Мыслёнкин и вечно-женственное

Ольга Соина
МЫСЛЁНКИН И ВЕЧНО-ЖЕНСТВЕННОЕ
Пришел как-то Стократ Платонович домой в надежде слегка прийти в себя от трудов праведных на тяжкой ниве просвещения, отягощенных по ходу дела парой кружек «Клинского». Ну, конечно, и в надежде сытно отобедать, чего Бог пошлет, да и остограмиться чуток за честно прожитый день, да прилечь на старый продавленный диван, чтобы пережить все перипетии дня минувшего и уж, когда дело пойдет к ночи, приласкать по привычке свою жену Ксению  (которую Мыслёнкин в полном соответствии с классической философской традицией ласково именовал Ксантипою, то есть по-простецки и любовно – просто Типочкой).
Однако, открывши дверь своего панельного жилища, и восставши у порога, Мыслёнкин опытным нюхом многократно травимого супружеского животного учуял: обедом не пахнет, в воздухе скопилась странная предгрозовая атмосфера, и носятся вокруг его несчастной головы какие-то вихри то ли ураганов, то ли смерчей; и вот-вот они завоют и запляшут вокруг него со всем ужасом и непреложностью.
Тут вдруг ясно осознал великий мыслитель совремённости, что носитель всего этого грозящего внезапно материализоваться зла есть его возлюбленная Типочка; и, судя по перманентно нагнетающейся в жилище инфернальной атмосфере, впереди у него тяжкие испытания, которые надо как-то с философическим спокойствием преодолеть и при этом мущинского достоинства не лишиться.
Тут вдруг по квартире тяжелые шаги раздались, и все вокруг Мыслёнкина задрожало и зашаталось ровно от землетряски, и прямо перед ним обнаружилась Типочка вроде бы в обыкновенном, многократно изученном супружеским оком Стократа Платоновича виде – в извечных бигудишках на протравленной всякими осветляющими составами голове; огромной бугристой грудью, призывно выглядывающей в разрезе перманентно засаленного халатика и в растоптанных шлепанцах на крупных мускулистых ногах с явно наметившимися дырами в области больших пальцев… увы без педикюра, татушек на щиколотках и уж, конечно, без пленительных ножных браслетов.
Обозрев все это многократно облюбованное женино великолепие, Мыслёнкин рискнул поднять глаза повыше и, так сказать, узреть опасность лицом к лицу, и тут охнул и весь задрожал от недоброго предчувствия. Увидел он внезапно, что неопределенные и слегка расплывшиеся от превратностей жизни очертания физиономии Типочки превратились в некое подобие античной маски: скулы заострились; подбородок напрягся и выставился вперед; рот змеится недоброй улыбкой, а глаза (вот ужас-то!) до такой степени налиты ненавистью, что того гляди либо испепелят … ну, прям, на месте; либо до полного окаменения доведут и восстанешь у порога дома в виде статуи Командора, не иначе.
Тут возникли в сознании у бедного Стократ Платоновича некие античные аллюзии и успел он подумать следующее: «Ишь ты, как она в виде Медузы Горгоны выставилась! Прямо, прости Господи, лернейская Гидра и счас ядом плеваться начнет, ох, и куда же деваться-то?»
И только он успел это подумать, как Типочка ротик свой открыла и говорит:
- Ну, что приперся, кобель, из меня соки-воды пить?
-Так, куда же мне, Типочка, деваться-то? Я ведь в родное гнездо лечу, как любящее начало к любимому существу и, конечно, тепла и уюта жажду…
- Тепла и уюта захотел? А может еще и до жратвы доберешься? А скажи-ка мне, твою мать, любящее начало, ты на эти удовольствия заработал или нет?
- Ну, Типочка, Афродита ты моя простонародная, ты ведь знаешь, что я все денежки аккуратно до последнего обола, то есть до копеечки тебе приношу и ничегошеньки (вот, чеслово!) от тебя не заначиваю и уж я не понимаю окончательно, чего ты так на меня взъярилась-то?
- А то взъярилась, Мыслёнкин, что то, что ты мне таскаешь уже практически и не деньги, а  пыль российских дорог; и если дело так и дальше пойдет, то ни питания, ни проживания в тепле и уюте и уж тем более никаких супружеских удовольствий тебе на них не полагается. Обособляю я тебя от всех человеческих радостей и привычек, понял, скот?  Ну, как там у ваших классиков писано: «Кто не работает, тот и не ест!» Вот, стало быть, и я с тобою так поступать намеруюсь.
- Да, Типочка, наяда ты моя белорукая, ведь я с утра до вечера по урокам шляюсь, все ботинки истоптал и свету Божьего не вижу; и ведь только какая-нибудь вконец развращенная мегера может попрекать меня, самого Мыслёнкина, небрежением к своему великому делу! Понятно ли тебе это, сосуд пороков и развращения!?
- Я тебе, сволочь, сейчас дам сковородкой по голове и за пороки и за развращения; но поскольку мы с тобой в правовом государстве живем-то, я от насилия на сегодня решила воздержаться, хотя руки ужас как чешутся… прям до страсти. А тебе вот что хочу сказать: ты мне это поганое днище (как счас толкуют) за жизнь не выдавай. Вот я тут недавно прочитала твою ольдскульную пакость, из которой ты студентам лапшу режешь и на уши вешаешь и много чего поняла. Вот поняла я, паскуда ты эдакая, как надо правильно к женщинам относиться и за людей их держать. Там у древних-то ваших все по делу описано, а вы, подлецы, от нас все скрывали, чтоб мы не поняли, как с вами обращаться надобно, когда вы, гадюки, свои супружеские обязанности забывать начинаете! Тут я в такую гендерную конспирологию въехала, что сама скоро за диссер сяду, понимэ?
- Да, Господи, Типочка, что ж ты такое у древнейших открыла-то, чего  я не знаю? Кажись все постиг до тонкостев, ну, правда, соглашусь, что за это денег приличных счас не дают уж… Но мыслитель на то и мыслитель, чтоб время от времени претерпевать страдания вместе с чадами и домочадцами…
- Ты мне балду на уши не вешай, я не студент, сказано уже. А нищий-то ты потому, что знания свои разнесчастные толком монетизировать не умеешь… А вот я, в отличие от тебя, баба простая и неученая, поняла в лутшем виде как это делается, да еще постигла, почему с такими, как ты, нет у баб ни любви, ни пользы.
- И что ж ты такое, Типочка,  открыла-то? Ну, нереида златовласая, поделись, как ученая с ученым!
Тут Типочка слегка приосанилась, запахнула халатик и, присев на коридорную табуреточку, начала вещать хорошо поставленным голосом пифии такое, от чего у Стократ Платоновича вдруг стали шевелится волосы на его несчастной голове.
- А знаешь ли ты, Мыслёнкин, -  начала Типочка, вперяя в мужа холодный проницательный взгляд неопределенного цвета узких глазок, святящихся в полутьме коридора ровно как у кошки – что я вот досконально изучила эту вашу ольдскульную пакость, где, ну, подробнейшим образом описано как собралися мужики явно нетрадиционной ориентации на тусовку, хорошо подбухнули и под такое дело давай о любви балаболить как будто всамделе право на нее имеют. И вот несли они всякую пургу, и друг перед другом лахудрились, да ни до чего толком не дошли, пока не появилась среди них, тупорылых, одна ужас какая толковая баба и всех их натурально урыла. Ну, докумекал, о чем я речь веду, хвилософ самопальный?
-  Это она должно каким-то образом Платонов «Пир» прочитала, - смутно мелькнуло в  голове Мыслёнкина, однако обнаружить свою догадку вслух он не решился и робко Типочку вопросил:
- И чем же она тебя, нимфа ты моя телеснонеобъятная, поразила?
- А вот тем, мыслитель ты мой недоделанный, что пока все эти полумужики про любовь жуткую хрень разводили, эта баба-то и говорит им реальней некуда: «Любовь – это воспроизведение на свет в прекрасном!» И никаких  гвоздей, уразумел, дурында?
- Да я, Типочка, это изречение как свои пять пальцев знаю и уж никак не пойму, какой-такой ты из него сокровенный смысл вынести догадалась?
- Да где ж тебе и понять-то, поскольку понимания вечно-женственного и вечно-прекрасного начала у тебя на три копейки в базарный день и то, скажу тебе, это большая переплата. А донести до вас… (тут Типочка употребила очень крепкое и смачное слово, давно перешедшее в разряд обсценной лексики) эта супер-пупер умная тетка хотела следующее. Вот внимай и трепещи, скот ты недостойный. Ну, стало быть, первым делом тетка говорит, что любовь-то тогда возникает, когда возлюбленный объект любящие его постоянно воспроизводят в прекрасном, то есть холят его, лелеют, доставляют ему разные телесные удовольствия – ну, там возят по СПА-салонам, клиникам красоты, на тату, педикюр, маникюр, конечно, а параллельно питают его в ресторанах, а затем доведя до максимального телесного и духовного совершенства, отправляют в бутики, ювелирки и, таким образом, уж максимально «воспроизведя в прекрасном», выводят в люди, то есть, «на свет» и тогда объект любви, ну, уж, разумеется, разнеживается до экстаза и никак не может на чувства возлюбленного не ответить! Вот ты скажи, какое у тетки реальное понимание гендерных процессов было, а? Да ведь еще на заре человечества!!! А вы-то, подлейшие мужичонки, от нас, глупых баб эту вековую тайну любви скрыли и, таким образом,  подозреваю конспирологически исказили всю половую историю человечества! Ну, а я-то, я всю эту подноготную вашей исторической подлости постигла и теперь, Мыслёнкин, меня на мякине не проведешь и на кривой кобыле ко мне не подъедешь, уразумел?
- Да я, Типочка, никак не возьму в толк, каким же образом эта твоя герменевтика на наши супружеские отношения влияет?
- А счас я тебе это наглядно объясню, на практике, которая как вы, идиоты, заявляете, и есть критерий истины.
- И с этими словами Типочка вдруг протянула Мыслёнкину свою крепкую пухлую ладошку с давно облупившимся маникюром и грозно его вопросила: «А как ты считаешь, идиот, где у меня главное эрогенное место?»
Тут надо вам сказать, что Мыслёнкин, в общем неплохо представляя себе телесные стати своей Типочки, опешил просто до онемения и стал мямлить нечто невразумительное, ссылаясь на пресловутую точку «G», которая то возникает, то исчезает и потому отыскать ее среди женских прелестей бывает дьявольски трудно, даже опытному в любовных делах мачо, не говоря уж о затурканном жизнью философе.
Слушала, слушала Типочка этот маловразумительный вздор, да и говорит: «Зашквар все это, как я посмотрю. А ведь главное эротическое место у меня вот оно, - и ладошку свою прямо в нос Мыслёнкину тычет, - и если ты ежедневно будешь мне туда класть, ну, скажем, пяток косарей, то будет тебе и питание, и ублажение, и нежности и даже, отчасти, понимание».
 Тут Мыслёнкин задрожал мелкой дрожью и в уме быстро прикинул во сколько ему обойдется «воспроизведение на свет в прекрасном» его несравненной Типочки, по новейшим Типочкиным же расценкам.
«Итак, значит за 10 дней я ей полтоса выложу, потом еще столько же и к концу месяца 3 полтоса как отдать да за что бы это? Тут никаких сестерциев не хватит и гетерку принанять и проще, и бюджетнее». Однако вслух он эти свои расчеты обнаружить не решился и скромно так полюбопытствовал:
- А не кажется ли тебе, Типочка, амфора ты моя крутобедрая, что цена вопроса уж слишком велика, а? Может ты мне, по старой памяти скидку сделаешь или когда-нибудь акционную систему введешь?
- Да никогда! – взревела Типочка так жутко и громогласно, что в прихожой одна за другой начали лампы с грохотом перегорать и лопаться. – Да понимаешь ли ты, подлец, что я себе полный апгрейт и реновацию произвести хочу и первым делом решила под единорога покраситься, а на это ужас сколько бабла надо!
- Под единорога! – ахнул Мыслёнкин и в ужасе вопросил: «Это что ж такое, Типочка, в натуре будет?»
- А это, мурло ты стоеросовое, означает, что я вся буду сиять и переливаться, поскольку на башке у меня все волосы будут отливать всеми цветами радуги, понимэ?
Мыслёнкин закрыл глаза и представил Типочку в виде единорога и образ этот был столь ужасен и до такой степени превосходил всех чудовищ из античной мифологии, что наш великий мыслитель совремённости наконец-таки собрался с духом и нашел в себе силы возразить:
- Нет, Типочка, говорю тебе внятно и категорически, что такая твоя вечно-женственная суть меня никак не устраивает; и уж коли ты так непреклонна в своих ко мне притязаниях, то я и сам от тебя обособляюсь: живи себе потихоньку и «воспроизводись на свет в прекрасном» на каких-нибудь чужих основаниях!
«Так не принимаешь ты мои условия, скот? - грозно возопила опять Типочка и вознамерилась было перейти к традиционному супружескому воспитанию; но одумалась, утихла, а затем вдруг взгромоздилась на стул и обратилась к Мыслёнкину со стихами следующего содержания:
Должна же прилепиться я к мужчине,
И вот связалась с ним по той причине,
Но не нашла в нем никакого дара.
Нет, ворон, мне, лебедушке, не пара!
Цветок чудесный, на навозной куче, я гибну от тоски на сердце жгучей,
 Нет, золотому кирпичу не сжиться в единой кладке с грязной черепицей!
Затем, смерив Мыслёнкина презрительным взглядом, она удалилась в спальню и крепко захлопнула за собой дверь, давая тем самым понять, что спать он будет в кабинетике, на старом продавленном диване и, судя по всему, питаться будет только «Дошираком», ибо иного ужина для него явно не было предусмотрено.
Повздыхав, опечаленный Мыслёнкин устроился на своем жестком и одиноком ложе и, слегка ошалев от всего пережитого, погрузился в сон, исполненный таинственных и мистических предчувствий.