Исповедь теней

Гладкие шарики ртути разбегаются по углам, как вспугнутые дикие звери. Сумрак полноводной рекой льется из окон, ставших пустыми провалами. Тишина давит оглушительным шелестом гулкого воздуха. Голые стены с тонкими трещинками покрыты мхом; с посеревшего потолка, как театральный занавес, свисает паутина. Как занавес... И вся эта комната, одинокий затерянный мир — лишь декорация. Из интерьера — только старое кресло, плюш на котором давно уже висит лохмотьями, обнажая доски, как торчащие из открытой раны кости. Декорации для моноспектакля, для одной истории или для тысячи, для одинокого актера в опустевшем зале.
Занавес паутины слегка колыхнулся, открывая сцену. Актер усаживается поглубже в кресло, призрак голых стен, разбитых оконных стекол и молчаливой пустоты. Зритель, случайно оказавшийся здесь, мог бы увидеть маленькую фигурку в побуревшем от пыли и грязи плаще с капюшоном, надвинутым на самые глаза. Худая рука поправляет капюшон, давая на миг сверкнуть из-под него острому, цепкому взгляду этих сизо-серых очей. Единственный актер безмолвно-мертвого театра не торопится начинать свое представление. По каменным плитам пола пробегает маленький паук, незаметно ускользнув в трещину между ними.
Наконец актер откидывает ткань капюшона с лица, демонстрируя бледную кожу, пятна ожогов на скулах и губах, рваную полоску шрама на щеке, упавшую на лоб неровно остриженную прядь волос. Совсем юное женское личико обращено к зрителю, по нему скользят тени, рисуя жутко-причудливые узоры. Девушка сплетает тонкие пальцы и произносит первую строку своей роли: «Подобное нельзя уничтожить подобным...» Ее голос чуть хрипловат, она на секунду сбивается, но все же продолжает.

«...подобное нельзя уничтожить подобным. Их ненависть была вином, опьяняющим, лишающим рассудка. Боль, которую они причиняли нам, концентрировалась в наших руках, становясь оружием. Их страх заставлял нас лишь полнее чувствовать жизнь,
этот азарт, бегущий огнем по венам. Мы шли с ними рядом. Мы были их проклятием, от которого они отчаянно пытались избавиться. Но их отчаяние лишь делало нас сильнее. Мы поднимались, как деревья, и почвой для наших корней служили их чувства...»

Девушка запнулась, поправляя рукав плаща. Ее глаза, серые зимние озера, смотрят в никуда. Один из ртутных комочков стукнулся об угол стены и затих.

«...потом пришло время ошибок. Все начало меняться, а мы не успевали следовать за изменениями. Когда-то нас было трое. Мы были сильны, и это сила, казалось, вечно будет с нами. Мы знали, что ничто не сможет сдвинуть нас с нашего пути. Но эти перемены... Мы тоже попытались измениться, это и стало последней каплей в чаше наших сомнений и ошибок. Пришла Эпоха костров, нахлынула прибоем на скалы. Подобное нельзя уничтожить подобным. Но мы изменились и потому стали уязвимы...»

Ее глаза вспыхнули. Снег седых вершин, морская пена, пыль и порох.

«...Костры Инквизиции, застенки монастырей, подземные склепы, из которых нет выхода. «Ведьма!» - кричала толпа; мы горели в огне, в нас летели камни, ножи, проклятия и угрозы. Мы погибали тысячи и миллионы раз, наши отражения в кругах полированного камня разбивались на мельчайшие осколки, мы сами становились огнем, мы уже не видели ничего вокруг...»

Сумрак все так же лился из окон, все так же покачивался ажурный паутинный занавес. Одинокая актриса сидела среди старых декораций. Слова хорошо выученной роли звучали в пустоте.

«...Я осталась одна. Мы были слабы; они погибли, но я осталась. Костры погасли, монастыри пали, стены городов обветшали и рассыпались. Ход времен продолжил свой неумолимый бег. И мы продолжили свой путь...»

Трехликая богиня надела капюшон обратно, надвинув поглубже на глаза, и улыбнулась.

«...подобное нельзя уничтожить подобным...»