Карандашик из детства

Разбирая хлам, я нашёл фиолетовый карандаш - такой старый, не иначе из моего далёкого детства. Он провалялся в шкафу лет этак 60!... И ничего, не утратил своего назначения - рисует, да ещё и как! Не чета современным собратьям - оставляет чёткий яркий след, почти как фломастер. Он, как и я - родом из РСФСР.
Мне сразу припомнилась наша школа на краю города - деревянная одноэтажная, но уютная такая... Окна школы скрывали разросшиеся черёмухи. В классах, как я помню, в первые дни сентября стоял сильный запах масляной краски и олифы, а ещё - новых школьных учебников... Запах новых знаний, всего нового неизвестного нам пока ещё мира...
И припомнилось мне вроде бы совсем пустое: как нежно, будто на цыпочках,  танцевали по всему классу полупрозрачные тени веток за окном, когда мы - маленькие только начинавшие жить людишки - прилежно так выводили правильно отточенными карандашиками (перьевые ручки и чернила нам будут доверены лишь спустя полгода) крючочки и закорючечки будущих букв алфавита. А тени ласково и таинственно плели на наших раскрытых тетрадях по чистописанию свои загадочные и неясные узоры, будто в учебный процесс примешивалась некая потусторонняя невнятная сила - светлая и мудрая...
Столько воды утекло с тех пор в реке Великой!...
Я сидел за первой партой вместе со Светой, Светой Цекуль, моей троюродной сестрёнкой. Мы старались во все лопатки, как и все ребята. Ничто ещё не охладило нашего стремления к преуспеванию. Занимались под руководством нашей классной дамы. Мы все, все как один были влюблены в нашу учительницу, тянулись к ней сильнее чем даже к мамам родным. Такая это была женщина - притягательная. Звали её Евфросиния Романовна Горская. Уверен: в каждом из нас, своих учеников, она оставила частичку своей доброй души; так что в том, что я такой, какой есть - во многом, её, нашей первой обожаемой бесконечно учительницы великая заслуга. В ноги бы поклонился я этой женщине за то, что она сохранила и развила в нас самые лучшие человеческие задатки, вознесла над приземлённым меркантильным миром наши детские души.
Уже будучи взрослым я имел волею судьбы случайную встречу (если,конечно, случайности случайны). Ехал с вызова на своей "скорой" по Кооперативной улице и вижу: две девушки ведут под руки старую женщину, а она едва идёт, чуть ноги передвигает. Ясно и без образования медицинского: тут проблема с позвоночником, да и не малая - разбил женщину пояснично-крестцовый радикулит. Останавливаю машину, выхожу... и узнаю в этой больной женщине мою бесценную Евфросинию Романовну. А она меня, одетого в белый халат, признала не сразу. Впрочем, узнала-таки: "А, это ты, Саша... Ну надо же, стал врачом"... - "А ведь был таким шалопаем!" - "Нет, я знала, что из тебя что-нибудь выйдет"... Я подвёз её домой; больно было смотреть на её хождение по мукам. От какой-либо помощи она и её очаровательные спутницы отказались: "У нас есть хорошие знакомые специалисты в Ленинграде, мы вылечимся"... Так что ничем особо я не отблагодарил мою бесконечно любимую учительницу, передавшую мне своё светлое правильное истинно человеческое понимание жизни...
Не в первом классе, позже, Евфросиния Романовна рассказала нам однажды немного (очень скромно) о себе. Во время войны, будучи ещё подростком, поцанкой, Евфросиния служила в качестве разведчицы - ходила по оккупированной нашей земле и запоминала расположение немецких частей. Потом эти сведения передавала подпольщикам, а те - куда следует. Чем рисковала девушка, думаю, понятно: враги бы не посмотрели на её юный возраст. Сколько мирных людей они уничтожили в одной только Опочке! В том числе и малых деток.
Евфросиния Романовна была очень, очень красива. И одевалась всегда хорошо, по моде. А мода была в ту пору скромна. Даже и артисты эстрады, певцы не ломались, как теперь, не лезли из кожи вон, дабы компенсировать неважнецкие вокальные данные обезьяньими ужимками, а просто исполняли песни - пели с душой. И тексты песен тогда были стихами, хорошими стихами...

Была" мода" на скромность, на добрые дела, на подвиги... Помню, как люди плакали в кинотеатре, когда шёл фильм "Жаворонок". А кинотеатр был всего лишь коморкой в двухэтажном  кирпичном доме на перекрёстке (теперь там селятся лишь бомжы, полиция иронически прозвала сие здание "пентхаузом"). Тогда в этом доме давали квартиры лучшим из лучших. В этом доме жила и Света Цекуль - квартиру получил отец Светы Анатолий Александрович: он был незаменимым механиком в "Сельхозтехнике", а в прошлом механиком-водителем "Т-34", на котором въехал в Берлин.
Помню, когда дядя Толя Цекуль, будучи в нашем доме в гостях, начинал рассказывать про боевые действия на территории Европы, то нас, сопляков, взрослые удаляли - чтобы мы не слушали - это было не для детских ушей.

Во втором классе родители решили меня осчастливить помимо моей воли. Был у меня день рождения... И вот подарок от папы и мамы - стоит себе на стуле, поблескивает, радостно пахнет новым неизведанным миром - баян.
Папа владел гармоникой, и владел ею хорошо. Я же, как оказалось, наделён музыкальным слухом, по пению в школе одни "пятёрки", да и в самодеятельности принимаю участие. И петь - любитель. Потому на стуле стоит баян.
Не помню что-то моей радости при этом. Я хотел пистолет. Такой, чтобы был приближен к боевому. А тут - баян. Помню, что был он неподъёмно тяжелым. Как мне, мелкому, таким пользоваться? Но приказ есть приказ. Был я отдан в музшколу. Два раза в неделю ездил теперь в битком набитом автобусе, среди взрослых - рабочих и служащих, которые возвращались со своих рабочих мест по домам,  давка была неприменная. Однажды меня защёлкнуло автобусной дверью - наполовину - так и проехал я одну остановку с высунутой из автобуса головой. И никто не вступился за парнишку, не крикнул шофёру, типа "постой, паровоз, не стучите, колёса, кондуктор, нажми на тормоза-а..."
Нет, я ездил, конечно, без баяна. Их в музшколе было пруд пруди, даже и запах на всех двух этажах стоял баянный, крепкий такой. Я преуспевал, в основном, по части сольфеджио. Тут одни пятёрки. А вот по части исполнительской не всё было так уж безоблачно. Препод попался молодой с ярким холерическим темпераментом. Одевался этот живчик стильно-модно, как многие тогда - под стилягу косил: носил укороченные тесные штаны-дудочки, остроносые штиблеты и клетчатую рубаху с коротким рукавами (а ля "рабочая Америка"). Худой как щепка, на голове причёска - ёжик; выступая  на эстраде он, сидя на стуле, непременно громко притопывал в ритм музыки ногой и по нескольку раз резко так вскидывал голову, будто она у него постоянно съезжала. Меня он тоже заставлял притопывать ногой, когда играю на баяне. Он мне как-то в душу не лёг, да и я ему взаимно. К тому же учитель мой был ещё и очень строг, любил распекать почём зря. Ну что тут скажешь? - холерик. Они же все взрывные. Накричит, накричит... И даже не раскается апосля. В те поры с детьми ещё не носились в школах, как с писаными торбами.

На зимних каникулах я попросил маму с папой: "Избавьте вы меня от этой муки, не люблю я эту музшколу, там муштра, тяжело мне, не хочу". Но родители ни в какую: надо, Сань, и баста, ну мало ли кто чего не хочет, мы вот тоже не хотим работать, а работаем, а твоя работа - это учёба. Привыкай, ты же будущий солдат, тебе же Родину защищать, а ты из-за какой-то ерунды нюни разводишь, нехорошо, сын, не думали мы, что ты такой малодушный, да"...
Но мне эта насильственная музыка уж так обрыдла! Не поняли меня мои предки. Подумали: блажь, ленится, ну ничего заставим, там и сам позже благодарить будет.
Мама меня подкупила. Зашли с ней как-то в магазин (не детский, промтоварный). На меня с витрины во все дула, стволы взирает детское оружие. "Мам, - шепчу, - купи пистолет!" Мама в ответ этак хитровато: "А продолжишь обучение в музшколе?" Этот безжалостный приём схож с выламыванием рук. Что мне оставалось? "Ну конечно, мам, конечно". - "Смотри. Ты дал слово".
В музшколу я отъездил ещё полгода. Ничего там не изменилось. Та же казённая обстановка. Разучивание этюдов. Тот же препод - весь как на шарнирах, всегда бегом, всегда сердит. Сдал я по окончании года учёбы (кстати, платной) успешно свой экзаменчик - исполнил заученный этюд в зале  на публике. Не помню, чтобы пожинал горячие аплодисменты переполненного зала. То бишь впечатления особого я не произвёл. Хотя другим, помню, горячо аплодировали.

Пистолетом я хвалился недолго. Его тогда же, вскоре после покупки (он ещё сладенько источал заводской запашок) отобрал у меня один нехороший человек, но отличнейший музыкант: о, как он шпарил на аккордионе - все современнейшие вещи, в том числе рок-н-ролл! - и оказался на деле таким подлейшим сальери, что даже и не верится. Не верилось, потому я и протянул парню доверчиво своё сокровище - пистоль. А он забрал себе, спрятал в карман и больше мне не отдал. А родителям моим потом убедительно солгал: "Что вы, что вы, я не брал - это ваш сынок сочиняет; потерял, небось, где-нибудь, такие дела"... И они поверили - не мне, ему. Поверили они потому, что никому не верилось и не представлялось, что такой талантливый музыкант, друг наших родственников... может одновременно быть и таким мерзавцем. А кончил через много лет этот Володька неважно: шлялся пьяный по переулкам и закоулкам нашего городка в поисках своей зазнобы, но что-то перепуталось в его пьяной головушке, забрёл не туда, перелез забор, сунулся в дверь чужого дома, а серьёзный по жизни хозяин, решив, что сей есть не иначе как злой грабитель, долго не раздумывая, шандарахнул по нём из ружья - из обоих стволов, картечью. Мне было очень жаль, когда узнал я о гибели непутёвого Володьки. Ведь какой был талантище! Но утопил Богом данный ему  талант в бочке с алкоголем, водка одолела в нём всё и всего лишила. А может быть, и не в одной водке дело.

Пролетело весёлое летечко. И вскоре - опять надо в школу. В школу это ещё полбеды, но ведь надо тащиться и в музшколу... Я твёрдо говорю матери: "Как хотите, в музыкалку я больше не ходок". - "Не пойдёшь?" - "Хоть побейте, хоть и каждый день меня колошматьте, я больше туда - ни ногой". - "А помнишь, ты слово давал?" - " Я давал на полгода, до окончания первого класса".
Тут подошёл отец и вступился за меня: "Ну не пойдёшь, так и не ходи. Дома сам обучишься. Музыкальную грамоту ведь уже знаешь, в нотах разбираешься"...
Я посмотрел на тяжёлый баян, ставший мне почти что ненавистным (орудие пыток и муштры) и выдавил кое-как: "Не, пап, продайте вы его лучше". И родители через некоторое время продали дорогой блестящий инструмент.

До сих пор всем сердцем моим и всею - без остатка - душой я радуюсь музыке - и джазу, и классике, и всем замечательным жанрам.
И есть у меня заветная одна мечта - на краю жизни моей - освоить саксофон! Чтобы в провинциальной глуши, где услышишь разве что уныло однообразную, но какофонично громкую, тупо стучащую, грохочущую, как забиваемые на стройке сваи, попсу современную, которая дерёт слух куда как намного эффективнее, нежели многочисленные триммеры, бензопилы, травокосилки, мотоблоки и трактора - все вместе взятые (звук двух- и четырёхтактных двигателей лично для меня всё же несравниимо отраднее, ведь это отзвук всё-таки созидания) исполнить для себя самого  - сольно - те давние заветные мелодии юности моей: "Филлингс", "Онли ю", "Монривер", "Осенние листья", "Странники в ночи", "Прощальный вальс"...

Примечания.
Сия новелла перекликается с двумя другими авторскими новеллами - "Колдун из дома напротив", "Творцы своей судьбы".
5 Х 2020 (в день Учителя).