Ящик Пандоры. Часть 8. Безумие

Часть 8. Безумие

 Очнулась я ближе к вечеру, когда солнце садилось за горизонт. Мать,одетая в праздничный сарафан, сидела за накрытым белой скатертью столом и пила из огромной кружки дымящийся чай. Возле нее стояла трехлитровая банка со смородиновым вареньем, из которой она черпала большой деревянной ложкой и, причмокивая от удовольствия, отправляла ее в рот.

Меня не столько удивил ее неуместный наряд, сколько радостное выражение лица и распущенные волосы, прихваченные расписным бабушкиным гребешком. 

 Стараясь не думать о матери, я попыталась вспомнить, что произошло накануне, но головная боль, разрывавшая затылок, не давала мне сосредоточиться ни на одной мысли. Присев на лавку, я потрогала  гудевшую голову и, к своему удивлению обнаружила на лбу огромную шишку. Боль, перемещаясь из одной области в другую, с каждой минутой становилась сильнее, к горлу начал подкатывать рвотный комок. Я решила выйти на улицу и тут увидела входящего в избу младшего брата.

"Надо у Алёшки спросить,  - решила я и, хватаясь за стены, двинулась ему навстречу. Увидев меня, Алёшка схватил со скамейки ведро и сложившись чуть ли не пополам, как ошпаренный выскочил из избы.

Услышав за спиной шум, мать с грохотом поднялась из-за стола и, обернувшись, вперила на меня взгляд.
 - Смотреть надо, куда летишь, с ехидцей в голос проговорила она. - Тогда и шишек не будет! - и, облизнув  ложку, направилась в бабушкин закуток, где после ее похорон соорудила себе спальное место. По ее демонстративной походке я поняла, что шишка у меня на голове - дело ее рук. 

Подойдя к рукомойнику, над которым висел осколок проржавленного по краям мутного зеркала, я посмотрела на свое отражение. То, что я увидела в отражении привело меня ужас. На лбу слева, чуть выше виска красовалась огромная бордовая шишка, под глазами словно гири висели фиолетово-черные синяки, а вместо носа из раздувшихся щек торчало что-то похожее на картофелину.

Я выбежала на улицу и, набрав в черпак колодезной воды, плюхнулась в него головой. Ледяная вода словно огнем обожгла кожу и в лицо вонзилось тысяча мелких иголок. Вытащив лицо из ковша, я зашвырнула его в кусты и, давясь слезами, побежала со двора куда глаза глядят. А глядели они все в ту же сторону — в сторону старого дуба. Вот только дойти до него мне было не суждено. Как только я вышла на лесную тропинку, голова пошла кругом и я, потеряв сознание, рухнула в малиновые кусты, ободрав впридачу к шишке руки и ноги.
 Пришла в себя я ближе к вечеру. Идти к реке уже не было смысла, а кроме дома, податься было некуда.

 — И где же, вы шлялись, ваше величество?! – не глядя на меня, злорадно шикнула мать, услышав скрип открываемой двери.

- Гуляла, - не поднимая головы, бросила я и чуть быстрым шагом направилась в дедову комнату.

Дедуля лежал на кровати, повернувшись лицом к стене, и как обычно рисовал пальцем на грязных обоях.

— Дед, а дед? - тронув его за плечо, прошептала я, присев на край кровати. - Ты слышишь меня?

Он повернул голову и, ткнув меня в нос, радостно захихикал. Наверное, я представляла собой забавное зрелище. Я сунула ему в руку припрятанный кусок черного хлеба. Дед поднес хлеб ко рту и, откусив маленький кусочек, начал сосредоточенно жевать его впалым ртом.

Я смотрела не него и, не понимала, как можно ненавидеть собственного отца, спасшего тебя от самого страшного греха - детоубийства? Этот вопрос терзал меня с тех самых пор, как только я узнала от матери историю моего появления на свет.

- Как же мне уберечь тебя от матери? — думала я, вспоминая бабушкины слова о том, что человек может изменить собственную судьбу. – Где найти такие слова, чтобы разбудить в ее душе хоть малую толику жалости?

Дед тем временем, дожевав хлеб, развернулся вполоборота и так странно на меня осмотрел, что у меня по телу побежали мурашки. Заглянув в его почти слепые глаза, я вдруг увидела в них оживление. Мимолетная мысль, промелькнувшая в выцветшем взгляде вспыхнула и тут же погасла, как упавшая с неба звезда.

 - Дед, ты слышишь меня? - кричала я ему в ухо, пытаясь его растормошить. - Пожалуйста, скажи что-нибудь. Ведь мы с тобой остались одни на всем белом свете. Федор с Алёшкой со мной не разговаривают, мать тоже, да еще бьет. Подскажи, что делать? Как дальше жить?

Видимо услышав мои крики, в комнату влетела разъяренная мать.
- Что? Воркуете, голубки? – сощурив глаза, прошипела она, с размаху саданув меня кулаком по спине.

Не знаю, что со мной произошло в тот момент, помню только, что крикнула ей в лицо: «Да замолчи же ты, наконец!" и, схватив в руки дедову палку, пошла на нее, как бык на красную тряпку. Мать остановила на мне недоуменный взгляд и, подняв над головой руки с хохотам выбежала из комнаты.

У меня волосы зашевелились на голове. Только что я увидела в материнских глазах безумие. Но оно было не такое, как у деда — безобидное и по-детски наивное, оно было неистовым и всепожирающим, как языки пламени. Казалось, еще минуту - и оно сожжет меня, не оставив следа.

— Чего тут у вас опять? — услышала я голос брата, заглянувшего в дедову комнату.
— Ничего, — коротко ответила я, зная, что заступник из него никакой.
— А чего мать такая растрепанная выбежала?
— А это ты у нее спроси, —  я с трудом проглотила обиду.
— Н-е-е, я ее знаешь, как боюсь? - прошептал она. - Хуже огня.
Мне стало так жалко этого огромного запуганного дитя, что у меня слезы потекли по щекам.
— Как же ты дальше  собираешься жить, бедный мой братик? - хлюпала я,глядя в его растерянное лицо.
— А вот женюсь и уеду отсюда, - ковырнув в носу, чуть слышно проговорил он. - Далеко-далеко, где меня никто не найдет.
— У тебя и невеста есть?
— Пока нет, — пряча глаза, пробурчал он, – но обязательно будет.
— Что ж, дай Бог, — я, конечно, не поверила ни единому его слову. – Только запомни счастье просто так не приходит. Его заслужить надо и, если понадобится,   побороться за него. А ты ведь даже за себя постоять не можешь.
— Все равно, - насупился он, - я думаю, с матерью лучше по-хорошему… - его белесыми брови поднялись вверх и двумя ровными строчками сошлись на переносице.
— А по-хорошему — это как?
— Ну не лезть на рожон.
- Да, пойми ты,- пытаясь до него достучаться, вспыхнула я, - мы среди людей живем. И умирать тоже будем среди людей. А потому жить надо по-людски, понимаешь? А не так, как ты — по-шакальи! Поддерживать надо друг друга, помогать, и лезть, если надо, на тот самый рожон… чтобы не очерстветь, не сподличать, не оскотиниться. А мать… она просто несчастная и ей надо помочь.

Брат удивленно на меня посмотрел и повертел у виска сосисочным пальцем, испуганно оглянулся.
— Послушай, — пыталась я вдолбить ему в голову, — нам сейчас надо держаться вместе, иначе пропадем. Знаешь поговорку — один в поле не воин.
Он яростно замотал головой.
— Нет, лучше я сам по себе. Тебя мать ненавидит, а нас с Лешкой терпит. Так что ты уж сама как-нибудь.
— Так ведь пропадешь, — вскипела я. Но он не слышал меня и думал лишь о том, как бы побыстрее закончить неприятный для него разговор и схорониться где-нибудь подальше от матери.