Тринадцать столиков

— Я жду тебя у колонн зала Чайковского в четыре.
Кажется, мне впервые в жизни официально назначили свидание…
Хотя у меня не было раньше свиданий, я знала, что барышни должны опаздывать, а кавалеры – томиться в ожидании. Попробую быть как все. Для приличия я опоздала на десять минут. Он уже ждал. С небольшим букетиком синих васильков.
— Вообще-то я хотел бы подарить тебе ландыши. Но поскольку я эколог, я не могу себе позволить такую роскошь. Васильки тоже хороши. Я люблю васильки.
Свидание, васильки, французское кафе… Я чувствую себя совсем большой и ужасно важной. Но что он затевает? Такие церемонии. Видимо, мое недоумение написано у меня на лице.
— Не торопи события. Давай закажем кофе и вот эту штуку с индейкой. Может, желаешь кофе с мороженым?
— Можно и с мороженым, — говорю. Боюсь признаться, что я вообще не пью кофе. Ни с мороженым, ни без. Как будто я какой-то неполноценный член общества. Да и вообще поход в кафе – для меня событие очень редкое и весьма волнительное.
— А я люблю это кафе. Прихожу сюда, когда мне нужно подумать. Здесь вокруг полно людей, но ты как будто один, никто не мешает.
И правда, мы сидим за столиком посреди зала, но в то же время мы будто совершенно одни, отделены от всего остального мира. Светлые стены небольшого зала увешаны картинками – что-то из парижских видов, водопадики, горы… Вокруг нас полно людей. Они не без любопытства нас разглядывают. Конечно, что говорить, тут можно дать волю фантазии. Такая нестандартная пара! Пожилой солидный мужчина с седой бородой и почти девчонка. Похожи на деда и внучку, но тогда зачем васильки? Нет, не дед и внучка. Что-то другое, поинтереснее. Но что?
А меня переполняет невесть откуда появившаяся женская гордость из-за того, что я сижу за столиком вместе с таким кавалером, и мне подарили цветы. Тем временем он продолжает:
— Такое вот примерно кафе было в Ужгороде, городе моей молодости. Вот это кафе немножко мне его напоминает. Здесь я сам себе хозяин. Если даже мой знакомый будет сидеть за соседним столиком, я его не замечу, потому что я прихожу сюда не за этим.
— А зачем?.. — я не могу выговорить своего вопроса, смущаюсь. Что барышни на свидания опаздывают – это я знаю, но вот как барышни должны разговаривать – совсем не знаю, и я бухаю сразу то, что вертится на языке.
Он молчит, смотрит своим смеющимся взглядом прямо в глаза, улыбается себе в бороду. Его осунувшееся лицо с выступающими скулами может быть прекрасным образцом для художников, изучающих головы. Пожалуй, даже похож на кого-то из древних греков. Не могу вспомнить имя. Он поднимает чашку, неторопливо прихлебывает кофе. Вытирает бороду салфеткой. На нем легкая темно-синяя спортивная куртка на молнии поверх рубашки-поло с эмблемой Кубка Америки. Легкие нейлоновые брюки и кроссовки. И палка, которая совсем не идет ко всему этому. Но иначе он не может ходить. Легкая атлетика в молодости попортила ему все ноги. Он смотрит пытливо, изучающе. Под его взглядом я замираю, а весь остальной мир как-то тушуется и постепенно исчезает.
Нет, он не из тех, кто делает что-то сгоряча. Тут тщательно спланированное действие. Практически театр. С увертюрой… Хорошо, дорогой режиссер. Не мешаю тебе. Разворачивай передо мной свое представление. Я вся внимание.
— Ужгород. Ты знаешь такой город? Это место, где сходятся Австрия, Венгрия, Румыния, город, через который идут поезда в Италию. Тогда это была практически закрытая зона, не было ни туристов, ни приезжих. Это город, в котором главная улица тянется от ратуши до церкви. А на улице – бесчисленное множество кафеюшек и парикмахерских. Можно было и постричься и кофе попить.
Снова повисает пауза, приглашающая меня попить кофе. Но я не могу. Я уже загипнотизирована, я уже там, в городе с разноязыкой публикой, где над площадью бьет колокол собора, а внизу галдят торговцы, и все дома увешаны вывесками и фонариками на кривых ножках...
— Кафе называлось “Тринадцать столиков”. В зале было их двенадцать, а тринадцатый стоял на постаменте, куда вела винтовая лесенка. Знаешь, как престижно было занять этот столик! Там все были свои. Все друг друга знали. Кидаешь для знакомого записочку на окно, и будь уверена – к вечеру он ее прочтет! Телефонов-то тогда не было ни у кого, да… А если торопишься, крикнешь так небрежно “Морика, запиши!” и уходишь, а заплатить можно было и потом.. Это было кафе для своих… И все друг другу доверяли.
Я пытаюсь представить себе эту Морику в фартуке, она стоит за стойкой с растрепанными черными волосами и глазами цыганки и протирает белоснежным полотенцем стаканы. Открывается тяжелая деревянная дверь, звякает колокольчик, и с порога из квадрата света ее приветствует некий господин в шляпе…
Он достает сигарету, закуривает. Пускает кольца к потолку. Потом долго взахлеб кашляет. Вечно он курит какую-то дрянь. Но может быть, в его возрасте это уже не так важно? Между нами – пропасть, если разобраться. Как мы можем вообще сидеть вот так запросто в кафе за одним столиком и пить кофе? Я заметно нервничаю. Морика растворяется в клубах сигаретного дыма.
И вот наконец, самое главное.
— Знаешь, зачем я тебя позвал? У меня к тебе есть большая личная просьба.
Я вся напрягаюсь. У него ко мне – личная просьба? Я даже не могу себе представить, из какой это может быть области.
— Пойми, он мне как сын, — его глаза становятся черными, улыбка исчезает, — он совсем не знал девчонок. Что там, учеба, спорт. А тут ты. Он оттаял, перышки распустил, купается в твоем внимании. А это не надо. Ни к чему это.
Меня пронзает насквозь. Романтическая дурочка. Васильки, кофе… Еще слово, и я сбегу отсюда прочь, не оглядываясь. Я чувствую, что у меня вспотели ладони. Сейчас моей жизни вот так запросто произнесли приговор, который не подлежит обжалованию и обсуждению. Он знает все наперед. Он видит всех насквозь. И все должно быть так, как он сказал. Режиссер написал сценарий. Иди и исполняй, как написано.
        — Так что я тебя прошу: отойди в сторону. Не мешай. Ему надо разобраться самому.
        Стены с французскими видами плывут и качаются где-то на периферии моего зрения. Внезапно меня оглушают звуки и чужие голоса, которых я не слышала до этого. Передо мной его глаза – сузившиеся до узких щелочек кошачьи глаза хищника на изготовке. Одно неверное движение – и прыгнет. Мне уже все равно, что думают о нас окружающие. Я покрываюсь пятнами, бледнею и краснею сразу. Внутри поднимается волна гнева и негодования. Спасибо за откровенность, конечно, но вот так вторгаться в мою жизнь, пусть даже и с васильками...
        — Я доверяю тебе, поэтому и пригласил тебя сюда, в это свое кафе.
        Все, что он скажет дальше, уже не важно. Плакать я буду позже, дома. Когда поставлю васильки в вазу и останусь одна. И плакать я буду очень долго, и кидать подушку в стену… И Морика придет утешать меня со своим белоснежным полотенцем...
 
        ...Спустя ровно двадцать лет я снова пришла в это кафе. Одна. С букетом синих васильков. Я пришла сказать ему спасибо за то, что предупреждал, хотел оградить. Это была его последняя просьба ко мне. Вскоре после нашего разговора его не стало.
Я хотела последовать его совету. Я даже вышла замуж за совсем другого человека. Но это не помогло. Моя жизнь могла бы сложиться бы по-другому, как у всех прочих барышень, которые опаздывают на свидания. Но не сложилась. И кстати с того самого дня я ненавижу опаздывать на встречи, стараюсь никогда не опаздывать и очень не люблю тех, кто позволяет себе это...
И теперь я пришла сюда посидеть и подумать, чтобы никто не мешал. И даже если бы за соседним столиком сидел тот, про кого он мне тогда говорил, я не обратила бы на него никакого внимания. Потому что я пришла сюда не за этим.