вручено знамя ЦК КПСС, Совмина СССР и ЦК ВЦСПС на вечное хранение.
Министр нефтяной промышленности В. Д. Шашин стремился не допустить появления микропосёлков при промыслах. Он считал, что Мегион и Нижневартовск станут базовыми городами с мощной производственной инфраструктурой и хорошими жилыми условиями. По его указаниям строили дороги, налаживали малую авиацию. Великопольский вспоминает, как Шашин, приехав в Нижневартовск, устроил разнос Донгаряну и Кузоваткину. Он обвинил их в задержках с выдачей рабочей документации и в соглашательстве (!), выразившемся в возведении брусчатых жилых домов и устаревших панельных серий, не отвечающих северным условиям. Негодуя по поводу хаотичных скоплений бараков и «балков», министр потребовал как можно быстрее начать строительство Нижневартовского ДСК, считая, что без него ситуация не выйдет из замкнутого круга.
 Донгаряну досталось от начальства зря: Нижневартовск был у него на особом счету. Именно Донгарян настаивал на использовании здесь индивидуальных проектов – вопрос, который в то время требовал санкции Совета министров СССР. Дворцы культуры, спорта и т. п. считались, вообще говоря, излишеством, поэтому Дворец нефтяников провели в документах под псевдонимом «Дом науки и техники»,  аэровокзал окрестили «вахтовым пассажирским и грузовым вокзалом», школу искусств обозвали детской музыкальной школой, и т. п.
Зачастую самые мелкие вопросы требовали вмешательства на высшем уровне. Однажды в Нижневартовск приехал Косыгин. В полночь, после затянувшегося совещания, он вышел прогуляться и обнаружил, что улицы Космонавтов, Нефтяников, Пионерская не освещены. Начальник «Главтюменьпромстроя» Г. И. Голтвянский объяснил, что негде достать светильники. И Косыгин отдал распоряжение — доставить светильники из Москвы, не забыв позаботиться о том, чтобы они имели разный дизайн.
 Вообще Косыгин уделял Нижневартовску много внимания. После его совещания с Г. П. Богомяковым (первый секретарь Тюменского обкома КПСС с 1973 г.) было принято решение о строительстве железной дороги Сургут — Нижневартовск. В 1973 г. после двухлетних дискуссий к строительству жилья в Нижневартовске подключилась Москва, в городе появились единственные в области шестнадцатиэтажные дома.

СВЕТЛЫЙ: ПОПЫТКА ПРОРЫВА

 Если таким матёрым хозяйственникам, как Луценко, постоянно приходилось действовать «не совсем по законам, которые тогда существовали», то неудивительно, что ещё чаще нарушали порядок  стройотряды. Несмотря на патронаж ВЛКСМ, инициативы молодых энтузиастов сталкивались с жёстким сопротивлением осторожных руководителей: «Вы тут напридумываете, нафантазируете, наломаете дров, — и в кусты, с вас, молодых, взятки гладки. А нам за ваши прожекты народными рублями расплачиваться?!»
Комсомолу действительно многое прощалось, да и общая атмосфера в ВЛКСМ была свободнее. «Если в партии — все строго навытяжку, то в комсомоле ты мог убедить людей своими знаниями, авторитетом», — поясняет Г. И. Шмаль.
 С деятельностью стройотрядов в Тюменской области связана попытка коренной ломки устоявшихся форм труда, а по существу – всей неповоротливой системы производства брежневского «развитого социализма». В концентрированном виде этот эксперимент был реализован при строительстве посёлка Светлый, создававшегося для разработки Пунгинского газоконденсатного месторождения в Берёзовском районе Ханты-Мансийского автономного округа, в водоразделе рек Малая Сосьва и Пунга. Запасы газа, открытые в 1953 г. близ Берёзова, оказались недостаточными для магистрального газопровода. А вот Пунгинское месторождение (запасы 60 млрд. кубометров), введенное в эксплуатацию в 1966 г., стало самым крупным в Игримской группе. Под него главным образом и потребовался новый поселок.
Летом 1966 г. первый секретарь Тюменского обкома комсомола, двадцатидевятилетний Геннадий Шмаль, приехал в Урай знакомиться с работой стройотряда Харьковского государственного университета. «Отряд ХГУ в Урае уже в 1966 году выделялся тем, что в его составе все бойцы имели профессию — строителя, механизатора, водителя, монтажника. Отсюда сложные объекты, большой объем выполненных работ (более 1 млн. рублей за два месяца), высокая выработка и т. д.»
Командир харьковчан Анатолий Мандриченко (друзья звали его Мандро) был ровесником Шмаля. В студенческие годы он неоднократно командовал стройотрядами Украины и Молдавии на целинных землях. Окончил строительный институт, работал, потом поступил на физико-технический факультет и снова подался в стройотряд. По основным вопросам строительства у него сложились твёрдые убеждения, которые он теперь и высказал «комсомольскому вожаку».
Строить надо сразу современные благоустроенные поселки — никаких сараюшек, палаток, вагончиков и времянок. При этом сначала подвести дороги, тепло, воду, канализацию, радио, телефон, построить культурно-бытовые объекты.
Но по настоящему революционным был подход Мандриченко к формам организации строительства (а по существу, к организации производства в целом). По его мнению, строить обычными для тогдашнего СССР методами было дорого и долго, то есть просто глупо. Поэтому он предлагал коренным образом реформировать нижние управленческие звенья (замахиваться на большее было в тех условиях прожектёрством). От бюрократических структур «развитого социализма» должны были сохраниться только названия — строительные и строительно-монтажные управления (СУ, СМУ) и тресты. По сути же предлагалось создать организации совершенно нового типа, сочетающие, подобно стройотрядам, экономическую выгоду – хозрасчет, оплата по труду – с чисто коммунистическими методами: жизнь коммуной; жёсткий устав, регламентирующий не только производственную деятельность, но и поведение в быту; «думающий центр»; выборный совет трудового коллектива, без согласия которого начальник не может принять ни одного важного решения; комиссары, организующие выполнение коллективных решений. Набирать в новые организации предлагалось только неиспорченную молодежь, не знакомую с бытом времянок, не знающую, что такое производственный брак, пьянка, прогулы. У организации должны быть свои техника, отдел снабжения, ремонтная база, домостроительный комбинат, транспорт, связь, проектная группа, специалисты по НОТ (научная организация труда). Организация сама будет выбирать место застройки, проектировать, разрабатывать типовые детали из новых материалов, составлять сетевые графики; строить поселок предполагалось месяца за три.
Иными словами, Мандриченко хотел среди всеобщей безалаберности и бесхозяйственности создать островок рационального строительства. И кое-что ему удалось сделать. 
В одной бодрой тогдашней песенке были такие слова:

Чтобы в тундре были парки,
А в пустыне стадионы,
Сдвинут горы наши парни,
Новосёлы-Робинзоны

Разумеется, ни один герой не в состоянии сдвинуть гору в одиночку. Но попытка сдвинуть гору без героя не обходится.
Высокий (около 190 см), крепко сложенный, весёлый, с открытым, располагающим лицом; обаятелен и прост, но без мужиковатости; умён и интеллигентен, но без демонстрации собственного превосходства; тактичен и деликатен, но при этом решительный командир и великолепный организатор, — таким запомнили Мандриченко окружающие. «В нём удивительно сочетались два трудно совместимых качества —  способность поддерживать железную дисциплину и демократизм поведения, — пишет начальник автобазы В. Потапов.  — Когда он увлекался какой-то идеей — это бульдозер. Это значит, что уже ”прёт” без остановки, причем не сам по себе: все, что рядом, он в этот вихрь затаскивает, и все начинают вместе с ним делать одно дело, прилагать усилия».
Словом, у Мандриченко было то, что теперь именуют харизмой. Он не тащил людей за собой, а увлекал их, наделяя ощущением собственной значимости, причастности к великому делу и уверенностью, что их ни при каких обстоятельствах не бросят в беде. Как выразился один из его «бойцов», «Мандро для всех в отряде был и отец и мать, и брат и сестра».
Анатолий был исключительно «правильным» человеком, но в нём эта правильность совершенно не выглядела занудством. Напротив — она была настолько естественна и привлекательна, что в его присутствии быть честным, порядочным человеком казалось не только нормально, но и единственно возможно.
Шмаль был впечатлен идеей Мандриченко. В октябре 1966 г. он изложил её на совещании молодых строителей, нефтяников и геологов Тюменской области. Присутствовавшие на совещании министр газовой промышленности СССР  А. К. Кортунов и первый секретарь обкома Б. Е. Щербина предложение поддержали, убедив Мандриченко возглавить экспериментальное строительное управление.
 Комсомолу в те времена иногда позволялись «спорные» эксперименты. Но, может быть, не менее важно, что тюменская инициатива наложилась на замысел тогдашнего первого секретаря ЦК ВЛКСМ С. П. Павлова создать в разных концах Советского Союза ни много ни мало пятьдесят молодежных центров.
Земляк Мандриченко, харьковчанин В. М. Игольников, вспоминает, как в декабре 1966 г. его вызвали в Москву. Там в гостинице «Юность» он встретил Шмаля, а с ним Мандриченко и управляющего трестом «Шаимгазстрой» В. Д. Чернышева. Мандриченко предложил Игольникову: «Бросай свои дела на Украине и приезжай к нам. Хочешь — будешь начальником управления, а я стану главным инженером, хочешь — я начальником, а ты главным». Игольников оказался лёгким на подъем и в феврале 1967 г. прилетел в Пунгу.
 На первых порах Мандриченко совмещал все должности — от кадровика до секретаря-машинистки. Ушли месяцы, чтобы выбрать и утвердить объект строительства, забросить туда до весны всё  необходимое (на вертолете до Светлого было пять часов лету), разработать и утвердить документы, штаты, подготовить базу.
 Тот факт, что деятельность создаваемой структуры проходила под эгидой ЦК ВЛКСМ, не гарантировал энтузиастам безоблачного существования: слишком зарегламентирована была вся жизнь, чтобы в ней мог комфортно существовать островок хозяйственной свободы.
 Набирать людей Мандриченко отправился в Харьков. Брал только тех, кого знал лично. Кончилась эта самодеятельность стуком в дверь:
 — Вы Мандриченко?
 — Я.
 — Пройдемте.
 В милиции ему предъявили обвинение в организации утечки из Харькова квалифицированных кадров. Объяснения, что это для пользы дела, не помогли:
 — Есть оргнабор, общественный призыв, существует порядок…
 Мандриченко пришлось срочно свернуть агитацию и покинуть Харьков. Однако около сотни человек он увёз с собой в Тюменскую область.
 В феврале 1967 г. в лесу, на участке, охваченном с двух сторон озером Ун-Мухин-Тув (что в переводе с хантыйского означает «светлый») высадился десант из четырёх человек с одним вагончиком двумя тракторами. По пояс в снегу они расчистили просеку. Одновременно группа работников создаваемого СМУ отправилась на станцию Комсомольск (по зимнику 200 километров от Светлого) принимать грузы. Местные работяги были поражены комсомольскими темпами:
 — Работают как папы Карлы, ей Богу!
 1 марта 1967 г. вышел приказ министра о создании в составе треста «Шаимгазстрой» комсомольско-молодежного строительно-монтажного управления (КМ СМУ) № 1. Возглавил управление Мандриченко; главным инженером стал Игольников, заместителем управляющего по политико-воспитательной работе, кадрам и быту (или, проще, «комиссаром») — В. С. Майданов, недавний начальник штаба ЦК ВЛКСМ по ударным комсомольским стройкам Западной Сибири. Силами этого управления и был построен Светлый — один из лучших на Севере поселков, автодорога к нему, а также Пунгинский газовый промысел и компрессорная станция.
Определение «комсомольско-молодежное» применительно к СМУ-1 означало реализацию идеи Мандриченко — перенести в подразделение министерства принципы работы студенческого стройотряда. Коммунистическая мораль и организация быта оригинально сочетались здесь с возможностью получать высокие по советским меркам заработки. Впрочем, в уставе СМУ акцент делался на коммунистические черты. Вот некоторые его положения:
 — руководство жизнью и деятельностью управления осуществляет специальный штаб;
 — работник обязан ставить интересы коллектива выше личных;
 — общественные поручения обязательны для исполнения;
 — также обязательно соблюдение внутреннего распорядка жизни управления; работник всегда обязан быть подтянутым, опрятным, чисто выбритым;
 — употребление алкогольных напитков и игра в азартные игры влекут немедленное увольнение.
 Заметим: это провозглашалось — и исполнялось — в ситуации, когда на всех уровнях принято было решать вопросы в ходе застолья (тем более в сибирских условиях!).
 Впрочем, в КМ СМУ, чтобы вылететь с работы, необязательно было напиваться. К примеру, одного парня уволили за то, что срубил кедр на стройплощадке: «нам здесь жить» — резонно сказали ему товарищи. Обнаружив, что по проекту надо подчистую вырубить сосны возле озера, специалисты управления за неделю разработали альтернативный вариант, согласно которому лесной массив в качестве природного парка становился центром поселка. Проект был принят союзным министром, и посёлок Светлый вырос среди вековых сосен.
Официально идея Мандриченко, поданная под флагом комсомольско-молодежной инициативы, получила одобрение на самом высоком уровне. Министр нефтедобывающей промышленности Шашин заявлял: «Я не могу подобрать слов, чтобы выразить восхищение работой студентов на нефтяной целине». Баталин вспоминает КМ СМУ почти с ностальгией: «Силами ребят перепроектировали то, что дал нам проектный институт, сохранили весь лес, построили вокруг леса кольцевую дорогу, а внутри кольца — поселок, по кромке леса. Но самое главное, что в этом управлении сформировалось самоуправление: был создан Совет трудового коллектива, в который не входил ни начальник, ни главный инженер, ни их заместители. Этот Совет решал принципиальные вопросы, которые вносились руководством. В результате отработали блестящие формы самоуправления. Потом мы пытались внедрить эти методы в тресте, но у нас не получилось».

«ПИРОГИ С КОТЯТАМИ»

Почему же «не получилось»?
Ну, во-первых, деятельность Мандриченко не стыковалась ни с советским трудовым законодательством, ни с уставом ВЦСПС (единственный в Советском Союзе профсоюзный центр), не позволявшим руководителю заплатить отличному работнику крупную сумму, но в то же время делавшим практически невозможным увольнение заведомого лодыря. Однако это не главное. «Не получилось» потому, что стиль работы (и вообще жизни) экспериментального СМУ никак не вписывался в общую тенденцию развития СССР, обычно именуемую «застоем» (хотя гораздо больше подходят термины «окостенение» или «разложение»).
Сначала всё шло нормально, если не считать погоды. 1 марта появился приказ об образовании КМ СМУ, а вскоре неожиданно, на месяц раньше обычного, наступила весна. Зимник до Комсомольска раскис. А вагончиков в Светлом нет, жить негде. Спасли положение два шофера, оба Василии — Синчук и Максименко. Сроду не ездившие по зимнику, они совершили то, что местные работники считали невозможным: доставили вагончики в Светлый.
Правда, мечта Мандриченко о рациональном строительстве без времянок и вагончиков с самого начала подверглась серьезной корректировке. В отношении бытовых условий Светлый мало отличался от прочих поселений сибирских первопроходцев: палатки, вагончики, «буржуйки», спальные мешки. Нетипичной была атмосфера. Воспоминания строителей Светлого окутаны романтической дымкой. «Там были совершенно особые отношения между людьми, он и сегодня может служить прообразом некоего общества будущего», — пишет Шмаль. Сами строители о своём поселке говорили: «Игрим не Рим, Урай не рай, а Светлый — маленький Париж». На «центральной площади» этого «Парижа» располагалось построенное в инициативном порядке кафе «Комарик». Рядом с кафе — мачта с флагом, большая палатка, прибитый к сосне почтовый ящик и надпись «Строительно-монтажное комсомольско-молодежное управление». Вокруг на деревьях таблички — «Улица Надежд», «Харьковская набережная», «Улица космонавта Комарова». Дорогу на работу окрестили «Тропой Мужества»: часто в потемках человек оступался и увязал по пояс в трясине.
 Улицы состояли из вагончиков, украшенных лозунгами: «Заходи, гостем будешь», «Ешь за троих, работай за пятерых», «Осторожно — начальство!». В вагончике начальства, т. е. Анатолия Мандриченко — рация, стол, спальная полка, две гравюры и два шкафа книг, включая «Атомную физику», «Научный коммунизм», «Нормы и расценки в жилищном строительстве», брошюрки на английском языке для чтения в старших классах.
 В Светлом не было своего хлеба. Проложили лежневку к газопромыслу, назвав ее «дорогой жизни». Она систематически тонула в болоте, её приходилось то и дело подсыпать.
 В Светлом действовал сухой закон. Но самые необходимые мелочи — кабель, проволоку и т. п., — приходилось доставать у соседей в обмен на поллитровки. Как-то Мандриченко сгоряча запретил подобный обмен, а на следующий день производство встало. Пришлось вернуться к испытанной схеме.
 Своей техники у строителей Светлого не было, она принадлежала управлению механизации, находившемуся в Урае. Там и ремонтная база, и бухгалтерия. Сломался «палец» в бульдозере — посылай в Урай своего человека, заказывай вертолет, плати 1200 рублей (при среднемесячной зарплате в те годы около 150 рублей), и через неделю получишь отремонтированный «палец».
Тем не менее некоторое время казалось, что реорганизация строительной системы на рациональной основе продвигается. Тюменский обком комсомола предложил Мингазпрому сформировать два комсомольско-молодежных треста. Приказом по министерству от 6 июня 1969 г. на базе СМУ-1 был создан комсомольско-молодежный трест «Севергазстрой» (начальник Анатолий Мандриченко, главный инженер Юрий Струбцов), а на базе СУ № 19 — аналогичный трест по монтажу блочно-комплектных устройств «Тюменьгазмонтаж» (начальник Игорь Шаповалов, инициатор комплектно-блочного метода, впоследствии лауреат Ленинской премии).
 Журналист Р. Александров,  посетивший Светлый в 1970 г., писал в репортаже: «Есть много вопросов, в которых ни главк, ни областные комсомольские органы не в силах светловцам помочь. Требуется участие госкомитета по труду и заработной плате, Госстроя, Газпрома, Госплана СССР…
Многое пережил поселок. Таёжный пожар и паводок. Из-за сильного обмеления реки сел Светлый на мель: остался без материалов. Где-то застряла на пути к нему стационарная радиостанция. Один раз светловцев даже обокрали. Обчистили весь продовольственный склад, и привет, как говорится, фирме. Что оставалось? Стенать, причитая на всю тайгу? Черта лысого! На складских дверях написали такое: ”В склад не ходить, всё украдено”.
 Город растёт, не срубив ни одного дерева. Весёлый, задиристый нрав у города».
Весной 1970 г. нефтяники, газовики, строители готовились к открытию навигации. В мае Мандриченко и Струбцова вызвали в Надым на совещание, где начальник «Главтюменьнефтегазстроя» А. С. Барсуков объявил: сроки подачи газа с месторождения Медвежье будут предельно жёсткими. Мандриченко готовил группу для переброски по реке грузов в район Пангод, но перед самым началом навигации молодого начальника треста свалил инфаркт. Подняться он уже не смог. Его переправили по воздуху в Салехард, оттуда в Тюмень. После выздоровления Анатолию поручили формирование нового треста «Тюменьпромгазстрой». В Надыме он больше не появился.
Сразу после «выпадения» Мандриченко все его ближайшие соратники подверглись изгнанию. Струбцов пишет: «Безжалостность, жестокость и стремительность устранения и вытеснения ключевых фигур из команды Мандриченко превзошли мои самые мрачные ожидания. Первым был устранен В. С. Майданов. Один за другим покинули трест начальник ПТО Е. Н. Туюров, главный диспетчер Е. П. Кусюкин и другие. Всех вынуждали писать заявление об уходе по собственному желанию.
Моя должность была номенклатурой Коллегии министерства. Вероятно, поэтому против меня был применен более изощренный и изуверский прием». Струбцова обвинили в незаконном расходе фонда заработной платы — якобы он самолично принял решение разработать проект восстановления недостроенной железной дороги Надым-Пангоды.
Поддержки главка «команда Мандриченко» к этому времени лишилась: Барсукова, всегда их «прикрывавшего», в 1970 г. отправили строить газопровод в Ираке. А что же другие высокие начальники? Пытались ли они защитить «молодых строителей коммунизма», чьими достижениями еще недавно громко восхищались? Где были ЦК ВЛКСМ, министр Шашин, первый секретарь обкома Щербина? История об этом умалчивает. Струбцов сумел отбиться, предъявив правительственную телеграмму с распоряжением тресту выполнить именно те работы, за которые его теперь пытались отдать под суд. Но все остальные люди Мандриченко от руководства трестом были отстранены. 
Анализировать причины такого поворота событий можно на разных уровнях.
Если забраться совсем высоко, можно вспомнить, что на рубеж шестидесятых — семидесятых годов пришелся окончательный крах «коммунистической мечты». Слишком многим становилось ясно, что общество СССР развивается совсем не в том направлении, которое было описано И. Ефремовым («Туманность Андромеды») и братьями Стругацкими («Полдень. XXI век»). Люди из команды Мандриченко принадлежали к числу последних энтузиастов, вдохновлявшихся идеалами коммунизма.   
Спустившись пониже, можно констатировать, что начальство часто предпочитает послушных исполнителей энтузиастам-самовольщикам. Пытаясь максимально урезать зависимость своего треста от неэффективных структур «развитого социализма», Мандриченко заработал репутацию «неуправляемого». Он создал собственное проектно-сметное бюро, организовал в Тюменском аэропорту «свой» участок по снабжению, который отказывался закрыть, несмотря на неоднократные приказы главка.
Часто эпопею Мандриченко описывают в терминах «конфликта поколений», в котором молодые идеалисты противостояли матерым практикам, «знающим жизнь». Вот мнение Струбцова на этот счет: «Те, кому выгодно и сегодня выпячивать какое-то непонятное отсутствие жизненного опыта у нас, по-моему, пытаются хоть как-то оправдать появление на Крайнем Севере одиозных фигур разного калибра начальников, не имеющих никакой профессиональной подготовки, часто с более чем скромным образованием. В большинстве случаев профессиональную непригодность этих самых, по блату назначенных руководителей приходилось обрабатывать и отрабатывать профессионалам. Сколько людских судеб поломано, исковеркано этими авантюристами, чаще всего вельможного, барского, холуйского и вороватого покроя. Один из профессионалов, третий главный бухгалтер треста ”Севергазстрой” Василий Федорович Голиков, называл эту людскую накипь смачным украинским словом ”вытребенки”».
Приведем отрывки из датированного 4 марта 1974 г. письма главного редактора журнала «Урал» О. Ф. Корякова своему другу Е. Я. Багрееву, редактору газеты «Уральский рабочий».
 «Как преодолеть мнение весьма высоких товарищей, которые утверждают, что в целом освоение Сибири идёт разумно и по-хозяйски, а я знаю, я вижу, что там царит вопиющая бесхозяйственность и бестолковщина? Я в Сибирь (в Тюменщину) ездил три года подряд, и нынче поеду, и после. Начинал с Новосибирского института экономики и организации промышленного производства, познакомился прежде всего с мнением учёных мужей, чтобы не ошибиться. А потом, уже в тайге и тундре, наблюдал дело своеглазно. И увидел то, о чем говорили учёные мужи, с мнением которых не очень-то считаются. Я уж не говорю о том, что, по сути, отсутствует стратегический план освоения Сибири, что и поныне властвует волюнтаризм. Не говорю о том, что летят на ветер десятки (если не сотни) миллионов рублей.
 Я знаю людей, которые пытались с этим бороться. Их или “съели”, или они, кто похитрее, смотались оттуда сами, в более спокойные места…
 P. S. Я наблюдал за одним комсомольско-молодежным строительным управлением, которое воздвигло знаменитый поселок Светлый, затем было преобразовано в комсомольско-молодежный трест «Севергазстрой» и получило задание строить город Надым. Мужики из этого треста всячески старались держать марку “комсомольско-молодежного подразделения”, боевой дух, — а кончилось все это пшиком. Возглавлявший это дело беззаветный Толя Мандриченко был выперт и едва унёс ноги (сейчас он в Москве директором дирекции строящихся атомных предприятии). Его комиссара Виталя Майданова сейчас “доедают” в Надыме.
 Писал я Тяжельникову (преемник Павлова на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ. — А. А.) развернутое, аргументированное письмо, да что Тяжельников может сделать?..»
А вот что пишет Коряков о строительстве Надыма:
«Впечатлений масса, проблемы НРПО (нового района промышленного освоения) во многом для меня ясны, немало интересных фактов, коллизий и характеров, а вот писать — всё  не получается.
 Писать широко, всерьез и правдиво — просто нельзя. Потому что надо описывать нечто непотребное. Волюнтаризм процветает, о переходе к экономической реформе строители тех мест и помышлять не могут, на ветер летят большие миллионы. Строительство города ведётся без утвержденного генплана, без необходимых материалов, подчас по заведомо устаревшим проектам, без должной изыскательской подготовки. А этой весной наблюдал я вселенский переполох в связи с прокладкой газопровода Медвежье — Пунга (на Урал) и пуском газопромысла в Пангодах. Обидно, когда крупные и в общем-то неглупые инженеры в ранге зам. министра и нач. главков опускаются до уровня начальника стройуправления и даже прораба. Государственность сих мужей при таком подходе к делу мельчает и низводится до величин почти нулевых. Неполадки же более мелкие — на каждом шагу.
 Вы пишете: “Смелость критики, изобличения, “травли негодного” (Ленин) крайне важны и необходимы”. Это так. Но допустимо это в докладных ЦК, а не в книгах. Писать обо всем этом я не могу, ибо в принципе делается истинно великое и совершенно необходимое для нашей страны дело. Писать неправду тоже не могу. Значит, надо найти те коллизии, о которых я мог бы говорить правду, не затрагивая то, что затрагивать нельзя. Этакая детская игра в “горячо — холодно”. Тут не до крупного.
 А люди там хорошие, интересные, хотя главный движитель для большинства северных строителей, конечно, деньги. Умы — зрелые, работают в общем-то здорово, и то, что мы называем трудовым героизмом, — дело обычное.
 Вот такие, Евгений Яковлевич, пироги с котятами. Проблем много. Ими дышим».
 Раз уж искренние патриоты, подобные Корякину, не осмеливались писать правду о закулисной стороне «великого освоения», полной ее картины  мы, вероятно, не составим никогда. А посмотреть, вероятно, было на что.
В Тюменской области строительные работы приходилось вести преимущественно зимой, поскольку летом из-за бездорожья невозможно было подвозить материалы, конструкции и технику. Складов не было, оборудованных площадок не было. Десятки миллионов тонн грузов выгружали просто на берег реки. Всё это приводило к большой порче материалов и изделий, да и учёта почти не было. В таких условиях посадить можно было кого угодно; люди материально ответственные работали под дамокловым мечом. Руководство «Главтюменьнефтегаза» с самого начала обратилось в обком КПСС, в областную прокуратуру и в МВД с убедительной просьбой — чтобы в хозяйственную деятельность главка несколько лет никто не вмешивался, иначе пойдут судебные процессы, и область так «прославится», что путные люди вряд ли захотят ехать на тюменские стройки. К просьбе отнеслись с пониманием, а главк принялся налаживать ревизионную службу, наводить порядок административными мерами и создавать транспортно-складскую инфраструктуру. По уверениям Баталина, «воровства практически не было. Если где-то возникали какие-то негативные явления, то мы соответствующего руководителя увольняли или понижали в должности, а уголовных процессов практически не было, иначе действительно Тюмень стала бы проклятым краем».
«Негативные явления» — это воровство. В позднем СССР существовала широко развитая теневая экономика. При формально декларированной почти стопроцентной государственной собственности множество людей в силу служебного положения имели возможность пользоваться государственным добром как своим собственным. В частности, начальник строительной организации мог из казенных материалов и казённой техникой строить себе жилье, мог продавать материалы и технику «налево», наконец, мог просто приписывать объемы работ, получая «ни за что» увесистые премиальные для себя и своих работников. Сведущие люди утверждают, что в Сибири строительные начальники порой ухитрялись сдавать по несколько раз один и тот же объект. Как использовались при этом выделенные государством финансовые средства и с кем они делились, можно только догадываться.
 Мандриченко и его соратники заведомо не вписывались в эту насквозь фальшивую систему. К тому же начиналась эпоха широкомасштабных партийно-комсомольских застолий, а у них алкоголь был под запретом. Попробуешь представить кого-нибудь из них в начальственной баньке с водкой и бабами — ну, не получается, хоть убей!
Анатолий Михайлович Мандриченко после болезни некоторое время работал в Тюмени. Женился, родил сына. Потом переехал с семьей в подмосковный Троицк, строил там научный центр, ездил на Кубу. Поддерживал связь с соратниками — Потаповым, Струбцовым, Майдановым и другими. Умер в 1983 г. в возрасте 47 лет.

    ДРУГАЯ СТОРОНА ТРУБЫ: НЕФТЬ ВМЕСТО РЕФОРМ

    За 13 лет с начала (в 1964 г.) промышленной разработки месторождения ЗС НГП (Западно-Сибирской нефтегазоносной провинции) дали миллиард тонн нефти. С 1972 по 1984 г. ежегодная добыча выросла с 62,7 до 378 млн. тонн. Ни один нефтяной регион страны не знал таких темпов. Общий объем добычи нефти в СССР на пике развития — в середине 1980-х гг. — превысил 600 млн. тонн. «Что такое застой и был ли он на самом деле, — возмущается в воспоминаниях Ф. К. Салманов, — если страна в этот период догнала и перегнала США по нефтедобыче?»
    В самом деле, застой был где угодно, только не в нефтяной и газовой отраслях. Но, не приемля термина, Салманов как нельзя лучше сформулировал суть процессов, происходивших в СССР: «Железный централизм выращивал конформистов, создавал неблагоприятную обстановку в обществе… Скрывать ресурсы, маскировать настоящие возможности, чтобы обеспечить спокойную жизнь, стало всеобщим поветрием. Иные производственники рьяно оспаривали прогнозы учёных лишь для того, чтобы не брать на себя лишние хлопоты. Боязнь не справиться с напряжённым заданием  заставляла всё время ”играть на понижение”».
    С ностальгией вспоминая советскую систему, великий геолог вместе с тем даёт ей крайне нелицеприятную характеристику. По мнению Салманова, «при Брежневе партия победила Советскую власть… Практика подавления любой инициативы существовала даже в высших эшелонах власти. А. Н. Косыгин был инициатором экономической реформы, которая была сорвана Л. И. Брежневым и его окружением, после чего отношения между ними оказались испорченными. Как-то в беседе со мной А. Н. Косыгин заметил, что когда у человека ”бровь густой, то язык пустой”. И я тогда понял, что ни одна инициатива этого талантливого государственного деятеля не будет поддержана…
— К сожалению, довести реформу до логического завершения нам не дали, — рассказал мне Н. К. Байбаков, – её не поняли и не поддержали в Политбюро. Когда на одном из заседаний в Кремле обсуждалась концепция реформы, председатель Верховного Совета Подгорный со свойственной ему грубоватостью воскликнул:
— На кой черт нам реформа? Плохо развиваемся, что ли?
    Кремлевские старцы, давно уже махнувшие рукой на будущее, — ”после нас хоть потоп!” — только нефтедолларами и поддерживали уровень жизни, распродавали нефть, газ — достояние наших детей, внуков и правнуков, как промотавшиеся помещики, а везли из-за океана пароходами хлеб, тряпки, создавали видимость благополучия. И всё равно денег не хватало. А когда нечем было платить зарплату, гнали в регион эшелоны водки, она тут же раскупалась, вот вам — зарплата».
На пике нефтедобычи из 600 с лишним добываемых ежегодно миллионов тонн на экспорт шло примерно 130 млн. Из них около 70 % поставлялось в страны «социалистического лагеря» и «социалистической ориентации» по «внутренним ценам» (на порядок дешевле мировых). Да и расплачивались эти «льготники» по бартеру;  таким путём наши заводы получали гэдээровские и чехословацкие станки, а прилавки наполнялись  гэдээровскими и венгерскими лекарствами, гэдээровской, чехословацкой и польской одеждой, венгерскими, болгарскими, польскими и румынскими овощными консервами, и т. п.
Зато 30 % добытой нефти продавалось в капиталистические страны за свободно конвертируемую валюту. Валютная выручка от их продажи в страны ОЭСР увеличилась за 1972–1984 гг. с 2 до 26 млрд. долларов в год (в пересчете на доллары 2000 г.). 
Углеводороды превратились в главную «несущую конструкцию» дряхлеющей советской экономики, позволяющую столь же дряхлому Политбюро ЦК КПСС худо-бедно обеспечивать стране одновременно «пушки» и «масло». По свидетельству Н. К. Байбакова, двадцать лет возглавлявшего Госплан СССР, после начавшегося в 1973 г. резкого роста цен на нефть, нефтепродукты и природный газ «Алексей Николаевич Косыгин на совещании руководителей Госплана, Министерства внешней торговли и отраслевых министерств предложил направить в первую очередь дополнительную свободно конвертируемую валюту на закупку западного комплексного оборудования для создания новых производств».
Импорт зерна также покрывался за счет экспорта углеводородов. Нефтяник В. И. Грайфер в часто цитировавшемся интервью рассказал, что Косыгин неоднократно обращался к начальнику «Главтюменьнефтегаза» Муравленко: «С хлебушком плохо — дай три миллиона тонн нефти сверх плана».
Во второй половине семидесятых и в восьмидесятые годы работа Центральной комиссии по разработке нефтяных месторождений определялась необходимостью выполнения исключительно высоких плановых заданий по добыче нефти. Упор делался на эксплуатацию гигантских, удобно расположенных месторождений с самыми качественными нефтью и газом. Средние и мелкие месторождения — а такие составляли 95 % общего числа —  почти не затрагивались. Тщетно министр нефтяной промышленности В. Д. Шашин призывал Госплан и ЦК КПСС задуматься о последствиях такой политики. Экономика Западной Сибири приобрела исключительно однобокий характер: сюда текли рабочая сила, оборудование, продовольствие, потребительские товары, а добываемые нефть и газ шли в другие регионы страны и на экспорт. Всё, что не было напрямую связано с добычей и транспортировкой углеводородов, оказалось отодвинуто на задний план. Так, Тобольский нефтехимический комбинат не был доведён до выпуска профильной продукции (каучуков и эластомеров), а Томский зависел от поставок горючего из Омской и Иркутской областей!
Об отношении промысловиков к сибирской природе с болью в душе писал влюбленный в Сибирь Ф. К. Салманов: «Пока ещё крепко сидит в сознании у хозяйственников представление о том, что Север – кладовая богатств бесплатных. Главная трудность, мол, добраться, а там черпай безвозмездно. Но ныне, чтобы черпать, надо платить… Простой пример: испокон тундровики ездили по своим просторам без дорог, напрямую, как кому понравилось. Эта привычка сохраняется и поныне. Но велика разница – на оленьей упряжке едет человек или на гусеничной машине! Посмотрите с вертолёта, что представляет собой дорога на буровую или вдоль газовой трассы. Километры истерзанной почвы и скудной растительности. Это дорога. А ездят и целиной! Причём подсчитано: ширина двух гусениц вездехода составляет 1 метр и 8 сантиметров. Прокатился по ягельнику сто километров – вывел из строя почти одиннадцать гектаров пастбищ. След к тому же не зарастает лет пятнадцать. Хорошо ещё, если не начнётся термокарст –  ”тракторная эрозия”.
На первый взгляд, куда ни кинь взор, озёра кишат рыбой, всюду в достатке зверье и дичь. Но перенасыщенность эта кажущаяся. И нет ничего легче, оказывается, выловить кишащую рыбу (уж слишком медленно она растет!), вытоптать пастбища. Ведь уже теперь настоящие рыбаки и охотники уезжают и улетают из северных городов  и посёлков на десятки и сотни километров в глубь ещё не тронутой цивилизацией тундры или тайги, чтобы душу отвести».      
Власти по мере сил старались направлять развитие градостроительства. Миннефтепром и Мингазпром подавали в плановые органы сведения о промышленных запасах нефти и газа, и на основе этих сведений строились предположения, сколько надо будет привлечь дополнительно работников. Для их расселения требовались новые территории, дополнительное строительство жилья. Однако данные министерств-заказчиков часто менялись, уточнялись, пересматривались, особенно по таким городам, как Сургут, Нады¬м, Новый Уренгой.
В 1970 г. были введены в строй заводы КПД в Сургуте и в Тюмени. Однако развитие сборного домостроения сталкивалось с большими проблемами. Строительство и эксплуатация Сургутского завода КПД осуществлялась силами заключённых, для чего был организован лагерь на две тысячи человек. «Однако если построить завод силами заключённых ещё как-то удалось, то организовать его эксплуатацию не получилось, — пишет Баталин. — Пришлось закрыть лагерь и привлечь для работы на заводе молодёжь. К нам долго не шли хорошие специалисты. Ситуацию удалось переломить с большим трудом с помощью привлечения квалифицированных руководителей и специалистов из Донецка и других городов Украины, где панельное домостроение получило распространение. В результате сборное домостроение в Западной Сибири начало успешно развиваться, и мы существенно увеличили ввод жилья».

В ЗЕРКАЛЕ НОВОГО УРЕНГОЯ

 Освоение открытого в 1966 г. гигантского, уникального нефтегазового Уренгойского месторождения потребовало создания нового населённого пункта.
 19 сентября 1973 г. из Надыма в сторону Уренгоя вылетел вертолет Ми-8. Находившейся на его борту правительственной комиссии, которую возглавлял новый министр газовой промышленности СССР В. А. Оруджев, предстояло окончательно определить место закладки жилого поселка, из которого впоследствии должен был вырасти город.
 Вертолет приземлился рядом с излучиной реки Ево-Яха, на окраине будущего поселка. Возможно, именно тогда Владислав Владимирович Стрижов, начальник Надымского газопромыслового управления (спустя пару недель на его базе будет образовано ПО «Надымгазпром») определился с местом первого выхода на Уренгой, взяв на себя ответственность за решение о высадке первого десанта. Автотракторная колонна «Надымгазпрома» вышла из Пангод 16 декабря 1973 г., а 23 декабря десант прибыл на место назначения. Здесь его встретили прилетевшие на вертолете руководители Пуровского района и первооткрыватель Уренгойского месторождения, начальник Уренгойской нефтеразведочной экспедиции Василий Тихонович Подшибякин, передавший «эстафету» газовикам.
1 мая 1974 г. газодобытчики справили новоселье в первом жилом бараке на первой улице, названной улицей Оптимистов. Поселок Новый Уренгой был зарегистрирован 18 августа 1975 г., а 16 июня 1980 г. стал четырнадцатым городом Тюменской области. 
  Население Нового Уренгоя стремительно росло. Надымский завод КПД поставлял стройконструкции хорошей «северной» серии. Если в самом Надыме очистные сооружения появились лишь на пятом году строительства, то в Новом Уренгое — на втором. Однако в Надыме жилья тоже не хватало, поэтому было принято решение поставлять из Ленинграда серию ЛГ-600 и строить девятиэтажки силами «Главленинградстроя» (со временем был даже создан трест «Ленуренгойстрой»). В роли заказчика выступало объединение «Уренгойгазодобыча» (в последующем «Уренгойгазпром»). И. С. Никоненко, тогдашний главный инженер «Уренгойгазодобычи», считает, что городская застройка получилась хаотичной, разбросанной, строения разномастные, южную часть Нового Уренгоя мечом пересекает линия железной дороги, грандиозный путепровод над ней не оправдывается грузопотоками. Не улучшает общий вид и законсервированный остов домостроительного комбината. Сам Никоненко объясняет эти недостатки прежде всего общей проблемой ЗС НГК: неопределенностью объемов планируемой газодобычи и соответственно численности работников с семьями. За 13 лет у Нового Уренгоя было четыре генплана, а верный прогноз никак на давался. В 1974 г. институт «Гипрогор» исходил из населения 30 тыс. чел., в 1979 году — 70 тыс., в 1982 году — 160 тыс., и в 1987 году — 200 тыс. (в 2014 г. население города составляло около 115 тыс. человек.). В результате функциональные зоны не могли нормально развиваться, возникала чересполосица, приходилось при¬нимать сложные и дорогостоящие решения по но¬вым площадкам для застройки.
 Кроме того, в процессе строительства менялись проектировщики, каждый задавал «свои» типы домов, а ближайшие домостроительные комбинаты в Сургуте и Надыме не всё могли освоить. Заказчиков, т. е. собственно «Уренгойгазодобычу», в первую очередь занимали вопросы производства; жилищное и культурно-бытовое строительства находились на втором плане. Увязнув в дискуссиях с проектировщиками и строителями, газовики ограничивались латанием дыр: ставили деревянное жилье, комплекты зданий социального назначения закупали за рубежом или приспосабливали для этих целей производственные помещения.

ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ: ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 241

На бумаге процесс освоения Западной Сибири выглядел рентабельным: средства экономились за счёт инфраструктуры. Доля капиталовложений, направленных на непроизводственное строительство в ЗС НГП, снижалась от пятилетки к пятилетке. В 1971–1975 гг. она снизилась против уровня 1966–1970 гг. в 1,5 раза – до 12,1 %, а в 1976–1980 гг. – до 9,2 %. Капиталовложения в непроизводственное строительство по Тюменской области и национальным округам были вдвое ниже, чем в среднем по РСФСР. Несмотря на сохранение высоких темпов жилищно-гражданского строительства, во второй половине 1970-х гг. уровень обеспеченности населения жильем и объектами соцкультбыта в ряде городов нефтегазового комплекса снизился по сравнению с первой половиной десятилетия. Половина геологов, промысловиков, строителей ютилась в продуваемых морозными ветрами балках.
К этому времени стало ясно, что схема «базовый город — вахтовый посёлок» себя не оправдывает. Рабочие поселки развивались без планов и по количеству жителей догоняли города. Вокруг базовых городов стихийно возникали крупные поселения: около Сургута — Федоровский, формально считавшийся вахтовым, возле Нефтеюганска — Пойковский, под Надымом — Пангоды. Впрочем, и сами базовые города состояли из отдельных, самостоя¬тельных посёлков. Пока власти пытались пресекать разрастание вахтовых посёлков непосредственно на месторождениях, в базовых городах население увеличивалось ежегодно на 10–12 тыс. человек. Между тем мощности стройиндустрии по-прежнему отставали от потребностей.
По свидетельству авторов монографии «Нефтяная промышленность России в послевоенный период», «к началу 1978 г. в регионе накопился такой узел проблем, для разрешения которого требовались особые чрезвычайные меры».
С 1978 г. в Государственный план социально-экономического развития СССР был включен раздел «Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс». Однако главной задачей региональной программы остались «добыча нефти и газа и их доставка в европейскую часть СССР».
По части жилья и объектов соцкультбыта наиболее тяжелым было положение нефтяников. И вот они решили: раз Тюменская область работает на всю страну, почему бы стране, как в 1969 г.,  не помочь Тюменской области?
Реализовать эту идею можно было лишь через принятие совместного постановления ЦК КПСС и СМ СССР.  О том, как продвигалась эта идея, рассказывают по-разному.
13 декабря 1979 г. академик А. А. Трофимук, первый заместитель председателя Сибирского отделения АН СССР, на приеме у секретаря ЦК КПСС А. П. Кириленко говорил о том, что развитие ЗС НГП скоро позволит СССР решить «главную экономическую задачу страны» — достичь и превзойти уровень США в потреблении углеводородного сырья на душу населения. «Эта часть моей информации была воспринята собеседником очень хорошо, — вспоминал позже Трофимук. — А. П. Кириленко, вдохновленный успехами нефтяников, обещал всячески содействовать ускорению решения проблемы "догнать и перегнать"».
Обнадеженный реакцией могущественного собеседника, Трофимук «решил приступить к другой, менее приятной информации». Он напомнил, как после землетрясения в Ташкенте все союзные республики СССР были призваны принять участие в быстром восстановлении города, хотя народное хозяйство СССР понесло от этой операции многомиллиардные убытки. Строительство Байкало-Амурской магистрали тоже осуществлялось всеми союзными республиками, хотя опять же, пока дорога строилась, страна имела только затраты и никаких доходов. А золотой поток углеводородного сырья Западной Сибири обогащает страну, позволяет финансировать названные стройки, оборону страны, компенсировать убыточность угольной промышленности и других отраслей. Однако люди, свершающие этот подвиг, до сих пор не обеспечены жильем и другими социально-бытовыми благами.
«Последние мои слова так взволновали А. П. Кириленко, — пишет Трофимук, — что он быстро поднялся с кресла и нервной походкой стал многократно измерять свой кабинет. Немного успокоившись, он воскликнул.
— Что ты предлагаешь?!
— Я предлагаю оказать нефтегазодобывающей промышленности Западной Сибири хотя бы такую же помощь, которая оказывается Ташкенту и БАМу. Нефть и продукты её переработки потребляют жители всех союзных республик. Позаботиться и помочь отрасли, обеспечивающей эти потребности самой дешевой продукцией — благородная и приятная обязанность каждого.
Отведав по чашке цикориевого настоя с бубликами, мы дружески расстались».
Н. А. Мальцев, преемник Шашина на посту министра нефтяной промышленности, вспоминал, как в начале марта 1980 г. на заседании Политбюро обсуждался вопрос об оплате 42 млн. тонн пшеницы, купленной в Канаде и США по весьма выгодной цене. Платить за пшеницу было нечем, и Л. И. Брежнев обратился к Мальцеву:
— Надо в текущем году добыть дополнительно 10 млн. тонн нефти, продать и вырученные деньги направить на оплату пшеницы.
Получив такое неподъемное задание, Мальцев счёл возможным обратиться к руководителям союзных республик с просьбой оказать помощь Западной Сибири в строительстве жилья и автомобильных дорог. На словах министра поддержали завотделом тяжелой промышленности и энергетики ЦК КПСС, секретарь ЦК В. И. Долгих, члены Политбюро В. В. Гришин и К. У. Черненко. Однако дело, как ни странно, не двигалось с места. По воспоминаниям Мальцева, он имел «крутой разговор» с заместителем Косыгина В. Э. Дымшицем. Содержание этого разговора Мальцев не раскрывает, однако о нём можно составить представление по другим источникам.
Дымшиц объяснил министру, почему его вопрос никто не хочет решать. Внешне к концу 1970-х гг. СССР выглядел монолитом. Однако союзное руководство (Политбюро ЦК КПСС) практически уже не имело рычагов воздействия на республики, стремившихся по максимуму «доить» Москву (по сути — Россию), но отказывавшихся что-то делать для других. Понимая это, Политбюро просто не предпринимало никаких шагов, способных нарушить хрупкое равновесие. Сам Дымшиц лезть в это деликатное дело  тоже отказался, но зато подсказал Мальцеву, каким образом строптивых республиканских вождей ещё можно склонить к повиновению: в будущем постановлении надо записать, что ответственность за его выполнение возлагается лично на первых секретарей республиканских компартий. Республиканские вожди все хотели стать секретарями ЦК КПСС, членами или хотя бы кандидатами в члены Политбюро, поэтому были заинтересованы в выполнении московских заданий. 
И вот 20 марта 1980 г. появилось судьбоносное для Тюменской области Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 241 «О неотложных мерах по усилению строительства в районе Западно-Сибирского нефтегазового комплекса». Кажется, это было последнее действительно общегосударственное решение в народном хозяйстве находившегося при последнем издыхании Советского Союза. Россия (РСФСР),  Украина, Белоруссия, Узбекистан, Казахстан, Литва, Латвия, Эстония, Москва, Ленинград, Свердловск  получили конкретные задания по строительству жилых домов, объектов социально-бытового назначения и автомобильных дорог в районах добычи нефти и газа Западной Сибири. В качестве компенсации каждое ведомство и каждая территория, причастная к выполнению 241-го постановления,  получили возможность создать у себя за счёт централизованных инвестиций дополнительные мощности стройиндустрии. Обязанности генеральных подрядчиков по строительству городов и поселков в этом регионе были возложены на Министерство строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР (министром там был бывший первый секретарь Тюменского обкома КПСС Б. Е. Щербина), Министерство промышленного строительства СССР и Министерство строительства СССР.
Участие таких развитых регионов, как Москва, Ленинград, Прибалтика, Белоруссия, намного увеличило темпы и улучшило качество застройки городов Тюменской области. «Подъём чувствовался во всем, — вспоминает Мальцев, — результаты положительно сказывались на работе нефтедобывающих объединений. Однако сверхплановой добычи нефти в объеме 10 млн. тонн в 1980 г., конечно, не состоялось. Чудес не бывает. Я уже говорил, что Правительство и ЦК КПСС не понимали до конца всей логики развития нефтяной промышленности. Отдел тяжёлой промышленности неоднократно направлял руководству ЦК КПСС (то бишь Политбюро. — А. А.) подробные записки, но на них не было принято адекватно реагировать».
С принятием 241-го постановления вложения в непроизводственное строительство в Западной Сибири увеличились по сравнению с предшествующим пятилетием почти вдвое, но их удельный вес в общем объеме ассигнований продолжал снижаться. В середине 1980-х гг. обеспеченность населения Западной Сибири объектами соцкультбыта составляла в среднем от 40 до 80%.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

О том, каким образом и по каким причинам развалился Советский Союз, написано очень много. Чтобы не отбивать хлеб у политологов, ограничимся несколькими цитатами из воспоминаний Ф. К. Салманова.   
«Самыми беззастенчивыми нарушителями установленного порядка были вожди. Для них не существовало никаких законов и уставов. Все помнят, что для коммунистов высшей конституцией был Устав партии. Но именно вожди не ставили его ни в грош».
Во времена Андропова (1983-1984 гг.), когда Салманов был начальником «Главтюменьгеологии», его тайно вызвал в Москву на Лубянку знакомый генерал КГБ, предупредив: «Никаких докладов в обком, местное управление КГБ не ставь в известность». При личной встрече генерал попросил Салманова выделить «двух честных людей» (!) для работы в КГБ. «Вскоре двое моих посланцев – русский и азербайджанец – работали в системе госбезопасности. То, что они мне во время наших встреч какими-то намёками, полунамёками рассказывали, в голове не укладывалось. Взяточничество вовсю процветало в Московском горкоме КПСС, обосновалось оно и в ЦК КПСС. В организационном отделе, по сути кадровом, за деньги можно было получить любую должность, кроме, пожалуй, той, что являлась номенклатурой Политбюро. Они называли и некоторые фамилии. С удивлением вижу сегодня кое-кого из них, из тех фамилий, в Государственной Думе,  в правительственных кругах…. Интересно, в чём заключается главная ”воздушная подушка” их непотопляемости? 
Парни мне сказали, что у них уже подготовлено два десятка томов подобных дел. Работа у них спорилась, пока жив был Ю. В. Андропов. А после его смерти об их существовании начали забывать. Наконец как-то, года через полтора после смерти Андропова, им позвонили с предложением в течение месяца покинуть СССР. Они знали, видимо, истинные истоки такого звонка, поэтому подчинились без сопротивления. Правда, русский вернулся в Тюмень, а азербайджанец уехал за границу. Через полгода узнаю, что русский погиб нелепой смертью, а четыре года спустя и про азербайджанца мне сообщили, что и его не стало.
И что остаётся думать после всего этого?»