Хроника одной смерти - 13

Полночь с 4-го на 5-е июля 1764 г.

Сквозь решетку пробитого под самым потолком каземата окна просачивался слабый свет. Было время последних «белых» ночей, и вязкий невский туман не мог погасить этот предательский луч. Но так, может быть, и лучше? Не нужно запаливать факел, чтобы осветить спящего узника, достаточно того, что и так видна ширма, за которой – лежанка, а на ней … 
Капитан Власьев не спал. Они с Чекиным уже давно между собой порешили, что 5-го июля, в день полкового праздника, они покончат с этой постылой службой. Не будут они больше писать рапорты графу Панину, который еще в прошлом году обещал им увольнение, а сам только всё шлет приказы, как им вести себя и как узника стеречь. А на что Его, придурковатого, стеречь?! Кому Он такой нужен, и в чем Его польза?! 
А матушка-царица Екатерина, как взошла на престол, так вскорости и урезала содержание "секретного узника". Без малого семь лет они кормились с Его стола, ели за две щеки, пили вдосталь, но, конечно же, не до пьяного вида – все же служба …  Так что служебное жалование, да кормовые деньги, сбереженные от «колодника», составили каждому охраннику неплохой капиталец. Да и на что было здесь тратиться? Из крепости не выйти - ни в Шлиссельбург на ярмарку, ни с барышней время провести. Точно сами колодниками стали. А вот как покончим с Ним, так тебе и отставка – иди на все четыре стороны …  Чекин говорил, что родня ему уже и деревеньку приглядела, и невесту … Да и ему, Даниле Власьеву, не век же бобылем …
А подпоручик этот из Смоленского полка, что опять в караул намедни заступил, как специально к нему надысь подошел, стал выспрашивать про узника. А может, он нарочно подослан, чтобы верность его, Власьева, да и Чекина проверить?! Может этот граф, что строгостями грозит, так хочет их подвести, чтобы они тайную комиссию свою не исполнили, да коленкой под зад их со службы и погнать, да без пенсиона? А то еще зашлют в Якутск, какого-нибудь проштрафившегося гвардейца-недоросля стеречь!?
Прошло уже больше часа, как по галерее крепостной стены протопали сапоги капрала, разводившего ночную смену часовых. Через окно было слышно, как оживленнее обычного переговаривались сменившиеся солдаты, как пересмеивались, обсуждая завтрашний день – все же полковой праздник. Кому - праздник, а кому …
Узник за ширмой во сне пробормотал что-то невнятное, перевернулся со стоном на жесткой лежанке и опять затих. Ну а вдруг проснется, станет куролесить, как часто с Ним в последние дни бывало? Опять бегать за Ним по каземату, силком на лежанку вертать? А как орать начнет, часовых баламутить? Вот и Чекин заворочался  – чутко спит последнее время, словно боится чего-то. А вдруг этот офицер, что давеча с ним, Власьевым, заговорил, и Луку Чекина попробует об узнике расспросить?  А вдруг Чекин сболтнет что лишнее, да их секретную комиссию и выдаст? А вдруг разговоры эти дойдут до коменданта? И составит полковник Бередников в очередной раз, как он привык говорить, «репорт»?! Не упустит комендант случай выслужиться перед начальством столичным … Тоже стал последние дни суетливым, все выглядывает, какую они узнику еду носят, да выспрашивает, не нужно ли в каземате чего поправить или еще что… Чует что-то тыловая крыса - может начальство армейское вскорости изволит пожаловать с аттестацией крепости, а может на узника поглядеть кто пожелает?
А вдруг – этого Власьев боялся пуще всего, - над ними двумя, как раньше это было, какого-нибудь гвардейского офицеришку поставят? Тогда уж точно ему с Чекиным от этой службы не освободиться. Будет этот гвардеец чистоплюйный опять им указивки давать: как с узником обращаться, как с ним говорить, да как терпеть его буйства … И наверняка довольствие денежное, что для узника назначено, из его, Власьева, рук заберут! Тогда – ни тебе отставки, ни деревеньки, ни жены-матрёны на старости лет…
От новой, пришедшей ему вдруг мысли Власьев вздрогнул. В прохладном, сыром воздухе каземата его лицо враз покрылись потом. А вдруг завтра, по случаю праздника, в Смоленский полк кто-нибудь из начальства заявится?! А потом, выпив-закусив у полковника Корсакова, и к ним изволит наведаться?! Да под пьяную лавочку какое-нибудь указание отдаст для вида, чтобы служба медом не казалась?! И кончится их с Чекиным «вольное» житье, когда сами себе и начальники, и служки при секретном узнике. А вдруг Бередникова уберут и на его место кого-нибудь ретивого из молодых определят?
Власьев закашлялся, привстал на лежанке, голова стала тяжелой …  Да, а вот даже, если завтра комендант не отправится в Шлиссельбург поздравлять Корсакова с полковым праздником, а останется в крепости?! Тогда все! Как управиться так, чтобы Бередников не помешал?!  Когда уже все решено, когда и гроб припасен, и караулу в цитадели останется только его, капитана Власьева, как старшего по званию, команды исполнять?!
А чего им ждать, да и зачем? Эта внезапная острая решимость наполнила тело Власьева обреченной злобой и силой. Зачем ждать!? Уедет завтра Бередников - не уедет, приедет начальство – не приедет …  Вот же он - простота! Ведь давеча этот самый подпоручик, как бишь его, Мирович вроде, - тот, что полковым караулом командует, - стал было с ним толковывать про узника. Так это же и есть то, о чем в секретной инструкции прописано: «Буде сверх нашего чаяния кто бы отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколько можно и арестанта живаго в руки не отдавать»!  Насчет того, что «противиться сколько можно» - это потом и "попротивиться" можно будет. Ведь он даже рапорт графу Панину стал писать про разговор с этим подпоручиком, да бросил – все равно завтра другой рапорт писать придется …
Боясь, что эта внезапная его злоба ослабнет, Власьев поднялся. За ширмой было тихо. Не обуваясь он подошел к узкой походной кровати, на которой спал Чекин.
- Лука! Лука! -  коренастой тенью навис капитан над поручиком. Тот сразу, как будто ждал этого шепота, вскинул голову:
- А? Что?! – Чекин испуганно впился глазами в щекастое лицо капитана.
- Тихо ты, каналья! – прошипел Власьев. Чекин приподнялся, стал неловко стягивать одеяло.
- Давай! - Власьев мотнул головой в сторону ширмы.
- Счас?! – глаза Чекина расширились, перестали моргать.
Власьев кивнул. Вид вплотную придвинувшегося к нему толстяка заставил Чекина суетливо пошарить рукой по полу - он хотел надеть сапоги. Спали они уже давно одетыми, чтобы было сподручнее усмирять узника в случае Его ночного буйства.
- Брось ты это! Живей! -  лицо капитана передернуло.
 Чекин, подчиняясь, встал босым – узкий, но жилистый, на голову выше Власьева.
Тот сгреб с кровати и сунул в руки поручику его подушку. Показал на себе жестом, что тот должен сделать. Чекин обреченно тряхнул головой.
Вернувшись к своей постели, Власьев достал из-под матраца офицерскую шпагу. Накануне он тайком принес её: держать в каземате оружие не разрешалось – боялись, что узник может завладеть им и поранит себя. На днях Власьев смазал шпагу оружейным маслом, чтобы легче выходила из ножен. 
Беззвучно вытянув клинок, ножны аккуратно, чтобы не звякнули, положил на матрац. Отвыкший от оружия, капитан неловко переложил шпагу из руки в руку. Потом взялся за рукоять двумя руками, держа клинок перед собой остриём вниз. Не отводя взгляда от шпаги, Власьев кивнул Чекину. Они одновременно шагнули к ширме …

Несмотря на то, что была полночь, окно под потолком каземата пропускало столько света, что в полумраке была отчетливо видна ширма, а за ней край лежанки, на которой спал Он.
Хронике Его смерти осталось отсчитать пять шагов.