13. Подарок шамана

Глава из повести "Под крылом Черного Ворона"

Лампада, горевшая в углу, привлекла к себе внимание Михаила. В избе было темно, только лампада и еще несколько свечей, развешенных на стенах, тускло освещали комнату, в которой он находился. Посередине комнаты стоял стол, сделанный из тонких бревен, вокруг него - скамьи. Стены были темными, видно, изба была уже старой, потолок тоже сложен из бревен, лестница в дальнем углу упиралась в открытый чердак.

Михаил приподнялся и невольно удивился тому, что на нем вместо привычной одежды – куртки со штанами - какая-то рубаха или куртка, сшитая, похоже, из шкурок белки, горностая, может, и других мелких животных – соболя, куницы. Во многих местах мех уже вытрепался - трудно разобраться. И что еще отметил, она длинная, до колен. А лежал он на мягком покрывале, непонятно из чего сделанном. Провел по нему  пальцами и почувствовал его плотность, как у скатерти. О-о, да это же шкура какого-то животного, местами порванная и сшитая темно-серыми нитками.

«Где же это я? Неужели у шамана?»

Спрыгнув на пол, чуть не поскользнулся. Доски были сырыми и на ощупь скользкими. Натянул на ноги лапти и пошел к столу. В доме никого не было. Присмотрелся к лампаде у стены, и невольно ойкнул – это была не лампада, а что-то наподобие свечи, только не восковой. А из чего она? Подошел поближе, и снова охнул. Это была рыба. Рыба? Точно, шурогайка (мелкая щука), воткнутая пастью во что-то мягкое, а хвост светился то голубоватым, то еле желтым с коричневым оттенком пламенем. И это не удивило его, так как встречал такое в мансийских избах. Они использовали для свеч не только маленьких щук, но и других рыб - сорогу, ельца, подъязка. Что говорить, жирная рыба в их реках живет, вот и используют её не только для своего пропитания, для корма собак, но и как свечи, и как дрова.
И только сейчас он почувствовал в избе запах жареного рыбьего жира. Но он не отпугивал Михаила, видно, когда спал, привык к нему. А печка была настоящей, русской. Она стояла за углом, почти у самой двери, высокая. Внутри нее с гулом горел огонь, но, к счастью, вместо рыбы около печи были сложены длинные, с полметра, а то и большей, дровины.

С другой стороны стены - полки. На них стоят чугунные казаны разной величины, деревянные кружки. Они-то и привлекли внимание Михаила. Поднял одну из них - легкая, изнутри не имеет ровного круглого отверстия, выточено оно, скорее всего, ножом. Опустил ее в деревянное ведро, стоящее на скамейке, набрал воды, теплая, по вкусу – кисловатая, значит, болотная, отметил он про себя, но воду выпил без остановки, до дна. А потом еще раз набрал кружку дополна и уже не торопясь, пил её.

- Эх-х-х, - выдохнул он,  и, поставив кружку на место, невольно глянул на свою обувь. Удивительно, это же настоящие лапти, сделанные из коры березы, и как удобно они сидят на ноге, будто он уже не раз ходил в них.
Высморкавшись, стал дальше осматривать избу. Чего-то здесь не хватало, а чего, никак не мог понять. Интересно, где эта изба стоит? Хотел глянуть в окно и только теперь понял, чего не хватает в избе, - окон. Удивительно, он ни одной избы не помнит без окон, и вот она первая.

Приложился плечом к двери, она поддалась и, протяжно с писком, отворилась. Но это была, как оказалось, дверь в соседнюю  комнатку, небольшую, в которой спал он. Она была узкой и длинной, с одной стороны тянулся стол, сделанный из отесанных бревен. Посередине его большая доска, на которой стоял чугунный казан, прикрытый тонкой доской. Поднял крышку, а в казане шулюм. И ложка рядом деревянная, по размеру напоминающая небольшой ковшик. Но судя по ручке, это все же ложка - для разлива, скорее всего. А вот на стене чуть повыше, рассмотрел висящие ложки. Взял одну из них и зачерпнул супа, и, приложив ее к губам, попробовал. Да, это был самый настоящий мясной бульон, только не соленый.

Зачерпнул еще одну ложку, отпил. В следующий раз опустил её глубже в суп и нащупал что-то твердое, но это было не мясо, а какой-то овощ, по вкусу не напоминающий картошку, и более твердый. Раскусил его, и, распробовав, пришел к мнению, что это, скорее всего, репа. Точно, самая настоящая репа, и по-своему вкусна. Вот как бывает, вместо картофеля можно и репу в суп положить. А что? Оригинально.

Желтый огонек, блеснувший где-то в верхнем дальнем углу, привлек внимание. Что это? Без света трудно рассмотреть. Потянулся рукой к выключателю, но тут же одернул ее, вспомнив про свечи, висящие в другой комнате. Сделал несколько шагов к тому месту, где ему что-то показалось, и опешил. Это была большая птица, при приближении к ней она подняла крылья и смотрела на него своими круглыми глазами-фонариками.

- О-о, - прошептал Михаил, - да это же филин. И белый? Редкая птица. Что же ты здесь делаешь, Филин? Живешь здесь, охотишься по ночам и хозяев кормишь зайчатинкой, белкой, горностаем, рябчиком? Неужели это так? Чего молчишь? А к двери пропустишь? Нет. Или ты не филин, а полярная сова?

Птица, подняв крылья, вытянула голову вперед и не сводила с человека глаз. По размеру она была очень крупной, чем и пугала, и у Михаила не хватило смелости приблизиться к ней. Судя по одежде, он здесь был не в заточении.

Кто же он здесь? Гость? Раненый, которому кто-то оказал помощь? Кто?

Что-то хрустнуло. Прислушался, и только по падающей белой пыли догадался, где это произошло - на чердаке, куда уходила лестница. Это, скорее всего, с крыши.
Подошел к лестнице, дернул её, не сдвинулась, значит укреплена. Поднял голову и тут же с испугу присел: как взлетел филин, он даже не услышал, только увидел его парящим над ним, и тут же, прикрыв лицо руками от когтей огромной птицы, сжался. А она Михаила и не коснулась.

- Ка-ав, ка-ав, - закричала птица, усевшись где-то наверху.

«Значит точно - полярная сова, - подумал про себя Филиппов и, упершись руками в пол, хотел привстать, но тут же почувствовав что-то мокрое под руками, посмотрел вниз. Это был снег. Снег? На улице же лето!

Пошел в ту маленькую и узкую комнатку, где только что сидела сова, но к удивлению, дверь оказалась без ручки. Всю ее ощупал, пытаясь найти хоть какой-то секрет, но не нашел. Поставил рядом коптящую щучью свечку, еще раз с её помощью все внимательно осмотрел, каждый сантиметр, и понял, что ошибся. Это была не дверь, а стена. Где же он находится? В большой комнате тоже не было двери, и, рискнув, поднял над собой свечу, полез по лестнице вверх.

- Ка-ав, ка-ав, - подала голос сова. Но он ее так и не увидел.

Второй этаж напоминал небольшую комнату из того же толстого обтесанного сруба. Лестница упиралась в потолок. И тут только Михаил приметил дверь. Она была квадратной, с деревянной ручкой. Через пять ступеней по лестнице уперся головой в нее и попытался сдвинуть с места, поддалась. Она сидела не на петлях, а упиралась в толстые рейки. Сдвинув ее в сторону, поднялся еще на четыре ступени вверх, осмотрелся.

Поднявшийся сквозняк чуть не задул свечу. Эта комнатка напоминала небольшой чердак, служивший хозяину хранилищем для дров. В углу справа стояло небольшое копьё. Михаил, встав в полный рост, приподнял его - тяжелое, обхват в ладонь, а вот острие было длинным и очень острым, только из чего сделано, сразу и не разобрался. Похоже из рога лося, с врезками-углублениями по краям. Провел по ним пальцами и тут же одернул руку: их кончики были такие же острые.

Рядом с копьём стоял лук. Высокий, почти в полроста Михаила. Потянул на себя его тетиву, не поддалась. Присмотрелся к нему внимательнее и увидел посередине изгиба лучины маленькую выемку, скорее всего она сделана для стрелы. И что самое интересное, сама лучина была сделана не из какой-либо ветки, а из сложенных и склеенных друг с другом реек. С таким оружием он был знаком только в детстве, когда играли в индейцев.

Колчан со стрелами заинтересовал не меньше. Каждая стрела длинная и тяжеловатая, а вот кончики их были железными, и не такими красивыми, как в кино, а напоминали собою кривые расплющенные гвозди, местами зазубренные, как острие копья.
Ниже стоял еще один лук, наверное, сделанный отцом для ребенка. Поднял его, попытался натянуть тетиву, она не сразу поддалась его усилиям. И колчан со стрелами для маленького лука стоял рядом. Он тоже был сделан из толстой кожи какого-то животного, как и большой колчан. Стрелы короткие, но тяжелые не оперённые, как большие стрелы. Потрогал ногтем большого пальца кончик стрелы и тут же чуть не сорвал ноготь. Сердцевина острия была железной, обтянута с двух сторон ровной веточкой, скорее всего из березы или осины. Тонкая работа. Большие стрелы такие же. Да уж.

Прикрывая огонь рыбной свечи, посмотрел вверх. Над ним тоже была квадратная дверца. Толкнул ее вверх, поддалась. Но оказалась не цельной крышкой, разъехалась на две части. И тут же снежная пыль посыпалась ему на лицо, за шиворот, и он, потеряв равновесие, еле устоял на лестнице. Удержался Михаил, упираясь головой в правую часть дверцы, стал подниматься выше и выше.

Снаружи был день, легкий морозец, снега совсем мало. А вот что не менее удивило - он оказался внутри большого кустарника, то ли рябины, то ли ольхи, а по бокам вместо крыши избы, в которой находился, земля, поросшая белым мохом. Дом оказался землянкой, вырытой у края бугра. А печной трубы не нашел, только по легкому дымку, идущему с огромной сосны, догадался, где она находится. Да уж, хозяин. Хитрый человек, и на выдумку горазд. Но кто он? Вот в чем вопрос.   
 

- 2 –

Унты были не по ноге Михаилу. Это было еще одной из подсказок, что он здесь гость, а не хозяин. Успокаивало. И еще, что навевало грусть, он попал не в тот мир, в котором жил. Лук, стрелы, землянка, и как назло ничего другого - часов, сотового телефона из той жизни, из которой он попал сюда. Даже горшки, ложки какие-то необычные, а кресало вместо спичек.

В принципе, то, что в этой землянке рыба используется вместо свечи, это нормальное явление. Может, человеку нравится запах жженного рыбьего жира, может, у него нет возможности выбраться в город и купить те же свечи, лампаду. А то, что он ходит в шкурах. Ну, это как-то неэтично сегодня в обществе. Хотя, где же тогда это общество? В лесу общество? Ну и глупые мысли тебе лезут в голову, дорогой Ферапонт.

Михаил остановился. Как это он себя сейчас назвал? Ферапонтом? Фантазер! 
Что-то заставляло Михаила идти по высокой траве, а не мху, покрытому тонким слоем снега. Наверное, чтобы не оставлять своего следа. Как хозяин землянки. Да, да, если его в доме нет, то почему тогда и вокруг землянки следа не оставил. Как же он ходит? Стоп. А случайно та сова – это не он, шаман? Мысль дурная, но почему-то засела в голову. А действительно. Если тот коршун, которого они с Виктором видели, превратился в человека… Стоп, стоп, если снег и морозец, то сейчас октябрь, ну, может, ноябрь. Хотя бывает и в сентябре зима приходит. Да уж. Это ж сколько он в этой землянке без сознания пролежал? Выходит три-четыре месяца. Вот это да. А как же он здесь оказался?

Хотелось рвать и метать. Ну не по веткам же ходит хозяин и не по воздуху летает, как птица.

Михаил остановился и никак не мог понять, что в данную секунду привлекло его внимание. Еще раз осмотрел каждую мелочь. Хотел было двинуться дальше, но услышал хруст ветки. Присел на корточки и стал всматриваться в кроны деревьев. И – дернулся от неожиданности… На нижней ветке сосны, под которой притаился Михаил, сидел незнакомый мужчина, лицо, заросшее бородой, почему-то не испугало его. Да он и не сидел, а стоял, полусогнувшись, одетый в такую же рыжую шкуру, как и Михаил. Какого роста - снизу трудно определить, а вот то, что его ноги были босыми, приметил сразу.

- Семо, семо, - услышал он его голос. – Ну! Семо, ослоп!
Удивительно, но каждое из этих слов ему было хорошо знакомо. Незнакомец кричал: «Сюда, сюда. Ну! Сюда, остолоп!»

Последняя фраза больше напоминала приказ, она-то и заставила Филиппова осмотреть дерево, обнять руками его ствол и, упираясь в него снизу ногами, попытаться ползти вверх. А это сделать нетрудно. Но тычок по голове остановил Михаила. И, посмотрев вверх, понял, чем бородач недоволен, хрустом сухих веток.

- А как? – невольно вырвалось у Михаила.

- Тс-с-с, - приложив палец к бороде, просипел мужик и показал пальцем куда-то за спину Михаила. Без нижних сухих веток была береза. Попытался полезть по ее стволу вверх, удалось, но с большим трудом. Бородач оказался тут как тут, подхватив его за локоть, с легкостью потянул Филиппова на себя. Ох, и силища у него в руках необычная, медвежья.

- Ферапонт, - шепнул бородач ему в ухо, - яти (бери), - и, дав ему в руки четки, легко перелез с березы на сосну, потом – на другую, третью.

- Ретиша, не торопись, - чуть не крикнул Михаил бородачу и тут же прикусил свой язык.

…Да, да, это тот самый Ретиша, мужик, бежавший сюда из Нижнего Новгорода, как и он, Ферапонт – из-под Суздаля.

Бежали они от своих хозяев по одной причине: помещица продала жену и детей Ферапонта, а его избила до полусмерти, и все из-за того, что на её псарне собаки стали гибнуть от болезни - мокроносой чумки. И если бы не дьякон, выходивший его
- Ферапонта, то не выжить ему. И спасибо Иоану, что уговорил Ферапонта идти лесами за Урал, там, мол, ирий (рай) для беглых. Царю из-за войн, мол, некогда теми местами заниматься. Такое же и у Ретиши случилось, как продали его семью, поджег он усадьбу своего хозяина и в бега подался.   

Пути-дороги их сошлись на Урале, на торгах, где купцы у северных людей скупали меха, оленину, лосятину, рыбу. Зима лютая выдалась, и если бы не приютили их самоеды, маленькие люди с круглыми лицами, то сгинули бы. А в благодарность они с Ретишей помогали самоедам таскать оленей, резать их, шкуры снимать, а то, что языка не знали ненейского, так и это было ни к чему. На пальцах говорили. А когда царские служивые искали беглых крестьян, казаков, и к ним в юрты врывались, то Ферапонт в малицу прятал лицо, оставляя одни глаза на виду, и бубнил им на ненейском. Что говорил, не понимал, но ненеи его не выдавали, а только кивали ему. А когда «туча» уходила, лыбились Ферапонту, мол, живите с нами, помогайте, и мы вас не выдадим. И в знак дружбы Ретише и Ферапонту меховые чулки подарили, сапоги, рубахи.

С тех пор Ферапонт с Ретишей, бывшим кузнецом, стали не разлей вода. Жили как братья. Ретиша купил себе молоток и молот, щипцы, наковальню. Мечтал на Урале заняться своим делом, здесь кузнецы, мол, в почете. Но когда перед его глазами царские стрельцы схватили двух мужиков, торговавших наконечниками для стрел, копий, саблями, и начали пытать их прилюдно, те сдались. Один пришел на Урал с Вятки, другой – со Смоленщины, бывшие крепостные, как и Ферапонт. Стали кузнецким делом заниматься, чтобы прожить. Нещадно избили их плетями стрельцы и оставили холопов на морозе помирать. И Указ царский зачитали, что всех беглых такая же участь ждет.

Вот и решили Ферапонт с Ретишей дальше в бега пойти, за Урал в Ендырское кодское княжество или в Нангакарское. Люди судачат, что там все беглые, и князья набирают себе людей, не притесняют их и защищают от набегов воителей разных.
Собрал все свои кузнецкие инструменты Ретиша и показал их ненеям и начал просить самоедов их с собою забрать.

Антям, черный от копоти самоед, все удивлялся, мол, зачем Ретише нужны такие тяжелые вещи. А тот в ответ руку к сердцу прикладывал, а другой по горлу проводил, мол, без этого жить трудно. Добрый был Антям, дал сани Ретише и Ферапонту, который тоже купил себе пилу, несколько топоров, ножей, веревку. Так и поехали они с самоедами в их край, перебрались через уральские горы, и по зимникам большой колонной шли через болота и тайгу, через ручьи и реки.
А в одну из ночей что-то не спалось ни Ферапонту, ни Ретише, чувствовали, что что-то страшное вот-вот произойдет. Поэтому по-тихому вышли из вежи (юрты), утащили подальше сани, к ним вывели своих оленей, и куда глаза глядят – на луну, пошли подальше от стоянки самоедов, через огромное болото. Долго шли, пока не уткнулись в бугор. Спасибо ночному светилу, висевшему над лесом в своей полной красе и освещавшему все вокруг, как днем. Выбрали себе местечко, где можно спрятаться от ненейских глаз.

Их жилищем стала яма от вывернутой с корнями сосны. Притаились в ней, развели огонь, «посадили» его на толстое корневище, и он потянулся потихонечку, пуская кислый дым, который выдувался через сосновые ветки из ямы, наложенные сверху их временного жилища. Так и остались здесь они до лета.

Вырыли землянку, обложили ее бревнами. Жили не в голоде, река рядом, да и дичь непуганая. А к весне ближе пошли на то место, где с ненеями стояли, за своим скарбом, с думкой, что самоеды его с собою не забрали, так как Ретя спрятал его под снегом у кустарника. А пришли туда, удивились, снег был волками изрыт, и по разбросанной вокруг одежде, мехам, оленьим рогам, поняли, что здесь и сотворилось то, чего они в ту ночь ждали. Видно пелымские татары или зауральские башкиры, а может, и сами кодцы позверствовали здесь, напав на самоедов ночью, ограбив их и поубивав... Сколько ни рылись, кроме одежды, разломанных юрт, шалашей из веток, костей, да спрятанных инструментов под кустом, ничего не осталось…

А Ретиша, как рысь, с легкостью перебирается по веткам с дерева на дерево, за ним и Ферапонт торопится, не отстать бы. Торопится, по инерции хватаясь за ветки, стволы деревьев, а мысли никак не покидают, кто же он на самом деле - Ферапонт или Михаил?
А Ретя ждал его уже в кустах, у входа в землянку, поднял дверцу, и, удержав подле себя Ферапонта, стал рассматривать его лоб и причмокивать.
- Заросло как на аркуде.
- На медведе, что ли? - не удержав себя, поправил Ретю Ферапонт-Михаил.
- А-то, - улыбнулся бородач. – Один багрец остался.
Михаил тут же провел по лбу рукой и невольно отдернул её, почувствовав неровности кожи, чуть дальше - толстый рубец на лбу, потянувший вялой болью. Что с ним произошло, спрашивать не стал, а, хлопнув Ретишу по плечу и мотнув головой в сторону землянки, стал поторапливать своего друга. Мол, пошли.
- Шо, язва болит?

- Болит, болит, - прикрыв ладонью рану на голове, будто согревая её, Михаил подтолкнул Ретю к лестнице. И, когда тот полез в землянку, ощупал свое лицо, тоже бородатое, но волосы короткие и колючие. Это тоже вопрос, на который нужно найти ответ. Неужели бреется? А может, она начала прорастать, когда попал в этот мир?
Мир. Какой он мир. Когда «провалился» он сюда, было лето, июль, а здесь, скорее всего осень. Да я же Ферапонт, а то всё сон про шаманов, Витьку Чижа. Опять Шаман пришел сюда? Или волхв?   

- 3 –
 
- Гавран, - в глазах Ретиши был испуг. – Гавран, - и говорил шепотом, оглядываясь по сторонам. – Гавран, во! – и поднял над своей головой ладонь до самого потолка.
– Во, гавран.

«Ворона?» - чуть не сорвалось с уст Ферапонта.

- Гавран. И что? – стал торопить заикающегося друга Михаил.

- Во! - и задранная вверх рука Рети словно окостенела. – И кудесы пошли. Слетел на землю – волхв. Брада до пояс, волосы - снег, ряса – смоль, а в очах молнии, аж очи ломит. Я бросил в него копье, сквозь прошло. А он зрит и тыкает в огонь и на копья, и на птиц златых, и на лягушку, и на бабу, и грит, туман сеешь, обман сеешь.

А я ему, мол, самоеды берут, им надо. Коды берут, им надо. А он – Бог он один, а то пусть детям раздолье, длань поднял и стало все плавиться. Птицы округлыми стали, лягушки удлинилися и злато сплыло, закапало водою на пол. В кузне моей теперь пол злат. А он смотрит и говорит, мол, зови Михаила ко мне. А сам в аркуду-медведя претворился и напал на меня.

- Михаила? – Ферапонт встал, подал Ретише унты, - твои?

- А-а, - тот, натянув их на себя, не спускал своих округлых глаз с Ферапонта. – Пошли со мной.

- Кто он?

- Васильев, инок. Так сказал.

- Слышал я о таком иноке в Суздале в Спасо-Евфимиевском монастыре заточенном. Но имя у него другое было - Авель. Ходили к нему люди, и я ходил, токмо не допустили, меня в темницу бросили, чтобы выпытать, беглый я крепостной ан нет. А когда за дровами шел по напущению смотрителя, бежал.

Удивился Ретиня, что Ферапонта и Михаилом зовут. Заставил Ферапонта побожиться, и пока тот не перекрестился, не шёл из землянки. Да и не выказывал он желания вернуться назад к иноку-медведю, иноку-колдуну, иноку-привидению сквозь которого и копьё проходит как сквозь дым, облако. Но неожиданно почувствовал Ретиша, как начало его знобить, холод сжимает горло, дышать ему нечем, и полез он по лестнице вверх, на воздух. А там поземка разгулялась, подхватила его и начала кувыркать до самой кузни, что вдали от землянки на бугру, в яме была спрятана.
Да и Ферапонт почувствовал что-то неладное, не ожидал он, что воздух может быть таким плотным, как человеческая рука, подхватившая его за предплечья и подталкивающая к кузне Ретиши. И бросила его эта неведомая сила в яму, и скатила его, как бревно к самой двери кузни, и втолкнула его туда.

Вспыхнул ярко огонь, и увидел он очертания человечьи, белой дымкой покрытые. Всколыхнулось оно и стало во весь рост, как человек, и глаза у него появились - не молниями, а обычные черные, и бородка длинная, белая, как снег, и лицо старца, и одежда старая, потрепанная проявилась. И все очертания стали четкими, а вместе с тем и прозрачными.
Улыбнулся старец:

- Упросил я, чтобы тебя выпустили, видел путь твой, но короток он в этом тоннеле. И, чтобы ошибок ты с Ретиней меньше делал, пришел напомнить, кто ты, - и голос старца журчит, как вода в ручье, спокойный. – Бог с нами, и помогай своему наставнику - Отцу Феодосию, неси правду о Боге, но и не ругай народ за его Богов. Бог один, а души земли они считают своими богами. Скажи им, что это души птиц, зверей, их мир только сочетается с миром людей. Они их видят, так как пути сходятся их здесь, а шаманы – показывают. Но не кори шаманов, нет у тебя той силы, а только собираешь ты её. Молния тебя поразила, это не молния. Это сила Божия дала тебе разум, ты просил о нем Бога в монастыре подле меня. Лечи людей.

- Владыка Отче, - встал на колени перед иноком Ферапонт, - почему я здесь?

- Занят я, много дел упустил и тебя упустил. Пошел ты в тот мир с силой этою без ума. Ум здесь получишь. И станешь ты с шаманами шить дыры, чтобы иная сила не прорвалась сюда к нам из Навьего Царства. Нельзя ей черноту сеять в Яви, других ей учить. Против Бога она, пусть знает свое место. А через три столетья встанет она, страшная сила для людей, но Бог победит её. А ты будешь подмастерьем его, трудись, - повернулся инок в сторону кузнеца, - и ты трудись! – взмахнул он рукою в сторону Ферапонта, и волна холодного тумана в жаркой кузне сковала льдом воздух.

Пришел в себя Ферапонт. Тело дрожит от холода. А рядом забегал у печи Ретиша, все пытается искру из камня выбить на вату березовую. И вот, наконец, дымок пошел по волокнам, огонек охватил их, и Ретиша поднес его к коре березовой. Всполохнула она ясным пламенем, охватила веточки…

Поднес ладони к огню и Ферапонт:

- Что это было? – дрожащим голосом спросил у него Ретиша.

- Инок приходил к нам и указал наш путь.

- А я-то думал, что снится мне.

«И произношения у тебя стали современными, - подумал Ферапонт-Михаил. – Так каким подмастерьем быть мне? Что за силу дала мне молния? Какую правду мы должны нести самоедам, уграм с отцом Феодосием и как?»

Что-то ударило в дверь кузни. Ферапонт посмотрел на Ретишу, тот взял молот и махнул рукой товарищу, чтобы приоткрыл дверь.

- 4 -

Дрожь в коленях и руках Ферапонта не унималась. Он только сейчас заметил, что сидел с ногами на столе, но Ретише было не до него, он сидел на полу и, стоная, гладил ногу. Окровавленная медвежья голова, лежавшая у двери, видно, его тоже испугала, что от неожиданности кузнец выронил молот себе на ногу.
Ферапонт слез со стола, и отдернув руку Ретиши от пальцев ноги, внимательно осмотрел их. Ноготь большого пальца весь посинел, как и два других, а из ранки содранной кожи сочилась кровь. Приложил Ферапонт ладонь к ранам, но Ретиша тут же схватив ее, откинул от себя, боясь, что прикосновение Ферапонта принесет ему еще большую боль.

- Не мешай, - только и сказал Ферапонт, и снова поднес правую ладонь к ушибленным пальцам ноги кузнеца.

Зачем это делал он, сам не понимал, но какое-то внутренне чувство подсказывало ему снять рукой боль с ноги друга. Он видел эту боль, она, как кусок какой-то материи, легла на ногу Ретиши и сдавливала ее, сдавливала. Её нужно было сорвать и выбросить. Так он и сделал, схватив эту тряпку, мокрую и горячую, поднял ее и отбросил в сторону, и она тут же рассыпалась в воздухе, как зола, на мелкие угольки, сияя темными, бордовыми искорками и растворилась в воздухе.

Оставленная рана на ноге напоминала множество укусов ос, он видел хвостики от жал, их только оставалось вытащить. Первое жало легко поддалось и Ретиша вскрикнул, почувствовав, как оно выходит, цепляя своими зазубринами его кожу. Но Ферапонт уже вытащил его и бросил на землю. И как ни удивительно, но с ним – жалом, произошло то же, что и с тряпкой боли, она рассыпалось на частицы и растаяло в воздухе.

Второе и третье жало вышли так же легко из ран Ретиши.
Ферапонт тут же прикоснулся к разорванной коже на месте ран и сдавил их, чувствуя, как кожа начинает срастаться. Отдернул руку - точно, так и было. И, добавляя к еле видным  рубцам тепло от руки, до конца снял боль.

- Всё, - вырвалось из его уст, и посмотрел на кузнеца.

А тот, наблюдая за действиями друга, широко открыл глаза и с испугом смотрел на его руки.

- Нет боли, Ферапонт. Как так? Ты балий?

- Нет, я не колдун, черный шаман научил, - соврал он и потянулся к медвежьей голове.

Она была огромная, тяжелая и холодная. Кровь на ее шерсти замерзла, но от тепла начала отходить и становилась скользкой, и как ни пытался Ферапонт удержать голову в своих ладонях, не получилось, упала на пол. Громкий глухой звук кого-то напугал под ящиком, стоявшим в углу.

- Крыса, - шепнул громко для успокоения Ферапонта Ретиша и, встав на ноги, подняв молот, вышел на улицу. Осмотрелся по сторонам, ухватился одной рукой за сосновый корень, взобрался наверх и вскрикнул, подзывая к себе друга.

- Зришь? – и ткнул рукой в медвежьи следы, оставшиеся на снегу.
Они с Ферапонтом стали внимательно осматриваться по сторонам, ища медвежье тело, которого нигде не было, что еще больше удивляло обоих. Такого просто не может быть. Медвежий след был единственным, и как же это зверь мог принести свою голову к кузне Ретиши, бросить ее в яму и уйти?

Прошли по следу, который уходил к обрыву, спускался в замерзшее болото и терялся в траве, мелких кустарниках, выросших по окраине трясины. Но Ферапонт продолжал идти по развороченному кем-то снегу и остановился, почувствовав, что перед ним появилось еще одно чудо. Поднялся во весь свой рост и осмотрел очертания сдавленного снега с травой. По размеру след медвежий стал великаньим, во много раз больше лапы медведя. Что это? И с удивлением посмотрел на Ретишу, не менее испуганного, чем он, который развел свои руки, показывая размер следа. Он заметил это несходство чуть раньше Ферапонта и прошептал: «Мын-Лунг!», - и, опустив молот, быстро пошел назад, к своей кузнице.

Ферапонт старался от него не отставать и заново почувствовал в ногах ту же дрожь, которая была у него перед стуком в кузничную дверь. Спустились в кузницуу, накрепко закрыли дверь и к новому удивлению своему, они так и не смогли найти медвежью голову, оставленную здесь. Обыскались! И под лавки заглядывали, и перебрали все аккуратно уложенные в углу кузнечные изделия Ретиши, не было её нигде. И на улице. И следов других у кузницы не было. Заново поднялись из ямы, а там и от медвежьего следа, который они совсем недавно видели, ничего не осталось, только ровное покрывало снега.

- Мын-Лунг, - большие воспаленные глаза Ретиши, наливаясь кровью, смотрели в глаза Ферапонта. – Это Мын-Лунг, дух Аркуда, - и побежал куда-то в лес.
Ферапонт затушил огонь в печи в кузнице, открыл дверь и заслонку на крыше, прогоняя дым, и только после этого, подперев дверь палкой, пошел в сторону землянки.

Ретиша улегся животом на доски, отвернул голову к стене и молчал.
Ферапонт стукнул его по плечу, тот ругнулся в ответ и замер.

«Ну что ж, - подумал про себя Ферапонт, - это, наверное, предупреждение духа-волхва, который заходил к ним и предупреждал о чем-то непонятном Ферапонта и назвал его еще Михаилом. Что бы это значило? Ведь имя Михаила ему так хорошо знакомо, или приснилось оно ему, или так было на самом деле, что, как говорил дух, он - и Ферапонт и Михаил в одном лице. Как такое может быть?

А может Мын-Лунг напал на этого духа и тот ему голову отрубил? Отрубил голову, а медведь по привычке, пока ноги шли, пошел в болото и стал расти, полетел, вернулся за своей головой и…

- Страшно-то как, - Ферапонт перекрестился и только сейчас заметил, как сова сидит на притолоке и, слегка раскрыв крылья, внимательно следит своими круглыми глазищами за ним. – Чур меня, чур меня! – перекрестился Ферапонт.

В землянке было холодно, в печи давно истлели угольки, погасли, и нужно было заново её разжигать. Взяв камни и присев у печи, Ферапонт положил подле себя березовую вату и стал стукать камнями друг о друга, выбивая из них искорки. И вот наконец одна из них попала в вату, та задымилась, языки пламени ухватились за бересту, тут же поднесенную к огню, и тот с жадностью стал поедать кору.
Печь загудела, теплые волны от неё пошли по землянке, а с теплом и голод стал оживать, теребя изнутри живот, выпуская во рту больше и больше слюны, да и в висках заломило.

Ферапонт полез наверх, открыл дверцу и ждал пока Слепыш, вспомнилось имя совы, не вылетит в лес.

- 5 –

Запах от разваренного мяса щуки щекотал в носу. Разложив рыбьи ломти по мискам, Ферапонт легонечко встряхнул плечо Ретиши. Но тот только натянул на свою голову шкуру, пряча глаза от тусклого света, горящего в свече - белой вяленой рыбе, воткнутой головой в железную кружку. 

Эта кружка была одним из первых изделий кузнеца Ретиши. Вспомнилось, как четыре зимы назад он прибежал в землянку и кричит: «Селесо нашел, - и, схватив Ферапонта за плечо, потащил его за собой к роднику, и, тыкая в него пальцем, показывал на зеленовато-серые и красные камушки, лежащие на песчаной отмели. Взяв их, внимательно стал рассматривать маленький камушек и, цокая языком, прошептал, - медь. Жицы будем, жицы!» - и засияли в его глазах огоньки радости.

Очистив огромный валун от мха, Ретиша положил на его собранные в ручье камушки и побежал к землянке. Вернулся он быстро, держа в руках молот, и с размаху ударил им по одному из камушков, и он сплющился.

- Медь, жицы будем! - и стал руками обдирать по берегу ручья дерн, копаться в песке и тут же с радостью воскликнул на всю тайгу, - медь!

Большие дровины, сгоравшие в огне костра, оставляли после себя огромные куски оранжевых углей. Положенная в них глиняная тарелка с кусками меди быстро стала черной. Огонь, облизывающий их, изменил свой цвет с яркого желто-оранжевого на зеленый. Камушки искрятся, что больше и больше зачаровывало Ферапонта с Ретишей, начавшим напевать горлом какой-то незнакомый мотив. И вот, зацепив клещами миску, Ретиша поднес её к куску дерева, в котором была вырублена им неглубокая ямка.
Жидкость из чаши, обдавая все вокруг себя грязным бело-черным дымом, заполнила эту выемку. Отложив в сторону миску, Ретиша стал дуть на черно-бурую массу, продолжающую шипеть. Вода, принесенная им в ладонях из ручья, громко зашипела, попадая на медь. А когда  пластина остыла, он долгое время держал ее в руках, забыв о Ферапонте, о чем-то думая.

Вот так и начал заниматься своим любимым делом нижегородский коваль. Кузницу построили так же, как и землянку, в глубокой яме, чтобы спрятать её от лишних глаз. Дымоход и притяжную воздуха он сделал из меди, собирая ее из широких коротких труб. Чуть позже установил их и в землянке, заменив древесный ствол с вырубленными пустотами изнутри.

Из каменных валунов сложил горн, на котором разжигал костер и укладывал на него медные камни, из шкуры лося сшил меха для поддува воздуха. Рядом на каменный валун уложил толстый лист медный – наковальню. В бочки, вырубленные Ферапонтом из ствола сосны, Ретиша вставил миски, чтобы вода не просачивалась по потрескавшейся сердцевине дерева. И уже к зиме, собрав кучу медных камней, кузнец взялся за работу. Ковал наконечники для стрел, копий, ножи, иглы. И когда угры, самоеды погнали со своих угодий табуны оленей на Урал, устроил на зимнике торжище.
Во вторую зиму молва разнеслась о Ретише-кузнеце и лесные люди сами к нему дорогу нашли. Обмен кузнечных работ шел на оленину, одежду (летние и зимние малицы), деньги Ретиша по сговору с Ферапонтом не брал, а вот оленеводам, охотникам, торгующим шкурками в Пелымском ханстве и на Камне, наказывали, что купить для них…

А в прошлую зиму зашли к ним угры по уговору за маленькими болванками - лягушек, ворона, рыбки. Попробовал вылить фигурки из вырезанных Ферапонтом из дерева лося и тетерева. Получилось не очень красиво, но не спрятал их, а отложил кучкой на свою голову. Ох и досталось ему тогда за это от шамана, приехавшего с ними торговаться.

Что говорил он, не понять, но то, что ругался, тыкая пальцем, то в небо, то в землю, то в деревья, это точно. Обиделся на него Ретиша, взял палку да замахнулся на старика, мол, ругаться будешь, получишь от меня тумаков. Увидев это, старик скинул с себя малицу из оленьей шкуры, скинул тонкую малицу со спины, и повернулся ею к кузнецу. Что там увидел Ретиша, до сих пор не рассказывал Ферапонту, как начинает - речь теряет, кашляет до крови навыворот. Что-то страшное, понял про себя Ферапонт и старался больше не напоминать другу о произошедшем с тем шаманом. А вот когда угры в дорогу собрались, оставив им десять оленей, один из них дернул его за руку и отвел в сторону. Оказался он русским мужиком, казаком. В одной битве с Пелымчанами изранен был в бою, а когда пришел в себя, увидел шамана, поющего длинную песню. Выздоровев, остался с семьей охотников хантов жить и имя дали ему Унху - большой человек. Каким его было прежнее имя, он не помнит и, сняв шапку, показал на затылке углубление в черепе.

- Шаман не ругался, а чего просил у духа Улем Уи копалухи.

- Тетёрки? - перебил Унху Ферапонт.

- Да, это птица сна, - одернув руку Ферапонта, приложил палец к губам Унху. – У нас несколько душ. Одна похожа на копалуху, прилетает к нам, чтобы мы спали, а когда улетает, мы не спим. Он просил, чтобы глухарка не обижалась на вас и хранила ваш покой. И Вонт-лунга, духа лесного, он просил, если вы заблудитесь, то, чтобы он превращался в тетерю и указывал вам дорогу домой.

- Мы скоро вернемся к вам, - продолжал шептать Унху, пряча свое лицо в ворот белой малицы. – У болвана злого Пэхт-ики шаман будет просить защиты духа реки Ас (Обь). Мало рыбы дала она нам, мало воды. Пэхт-ики зол на нас, почему зол, шаман хочет узнать. Оленей везем духу, одежду сшили для головы его. Большой Вой брат Конды, Конда – сестра Иртыша, Иртыш брат Ас. Холодно Пэхт-ики, тепло ему несем, подарки. И твоих болванов подарим, пусть воду реке Ас (Оби) даст, рыбу пустит со своего мира в наш мир. Умный шаман! Он хочет тебя и Ретишу просить сделати для него кев пут, – и, немножко замешкавшись, поправился, - котел вот такой, - и опустил ладонь до колена.

- Только меньше.

- Пусть меньша. На круглую луну вернемся.

«А сейчас полная луна, - подумал про себя Ферапонт и, разломив рукой горячее щучье мясо, стал кушать его.

Что-то сильно ударило по дверце землянки.

«Наверное, Слепыш прилетел», - и Ферапонт направился к лестнице.

- 6 -
 
В лесу темно, ничего не видно. Поднявшись на крышу землянки, Ферапонт замер - никого рядом нет. Что же это стукнуло по двери? Может, ветка, свалившаяся с дерева? Ощупал по краю снег, ничего. Может, ударилась и отлетела в сторону? Скорее всего, всё так и было.

- Слепыш? Слепыш! - шепотом позвал он сову. – Слепыш!

И вот, наконец, на небе появилась она, огромная, яркая луна. Видно, туча её прикрыла. А теперь все вокруг, как днем, стало светло. Тихонечко поерзав, внимательно стал осматривать низину. У кустарника что-то двинулось. Присмотрелся, точно, это было темное, наподобие волка или росомахи. Этого еще не хватало. Росомаха ладно, а если волк, то скоро здесь может появиться и вся их стая, порежут оленей, стоявших в загородке. Но скотина только фыркает, ведёт себя спокойно, не учуяла зверя. Тогда что же это за зверь, если они его не боятся?
Прищурившись, Ферапонт продолжал внимательно всматриваться в это темное, замершее пятно на снегу. Оно не движется, может, это вовсе и не зверь, а лежит что-то оставленное Ретишей? А, может, это всего лишь ветка от дерева, упавшая вниз. Она-то и стукнулась о дверцу землянки и отлетела.

Аккуратно спустившись вниз, взял лук, несколько стрел и заново высунулся наружу. Эта ветка так и лежала в низине без движений.

- Слепыш? Слепыш! – громче окликнул он сову.

Но та, видно, улетела далеко и еще не собиралась возвращаться в дом, продолжает охотиться. Ну и пусть, утром прилетит, а в лесу, вроде, и не так еще холодно, зима только начинает наступать.

Еще раз взглянув на пятно, хотел было уже спускаться в землянку, как вдруг что-то его удержало. Осмотрелся и вздрогнул, ветка начала двигаться и, в лучах луны он увидел огромного глухаря. Рука, натянувшая тетиву лука, задрожала в ладонях, а он, как назло, еще не может толком прицелиться в эту огромную птицу, мешают ветки кустарника, растущие у спуска в землянку. Аккуратненько отпустил тетиву и, сняв стрелу, сдвинул древко лука левее, за мешающую ему целиться толстую ветку ольхи. Теперь есть возможность добыть этого огромного петуха. Натянув тетиву, прицелился в глухаря, и – стрела пронзила птицу. И только хотел Ферапонт направиться к ней, как вдруг кто-то наподобие человека или медведя стоявшего с другой стороны кинулся к убитому глухарю, схватил его и убежал. Все это было так неожиданно, что Ферапонт, так и остался навытяжку замершим у входа в свою землянку.

«Что же это могло быть? Что делать? Догонять вора?»

Чуть не споткнувшись о ветку куста, скатился вниз с бугра и около окровавленного места на снегу стал всматриваться в оставленные кем-то следы. По своему очертанию они напоминали человечьи. Скорее всего, это был человек в валенках или в меховых унтах.

- Тише-е, - что это? - чьи-то слова или где-то треснула ветка?

Ферапонт поднял глаза в сторону звука и тут же ойкнул, перед ним стоял громадина - человек в оленьей малице.

- Я Унху.

- Унху? – опираясь на лук, Ферапонт встал с колен.

- Иди в юрту.

- Ага, ага, - закивал головой Ферапонт и, взяв из рук Унху мертвого глухаря, задом стал отступать к землянке, не спуская с него глаз.

Только в землянке он смог осмотреть лицо этого человека, с которым был знаком очень короткое время, и так и не смог запомнить его округлого, наполовину спрятанного спадающими черными волосами. Его щеки, нос, были покрыты сажей, над бровью зияла опухшая кровяная рана.

- Остался я, саман там, других забрал Пэхт-ики, - и стал тыкать рукой в землю. – Он там цар, она злой цар.

- Ты расскажи, расскажи, как там всё было, - начал упрашивать Унху Ферапонт, стягивая с него малицу.

Тот поддавался Ферапонту, помог ему с себя стянуть верхнюю одежду и уселся рядом с гудящей печью. Поданная Унху вареная щука была тут же съедена вместе с костями. От мерцающих лучах огня хозяин стал внимательно всматриваться в лицо гостя. Он видел только его глаза, большие и напуганные.

- Самана, самана, - и, изображая в одной руке бубен, другой стал бить по нему и, встав на ноги согнувшись, Унху стал танцевать, бегая вокруг скамьи, стоящей посередине помещения. – Самана пела, а колова Пэхт-ики, стала о-о, - и показал руками, что она начинает расти перед ним.

Упав на колени, Унху стал смотреть вверх и петь какую-то непонятную песню.

- Злая колова, огонь пустила и все ушли к Пэхт-ики, злому духу. Токо я песала, песала и вот прибесала. Самана сказала мало сила у него, сказала к тепе ити, бока зват, - губы Унху сильно дрожали.

Ферапонт замотал головой и, подняв руку, попросил успокоиться Унху.
Видно, это не понравилось тому и, прикусив губу, Унху начал что-то искать на стенах землянки.

- Кде, кде? – тыкая рукой в угол, где горела свеча, не спуская глаз с Ферапонта запричитал Унху.

- Что? – в недоумении смотрел на лесного человека Ферапонт.

- А-а-а, - махнул рукой Унху и, резко посмотрев на спящего Ретишу, быстро поклонился Ферапонту, и, бросив на нары свою малицу, кинулся наверх, к дверце.
Ферапонт не стал его сопровождать, понимая, что Унху пошел до ветру. А Ретиша уже проснулся и вопросительно смотрел на своего друга.

- Ты слышал? – спросил Ферапонт у кузнеца.

Тот в ответ кивнул головой, и больше ничего не говоря, заново лег на расстеленную на бревнах лосиную шкуру и, укутываясь в неё, затих. 

Рядом с ним улегся и вернувшийся из тайги Унху.

Спал он беспокойно, что-то крича во сне, толкаясь. А вот Ферапонт никак не мог уговорить потерянный сон вернуться к нему, тот не приходил.

«Может, это он убил сейчас не глухаря, а духа Улем Уи? Но Улем Уи – это копалуха, напарница глухаря, вот она и обиделась на Ферапонта, увидев его злость. Зачем он убил глухаря, когда в доме его есть что кушать – рыба, мясо оленя, нет же, и глухаря решил добыть. За это и наказала его Улем Уи, лишив Ферапонта сна.

Встав с нар и присев у стола, Ферапонт положил голову на руки и задумался. Но и сейчас все никак не мог понять, что ему хотел сказать Унху. Неужели о Боге? Так ни угры, ни самоеды не верят в Него. Они верят только в души животных, птиц и деревьев. А ведь действительно, Унху русский. Да, да, он, еще мальцом жил в семье, в которой отец его и мать молились Богу, прося у Него помощи. И иконы, как и в доме Ферапонта, всегда висели в углу, с полочками для свеч, закрытые занавесью от чужих глаз. Значит, Унху – большой человек искал именно икону на стене, чтобы и мы попросили помощи у Бога, чтобы он пришел и наказал Пэхт-ики? Неужели?…

Сон, мгновенно навалившийся на его веки, прикрыл их, обессиливая тело Ферапонта, и повел его за собой в тайгу, в которой на возвышенности стоял храм. Красивая позолоченная башня сияла от солнечных лучей, дверь храма отворилась и вышел из него на свет батюшка Феодосий. Стоит он в лучах солнца, и зовёт к себе Ферапонта, крестя его:

- Отче наш, сущий на небесех!
Да святится имя Твое;
Да приидет Царствие Твое;
Да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
Хлеб наш насущный дай нам на сей день;
И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;
И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь.

Эта молитва была хорошо знакома Ферапонту и, слушая её, он все удивлялся себе, ранее набожному человеку. Что же это произошло с ним? Как же такое могло быть, когда он бежал из деревни, так сразу и позабыл о Боге, давшем ему жизнь, научившем его относиться к жестокому миру с покаянием и прощать людям зло, а не возвращать его.

А Феодосий продолжал молиться, и из его рук такое приятное тепло шло, успокаивающее, разгоняющее в стороны все невзгоды, как и собак, неизвестно откуда появившихся и накинувшихся на Ферапонта.