Безумное чаепитие

— Ну, как вы живете? Давайте чаю насыплю. Хотите песенку спою?
Уж смородина черна
У меня в садочке,
Я гуляла по саду
С миленьким дружочком...
Ой, воды нет, надо налить.
Ольга хватает чайник, уходит, громко топая каблуками и что-то отрывисто шипя себе под нос. На миг становится тихо.
— Вот свалилась на мою голову, ну что с ней делать… — Наталья Игоревна шумно вздыхает и вынимает из ящика стола припасенное там к чаю.
Так получилось, что только к Наталье Игоревне Ольга ходит пить чай почти каждый вечер. Работает она в отделе кадров, но там со строгими чопорными тетеньками не поговоришь. Никто не понимает, да и некогда всем. А Наталья Игоревна - другое дело. Она и собак бездомных к себе забирает и выхаживает их, а потом пристраивает, и с больными носится, всех лечит и всех жалеет. И вообще она человек очень терпеливый и умеет все принимать и прощать.
Ольга громко возвращается. Сегодня она одета в строгую черную юбку-карандаш, не очень подходящую к ее почти юному возрасту, и пеструю красно-синюю блузу с пышным кружевным воротником. То и дело она откидывает со лба непослушные вьющиеся волосы. Между словами она часто хихикает,  обнаруживая милые ямочки на щеках, наклоняется вперед и внезапно всплескивает руками, так что можно испугаться, если не знать этой ее привычки.
— Так вот… такая песенка. А когда они закончили песню, Анжелика разрыдалась. Вот уроды! Катя говорит, что в фильме такого не было. А, ну так это же советская цензура вырезала. А то мало ли. А вы говорите - во Франции демократия.
Ольга наливает себе чай, из чашки поднимается пар. Шумно и обстоятельно усаживается, поправляя и разглаживая юбку на коленях.
— Половинку, — Наталья Игоревна вяло пододвигает ей свою чашку. Уже конец дня, ей хочется домой, да и почти все, что скажет Ольга, она давно знает наперёд, хотя из вежливости поддерживает разговор. Ведь поводов прогнать эту странную девочку у нее никогда не было.
Ольга, широко улыбаясь, продолжает:
— Вот так. Приснится же такое! Свинство! Короля мы так и не увидели! А это с чем?
— С  яблочным пюре.
— А варенье хотите? — вынимает из принесённого ею пакета маленькую баночку, перевязанную у горлышка бумажной веревкой, — от него копыта растут! Сама варила! Притом что знаете, чем отравили короля? Я подслушала рецептик и решила попробовать. А еще знаете, что еще вырезала советская цензура? Он сделал с этой девкой то же, что и со статуей. Садистские сцены! Но ведь это же жизнь!
— Вы где «Анжелику»-то смотрели? Дома?
— Дома, ага. Только никогда с начала не могу посмотреть. Да вообще надо было его травануть. Одним гадом было бы меньше. Кстати, — Ольга говорит слово “кстати”, сильно растягивая звук “а” и улыбаясь на нем, так что слово выходит несколько хищное, — я вот думаю написать один ужастик…
— Да это уже не один…
— Называется «Защитить свою семью». Так называется. Только способ защиты очень уж экстравагантный.
— В самом деле? И о чем это?
— Девочка Лиза не слушается мать и отца, вот они ей говорят, мол, умрем и останешься одна. Как это умрем? А так. Придут дядечки за нами и закопают нас в землю. С тех пор страх за родителей не оставлял Лизу. Вот. Она представляла ангелов смерти за плечами у мамы и папы. И решила их спасать.
— Кошмар какой-то… Чего вы насочиняли?
— Вы слушайте дальше. Лиза хотела спасти родителей от ангелов смерти.
— Ольга, — Наталья Игоревна не выдерживает, — вы же молодая красивая девушка! Зачем вы пишете такой бред?
— Наталья Игоревна, это не бред, это же правда жизни! — Ольга встает и испуганно смотрит на собеседницу. Улыбка исчезает с ее лица, руки начинают непроизвольно мять край блузки.
— Ну какая же это правда? Это бред вашей больной фантазии! Написали бы что-нибудь позитивное, хоть про любовь…
— Так это же и есть про любовь! Вы слушайте дальше!
— Я не хочу слушать ваш бред.
— Ах, это бред по-вашему?
— По-моему, полный.
— Ах, вот значит как! Вот вы как обо мне думаете! — Ольга взмахивает руками, поднося их к лицу, по пути задевает стоящую на столе чашку. Чашка падает на пол и разбивается. Растекается темная лужа. Некоторое время в воцарившейся тишине слышно, как Наталья Игоревна мешает ложкой свой чай.
— Что вы наделали! Это из-за вас! Это же моя любимая чашка! Мне мама подарила! — Ольга почти кричит, краснеет.
— Ну, бросьте, перестаньте… Это всего лишь чашка…
— Ну все, теперь я самая несчастная на всем белом свете! Это же была память о моей маме! Что вы наделали. Мама подарила мне эту чашку на двадцатилетие. Теперь это не склеить!
Ольга садится возле лужи на корточки и пробует собрать вместе осколки. Конструкция разваливается. Наталья Игоревна, наконец, отрывается от книги, в которую она глядела все это время, и смотрит на Ольгу, сидящую у ее ног.
— Ну, простите, я не хотела, чтобы разбилась чашка. Ну, это же к счастью. Давайте помогу.
— Да уж какое теперь счастье. Не надо, я сама.
— Перестаньте упрямиться, возьмите другую.
— Не надо мне вашу другую. И помощи вашей мне не надо. Вот значит как вы обо мне думаете.
Ольга надувает губки, размазывает тушь с ресниц, забирает свою баночку с вареньем и уходит, сильно выпрямив спину, громко топая каблуками. Наталья Игоревна, снова тяжело вздыхая, собирает с пола осколки. А, пожалуй, и можно склеить. Конечно, будет шов…
— Бедная девочка… Жалко ее… Хоть бы полюбил ее кто...