Белый дым

Американский генерал У. Гревс, опекавший Верховного правителя:
" Я не ошибусь, если скажу, что в Сибири на каждого человека, убитого большевиками приходилось сто человек, убитых антибольшевистскими элементами".

Американские офицеры разведки М.Сейерс и А.Канн в своей книге «Тайная война против Советской России» писали:

«Тюрьмы и концентрационные лагеря были набиты до отказа. Сотни русских, осмелившихся не подчиниться новому диктатору, висели на деревьях и телеграфных столбах вдоль Сибирской железной дороги. Многие покоились в общих могилах, которые им приказывали копать перед тем, как колчаковские палачи уничтожали их пулеметным огнем. Убийства и грабежи стали повседневным явлением».

Упоминавшийся генерал У.Гревс предсказывал:

«Жестокости были такого рода, что они, несомненно, будут вспоминаться и пересказываться среди русского народа и через 50 лет после их совершения». (У.Гревс. «Американская авантюра в Сибири. (1918–1920 гг.)». Москва, 1932, стр. 238).



Июнь 1919 года. Где-то под Новониколаевском (теперь Новосибирск)

«Как же мне осточертела эта война», — со злостью подумал капитан Зозуля, глядя в маленькое окошко в сенях, за которым шёл тёплый летний дождь, освободивший на какое-то время воздух от вездесущих сибирских комаров, от которых не было спасу ни днём ни ночью.

«А ещё больше надоела эта тайга».

— Ваше сковородие, — поклонилась офицеру в пояс красивая, румяная деваха, — откушать пожалуйте.

«Затащить её что ли в постель? — Бесцеремонно разглядывая крестьянку подумал сотник. Нет уж, увольте, — сморщился он в брезгливой гримасе, — ещё подцеплю в этой глухомани какую-нибудь заразу.»

«Всё же до белого каления достали эти скоты, которых я вынужден лицезреть в этой дыре с утра до вечера. Что ни деревня — то тупик. Сопротивляются всеми силами. Продовольствие под страхом смерти дают. Да они нам ноги целовать должны за то, что мы их от большевиков освободили. Одно слово — быдло. Это сейчас они лояльны и послушны во всём. Уверен только для виду. Чуть отвернёшься — или в колодец спустят или вилами в бок ткнут. Ишь, как смотрит стервец, — успел увидеть гримасу ненависти на лице прошедшего мимо крыльца крестьянина капитан, которое впрочем он тут же спрятал в седой, окладистой бороде.

«Мало вас пороли и вешали, мало» — закипал изнутри Зозуля. «Именно так и надо. Русский человек смиряется только при виде виселицы и никак иначе, а все эти заигрывания либералов с социалистами и демократами привели в конце концов к анархии и революции. Поди теперь вбей им обратно в голову покорность и богобоязненность, коими во все века сильна была Русь матушка»…

Село было богатое. Впрочем бедные сёла в Сибири — понятие фантазийное. Разве что столыпинские переселенцы по первости ходили в обносках, да и те к девятнадцатому году обжились, обзавелись хозяйством и в общем мало чем отличались теперь от коренных сибиряков. Разве, что сочувствием к красным.

— Поручик, — встал на стременах капитан, — выясни, что там такое, — и махнул рукой, отчего казачья сотня без всякой помпы, отворив массивные, деревянные ворота, въехала на околицу.

А между тем прямо посредине дороги стоял стол, на котором красовался большой, ржаной каравай на белом полотенце, украшенными сверху солонкой. Рядом стояли с радостными улыбающимися лицами двое мужиков и баба.

— Что за спектакль, — подъехал к сельчанам поручик, к слову сказать уже бывший изрядно подшофе, которому такая задержка была очень некстати. Хотелось добавить ещё, да и девок, которых здесь наверняка было немеряно, тоже хотелось.

— Здравия желаем ваше благородие, — поклонился один из мужиков, — рады встретить вас в нашем селе. Благодарствуйте, что избавили нас от проклятых комиссаров.

Поручик подкрутил ус и попытался отломить кусочек хлеба, как вдруг левое копыто лошади попало в ямку и офицер полетел из седла вниз головой на землю.

В это время остальная сотня подъехала к празднично одетым крестьянам. Поручик не шевелился и один из всадников спрыгнув с коня попробовал его растормошить.

— Кажись помер ваше благородие, — с недоумением посмотрел он на капитана.

— Взять, — указал перчаткой на крестьян Зозуля, подавляя зевок, — повесить на воротах.

Четверо станичников скрутили бедных встречающих и, несмотря на плач сопротивляющейся бабы, оттащили их к высоким воротам.

Ловко и со знанием дела надели им петли на шею и через пять минут все трое сучили ногами по чёрным от старости, лиственничным доскам…

— Выпьем Павел Степаныч, — осторожно сказал Сил Силыч Михеев (богатый кулак, у которого в доме и остановился Зозуля) и ловко налил из мутной четверти в два гранёных стакана.

Молча опрокинули, захрумкали вкусной, с ледком квашеной капусткой. Затем выпили ещё.

За столом кроме них двоих не было никого, только молчаливая Марья, баба неопределённого возраста изредка подавала на стол, да убирала пустые тарелки.

— Ты, ваше благородие меня прости, коли, что не так, — сказал захмелевший Михеев, разливая снова, — но зря вы так круто.

- Нет, я конечно понимаю, строгость она с мужичьём нужна иначе разбалуют, не приведи Господь, — перекрестился на закопченную божничку Сил Силыч. — Однако с пониманием надо, а не сломя голову. А вы ноне всё село супротив себя настроили…

Рассредоточившись по околице доблестные белые воины взялись за дело всерьёз. Повсюду стали слышны крики и ругань. Вон из одной избы выбежала простоволосая девка, за которой с хохотом бежали два дюжих солдата. Поймали и утащили в какой-то сарай. Тут же послышались выстрелы и на улицу выбежал парень с дробовиком в руках, попытался скрыться за забором, но подбежавший сзади есаул наотмашь полоснул его шашкой, развалив от плеча до пояса…

— Смута вся от вас из России идет, — продолжал разглагольствовать Сил Силыч, — у нас в Сибири завсегда тишина и порядок были, а люди смирные да богобоязненные. Вы к нам эту красную заразу притащили — вам и расхлёбывать. Но только так вам скажу, — с опаской посмотрел он на молчавшего капитана, — ежели сверх меры насильничать не перестанете — побьют вас мужики, как есть побьют…

Стон и вой стоял по селу до самых сумерек. То тут, то там были слышны выстрелы, визг поросят и крики гусей да кур, а также хохот пьяной солдатни.

К вечеру с десяток схваченных между делом мужиков, да попавшихся под горячую руку двух пацанов лет по пятнадцати, пригнали к зданию бывшего сельсовета, где в вонючей луже валялся сорванный красный флаг.

Невдалеке построили согнанных со всех концов села аборигенов и вышедший на середину улицы, уже успевший похмелиться капитан громогласно заявил:

«За оказанное неповиновение доблестным войскам Верховного Правителя адмирала Колчака всех виновных, без суда и следствия расстрелять.

Десять солдат взяли винтовки наизготовку, раздался залп и мужики, как подкошенные попадали в мокрую вечернюю траву. Лишь один мальчишка, каким-то чудом остался жив и не тронут. Но это упущение тут же исправил подскочивший к нему есаул и в упор застрелил его в голову из револьвера.

Люди на удивление молчали, лишь со злостью, исподлобья смотрели на солдат и стоящего невдалеке капитана.

Спать капитан и его хозяин легли уже за полночь. Добрая самогонка начисто прогнала грустные мысли из головы офицера и, засыпая, он радостно вспоминал давешний Петербург и какую-то барышню с которой он крутил амуры на балу у её тёти.

— Кажись заснули, — тихонько прошептал выполнявший у Михеева разные подсобные работы плечистый крестьянин Лука, глядя в щёлочку приоткрытой двери. — Часового, что на крылечке томился, я топором приласкал. Не спужаешься Марья, — и внимательно посмотрел на стоящую рядом бабу.

— Я его ирода на куски за мово Фёдора порву и за всех мужиков, кого они поубивали. Митьку с Сашкой, детей не пожалели, изверги…

Танец подходил к концу. Ослепительные бриллианты на шее у девушки переливались, как морская волна. Зозуля налил в бокал шампанского, как вдруг свет пропал и он с ужасом увидел наклонившееся над ним белое женское лицо. Затем сильная, крестьянская рука, державшая широкий мясницкий нож провела капитана по горлу и на этом его пребывание в ненавистной Сибири закончилось.

Дрожащими ногами женщина вышла из горницы и увидев, как Лука вытирает пучком сена широкий, кованый серп, поняла, что и Михеев отправился на небеса, туда ему и дорога мироеду…

На улице между тем было светло, как днём. Перепившаяся охрана лежала вповалку где попало. А тех, кто ещё мог ходить, сельчане без раздумий расстреливали патронами на медведя. А затем, подперев три избы, в которых бравые станичники остановились на постой, толстыми брёвнами, обстоятельно обкладывали их старым сеном.

Через час дома заполыхали во всю, а из разорённого села в ближайшую тайгу потянулась тонкая цепочка хмурых, невыспавшихся крестьян, изредка оглядывавшихся назад, где только столбы белого, густого дыма могли указать на их прошлую, мирную жизнь.